— Вот так всегда... — Александр Петрович Павлов держался стокойно и уверенно, как и надлежало человеку, который занимал очень ответственный пост. Он понимал, что руководители такого уровня, как он, наверняка впервые посещали эту неприметную лабораторию. К тому же, была пятница. А Павлов очень не любил, когда что-то мешало ему в конце напряжённой рабочей недели своевременно отъехать на дачу, где на выходные обычно собиралась суетливая и неспокойная компания: дети с внуками и друзьями, его давние дружки с целью, никуда не спеша, порыбачить на досмотренных прудах, хорошо и вкусно покушать, а вечером за большим зелёным столом на веранде расписать обязательную “пульку” под коньячок и вкусные закуски.

Опровергая собственные привычки, Павлов слегка ослабил галстук.

— Сейчас бы на речку, товарищи, в тенёк... — сказал он, обращаясь к Скоркину и Мазурчику. — Вот там бы ваши молодые гении и объяснили, что у них за такое научное открытие случилось.

— Речка — вещь неплохая, — слегка оживился Мазурчик, будто услышав мысли Павлова. — Так, может, не будем зря время терять? Пока всё подключат, дадут напряжение, наши сотрудники успеют объяснить суть эксперимента.

— Прошу вас, Александр Петрович! — Скоркин поспешил открыть перед Павловым двери. — Осторожно, потолок в коридоре низковат.

За дверями молчаливый милиционер с кобурой на ремне внимательно проверил документы.

— Ого! — засмеялся Павлов. — У вас почти такие же строгости, как и у нас...

В помещении лаборатории было прохладно. Тихо пели кондиционеры, о чём-то своём переговаривались реле многочисленных приборов, моргали разных размеров лампочки. Напротив большого монитора около журнального столика с бутылками минеральной воды стояло несколько мягких стульев.

Гостей встретили два молодых человека.

— Знакомьтесь, — предложил Скоркин. — Это — наши герои, Мирослав Кульчицкий и Мирон Станкевич, оба — кандидаты наук. Так сказать, союз компьютерного программирования и истории.

— Это я Мирослав Кульчицкий, — открыто улыбнулся чуток сгорбленный в плечах блондин. — Технический директор всего вот этого...

Он показал рукой на горы аппаратуры.

— А Мирон, если так можно сказать, — наш идейный центр. Прошу вас, — Мирослав пригласил гостей за столик.

— Присаживайтесь, Александр Петрович, — Скоркин пододвинул Павлову стул. — Минералки не желаете? Всё-таки “Боржоми”!

— Спасибо, нет, — ответил Павлов. — Мы можем начать?

— Мы почти готовы, — сказал Мирослав.

— Мирон, пожалуйста, — попросил Мазурчик. — Расскажите Александру Петровичу суть вашей разработки. Сжато и, если вообще это возможно, — понятно.

— Не стыдитесь, — обнадёживающе улыбнулся Павлов. — За годы своёй работы в аппарате я тоже поднабрался знаний в разных областях знаний и потихоньку начал что-то понимать в науке. Так что давайте, смело!

Станкевич повёл широкими плечами, потрогал свои густые, длинные усы и решительно сказал:

— Если очень коротко, то мы с Мирославом создали разработку своеобразного исторического зонда, который позволяет изучать события минувшего принципиально новым способом. Это, — Мирон слегка покраснел, — прошу понять меня правильно — настоящее открытие, результаты применения которого, правда, сегодня можно пока что оценивать очень неоднозначно.

— Я не из боязливых, — чётко произнёс Павлов и достаточно жёстко добавил: — Давайте без лишних эмоций. Нет такой ситуации, которой бы мы не могли овладеть.

— Значит, так... — слегка растерялся Мирон. — В наше время знание подлинной истории своего народа, страны приобретает чрезвычайное значение. Но изучать историю до сих пор мы могли исключительно традиционными способами, путём анализа документов — свидетельств времени, литературных памятников, результатов археологических раскопок. Так происходило издавна и на протяжении многих лет. И вот я однажды задумался над тем, как бы эти традиционные методы исторических исследований совместить с современными технологиями, достижениями компьютерной науки.

— Извините, это — элементарное требование времени, — заметил Павлов. — Теперь и у нас компьютеры — вещь обычная. Понятно, что без ЭВМ и историкам теперь никак не возможно.

— Но при этом компьютер мне виделся не инструментом, не помощником в исследованиях, — продолжал Станкевич, — а независимым анализатором событий, их непосредственным свидетелем и тем средством, который самостоятельно сопоставляет имеющуюся информацию, создаёт на её основе определённый информационный пакет и с помощью видеотехники знакомит нас с результатами проведенной работы. Таким образом, принцип нашей разработки основан на следующей цепочке операций: сведения, факты истории, в том числе и традиционные (эта первоначальная информация, или первая ступень опосредствованных знаний), обработка их на компьютере (ступень переосмысления информации) — восстановление исторических фактов и событий через видеоканалы (обобщающая информация, или третья ступень непосредственных знаний, полученных из первоисточника).

Павлов молчал. Заметив это, Скоркин объяснил:

— Александр Петрович! Результат эксперимента полностью зависит здесь от того, насколько полной будет первоначальная информация. Чем её больше, чем больше она разносторонняя, тем большая и вероятность получения идентичной и как можно полной видеоинформации на выходе.

— Понятно! — наконец кивнул головой Павлов. — Можно продолжать. Но более конкретно.

— Более конкретно... — задумался Мирон. — Может, я тогда объясню принципы работы нашей аппаратуры по результатам первого эксперимента?

— Не волнуйся, — поддержал его Мазурчик. — Если что, ты, Мирослав, помогай.

— Да у нас тут всё просто! — засмеялся Кульчицкий. — Давай, Мирон, выкладывай секреты.

— Мы решили узнать как можно больше про все события, которые связаны с битвой под Грюнвальдом, — сказал Станкевич. — С этой целью заложили в компьютер всю известную нам на сегодня информацию, которая имеет отношение к тому времени. На это у нас ушло почти полгода.

— Очень помогла группа программистов из академического института, — добавил Скоркин. — Они, замечу, работали по собственной инициативе. И без них вряд ли что-нибудь вообще получилось.

— А смысл всего этого? — не понял Павлов. — События под Грюнвальдом давно получили оценку нашими историками и рекомендованы для всеобщего изучения, начиная со средней школы. Что там может быть нового, если на этой теме мы поставили точку?

— Я ведь сделал акцент на том, что мы подошли к этой теме нетрадиционным образом, — заметил Станкевич. — И наши результаты принесли таки много неожиданного.

— Так что же, что у вас получилось? — нетерпеливо спросил Павлав. — Дайте пощупать, как говориться, руками, попробывать на зуб.

— Александр Петрович! — смело остановил его Кульчицкий. — Тут вот что необходимо учитывать. Во-первых, в зависимости от сложности поставленной задачи, а практически — так чуть ли не всегда работа компьютера требует существенного энергетического обеспечения. Очень мощного. Сегодня, например, кроме отдельной электроподстанции, наша аппаратура подключена к шести военным передвижным станциям. Во-вторых, наш компьютер многофункциональный. В зависимости от задачи он способен анализировать и исследовать прошлое по-разному. Так, во время первого опыта мы ограничили компьютер функциями стороннего наблюдателя за тем, что происходило на поле возле Грюнвальда.

— Как это — наблюдателя? — не понял Павлов. — Вы хочете сказать, что...

— Ну да! — весело подтвердил Мирослав. — Мы смогли собственными глазами, точнее, “глазами” нашего компьютера на несколько минут заглянуть в прошлое.

— Так это что, машина времени? — Павлов суетливо задёргал галстук. — Что же вы мне раньше не сказали?

— Не волнуйтесь, Александр Петрович! — Скоркин провёл ладонью по затылку. — Это совсем не машина времени, хотя компьютер и способен рассказать нам очень многое о прошлом.

— Не просто рассказать, но ещё и показать! — добавил Кульчицкий.

— Не может быть! — воскликнул Павлов. — Трудно поверить, что в нашей стране такое могли придумать!

Мазурчик налил себе минеральной воды.

— Я тоже поначалу в это не поверил, — признался он, сделав большой глоток. — Но первый же эксперимент, свидетелем которого я был, убедил меня в обратном. Давай, Мирон, дальше!

Станкевич кашлянул в кулак.

— Значит, так... Мы запрограммировали компьютер таким образом, чтобы вывести его на нужное нам время. Точнёхенько год в год, день в день на 15 июля 1410 года. Первые четыре попытки не дали результата. Мы никак не могли точно выйти на заданный объект. Экран оставался тёмным. Сидели тут вместе с программистами больше двух суток. Но в конце концов у нас что-то получилось. И сейчас мы покажем вам видеозапись этого эксперимента.

Кульчицкий включил видеомагнитофон.

По экрану пробежали полосы, он сделался серым, время от времени на нём появлялись тёмные, размытые контуры каких-то предметов, человеческих фигур.

— Поначалу изображение было очень расплывчатое, — объяснил Мирослав. — Мы тогда усилили подачу энергии, кое в чём подкорректировали программу... И вот, смотрите!

На экране вдруг возникла большая группа всадников со щитами и мечами в руках. Во главе группы ехал воин с белым штандартом, пересечённым вдоль тёмной полосой. После этого группу всадников перекрыла другая: низкорослые кони, шапки со звериными хвостами, широкие раскосые лица...

— Татары, что ли?.. — спросил Павлов.

— Они! На стороне хоругвей Великого Княжества Литовского при Грюнвальде были и татарские отряды, — объяснил Мазурчик.

— А я и не знал, что татары были за нас...

Экран вновь сделался серым.

— Мы заглянули в прошлое слишком далеко, — поспешил объяснить Кульчицкий. — Очень сложно оказалось получить более точную наводку, мало информации, поэтому и изображение время от времени обрывалось, и цветной картинки получить нельзя было.

На экране возник пеший воин, который стоял на возвышении, двумя руками удерживая высокое древко штандарта. Изображение поползло вверх, и теперь на мониторе все увидели на полотнище рисунок всадника с мечом над головой в одной руке и щитом, украшенном крестом, — в другой.

— Мирослав, стоп-кадр, — попросил Станкевич и объяснил, обращаясь главным образом к Павлову: — Это так называемая Погоня, про время происхождения которой сейчас ведут столько споров.

— Погоня? — вздрогнул Павлов. — Той самый националистический символ?

— Ну, почему же националистический... — начал было Мазурчик. — Под ним выступали и белорусы, и литовцы, и...

— Мы сейчас не про это! — решительно остановил его Станкевич. — Извините... Главным для нас результатом было то, что подтвердился безусловный факт присутствия герба Погони на штандартах наших войск. К сожалению, это практически всё, что мы смогли в тот раз зафиксировать.

— Хорошо, отлично!.. А теперь постарайтесь доказать мне, что вот всё это — не фальсификация! — заволновался Павлов. — А может, вы эту видеозапись в телестудии смонтировали? И вообще, Погоня... Скользкий, знаете, вопрос. Мы в этом направлении занимает твёрдую и однозначную позицию: Погоня — вражеский для белорусов символ, который использовали фашисты в годы оккупации и которым до сих пор прикрывается всякое эмигрантское отребье. И ваша запись — не то доказательство, которым меня можно было бы убедить.

Кульчицкий выключил видеомагнитофон.

— Нас, Александр Петрович, этот эксперимент также не слишком удовлетворил, — объяснил он. — Первый блин, сами понимаете, не хватило мощности аппаратуры, опыта программирования. Вот почему для следующего эксперимента мы изменили условия и выбрали более близкое к нам время. А именно: начало шестнадцатого столетия. И перед компьютером, который на сей раз был обеспечен куда более солидным информационным пакетом, была поставлена задача иного рода: поиск провести самостоятельно, без наших подсказок.

— И что же вы, интересно, искали? — спросил Павлов.

— Мы дали компьютеру относительную свободу для выполнения задания по поиску особы, которая в шестнадцатом столетии сыграла наибольшую роль в становлении белорусской культуры, — рассказывал далее Мирослав. — Честно говоря, в успех не сильно верили. Но в итоге второй блин вышел более качественный.

Кульчицкий нажал кнопку видеомагнитофона.

Присутствующие уставились в экран монитора. Некоторое время на нём ничего не было видно, и только где-то через минуту обозначилось какое-то движение. Затем на экране возникла надпись: “Прошу подождать. Идёт настройка контуров поиска”. И только после этого словно через туман проступили очертания большого белого здания с высокими башнями.

— Софийский собор, — словно самому себе пояснил Мазурчик. — Полоцк.

Скоркин нервно махнул рукой и покосился на соседнее кресло. Павлов сидел неподвижно и недоверчиво улыбался.

... Софийский собор, купающийся в лучах вечернего солнца. Панорама вдоль хат, которые стоят на залитой водой улице, две стайки детей, азартно играющих в апуку. Недалеко от них на бревне сидит белокурый мальчик и что-то вырезает ножиком, время от времени бросая взгляд на ровестников. Мальчику можно дать на вид чуть больше десяти лет...

Внизу по экрану пробежали слова: “Скорина Франциск, сын Лукаша Скорины. Место действия: Полоцк, 28 мая 1501 года. Задание выполнено”.

Экран погас, и Кульчицкий выключил аппарат.

Некоторое время все молчали. Скоркин вновь налил себе минеральной воды и вопросительно взглянул на Павлова. Тот повернулся к Мазурчику.

— И что, вы серьёзно будете утверждать, что это был Франциск Скорина? Тот самый Скорина, который писал Библии?

Мазурчик молча развёл руками.

— Товарищ Павлов! — поспешил ему на помощь Мирон Станкевич. — Здесь, понимаете, компьютер всего только исполнил наше задание. И никто, понятно, не может гарантировать, что Скорина выглядел именно так в 1501 году. Мы ещё недостаточно знаем возможности нашей аппаратуры, однако, вместе с тем, нам не известно, как на самом деле выглядел Скорина в юные годы. Мы в данном случае отталкивались от его автопортрета на известной гравюре.

— Разве от него не осталось больше никаких портретов? — спросил Павлов.

— Нет, только тот самый автопортрет, оттолкнувшись от которого, как мы можем только догадываться, компьютер и смоделировал внешность Скорины-подростка.

— Не верю! — как отрубил Павлов. Он вскочил с кресла. — Я — не верю! Эти ваши электронные штучки-дрючки... Мы знаем, что теперь способен сделать видеомонтаж, какие фокусы! Тем более — компьютеры! Поэтому я не могу взять на себя перед властью ответственность гарантировать, что здесь всё настоящее, что наши специалисты, эксперты не обнаружат во всём этом вашем фальсификацию. Тем более, что мы не дадим пересматривать утверждённую сами знаете кем историю!

Мирон тяжело вздохнул и бросил взгляд на Мазурчика. Григорий Антонович чуток поколебался и обратился к Павлову:

— Александр Петрович! Мы не пригласили бы вас сюда, если бы не были уверены в том, что проект оправдает себя. Когда я сам впервые это увидел, тоже не поверил, как и вы. Это же понятно! Но подумайте: все документы истории имеют своих авторов, и уже хотя бы потому они являются свидетельствами субъективными. Даже беспристрастная, казалось бы, хроника писалась рукой человека, которую подталкивали эмоции, чувства. Тот результат, который даёт нам компьютер, — тоже исторический документ. И не удивительно, что он может отличаться от уже известных нам ранее и даже дополнять или опровергать их. Так почему бы не довериться машине, если она в сотни раз меньше каждого из нас подвержена чувствам и эмоциям и работает всего лишь на формальном обобщении имеющихся сведений?

— Но компьютер всё же подвержен внешнему влиянию! — взвился Павлов. — Машину можно научить, какой результат от неё требуется, дать ей необходимое количество вводной информации с тем, чтобы получить нужный результат. Или не дать никакой информации вообще!

— Мы предвидели, что вы будете сомневаться, — словно не услышал доводы Павлова Мазурчик. — Такое действительно представить непросто. Вот почему мы подготовили для вас видеозапись ещё одного эксперимента. Давай, Мирослав.

Мирослав, опёршись спиной на стену комнаты, крутил в пальцах наполовину разорванную сигарету.

— В третьем эксперименте, связанным уже с двадцатым столетием, мы ещё раз изменили исходные условия. Мы заранее выбрали героя, место действия, людей и ввели в машину пакет информации, который учитывал бы максимально все возможные обстоятельства и все известные, открытые на данное время факты. Таким образом, мы свели время показа к нескольким минутам. Согласно с поставленной задачей, компьютер проиграл нам ситуацию как бы глазами выбранной нами особы. Кстати, на сей раз мы сумели получить хоть и не очень качественное, но всё же цветное изображение. Правда, синтезатор звука так и не сработал. Одним словом, смотрите...

На экране монитора пробежали титры: “Янка Купала, он же Иван Доминикович Луцевич. Место действия: Москва, 28 июня 1942 года”. Мирон вдруг заметил, что Павлов начал заметно волноваться.

... Широкая мраморная лестница столичной гостиницы с красной ковровой дорожкой по центру, большие вазы с цветами. Лестница неспеша идёт вниз, но вскоре это движение останавливается. Резкая панорама вверх, потом опять вниз, сквозь перила в лестничный проём. Очень далеко внизу, на освещённом квадрате пола, — фигура человека с чемоданом. Следующая панорама вверх, молодая женщина, которая приближается к “объективу”. Женщина приветливо улыбается, что-то говорит и рукой показывает куда-то вверх. Панорама вслед женщине, которая спускается по лестнице, и неожиданное движение назад, к площадке между этажами. Пауза, поворот налево и направо, вновь пауза.

Неожиданный резкий поворот в сторону, крупный план мужчины среднего возраста. Мужчина про что-то спрашивает, потом отводит взгляд куда-то вверх, в глубину тёмного коридора. Панорама вслед за взглядом мужчины, но в это же мгновение экран перекрывает неестественно большая ладонь. Изображение затряслось. На экране промелькнул белый потолок, быстро проскочили перила, нога в смазанном ваксой сапоге, лестничный пролёт и ослепительно белый квадрат пола, который приближался с невероятной скоростью...

На экране возник титр “Потеря субъекта”, после чего он сделался чёрным.

— Что... что это было?.. — едва промолвил Павлов.

— Мы попытались восстановить последние мгновения жизни Янки Купалы, — тихо пояснил Кульчицкий. — Компьютер учёл всё известное про смерть поэта, все причины, которые могли к ней привести, и выдал нам вот такую версию. Показал ту ситуацию, которую мог видеть Купала собственными глазами. Понятно, при том условии, что компьютер получил всю доступную на сегодня информацию про то происшествие. Когда же появятся новые данные, как хотя бы из архивов КГБ, ситуация на экране может быть существенно иной.

— Это невозможно... — сказал Павлов и глотнул воды прямо из бутылки. — Я всё не мог догадаться: почему ну никак не воспринимаю ваши... фокусы? А теперь вот знаю: вы своими компьютерными трюками стараетесь переписать историю в собственную пользу, внести тем самым в души людей полный хаос и безверие! Предупреждаю: ваши игры опасны в идеологическом смысле, молодые вы гении!

— Но, Александр Петрович... — попробовал возразить Скоркин.

— Молчите! Вот куда, значит, идут народные деньги... Я всё прекрасно понял: сначала вы здесь, тайком от общественности, придумываете нужный вам результат, затем подгоняете под него сценарий, снимаете свои поклёпнические ролики, которые потом используют деструктивные элементы из числа националистически настроенных граждан!

— Вы что же, не верите нам?! — ужаснулся Скоркин. — Александр Петрович! А какой смысл нам обманывать?!

— Считаю, что ваша работа никому не нужна и даже вредная. Вот почему в соответствующие структуры я выйду с предложением остановить все ваши, так сказать, разработки, закрыть лабораторию, видеодокументы уничтожить и тщательно проверить весь ваш институт.

— Товарищ Павлов! — взвился Станкевич.

— Молчите, молодой человек!..

Павлов покрутил шеей, будто хотел вырваться из тесного воротника. Он тяжело дышал, его руки бегали по телу и никак не могли остановиться.

— Вам, молодые люди, необходимо крепко призадуматься. Вы только начинаете путь в науке, обязаны много полезного сделать для родины, которая вас воспитала. Но я поражаюсь вам, товарищ Мазурчик, и вам, товарищ Скоркин, удивляюсь вашей непредусмотрительности и настоящей идеологической близорукости. Кстати, Скоркин... Вы воевали?..

— Меня комиссовал военкомат. Во время войны я работал в тылу, — внезапно взволновавшись, ответил Скоркин.

— Кого-то мне ваше лицо напоминает... Вот заметил шрам на вашей голове, возле затылка. Очень похоже на пулевое ранение...

Бутылка минеральной воды треслась в руке Скоркина.

— Нет, нет!.. Это... производственная травма.

— Так вот... Вы — опытные люди, — продолжил Павлов, — и я никак не могу понять, почему вы поддержали этот иллюзион?

— Александр Петрович! — услышал Павлов голос Мирона. — И всё же мы предвидели, что вы сразу не поверите нам, поэтому...

— Хватит! — Павлов взглянул на часы. — Считаю нашу встречу законченной.

— Мы подготовили новые разработки, — упрямо продолжал Станкевич. — И чтобы переубедить вас, предлагаем вам лично поучаствовать в очередном эксперименте.

— Мне?! — растерялся Павлов. — Извините... Где-где, а в цирке мне работать ещё не приходилось. И не хочется!

— Но вы же, наверное, хорошо помните многие эпизоды собственной жизни. Вот давайте и проверим, восстановив один из них, обоснованность нашего проекта. А потом вы и скажите, насколько объективно работает компьютер, после чего и решите судьбу всего проекта.

— Когда будет машина? — Павлов повернулся к Скоркину.

— Через полчаса, — ответил тот.

— Мы успеем?

— У нас всё готово, — сказал Мирослав. — Электростанции подключены.

— Ну что же... — Павлов ещё некоторое время поколебался. — Только предупреждаю: это — ваш последний эксперимент. Вы обязаны будете ожидать, какое решение примут в верхах. Само собой разумеется, результаты и этого эксперимента являются государственной тайной.

Кульчицкий поставил свободное кресло напротив монитора.

— Садитесь сюда. Возьмите в руки дистанционный передатчик. Так, хорошо... Теперь расслабьтесь, откиньтесь на спинку кресла. Две минуты потребуются для того, чтобы информация от вас начала поступать в операционные блоки компьютера.

— Что вы задумали? — тихо спросил Мазурчик Мирона.

— Машина должна отреагировать на его эмоциональное состояние, — шёпотом объяснил тот. — Григорий Антонович, мы, безусловно, сильно рискуем. Компьютер может выдать самую неожиданную картинку, опираясь при этом на наиболее сильные импульсы его памяти. А попробуй тут догадайся, что на протяжении многих лет не даёт человеку покоя. Но если получится, у него не будет ужо никаких аргументов против... Вот вы сейчас про что думаете?

— Про хороший дождь, — напряжённо улыбнулся Мазурчик.

— Александр Петрович! — подал голос Скоркин. — Может, водички?..

— Тишина! — оборвал его Мирослав. — Мы начинаем...

По экрану пробежали титры: “Павлов Александр Петрович. Год рождения: 1913. Место действия: Минск, 14 сентября 1937 года”.

... Брусчатая городская улица, одноэтажные домики вдоль неё, подрагивая, наплывают на экран. Лица людей, которые, остановившись, изподтишка оборачиваются, бросая взгляды вслед. Панорама налево: профиль человека в военной форме, который крутит руль грузовика...

Мирослав, который стоял к экрану ближе всех, увидел, как у Павлова вытянулось лицо. Он дёрнулся, стараясь привстать, но так и остался сидеть, будто его тело крепко привязали верёвками к спинке кресла.

...Пригород закончился, дома остались сзади, дорога перешла в разбитую грунтовку и вскоре свернула налево, и на экране, постепенно приближаясь, возник лес, над которым, будто волшебные небесные ворота, распахнулась сочная радуга. Резкий поворот направо и назад, вдали промелькнула городская окраина, после чего в кадре вновь поползла дорога, ведущая к уже недалёкому лесу...

Все, кроме Павлова, вздрогнули, когда за их спинами, возле журнального столика, раздался звон разбившегося стакана.

— Это... это... — громко бормотал Скоркин, показывая пальцем на экран. — Я... был здесь!

Павлов, не обращая внимания ни на что, сидел в кресле, выпучив глаза. По монитору пробежали слова: “Идентификация объекта: урочище Куропаты”.

...Движение на экране замедлилось и наконец полностью остановилось. Открылась дверка кабины, военные с винтовками спрыгнули на землю и отбросили задний борт кузова. Из машины, будто горох, посыпались люди в штатском, в основном — мужчины. Юноша с недоумённым выражением лица, старик в ватнике с кровью на щеке, человек в строгом френче, который беспомощно оглядывается по сторонам. Военные окружили людей и погнали их вглубь леса, за высокий забор из досок. На экране возникла большая свежевыкопанная канава, потом крупным планом один из военных, который что-то произнёс прямо в экран. Изображение пошатнулось, панорама вниз. Руки с папиросой и коробкой спичек. Пыхнул огонёк, на мгновение экран затянуло дымом. Военные поставили лицами к канаве пятерых человек. Один из людей в форме что-то зачитал с бумажки. Вновь панорама вниз на руки человека, палец взводит курок нагана, после чего затылки стоящих возле канавы людей начинают медленно приближаться. Снизу на экран выплыла вытянутая рука с наганом, она дрогнула, и первый человек в штатском будто провалился вниз. Два шага в сторону, и опять повторилось тоже самое, а затем ещё раз, ещё и ещё. Резкий поворот за спину, толпа людей под густой ёлкой, окружённая военными с винтовками наперевес. Следующая пятёрка штатских, которую подталкивают прикладами, приближается к канаве. В кадре руки человека, которые набивают барабан нагана патронами, облачко папиросного дымка, которое относит ветром...

— Чёрт! — не сдержался Мирослав и ударил кулаком по панели управления компьютером. — Синтезатор звука, что ты?

И в этот же момент в лаборатории послышался дрожащий юношеский голос:

— Меня за что?!

— А тебе не всё равно теперь? — ответил ему другой, более низкий и повелительный голос, который вот уже почти час звучал в лаборатории.

Толчок рукой, и юноша отлетел к канаве, упав на колени.

— Я ни в чём не виноват! — закричал он. — Мама!..

— Заткните ему пасть! — прогремел всё тот же голос. На экране приклад винтовки с силой опустился на плечо юноши...

— Вот... Вот сейчас он меня... — Скоркин протянул к экрану руки и не мог больше произнести ни слова.

Рука с наганом поднялась, и в лаборатории резко прозвучал выстрел...

Захрипев, Павлов ничком рухнул на пол. В тот же самый момент экран монитора погас.

Двери в лабораторию распахнулись. Молодой лейтенант, отряхивая с себя воду, весело спросил:

— Там такой буря с ливнем! Можно, я здесь пережду? У вас тут так спокойно...

1989 г. (ред. 2012)

Перевод с белорусского автора — Дмитрия Подберезского.

ВТОРАЯ ВОЛНА

ГОМОЛКО (ГАМОЛКО) Николай Иванович (род.1922)

Белорусский советский прозаик, работающий в разных жанрах. Родился в д.Брынево Гомельской области. Член СП. Живет в Минске.

Из НФ произведений Гомолки известны повесть "За великую трассу" (белорус. 1955; рус. 1956), которая позже вошла составной частью в роман "Шестой океан" (белорус. 1960; рус. 1961) и НФ пьеса "Битва в космосе" (рус. 1963).

ЦИПИС Наум Фроимович

Белорусский прозаик, работающий в разных жанрах, временами обращающийся к НФ.

Известны НФ рассказы Наума Циписа "Марсианин", "Стелла", "Перед вечностью равны", "Золотая "Z" ", "Спросите у Сфинкса", "Сирена", "Положительный мир", "Выйди под это небо", "Сегодня ночью не ложитесь спать", "Близкие звезды", включенные в сборник "СТАРЫЕ ДОРОГИ", "Мастацкая лiтаратура",Мн.,1984.

ШИТИК Владимир Николаевич (род. 1922)

Белорусский советский прозаик, журналист, известный также произведениями других жанров, в частности детективного. Родился в Минске. Участник Великой Отечественной войны, был ранен; после демобилизации окончил Белорусский госуниверситет, работал в республиканской "Сельской газете"; с середины 60-х гг. профессиональный писатель; пишет на белорусском языке. Член СП. Первая НФ-публикация -- повесть "Последняя орбита" (белорус. 1962; рус.1964). Живет в Минске.В последующие годы вышли сборники НФ произведений (все на белорусском языке): "Звездный камень" (1967), "Парсеки за кормой" (1970), "Трансплутоновые афелии" (1982). На русский язык переведены НФ рассказы: "Встреча на Больдаре" (рус. 1967), "Учитель" (рус.1969), "Скачок в ничто" (рус. 1973).

Сборник произведений Владимира Шитика под названием "Orbita ultima" ("Последняя орбита") вышел в Румынии.

ТРЕТЬЯ ВОЛНА

БРАЙДЕР Юрий Михайлович (род. 1948) и ЧАДОВИЧ Николай Трофимович (род. 1948).

Русские советские писатели, соавторы. Юрий Брайдер родился в Дзержинске (Минская область), окончил Минский техникум связи, работал в органах МВД (майор милиции), ныне на пенсии. Живет в Дзержинске. Николай Чадович родился в Красной Слободе (Солигорский район Минской области), окончил Московский институт связи, работал в троллейбусном управлении и минском издательстве "Эридан".

С конца 80-х гг. Брайдер и Чадович -- профессиональные писатели. Первая публикация "Нарушитель" (1983). Соавторы порознь и вместе участвовали в семинарах молодых писателей-фантастов и приключенцев в Малеевке (ныне Россия) и Дуболтах (ныне Латвия), проводимых СП СССР, а также во многочисленных семинарах в разных городах СССР, проводимых Всесоюзным творческим объединением молодых писателей-фантастов (ВТО МПФ).

В произведениях соавторов сочетается интерес к острому парадоксальному сюжету, житейская наблюдательность писателей-реалистов, талант сатириков.

Ранние повести и рассказы Брайдера и Чадовича объединены в сборники "Поселок на краю Галактики" ("Юнацтва", Мн., 1989), "Ад на Венере" ("Эридан", Мн.,1991) и в двухтомном собрании сочинений, вышедшем в Минске в изд-ве "Эридан" в 1994 году. Том 1 "Телепатическое ружье" содержит рассказы и повести, том 2 "Евангелие от Тимофея" -- повесть "Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками" и два романа "Евангелие от Тимофея" и "Клинки Максаров". Указанные два романа послужили началом грандиозного цикла, отдельные выпуски которого выходят в московском издательстве "Эксмо". Два уже вышли -- "Миры под лезвием секиры" и "Между плахой и секирой"(1998), очередной на подходе.

БУЛЫГА Сергей Алексеевич (род. ).

Автор сказочной фантастики, киносценариев и повестей в жанре исторической фантастики. Живет в Минске. Некоторые из многочисленных сказок Сергея Булыги собраны в сборнике "Бродяга и фея" ("Эридан", Мн.,1991).

ДРОЗД Евгений Ануфриевич (род.1947).

Родился в Потсдаме в семье военнослужащего, с 1953 года живет в Минске. Закончил математический факультет Белгосуниверситета, работал программистом в Институте математики АН БССР и в ЦНИИКИВР Минводхоза СССР. Участвовал в семинарах молодых писателей-фантастов в Малеевке и Дуболтах. С 1989 по 1993 -- литературный сотрудник Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов (ВТО МПФ), участник множества семинарах, проводимых этой организацией в разных городах.

Работает в жанре твердой НФ, преимущественно в малой форме. Рассказы Евгения Дрозда публиковались в журналах и многочисленных сборниках. В 1992 году в минском издательстве "Эридан" вышел авторский сборник Евгения Дрозда "Тень над городом", в который вошли рассказы, короткая повесть "Скорпион" и повесть "Лекарство от энтропии".

Помимо научной фантастики Евгений Дрозд занимается переводами и написанием критических и футурологических статей. И то и другое часто печаталось в разных сборниках и периодических изданиях.

Евгением Дроздом переведено несколько детективных романов Чейза, Брауна, Гарднера и т.п. Из фантастики -- сборник рассказов Роджера Желязны, роман Ричарда П. Хенрика "ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА" и роман Брайана Олдисса "МАЛАЙСИЙСКИЙ ГОБЕЛЕН" ("Эридан", Мн.,1994).

В 1990 в симферопольском издательстве "Таврия" вышел сборник рассказов, переведенных Евгением Дроздом с английского "Общественное порицание".

Рассказы Евгения Дрозда "Феникс" и "В раю мы жили на суше" включались в ежегодные антологии НФ Мюнхенского издательства Вильгельм Хейне Ферлаг "Невеста времени" (Die ZEITBRAUT, 1993), "Летчица" (Die PILOTIN, 1994) и "Дорога на Кандарай" (Die STRASSE NACH CANDAREI, 1995).

ЗЕЛЕНСКИЙ Борис Витальевич (род. 1947)

Борис Зеленский родился в Слониме (Гродненская обл.). Закончил матфак Белгосуниверситета. Работал программистом. Проживает в Минске. Участник Малеевских семинаров и семинаров ВТО МПФ. Печатался в периодике и в различных сборниках. Ранние повести и рассказы Бориса Зеленского объединены в сборнике "Вечный пасьянс" ("Прометей", М., 1990).

НОВАШ Наталия Владимировна

Медик по образованию, проживает в Минске, участница семинаров в Малеевке и семинаров ВТО МПФ. Пишет как твердую НФ, так и сказки и произведения в жанре фэнтези. Многочисленные публикации в периодике и в различных сборниках. У Наталии Новаш вышел свой сборник в Минском издательстве "Юнацтва" "И я там был".

В 1990 году Наталия Новаш вышла замуж за московского писателя-фантаста Александра Силецкого (см.) и какое-то время проживала в Москве, но сейчас супруги живут в Минске.

ОРЕХОВ Николай Иванович (род.1953) и ШИШКО Георгий Владимирович (1952-199 )

Русские советские писатели, соавторы. Николай Орехов родился в г. Вятские Поляны (ныне -- Вятской области), окончил Казанский университет. С 1992 по 1998гг. -- главный редактор минского издательства "Эридан". Георгий Шишко родился под Минском. Трагически погиб в 199 году.

Известны книги Орехова и Шишко "Белое пятно на карте" (1989), "О вечности, о доблести, о славе" (1989), "Заповедник для человечества" ("Прометей",М., 1990), "Сумасшедшая книга" ("Эридан", Мн., 1993).

ПОТУПА Александр Сергеевич (род. 1945).

Русский советский прозаик, издатель и ученый-физик, известный также произведениями научно-популярной литературы (например "Открытие Вселенной -- прошлое, настоящее, будущее", "Юнацтва", Мн.,1991) Учился в Московском инженерно-физическом институте, окончил физический факультет МГУ, работал в Институте физики АН БССР, кандидат физико-математических наук, в начале 90-х гг. организовал и возглавил минское издательство "Эридан". В этот период Александр Потупа активно занимался политической деятельностью, занимал должность заместителя президента Союза белорусских предпринимателей, занимался футурологическим прогнозированием тенденций развития общественно-экономической жизни Республики Беларусь. Живет в Минске.

НФ повести и рассказы Александра Потупы составили сборники "Фантакрим-ХХI" (1989), "Голая правда о голом короле" (1989), "Ловушка в цейтноте" (1990), "Контакт, или несколько мыслей и диалогов, подслушанных долгим зимним вечером ХХI века" (1990).

Александр Потупа в своем творчестве тяготеет к популяризаторской и футурологической фантастике, что в наши дни встречается не часто.

СИЛЕЦКИЙ Александр Валентинович (род.1947).

Русский советский прозаик, журналист, известный также произведениями других жанров. Родился в Москве, окончил сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии в Москве, работал в редакциях научно-популярных журналов "Земля и Вселенная", "Наука и религия". Печататься начал с 1963г. Первая НФ публикация -- "Галактик Шуз из космоса" (1963). Женившись на минской фантастке Наталии Новаш (см.), переехал на жительство в Минск.

После раннего дебюта (в возрасте 16 лет) Александр Силецкий, один из самых одаренных в литературном отношении "выпускников" семинара в Малеевке, долго не печатался. Только в 80-х гг. его рассказы начали появляться в периодике и многочисленных сборниках, выпускаемых, в частности ВТО МПФ. Лучшие из них объединены в сборнике "Тем временем где-то..." (1989).

ТРУСОВ Сергей Петрович (род. 1957)

Русский советский писатель. Окончил институт железнодорожного транспорта. Занимался альпинизмом. Работал программистом. Участник Малеевских семинаров и семинаров ВТО МПФ. В своем творчестве тяготеет к фантастической сатире, вскрывающей в кафкианском духе абсурдность окружающей действительности. Некоторые из рассказов Сергея Трусова объединены в сборнике "Карнавал" ("Юнацтва", Мн.,1992).

– Кир Булычев, с которым мне посчастливилось встречаться и переписываться, однажды заметил: «Когда говорят – писатель-фантаст, подразумевают нечто вроде – «он танцор, но, конечно, не из Большого театра, а чечеточник». А по поводу недооценки редакторами журналов и издателями читательского интереса к этому жанру могу привести исторический пример. В начале 30-х годов ХХ века в СССР перестали выходить журналы «Всемирный следопыт», «Мир приключений», активно печатавшие фантастику. Тогда в цене были лишь рассказы о передовиках производства. Так вот, редакции были завалены письмами: читатели требовали фантастики! Появился даже призыв: «Верните Александра Беляева!» И читатели победили.

С романов Беляева и, конечно, Жюля Верна началась в далеком детстве и моя любовь к фантастике. Потом были десятки «проглоченных» произведений, в том числе белорусских авторов – Я. Мавра, Н. Гомолки, В. Шитика. Перебрасывая мосты через пространство и время, они будили воображение и, очевидно, удовлетворяли потребность в познании этого удивительного, блистающего (говоря словами Александра Грина) мира. Мне кажется, сегодня издатели все больше осознают конструктивную роль фантастики в жизни общества, преодолевают предубеждение против этого литературного жанра.

– В прессе сообщалось, что еще четверть века назад руководители ведущих корпораций на Западе обязали научно-технический персонал читать фантастику. Поскольку она способна «строить» будущее в сознании человека, раскрепощать сознание и воображение. Кроме того, фантастике приписывают способность придавать человеческому интеллекту импульс для выработки новых, неординарных решений.

– Фантастика – настоящий кладезь идей и предвидений. Удивительно, но в 1944 году в рассказе малоизвестного американского автора с поразительной точностью был описан ядерный взрыв! И хотя работа над атомным проектом была засекречена, ФБР не могло поверить, что это плод художественного воображения. Характерно, что и наши классики обращались к фантастике. В рассказе Якуба Коласа «Под Новый год» герой, пролетая над Землей, любуется ее красотой, но также видит и последствия Голода, Войн, Болезней, с которыми надо бороться. Это аллегория. А Янка Купала, имея в виду прежде всего Максима Богдановича и Владимира Короткевича, говорил прямо: «Обращаясь к фантастике в своем творчестве, писатели становятся пророками».

В рассказе «Вся мерзость мира» я попытался представить, как потомки отправляют горы отходов в прошлое – на наши головы! Надеюсь, в будущем эту проблему решат иначе, допустим, отправляя отходы в грандиозную природную «топку» – на Солнце, предварительно доставив на околоземную орбиту «космическим лифтом». Эту идею еще в 60-х годах прошлого века предложил ленинградский инженер Арцутанов, а позднее творчески разработал английский фантаст Артур Кларк в романе «Фонтаны рая». Наш соотечественник, гомельский изобретатель Юницкий, оформил ее в виде ОТС – Общепланетного транспортного средства. А после открытия японцем Иишимой углеродных нанотрубок, дающих возможность получить прочнейшую наноленту-трос, эта идея обрела форму международного научно-технического проекта. И подобных примеров рождения идей одновременно в головах ученых и фантастов множество.

– В 2007 году в издательстве «Мастацкая літаратура» вышел первый сборник фантастических произведений белорусских авторов «Люстэрка Сусвету», в котором вы участвуете. Раскуплен почти весь 2-тысячный тираж. Чем, по-вашему, авторы-составители привлекли внимание читателей?

– Полагаю, тем, что за красочным научно-техническим и фэнтезийным антуражем (который сам по себе привлекателен для читателя, особенно молодого) стоит человек, отстаивающий Добро, Справедливость, Любовь. Не случайно эпиграфом к повести, давшей название книге, послужили слова философа Лейбница: «Человек есть зеркало Вселенной». Даже географические названия мест, где разворачивается действие, близки читателям – Минск, Лепель, Червенский район.

Вообще, чистого вымысла, абсолютного продукта творческой фантазии не существует. Самый безудерржный фантаст не выдает нечто совершенно небывалое и невозможное, а синтезирует образы из своего опыта. Напомню, столь востребованное фантастами слово «робот», придуманное художником Йозефом Чапеком, братом Карела Чапека, происходит от старинного чешского слова robota, обозначающего труд крестьян в феодальных поместьях. Упомянутый мной Артур Кларк сказал: «Фантастика как никакая другая литература обращена к реальности». Сборник «Люстэрка Сусвету», который многие называют антологией современной белорусской фантастики, подтверждает эту парадоксальную на первый взгляд мысль.

– В 2008 году «Мастацкая літаратура» издала второй сборник – «У зенiце – Антарэс». Насколько знаю, почти готов и третий. Дай Бог, чтобы книги этой серии стали выходить регулярно. Несмотря на обилие зарубежной фантастики, нехватка серьезной отечественной литературы, в которой моделировались бы процессы человеческого общества, ощущается.

– Критика в целом благожелательно встретила выход второго сборника белорусской фантастики, отметив, что «составители и издательство «Мастацкая лiтаратура» делают хорошее дело». Довольны и читатели, увидевшие в книге имена как уже полюбившихся, маститых авторов (Л. Рублевская, А. Федоренко, В. Цветков, В. Кастрючин), так и новичков в этом жанре (Э. Кузнецова, Н. Дивина). Следующий сборник представит читателю гораздо больше новых имен. В нашем портфеле произведений – не на одну антологию. Это неудивительно, ведь Беларусь – поистине фантастическая страна! Она находится на стыке цивилизаций – восточной и западной. Богатейшая история, культура, мифология, интереснейшее искусство. А сколько великих имен она дала миру – ученые, конструкторы, художники, путешественники! Какую область человеческого прогресса ни возьми, всюду белорусы оставили яркий след.

– И все же, Геннадий Григорьевич, выживет ли, по-вашему, фантастический жанр?

– Он будет жить ровно столько, сколько будет существовать человечество. Ибо раздвигает границы познания, привлекает внимание к проблемам, которые могут возникнуть в будущем. В рассказе австралийца Ли Гардинга «Поиски» герой ищет уголок настоящей природы. Но вокруг лишь город с металлом и пластиком. Наконец он находит прекрасный парк, но все в нем – трава, деревья, цветы – оказывается искусственным. Герой с ужасом убеждается, что и сам он – искусственное существо. Картина «синтетической цивилизации» есть и в повести белорусского писателя Г. Попова «За тридевять планет», лишь люди в ней остаются людьми. Показывая человечеству альтернативные пути, фантастика помогает выбрать самый правильный, она добавляет человеку зоркости. Так что не будет преувеличением сказать, что человечество будет жить, пока будет течь живая река фантазии.

Беседовала

Елена КОНЫШЕВА

  Древние картографы на границе мира, ими изображенного, помещали надпись: «Дальше живут чудовища». И мореплаватель делал выбор сам. Либо повернуть назад и потом переживать из-за своей осторожности и трусости, либо плыть навстречу Неизвестному, к этим самым чудовищам. С.Лем как-то сказал: «Среди звезд нас ожидает Неизвестное». И главным здесь будут не физические испытания, угроза жизни, — этого хватает и на Земле, а испытания нравственные, испытания человека на звание ЧЕЛОВЕКА.

  Становление жанра фантастики в белорусской литературе сейчас идет чисто стихийное. Рядом стремительно развивается детектив, который также порой использует фантастику в качестве эффектного приема. Все это свидетельствует о том, что отечественная литература расширяет свое пространство, становится сильнее, богаче. Разумеется, фантастика у нас была всегда, как и во всякой национальной литературе. Культура и литература начинаются с мифа, сказки, предания, наивного восхищения и ужаса человека перед Большим Миром. А далее поэты выстраивают художественную систему использования фантастического, но только истинные и сильные художники могут сделать это красиво, со вкусом, художественно, музыкально.

  Не входя в подробности аспектов чисто поэтического характера, замечу, что существует четкая корреляция между уровнем научно-технического развития в данной стране, отражением этого развития на социально-политических и экономических аспектах и развитием жанра фантастики. Художники, писатели отталкиваются от научно-технического материала и распоряжаются им по законам искусства, выделяя нравственную сторону, этическую и философскую.

  Напряженные поиски в Беларуси возможностей реализации научно-технического и промышленного потенциалов, борьба за свое прочное место в мире в условиях жесткой и беспощадной рыночной экономики в свою очередь требуют развития духовной составляющей. И здесь фантастика может играть особую роль, как, впрочем, должна выполнять роль духовной опоры вся литература в целом. Достаточно привести примеры, как аналитики Запада, в первую очередь США, использовали фантастику. В крупных монополиях, в ЦРУ были — они наверняка и сейчас есть — специальные отделы, в которых сотрудники читали и анализировали только произведения научной фантастики, а затем и фэнтези. Цель? Поиск новых решений конкретных ситуаций — военных, политических, коммерческих, культурных. Ведь писатели-фантасты — народ образованный, так как нельзя использовать материал физики, астрономии, биологии, не имея хорошего базового образования. К тому же, писатели-фантасты не испытывают пиетета перед авторитетами от науки. В произведениях фантастики скорость света была превзойдена в те времена, когда за подобные высказывания физика могли подвергнуть «научному остракизму», высмеять.

  В 80-е годы XX века наблюдался некоторый подъем в развитии фантастики в Беларуси, но все шло в подражательном направлении. Тогда отталкивались от достижений англо-американской литературы. Ориентировались на сильных и хороших авторов: А.Азимова, Р.Брэдбери, С.Лема, К.Саймака, а также Б.Виана, Р.Говарда, М.Муркока. В 90-е годы выпустили отдельные книги Е.Дрозд, Б.Зеленский, В.Цветков, Г.Ануфриев, Н.Чадович и Ю.Брайдер… Публикации шли в основном в молодежной прессе, как-то даже «Нёман» напечатал подборку, но все же атмосфера была создана. Тогда Союз писателей Беларуси занимал в общем нейтрально-благожелательную позицию. Ведь фантастику писали и классики: великолепная комедия К.Крапивы «Врата бессмертия», «Шляхтич Завальня» Я.Борщевского и т.д. Я.Купала еще в 30-е годы говорил, что писатели-фантасты могут намечать пути будущего техники, доходя до уровня пророчества. Поэт призывал учиться у таких писателей, как Э.Беллами, Ж.Верн, Г.Уэллс… Атмосфера 80-х годов побудила обратиться к мотивам и сюжетам фантастики А.Адамовича, В.Гигевича, Э.Скобелева, Б.Саченко, Г.Попова. Именно эта атмосфера и сейчас позволила появиться ярким и сильным романам Н.Чергинца («Илоты безумия»), В.Маслюкова («Рождение волшебницы»), С.Булыги («Чужая корона»), О.Громыко («Цветок кашлейника»).

  Сегодня в Беларуси пишущих фантастику более сотни авторов. Все больше и активнее разрабатывается фэнтези. И вот здесь присутствуют моменты, аспекты, возможности и художественного характера, и духовно-нравственного, а если брать еще и идеологическую сторону, то складывается ситуация многообещающая.

  Вообще в жанре фэнтези у нас работают многие авторы. Иногда придают материалу форму притчи (Н.Ракитина, Н.Дивина, Г.Ануфриев, М.Батурина, А.Силецкий). К большой форме тяготеют А.Бадак («Не смотрите в снах на Луну»), А.Козлов («Дети ночи», «Минск и ворон, Париж и призрак»), А.Боровский («Искушение»), интересны произведения Л.Рублевской.

  Литературовед и критик Д.Гардинер в одной из своих статей по теории фэнтези (статья так и называлась «Теория фэнтези», 2003) заметил: «У литературной критики нет соответствующего языка, способного детально изучить фэнтези хоть с какой-нибудь релевантностью. В основном критики применяют неправильные инструменты для своей работы. Есть потребность в сдвиге парадигмы, включающем переопределение терминов и новую перспективу. До сегодняшнего дня вся литература рассматривается с реалистической точки зрения, и литературные тексты оцениваются с позиции того, насколько они соответствуют объективной реальности». Иными словами: критика мыслит категориями реализма, а оценивать необходимо волшебное, сказочное, магическое. То есть то, что веками либо отдавалось детям, либо входило в религиозную схему, где допускались чудеса, хотя и «регламентированно».

  Фэнтези убедительно, в художественных образах, психологично показывает то, куда простому смертному пока смотреть не рекомендуется. Сейчас ученые либо в экспериментах, либо в расчетах прикасаются к иным мирам, и эти миры нередко чужие и опасные для человека.

  И Слово, произносимое фантастами, должно нести любовь и предостережение, поэзию и сказку, ведь действительно, многое есть на свете, друг Горацио, что никогда не снилось ни нам с тобой, ни целым академиям патентованных и остепененных мудрецов.

II

  Издательство «Харвест» выпустило 12 томов белорусской фантастики, причем, не по одному тому, а сразу «бочкой сороковкой». До этого в Беларуси выходили сборники фантастики «Люстэрка сусвету», «В зените Антарес», отдельные произведения белорусских фантастов и в Минске, и в Москве. Но 12 томов — это в любом случае событие, требующее соответствующего анализа.

  …Появление кроманьонцев было страшным явлением для неандертальцев, последние были вытеснены, уничтожены, часть, возможно, ушла в труднодоступные места, и так, не исключено, появились загадочные «снежные люди», «йети», с такими удивительными способностями. Рядом живем мы, в чем-то схожие, в чем-то отличные от них по природе. А если вмешательство в эволюцию человека было сознательным?

  Эта тема давно волнует писателей: вспомним произведения Г.Уэллса «Люди как боги», О.Хаксли «Прекрасный новый мир».

  Так что же такое человек? Тема эта — бесконечные споры, дискуссии и метания из одной крайности в другую.

  Рассуждение о человеке логично приводит к идеям о совершенствовании его натуры, усилении положительных, сильных черт и нейтрализации отрицательных, слабых. Идея создания «человека нового типа» не с точки зрения создания «сверхчеловека», а улучшения уже имеющейся «модели», возвращает нас в оп-

ределенном смысле к «механистическому взгляду» на человека, распространенному в ХVIII веке. Сегодня можно говорить о создании «компьютерной модели», «абсолютного» двойника, только эффективнее распоряжающегося своими физическими, психическими, ментальными ресурсами. Самое поразительное заключается в цели использования этих ресурсов — создать непобедимого солдата, неутомимого рабочего, идеальную красавицу, которые будут вне конкуренции и соответственно принесут баснословную прибыль.

  Таковы биксы у Александра Силецкого (био-кибер-сапиенсы) в его романе «Дети, играющие в прятки на траве», созданные для того, чтобы разгрузить уставшего от труда человека. Создана новая раса. Человек, создав более совершенное существо, достаточно скоро обнаруживает, что создал себе соперника по эволюции. Каковы действия соперника? Он убирает с поля старое, ненужное, отработанное, переводит его на роль домашних игрушек, помещает в резервации. Биксы идут своим путем развития. Они покинули Землю, остались те, кому их биология позволила иметь детей от людей… На одной из планет биксы уходят в болото, превращаются в деревья, на которых вырастают странные кристаллы, применяющиеся в промышленности.

  На этом фоне сюжет делает интересный поворот. Биксы не то чтобы отходят на второй план, а становятся частью бытия. Они создали свои сложности, житейские и нравственные, социальные и научно-технические.

  Роман А.Силецкого, посвященный нравственным, биологическим, культурологическим проблемам, интересен в первую очередь именно как роман-размышление, роман, вызывающий споры, дискуссии.

  И вот следующая тема, тема андрогинов у Владимира Куличенко. Представьте: две половинки магнетически притягиваются друг к другу. Но если одна половинка оказывается на «том свете», то она является в «этот мир» за своей второй половинкой. Это внешние события романа «Клуб города N».

  Роман читается с напряжением, проблемы, волнующие главного героя, волнуют и нас: соотношение духовного и материального начал в человеке, роль человека во вселенском порядке, что есть истинная свобода для человека, доразвился ли человек до того состояния, когда он может явственно ощутить полнокровность жизни, дарованной Богом? Герои задаются вопросом: «Кто и зачем наградил человека… способностью страдать, мучиться?»

  Вот как отвечает на него автор устами своих героев: «…суть человеческих страданий в несовместимости материального и духовного, низменного и возвышенного. Материя отторгает бестелесное в той же степени, в какой душа стремится избавиться от оков тела»… или «…человечество не есть устоявшаяся форма слияния духа и материи, и среди нас можно повстречать образчики как более совершенные, так и менее. Другими словами, не все мы в равной степени люди…».

  Будто на эти мысли героев В.Куличенко откликается герой романа Сергея Цеханского «Искажение», не понимающий сути норм, по которым жили в том мире, куда его забросили, и пытающийся решить дилемму: «…либо внешний мир не соответствовал укоренившимся представлениям, либо субъективное восприятие реальности начинает доминировать над самой реальностью».

  Несовершенство устроенного и устраиваемого человеком мира наглядно рисуется и во многих произведениях Евгения Дрозда. Например, в рассказе «Бесполезное — бесплатно» автор затрагивает проблему приобщения европейцами туземцев к современной цивилизации, исподволь показывая, что сам европеец давно ведет, скажем так, условное существование: он проводит свой уникальный социальный эксперимент, который является «огромнейшим полем деятельности для социологов, психологов, педагогов. Одних только диссертаций сотни ИСПЕЧЬ можно».

  Фантастическое в этих рассказах, как в действительно классическом произведении, является приемом для художественного изображения реальности. Вот в руках у одного из таких условно существующих появляется камера с гипноизлучателем, направленная на поющего туземца. Эпизод заснят, и туземец забывает напрочь свои песни, не передаст он теперь их ни своим потомкам, ни праздной публике, и танец не станцует, и предания не вспомнит больше никогда.

  Почему-то невольно вспомнилось: в наших учебных заведениях идет сокращение часов на преподавание языков, литературы, упраздняется (тут и Салтыкова-Щедрина вспомнить не грех) МХК из практики преподавания…

  Небольшой рассказ так разогревает чувства, что когда в конце его рисуется сцена расплаты, то дышишь с мстителями единым духом: «Вся площадь перед отелем была наполнена аборигенами. Все новые и новые колонны подходили по всем пяти выходящим на площадь улицам и вливались в общую массу, которая, видимо, скопилась здесь уже давно. Тысячи и тысячи маленьких человечков в серых немарких одеждах. Они неподвижно стояли под балконом Эцери Хосы и молча смотрели на него». Это были те, у кого отбирали душу, не имея понятия о том, что бессильны заглушить память о духовных наработках многих поколений туземцев, что память эта проснется и через несколько поколений.

  Да, вероятно, редко кому не хочется выбраться из того кошмара, который нагорожен на Земле самим человеком.

  Повесть «Век Водолея» Алеся Алешкевича посвящена теме исследования незнакомых планет. Сакст оказывается огромной субстанцией, предназначение которой — охранять во Вселенной жизнь. Понимание этого приходит к астронавтам после пережитого страха быть уничтоженными, после того как человеческие достижения в технике оказываются бессильными перед загадочным артефактом. И, наконец, после того, как на понятном языке пионерам-землянам объяснили, показали, что происходит вокруг. При контакте с неизвестным у человека в мозгу срабатывают два варианта: друг — враг, поможет — нападет, можно использовать — нельзя использовать. И вся картина, безграничная картина Мироздания, у которого нет ни начала, ни конца, осознается через этот примитивнейший бинарный алгоритм. Печально то, что, осознанно или нет, писатели-фантасты не могут вырваться за его границы. Но, возможно, чувство стыда, которое всякий раз испытываешь за поведение сородичей, и приведет к изменению человеческого мировосприятия.

  Возможно, бинаризм оказывается той крепежной конструкцией, на которой взрастает чувство собственности: мое — не мое — хочу, чтобы стало моим.

  Для сохранения собственности человеческий мозг исхитряется блокировать, даже искажать законы Природы. Таковые гипнотические методики, применяемые на планете Агрополис в романе «Дикие кошки Барсума» Геннадия Авласенко. Сеанс в гипнокресле заканчивается для женщин, привезенных на Агрополис

в качестве «рабочих жен», потерей памяти. У «мужей» не возникает мысли поинтересоваться, откуда они родом, как попали на эту планету. Это запрещенные вопросы. Имена также изменены ФИРМОЙ. Фантастика? Но разве в обыденной жизни мы не закрываемся от своих подлинных чувств, не подстраиваемся под общественное мнение, не готовы пойти очень далеко в компромиссах с «ФИРМОЙ» только для того, чтобы сохранить свой кусочек собственности?

  В результате «мужская» система Агрополиса побеждена более совершенной в боевом отношении женской системой Барсум. Но… побеждает любовь между представителями двух планет. Как правило, после разрушительных войн, катаклизмов человек смягчается. Оказывается, что сохраненная жизнь дороже власти, денег. Но данное перемирие с самим собой длится недолго. Уже следующее поколение начинает все сызнова. Возможно, поэтому человеческая фантазия возлагает такие надежды на сверхсущностей, представителей других цивилизаций, своего рода «варягов», который внесут МИР в этот МИР.

  Эта надежда звучит в маленьком рассказе Елены Конышевой «День рождения Луны». «Апокалипсис уже идет, а Армагеддон приближается», — говорит последняя представительница лунного человечества Танита. Времени уже нет, но спастись еще можно. Вот только человек должен решить, что он будет спасать. И от важности этого груза будет зависеть, согласятся ли высшие силы взять его в ковчег или нет. Фантастика, на мой взгляд, еще раз напоминает человеку, отошедшему от Бога, что не он хозяин положения, что он находится внутри него. Но эта «чаша Грааля» неподвластна законам цивилизации.

  И еще одно произведение В.Куличенко — повесть «Катамаран “Беглец”». Читая ее, ловишь себя на мысли, что перед тобой достаточно рядовое реалистическое повествование с психологически точно расставленными акцентами:

от безделья чем только не займешься, когда нет высшей идеи, когда есть энергичный сосед и возможность отдыха, обязательного отдыха в солнцезащитных очках в пол-лица, с палаткой, удочками. Но минуешь чуть ли не треть повести— и начинаются чудеса, фантастика, «испытания для героев». Главный герой из которых выходит очищенным, с него спадает шелуха искусственного, диктуемого стандартом поведения, взаимоотношениями с людьми. Правда, сначала он получает «подсказку» от Григория Тимофеевича, своего соседа: «…человечество избавится от извечного своего непостоянства, приобретет и разовьет в себе более глубокие, устойчивые, а стало быть, истинные душевные качества, навсегда утратив лукавство».

  А вот у Николая Чергинца тема «мертвых» и «мира мертвых» в его романе «Илоты безумия» раскрывается неожиданно. «Мир мертвых» бросается спасать мир живых, наш мир, который находится под угрозой полного уничтожения.

  Перед нами метафора, то есть расширенное сравнение, дающее возможность глубже понять проблему. Мир мертвых спасает мир живых, мир света спасается миром тьмы… Такой поворот не встречался мне раньше ни в фантастике, ни в фэнтези. Персефона и Аид бросаются на помощь Зевсу и Аполлону (Гелиосу) спасать солнечный мир от уничтожения. Это приблизительно то, что моделирует Н.Чергинец. Уничтожится «светлый мир» — мир мертвых не получит больше душ и сам будет уничтожен.

  Всеобщая взаимосвязь во Вселенной, то, о чем много и часто говорится, но беспечно воспринимается как нечто виртуальное, к чему «конкретно я» не имею отношения, — вот что волнует писателя. Даже в примитивном социальном измерении этот закон взаимосвязи работает неуклонно. Тот, кто ратует за революцию, сам становится ее жертвой.

  Катастрофа, мировая война, захват планеты представителями другой цивилизации — вот, пожалуй, та экстремальная ситуация, когда человек просыпается от бытовой спячки, становится деятельным, сострадательным, экономным. И к этой теме не остались равнодушными писатели. Так, в романе Натальи Новаш «Обретение прошлого» в результате прихода кометы остается некий очаг цивилизации (деревня), и в нем выстраивается новая модель отношений с природой.

  Рассказы Михаила Деревянко несут здоровое, бодрое, оптимистическое начало. И это воодушевляет, несмотря на то, что никакого обеления человечества в них нет, скорее наоборот: мы слышим сарказм в его адрес, присутствуем на суде над ним: человечество уже «дважды два на ЭВМ считает», «людям еще рано покидать свою космическую клетку», «…разумные существа не имеют права менять природу». Автор показывает героя, легкомысленно утверждающего: «…нет, за комфорт космических лайнеров я с радостью отдам всю девственность земных лесов», а к концу рассказа, после того, как герою пригрозили переселением на Луну, он уже обретает родину: «…но вот снова запел жаворонок, едва слышно зашелестела луговая трава. Мне открывался неведомый чудесный мир. Нет, я остаюсь».

  Конечно, 12-томное издание не лишено огрехов. Трудно представить, что во время камнепада, когда на лодку несутся многопудовые глыбы, один из плывущих бросился к другому, чтобы посмотреть, как того «царапнул по плечу» камешек. Кто-то покушается на решение проблемы выбора из героев лучших. А кто-то не знает, что тимьян и богородическая («богородская» — лучше) трава — это одно и то же растение. Но все это мелочи. Главное, что авторам дорог мир земной во множестве своих проявлений, что они продумывают этические проблемы выхода человека за пределы этого мира, что преобладает, нет, господствует в сборнике герой с человеческим лицом, страдающий, ищущий, любящий, ставящий перед собой и земные, и вселенского масштаба вопросы, не рвач, не циник, тот, кто хочет участвовать в решении судеб мира, кто знает, что, обладая накопленными знаниями, он может идти по выверенным временем дорогам. И это все — современная фантастика.

"Нёман" №11/2010

Бо Міф ёсць адначасова кара- нямі і вершалінай нацыянальнага прыгожа- га пісьменства: нездарма неаміфалагічная свядомасць бачыцца М. Тычыну «адной з самых прыкметных праяў нашага менталі- тэту»1. Ёсць усе падставы меркаваць, што най- ноўшая беларуская літаратура магла б калі не «ачоліць», дык хаця б узняцца (на людзей паглядзець і сябе паказаць) на той хвалі. Бо трывушчасць ды жывучасць яе Міфу гарантуюцца адметна беларускім катастра- фізмам — вытокам і вусцем, падмуркам і шпілем мастацкай светабудовы роднага пры- гожага пісьменства: паводле П. Васючэнкі, «катастрофа, яе прадчуванне або перажы- ванне сталася істотнай часткай беларускага светаадчування»2. Магла б. Калі б, халера, не тая клятая сціпласць. А можа, справа зусім не ў сціпласці, але ў звышадказнасці?... Хай сабе «лыцары»- чужаніцы (раманісты, навелісты і розныя там іншыя белетрысты) заваёўваюць для сваіх літаратур новых чытачоў: заманьва- юць іх (цэлымі натоўпамі!) з дапамогай фэнтэзі ды неаготыкі, дэтэктываў (псеўда- гістарычных) ды трылераў (нібыта мастацт- вазнаўчых). Няхай шлакочуць даверлівай публіцы нервы хорарам крывавым і заваб- ліваюць, як дзяцей, жахамі містычнымі… Беларускія літаратары думаюць (у асноў- ным) пра важнае, галоўнае: пра Беларусь. І тут ужо альбо грунтоўна да справы пады- ходзіць (каб і пісьменнікам не сорамна было звацца), альбо разменьвацца на ўсялякую драбязу, усе гэтыя трэнды-брэнды, фэнтэзі- фантастыку, містыку-готыку… Гэтую «жанравую сцэнку» чалавек сур’ёзны (прынамсі, больш ці менш аба- знаны ў буднях і клопатах НайБелЛіту) мог бы пакінуць без увагі — як «вучэбны тэкст», практыкаванне ў рыторыцы, якую з імпэтам узяла на ўзбраенне так званая літаратурная журналістыка. Мог бы. Калі б здолеў абмі- нуць увагай відавочны парадокс, які заклю- чаецца не проста ў несупадзенні, але ў зва- ротнай залежнасці патэнцыялу найноўшай беларускай літаратуры — і выніковасці таго літаратурнага працэсу, які разгортваецца тут і цяпер. Інакш кажучы, навідавоку канфлікт паміж тым, што па ўсіх рэзонах павінна быць — і тым, што насуперак усім рэзонам ёсць у НайБелЛіце. Ускосныя аргументы на карысць таго, што памянёнае «вершніцтва» мінімум на дзесяцігоддзе магло б стацца для Най- БелЛіту паспяховым праектам (паняцце з арсенала НБЛ-менеджараў), адшукваліся ўжо напрыканцы 2000-х. У працэсе пад- рыхтоўкі агляду беларускай прозы першага дзесяцігоддзя ХХІ стагоддзя па прапанове С. Лаўшука давялося сістэматызаваць над- звычай разнастайныя і часам несупастаў- ляльныя празаічныя «артэфакты» (тэксты ды творы). Цягам гэтай працы ў якасці КРЫТЫКА Ірына ШАЎЛЯКОВА 1 Тычына, М. Апавяданне — гэта апавядальнікі / М. Тычына // Сучасная беларуская проза. Традыцыі і наватарства : Анталогія. — Мінск : Сэр-Віт, 2003. — С. 8. 2 Васючэнка, П. Ад тэксту да хранатопа : артыкулы, эсэ, пятрогліфы / П. Васючэнка. — Мінск : Галіяфы, 2009. — С. 3. 109 адной з найбольш выразных акрэслілася тэндэнцыя да пераасэнсавання сутнасці і функцый мастацкай умоўнасці. Згаданая тэндэнцыя на розных узроўнях мастацкай сістэмы выяўляецца, вядома, з рознай сту- пенню інтэнсіўнасці і можа набываць самыя нечаканыя вынікі: ад узрастання змястоўнай ды фармальнай «вагі» прытчавасці (проза В. Быкава, В. Казько, В. Карамазава), сім- валічнасці і алегарычнасці (творы Ф. Сіўко, А. Федарэнкі, Б. Пятровіча, А. Наварыча, А. Брава, Н. Бабінай, М. Андрасюка), гра- тэскавасці (аповеды А. Мінкіна, В. Мудрова, А. Клінава, С. Рублеўскага) да змяшчэння стылявога (змястоўна-выяўленчага) «цэнтру цяжару» ў сферу фантастычнага і містыч- нага (аповесці і раманы Ю. Станкевіча, А. Казлова, Л. Рублеўскай, В. Чаропкі, А. Бароўскага). Яшчэ адным указаннем на гатоўнасць беларускай прозы адрэагаваць належным чынам на чаканні шырокай чытацкай аўды- торыі можна лічыць і пэўную актывізацыю літаратурнай фантастыкі. Дзеля зручнасці ў межах нашай размовы можна дамовіцца, што ў засені гэтага паняцця няхай будзе месца ўсяму: «прыгодніцкай фантастыцы, касмічнай оперы, містычнаму дэтэктыву, фэнтэзі»1, а таксама поўнаму «жанрава- відавому спектру» антыўтопіі (М. Аммон, напрыклад, улучае ў гэты спектр экато- пію, кіберпанк, антыўтопію класічнага тыпу, ухронію, практопію2). Дык вось цягам «нулявых» пераважная большасць твораў беларускай фантастычнай літаратуры3паба- чыла свет дзякуючы «Фантасту» — «часо- пісу ў часопісе», што друкаваўся на ста- ронках «Маладосці». Можна прыгадаць і адзінкавыя кніжныя выданні: «Дзікія кошкі Барсума» (2009) Г. Аўласенкі, «Дзеці зорак» (2009) А. Аляшкевіча, «Белаполіс» (2003) і «Электрычныя сны» (2006) А. Паўлухіна, а таксама калектыўны зборнік «Люстэрка Сусвету: беларуская фантастыка» (2007). Досыць плённым, на наш погляд, у гэтае дзесяцігоддзе быў зварот беларускіх аўта- раў да жанру фантастычнай аповесці: зга- даем творы «Век Вадаліва» (2004), «Даліна дзвюх поўняў» (2006) А. Аляшкевіча, «Не ўсім сняцца сны» (2006) У. Цвяткова, «Хуткадзейнасць» (2004) А. Паўлухіна, «Матылькі над багнай» (2006), «Горад, які яны засялілі» (2007) М. Южыка, «Анамалія» (2007) А. Бычкоўскага і інш. Не пакінулі без увагі пісьменнікі-фантасты і жанр фанта- стычнага апавядання («Нашчадкі неўраў» (2003), «Прышэлец» (2004) А. Бычкоўскага, «Падарожжа праз…» (2006) С. Мінскевіча і інш.), прычым прыярытэт належаў кароткім аповедам навелістычнага кшталту (апавя- данні У. Цвяткова «Цішыня на Лютэцыі», «Ліст з Марса», «Няўдалы бізнес», творы А. Паўлухіна «Не кларк» (2007), «Варыянтнае бюро» (2007), «Томас Мор» (2007), «Як вы» (2007) і інш.). Агульнай асаблівасцю твораў, якія з боль- шай ці меншай пэўнасцю можна разглядаць у абсягах беларускай фантастычнай літа- ратуры, з’яўляецца імкненне аўтараў сін- тэзаваць у межах аднаго тэксту элементы навуковай фантастыкі і фэнтэзі. Паслядоўна ў гэтым кірунку рухаўся цягам 2000-х Серж Мінскевіч: згадаем яго «раман-фэнтэ- зі» «Сад замкнёных гор» (2004), «касмічнае фэнтэзі» «Зорныя гульні» (2005) і асабліва «Рок-нат. Фэнтэзі++» (2010). У апошнім творы дзеля разгадкі таямніцы касмічнага карабля Рок-ната («Скалы-арэха») дасягнен- няў «футуралагічнай навукі» (кланіраванне як паўсядзённая амаль справа, новыя магчы- масці ўздзеяння на чалавечую псіхіку і г. д.) аказваецца недастаткова; у хранатопе твора складана пераплятаюцца розныя рэальнасці, адмыслова актуалізуецца паэтыка фэнтэ- 1 Аммон, М. А. Сучасная беларуская літаратурная фантастыка: паэтыка, тыпалогія, кантэкст : Аўтарэферат дыс… кандыдата філал. навук; спецыяльнасць 10.01.01 — беларуская літаратура / М. А. Аммон. — Мінск, 2013. — С. 3. 2 Тамсама, с. 17. 3 Не без палёгкі мусім прызнацца: для твораў літаратараў з Беларусі, якія паводле першакрыніц (блогаў ці інтэрнэт-допісаў саміх літаратараў) рэгулярна (і не без фурору) з’яўляюцца ў друкаваных расійскіх выданнях, а ў рускамоўным сегменце сеціва маюць поспех, блізкі да феерычнага, межы гэтага сціплага артыкула па вызначэнні цесныя. Таму няма сэнсу ўвязвацца ў спрэчку пра актуаль- насць іх як феноменаў менавіта беларускай літаратурнай фантастыкі пачатку ХХІ стагоддзя. ФАНТАСТЫКА ЯК СУРОВАЯ РЭАЛЬНАСЦЬ 110 зі — праз гісторыю супрацьстаяння гмунаў, народа пладароднай даліны, і гвіблаў, якая ў выніку аказваецца штучнай гісторыяй штуч- най цывілізацыі. Менавіта жанравая прастора сучаснай фантастыкі бачыцца некаторым беларус- кім пісьменнікам надзвычай прыдатнай для асэнсавання сацыяльных наступстваў тэхнагенных катастроф. Так, у аповесці Ю. Станкевіча «Эрыніі» (2006) перад чыта- чом разгортваецца змрочнае быццё насель- нікаў безыменнага Мегаполісу і яго вако- ліц пасля Катастрофы, самым жахлівым (бо незваротным) наступствам якой сталася побач з генетычнай духоўная дэградацыя чалавека, што «скасавала» тысячагоддзі культурнай эвалюцыі чалавецтва, абрынуў- шы яго ў антычны Танатас. Паказальна, што ў гэтым і шэрагу іншых твораў, якія пабачылі свет у 2000-х (аповеды С. Дубаўца «Кайлюс і Зелба. Зімовая казка» (2008), «Чучундра. Падарожжа прафесара Солада й доктара Зайца (Блюма)» (2009)) фантастыч- ны антураж сінтэзуецца з паэтыкай абсур- дысцкай прозы. Прычым у гэтым адмысло- вым хранатопе аўтары імкнуцца асэнсаваць непазбыўна важныя для айчыннай традыцыі пытанні нацыянальнай памяці і самаідэнты- фікацыі асобы (раманы Ю. Станкевіча «Ліст у галактыку «Млечны Шлях» (2002), «Пятая цэнтурыя, трыццаць другі катрэн» (2003), «П’яўка» (2008—2009) і інш.). На думку П. Васючэнкі, ключом да рэалі- зацыі літаратурных прагнозаў мусіць стаць разуменне, што пісьменнікі не прадказва- юць будучыню — яны яе праграмуюць: «Літаратура магла б перастварыць цывілі- зацыю, алітаратурыць свет, калі б забылася на ранейшы свой лёс — стварэнне антыўто- піяў. Галоўныя антыўтопіі ў беларус- кай літаратуры ўжо як бы створаныя. Выснова: ХХІ стагоддзе — час стварэння ўтопій»1. Аднак НайБелЛіт упарта супраціўляецца не толькі ўласнаму выраку пабыць (хоць імгненне!) Вершнікам (няхай сабе і на хвалі архаізацыі сучаснага быцця!). Ён, здаецца, усімі часткамі свайго «цела» («літарганіз- ма») супраціўляецца і прадказанням (больш падобным да ўшчуванняў) літаратуразнаў- цаў, і нават самой неабходнасці ўскочыць у сусветную плынь. Цікава, напрыклад, што ў сістэме каардынат найноўшай літаратур- най фантастыкі тэхніка сюррэалістычнага ці абсурдысцкага пісьма выклікае такі ж мінімальны інтарэс, як і інструментарый прагматычна забаўляльны, «камерцыйна скіраваны», так бы мовіць. Тут што ні аўтар, то «свой шлях» і адначасова — гатовы заснавальнік тэндэнцыі ці, прынамсі, кан- дыдат у яе самыя што ні на ёсць яскравыя прадстаўнікі. Апошняя характарыстыка цалкам магла б прыдацца для кароткай «атэстацыі» аўтараў, што адгукнуліся на фантастыч- ную ідэю «Маладосці» і даслалі свае тэк- сты для спецыяльнага нумара часопіса, які рэдакцыя меркавала скласці «з тво- раў фантастыкі, містыкі, жахаў, фэнтэзі і да таго падобнага» (тое засведчана ў абвестцы «Запрашэнне для Эдгара По», што зімой 2014 года распаўсюджвалася ў сацыяльных сетках). Дарэчы, у абвестцы ўтрымліваецца адна цікавая «неадпавед- насць»: паводле назвы кампанія нібыта скіравана на лакальны рэнесанс твораў вусцішна-дэтэктыўнага, містычна-гатыч- нага кшталту. Але генетычна акцыя звяза- на з праектам іншага кшталту: чацвёрты нумар «Маладосці» за 2014 год утрымлі- вае спецыяльны выпуск «Беларусь у фан- тастычных апавяданнях», зроблены «як успамін пра згаданы вышэй «Фантаст»2. Апекавалася «Фантастам» Раіса Баравікова (яе развагамі пачынаецца «фантастычны» нумар «Маладосці» за 2014 год); першапа- чаткова ён арыентаваўся ўсё ж на прозу з перавагай фантастычнага ды фэнтэзійна- га пачаткаў. Таму прапануем засяродзіца менавіта на прозе згаданага — «спецфан- тастычнага» — нумара (у якім, дарэчы, знайшлося месца для паэзіі, перакладаў і артыкулаў адпаведнай тэматыкі). 1 Васючэнка, П. Ад тэксту да хранатопа : артыкулы, эсэ, пятрогліфы / П. Васючэнка. — Мінск : Галіяфы, 2009. — С. 194. 2 Фантаст. Часопіс у часопісе // Маладосць. — 2014. — № 4. — С. 3. ІРЫНА ШАЎЛЯКОВА 111 Большасць айчынных літаратараў так званыя класіфікатарскія захады ў лепшым выпадку ўспрымаюць насцярожана, у гор- шым — рэзка негатыўна: магчыма, гэта расцэньваецца, у першую чаргу, як замах на ўнікальнасць творчага плёну. І блізка не маем на ўвазе тых пагардліва-ўніфікацый- ных намераў, якія маглі б абразіць аўтараў, што адгукнуліся на згаданае вышэй маладо- сцеўскае «запрашэнне». Затое маем жаданне разгарнуць кампанію па прызнанні ства- ральнікаў НайБелЛіту актуальнымі пісьмен- нікамі не толькі тутэйшага, але і тамтэйшага значэння. А тут без сістэмнага падыходу не абысціся. Паспрабуем паглядзець на дасла- ныя ў нумар памяці «Фантаста» творы не як на росып выпадковасцей, а як на своеасаблі- выя «прадчуванні» феноменаў, што маглі б стацца брэндавымі для найноўшай беларус- кай літаратуры. Мы знаходзімся ў досыць датклівым становішчы: агучаная мэта мае на ўвазе разложыста-эпічны аналіз тэкстаў, са шчодрым цытаваннем, з лірычна-кам- паратыўнымі адступленнямі, але ўсё гэта ўтрымлівае ў дачыненні да твораў фэнтэзій- на/фантастычна/містычных адзнакі «спой- лерства» (працытаваў тры важкія абзацы з пяці старонак — пазбавіў чытача асалоды, напрыклад, напалохацца самому як след). Таму паспрабуем прымірыць дзве адказна- сці (аналітыка і гуманіста) і па магчымасці ўшанаваць правы: аўтарскія — на інтрыгу, чытацкія — на самастойнасць першага ўра- жання. Дванаццаць твораў дзесяці аўтараў без асаблівых высілкаў размяркоўваюцца па трох (умоўных!) жанрава-стылявых групах. Варта заўважыць, што згаданую жанрава- стылявую спецыфіку ў спрошчаным выгля- дзе ўтварае складанае спалучэнне зместавых (тэматыка, праблематыка, каштоўнасная скі- раванасць і да т.п.) і фарматворчых (асаблі- васці сюжэтна-кампазіцыйнай будовы твора, адметнасць вобразна-выяўленчай «тэхнікі» і інш.) адзнак. Калі імкнуцца занатаваць у найменнях груп адметнасць прадстаўленых твораў, можна прапанаваць наступныя «шыльды»: Міфа (фальклорна) цэнтраваная навелі- стыка; навукова-фантастычныя аповеды з эле- ментамі фэнтэзі; (мета) рэалістычныя аповеды з элемента- мі фантастыкі/эзатэрыкі. Бясспрэчны прыярытэт малых эпічных форм у дадзеным выпадку абумоўліваецца, відаць, фарматам калектыўнага часопіснага праекта. Строга кажучы, гэты факт проста не дазваляе рабіць «жанравых адкрыццяў», кшталту: «Праўду кажу вам, людзі: найноў- шая беларуская літаратурная фантастыка рэалізуецца выключна ў жанравых мадыфі- кацыях апавядання». У дадзеным выпадку можна гаварыць хіба пра тое, што ўдзельні- кі «фантастычнага» маладосцеўскага фэсту аддаюць перавагу (адносна) кароткаму апо- веду з навелістычным фіналам. Твораў, якія з пэўнымі дапушчэннямі можна аб’яднаць найменнем «міфа (фальк- лорна) цэнтраваная навелістыка», у гэтым праекце амаль палова: «Спадарыня Трынога» Кацярыны Мядзведзевай (адзіная «малень- кая аповесць» у нумары); «Паляндра», «Ціхія Людцы» Уладзіславы Гурыновіч; «Эглея» Данііла Жугжды; «Гульня» Сяргея Белаяра (апошні аўтар вызначае ў падзага- лоўку жанр свайго тэксту як «фантастычнае апавяданне»). Галоўнай крыніцай (фабул, персанажаў, выяўленчых сродкаў) і адначасова «вытвор- чай прасторай» у дадзеным выпадку з’яў- ляецца дэманалогія, прычым у варыянце, на першы погляд, «інтэрнацыянальным». Але пры больш пільнай увазе выяўляец- ца нацыянальная цэнтраванасць мастац- кіх хранатопаў. У К. Мядзведзевай і аса- бліва ў У. Гурыновіч яна больш выразная; у іншых — ускосная. Але адмысловая — дэкараваная ў духу літаратурнага хорару, падбадзёраная прыёмамі трылера, — раман- тызацыя беларускага хранатопа ўтрымлівае творы ўсіх гэтых аўтараў у адным сілавым полі. Напрыклад, пры ўсёй няпэўнасці «хро- насу» твора К. Мядзведзевай «Спадарыня Трынога», «топас» — спецыфічна беларус- кі. І «нетутэйшыя» імёны галоўных герояў (Блерта, Грэн), і «інтэрнацыянальныя» дэма- нічныя вестуны, і нават эканомна-нешмат- слоўная апавядальнасць (гэткая «тэхніка дакладных намёкаў»), — усё гэта толькі паглыбляе ўражанне пагружэння ва ўнут- ранае мора «тутэйшасці», «спарахнелага ФАНТАСТЫКА ЯК СУРОВАЯ РЭАЛЬНАСЦЬ 112 мястэчка» з яго гусямі, жалейкамі і водарам свежа прыгатаванай кавы. Калі ў К. Мядзведзевай мы маем справу з дэманалогіяй больш ці менш «алітарату- ранай» (прапушчанай праз нямецкі раман- тызм, літаратурную готыку), то аповеды У. Гурыновіч падаюцца цэнтраванымі на беларускім традыцыйным фальклоры з яго адмысловай іерархіяй нячысцікаў. Зрэшты, тут фэнтэзійны кантэкст рашуча заяўляе пра свае намеры засяліць ваколіцы тутэйшых вёсак сваімі «людзьмі»: побач з Рахманымі (яны ж Ціхія Людцы), ведзьмамі, русалкамі ды «крылатымі карузлікамі» нябачна віру- юць эльфы, эльфійкі, феі ды іншыя «зай- шлы». У аповедзе «Ціхія Людцы» ўсяго многа: досыць дынамічны сюжэт; хранатоп «кірмашнага» кшталту, дзе ў адным шэра- гу гарманічна глядзяцца дырыжаблі, аўто, даматканыя спадніцы і вечарыны эльфаў. Пры гэтым структураўтваральную ролю выконвае маральна-этычная праблематыка (выбар паміж каханнем і неўміручасцю), а стылявой дамінантай па выніку бачыц- ца прыпавесцевасць. У «Паляндры» аповед ад першай асобы (небаракі Яські) падаецца стылізаваным пад «простую мову» — па ўзоры беларускіх гумарыстычных апове- даў сацыяльнай тэматыкі, скажам, пачатку ХХ стагоддзя. «Вачыма ворага» калі б хто хацеў глядзець, гіпатэтычна мог бы адшу- каць уплыў Я. Баршчэўскага, рэмінісцэнцыі з У. Караткевіча, калізіі з А. Казлова. (Тыя ж варожыя вочы ў аповедзе Д. Жугжды «Эглея» выгледзелі б сілуэт А. Глобуса, дакладней, яго пераканання, што «Смерць — мужчына», засведчанага ў аднайменнай аповесці.) Мы ж глядзім без тэндэнцыйнасці, таму ў вочы кідаюцца цікавыя пераходы-пералівы гумару ў іронію і нават пастыш, «атмасферныя» воб- разы… (назавём іх «персанажамі» — «конскі шкілет») і тропы («згрыбелая» баба). У строгай адпаведнасці з назвай свайго твора «Гульня» С. Белаяр бярэ на сябе цяжар «універсальнага салдата» — гуляе з чытачом у постмадэрн, пры гэтым пільна сочыць, каб створаныя ім персанажы з мартальнай (без перабольшванняў) гульні мелі толькі адзін exit. Гэта адзін з рэдкіх «некароткіх» апове- даў у спецыяльна-фантастычным выпуску «Маладосці». Таму напачатку нетаропкасць уводзін — скрупулёзнае апісанне пакут- лівага шляху дваццаці васьмі французаў у 1812 годзе ў кірунку Вільні — не ўспрыма- ецца як зацягнутасць. Такое сабе абяцанне (кавер-версія) такой чаканай у нас эпічнасці «Вайны і міра»: аўтар уводзіць чытача ў курс справы па-беларуску, а «нязвыклыя да холаду захопнікі» — па-французску. Выкажу прыватнае меркаванне: магчыма, празаік мае досвед эксперыментальных доследаў у галі- не чытацкай актыўнасці, вопыт хранаметра- вання ўздымаў і спадаў чытацкай цікавасці. Бо якраз у той момант, калі нетаропкасць «Гульні» ва ўспрыманні чытача набывае абрысы пташнікаўскай «Алімпіяды», зда- раецца тое, што аўтар кваліфікуе як «фан- тастычнае», а мы — як «дэманалагічнае» з элементамі літаратурнага экшану і хорару. Пры гэтым прадстаўнікі тутэйшай дэмана- лагічнай супольнасці вольна размаўляюць па-французску, вусцішныя дэкарацыі пад- свечваюцца іранічнымі ўмаўчаннямі, а ў сувязі з адкрытым фіналам гульня, як па мне, дык і не over… «Галаадская пустыня» Лаўрэна Юрагі (як, дарэчы і «Дзіця зямлі» Алёны Бела- ножка), на першы погляд, утрымлівае ў роў- ных прапорцыях адзнакі і міфацэнтраванай навелістыкі, і навуковай фантастыкі з эле- ментамі фэнтэзі. Але толькі на першы погляд, паколькі ў гэтых творах міф не размыкаец- ца як адмысловая, шматмерная цэльнасць у мастацкую рэчаіснасць — ён пазычае ёй свае сюжэтныя матывы (матрыцы). Інакш кажучы, згаданыя аповеды Л. Юрагі і А. Беланожка не столькі міфацэнтраваныя, колькі міфалагем- на арыентаваныя, калі разумець пад міфа- лагемай (міфемай, англ. mytheme) свядомае запазычанне ў міфа «матыву, тэмы ці яе част- кі і аднаўленне ў больш позніх фальклорных і літаратурных творах»1. Фабульнай асновай «Галаадскай пустыні» з’яўляецца старазапаветная гісторыя праро- ка Ільі, апісаная ў трэцяй і чацвёртай кнігах 1 Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. — М.: Интрада — ИНИОН, 1996. — С. 236. ІРЫНА ШАЎЛЯКОВА 113 Царстваў. Вытокі хранатопа (Галаад, Сарэпта, струмень Кірат, гара Кармель, росквіт куль- ту Баала (Ваала) і г. д.), як і «паходжанне» герояў (афіцэр касмічнай эскадрыллі Ілья Рэзнік, цар Ахаў, яго жонка Езавель, Елісей і інш.), як і падзейнасць — прадкрэслена празрыстыя. Гэтая наўмысная (спланаваная) прадказальнасць з’яўляецца адным з най- важнейшых кампанентаў мастацкай тэхна- логіі «закалыхвання» чытацкай пільнасці. У параўнанні з ёй усялякія, перапрашаем, гаджэты ды дэвайсы (кшталту флаера-зні- шчальніка, «моўнага аналізатара, ужыўле- нага ў падкорку мозга», «шматфункцыя- нальнай кібер-істоткі» — «аэравыведніка» і інш.) падаюцца элементамі не функцыя- нальнымі, але дэкаратыўнымі. Дзейсным сродкам мастацкага ўрэчаўлення біблейскіх міфалагем (сюжэтных матываў, вобразаў) становіцца ў аповедзе Л. Юрагі перайманне (імітацыя) старазапаветнага пафасу, рыто- рыкі, як бы агалошванне стылю мыслення ў стылі маўлення. Жанравыя структуры фан- тастычнай (часавай) рабінзанады на працягу ўсяго твора ціха, але так паслядоўна канф- ліктуюць са зместам і пафасам, што між- волі ўзнікае прадчуванне нейкага жанравага штукарства. Цьмянае напачатку, гэта прад- чуванне паступова ператвараецца ў чаканне, якое, зрэшты, аўтар не падманвае. Бо ўва- рванне ў мадэрнізаваную старазапаветную падзейнасць «Галаадскай пустыні» фіналь- ных акордаў «касмічнай оперы» здольнае пераканаць самага непрэтэнцыёзнага чыта- ча ва ўласнай праніклівасці. І толькі звыш- удзячны чытач згадае пра клопат аўтара, які з самага пачатку расстаўляў па тэксце нават не ўказальныя знакі — сімвалічныя слупы-ўказанні на гэткую «неспадзяванку». Уражвае, дарэчы, і шматфункцыянальнасць гэтых «іншаўказанняў». Вось хоць бы наяў- насць у ХХІ стагоддзі беларускай эскад- рыллі, адпраўленай аўтарам у другім абза- цы «на ўзмацненне злучанага знішчальнага корпуса, што дыслацыраваўся ў Паўночнай Афрыцы»1: гэтая дэталь, акрамя сюжэтнай, выконвае і функцыю аксіялагічную, бо калі ёсць беларуская касмічная эскадрылля, зна- чыць, ёсць і Беларусь. У аповедезе Маргарыты Латышкевіч «Радыёмаўчанне» Беларусі няма ні наўпро- става, ні ўскосна, затое космасу — з вер- хам. Бо ў дадзеным выпадку маем справу з «касмічнай операй» практычна ў чыстым выглядзе, калі быць больш дакладным — з эпізодам патэнцыяльнай касмічнай — логіі. Тэматычная адметнасць твора (прынамсі, у абсягах маладосцеўскага «фантастычнага» праекта) звязана з канцэнтраванай авантур- насцю фабулы: гэта своеасаблівы абразок з жыцця працоўных будняў касмічных кант- рабандыстаў, што спецыялізуюцца на акар- скім шоўку, сіліронскіх спецыях ды яшчэ на сякіх-такіх забароненых штучках. Галоўныя героі — сірыянін Клёан Ікара А-Бейрыс («Клёнік» буркатлівы, але душэўны, нават сентыментальны, з усмешкай у пяцьдзя- сят два іклы, «плюс-мінус два», ад яго імя вядзецца аповед) і зямлянін Гіз (абаяльны маўчун з таямнічай біяграфіяй). Яны ўтва- раюць дуэт, які арганічна глядзеўся б і ў некрывавым дэтэктыве пра двух сябрукоў, някепскіх хлопцаў, скажам, з горада Нью- Ёрка, напрыклад, прыватных дэтэктываў, якія хоць выпівохі, гульцы і па дзеўках хада- кі (адзін з іх, як мінімум), але затое яны за праўду і, па-вялікім рахунку, за мір ва ўсім свеце. Трэба сказаць, што з самага пачатку ў аповедзе пануе лёгка-іранічная настраё- васць. Аднак аўтар то дэталлю, то штрыхом нагадвае чытачу, што лёгкасць — не ёсць легкаважнасць: «Станцыі ў гэтым квадранце мультыкультурныя, так што просьба пры- гатаваць што-небудзь з сірыянскай кухні не выклікае забабоннага жаху ў персана- ла». На агульную лагоднасць, нават утуль- насць атмасферы ў тым кутку Галактыкі, дзе лёсіць займацца касмічным «кантра- басам» героям М. Латышкевіч, істотна не ўплываюць і згадкі пра таямніча-гераічна- трагедыйнае Пакарэнне Іркалы (зоркі, што стала чорнай дзіркай; драпежнага «вока бездані»). Фантастычна-авантурны аповед з амаль дасканалай кальцавой кампазіцыяй (пачынаецца радыёмаўчаннем і ім жа закан- чваецца) фінішуе як лірычна-медытацый- ны абразок (у духу класічнай традыцыі, запачаткаванай З. Бядулем, разгорнута-раз- 1 Юрага, Л. Галаадская пустыня / Л. Юрага // Маладосць. — 2014. — № 4. — С. 97. ФАНТАСТЫКА ЯК СУРОВАЯ РЭАЛЬНАСЦЬ 114 вітай М. Стральцовым, Я. Брылём). Нібыта і парадокс, але парадокс узорны. Вядома, калі браць пад увагу тэндэнцыі развіцця айчыннай прозы першага дзесяцігоддзя ХХІ стагоддзя, у прыватнасці, відавочны ўздым так званай лірычнай міні-прозы пры параў- нальна сціплым уздыху літаратурнай фанта- стыкі, фэнтэзі і да т. п. У пэўным сэнсе, «фантастычны» мала- досцеўскі праект стаўся амаль ідэальнай ілюстрацыяй да некаторых палажэнняў дысертацыйнага даследавання М. Аммон, прысвечанага паэтыцы і тыпалогіі сучаснай беларускай фантастыкі. Тут табе і «жанравы сінтэтызм», і «высокі аксіялагічны патэн- цыял айчынных твораў» (у тым ліку тых, на жанравы ландшафт якіх «значны ўплыў… аказала масавая культура»1). Напрыклад, у яшчэ адным міфалагемна залежным (на гэты раз — ад антычнасці) аповедзе А. Беланожкі «Дзіця зямлі» адлегласць паміж практопіяй, фэнтэзі і меладрамай вымяраецца, здаецца, некалькімі ўзмахамі крылаў аднаго з галоў- ных герояў — Ікара. Па нашых падліках, такіх узмаха можа быць чатыры: адштурхоўваемся ад абяцання love story; крыху лунаем над кароткімі ўводзі- намі ў тамтэйшае грамадазнаўства (соцы- ум, дзе роля кожнага вызначаецца шляхам «генетычнай селекцыі» і дэтэрмінуецца наяўнасцю ці адсутнасцю пэўных органаў, частак цела: Дзеці Неба, Дзеці Мора, Дзеці Зямлі); рашуча кіруемся ў паветраную плынь меладрамы; а ўжо ўсё добра (у сэнсе — happy end). А паміж узмахамі крылаў — экзатычныя пейзажы-ландшафты, родава-класавыя без- дані, сямейныя таямніцы і жыцці некаль- кіх пакаленняў… Інакш кажучы, створаны А. Беланожкай свет з матрыцы выпінаец- ца — катэгарычна і разнастайна, то бок усімі жабрамі, крыламі і герцагскімі палацамі. Відаць, па кантрасце з «Дзіця зямлі» аповед «Зарні Ані» гэтага ж аўтара ўражвае найперш чысцінёй, у пэўным сэнсе — узор- насцю жанравай камбінаторыкі. Гісторыя стартуе як «касмічная опера» (з «цікавай планетай» у «Новым Свеце», капітанам і маладым лейтэнантам, «кнопкай сувязі на камандным пульце» і г. д.), нязмушана пера- цякае ў прастору кібер-прозы: робат-андроід Зарні Ані — «залатая жанчына» — створаны як дублікат дачкі капітана, які «арыгіналам», маладой астранаўткай Зарні, і выпрабоў- ваецца ў палявых (а дакладней, лясных) умовах. Навуковы праект незаўважна «дабу- доўваецца» А. Беланожкай да асобаснага лёсавызначальнага адкрыцця. І фантастыч- ны аповед з меладраматычным «падыспа- дам» заканчавецца як класічная любоўная гісторыя. Фінал бясспрэчна шчаслівы, хоць і не без суворасці, бо беларускі фантаст заўсёды рэалістычна глядзіць у будучыню: закаханыя застаюцца хоць і з «высокатэхна- лагічнай» аптэчкай, але ж на «нетэхнаген- най» планеце… У творы Наталлі Канстанцінавай «Бар- довы кароль» (перакладзены з рускай мовы В. Жыбулем) паводзіны свету і яго насель- нікаў прынцыпова іншыя: тут цялеснасцю рашуча ахвяруюць на карысць віртуальнасці. Тэматычна аповед трымаецца на паверхні кіберпанку: пасля кароткага ўступу Сяргей (найноўшы Казанова, што «з твару… крыху нагадваў Шрэка, але дзяўчатам падабаўся»2) наўпрост сутыкаецца з «богам віртуальна- га свету», больш за тое — з «вярхоўным богам», які «сам змадэляваў сябе». Даволі хутка становіцца зразумела, што гэты ў літа- ральным сэнсе «бог з машыны» ёсць ці то крэўным сваяком, ці то інкарнацыяй таго, каго Гётэ некалі прадставіў спадарству як Мефістофеля. Варта мець на ўвазе, што перамовы пра куплю-продаж душы ў апо- ведзе Н. Канстанцінавай вядуцца ў паскора- ным тэмпе ў прагматычна-панылых дэка- рацыях з просталінейнасцю, якая зрабіла б гонар любому персанажу галівудскіх «кас- мічных опер», прызначанаму сцэнарыстамі 1 Аммон, М. А. Сучасная беларуская літаратурная фантастыка: паэтыка, тыпалогія, кантэкст : Аўтарэферат дыс… кандыдата філал. навук; спецыяльнасць 10.01.01 — беларуская літаратура / М. А. Аммон. — Мінск, 2013. — С. 3. 2 Канстанцінава, Н. Бардовы кароль / Н. Канстанцінава // Маладосць. — 2014. — № 4. — С. 25. ІРЫНА ШАЎЛЯКОВА 115 на пасаду сусветнага Зла. Зрэшты, у такім жа маршавым рытме выкладаецца ў апо- ведзе і меладраматычная частка фабулы, гісторыя трагічнага кахання Тані да Сяргея, асноўнага прэтэндэнта на «лёс імператара віртуальнага свету». Фінал аповеду — так- сама… энергічны, з сур’ёзнай заяўкай на трэндавасць. Цяга да навелістычнасці тут мела б усе шанцы злучыцца з жанравай сінтэтычнасцю: у абсягах трох абзацаў без лішняй мітусні здараюцца меладрама, кібер- панк, крымінальны трылер і зноў кіберпанк. А над усім лунае суровы цень маральна- этычнай праблематыкі (вытокі бяздушна- сці адшукваюцца ў «халодным» дзяцінстве недалюбленага героя і г. д.). А фінальны акорд — фантастычна суровы нават для нашай найноўшай прозы, відаць, найрэалі- стычнейшай сярод усіх найноўшых. Суровасць як характаралагічная рыса ўсяго НайБелЛіту ў маладосцеўскім праекце выяўляецца адметным чынам: напрыклад, упарта прарастае ў «фантастычным» кантэк- сце творамі Аксаны Бязлепкінай «Інтэрв’ю на памяць» і Віктара Лупасіна «Лятучы калегіум», што выяўляюць найбольш блізкае сваяцтва, бадай, з метарэалізмам. Як і папя- рэднія, гэта найменне нам спатрэбілася для таго, каб пазначыць контуры адрозненняў ды сыходжанняў. Тыя адрозненні-сыходжанні адначасова абумоўліваюць і жанрава-стыля- вую арыгінальнасць твораў, і ўтрымліваюць іх у адным мастацкім полі. Дзеля справядлівасці адзначым: тэксты гэтых двух аўтараў супраціўляюцца літара- туразнаўчаму атрыбутаванню з выключнай упартасцю. Разглядаць іх у рэчышчы агуль- най тэндэнцыі да пераасэнсавання сутнасці і функцый мастацкай умоўнасці ў беларускай прозе пачатку ХХІ стагоддзя — гэта як наў- прост звязваць з’яўленне ружовага слана ў прыстойнай (традыцыйнай) слановай сям’і з павелічэннем папуляцыі ружовых фламінга на палескіх балотах. Да ўсяго, сам феномен метарэалізму ў сучасным літаратуразнаў- чым дыскурсе набывае часам такія неча- каныя інтэрпрэтацыі, што ў залежнасці ад досведу чытача (ці аўтара) нейтральнае тэа- рэтыка-літаратурнае паняцце можа стацца прычынай крэўнай крыўды. Таму ўдаклад- нім адразу: паняцце метарэалізму ў дачы- ненні да згаданых твораў А. Бязлепкінай і В. Лупасіна нам спатрэбілася дзеля таго, каб пазначыць феномен узнікнення мастацкага тэксту, які вырастае на грунце неадпаведна- сці паміж вонкавым, відавочна-рэальным — і ўнутраным, невідавочна-рэчаісным. Вонкава тэксты будуюцца з «матэрыялу» (сюжэтна-кампазіцыйнага, вобразна-выяў- ленчага) і па «тэхналогіі» рэалізму, з ашчад- ным выкарыстаннем элементаў навуковай фантастыкі (у А. Бязлепкінай) ці эзатэрыкі (у В. Лупасіна). Прыгаломшвае вынік: рэа- лістычны вобразна-выяўленчы «ландшафт» выяўляе сваю сапраўдную функцыяналь- насць толькі тады, калі становіцца трыум- фальнай аркай для метарэальнасці як адзіна магчымай сапраўднасці, што існуе ў формах няяўных, няўлоўных, нярэчыўных. Асабліва яскрава тое выяўляецца ў «Лятучым калегіуме» В. Лупасіна. Чатыры кароткія аповеды аб’ядноўваюцца не толькі фармальна (назвай-«шыльдай»), але і тэма- тычна. «Дзед на ровары», «Коды», «Палёты над Масквой», «Зброя» — гэта адначасова і самастойныя іранічныя фрэскі з жыцця ней- кіх загадкава-нетутэйшых студэнтаў, і папу- лярныя ўводзіны ў «нейкую тэорыю левіта- цыі і тэлепартацыі»1. Ідэя не то каб новая ў нашых літаратурных ваколіцах2: напрыклад, не далей як у 2010 годзе расійскі пісьменнік Дзмітрый Быкаў выдаў гістарычна-авантур- ны раман «Астромаў, ці Вучань чарадзея. 1 Лупасін, В. Лятучы калегіум / В. Лупасін // Маладосць. — 2014. — № 4. — С. 66. 2 Дарэчы, у «Палётах над Масквой» мільгае цень ценю аднаго эпізоду з «Чапаева і Пустаты» В. Пялевіна. Хай сабе «лыцары»-чужаніцы заваёўваюць для сваіх літаратур новых чытачоў: заманьваюць іх з дапамогай фэнтэзі ды неаготыкі, дэтэктываў (псеўдагістарычных) ды трылераў (нібыта мастацтвазнаўчых) ФАНТАСТЫКА ЯК СУРОВАЯ РЭАЛЬНАСЦЬ Дапаможнік па левітацыі», фабульна ўгрун- таваны ў так званай «справе ленінградскіх масонаў» (1925—1926 гг.). В. Лупасін на раман і не замахваўся. Звыкласць незвычай- нага (тут: эзатэрычнага) сталася структураў- тваральным прынцыпам, з дапамогай якога асобныя міні-навелы склаліся ў зборнічак «практыкаванняў па левітацыі». На карысць цэльнасці «Лятучага калегіума» спрацава- ла і адмысловая расстаноўка персанажаў: студэнты то па адным (Вісюлін), то дуэтамі (Яўген Сяргееў, Каця Карабанава) блукаюць (сыходзяцца-разыходзяцца) па розных фрэс- ках, не пакідаючы, аднак, арбіты персана- жа, выпісанага штрыхамі, але жывейшага за ўсіх жывых — выкладчыка Рамуальда Вальдэмаравіча. Калі б ад «Інтэрв’ю на памяць» А. Бяз- лепкінай можна было б аддзяліць тое мета-, якое папярэднічае рэалізму ў вышэйзгада- ным паняцці, атрымаўся б аповед пра звычай- нае жыццё журналістаў-надзвычайнікаў, пра тое, як яны імкнуцца да медыя-славы (сту- дэнтка-журналістка Лідзія Мітас), імкнуцца быць у гушчары прафесіі (прэс-сакратар МНС Віктар), імкнуцца быць справядлівымі да тых, хто прагне заняць іх месца (выклад- чык Маргарыта Кова)… Мог бы атрымацца такі аповед, калі б не адзін нюанс: нязвык- лае ў гэтым аповедзе ёсць звыклай часткай паўсядзённасці менавіта таму, што аплятае ўсю гэту паўсядзённасць знутры і звон- ку — становіцца сцёртым тропам жыццёва- га маўлення: «Патап Краўчанка, загадчык мнемалабараторыі. Мы памяць чысцім. Тут у нас журналісты, усякае бывае. А ў нас старое абсталяванне, мы не можам так тонка чысціць, як у медыцынскіх цэнт- рах, затое бясплатна»; «Сучасная моладзь на мнемапрацэдуры ходзіць, як у салярый. Як толькі каханне скончылася, сціраюць памяць — і ўсё спачатку. Часам нават з тым жа чалавекам»1. Зварот да фантастычнага дае магчымасць не толькі разнастаіць любоўную калізію: можна ўбачыць не банальнае «Віктар + Лідзія», а велічна-сімвалічнае «Пераможца + Леда Міфалагічная»). З’яўляецца маг- чымасць нагадаць чытачу (між справаю- забаваю) пра адвечна-актуальную рэч: няма памяці (індывідуальнай, сацыяльнай, нацы- янальнай) — няма праблем, але няма і цябе (чалавека, грамадства, народа). Дазволім сабе ў размове пра фантастыку ўмоўныя вынікі падвесці амаль фантастыч- ны чынам. Дапусцім, пераараны намі ўздоўж і ўпо- перак празаічны сегмент «фантастычнага» праекта «Маладосці» — ідэальная мадэль, назіранні за ўласцівасцямі якой з вялікай доляй верагоднасці дазваляюць меркаваць пра працэсы ў рэальным (літаратурным, даруйце за гіперфантастычнасць) жыцці. Тады: найбольшыя шанцы нарадзіцца фанта- стам — у Мінску (4 да 10) і Брэсце (3 да 10); беларускія спадарыні ды паненкі больш актыўна асвойваюць літаратурную фанта- стыку, чым спадары (60 % супраць 40 %); у трэндзе — міфа (фальклорна) цэнтрава- ная проза, з перавагай навелістыкі. Што тычыццца найноўшай беларускай фантастычнай прозы, то яна: самая дэманалагічная; самая чуллівая; самая гуллівая; самая самаіранічная. У гэтай самай фантастычнай прозы процьма ўсялякіх патэнцыялаў: эстэтычны, этычны, асветніцкі, выхаваўчы і г. д. Калі ў нас, нарэшце, скончацца рэзоны сціплічаць, мусім прызнацца, што згада- ныя патэнцыялы — самыя высокія (сярод самых самакрытычных найноўшых літа- ратур). 1 Бязлепкіна, А. Інтэрв’ю на памяць / А. Бязлепкіна // Маладосць. — 2014. — № 4. — С. 114.

часопіс Маладосць. – 2014. – № 5 (726)