Дибук с Мазлтов-IV: Американская еврейская фантастика

Изд-во «Текст/Книжники», М.:, 2011. — 240 с.

Сборник, изданный на английском более трех десятилетий назад и выпущенный российским издательством лишь сейчас, — тот досадный случай, когда книга начинает раздражать практически сразу, уже с затейливого названия (почему не сохранен в неприкосновенности оригинальный вариант — «Wandering Stars», «Блуждающие звезды»? ах да, в нем не хватает экзотики) и с первого же кокетливо-риторического вопроса в аннотации: «Еврейская фантастика! Разве такая существует?» (ну да, не существует, как не бывает «арийской физики» или «славянской метеорологии»).

Значыць, ехаць... Хоць уся душа супраць. Душа адчувае, што будзе пасьля. Колькі сяброў страціш. Колькі проста знаёмых перастануць цябе пазнаваць. Колькі людзей наогул забудуць твае кніжкі. Назаўсёды і напэўна з лаянкай у твой адрас. Назавуць здраднікам. І гэтае слова будзе адно з нешматлікіх, якія скажуць уголас. Бо нельга ўголас брыдка казаць пра чалавека, які, лічы, памёр. Прычым, на ўласнае жаданьне. Бо ты сам вырашыў: трэба ехаць.

Адмаўляцца зараз ужо глупа. Ты пацьвердзіў прыезд, калі да цябе зьявіліся людзі ад Яго. Ты сам узяў у пракаце смокінг з белай кашуляй і матыльком. Іначай нельга. Ня можа пісьменьнік, якога ведаюць у сьвеце, ехаць на цырымонію ў простым пінжаку. Нарэшце, ты сам набыў на апошнія грошы дзьве пляшкі нейкага там "Водару". Зусім цьвярозы ты й кроку за парогам не зрабіў бы. А так... Заўсёды ёсьць шанц апраўдацца. Маўляў, выпіўшы быў. Вось і вырашыў пасьмяяцца.

Хоць ніхто ў сьмех гэты не паверыць. Ні Ён, ні твае сябры. Нягледзячы на тое, што і Ён, і сябры добра ведаць, на якія жартачкі ты здольны. Ты, можна сказаць, у гэтай краіне жартаўнік нумар адзін. Хто, як ня ты, падчас жывога эфіру на тэлебачаньні замест сваёй прозы прачытаў купалаўскае "Аддайце песьню нашу нам! На што схавалі-расхваталі". Даўно тое было. Больш на тэлебачаньне не запрашалі. А хто, як ня ты, у сакавіку ўпрыгожыў раку трыма дзесяткамі надзіманых шароў, да якіх прывязаў сапраўдных колераў сьцяжкі? Міліцыя так і не пасьпела павыцягваць з вады цагліны, да якіх ты прымацаваў шнуры з шарыкамі. І Ён сам праехаў паўз гэты сьвяточны салют. Кажуць, потым крэслы крышыў у кабінэце. А табе нічога не зрабіў. Ня мог. Бо й тыдню не прайшло, як абвесьцілі пра міжнародную прэмію. Што, кінуць ляўрэата за краты?! Сабе ж даражэй. Ды й за што? Дзе тое напісана, што над рэчкай нельга сьцяжкі ўзьняць?

Хоць, канешне, калі б захацеў, Ён тады б адпомсьціў. Ды адпомсьціў зараз. Датумкаў. Ня сам, зразумела. Ягоныя падручныя. Пры ўладзе ня толькі дурні пасьвяцца. З сім-тым нават чарку браў некалі, у вочы адзін аднаму пры гэтым глядзелі. І тыя вачэй не адводзілі. Значыць, ва ўладу папаўзьлі сьвядома. Вось і прыдумалі зьдзек. Сапраўдны. Езуіцкі. Ня ўсё ж табе прэміі за мяжой атрымліваць. Гэта проста. А ты атрымай тую прэмію тут. Ды зь Ягоных рук. Ды на вачах соцень людзей. Чужых табе і сваіх. Ого, які плюс Яму! Маўляў, зусім не баіцца, калі супраць Яго кажуць. Дэмакратыя — і ўсё тут! Няхай за мяжой квохчуць, што няма тут свабоды. Вы ж самі бачылі: прыйшоў, атрымаў, хоць сам і з апазыцыі. Так бы мовіць, уласнаруч у ведамасьці расьпісаўся. Хто пасьля асьмеліцца кусаць таго, хто цябе корміць? Прынамсі, глупа будзе тое рабіць. Таму што ніхто ўжо табе не паверыць. Ні свае, ні чужыя. Аніколі. Бо — кранты!. Ты скончаны. Ты памёр жывым. Роўна ў тое імгненьне, як атрымаеш на грудзі ганаровы знак. І будзе ён сапраўднай цаглінай на шыі. Крыжам на тваім жыцьці. Жыцьці таго, хто ўжо нікуды не сьпяшаецца...

І ў такой сытуацыі найлепш было б пажартаваць. Але вельмі злосна. Вельмі злосна! Напрыклад, застрэліцца на той самай сцэне. Ды хто ж цябе з пісталетам да Яго падпусьціць? І дзе той пісталет узяць?

Па ўсім атрымліваецца, што іншага выйсьця няма. Тая міжнародная прэмія, зрэшты, ня надта й вялікая, разышлася вельмі хутка. Ты ж ніколі не сядзеў на грошах, як кура на яйках. Кампанію любіш. Частаваць любіш. Лічыш за абавязак падтрымаць маладых. Асабліва паэтак. Хоць і ведаеш, што грошы твае яны прап'юць. Можа, й цябе пры гэтым не згадаюць добрым словам. Ого, якім словам яны цябе згадаюць цяпер! Але грошы ўсё адно возьмуць. Нават калі гэта будуць Ягоныя грошы. Тым большая асалода такія прапіць.

А грошы сапраўды патрэбныя пазарэз. Ты ж пісьменьнік. Ты ня можаш працаваць у якой канторы ад і да. Натхненьне ня ведае раскладу. Вось і пішаш сабе. А цябе тут ніхто не друкуе. Хіба што пара-тройка нячэсных газэт з больш чым сьціплымі ганарарамі. Выдавецтвы? Збор твораў? Дзе там! Некаторыя й рады былі б. Ды толькі вось жыць усім хочацца. Як, зрэшты, і табе самому.

За кватэру вінен вось ужо паўгода. Залаты партсыгар у лямбардзе закладзены. Адзіная каштоўная рэч, што зьбераглася ад дзядоў. Яго нельга ня выкупіць. Яго неабходна перадаць таму, хто працягвае род. Таму, пра якога нават былая жонка ня ведае. Але ж ня пойдзеш да яго з кавалкам золата! Няхай і фамільнага. Таксама грошы патрэбныя. Плюс дзьве пазыкі. Пракат смокінгу з матылём. Тэлефон ажывіць. Кавы накупіць, смачнай гарбаты. Абутак паднавіць, адзежу. Нарэшце, проста добра пад'есьці. Калі тое апошні раз здарылася? Ды выпіць не "чарнільца", а нечага такога, каб...

Каб можна было пайсьці да яе. З шыкоўнымі кветкамі. Папрасіць прабачэньня. Пагутарыць цёпла, як гэта раней атрымлівалася. Заначаваць у адным зь ёй ложку. І з наступнага ранку — за стол. Пісаць. Заўсёды добра піша той, хто ведае, што нічога нікому ня вінен. Той, хто ўжо нікуды не сьпяшаецца...

Ты ведаеш, што сябры скажуць. Маўляў, на грошы паквапіўся. На брудныя грошы. Цікава, а што б сказаў хто зь іх, калі б да яго вось гэтак жа прыйшлі Ягоныя людзі з весткаю пра ўзнагароду? Сабе яны б казалі тыя ж словы, што й табе? І гэтак жа іх круціла-ламала б? І сумленьне гэтак жа штурхала іх з кута ў кут, сьціснуўшы рукі на тваёй шыі?! Вось чаму ты будзеш казаць ад уласнага імя. І вырашаць толькі за сябе. Гэта няхай Ён вырашае за ўсіх. Ён жа ўсім і адкажа потым. Я — толькі за сябе. Таму і раіцца ня буду. Ні з кім!

Індывід хрэнаў... Яшчэ ня позна адмовіцца. Ня позна здаць смокінг з матылём. Пазычыць у суседкі яшчэ раз. І "чарнільца" набраць. Ды з сырком плаўленым. Каб працяло да глыбіні душы. Каб усё гэта падалося дурным сном. Каб застацца самім сабой...

Ты наліваеш ў шклянку. Ідзеш да люстэрка. Глядзіш на сябе. Робіш ладны глыток і зноў глядзіш. Ляўрэат, ха! Дажыўся. Спачатку прызнаньне ў сьвеце. І толькі потым — дома. Такія вось беларусы. Пакуль за мяжой не прызнаюць, на радзіме ва ўпор не заўважаць. Затое ў фаворы тут тыя, хто й мезенцу твайго ня варты. Таму што прынцыповым заўжды нялёгка. Паўсюль. Нават за мяжой. І ўсе пры гэтым разумеюць: цікавасьць да цябе шмат у чым тлумачыцца зусім ня тым, што табой напісана. І як напісана. Проста ты нарадзіўся менавіта ў гэтай краіне. Якая цяпер — як бяльмо на твары ўсяго сьвету. Якой трэба дапамагаць стаць на шлях ісьціны. А пісаў ты заўсёды аднолькава, не зважаючы на тое, што адбываецца наўкол, хто правіць. І толькі сытуацыя прадыктавала тое, што цябе нарэшце заўважылі. Вырашылі падтрымаць сумленьне нацыі, якая асьлепла. Ну што, калі ўжо зусім шчыра? Хіба тая прэмія не была такой жа падачкай? Хіба ты сапраўды гэткі геніяльны? Лепшы з лепшых? На во, выкусі! Чаму ж тады гэтак не пакутаваў? Не вагаўся — ехаць ці не? Во як яно, калі папраўдзе... Тваё здароўе, ляўрэат!

Зь іншага боку — факты. Тое, чаго не абмінуць. Пераклады на семнаццаць моў. Тыражы, якія куды большыя за тое, што выдадзена на мове роднай. Лімузыны да трапу. Шыкоўныя гатэлі. Прыём у прысутнасьці першых асоб. Смокінг з матылём бясплатныя. І такія напоі, што...

Блін!.. Пустая шклянка ляціць у кут пакоя. Ты ведаеш, што шклянка не паб'ецца. Неаднойчы праверана. Гэта як выпусьціць пару. У сытуацыі, калі не вядома, як і што рабіць.

Цікава, а пасьля цябе будуць надалей друкаваць у тых самых нячэсных газэтах? Не адхрэсьцяцца, як ад калябаранта? Ці замежная прэмія пераважыць айчынную? І што скажуць у тых газэтах, калі пералічыць Ягоную прэмію на іх рахунак? Каб потым атрымліваць такія ж сьціплыя ганарары з уласных жа грошай. Але хто ж дапаможа падключыць тэлефон?!

Зразумела, заўсёды можна будзе апраўдацца. Маўляў, гэта прэмія не ад Яго. Яна дзяржаўная. І адзначыла цябе дзяржава, а ня Ён. А хто ў нас — дзяржава? Вось табе і нюансік. Яшчэ адзін. І не дзяржава, а Ён працягне табе руку на сцэне. Пры тэлекамэрах. І ты мусіш паціснуць тую руку, хоць раней нават падумаць пра гэта ня мог. У самым мярзотным сьне. Надта ўжо рука тая... сьлізкая. Уласную пасьля да скону не адмыць. Ды што там рука! Куды вочы потым падзець? Асабліва ад сына. Калі той на сабе на плошчы зьведаў, што такое гумай ды па нырках, што такое набітая людзьмі камэра. Для сына ты пакуль герой. Але да таго моманту, як пацісьнеш тую руку. Далей — цемра. Без працягу роду.

Бач ты, што прыдумалі! Абклалі сьцяжкамі. Адно выйсьце й пакінулі. Маўляў, калі ласка! Клетка гатовая. І з усімі выгодамі. Поўны збор твораў — па-за плянам. Сустрэчы з чытачамі ў лепшых залях. Тэлебачаньне, радыё. Інтэрвію для тоўстых і пустых часопісаў. Ганаровая пасада ў якой канторы з ладным заробкам. І на заканчэньне — нэкралёг ва ўсіх газэтах. На першых палосах. З усімі подпісамі. Зь Ягоным прозьвішчам. Як належыць. І мэмарыяльная дошка. І пахаваньне з помнікам за дзяржаўны кошт. Ды ўсё гэта — з цяжкім ланцугом на шыі. І ключы ад замка на ланцугу згубленыя назаўсёды. Ад цагліны на шыі таго, каму сьпяшацца ўжо няма як...

А што, ня так?! Ці ня тое самае з Купалам было? Можа, яго таксама змушалі зрабіць нешта такое, праз што ён пераступіць проста ня мог? Што рука, якую ён мусіў паціснуць, была такая ж? Вось і вырашыў зьбегчы ў нябыт такім, якім быў. Застаўся самім сабой. І цяпер ніхто пра яго дрэнна ня скажа. Хоць такі зыход — ня лепшы чын.

Ты глядзіш на гадзіньнік. Застаецца ўсяго чвэрць гадзіны, як прыйдзе дагледжанае аўто. Застаецца ўсяго нічога, каб вырашыць далейшы лёс. Можна, безумоўна, выскачыць на ганак у тым, што ёсьць. Драныя джынсы, латаны швэдар, старыя тапкі. І — на тры нелітаратурныя літары! Вось так! Тройчы па тры літары! І пасьля дапіць "чарнільца" з лёгкім сэрцам. Чыстай душой. А можна паехаць. І выйсьці на сцэну па той значок. І не заўважыць працягнутую руку. І на фуршэце ўжо даць сабе волю. Небясьпечна жартаваць, як ты гэта ўмееш. Чапляцца да калгасных жонак бліжэйшага Ягонага атачэньня. Можна будзе! Дзяржаўнаму ляўрэату дазволена. І напрыканцы забраць са стала бутэльку дарагога пітва, "зьняць" якую прыгожую афіцыянтку і адвезьці яе да сябе. Не як Яго пазаштатнага супрацоўніка, а як жанчыну. Калі яшчэ будзе нагода памілавацца, вылузаўшыся са смокінгу! І няхай яна потым схлусіць у справаздачы, што тая ноч прайшла для яе дрэнна. Глупства! Хто паверыць?!

Дзесяць хвілінаў... Ён скідае джынсы, швэдар. Зноў глядзіцца ў люстэрка. Ну, патрыманы ўжо. Ну, не маладзён. Ну, ужываны рознымі і неаднойчы ва ўсе дзіркі. А калі вось так? Белая кашуля. Смокінг. Матылёк. Бліскучыя чаравікі. Іншая справа! Да ансамблю не хапае толькі ляўрэацкага значка. Для поўнага шчасьця таго, хто ўжо нікуды не сьпяшаецца.

Таму што ты ўсё вырашыў. Паедзеш. Выйдзеш на сцэну, калі пачуеш сваё прозьвішча. Халера з ёй — пацісьнеш тую руку. Нічога, будзе як адмыцца. Бо жарцік прыдуманы. Ты падыдзеш да мікрафону і запрапануеш усім калегам па шчасьці пералічыць грошы на будаўніцтва помніка Яму. Прападаць — дык з музыкай! І хрэн хто запярэчыць!

І з трансьляцыі такое выразаць ніхто не адважыцца. Сам Ён, зразумела, будзе няшчыра адмаўляцца. Бо адразу ж зразумее: прайграў. Трапіў у дурную сытуацыю. Зь Яго адкрыта насьмяяліся. Ды так, што найбольш рагочуць людзі з бліжэйшага атачэньня. Ім заўсёды весела, калі шэф абасраўся. Адно што жонкі калгасныя нічога не зразумеюць. Ды ўжо прабачце! Не на вас жарцік разьлічаны.

Пяць хвілінаў... Паліто апранаць сорамна. Старое занадта. Узяць трэба на ўсялякі выпадак. А што, калі давядзецца назад на трамваі? Трамвай і смокінг — рэчы несумяшчальныя. Так, яшчэ паўшкляначкі хіміі, што віном завецца... Цыгарэта. Запальнічка. Разьвітальны погляд у люстэрка. І ўніз па сходах. З паліто праз руку. Да бліскучага чорнага аўто, якое вурчыць ля ганка, як сыты кот.

Цэнтральная заля ў агнях. Паліто пакінутае ў машыне. Па чырвоным дыване да цэнтральнага ўваходу цябе суправаджаюць мажнога складу хлопцы. Людзі апладзіруюць табе, як якой кіназорцы. На ўваходзе ветліва просяць прайсьці праз мэталічную брамку. Зьвініць сыгнал. Ты абмацваеш кішэні, знаходзіш запальнічку. Узамен атрымліваеш нумарок, па якім потым возьмеш тую запальнічку назад. Цябе вядуць далей, у залю за сцэнай. Там зьбіраюць ляўрэатаў прэміі. Ты пазнаеш мастака, які ўсё жыцьцё малюе ўласную жонку. Кінарэжысэра, які здымае брудныя заказныя фільмы. Журналістку, якая ўтрапёна піша пра Яго з тым жа піетэтам, зь якім пісала пра Ягонага папярэдніка. Гісторыка, які штораз перапісвае кнігі ў залежнасьці ад таго, што скажа Ён. Сьпевака, які неяк заявіў, што на беларускай мове песьні гучаць немілагучна. Загадчыцу бібліятэкі, якая першая ў краіне добраахвотна ачысьціла збор ад "дрэнных" пісьменьнікаў. Ты ведаеш, што сярод кніг, сьпісаных на макулятуру, былі твае. Нарэшце, ты бачыш актора і спыняеш на ім позірк. Ох, як той некалі чытаў Купалу! Жанчыны плакалі, у мужчын міжволі сьціскаліся кулакі, юнакі былі гатовыя рушыць муры.

Ты прывітаўся, нягледзячы на тое, што кампанія радасьці не давала. Ты ніколі не адчуваў сябе такой белай варонай, як сёньня. Хацеў закурыць, але замест запальнічкі намацаў нумарок. Праз пару хвілінаў вам растлумачылі, як паводзіць сябе падчас цырымоніі. Што можна рабіць і чаго не. Потым вывелі на сцэну, падраўнялі і пад гучаньне аркестру адчынілі заслону. Заля ўскочыла з крэслаў, вітаючы Яго. Ён распавёў пра дасягненьні айчыннай культуры, яе пэрспэктывы, склаў пажаданьні творчай моладзі. На заканчэньне прыгразіў тым сілам, якія замінаюць краіне ісьці па вызначанаму Ім шляху. Нарэшце, пачаў уручаць узнагароды.

Ты стаяў перадапошні. Цябе ахапіў нейкі азарт у прадчуваньні, можа, найлепшага жарту ў жыцьці. Зараз, зараз ты пацісьнеш руку і скажаш ў мікрафон тое, што прыдумаў. Вось яшчэ хвіліна, пасьля гэтай журналісткі...

Як у забыцьці, ты пачуў яе голас. І не адразу зразумеў, што яна сказала. Нешта пра падзяку асабіста Яму, Ягонаму клопату пра творчых людзей, агульнае іх меркаваньне пералічыць прэмію... Хто ёй тое сказаў? Які Фонд міру?!

"Тваю маць!" — пачулася збоку. Ты азірнуўся. Твар старога актора дрыжаў, у ягоных вачах стаялі сьлёзы. Ты сам міжволі памацаў шыю, якую матылёк сьціснуў, быццам мэталічны ланцуг з цаглінай на канцы. "Прадаўся, — мармытаў актор. — Дык хаця б за грошы. А то — за катлету на фуршэце"...

Далейшае прайшло як у тумане. Ты не памятаеш, якія рукі паціскаў. Спустошана нешта казаў у тэлекамэру. Стаіўся ў куце залі для прыёмаў, сьціскаючы фужэр з вадой. Абы не раздушыць! Потым бачком незаўважаны праціснуўся да выйсьця. Табе нагадалі пра запальнічку. Выйшаў на вуліцу і сарваў матылёк. Шпурнуў гэтую цагліну ў мокры сьнег. Адразу задыхалася вальней. Ад машыны наблізіўся кіроўца і павіншаваў з узнагародай. Ты прамаўчаў. Кіроўца спытаў:

— Дзе можна набыць вашу кнігу?

— Зайдзіце на днях. Падпішу.

— Дык давайце ў машыну.

— Я сам, як-небудзь. Трамваем, — адказаў ты.

На вуліцы дыхалася свабодна і глыбока. Ён накінуў на плячо паліто і нясьпешна крочыў, падстаўляючы твар дробным кроплям дажджу. На дзіва, ляўрэацкі значок зусім не абцяжарваў грудзі. Яму было сьмешна. Да сьлёз. І думаў ён пра адно. Няўжо ня вернуць грошы за смокінг з матылём, калі ён заявіцца да іх з тым значком?

З падваротні на яго маўкліва высунуліся двое.

— Мужык, грошы якія маеш? — спытаў адзін.

Ён моўчкі выцягнуў з кішэні камяк паперак. Усё, што меў на далейшае жыцьцё.

— Во і добра! — сказаў другі. — Пайшлі!

Ён згодна пасунуўся за імі ў цемру.

У двары адзін мужчына даў яму плястыкавы кубачак і кавалак плаўленага сыру, другі тым часам падзяліў на трох пляшку “чарнільца”. Падумаўшы, сказаў:

— Мужыкі, давайце вып’ем за тое, каб нам ніколі ня лётаць на паўднёвакарэйскіх самалётах.

Яму ніхто не адказаў. Яны, не адрываючыся, высмакталі пітво, закусілі і пакідалі кубкі на зямлю.

— Дзякуй за кампанію, — сказаў ён.

Яму далі цыгарэту без фільтру, і ён пакрочыў дамоў. У галаве круцілася. І ад выпітага таннага віна, і ад моцнага тытуню. І ад усьведамленьня таго, што лепш, чым як сталася, скончыцца вечар ня мог.

“Блін, ды ня лётаюць да нас тыя самалёты!” — думаў ён. І не заўважыў, як пачаў сьмяяцца. Спачатку сам сабе, потым ціха, напаўголасу. Праз колькі крокаў ён ужо рагатаў так, што рэдкія мінакі кідаліся ад яго, быццам вераб’і з-пад колаў шпаркай таксоўкі.

“Жыцьцё — добрая штука, — думаў ён. — А заўтра — гэта ўсяго толькі заўтра. Вось заўтра і пабачым, што і як. А сёньня — гэта маё сёньня. І нічыё больш. Заўтра ж я буду рабіць сваё заўтра. Пакажыце таго, хто мне ў гэтым перашкодзіць. Я тады буду сьмяяцца, як сьмяюся цяпер. Я стаміўся баяцца. Цяпер няхай Ён баіцца мяне. Свайго ляўрэата. Бо не прыдумалі яшчэ такога кароткага ланцуга. Няма такога ланцуга, што ўтрымаў бы думку. А таму — Ты ўсё ж пралічыўся. Бо сам закуты ў ланцуг. Куды больш строгі і моцны”.

Чалавек у бялюткай кашулі, смокінгу з паліто праз плячо шырока крочыў па вуліцы. Ён ведаў, што будзе зь ім у бліжэйшы час. Паўднёвакарэйскі самалёт, канешне ж, рана ці позна прыляціць. Але білет на гэты рэйс ён пакуль замаўляць не зьбіраўся.

Прынамсі, заўтра — дакладна.

13.03.2005, рэдакцыя 10.09.2006

P.S. У канцы апавяданьня выкарыстаны аповяд, пачуты аднойчы ад Уладзімера Някляева.

И наконец, третье, о котором мы и будем говорить в дальнейшем: существуют такие законы природы, которые мы не в состоянии постичь, и всего лишь потому, что наши органы чувств не улавливают тонких энергий, наша биология оказывается слишком грубой, да и нерегулярность иных явлений препятствует их осмыслению.

Вот и в рассказах Я. Барщевского, которые он определил как фантастические, часто нет этого фантастического. Есть странное, чудесное, необычайное, но СОВЕРШЕННО РЕАЛЬНОЕ. Рассмотрим все по порядку.

1. Я. Барщевский в самом названии декларирует наличие фантастического, но повествование, пронизанное тонким психоло-

гизмом, ведет в сугубо реалистическом духе, по существу получается, что странное, необычное, таинственное является составной частью крестьянской жизни. (Так, у Ж. Сименона криминальное является частью самой жизни, большинство его романов и не детективы, а психологические произведения, построенные на криминальном мотиве. Кстати, так же развиваются криминальные мотивы у Бальзака и Диккенса.)

С другой стороны, Я. Барщевский описывал ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ случай, когда происходило нечто необъяснимое с точки зрения того времени. Он метко замечает, что “чудеса можно понимать только сердцем”.

В плане чисто литературном Я. Барщевский является одним из ''основателей жанра “фэнтэзи” (то есть волшебно-сказочной фантастики) на польско-белорусской почве. До него была разве что “Рукопись, найденная в Сарагосе” Я. Потоцкого. Так бывает в истории литературы: произведение уже есть, а жанра еще нет. О рождении нового жанра сами писатели, как правило, не подозревают, они слышат тихо звучащую музыку, но не разбирают мелодии и ее смысла.

2. Первая новелла, будучи по внешнему материалу фантазийной, по существу излагает вполне реальную историю. Рассказчик предупреждает слушателей, что его повествование правдиво, то, что случилось, случилось с ним самим. Впрочем, следует обратить внимание на два момента. Здесь впервые появляется чернокнижник, который затем несколько раз мелькает на страницах книги. Это низкорослый, худой, всегда бледный человек,, нос у него большой, похож на клюв хищной птицы, густые брови, взгляд, как у сумасшедшего. Он одет в странную одежду черного цвета и такого фасона, которого не придерживались ни помещики (паны), ни ксендзы. Чернокнижник учил пана делать золото и другие “штуки” от нечистого. Какие аргументы приводит рассказчик? Во-первых, свет в панском доме горел по ночам, а этого крестьяне чрезвычайно не любили. Во-вторых, когда в руке чернокнижника увидели живую гадюку, которую он держал за голову (то есть возле головы, так змей обычно и держат), то никаких сомнений в связях панского гостя с дьяволом не осталось.

Наибольший интерес вызывает описание какого-то магического ритуала на кладбище.

^Кто был этот чернокнижник? Бродячий алхимик, ученый, Типа Фауста, обладавший характером явно вздорным и неуживчивым, презиравшим людей — все это явствует из других его появлений. В тогдашней деревне любой незнакомец вызывал острый интерес, как правило, замешанный на неприязни: от незнакомцев белорусские крестьяне явно не привыкли ждать чего-то хорошего.

Кстати, после ритуала на кладбище, во время которого пан и его слуга Карп потеряли сознание, чернокнижник исчез, а пан явно разбогател.

Повествование о чернокнижнике переходит в историю о Карпе, бывшем панском слуге. Этот Карп отнял у рассказчика невесту, отсюда его характеристика: лентяй, построил дом, как у пана, посадил возле дома вишни и яблони, а также цветы... Коммента-рий-оценка: живет “не по-нашему”. И жену стал одевать, как паненку, и работать ей не давал, батраков стал держать. А чтобы добиться Агапы, Карп пришел к Парамону, “найстрашнейшаму чара^шку у нашай вакол1цы”. Далее начинается что-то непонятное. Здесь и выращивание из яйца, снесенного петухом, крылатого дракона, который начал снабжать Карпа золотом, и тот, разбогатев, с помощью пана, добился того, что Агапа стала его женой, Ситуация выглядит загадочно в свете последующих событий. О них рассказчик повествует с чужих слов, порой откровенно завираясь, хотя в чисто крестьянском духе, говоря, что дракон носил Карпу кроме золота и серебра еще и рожь, пшеницу, другое зерно. Точно так же в других рассказах, где фигурируют женщины, обвинявшиеся в колдовстве, которые сдаивали у коров молоко, делая масло и сыры, продавали все это в город и таким способом обогащались. Сюжет сдаивания молока ведьмой был в прошлом чрезвычайно распространен среди крестьян и России, и Украины, но дело в том, что женщины действительно порой доили чужих коров, но делали это в голодное время, чтобы спасти своих детей, конечно же, скрытно.

Что касается Карпа, то его поведение становится все загадочнее. Он мечется, часто встает среди ночи и с кем-то беседует через окно или возле дверей. Об этом узнали из рассказов его жены Агапы, других свидетелей здесь просто быть не могло. А крестьянская психология все странное и непонятное записывала на счет дьявола. Карп вполне мог иметь связи с криминальным миром, но как тогда истолковать реплику раздраженного деревенского колдуна Парамона, заметившего после пожара в доме Карпа: “Хорошо дураку: как постелил, так и выспался”.

В отсутствие самого Карпа (это важная деталь) появляется красиво одетый мужчина, на руке много золотых перстней, подпоясан широким красным поясом. Он предлагает Агапе “согласиться выполнить его желания”, она в ответ обращается к Богоматери, и это страшно пугает гостя. Потом он еще раз появляется, глаза горят как свечки, а пояс полыхает, как раскаленное железо. Он вообще “странно одет”. Гостя, по рассказам Агапы, — а она начала советоваться с людьми, как ей быть, — приняли за дракона, только в человечьем облике.

А затем начался классический полтергейст: из углов хаты, из-за печи вдруг начали вылетать камни, причем были довольно солидные, в несколько фунтов, потом они полетели от окон и стен. Прыгали горшки, жбан с квасом, летала домашняя утварь. В это время самого Карпа дома не было, Агапа сбежала к родителям. Когда Карп вернулся и узнал о происшедшем, его первыми словами были: “Она меня погубила”. Он кинулся к Парамону. Но

сделать уже, очевидно, ничего было нельзя. Дом загорелся во время его освящения ксендзом. Вот тогда Парамон и замечает: “Хорошо дураку...”

Как расшифровать эту действительно странную историю?

Полтергейст? Да, перед нами действительно “шумный дух”, как с немецкого переводится сам термин. В последнее время об этом феномене написано много, картина происходящего практически одна и та же: к тому, что описано у Барщевского, иногда добавляется вода, струи которой льются с потолка, из-за стен, слышатся стуки всякие, голоса, надписи появляются. Замечено, что часто эти феномены происходят в домах, где живут люди с крайне неустойчивой психикой (подростки, травмированные психически люди) — но, кстати, заметим, что не слышно, чтобы эти явления наблюдались в местах, где содержатся явные, настоящие сумасшедшие.

Но если сопоставить эти “шумные явления” с “тихими” — с мироточением икон, то неизбежно приходим к выводу, что тут явно действуют злые силы и добрые. “Злых” можно успокоить, причем именно молитвой, а порой и простым уговором.

Наиболее вероятной кажется гипотеза, что полтергейст — от-клик-контакт иного мира, параллельного измерения на работу энергетики человека. Может быть, нечто подобное и скрывается в первом рассказе Барщевского, и этот “странно одетый” мужчина с красным поясом — гость из иного мира...

3. Что же касается Парамона, объявленного “чародеем”, причем “наистрашнейшим во всей округе”, то перед нами — образ действительно незаурядного человека. Он самолюбив, и когда на свадьбе подвыпившие Аким с Гришкой начали его высмеивать, он заставил одного играть до одурения, а другого — танцевать. Что до использования решета для определения вора и неудачи Парамона, то тут ничего особенного нет, потому что практически ни один человек с паранормальными способностями не может не совершать время от времени ошибок. Решето (или топор) укрепляли на столбе, произносили соответствующие заклинания, затем перечисляли по порядку подозреваемых, и если при упоминании кого-то из них топор или решето даже немного повернется, качнется, — этого человека считали виновным. Кстати, Парамон мог вполне сознательно сделать виновными Акима с Гришкой, дабы их выпороли (что и произошло).

4. Рассказы Я. Барщевского пронизаны тончайшим психологизмом, удивительно органичным. Впрочем, он не ставил перед собой никаких аналитических целей, все объяснения фантастического и странного сводя либо к проделкам дьявола (нечистого) и его приспешников, либо к простому удивлению и принятию явления как оно есть. Во время свадьбы Карпа и Агапы, когда гости уже захмелели, раздался какой-то странный шум, хата осветилась, словно от вспышки молнии, потемнел огонь свечек... И Карп, изменившись в лице, почти не владея собой, громко гово-

рит: “Прибыл мой гость”. И, точно спохватившись, заговорил с друзьями о чем-то другом. Гости, разумеется, пришли в ужас, им начали мерещиться по углам хаты всякие чудовища, но они выпили еще и успокоились. А ведь Карп был на грани разоблачения: нечто подобное мы .сейчас называем Контактом (вот только с кем: инопланетяне, пришельцы из параллельного мира?..).

5. В сборнике рассказов Я. Барщевского особое место занимает водка (горелка). Она фигурирует почти во всех сюжетах. Герои пьют в корчме, на свадьбах, встречая Новый год, угощая друзей... Но дело в том, что именно с водкой связаны два фантастических сюжета, которые, быть может, не так уж и фантастичны. В рассказе “Волколак” Марк превратился в оборотня-волка после того, как выпил “зачарованной горелки”, а потом еще и музыка дудки подействовала.

Тема оборотней имеет свою традицию, ее вроде бы придерживается Барщевский, но приведенная деталь в виде “зачарованной горелки” позволяет все представить во вполне реалистическом духе.

История юриспруденции полна судебных дел, в которых оборотней осуждали на казнь. Свидетельские показания в каждом случае были уверенные и единодушные, давали их люди безупречной репутации. Их показания не оставляли никаких сомнений, что перед судьями стояли преступники, совершавшие свои кровавые деяния в облике диких зверей. Сама же способность человека “обора-чиваться” (“превращаться”) вообще не подвергалась сомнению. Да и какие тут сомнения, если тема ликантропии идет еще из античности. Аполлон, хотя и являлся покровителем музыкантов и певцов, водителем Муз, обладал способностью превращаться в ворона, лебедя, мышь, барана и волка. Римский писатель Марцелл Сидетский считал ликантропию “особым видом меланхолии”, иначе говоря, сумасшествия, помешательства, а потому предлагал лечить ее с помощью “холодных ванн и тво-рожно-сыворотной диеты”. Совет довольно любопытен: как поймать оборотня и заставить его есть творог? Это сродни решению зайцев повесить волку на шею колокольчик, чтобы волка было издали слышно.

Викинги порой носили медвежьи шкуры, чтобы придать себе мужества и жестокости в бою. Может, для этого и дед Талаш носил шкуру волка?

В рассказе Барщевского Марк выпил “зачарованной горелки”, а ведь горелку действительно можно “зачаровать”, добавив туда спорыньи, настойки мухомора или другого гриба, называемого веселкой обыкновенной, а то и просто кувшинки. От настойки мухомора у человека кроме опьянения начинаются яркие галлюцинации, причем ими можно управлять, подавая устные коман ды. А что касается спорыньи, то она содержит смесь алкалоидов, в основе структуры которых лежит лизергиновая кислота. Одним из производных лизергиновой кислоты является ставший сейчас

знаменитым наркотик ЛСД. Он вызывает сильные, стойкие и убедительные галлюцинации. Отравления спорыньей, намеренные и случайные, разумеется, не были редкостью в прошлом. Больные представляли себя обросшими шерстью, с клыками и когтями, именно так, как рассказывает Марк у Барщевского, утверждали, что во время ночных скитаний убивали людей, животных и в особенности детей. »

Есть еще ряд соображений в пользу реальности нарисованной Барщевским картины. Зафиксированы случаи изменения формы человеческого тела, оно становится или Очень большим, или очень маленьким (кстати, индийские йоги владеют этой технологией). Другие экстрасенсы, практикующие как врачи, умеют останавливать текущую кровь, на глазах заживлять раны — и логика ведет нас к вероятному существованию способности полностью менять свой облик, то есть к оборотничеству.

6. О водке, но не только о ней, следует сказать при рассмотрении рассказа пятого “Родимый знак на губах”. Здесь говорится о некоей женщине, державшей корчму, часто справлявшей новые платья и всегда ходившей в красивых уборах. Этого было достаточно для того, чтобы ее заподозрили в колдовстве (молоко у коров сдаивала, делала масло, сыры и продавала в городе). Пытались ее как-то уличить мужики, так сказать, поймать с поличным, запрягли вечером коня, поехали, — а расстояния-то всего — десять верст, и дорогу знали прекрасно, но мужиков всю ночь кружило вокруг корчмы, так ее и не нашли. Рассказывает об этом случае соседка пана Завальни вполне серьезно, да наверняка так оно и было. Только вот перед нами классический случай того, как пьяные ночью (а ночи в деревне темные) пытаются добраться куда-нибудь. Когда человек начинает путаться в дороге, он еще и пугается, лишается всякого соображения. Вину, конечно, он возложит на какую-нибудь Прокседу, дьявола, ведьму, но не признается в собственной глупости, трусости и бестолковости.

А эта Прокседа, будучи корчмаркой, на наш взгляд, непременно что-то добавляла в водку (самогонку). Мухомор или веселку, может, и спорынья попадала, немножко, но и этого хватало. А если еще и водка была градусов в 60?

Вот во время свадьбы дочери Прокседы Варвары (Варька — у Барщевского) появляется около корчмы карета: шесть черных коней, на козлах — кучер, сзади — лакей в богатой ливрее... Выбежали гости и Прокседа с дочерью, а карета исчезла. Эффектная история. Вот только как среди темной ночи, хотя и говорится в тексте, что звезды светили и небо было чистое, но время-то было около полуночи, самая тьма. Как во тьме разобрать, какие там кони, богатую ливрею лакея? С пьяных глаз, и при ОЖИДАНИИ, что непременно что-то МОЖЕТ произойти, такая колдовская, ведьмовская слава была у Прокседы, — и увидеть можно все что

угодно. А тут еще ветер налетел, буря, даже крышу с корчмы сорвал... И вместо дальнейшей свадебной гулянки гости оставшуюся часть ночи от страха молитвы читали.

Что касается родимого пятна на губах Вари, то оно, вероятно, зависело от ее психологического состояния. Разговоры вокруг корчмы, подозрения, насмешки, что замуж ее дьявол возьмет, все это угнетало — и пятно увеличивалось. Но вот девушка выходит замуж, живет счастливо, спокойно — и пятно совершенно исчезает.

7. Герой первого рассказа сборника — Карп — может быть определен как народная модификация “лишнего человека”. Его современники — Онегин и Печорин, Бельтов и Рудин и многие другие подобные характеры в русской и западноевропейской литературе. Однако если те — дворяне и отражали вырождение своего сословия, терявшего пассионарность, волю к власти из-за избалованности богатством, социальной безответственности и привычки к наслаждениям, то у Карпа мы видим психологический слом из-за его должности лакея, легкой и бездельной, в сравнении с жизнью крестьянина (такова Франка в повести Э. Ожешко “Хам”). Прикоснувшись, — не к культуре, — к жизни и быту шляхты, Карпу трудно вернуться к трудовой крестьянской жизни. Мечта о богатстве без малейшего понимания нравственного смысла богатства привела его к контакту с Неизвестными Силами, и далее — к трагедии.

В герое второго рассказа сборника (“Зухаватыя учыню”) есть какие-то зачатки паранормальных способностей, это и наполняет его бесшабашностью, “зухаватасцю”, явной непривязанностью к крестьянской жизни.

Нас интересует магический элемент, ярко проявившийся в нападении Василя на... “снежного человека”.

Ги де Мопассан записал историю, которую ему и Флоберу рассказал Тургенев. Это была история о том, как на молодого Тургенева в лесу напала самка “йети”, страшная, морщинистая, груди, как два мешка, болтались впереди, она гримасничала, длинные спутанные волосы, рыжие от солнца, обрамляли ее лицо и развевались за спиной. Тургенев почувствовал такой дикий страх, что выскочил из реки, где купался в жаркий день, и кинулся бежать, а это существо бежало рядом, повизгивало и пыталось его остановить. Пережитый страх не позволил ему написать о случившемся, ведь пришлось бы заново его пережить. Но Флоберу и Мопассану он рассказал о происшедшем. А ведь у самки “снежного человека” явно были не самые плохие, как говорят в таких случаях, намерения.

8. Странно, что Василь, напавший на “гоминоида”, не пострадал. Хотя в известной степени можно считать расплатой те несчастья, которые на него обрушились позже: волки хватали только его баранов и овец, лиса — только его гусей, его корова погибла, и наконец, пожар уничтожил только его хату. Мужики совершенно правильно расценили весь этот ряд несчастий как

месть “лешего”. Но сам-то Василь, лично, не пострадал! А когда ему на смерче “протягивается рука”, односельчане заключают: Василь запанибрата с нечистым.

Кстати, эта “рука смерча” чем-то напоминает “руку”, которую протягивает Крису Кельвину Океан Солярис в романе С. Лема...

И Василь уходит из дому, исчезает... Разные потом были разговоры: будто бы слышали голос Василя в лесу и смех “лешего”.

Снова и снова поражает в рассказе Я. Барщевского абсолютная естественность, реалистичность повествования. Образ “чернокниж-ника” явно у рассказчиков вызывает неприязнь, он чужак, странен и непонятен, а Карп, Парамон, Семен — свои, крестьяне, ну, выбившиеся из нормальной жизни, попавшие в странные ситуации, но все-таки свои, мужики. И вся эта фантастика, пусть она необычна и полна тайны, есть часть жизни. Перед нами, в сущности, какое-то синтезирование христианства и язычества, но жить в природе, рядом с природой и оставаться “чистым христианином” довольно трудно.

При этом они далеко не все странное готовы принимать. Античные мифы слушают с интересом, но окончательным выводом является: чужое, нет связи с жизнью. Правда, Одиссея Завальни оценивается высоко, но, осуждая его за хитрость (особенно в истории с Полифемом), приязненно относятся к Энею, уважая его любовь к отцу. Но все это — чужое. Интересно, что помещики, воспитанные как раз на классической культуре, с откровенной насмешкой относятся к странному и необычному рядом с ними. Пан в первом рассказе является посмотреть на “полтергейст” в хате Карпа, но из этого ровным счетом ничего не следует. А в других рассказах в ответ на предостережения крестьян об осторожности, ибо происходит ЧТО-ТО необычное, следует вполне серьезная, хотя и раздраженная угроза выпороть, приказ не болтать чепухи, не верить в предрассудки. Воспитание, которое получали дворяне в учебных заведениях, было просветительским по своему духу. Впрочем, церковь христианская (что православная, что католическая — одинаково) не любила этой странной фантастичности, порой слишком уж реальной, ведь нити явно вели к язычеству.

Однако странное и таинственное действительно происходило в жизни. Вот, например, черная собака из третьего рассказа (“Ужиная корона”). Психологическая пикантность данного “персонажа” состоит в том, что черная собака описана и в летописях, и в документах. Рядом можно ставить и уже упоминавшихся оборотней, “снежных людей”, а там — и эльфы, и тролли, гоблины. Все это можно объединить одним понятием — привидения, хотя это вряд ли будет точно. Тем более что привидение у Барщевского есть в “чистом виде, это — Плачка, но о ней ниже.

Черная собака в рассказе о ловчем Семене соседствуёт с ужами и другими чудовищами (хотя они знакомы: волки, медведи). Семен заключает договор с королем ужей, но не о “продаже” души

Продажа души дьяволу, сюжет, возникший в новейшие христианские времена, ставила целью для продавца-человека получение богатства, власти, наслаждений, просто исполнение желаний. Все желания Семена заключаются в удачной охоте (чтобы его не ругал барин); совершенно нормальное желание для охотника.

Черная собака, как вид призрака, зафиксирована в Англии. Скажем, в книге “Фольклор графств Англии”, в томе, посвященном Сомерсету, говорится, что “черная собака” появлялась на дороге, ведущей из Сент-Одрис к Перри-Фарм, причем явилась в 1960 году двум местным жителям накануне их смерти. Фиксировалась “черная собака” в XIX веке, в XVI веке, и есть документированное свидетельство, что собака появлялась во время сильных гроз, когда непрерывно сверкают молнии и гремит гром. А это означает чрезвычайно сильную концентрацию электромагнитного поля.

Однако черная собака у Барщевского появляется без всяких молний. От Семена ничего не требует, только быть сдержанным и смелым. Смелости у него хватает, а сдержанности — нет. Вывод: над ним проводится “эксперимент”. Цель: проверить выдержку, психологическую устойчивость. Семен не выдержал проверки. Как не выдержал ее Карп.

Сегодня известно, что считавшиеся фантастикой, суевериями призраки и привидения вполне реальны, но при каких условиях и почему они появляются, какова их природа, остается загадкой. В нескольких рассказах Барщевского появляется Плачка, вполне реальная женщина, но в то же время призрак. Судя по всему, подобный феномен возникает при чрезвыйчайно сильном переживании, волевой нацеленности. Не будем касаться нравственных аспектов, связанных с появлением Плачки в рассказах, они достаточно определенны. Примечательно то, что Плачку видели многие, но далеко не все воспринимали ее моления и плачи, быть может, и в силу того, что она порой выглядела совершенно реальной. К чему обращать внимание на всякую плачущую женщину? Одета она была в белое платье, на голове черный убор и черная косынка на плечах. Лицо смуглое от солнца, приятное, глаза живые, но в них всегда стояли слезы. Очевидно, она умерла где-то в Х1У-ХУ вв., что-то в ее истории связано с детьми. Ее появление, по мнению крестьян, не обещает ничего хорошего. В самом деле, соприкосновение мира мертвых и мира живых свидетельствует о каких-то нарушениях в данном фрагменте космического пространства.

9.Вполне реальной кажется и история Гараськи, выделившего свое астральное тело накануне смерти. Кстати, мужики, ставшие свидетелями события, вовсе не испугались, не призвали для объяснения ситуации “нечистого”, приняли все так как есть. Они чудесное приняли не только сердцем, но и разумом.

Сам Гараська, когда увидел астральное тело “чернокнижника” в виде тени на стене, испугался. Но он “чернокнижника” боялся в

живом виде, а тут — тень. Интересно, но пан, к которому явилась “тень чернокнижника”, не пугается, скорее досадует, что ему не дает покоя эта история. Он о чем-то спорит с “чернокнижником”, это вызывает у него беспокойство и тревогу, но воспринимает он ситуацию, в общем, вполне естественно.

Фигура “чернокнижника” является, быть может, самой, любопытной среди всех персонажей Я. Барщевского. Он явно имеет какое-то далекое отношение к друидам, поклонявшимся деревьям. Потому и советует пересадить дубы. А вот садовник Генрик впадает в непонятную истерику по этому поводу. А история с кладбищем, откровенно говоря, неясна, точно так же как и с* часовней. Чернокнижник советует Генрику и кладбище снести (на вполне резонном основании), и цемент из часовни пустить на фундамент своего жилого дома. И Генрик следует совету: надмогильные камни перемалываются в щебень, цемент берется от часовни, — и в новом доме его жена Амелия начинает болеть. Собственно говоря, здесь и начало его болезни — некоего сумасшествия, когда Генрику стало казаться, что на его голове волосы кричат. Ему не повезло, он не встретил сильного и умного гипнотизера (стихийного психотерапевта), как Томаш из рассказа о коте Варгине.

Амелия явно обладала “вторым зрением”: она увидела, что у старика не кролики, а летучие мыши, но потом ее сбили с толку и муж, и старик. И с ней “чернокнижник” повел своеобразную борьбу, которая завершилась смертью Амелии.

10. Не следует думать, будто выявление реальных корней в фантастических рассказах Я. Барщевского снижает их художественные достоинства. Дело обстоит как раз наоборот: сборник в этом случае обнаруживает не только новые культурологические измерения, психологическую изощренность, но приобретает вообще иной жанровый статус. Мы не претендуем на лавры Шли-мана, откопавшего Трою. Главное, что земля Беларуси скрывает такое количество тайн, чудес и диковин, что удивляешься равнодушию белорусских писателей к этому богатству. Ведь вот как странно получается: В. Короткевич написал замечательные вещи — “Дикая охота короля Стаха”, “Черный замок Ольшанский”, есть “фантазийные” веяния и в “Колосьях под серпом твоим”, но никто не стал продолжать тематику, никто не выступил преемником...

Почему? Точно так же одиноко высится яркая вещь К. Крапивы “Брама неум1ручасщ”, “выстроенная” рядом с комедией К. Чапека “Средство Макропулоса”, но абсолютно самостоятельно. И никто опять не заинтересовался развитием научной фантастики на Беларуси. Работал, в сущности, один В. Шитик, мелькнул сборником рассказов Н. Ципис, Н. Матуковский сверкнул “Мудромером”. А когда вроде бы началось оживление — появился “Эридан” и уничтожил белорусскую фантастику, потому что превыше всего оказался “золотой телец”.

А ведь жанр волшебной фантастики — не просто сочинение новых сказок. Это создание новых мифологий. Именно так следует квалифицировать творчество Д. Толкиена, К. Льюиса, Урсулы ле Гуин, Р. Говарда, современного русского писателя Н. Пе-румова.

Альберт, герой седьмого рассказа (“Огненные духи”) Я. Барщевского, идет на контакт с Незнакомцем, и тот ему предлагает: “Поклонись духу тьмы, и дух огня будет тебе служить...” Н. Перумов много пишет о Тьме и Свете, которым служат люди и маги. Сам Альберт может быть истолкован и как Фауст, и как ге-рой-стяжатель, ведь ему от Незнакомца нужно только золото.

Возможностей использовать данный материал, обыграть его, . вставить в законченное и “отстроенное” повествование — много. “Дзфны К1Й” — это жезл, которым непременно обладают маги у Толкиена и Перумова. “Дра^ляны дзядок” прекрасно может быть обыгран на основе психометрии, а ведь это еще и образ Сократа. “Кабета 1нсекта” с трансформацией стервозной личности в насекомое — просто гениальная художественная находка.

А как поворачивает пан Завальня тему волколаков, говоря, что волчица, вскормившая Ромула и Рема, была когда-то человеком, женщиной, имела человеческую душу...

Можно только сожалеть, что такой богатый материал остается невостребованным, богатейшим кладом лежит он, ждет своего исследователя. Будем надеяться, что таковой найдется.

Нёман. 2001. No 8. С. 200—210.

В сборниках:

Против течения // Время покупать черные перстни. М., 1990.

  Мертвая вода // Замок ужаса. М., 1991.

В журналах:

  Опасное лекарство // Неман. 1984. N 11.

  Поселок на краю Галактики // Химия и жизнь. 1986. N 12.

Телепатическое ружье // Рабочая смена. 1987. N 1.

  Сигнал тревоги // Химия и жизнь. 1987. N 6.

  Против течения // Неман. 1988. N 7.

  Администрация леса // Парус. 1989. N12.

  Визит инспектора // Фантакрим МЕСА. 1990. N 1.

  Фальшивомонетчик // Парус. 1990. N 7.

Евангелие от Тимофея // Фантакрим МЕСА. 1991. NN 3, 4.

  Клинки максаров // Фантакрим МЕСА. 1994. N 1.

С. Булыга

Книги:

  Лабиринт. М.: Прометей, 1991.

  Дзуррай. Мн.: Межиздательский центр, 1991.

  Бродяга и фея. Мн.: Эридан, 1991.

В сборниках:

  Илсин // Орешек Тихоня. Мн., 1988.

  Три слона // Дополнительное расследование: В 2 т. М., 1988. Т. 2.

Арихальк; Псоглавые; Грюнель // Имя для рыцаря. М., 1989.

Поднадзорный // Шекли Р. Сезон для рыбалки. Булыга С. Поднадзорный. М., 1989.

  Мечта; Квардилион; Бродяга и фея; Поднадзорный; Три слона // Выдумки чистой воды: В 2 т. М., 1990. Т.1.

  Аонахтилла; Лабиринт; Философ // Дорога миров: В 2 т. М., 1990. Т.1.

Шпоры на босу ногу // Шпоры на босу ногу. М., 1990.

  Падение; Запруда // Сюрприз. Ставрополь, 1990.

  Арихалык; Псоглавые // Румбы фантасгики-89. М., 1990.

  Желтая жемчужина; Хокка // Звездный наездник. М., 1990.

  Украденный остров; Скороход // Листья времени. М., 1990.

  Три слона // Проба личности. М., 1991.

  Железное кольцо // День гнева. М., 1991.

  Мудрецы; Она; Весьма похвально // Белый шаман. М., 1991.

  Грим; Тишина; Зеленый камень // Слушайте звезды. М., 1991.

В журналах:

  Туман // Турист. 1980. N 4.

  Легенда // Москва. 1982. N 6.

  Бе-мажор // Родник. 1988. N 1.

  Слово и дело // Родник. 1988. N 2.

  Сокращение штатов // Родник. 1988. N 3.

  Раскардаш // Родник. 1988. N 5.

  Скороход // Парус. 1988. N 7.

  Барбоска // Родник. 1988. N 10.

  Новатор // Народное хозяйство Белоруссии. 1988. N 10.

  Осторожный ежик // Колобок. 1989. N 3.

  Дверь; Смелая научная гипотеза // Ставрополье. 1989. N 6.

Фельдмаршал // Родник. 1989. N 10.

  Квардилион // Фантакрим МЕСА. 1990. N 1.

  Шерше ля фью // Родник. 1990. N 8.

  Большой каботаж // Родник. 1990. N 10.

  Двести сорок мудрецов // Приключения и фантастика. 1990. N 11. (Б-ка журнала «Уральский следопыт».)

  Глаголь добро // Фантакрим МЕСА. 1991. N 1.

  Андел // Фантакрим МЕСА. 1991. N 2.

  Железный клюв // Фантакрим МЕСА. 1991. N 3.

  Квардилион // Nowa fantastyka 1991. N 3. Польск.

  Лисавета Иванна велела кланяться // Фантакрим МЕСА. 1992. N 5.

Быстрая яма // Фантакрим МЕСА. 1993. N 3.

Е. Дрозд

Книги:

  Общественное порицание /Пер. с англ. Симферополь: Таврия, 1990.

Тень над городом. Мн.: Эридан, 1992.

В сборниках:

  Тень над городом // День без смерти. М., 1989.

  Скорпион; Троглодиты Платона // Ветер над яром. М., 1989.

  Стоять, бараны; Времена просвещенной монархии // Короли и алхимики. М., 1990.

  Как жаль, что они вымерли; Коробка логисторов // Королевство Кир-пирляйн. М., 1990.

  Скорпион //Румбы фантастики-89. М., 1990.

  Тень над городом; В раю мы жили на суше // Выдумки чистой воды: В 2 т. М., 1990. Т. 1.

  Феникс // Время покупать черные перстни. М., 1990.

  В раю мы жили на суше // Дорога миров: В 2 т. М., 1990. Т. 2.

  Драма в Эфесе; Стоять, бараны; Рецепт из Каны Галилейской; Времена просвещенной монархии // Охота на дракона. М., 1991.

  Семь с половиной минут // Полеты на метле. М., 1991.

  Волны в океане фантастики; Возвращение пастухов // Слушайте звезды. М., 1991.

  Бесполезное — бесплатно // Легенды грустный плен. М., 1991.

  Весь мир в амбаре // Время покупать черные перстни. М., 1990.

Экспонаты руками не трогать //День гнева. М., 1991.

  Костры в ночи // Однажды в сентябре. Мн., 1992.

  Дар речи // Китеж-1. СПб., 1992.

  Экспонаты руками не трогать; Что дозволено человеку // Кристалл памяти. Мн., 1992.

  Что дозволено человеку // Пристань желтых кораблей. М., 1993. (В соавторстве с Е. Дроздом.)

В журналах:

  Адепты адаптации // Неман. 1984. N11.

  Уцелеть до обеда // Рабочая смена. 1985. N11.

  Экспонаты руками не трогать // Рабочая смена. 1986. N 6.

   Что дозволено человеку // Парус. 1988. N 1. (В соавторстве с Е. Дроздом.)

Весь мир в амбаре // Парус. 1988. NN 10, 11.

  Костры в ночи / / Приключения и фантастика. 1989. N 4. (Б-ка журнала «Уральский следопыт».)

  Завтра наступает сегодня // Фантакрим МЕСА. 1990. N 1.

  Белое пятно на красном фоне // Приключения и фантастика. 1990. N 6. (Б-ка журнала «Уральский следопыт».)

  Иск из мезозоя // Фантакрим МЕСА. 1991. N 1.

  Нимфа с Литейного // Фантакрим МЕСА. 1991. N 4.

  Литературный агент // Фантакрим МЕСА. 1992. N 4.

Н. Новаш

В сборниках:

  В королевстве Кирпирляйн // В королевстве Кирпирляйн. М., 1990.

  Сон святого Петра; Сказка о джинне; Сочинение Бихевайля // Листья времени. М. 1990

  Семь с половиной минут; Что дозволено человеку // Кристалл памяти. Мн., 1992.

  Феникс // Однажды в сентябре. Мн., 1992.

  Что дозволено человеку // Пристань желтых кораблей. М., 1993. (В соавторстве с Б. Зеленским.)

В журналах:

  Эффект присутствия // Неман. 1984. N11.

  Коробка логисторов / / Юный техник. 1985. N 5.

  Бесполезное — бесплатно // Рабочая смена. 1987. N 8.

   Что дозволено человеку // Парус. 1988. N 1. (В соавторстве с Б. Зеленским)

Драма в Эфесе // Родник. 1988. N 5.

  Скорпион // Уральский следопыт. 1988. N 5.

  Стоять, бараны // Парус. 1988. N 7.

  Троглодиты Платона // Металлург. 1989. N 1.

  В раю мы жили на суше // Фантакрим МЕСА. 1990. N 1.

  Все золото мира и весь его блеск //Фантакрим МЕСА. 1991. N 1.

Некромант; Тринадцатый подвиг Геракла // Фантакрим МЕСА. 1992. N 5.

Конец легенды // Фантакрим МЕСА. 1993. N 2.

  Фэнтези — тоска по эпосу // Фантакрим МЕСА. 1993. N 3.

Б. Зеленский

Книги:

  Вечный пасьянс. М.: Прометей, 1990.

  Нимфа с Литейного. Свердловск: Ред.-издат. агентство, 1990.

В сборниках:

  Чтобы сделать выбор // Время покупать черные перстни. М., 1990.

  Пока не зашло солнце // Однажды в сентябре. Мн., 1992.

  Кристалл памяти // Кристалл памяти. Мн., 1992.

Ночь святого Христофора // Концерт бесов. Симферополь, 1993.

В журналах:

  Непрочитанная тетрадь // Неман. 1984. N 11.

  Чтобы сделать выбор // Неман. 1987. N 7.

  Сказка о джинне // Ма1а Гап(а$1ука. 1989. N 4(9). Польск.

  Сочинение Бихевайля // Фантакрим МЕОА. 1990. N 1.

  Ночь святого Христофора // Фантакрим МЕОА. 1991. N 1.

  Легенда о первом рассказе // Фантакрим МЕОА. 1991. N 3.

  Пока не зашло солнце // Полымя. 1993. N 8. Бел.

Н. Орехов и Г. Шишко

Книги:

  Белое пятно на карте. М.: Молодая гвардия, 1989.

  О вечности, о доблести, о славе. М.: Прометей, 1989.

  Планета, с которой не гонят в шею. М.: Прометей. 1989.

  Заповедник для человечества. М.: Прометей, 1990.

  Сумасшедшая книга. Мн.: Эридан, 1993.

В сборниках:

  Каждый день в 13-00 // Фантастика-86. М., 1986.

  Охотники за молниями // Фантастика-87. М., 1987.

  Имя для рыцаря; Белое пятно на карте; Верол Каторо; Вечный двигатель третьего рода // Имя для рыцаря. М., 1989.

  Давайте вместе; Ферраритет //В королевстве Кирпирляйн. М., 1990.

Каждый день в 13-00; Верол Каторо // Выдумки чистой воды: В 2 т. М., 1990. Т. 2.

Планета, с которой не гонят в шею // Листья времени. М., 1990.

  Белое пятно на карте // Румбы фантастики-89. М., 1990.

  Отдых у моря // Гея. М., 1990.

  Планета, с которой не гонят в шею // Однажды в сентябре. Мн., 1992.

Ферраритет; Эмоскафандр // Кристалл памяти. Мн., 1992.

В журналах:

  Вечный двигатель третьего рода // Вокруг света. 1985. N 9.

  Трамвай на улице Липовой // Юный техник. 1986. N 3.

  Эмоскафандр // Уральский следопыт. 1986. N 8.

  Отсюда не гонят в шею // Наука и техника. 1987. N 4.

  Странная книга // Вокруг света. 1987. N 9.

  «Робин Гуд» Сережка Лазарев // Юный техник. 1988. N 1.

  Я изобрел машину времени // Бярозка. 1988. N 6. Бел.

  Имя для рыцаря // Наука и общество. 1989. N 1.

А. Потупа

Книги:

  Бег за бесконечностью. М.: Молодая гвардия, 1977.

  Бег за бесконечностью. Будапешт: 1980. Венг.

  Бег за бесконечностью. София: Наука и изкуство, 1980. Болг.

Фантакрим-ХХ1. М.: Прометей, 1989.

  Эффект лягушки. М.: Прометей, 1989.

  Голая правда о голом короле. М.: Прометей, 1989.

В сборниках:

  Эффект Лакимэна // Фантастика-84. М., 1984.

Отравление // Исчезнувший убийца. Баку, 1989.

Эффект лягушки // Кристалл памяти. Мн., 1992.

Ловушка в цейтноте // Однажды в сентябре. Мн., 1992.

В журналах:

  Проходная пешка // Неман. 1976. N 7.

Таймкипер, или Горький глоток будущего // Парус. 1988. N 7.

  За триста лет до триллиона, или Кое-что о демографических капканах // Парус. 1989. N 2.

  Эффект лягушки // Парус. 1989. N 7.

  Таймкипер, или Горький глоток будущего // Фантакрим МЕСА. 1990. N 1.

С. Трусов

Книги:

  Западня. М.: ВААП-информ, 1990.

Бокал красного вина. Л.: Смарт, 1990.

Карнавал. Мн.: Юнацтва, 1992.

В сборниках:

  Сенька // Магический треугольник. М., 1990.

  Экзамен на невероятность; Треугольник на сером фоне; Карнавал // Листья времени. М., 1990.

  Бегство // Время покупать черные перстни. М., 1990.

  Игра случая; Слушайте звезды // Слушайте звезды. М., 1991.

  Искажение II Вдова колдуна. М., 1991.

  Курсы повышения квалификации // Белый шаман. М., 1991.

  Слушайте звезды // Однажды в сентябре. Мн., 1992.

В журналах:

  Исполнители желаний // Рабочая смена. 1985. N 7.

  Наблюдатель // Рабочая смена. 1985. N 9.

  Долгое мгновение Гирсона // Рабочая смена. 1985. N 10.

  Экзамен на невероятность // Рабочая смена. 1986. N 4.

  Операция «Летучая мышь» // Рабочая смена. 1987. N 10.

  Бегство // Уральский следопыт. 1988. N 9.

  Военная хроника под барабанную дробь крупного калибра // Парус. 1989. N 7.

  Военная хроника под барабанную дробь крупного калибра // Фантакрим МЕСА. 1990. N 1.

  Портрет в городском пейзаже // Фантакрим МЕСА. 1991. N 2.

  Феномен Архимеда // Фантакрим МЕСА. 1992. N 5.

  Синдром возгорания // Фантакрим МЕСА. 1993. N 1.

  Как зреют таланты // Вожык. 1993. N 5. Бел.

  Контакт, или Несколько мыслей и диалогов, подслушанных долгим зимним вечером XXI века. М.: Прометей, 1990.

  Ловушка в цейтноте. Мн.: Эридан, 1990.

  Открытие Вселенной — прошлое, настоящее, будущее. Мн.: Юнацтва, 1991.

Нечто невообразимое. Мн.: Эридан. 1992.

СОДЕРЖАНИЕ

В. Н. Шитик ГАЛАКТИКА У КАЖДОГО СВОЯ ................................... 3

Тернистый путь звездного жанра................................................. ............. 4

Вечно новые «вечные вопросы»........................................ ......................... 7

Скоро сказка сказывается........................................... ............................... 16

По волнам времени............................................... ..................................... 23

Земные парадоксы Вселенной............................................. ...................... 34

Перед нелегким выбором............................................... ............................ 42

Приглашение в мечту................................................. ................................ 50

Постижение непостижимого......................................... ............................. 60

Разящие стрелы................................................ .......................................... 77

Компас в океане фантастики............................................ ......................... 88

Р. К. Баландин ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ.............................................. 97

Введение. «Фантакрим»............................... .............................................. 98

Глава 1. Истина человека.............................................. .............................102

Глава 2. Заповедник для человечества.......................................... ............122

Глава 3. Обретенный и утраченный Рай................................................... 140

Глава 4. Игра с самим собой?................................................ ....................159

Глава 5. Сказки нашего пространства-времени..................ч............... ......178

Глава 6. Невероятность реальности............................................ ...............196

Эпилог. Почва для умозрений............................................. .......................214

Библиографический список произведений

писателей «второй волны» белорусской фантастики................................218

https://fantlab.ru/edition80508

Аўтобус — зрэшты, адзіны, які хадзіў наўпрост да Дому прэсы зь ягоным запаветным акенцам касы — здавалася, чакаў толькі яго аднаго. Журналіст ускочыў на прыступку, ухапіўся за парэнчу і, аддыхваючыся (гады ўсё ж згадвалі пра сябе), задумаўся: "Значыць, так... Хачыку трэба аддаць, Майсееву... гэты можа пачакаць, Гаўрону... абавязкова! Ну, і праставіцца. Усё ж — выратавалі хлопцы, дзякуй ім".

Аўтобус крануўся, але абвестка пра наступны прыпынак не прагучала. Журналіст не зьвярнуў на гэта ўвагу і кінуў позірк на гадзіньнік: здаецца, усё ў парадку, ён ня спозьніцца. І толькі тады павярнуўся тварам да салёну, шукаючы кампосьцер. Тое, што ён убачыў, прымусіла Падбярэзскага, па меншай меры, задумацца.

Найперш зьвярнула на сябе ўвагу тое, што, апрача яго ды нейкага бамжоўскага выгляду мужыка, у салёне аўтобусу нікога больш не было. Па-другое, замест звыклых падрапаных, парэзаных крэслаў у салёне скрозь знаходзіліся труны. Розных памераў, рознай аздобы і выгляду, але — труны!

Тым ня менш рука журналіста аўтаматычна пацягнулася з талёнчыкам да кампосьцеру. Але ў гэты самы момант ягоны рух перапыніў мужчынскі голас:

— Кінь тое! Дарога аплачана ўжо.

Журналіст не зразумеў:

— Гэта які маршрут?

— Твой, твой, — адказаў мужчына і павярнуўся да журналіста.

Выглядаў ён сапраўды на самага звычайнага бамжа: зашмальцаванае паліто на ўсе сэзоны, зношаныя не адным пакаленьнем джынсы, такія ж самыя красоўкі. Адно, што не пасавала ягонаму выгляду, — гэта тоўстая амбарная кніга, занадта чыстая што да ягонай зьнешнасьці.

— Я на цябе спэцыяльна чакаў, — патлумачыў мужчына.

— Што значыць — спэцыяльна? — не зразумеў журналіст, — Я, здаецца, зусім не таксі замаўляў.

— Нашае таксі прыходзіць без замовы, — адказаў мужчына. — Ведаеш, у жыцьці кожнага чалавека надыходзіць час, калі ён ня мусіць сам замаўляць, куды ехаць. Проста яму звыш кажуць: час зьбірацца ў дарогу. Настаў час кінуць усё да рэшты і выпраўляцца.

— Мне здаецца, што я ня ў той аўтобус ускочыў, — прамармытаў журналіст.

— А іншыя на цябе сёньня і не чакалі, — усьміхнуўся мужчына.

Усьмешка гэтая была нейкая дзіўная. Ёсьць усьмешкі адкрытыя, шчырыя, калі праз іх нібыта відаць усю душу чалавека. Ёсьць усьмешкі крывыя, быццам даніна сытуацыі, калі за той усьмешкай хаваецца не прыязьнь, не гатоўнасьць прыйсьці да згоды, а нейкія падводныя камяні. Ёсьць, зрэшты, усьмешкі дзяжурныя, пратакольныя, за якімі нічога наогул не хаваецца.

Мужчына ўсьміхаўся так, як бацька, бывае, усьміхаецца, упершыню пабачыўшы свайго першынца.

— Спыніце аўтобус, я выйду, — запатрабаваў журналіст.

— Тое немагчыма, — разьвёў рукамі мужчына. — Так бы мовіць — экспрэс. Адсюль — і туды. Без прыпынкаў.

Праз шыбы аўтобусу ва ўсю біла сонца, цёплае веснавое паветра залятала ў салён праз адчыненыя вокны, і журналіст раптам адчуў усю недарэчнасьць сытуацыі. Ён ведаў: аўтобусы іншых маршрутаў тут сапраўды ня ходзяць, ён мусіць пасьпець да закрыцьця касы, атрымаць ганарар, вярнуць пазычанае і, у рэшце рэшт, адзначыць гэты сьвяты для кожнага журналіста ганарарны дзень з сябрамі ў якой знаёмай кавярні. Дык чаму тады гэты мужык загадвае яму гэтак раптоўна зьмяніць усе пляны?!

— Так, стоп! — крыкнуў журналіст. — Што такое?! Куды мы едзем?

— Якія ж вы ўсе, людзі, дзіўныя, — мужык пачухаў патыліцу. — Дзіўныя вы людзі, калі яшчэ жывыя. А як час надыходзіць — ніяк сьцеміць ня можаце.

— Што — сьцеміць?! — зароў журналіст, як пабачыў, што аўтобус зьвярнуў у зусім адваротны, чым яму было патрэбна, бок.

— А тое, што — усё, — неяк сумна ўсьміхнуўся мужчына. — Мяне, дарэчы, Харонам завуць. Але як для цябе — Хароныч.

— Я выходжу. Хопіць жартаў, — сказаў журналіст. — Во табе прабіты талён, спыняй аўтобус і — бывай здаровы.

Хароныч засьмяяўся. Сьмех гэты быў нейкі дзіўны: сухі, патрэсканы, але неўзабаве ён зьмяніўся ў кашаль. Аўтобус стаяў на скрыжаваньні, перад ім пераходзілі дарогу людзі, пра нешта гаманілі, маладыя нават цалаваліся, міліцыянт пасярод дарогі круціў паласатай палачкай. І ўсё гэта яшчэ больш дадавала сытуацыі неверагоднасьці, нерэальнасьці.

— Так, — паспрабаваў супакоіць сябе журналіст. — Давай спачатку. Мне трэба ў Дом прэсы. Там я атрымаю ганарар, вярну пазыку сябрам, зь якімі мы потым возьмем па якой сотцы і разыдземся па хатах. Узрост такі, што ўжо не па дзеўках лётаць. Што мне замінае не зрабіць гэта?

— Ды вось тое, — адказаў Хароныч і расчыніў перад тварам журналіста амбарную кнігу.

— Ведаеш, я ўвогуле ня самы галоўны ў нашай канторы, — растлумачыў ён. — Я толькі выконваю тое, што мне спушчана кіраўніцтвам. А на гэты дзень сярод іншага мне дадзена каманда: журналіста Падбярэзскага даставіць па месцу прызначэньня. Калі — ня я вызначаю. Ня я і вінаваты. Я толькі выконваю тое, што мне загадалі. Вось, сам зірні.

Хароныч паднёс да твару журналіста кнігу.

— Вось, бачыш, гэты дзень, сьпіс людзей. Вось тваё прозьвішча сярод іншых. Значыць, ты мусіш ехаць ня ў Дом прэсы, а са мной.

— Куды?! — крыкнуў журналіст.

— А куды яшчэ Хароныч людзей возіць? Ці не табе ведаць, журналіст?

Падбярэзскі ледзь учапіўся за парэнчу, каб ня ўпасьці. Не, сто грамаў каньяку, якія ён ужо выпіў у рэдакцыі газэты, дзе пакінуў заказаны артыкул, не маглі быць нагодай для такіх вось глюкаў. Безумоўна, узрост ужо не такі маладзецкі, каб вытвараць подзьвігі, але, здаецца, чорныя коткі праз вочы яшчэ ня сноўдаюць, папялушкі ў ложак не цягнуць, каб такое вось бачыць, як пры жыцьці.

— Дык я што — памёр? — ледзь прашаптаў журналіст.

— Амаль, — адказаў Хароныч. — Табе засталося ўсяго нічога. Ды й ложак табе ўжо падрыхтаваны.

Ён паказаў на адну з трунаў.

— Сябры твае парупіліся. Добрую замовілі. Дрэва вытрыманае, не сырое, без праблем вынесуць. Абіўка фацэтная, не малыя грошы каштуе. Падушачка вось натуральная, не паралён табе які. Цябе й пры жыцьці людзі паважалі. А таму, бачыш, усё зрабілі па поўнай праграме!

— Стоп, Хароныч! — запярэчыў журналіст. — Хлопцы што, загадзя заплацілі?

— Не, ты што? — адказаў мужчына. — Ты зараз знаходзішся быццам ва ўмоўным часе. Тое, што ты бачыш, — гэта нібыта праекцыя таго, што толькі неўзабаве адбудзецца. А засталося... зрэшты, ня трэба табе ведаць, колькі засталося. Яно ж можа ў любы момант...

— Блін! — журналіст закруціўся па салёну аўтобусу, як вугор на патэльні. — Што гэта значыць? Стоп, маўчы, мужык! А гэта значыць тое, што мае сябры, якім я сёньня не змагу вярнуць пазыку, змушаныя будуць яшчэ й дадаць свае, каб мяне пахаваць?! Ну ты зусім збрэньдзіў, Хароныч!

— Не. Ты памыляешся. Бо са мной яшчэ пагаманіць можна. Але вось я паглядзеў бы на цябе, калі б на маім месцы апынулася тая кабета, што з касой праз плячо ходзіць. Зьменьніца мая. Што б ты ёй казаў, як бы аргумэнтаваў?

— Ідзі ты ў сраку, — адказаў журналіст і адвярнуўся да акна.

— Ты ў мяне сёньня апошні, — растлумачыў Хароныч. — Я ведаў, што фрукт ты — той яшчэ, вось і пакінуў на дэсэрт. Прабач! Можа, калі б я раней прыехаў, менш бы эмоцый было.

— Я не пра эмоцыі! — адказаў журналіст. — Я — пра ўласны гонар. Ты што, сапраўды ня мог загадзя папярэдзіць? Намякнуць нечым? Ды хоць бы якім сардэчным прыступам? Лядышкай з крышы? П'яным за рулём? Ну дык уяві сабе: што пра мяне цяпер будуць думаць сябры? Маўляў, зваліў у нябыт, а даўжок не вярнуў. Тым ня менш я катэгарычна не хачу пайсьці ў лепшы, як нехта сьцьвярджае, сьвет несумленным чалавекам. Бо гонар маю. Сьпярша мушу выканаць тое, што належыць, а ўжо потым — няхай гарыць мая адрына!

— Колькі я такога наслухаўся! — уздыхнуў Хароныч і зноў разгарнуў кнігу. — Вось, глядзі. Бізнэсмэн. Прапаноўваў мне вялікія грошы. Калі зразумеў, што тое не жарт, прапанаваў адразу ўтрая больш. Заўваж — наяўнымі, каб толькі яшчэ тры дні яму даў, каб ён закрыў усе справы, з кампаньёнамі разьлічыўся. Ну адкуль я вазьму тыя тры дні? Вось судзьдзя. Працаваў не па сумленьню, а так, як зьверху казалі. Чорны чалавек! Столькіх засудзіў за п'яны грош! Ён наогул прасіў адзін толькі дзень, каб пакаяцца, для газэты напісаць усё, як было, назваць усіх, хто яго прымушаў засуджваць ні ў чым не вінаватых. Ты думаеш, мы там — нічога ня бачым, ня чуем, газэт не чытаем, у Сеціве ня корпаемся? Усё ведаем, усё мы разумеем і помнім. Таму дзе той дзень для такіх, нават гадзіна? Паехалі! А вось тут ляжыць дыктар тэлебачаньня. Ведаеш, чым ён апраўдваўся? У мяне, маўляў, выйсьця не было. Маўляў, мусіў чытаць тое, ад чаго самога ванітавала, але ж нідзе больш так не плацілі, як за такую хлусьню. За хлусьню вось і едзе цяпер заўчасна. Думаю, быў бы прыстойным чалавекам — далі б адтэрміноўку якую.

— А чаму раптам я?! — не зразумеў журналіст.

— Кампанію трэба разбавіць, відаць, — растлумачыў Хароныч. — Не адну ж поскудзь штодня на той сьвет сплаўляць. Там такой хапае. А плян па прыстойных, прабач, у нас таксама існуе.

Тады журналіст не стрымаўся, і, паказваючы на маленькіх памераў труну, ледзь не схапіў Хароныча за грудкі:

— А гэта — што?! Добра, бізнэсоўцы, вертыкальшчыкі, прадажныя дыктары... Я разумею: можа, й ня самыя і не заўсёды лепшыя людзі. Але чаму ж ты, гад, дзяцей з намі цягнеш?! Яны — у чым вінаватыя?

Хароныч адрэагаваў на дзіва спакойна.

— Калі выпадае дзяцей забіраць, павер, у нас таксама ня самы лепшы настрой. Аднак сёньня ў маім сьпісе дзяцей няма.

— Дык што ж гэта? — не зразумеў журналіст.

— Сам паглядзі, — адказаў Хароныч і гучна захлопнуў амбарную кнігу.

Журналіст Падбярэзскі наблізіўся да маленькіх памераў труны і, зьбялеўшы, адкінуў вечка. Тое, што ён там убачыў, не магло ня ўразіць: укладзеныя акуратна радкамі, у труне ляжалі кніжкі Купалы, Коласа, Багдановіча, Быкава, Мележа, Някляева, Сыса, Глёбуса...

— Ты, гэта... што такое? — не зразумеў журналіст. — Чаму гэта тут?!

— Ды таму, — растлумачыў Хароныч, — што сёньня памерла беларуская мова. І я мушу справадзіць яе ў лепшы сьвет — сьвет мёртвых. Туды, дзе здаўна латынь жыве.

— Как — умерла?! — не зразумеў журналіст.

— Да вот так, элементарно, благодаря государственной политике и молчаливому согласию самих же белорусов, — растлумачыў Хароныч. — Мне, честно говоря, весьма жалко. Я сам потеряю добавку к зарплате. Нам ведь доплачивали еще и за знание языков. А коль нет языка — нет и доплаты.

— Бред какой-то! — журналіст схапіўся за галаву. — Этот ваш городской транспорт — полная чума!

— Прости, я не отвечаю за ваши общественные маршруты, — адказаў Хароныч. — Мне действительно очень жаль. Я люблю белорусские песни. Таких плачей над умершими, как в Беларуси, я нигде в мире не слышал.

Журналіст рвануў на сабе куртку. Гузікі сыпанулі на салёну аўтобуса, як прусакі. Ён мусіў нешта зрабіць, таму што абсурднасьць сытуацыі дасягнула апагею. Гэта проста ня ўпісвалася ні ў якія рамкі. Добра, былі выпадкі, калі яны сапраўды з сябрамі перабіралі ўсё магчымае, траплялі ў міліцыю, потым раніцай разьбіраліся з жонкамі, тлумачылі нешта на рабоце. Але ў параўнаньні з тым, што здарылася сёньня, увесь сусьветны абсурд разам узяты адступаў на задні плян. Толькі таму, што ўсё гэта немагчыма было уявіць нават у самых вар'яцкіх трызьненьнях. Проста таму, што такіх трызьненьняў наогул не існавала.

— Хароныч, — сказаў журналіст. — Я тебя прошу. Честь для меня — главное. Я никогда в жизни не врал. Стой! Не так! Точнее: старался не врать. Я всегда старался держать слово. И очень не хочу уйти в мир иной другим. Человеком, который не сдержал слово. Я очень тебя прошу: дай мне полсуток.

— Ты, Подберезский, как и все другие, — просишь. Вы все одинаковые.

— Да, прошу! Денег вот тебе — не обещаю. Нет их у меня и никогда не было. Потому что не воровал. И не предавал. И все, что мне остается, — это сдержать слово, вернуть долги. А вот уж после — что хочешь! Забирай меня в любой момент. Но, поверь, я не могу уйти, не выполнив данного слова.

Хароныч задумаўся. Ён пагартаў сваю кнігу, нешта прамармытаў пад нос, пазначыў асадкай, потым спусьціў акуляры на кончык носа і ўважліва паглядзеў на журналіста.

— Так... Как говорят, есть варианты. Завтра я должен забирать из Дома прессы твоего коллегу. Русского. Очень мне он, признаться, не нравился. Приехал из России, работал на киностудии, снимал фильмы о белорусской культуре, а когда оказался не у дел, пошел в газету и начал гадить на белорусов. Заберу-ка я его сегодня, вне плана. А ты... Считай, получил отсрочку. Только вот распишись здесь. Мол, ознакомлен, предупрежден. Со всем согласен. И до встречи завтра. Учти: в виде исключения. Только на сей раз — без душещипательных бесед. Я приехал и забрал, без предупреждения.

На тым яны і вырашылі. Аўтобус павярнуў і праз нейкія дваццаць хвілінаў падруліў да будынку. Журналіст Падбярэзскі вываліўся з аўтобусу, уздыхнуў на поўныя грудзі і скіраваўся на ватных нагах да Дому прэсы, ля ўваходу ў які стаяла карэта хуткай дапамогі. Ён яшчэ пачуў: "Женечка только включил чайник, как — бабах!"

Але каса на шчасьце яшчэ працавала. Журналіст атрымаў ганарар, падняўся на паверхі, раздаў пазыкі, пасьля чаго разам з сябрамі пайшоў у бліжэйшую кавярню, дзе праз не адну чарку звыклага напою хутка забыўся на ўсё тое, што здарылася зь ім у апошнія гадзіны.

Прафэсія журналіста не вымагала Падбярэзскага адзначыцца на прахадной дакладна а восьмай раніцы. Ён прачнуўся на пачатку адзінаццатай і заўважыў, што пакінутых на фартэпіяна грошай — рэшткі ганарару — не было. Значыць, жонка пайшла ўжо на працу.

"Хорошо вчера посидели", — адзначыў сам сабе журналіст і раптам адчуў: нешта ня тое. Неяк няўтульна яму зрабілася. Быццам нехта ў роце язык яму памяняў. І думаў ён ня так, як штодня. "Это же, блин, привидилась вчера какая-то херня невообразимая!", — падумаў журналіст. Тады ён, спрабуючы ўжо ні пра што ня згадваць, пайшоў чысьціць зубы. Згатаваў каву, прагледзеў тэленавіны, апрануў сьвежую кашулю, прычасаўся. Можна было кіравацца на працу.

Каб сесьці ў тралейбус, журналіст Падбярэзскі мусіў перайсьці шырокую вуліцу. Крочыць да сьветлафору было далёка, дый мала хто тут, насупраць прыпынку, зважаў на тыя правілы. І як толькі журналіст адзначыў пэўны разрыў у руху аўтамашын, ён стрымгалоў кінуўся праз вуліцу, каб пасьпець на патрэбны маршрут.

А ў гэты час якраз набірала хуткасьць цяжкавагавая фура міжнароднай фірмы перавозак "Стыкс"...

1.04.2005