Александра Беляева и действительно еще никто из читателей не знал. А «Голова профессора Доуэля» — был первый его роман. Впрочем, за «Доуэлем» увидели свет «Человек-амфибия», «Продавец воздуха», «Борьба в эфире», «Человек, потерявший лицо», «Властелин мира», «Остров погибших кораблей», «Последний человек из Атлантиды», «Прыжок в ничто» и многое другое...

...Семнадцать романов, десятки рассказов и повестей, киносценарии и пьесы, бесчисленное количество научно-популярных очерков рассыпал этот человек за пятнадцать лет писательского труда по страницам журналов, альманахов и газет. Миллионы экземпляров книг на многих языках мира...

А вот о жизни этого человека, как ни странно, было известно очень немного. Даже почти совсем ничего... Не было, к примеру, ни одной фотографии писателя. Даже год его рождения в статьях старых энциклопедий был разный: в одних вроде бы писатель родился в 1884 году, а в других— в 1894. Ничего себе разница — в десять лет! А жил-то писатель и работал в наше время...

И рассказывали о нем почти легенды. По одной — что писатель когда-то в юности попал в катастрофу, и теперь, скованный гипсовым корсетом, неподвижно лежит в кровати, что он может только говорить и читать, а так как у него двигаются кисти рук, то он еще и пишет, как машина. Но все, что пишет, целиком выдумывает, потому что ни в каких Флоренциях и Па-рижах (а действие его романов подчас происходит то в Италии, то во Франции) не бывал... И что роман «Голова профессора Доуэля»—это как раз автобиографическая вещь, а голова Доуэля — голова самого Беляева...

Другие рассказывали, что писатель — сам в прошлом великий, но непризнанный хирург, и что Ихтиандр, человек с жабрами акулы, живущий в море, — это один из блестящих результатов операций, которые проделывал сам Беляев...

И третьи наконец рассказывали, что Беляев — это смелый путешественйик и что «Продавец воздуха», «Последний человек из Атлантиды» и «Рассказы профессора Вагнера» — это всего лишь описания его подлинных экспедиций —в Якутию, на поиски Атлантиды и в Африку...

И только сравнительно недавно, лет двадцать назад, ученые — исследователи литературы разыскали и документы, и фотографии, и многие материалы, по которым жизнь Александра Романовича Беляева стала и понятна и известна. И самое занятное, что многое из того неправдоподобного, что рассказывали о нем, было правдой, кое-что, конечно, выдумка, но было много удивительного, что и не выдумаешь.

Скажем, путешественник. Путешествовал Беляев, и еще как! Побывал во многих городах Европы. Рим, Венеция, Берлин, Париж, Марсель, Неаполь... Поднимался на самый кратер Везувия. Африку видел, но с борта парохода, который шел Средиземным морем. И даже — а это было в 1913 году — поднимался на гидроаэроплане и летал вдоль побережья близ итальянской Вентемильи. И это в то время, когда не каждый осмеливался довериться ненадежным еще крыльям первых самолетов... И если не бывал в Якутии или не искал Атлантиду, то путешествовал по Крайнему Северу и выходил в Баренцево море на траулере и наблюдал за работой глубоководных водолазов, осматривавших неизвестный затонувший корабль...

Ну, а ученый? Доля истины была и в этом. По

38

образованию Беляев был юристом и работал одно время в смоленском суде присяжным поверенным и вел сложные и запутанные процессы. А по знаниям и увлечениям он был, можно сказать, настоящий ученый-энциклопедист, да еще и профессии разные изучил неплохо. Владел в совершенстве несколькими языками, виртуозно играл на скрипке, участвовал как актер во многих пьесах (Станиславский приглашал его в свой театр в Москву), отлично изучил фотодело, глубоко интересовался медициной и особенно хирургией, работал в Одесском угрозыске, проводил опыты вместе с известными учеными-психологами. Вот какой это был удивительный человек!

А уж научная его любознательность была безгранична. Он читал почти все специальные журналы по технике, медицине, географии, истории, этнографии, зоологии...

А гипсовый корсет, а голова профессора Доу-эля? К сожалению, и здесь была доля правды. У Беляева был туберкулез позвоночника, и временами, когда болезнь обострялась, писателю приходилось неделями лежать в постели, а при ходьбе надевать специально изготовленный гуттаперчевый корсет. Но никто и никогда не слышал, чтобы писатель жаловался на свою болезнь, чтобы он унывал или хандрил. А если ему приходилось лежать, то и это время он использовал полностью — для того, чтобы читать и для того,

чтобы писать книги.

Но зато о многом легенды и не рассказывали. Не рассказывали, к примеру, о том, с какими известными и редкими людьми своего времени Александр Беляев общался и дружил—с учеными и артистами, гипнотизерами и дрессировщиками животных, авиаторами и писателями.

Борис Житков и Владимир Дуров, Бернард Кажинский и Яков Перельман, Николай Рынин и Константин Циолковский... Переписка и разговоры с ними, споры и обмен идеями и научными проблемами — все это давало Беляеву матери-

ал и темы для новых произведений. Помните его роман «Звезда КЭЦ»? А что такое «КЭЦ»? К — Константин, Э — Эдуардович, Ц — Циолковский. Роман родился после знакомства Беляева с великим теоретиком космических путешествий. А сам роман — о завоевании космоса. Константин Эдуардович очень ценил талант Беляева, а Беляев глубоко чтил великого ученого.

Не рассказывали легенды и о подлинном патриотизме Александра Беляева. Потому что, когда фашисты захватили город Пушкин, а Беляев не успел уехать оттуда, он отказался от предложения фашистов сотрудничать в газете и предпочел умереть от голода в холодном, неотапливаемом доме... Но ни единым своим словом не работать на врага...

И еще о чем не говорили легенды, так это о том, что писатель был человеком, который умел предвидеть будущее. Ведь все его произведения — это предвидения. «Человек-амфибия» — предвидение нашего времени, когда человек освоил океан почти так же, как и землю, «Голова профессора Доуэля» — тоже по нашим понятиям уже не фантазия, ибо хирурги наших дней делают даже операции на человеческом сердце!

А о космических романах Беляева и говорить не приходится. Недаром Александра Беляева любил читать Юрий Гагарин.

Как-то решили подсчитать: сколько научных идей в книгах известных писателей-фантастов осуществилось на деле, а сколько — нет.

И получилось, что у Жюля Верна из ста неосуществленными оказалось пятнадцать. У Герберта Уэллса — десять. А у Александра Беляева— только три! Он был не просто писатель-фантаст. Он был поистине человек, который умел предвидеть будущее.

Иллюстрация к роману А. Беляева «Голова профессора Доуэля» // Костёр (Ленинград), 1984, №3 – с.38-39

Но это мелочи. Главное в легенде о Беляеве то, что человек этот всю жизнь тяжко болел и почти не вставал с постели. Что он нигде не бывал, ничего не видал, и если и писал увлекательные романы, то все в них выдумывал.

Писал-де о Франции, но никогда там не был. Писал об Италии и тоже всякое сочинял...

Все это мне в один прекрасный день показалось странным. И я решил отправиться в путешествие по беляевской биографии.

Первые, что попалось мне в руки в Смоленске, где Беляев родился, было свидетельство о его рождении -- все как следует, с печатями и подписями, кое-где протертое, с завернувшимися уголками, с точной датой: 15 января 1884 года.

Потом я шел дальше и узнавал больше. О том, где и как учился Беляев, о его увлечениях -- музыкой, театром, фокусами, фотографией, литературой...

Дочь писателя, Светлана Беляева, припомнила сказку о Яшке Медной Пряжке -- сказку бесконечную, которую отец рассказывал ей каждый вечер, когда она ложилась спать, а засыпать не хотела, -- а его жена, Маргарита Константиновна, пересказала мне длинное продолжение "Человека-амфибии", -- как его думал писать сам Беляев...

Я зарылся в архивы и библиотеки, перелистал тысячи страниц журналов и газет, в которых Беляев печатался под многими псевдонимами.

И когда, наконец, собранные факты выстроились в систему, я вдруг мысленно увидел почти всю его жизнь, месяц за месяцем, год за годом.

Вот Беляев -- юрист и ведет блестящие судебные процессы. Вот Беляев -- актер и играет в театре главные роли. Вот он работает в уголовном розыске. Вот ушел в плаванье из Мурманска на рыболовном траулере... Бездна событий, дел, увлечений, встреч, симпатий, -- таяла легенда о прикованном к постели страдальце... Я узнал о его гладиаторской смелости, об энергии и воле, которых было отпущено Беляеву на троих.

В подшивке газеты "Смоленский вестник" за 1913 год на глаза мне попалась целая серия очерков, подписанных "Александр Беляев" и точно датированных -- число, месяц, год. Очерки о римских трущобах, о восхождении на Везувий, о замке, где был заточен герой романа "Монте-Кристо"... И наконец, рассказ о прогулке на гидроаэроплане.

Я листал этот очерк и вдруг начал проникаться теми первыми ощущениями человечества, только начавшего отрываться от земли, тяжело, неуверенно. На маломощных самолетиках, похожих на бамбуковые этажерки. Но -- бесстрашно... И одним ил таких бесстрашных людей был Александр Беляев, будущий автор "Воздушного корабля", "Прыжка в Ничто" и "Звезды КЭЦ".

И еще я читал этот очерк радостно. Потому что для меня закрывалась очередная страница легенды о Беляеве и раскрывалась страница его подлинной жизни -- жизни, в которой действительно была тяжкая болезнь -- и он мужественно с ней боролся, -- но были и странствия и приключения и много-много интересного...

О. Орлов

***

А.Р. Беляев "Прогулка на гидроаэроплане".

... Авиатор осмотрел наши шляпы. Моим «кепи» удовлетворился, натянув его мне больше на уши. Попросил снять пенсне, — чтобы не сдуло ветром. Легкую шляпу моего соседа авиатор заменил теплой вязаной «авиаторской» шапкой, закрывающей всю голову, кроме лица. Авиатор собственноручно натянул на голову моего товарища эту шляпу, чем вызвал восторг собравшихся на берегу мальчишек.

После того, как мы были превращены таким образом в авиаторов, наш «капитан» отдал приказ спускать аппарат в воду.

Пять или шесть рабочих подъехали в лодке, зацепили веревкой за одну из лодок гидроаэроплана и стали отвозить аппарат от берега, лавируя меж стоящих на рейде лодок и судов.

Когда все лодки остались позади, аппарат повернули к выходу из рейда.

Авиатор, стоя распоряжавшийся всеми этими работами, отставил свое кресло, освободив этим место для вращения рычага, пускающего мотор в ход, и не без труда повернул ручку рычага. Мотор стал выбивать дробь, и мы медленно начали продвигаться по бухте.

... Гидроаэроплан помчался со скоростью хорошей моторной лодки, вспенивая воду. Авиатор делал по бухте большой полукруг, чтобы направить аппарат в открытое море, против встречного ветра.

Это «водяное» путешествие показалось мне довольно продолжительным, может быть, потому, что скорее хотелось подняться на воздух. Мы описали дугу. Мол с маяком остался вправо, перед нами было открытое море.

Авиатор поставил мотор на максимальную скорость, оглушительная дробь перешла в однотонное жужжание, которое, казалось, стало тише. Лодки нашего аппарата резали волны, оставляя за собой белую, пушистую полосу пены.

Чем дальше выезжали мы в открытое море, тем выше были волны и тем больше качало наш аппарат.

Это уже не было «плавание». Наше движение походило на полет над водой отяжелевшей птицы.

Наступил момент отделиться от воды.

Авиатор с напряжением поворачивал рычаг. Хвост аппарата коснулся воды, передняя часть лодок приподнялась. Волны бросают под лодки целые водопады и разбиваются в белое облако. Точно какое-то сказочное чудище разыгралось с волнами... Волны бьют все сильней, и при каждом ударе аппарат нервно дрожит и, как раненая птица, делает порыв вверх, стараясь вырваться из этой кипящей белой пены. Но тяжесть одолевает...

Авиатор, покрасневший от усилия, «взнуздывает» аппарат вверх, и гидроаэроплан, повинуясь этому движению, как лошадь, становится «на дыбы», почти отделяясь от воды. Но сила тяжести побеждает опять, и аппарат снова грузно шлепается в воду своими лодками, поднимая тысячи брызг и весь содрогаясь.

Еще прыжок и еще падение... Так аппарат начинает скакать над водой все более и более гигантскими прыжками. И чем выше прыжок, тем с большею силою ударяется о воду.

Но вот постепенно удары начинают ослабевать. Еще несколько прыжков — и мы уже совершенно отделились от воды. Последний раз коснулись лодки своим задним краем хребта большой волны, разбили его в облако белой пыли. И сразу поднялись над водой на несколько саженей. Аппарат еще раз нырнул вниз, но уже не коснулся воды.

Наконец мы в воздухе! Море под нами уходит все ниже. Ветер начинает дуть с такой силой, что мешает смотреть. Веки закрываются, и надо усилие, чтобы раскрывать их.

Мы поднимаемся все выше и одновременно заворачиваем к заливу. Аппарат наклоняется на повороте, и мы видим берег. Но как он из-

менился с высоты! Домики, окружающие залив, кажутся не белыми, а красными, потому что сверху мы видим только их черепичные крыши. Белой ниточкой тянется у берега прибой. А вот и люди на пляже, — черные точки. Они машут нам шляпами и зонтиками, мы отвечаем на их приветствие и двигаемся вдоль залива.

Горы приблизились. Ясно видно облако, засевшее в расщелине скал. Залив все более становится похожим на ярко раскрашенную географическую карту: голубое море, красные домики и коричневые скалы с пятнами темной зелени. Берега медленно проплывают мимо нас.

Аппарат движется совершенно плавно. Ни дрогнет, ни шелохнется. Временами кажется, что мы стоим неподвижно. Только порывистый ветер заставляет вспомнить, с какой головокружительной скоростью несемся мы вперед.

... Авиатор машет рукой, мы смотрим в том направлении, и перед нами развертывается, как в панораме, берег Ривьеры. Словно игрушечный, лепится на скалах Монакский замок ...

Рисунки С. Острова

Вероятно, с берега мы сейчас кажемся вместе со своим аппаратом не больше стрекозы. Но зато какая маленькая стала и земля! Позади нас итальянская Вентимилья, впереди французская Ницца, а посреди маленькое княжество Монако.

Пора возвращаться!

Авиатор делает вираж, и аппарат устремляется в открытое море. Вид его с такой высоты очаровал нас.

Горизонт поднялся и стоял над нами недосягаемо высоко, как завеса. Даль бесконечно расширялась. Я посмотрел вниз. Море из ярколазурного стало темно-синим, как ночное небо. Казалось, что мы летим меж двух сходящихся краями прозрачных полушарий: голубого— неба и синего — моря. Внизу, глубоко под нами проплывает большое трехмачтовое судно. А впереди пустыня, на горизонте которой смыкаются две бесконечности, неба и моря. И в этой пустыне видишь только край серенькой лодки, на носу которой сидит человек и управляет колесом. И послушная ему несется лодка в воздушном пространстве.

Иногда налетает порыв ветра, и лодка плавно поднимается, и опускается по широкой воздушной волне, и опять так спокойно, будто стоит неподвижно, ветром несется вперед.

Под нами прошло еще несколько судов и лодок, и мы опять увидали берег.

... Да уж наша ли это гавань? Но авиатор правит уверенной рукой, и скалы с каждым мгновением растут перед нами.

Чем больше мы приближаемся к берегу, тем заметнее становится, с какой бешеной скоростью несется аппарат.

Скалы все приближаются, грозной стеной вырастают под нами, а аппарат с той же бешеной скоростью, будто забыв о море, несется прямо на скалы.

Невольно шевелится мысль: успеет ли авиатор умерить быстроту полета и свернуть перед этой твердыней? Но аппарат по-прежнему летит на скалы. Наконец, крутой поворот, аппарат сильно накреняется в сторону поворота, и мы мчимся к бухте.

Вот и мол, и маяк.

Авиатор берет руль глубины, и мы начинаем «скатываться» с поднебесных высот вниз, точ-

но с ледяной горки. И опять обман зрения. Волны кажутся уж совсем близко от нас, а аппарат с прежней скоростью падает «носом» вниз и, кажется, еще мгновение — и он зароется в волны. Но это только кажется.

... Мотор с жужжанья переходит опять на частую дробь, аппарат становится почти параллельно воде, мы летим уже над самой бухтой. Несмотря на уменьшенную скорость, берега быстро мелькают мимо нас, как в окне курьерского поезда. Ход мотора все уменьшается, и аппарат приготовляется сесть на воду: передняя часть поднимается, хвост опускается. Еще момент — и аппарат мягко шлепает своими лодками в воду, поднимая целый каскад брызг...

Журнал "Костёр" №8 за 1971 г. , с. 43 — 45

Как-то в один несчастный день пришла мне вдруг фантазия взять перо и бумагу и написать фантастический рассказ. И название-то я ему дала самое несчастное — «Несбыв-шаяся мечта». Часто я потом вспоминала это название!

Но это потом, а тогда... тогда случилось чудо. Из «Ленинских искр» мне написали, что рассказ мои переслали писателю А. Р. Беляеву и надеются, что он мне в ближайшее время ответит.

И он ответил. Оказалось, что он живет на земле, и даже совсем недалеко, в городе Пушкине, до него не нужно лететь в космической ракете, а можно доехать самым обычным поездом. «Найти меня не трудно... Я живу во дворе кино «Авангард». Кино у нас единственное, все знают. Четырехэтажный дом во дворе. Третий этаж, кв. 34».

Мы с мамой решили поехать вдвоем — ей тоже хотелось познакомиться с известным писателем, да и мне не так страш-

но было с нею. Воскресенье 13 апреля 1941 года было солнечным ясным днем. Ровно в десять часов утра от перрона Витебского вокзала отошел поезд, и через полчаса мы были в Пушкине. Следуя указаниям письма, мы быстро дошли до кинотеатра, вошли во двор, ступили на лестницу... И струсили. Остановились у квартиры 34, постояли, посмотрели друг на друга, не решаясь позвонить... Где-то наверху хлопнула дверь, и я чуть не пустилась наутек, — но тут мама нажала кнопку звонка.

Дверь открыла немолодая женщина.

— Александр Романович Беляев здесь живет? — спросила мама.

— Да. Вам его самого нужно?

— Самого,— отважно сказала я. — Скажите ему, что мы приехали из Петергофа.

Она пригласила нас войти, предложила раздеться и ушла. Мое волнение достигло предела. Я лихорадочно сорвала с себя пальто, чувствуя всем своим существом, что он уже идет, что вот сейчас откроется дверь и он появится на пороге.

И вот дверь открылась и он вошел. Мне трудно сейчас, спустя двадцать пять лет, вспомнить его черты, у меня остались в памяти лишь густые черные брови и серебряные волосы, остался приветливый мягкий голос и крепкое рукопожатие в первую минуту встречи. Он пригласил нас в кабинет, извинившись, сказал, что ему недавно делали операцию, поэтому он должен лежать, и прилег на койку, а мы сели рядом.

Он уже прочитал к тому времени два или три моих рассказа и теперь заговорил о них.

Указал на их достоинства и недостатки, выбрал один для дальнейшей работы, подробнее остановился на нем. Я немного оправилась от волнения, старалась не пропустить ни слова и некоторые замечания его запомнила на всю жизнь. И сама обстановка этого разговора,кабинет писателя тоже остались в памяти как что-то необычное и чудесное. Везде книги, книги, куча журналов на столике, пишущая машинка... а на стенах семь больших рисунков, прежде всего привлекших мое внимание. Я сразу узнала два из них — на одном была изображена ракета в космическом пространстве, а на другом —схватка с шестирукими обезьянами, обитателями Венеры. Они были из «Прыжка в ничто». Заметив мой интерес. Александр Романович объяснил, что остальные иллюстрации к его книгам*3везда КЭЦ», «Под небом Арктики», «Подводные земледельцы», «Воздушный корабль» и еще одна не помню откуда. Кажется, он назвал автором художника Фитингофа.

Несмотря на всю мою робость и волнение, я все-таки

39

Рисунок к рассказу Л. Беляева «Над бездной» художника В. Куприянова

осмелилась спросить Александра Романовича, над чем он работает сейчас, и он охотно на этот вопрос ответил. Сказал, что пишет сценарий «Когда погаснет свет», уже кончает его, а потом «заберется на долгое время на Марс». Готовится к выходу его последний роман «Ариэль». «Вы прочитаете его первая», — сказал Александр Романович. К сожалению, «забраться на Марс» ему уже не удалось.

После этого первого посещения я была у него еще два раза в мае 1941 года. Каждый раз это был солнечный день, каждый раз, как межпланетный корабль, трогался десятичасовой поезде Витебского вокзала, каждый раз ровно в одиннадцать часов я все с тем же трепетом и волнением нажимала кнопку звонка у заветной двери. Наверное, я была тогда похожа на лунатика: я ничего не видела и не слышала вокруг, кроме Беляева. Не знаю, какая у него была квартира, сколько там было комнат, что было в этих комнатах. Помню, была большая комната, через

которую надо было пройти, чтобы попасть в его кабинет. Но однажды я обнаружила в ней присутствие столика: меня посадили за него выпить чашку кофе. Потом обнаружилось, что из этой комнаты есть дверь еще в одну комнату — туда, где жила Светлана, дочь Беляева. Светлана была больна, лежала в постели, и Александр Романович привел меня к ней.

Разумеется, она тоже писала научно-фантастические рассказы. Не знаю, сколько ей было тогда лет, я решила, что лет двенадцать. Комната ее была полна игрушек, а она, полулежа в постели, охотно и непринужденно читала нам рассказ, который назывался «Притяжение магнита». Если бы она знала, как я ей завидовала!

А сам Александр Романович прочитал мне начало и рассказал конец своего нового рассказа, над которым работал в то время. Назывался он «Роза улыбается». Речь в нем шла о девушке из капиталистического мира, которую никуда не принимали на работу из-за ее печального лица. Везде нужны были служащие с веселыми, улыбающимися лицами, а Роза не могла улыбаться, у нее было большое горе. Тогда она решилась на пластическую операцию, и на лице появилась вечная улыбка. Но глаза оставались грустными, и ее все-таки не принимали на работу. Наконец ей повезло, она устроилась в похоронное бюро — там нужна была именно такая улыбка.

Собираясь уходить, я попросила у Александра Романовича что-нибудь почитать из его книг. Он задумался: «Что бы вам дать? Мне самому как-то больше всего нравится «Властелин мира», но здесь у меня нет ни одного экземпляра, все в Москве. Я вам дам последнее, что у меня вышло». И он дал мне «Звезду КЭЦ».

Так с книгой в руках я и ушла от него в этот день. И больше мне уже не пришлось его увидеть — через месяц началась война. Вскоре пришла ко мне последняя весточка от него — почтовая открытка:

«Дорогая Люда! Простите за молчание. Рассказ ваш я получил. Был страшно занят работой и не мог прочитать и ответить. Теперь уж «литературную учебу» придется отложить до мирного времени. Когда можно будет приехать, привезете и книгу. Если понадобится раньше — напишу, тогда можно будет выслать по почте.

А вы продолжайте литературную работу—поскольку позволяет время и обстоятельства. Привет маме. Светлана шлет Вам привет. Она все лежит.

А. Беляев»

Война разбросала людей в разные стороны, и я тоже была заброшена далеко от Ленинграда, от заветного Пушкина. Мы попали в оккупацию и много дней брели по дорогам, таща на себе то, что успели захватить из дому. Но где бы я ни была, я всегда, как самое дорогое, берегла письма Беляева и его книгу. Часто, перечитывая желтые почтовые открытки, я вспоминала часы, проведенные у любимого писателя, вспоминала его слова, его советы и верила, что снова увижу его, снова приеду к нему после войны.

К сожалению, надежды не. сбылись. Уже в самом конце войны я узнала, что он умер в Пушкине, в начале 1942 года. Долго не могла я в это поверинть, но все оказалось правдой: Беляева больше не было в живых. Мне осталось несколько его лисем. книга и память о встоечерним как о самом большом счастье в моей жизни.

Статья о встречах с писателем-фантастом] / Рисунок к рассказу А. Беляева «Над бездной» художника В. Куприянова // Костёр (Ленинград), 1967, №8 – с.39-40

В нем, прежде всего, останавливает внимание рост. Большинство писателей сходится на том, что марсиане должны быть очень высокого роста, примерно, вдвое против человеческого, исходя из того, что сила притяжения на Марсе невелика.

Однако, уже в этом рассуждении может быть допущена логическая ошибка: учитывая меньшую силу притяжения, сторонники высокого роста, марсиан допускают, как одно из бесспорных положений, что на Марсе сила развития организмов такова же, как и на земле. Однако, это может быть и иначе. Если бы семя земного растения или человеческого ребенка выросло на Марсе, то там земной «заряд» жизненной потенции (силы), встречая меньшее сопротивление притяжения, разумеется, мог бы дать более высокие «всходы». Но процесс роста на Марсе, тесно связанный с общими условиями жизни планеты, может протекать более вяло и замедленно[5]). И тогда рост марсиан окажется не выше, а скорее ниже земного, приближаясь к соотношению, существующему между ростом человеческого существа и величиной планеты. Поперечник Марса немного больше половины земного.

Если же на Марсе люди не столь высоки, то едва ли им окажется полезен и их «хобот», тем более, что разреженная атмосфера Марса требует усиленного обмена воздуха в легких, что скорее должно бы повести к укорочению носа и увеличению ноздрей для большего захвата воздуха.

Ведь даже на земле, при одинаковом на всей ее поверхности протяжении, встречаются племена пигмеев. Очевидно, сила притяжения не является решающей для роста.

Мало обосновано и наделение марсиан глазами в виде выдвигающихся и сдвигающихся подзорных трубок: изучение глазного аппарата земных животных и людей показывает, что работа «наведения на фокус» происходит в самом глазу (способность глазного хрусталика при помощи особых мускулов увеличивать кривизну своих поверхностей). «Трубки» лишь затрудняли бы эту работу. Притом, изучая эволюцию вида от обезьяны до человека, мы замечаем развитие глаза в сторону их большего «выпячивания» из главных орбит, хотя общее изменение формы черепа произошло весьма значительное.

Большое развитие ушных раковин, пожалуй, оправдывается более редкой атмосферой, слабее передающей звуки.

Существование у марсиан каких-то гусиных лап, вместо ступней, весьма сомнительно. Правда, почва Марса менее плотна, чем на земле, но ведь и все тела на Марсе весят почти втрое меньше, чем на земле. И потому марсиане едва ли нуждаются в широких ступнях для хождения, не проваливаясь в почве.

Наиболее научно-обоснованным следует признать существование у марсиан большого объема грудной клетки. Для того, чтобы вобрать в легкие достаточное количество кислорода из разряженной атмосферы Марса нужно обладать и большим объемом легких, а потому легкие, а с ними и грудная клетка должны быть увеличенного об’ема. Влияние плотности воздуха на об’ем груди мы можем наблюдать и на земле: в то время, как средний нормальный об’ем грудной клетки у человека 79 см., — у племени чоло, живущего в Перу на высоте 12 тысяч футов, об’ем груди достигает 92 см.

Фантастическое, но научно продуманное изображение предполагаемого типа марсиан. Необычайно развитая грудная клетка, хобото-образный нос, голенастые, как у аиста, ноги с перепончатыми пальцами, наконец, трубчатые глаза на огромной голове — все это, по предположению, оправдывается физическими условиями существования на Марсе. В руках марсиан мы видим странный инструмент, при помощи которого они дробят почву своей планеты. Посреди рисунка изображен обитатель земли — человек для сравнения с марсианином по отношению к росту и пропорциям частей тела.

Но все же и здесь мы должны оговориться, наделяя марсиан большой грудной клеткой, мы «персонизируем» их, допуская, что их организм для поддержания жизни должен поглощать то же количество кислорода, как и человеческий. А это не бесспорно: приспособляемость организмов безгранична, и на Марсе физико-биологические процессы, возникшие в иных условиях, могут протекать иначе.

Бесспорным остается только увеличенный об’ем головы марсиан. На эволюции человека (гомо-сапиенс) от обезьяны мы можем наблюдать безостановочный рост черепа в связи с развитием мозга. Идя дальше таким путем, голова человека через два миллиона лет может иметь вдвое больший об’ем. А так как Марс много старше земли, то и эволюция черепа у них должна уже подойти к такому об’ему.

Но американский журнал, не без основания наградив марсианина большой головой, оставил марсианам необычайно неразвитые тазовые кости, позабыв, очевидно, о таком естественном факте, как деторождение. Ведь, чтобы родить ребенка с такой головой, нужна и соответствующая ширина таза. Правда, увеличение таза, повидимому, несколько отстает от увеличения об’ема головы и у человека, недаром во всем животном мире самые трудные роды бывают у человека. И это несмотря на то, что об’ем таза у человека почти вдвое шире об’ема головы (примерно, 57:90 см. — у мужчины, 57:98—у женщины). Что же будет при обратном соотношении, когда голова будет вдвое больше об’ема таза?..

Так или иначе, марсиане, если они существуют, уже разрешили этот вопрос и могли бы дать нам ценные указания.

Но как спросить их об этом?..

А. Б.

http://epizodsspace.airbase.ru/bibl/vsem-...

Журнал «Всемирный следопыт" за 1925 год №7 , с. 77-79

Адъютанты не узнавали своего императора. Куда девались его сверхчеловеческое самообладание, его молниеносная решительность? Великий Наполеон, человек без колебаний, казался растерявшимся. Вспышки былой энергии сменялись у него целыми часами апатии или тягостного раздумья. То он требовал от Франции подкреплений, писал Сенату грозные послания, приказывал заготовлять провиант в Варшаве, Смоленске, рассылал своих генералов наблюдать за русской армией и воевать с собственными войсками, разбредавшимися по Москве. То вдруг уходил в себя и погружался в мрачное раздумье. Иногда подолгу смотрел на портрет сына, присланный из Франции накануне Бородинского боя, словно желая узнать судьбу империи и короны. .

Поздно вечером в нем вдруг вспыхнула былая энергия. Наполеон вызвал Даву и долго совещался с ним.. АдъЮтанты, • стоявшие за дверью, слышали'', как он возбужденно говорил Даву:

— Мы много потеряли людей?. Ну, что Же? Навербуем русских. Они хорошо умеют драться и их много. Я уже отдал приказ о вербовке.

— Да, но русские...— возразил Даву.

— Что-о? — воскликнул Наполеон, не терпевший возражений.

В это время явился один из адъютантов.

— А вот и вы! — И, обратившись к Даву, Наполеон сказал:

— Он нам сейчас расскажет, как идет вербовка русских.

— Ваше величество ... начал смущенно адъютант.

— К делу! Как цдет вербовка? . .

— Москва пуста. Русские бегут из сел и деревень.

— Ловить, расстреливать за отказ!

— Да, но,..

— Никаких но! Страхом и обещаниями можно заставить людей делать все!

— Да, государь, но что они делают?. ..

— Что еще? ..

— Наши вербовщики захватили в Москве нескольких крестьян, чтобы заставить сражаться в рядах наших войск ... — начал адъютант.

— Ну, и?.. — нетерпеливо перебил Наполеон.

— А чтобы они не бежали, им ставили на руку клейма...

— Подобно тому, .как на заводах клеймят лошадей? — улыбнулся. Наполеон. — Глупо. И дальше?

Один из крестьян спросил: что значит это клеймо? Ему ответили, что это знак того, что он теперь наполеоновский солдат. «Как! Я солдат Наполеона?!» воскликнул он, схватил топор, отрубил себе руку и, кинув ее к ногам присутствующих, сказал:

«— Нате, вам ваше клеймо!»

Наполеон быстро отступил на шаг назад и даже посмотрел на пол, словно это к его ногам была брошена''отрубленная рука, потом» чтобы скрыть свое волнение, круто повернулся, заложил руки назад и стал смотреть через окно на багровое небо.

Наступила зловещая пауза.

Чтобы смягчить впечатление от своего доклада, адъютант насмешливо промолвил:

— Тоже, нашелся лапотный Муций Сцевола!

— Как? — резко воскликнул Наполеон, повернувшись к адъютанту. И начал чеканить слова, как учитель перед бестолковым учеником:

— Этот безвестный мужик в лаптях, конечно, никогда не слыхал о Муции Сцеволе. Но в нем тот же дух. И если они все таковы, то это не смешно... («а страшно», хотел сказать Наполеон, но удержался.)

— Вы свободны! — почти крикнул он адъютанту.

Вербовка русских была прекращена, а с «лапотными Муциями» Наполеону еще пришлось встретиться, и они победили его.

Журнал "Костёр" №8. 1941 г., с. 18