| |
| Статья написана 2 октября 2017 г. 18:49 |
1. Осень сорок второго года вызывала у рейхсминистра Альберта Шпеера гамму противоречивых чувств. С одной стороны было, отчего впасть в уныние: неожиданный провал блицкрига, череда поражений под Москвой и Ростовом-на-Дону, затянувшаяся блокада Петербурга. Русские, которых год назад гнали до самой Москвы, теперь отчаянно цеплялись за каждый клочок земли. Было очевидно, что войскам Вермахта предстоит пережить еще одну ужасную русскую зиму. С другой же стороны: новинки германской промышленности должны сломить сопротивление Советов. Новые самоходные орудия не только опозорят советские танки, но и вселят в солдат уверенность в неизбежной победе Третьего Рейха. Эх, если бы не запрет фюрера, мы бы эти самоходочки за пару лет доусовершенствовали так, что русские КВ и "тридцатьчетверки" от одного вида взрывались бы! Крамольные мысли рейхсминистра прервал зуммер телефонного аппарата.
– Слушаю! – Господин рейхсминистр, – раздался в трубке голос адъютанта. – С вами хочет говорить Вальтер Дорнбергер. Он утверждает, что это очень важно. – Соедините! – Слушаюсь! – в трубке громко щелкнуло. – Здесь Шпеер, говорите! – Господин рейхсминистр, мне только что звонил Конрад Данненберг, это один из ребят Вернера фон Брауна. Говорит, к нему обратился один сумасшедший, предлагает свою разработку новейшего оружия. Как он утверждает, его оружие обладает феноменальной разрушительной силой. – Кто же этот сумасшедший? Имя? – Русский... – Русский? – Да, господин рейхсминистр, русский. Его имя Петр Гарин, сбежал из Советской России в начале тридцатых. Шпеер задумчиво побарабанил пальцами по столешнице. – Он готов предоставить чертежи, схемы своего оружия? – Никак нет! Говорит, что все чертежи у него в голове и показывать их он никому не собирается. – Тогда что же он хочет, этот Гарин? Миллион рейхсмарок или имение под Берлином? – Никак нет! Он просит всего лишь химическую лабораторию, пару подручных и кое-какие материалы для изготовления образца. Шпеер вновь помолчал, обдумывая услышанное. – И сколько времени ему потребуется на это? Три года, пять лет? Мы ждать не можем. – Он обещает устроить демонстрацию образца уже через две недели. Рейхсминистр напряженно думал, не обращая внимания на вежливое покашливание в телефонной трубке. Взвесив все pro et contra, Шпеер принял решение. – Скажите, герр Дорнбергер, кто-нибудь еще знает про этого русского? – Никак нет! Только вы, я и Конрад Данненберг. – Хорошо. Что в том списке материалов, которые запросил русский? Есть что-то ценное, редкое? – Никак нет! Я лично просмотрел, вполне обычный набор: приборы, реактивы… И еще несколько килограмм каменного угля. – Угля? – Так точно, господин рейхсминистр, каменного угля. – Хорошо, предоставьте ему все, что он просит. – Слушаюсь, господин рейхсминистр! – Разумеется, если в ходе работы ему вдруг понадобится еще что-то, немедленно докладывайте лично мне! – Слушаюсь, господин рейхсминистр! – Да, и объясните ему как-нибудь подоходчивее, что если через две недели он не сумеет продемонстрировать нам свое изобретение, то мы продемонстрируем ему работу наших газовых камер в одном из концентрационных лагерей. – Слушаюсь! Шпеер аккуратно положил трубку на рычажки аппарата, откинулся на спинку кресла и задумался. Спустя десять дней на полигоне Пенемюнде собралась довольно необычная компания. Обычно рейхсминистра Шпеера сопровождал внушительный эскорт помощников, адъютантов, посыльных и так далее. Встречал высокую делегацию сам фон Браун с не менее значительной свитой. Сейчас же в бункере собралось всего четверо: уже упомянутый Шпеер, Вальтер Дорнбергер и Конрад Данненберг. Рядом с Данненбергом топтался невысокий, худощавый субъект в штатском. В руках штатский держал небольшой саквояж. – Он говорит по-немецки? – поинтересовался Шпеер, брезгливо разглядывая русского. – Он говорит не только по-немецки! – Резко выпалил назвавшийся Гариным. – Если понадобится, он говорит по-английски и по-французски! – Хорошо. – Шпеер слегка опешил от нахальства русского, но решил до поры не реагировать. – Итак, вы утверждаете, что вы изобрели оружие невиданной силы? Если я правильно понимаю, в этом саквояже вы привезли образец. Так? – Совершенно верно! – Вы готовы приступить к демонстрации? – Да! – Тогда чего же мы ждем? Гарин рывком распахнул саквояж и выхватил из него металлическую трубку, более всего напоминавшую кларнет, только без раструба на конце. Вопросительно взглянул на Данненберга: – Прямо здесь? – Нет, – ответил Шпеер вместо Данненберга. – Выйдите наружу. Гарин расхохотался: – Что, боитесь за свои шкуры? Напрасно! Пока вы нужны мне, вам ничто не угрожает! Шпеер сжал зубы, сглатывая и эту дерзость. – Выйдите наружу. В двадцати метрах от бункера стоит мишень. Постарайтесь в нее попасть. – Как скажете! – отвечал Гарин и вышел из бункера. Данненберг смущенно кашлянул: – Господин рейхсминистр, я вынужден просить прощения за господина Гарина. Его поведение… – Бросьте! – Прервал подчиненного Шпеер. – Скажите, он вам уже показывал свое оружие в действии? – Никак нет, Гарин заявил, что до сегодняшнего дня никто ничего не увидит. – Будем надеяться, что ему есть, что нам показать. Тем временем Гарин появился перед бункером. Пружинистой походкой он прошелся перед смотровой щелью бункера. Увидел мишень – лист фанеры, изображающий вражеского солдата в полный рост. Взял "кларнет" наизготовку, будто ружье… Шпеер ожидал чего угодно: взрыва, столба пламени, клубов дыма и даже полного фиаско этого русского клоуна. Но то, что он увидел, превзошло все ожидания. В полнейшей тишине из "кларнета" возник огненный луч, толщиной с карандаш. Гарин начал медленно подкручивать регулятор на корпусе аппарата, луч становился все тоньше, пока не достиг толщины человеческого волоса. Гарин медленно навел "кларнет" на мишень. Луч, будто раскаленная проволока, протянулся к фанерному силуэту и разрезал его надвое. – Господи Иисусе! – изумленно прошептал Шпеер, промокая платком мгновенно вспотевший лоб. – Простите, господин рейхсминистр, вы что-то сказали? – Нет. Ничего. Пустяки. Пойдемте, господа, взглянем на эту штуку поближе! Не дав подчиненным даже рта раскрыть, Шпеер выскочил из бункера и быстрым шагом, почти бегом, направился к Гарину. Русский стоял все в той же позе, с аппаратом наизготовку, только огненный луч был выключен. – Ну, как вам мое изобретение? – Вынужден признать, герр Гарин, вы меня удивили. – И только-то? – насмешливо спросил Гарин. – Разве от удивления рейхсминистр выбегает из бункера, рискуя попасть под смертельный луч сумасшедшего русского? – Вы очень проницательны, герр Гарин, – процедил Шпеер сквозь зубы. – Благодарю! – изогнулся Гарин в шутливом поклоне. – А вы очень смелый человек. Или вы даже не заметили, что пришли один? Шпеер растерянно оглянулся под заливистый хохот русского. – Каковы смельчаки, а? – хохотал Гарин, тыча пальцем в сторону бункера. – Бросили своего шефа, спрятали задницы за толстые стены и ждут, чем тут дело кончится! Смелей, господа! Идите сюда! Я же сказал, что вам ничего не угрожает! Гарин внезапно оборвал смех. – Черт с ними, пусть сидят сколько влезет. Не будем терять времени. Я полагаю, вас интересуют возможности прибора. Шпеер молча кивнул. – Безграничные! Прикажите вашим смельчакам вылезти из укрытия и поставить что-то посолиднее, чем лист фанеры. – Какова дальность действия? – Выдавил из себя рейхсминистр. – Именно у этой модели предел тысяча метров. Но мне удавалось строить большие установки, которые имели поражающую дальность до десяти тысяч метров. – Вы уже строили такие аппараты раньше? И где же они теперь? – Уничтожены. – Лицо Гарина закаменело, будто ему напомнили о чем-то, чего он вспоминать не хотел. Но тут же Гарин вновь разразился смехом. – Господа, наконец-то вы рискнули к нам присоединиться! – приветствовал он подошедших. – Я как раз предлагал господину Шпееру распорядиться чтобы нашли более достойную мишень! – Дорнбергер! – Да, господин рейхсминистр! – Прикажите установить образцы новой брони для танков! – Но… – Выполнять! – рявкнул Шпеер, выплескивая сдерживаемое раздражение. Спустя некоторое время место картонной мишени занял массивный стальной лист. Данненберг счел необходимым дать некоторые пояснения: – Это экспериментальный образец для наших новейших тяжелых танков. Толщина листа сто двадцать миллиметров. Мы рассчитываем, что эта броня выдержит прямое попадание русского бронебойного снаряда калибром 152 миллиметра. Гарин зло усмехнулся: – Не рассчитывайте, что ваша броня выдержит прямое попадание моего луча! – Господин Гарин! Казалось, Шпеер готов сорваться во второй раз и высказать наглому русскому все, что он о нем думает. Но вместо этого спросил: – Господин Гарин, насколько сложно управлять вашим оружием? – Если ваши солдаты умеют обращаться с электрическим фонариком, то и с моим гиперболоидом управятся. Принцип тот же самый, только луч не светит, а сжигает. – Вы позволите мне испытать этот ваш… Как вы сказали? – Гиперболоид. Извольте, господин рейхсминистр. Гарин протянул Шпееру свой "кларнет". Гиперболоид оказался неожиданно тяжелым, несмотря на компактные размеры. – Осторожнее! – вскричал Гарин, видя как неуклюже принял его детище Шпеер. – Лучше я помогу вам! Гарин встал позади рейхсминистра, как обычно встают инструктора, когда обучают новичков стрельбе из винтовки. Пальцы Гарина с силой, которую вряд ли можно было предугадать при взгляде на его узкие кисти, сжали руки Шпеера. – Сперва наводим гиперболоид на мишень. – Гарин повернул гиперболоид в сторону листа брони. – Теперь смотрите сюда. Вот этой кнопкой мы включаем аппарат. Шпеер нажал указанную Гариным кнопку. Внутри гиперболоида что-то тихо загудело, корпус аппарата ощутимо нагрелся, к мишени протянулся огненный луч. В том месте брони, куда попал луч, мгновенно появилось красное пятно раскаленного металла. – Вы способный ученик, господин Шпеер! Теперь вот этим колесиком регулируем толщину луча. По часовой стрелке. Луч, повинуясь руке рейхсминистра, превратился в тонкую огненную нить. Из мишени брызнула расплавленная сталь. – Великолепно! Теперь давайте немного порисуем! Крепкие руки Гарина властно повели гиперболоид, очерчивая круг. Луч послушно вычертил в металле неровную окружность. Ничем более не сдерживаемый кусок брони с грохотом упал на землю, оставив после себя дыру диаметром около метра. – Невероятно!.. – прошептал изумленный Шпеер. – Но очевидно! – расхохотался Гарин. – Более того, вы проделали это своими руками! Теперь снова нажмите кнопку. Шпеер послушно нажал кнопку. Луч тут же исчез, гул внутри аппарата стих. – Видите, как все просто! – хохотнул Гарин, забирая гиперболоид из рук рейхсминистра. – Пойдемте, посмотрим? Вблизи зрелище показалось еще более впечатляющим: толстый лист металла, зияющий громадной дырой, и неровный металлический круг, лежащий на земле, минуту назад бывшие единым целым. Оплавленные кромки свидетельствовали, что металлу пришлось подвергнуться воздействию сверхвысоких температур. Но что источником этого адского жара был небольшой аппарат, поверить было невозможно. – Что ж, господин Гарин, вынужден признать: вы изрядно меня удивили. – Шпеер заметил язвительную усмешку, мелькнувшую на губах русского. – Ваш гиперболоид весьма эффективное оружие. Но не в таком виде. Понимаю, это только модель, предназначенная для демонстрации возможностей. Но теперь вам предстоит подумать, как из этого музыкального инструмента сделать оружие. – Я уже начал думать над этим. Полагаю, нет смысла вооружать гиперболоидами пехоту или авиацию. – Почему вы так думаете? – встрепенулся Дорнбергер. – Пехота предназначена для ближнего боя, а мой гиперболоид наиболее эффективен при работе на средних и дальних дистанциях. У самолетов же слишком большой радиус поражения, с высоты можно сжечь войска не только противника, но и свои. – Согласен. – Поддержал Гарина Шпеер. – Остаются танковые войска и флот. – Для начала возьмем танки, – словно отдавая приказ, заявил Гарин. – Полагаю, гиперболоид вполне можно установить вместо пулемета. – Прекрасно. Сколько вам понадобится времени на создание боевого образца? – Господин рейхсминистр, сперва обговорим условия. – Ну, хорошо… И какие ваши условия? – Во-первых, меня не устраивает мое нынешнее положение. – Вот как? Оно может измениться. Гарин хладнокровно пропустил мимо ушей скрытую угрозу и спокойно продолжил: – Сейчас я немногим отличаюсь от обычного рабочего ублюдка из лагерного барака. Теперь, когда вы убедились, что я не шарлатан, увидели на что способен мой гиперболоид, я требую предоставить мне нормальное жилье и полноценное питание. В конце концов, если вы хотите использовать мой потенциал на все сто процентов, то извольте создать условия не только для работы, но и для отдыха. Шпеер задумчиво глядел в непроницаемое, будто восковая маска, лицо Гарина. – Ну, хорошо, это требование разумно. Но, надеюсь, вы понимаете, что я не могу сразу предоставить вам полную свободу действий и перемещений. Что вы скажете, если мы переведем вас из барака в офицерское общежитие? Удобные комнаты, питание из офицерской столовой… – Иными словами, – перебил Шпеера Гарин, – вы оставляете меня за колючей проволокой, но в более комфортной клетке? Согласен! – Прекрасно. Что-нибудь еще? – Да. Мне нужны гарантии. – Пока что я могу вам гарантировать только одно – жизнь. – Этого мало! Вы должны гарантировать, что не будете предпринимать попыток украсть мое изобретение. Я реалист и прекрасно понимаю, что я жив, пока я вам нужен. – Господин Гарин, у вас опасная привычка говорить то, что думаете. Вам бы следовало поучиться дипломатии. – Бросьте! – сердито отмахнулся Гарин. – Я человек дела. А в интересах дела поменьше тратить время на болтовню. Вы принимаете мои условия? Шпеер досадливо поморщился. – Хорошо, я согласен продолжить сотрудничество на этих условиях. Но взамен потребую от вас соблюдать строжайшую секретность ваших работ и в кратчайшие сроки наладить выпуск боевых гиперболоидов. Попытаетесь продать свой аппарат кому-то еще – смерть. Будете тянуть с выполнением задания – смерть. И не надейтесь на легкую смерть в газовой камере! Вас будут медленно убивать до тех пор, пока вы сами не расскажете все секреты своего изобретения! Это понятно? – Более чем, – сухо отвечал Гарин. – Согласны? – Согласен. – Превосходно! Сколько вам нужно времени на производство боевой модели гиперболоида? – Десяти дней достаточно, если не будет перебоев с материалом. Рейхсминистр повернулся к Данненбергу: – Господин Гарин поступает в ваше полное распоряжение. Снабдите его всем необходимым, обеспечьте все условия для работы и отдыха. И помните: вы отвечаете за него головой. Не дожидаясь ответа, Шпеер направился к выходу с полигона. Сделав несколько шагов, рейхсминистр остановился и, обернувшись, добавил: – Запомните, господин Гарин: мы умеем наказывать врагов. Но и награждать друзей мы тоже умеем! 2. Ночь перед демонстрацией боевой модификации гиперболоида Гарин не спал. Объяснив надоедливому Данненбергу свою бессонницу волнением, Гарин солгал. Он был абсолютно уверен в успехе предстоящей демонстрации. Все получилось даже проще, чем Гарин предполагал изначально. Корпус пулемета MG-34 почти не потребовал доработки, чтобы вместить в себя детали гиперболоида. Это существенно облегчило задачу, поскольку не пришлось дорабатывать точку размещения пулемета в корпусе танка. Тем самым решилась проблема установки гиперболоида на уже готовые машины. С аппаратом также не будет проблем. Тем более что изготовлен был не один гиперболоид, а сразу полтора десятка. Гарин решил эффективно использовать образовавшийся запас времени, собрав несколько образцов. Мало ли что? Запас карман не тянет… Однако сон не шел. Гарин вновь и вновь прокручивал в памяти разговор со Шпеером. Слишком быстро рейхсминистр пошел на уступки. И ведь не обманул! Сразу с полигона Данненберг провел его в офицерское общежитие, где уже ждала готовая комната. Сам Данненберг поселился в соседней комнате и столь рьяно взялся играть роль няньки, что за эти неполные десять дней успел изрядно утомить своим присутствием. Но при этом Данненберг не делал никаких попыток вникнуть в принцип работы гиперболоида. Что же задумал Шпеер? Или, быть может, этот напыщенный немец действительно играет честно и никакой опасности нет? Гарин взглянул на часы, стрелки показывали начало четвертого часа. До начала демонстрации оставалось почти шесть часов. Гарин, не раздеваясь, лег на койку поверх одеяла и закрыл глаза. – Петр Петрович, вставайте! Голос Данненберга выдернул Гарина из забытья. Часы показывали восемь часов утра. – Надо же, – удивился Гарин, – а я ведь и задремал! – Это хорошо. Завтракать будете? – Нет, – чуть поразмыслив, ответил Гарин. – Чашку крепкого кофе и бутерброд. – Хорошо. Данненберг шагнул к двери. – Постойте, Конрад! – остановил его Гарин. – Что с техникой? Данненберг обернулся: – Все в порядке. Танк ночью отогнали на полигон. – Сколько гиперболоидов на полигоне? – Три, Петр Петрович. Два установлены на танке вместо пулеметов, и третий взяли в качестве ручного. – Превосходно! – Гарин рывком соскочил с постели. – Ну, тащите этот ваш кофе! Как и десять дней назад, до полигона ехали молча. Та же машина, тот же водитель и Данненберг на переднем сидении. Только на сей раз Гарин сидел сзади один, и в руках у него не было саквояжа с моделью гиперболоида. На полигоне их ждали не только Шпеер с Дорнбергером. Еще несколько человек в военных мундирах крутились вокруг танка Panzerkampfwagen IV. Увлекшись изучением танка, они не заметили, как рейхсминистр Шпеер поспешил навстречу прибывшим. – Господин Гарин! – вполголоса заговорил Шпеер, кивком головы отвечая на приветствие Данненберга. – Господин Гарин, прежде чем вы приступите к демонстрации, хочу напомнить: вы работаете в режиме жесточайшей секретности. Поэтому на время демонстрации прошу забыть ваше настоящее имя, для всех присутствующих вы – Ганс Шульц. И еще: поменьше эксцентричности. Гарин молча кивнул в знак согласия. – Отлично. Идемте, господа, нас ждут. Возле танка царило оживление. Судя по выражениям лиц, военные не понимали что именно модернизировано в представленной им машине. – Господа офицеры! – обратился к ним Шпеер. – Прошу внимания! Чтобы сэкономить время, мы сразу приступим к демонстрации нового оружия, после чего господа Данненберг и Шульц, работавшие над его изобретением, ответят на ваши вопросы. Господин Данненберг, прошу. – Как вы смогли убедиться, перед вами стандартный средний танк. В качестве мишеней мы установили несколько трофейных танков. Как можете видеть, на расстоянии пятидесяти метров от нас стоит легкий танк Т-26. В ста метрах отсюда мы поставили средний танк Т-34. И, наконец, в двухстах метрах стоит тяжелый танк КВ-1. Теперь я попрошу вас пройти в бункер, откуда вам будет виден весь процесс. – Идемте, господа! – произнес Шпеер и первым направился в бункер. Люди в мундирах неохотно потянулись следом, замыкающим шел Дорнбергер. Вооружившись биноклями, люди в бункере наблюдали как Данненберг и Шульц забираются внутрь танка. Не прошло и минуты, как из "пулемета" на башне возник ослепительный огненный луч, который в мгновение ока разрезал самый ближний русский танк. В это время из второго "пулемета" вырвался точно такой же луч и, протянувшись к Т-34, срезал ему башню. После чего оба луча превратили КВ-1 в искореженную груду расплавленного металла. На полное уничтожение трех танков понадобилось менее двух минут. Шпеер, хоть и ожидал увидеть нечто подобное, был поражен не меньше офицеров. Справившись с волнением, рейхсминистр произнес: – Ну а теперь, господа, пойдемте, рассмотрим это оружие повнимательнее. Вопреки опасениям Шпеера, Гарин предпочел остаться в тени, доверив Данненбергу право отвечать на вопросы. Сам он вышел на первый план лишь однажды, когда показывал простоту работы с аппаратом одному из военных. Под четким руководством Гарина офицер привел в действие третий гиперболоид и разрезал корпус обезглавленной "тридцатьчетверки". – Что ж, господа! – Снова взял слово Шпеер. – Здесь ничего интересного более не будет. Предлагаю перейти в помещение и продолжить разговор в более комфортных условиях. Разговор в "комфортных условиях" незаметно перешел в банкет с обильной выпивкой, участвовать в котором Гарин отказался наотрез. С показным сожалением (и с тайным облегчением) Шпеер отправил Гарина и Данненберга обратно в общежитие. В отличие от Гарина, Данненберг был бы не прочь остаться, но его мнения никто не спрашивал. Поэтому Данненберг покорно отправился восвояси, по пути успев похитить со стола бутылку коньяка. В машине Данненберг основательно приложился к содержимому бутылки, опьянел и в свою комнату добирался при помощи Гарина. Но, как это бывает с нечасто выпивающими людьми, Данненберг наотрез отказался ложиться спать. Ему хотелось общения. – Послушайте, Гарин, вы удивительный человек! Я вами восхищаюсь! Вы великий ученый! – Без ложной скромности: я тоже так считаю. Данненберг расхохотался. – Петр Пето… Петро… Ич-черт возьми! Почему у русских такие сложные имена? – Вы просто пьяны, Конрад. Утром вы произносили мое имя без запинки. – Действительно? Утром… Господи, как же я боялся этим утром! – Боялись? Вы? Данненберг утвердительно булькнул коньяком. – Уф… Конечно, боялся. Если бы сегодняшняя демонстрация провалилась, то это был бы конец всему. Карьера, жизнь… Все коту под хвост. Я ужасно рисковал, когда все поставил на темную лошадку. – Под темной лошадкой вы подразумеваете меня? – Не обижайтесь. Вас ведь никто не знал! Поставьте себя на мое место: к вам приходит никому неизвестный человек и говорит, что изобрел нечто великое. Кто он? – Жулик или сумасшедший. Но вы ошибаетесь, говоря, что я никому неизвестен. Данненберг удивленно вытаращился на Гарина. – Не понимаю. Гарин вздохнул. – Так проходит земная слава… Всего несколько лет назад я заставил говорить о себе весь мир, а теперь моего имени даже не помнят. От изумления Данненберг слегка протрезвел. – Кто же вы, Гарин? Гарин досадливо поморщился: – Мне неприятно об этом вспоминать. Неважно кем я был, важно кто я сейчас. – Но что с вами произошло? Как получилось, что вас забыли? – Роковая случайность и собственная глупость. Я совершил ошибку, вынужден был бежать. Яхта, на которой плыл я и несколько близких мне людей, попала в страшный ураган. Штормом нас выбросило на коралловые рифы. Яхта разбилась, люди погибли. В живых остались лишь двое – я и моя жена. Несколько долгих лет мы вели жизнь робинзонов на этом проклятом коралловом островке. Собирали раковины, ловили рыбу… Лишь в сороковом году меня случайно обнаружило итальянское торговое судно. – Вас одного? – Да! – А как же ваша жена? Погибла? – Я ее съел, – произнес Гарин с такой интонацией, что Данненберг понял: Гарин не шутит. – Вы?.. Съели?.. – Да, черт возьми! – вскричал Гарин, вскакивая с кресла. – А что мне оставалось делать?! Это идиотка что-то там неправильно посчитала и умудрилась забеременеть! Долгое время она скрывала свое положение, потом уже было поздно что-то предпринимать. Но питания с трудом хватало на двоих, третий неизбежно должен был погибнуть от голода. Зоя не хотела этого понимать! После родов жена уснула, я убил ребенка. Зое сказал, что ребенок родился мертвым, она не поверила и совершенно обезумела. Попыталась меня убить, мне чудом удалось избежать смерти. Я решил не ждать второй попытки и сам убил ее. Мой мозг, мой ум, мои знания! Все это гораздо ценней, чем свихнувшаяся баба. – Но зачем же вы ее съели??? – Очень кушать хотелось! Столько лет я питался устрицами и рыбой! Неужели я должен был дать протухнуть нескольким килограммам мяса? 3. Спустя примерно месяц после демонстрации гиперболоида в кабинете рейхсминистра Вальтер Дорнбергер докладывал Шпееру: – Как вы знаете, пять танков, вооруженных гиперболоидами, в обстановке строжайшей секретности мы отправили в распоряжение второго танкового корпуса СС. В настоящее время четвертая танковая армия, в состав которой входит этот танковый корпус, ведет бои на Сталинградском направлении. Согласно приказу, танки с гиперболоидами не принимали участия в глобальных сражениях и не приближались к линии фронта. Действуя с дальних позиций, гиперболоиды уничтожили несколько единиц вражеской техники и разрушили долговременную огневую точку русских. – Потери с нашей стороны? Дорнбергер замялся. – Один танк. – Как это произошло? – Нам не удалось пока выяснить достоверно. Все, что нам сейчас известно, что танк разрезан тепловым лучом гиперболоида. Командиры остальных танков утверждают, что луч шел со стороны русских. – А как это объясняет Гарин? – Он утверждает, что идентичного оружия у русских нет и быть не может. – Тогда каким образом тепловой луч попал в наш танк? – Гарин настаивает на том, что это результат преступной небрежности. Шпеер задумчиво барабанил пальцами по столешнице. – Ну, допустим. Что вы намерены делать дальше? Дорнбергер оживился и прошел к висящей на стене карте боевых действий. – Согласно данным фронтовой разведки, русские готовят прорыв южнее Курска. Цель операции: перерезать железнодорожную линию Курск-Белгород, тем самым лишив наши войска поддержки. Думаю, что на самом деле русские хотят провести разведку местности боем, возможно, это подготовка к более масштабной операции. Это косвенно подтверждается и составом группы. Если данные разведки верны, то прорыв будет осуществляться средними и легкими танками при поддержке самоходных артиллерийских установок. – Быстро прибежали, пошумели и убежали? – Так точно, господин рейхсминистр! Наиболее вероятное место прорыва вот тут, у железнодорожной станции Прохоровка. Командование приняло решение направить туда небольшую механизированную группу в составе: две новейших самоходных гаубицы "Оса", три противотанковых самоходных артиллерийских установок "Куница I", два тяжелых танка «Тигр I», шесть средних танков PzKpfw IV и пару легких танков "Рысь". – Сколько машин будет оснащено гиперболоидами? – Все, господин рейхсминистр! Все, кроме "ос" и "рысей". Шпеер выбрался из кресла и подошел к карте. – Скажите, герр Дорнбергер, а как вы собираетесь проконтролировать ход боя? Вдруг Гарин ведет двойную игру и у русских все же есть тепловой луч? Надо бы проверить, а? – Я уже подумал над этим, господин рейхсминистр. Здесь, – Дорнбергер ткнул в карту, – очень удобная высота, оттуда все поле боя как на ладони. Мы оборудовали на ней хорошо укрепленный блиндаж. – Там безопасно? – Абсолютно, господин рейхсминистр. – Что ж, прекрасно. Когда вы ожидаете визит русской группы? – Не раньше, чем послезавтра. Шпеер изучал карту, покачиваясь с пяток на мыски и обратно. Наконец он принял решение: – Вот что, Дорнбергер, прикажите готовить самолет. Мы должны своими глазами увидеть этот бой. И позаботьтесь, чтобы Гарин нас сопровождал. Если этот русский нарушил правила игры, то я лично его сожгу его же лучом. Наверное, впервые в жизни Гарин ощутил тягучий ужас неминуемой катастрофы. Такого чувства он не испытывал ни при бегстве на борту "Аризоны", ни во время урагана, уничтожившего яхту. Сейчас же Гарина выворачивало наизнанку от страха. Но почему? Гарин не понимал. Секрет гиперболоида по-прежнему оставался секретом для всех. Советы не могли украсть чертежи по той простой причине, что чертежей не существовало. Все схемы аппарата, все формулы топлива для гиперболоида Гарин держал в голове, не доверяя бумаге. Все ранее созданные аппараты были уничтожены, Гарин это знал наверняка. Однако звериное чутье Гарина не поддавалось логике. Какие-то высшие силы вновь вмешались в его планы и работают против него. Будь это реальный противник или внятная угроза, то было бы понятно как с этим бороться. Но сейчас Гарину оставалось только ждать, и это вынужденное бездействие еще больше его пугало. В отличие от Гарина Шпеер был зол. Уже третий день они торчали в этой дыре, забившись в бункер как крысы в нору. По всем расчетам русские уже давно должны были нагрянуть на Прохоровку, но вместо этого советские танки застряли где-то в лесу. Где именно их носит, когда они приедут и приедут ли вообще разведка ответить не могла. Гнетущую тишину бункера разорвал зуммер полевого телефона. Дорнбергер выслушал доклад офицера и сообщил: – Господин рейхсминистр! Наблюдатели засекли движение восточнее железнодорожной станции. Кажется, к нам долгожданные гости! – Наконец-то! – Шпеер поднялся с неудобного лежака и с хрустом потянулся. – Надеюсь, наши ребята сумеют объяснить этим невежам, что опаздывать нехорошо. Под дружный хохот Шпеер подошел к стереотрубе и приник к окулярам. Рядом встал Дорнбергер с биноклем. – Господин Гарин, а вы что же? Не хотите взглянуть на работу вашего оружия? Все, чего сейчас хотел Гарин, это оказаться как можно дальше отсюда. Но выбора не было. В стереотрубу Шпеер наблюдал как одна из "рысей" выскочила из своего убежища и на полном ходу помчалась вдоль железнодорожной насыпи. – Светляк, – произнес Дорнбергер. – Что? – не понял Шпеер. – Светляк, господин рейхсминистр. Его задача обнаружить вражескую технику и передать данные "осам". – Если ваши "осы" разнесут русские танки еще на дальних подходах, то что же будут делать мои гиперболоиды? – Не беспокойтесь, господин Гарин, работы всем хватит. Тем временем из-за насыпи выскочил маленький верткий танк с красными звездами на башне. – Тоже светляк? – Так точно, господин рейхсминистр! Это Т-50, легкий танк. Тем временем русский "светляк" увернулся от "рыси", выстрелом сбил гусеницу немецкого танка и помчался в направлении аллеи, где расположилась противотанковая артиллерия. Из кустов возникло облако дыма и Т-50 остановился, объятый пламенем вспыхнувшей солярки. До бункера донесся звук выстрела и следом два взрыва – русские гаубицы уничтожили парализованную "рысь". – Неплохо, неплохо… – пробормотал Дорнбергер. – Вы считаете начало боя удачным? – взглянул на него Шпеер. – Вполне. Во-первых, мы знаем примерное место расположения русских гаубиц, успели засечь по трассерам. Следующий выстрел гаубиц станет для них последним. Во-вторых, мы знаем, где пойдут основные силы противника. Шпеер не нашелся, что ответить и вновь приник к окулярам. Ждать пришлось недолго. Сразу в двух местах через насыпь перескочили две "тридцатьчетверки". Лавируя, русские танки стали с двух сторон обходить позицию "куниц". – Почему не включают гиперболоиды? – Рано, господин Гарин. Сперва нужно уничтожить русские гаубицы. Смотрите! Одна из затаившихся в кустах "куниц" всадила снаряд в башню вражеского танка и сразу сдала назад и влево, уходя из-под обстрела. Почти сразу на месте, где только что стояла самоходка, взвился огненно-черный фонтан взрыва. Откуда-то из-за бункера мощным басом ухнуло орудие "осы". Вдалеке взвился столб пламени вперемежку с черным дымом. – Превосходно! Одну гаубицу мы заткнули, осталось уговорить замолчать вторую и тогда можно спокойно работать! – Будете ждать, когда она "заговорит"? – Никак нет, господин рейхсминистр! Если вы заметили, наша вторая "рысь" ушла в разведку. – Как? Когда? – Сразу как был уничтожен русский светляк. Раз вы не увидели, то и русские не должны были его заметить. Словно в подтверждение слов Дорнбергера снова ухнула "оса". – Что это значит? – обернулся Шпеер. – Это значит, что наша "рысь" нашла вторую гаубицу. Теперь у русских нет другого выбора, кроме как атаковать всеми имеющимися силами. Дорнбергер снял трубку телефона: – Передайте всем: готовность номер один! Готовность номер один! Шпеер вернулся к стереотрубе. Ситуация на поле боя изменилась. Неповрежденная "тридцатьчетверка", бросив на растерзание подбитого товарища, спешно удрала за насыпь. Прошло немного времени и насыпь будто вспухла – сразу в нескольких местах над насыпью поднялись башни русских танков. Но переезжать рельсы они не спешили, пытаясь по выстрелам понять расположение танков противника. Но вместо орудий заговорили гиперболоиды. Полдюжины лучей одновременно рассекли морозный воздух, поджигая ветки кустов. Русские спешно сдали назад за насыпь, но два танка все же получили повреждения. Одному тепловым лучом срезало ствол орудия, второй лишился верхней части башни. – Все, мы их зажали! – вскричал Дорнбергер. – Вперед они не сунутся, назад им не дадут уйти наши "осы"! Теперь "тигры" с гиперболоидами зайдут с обеих сторон и сожгут всех дотла! "Господи!" – подумал Гарин. – "Неужели победа?" И в этот самый миг Шпеер, не отрывавший взгляда от стереотрубы, изумленно воскликнул: – Черт побери, это еще что такое??? На железнодорожную насыпь карабкалось нечто, формой походившее на советский КВ-1. Собственно, это и был "Клим Ворошилов", но какой! От макушки башни до самой земли танк был покрыт стальными листами, отполированными до зеркального блеска. – Что задумали эти психи? – озадаченно выдохнул Дорнбергер. Ответ не заставил себя долго ждать. Направленный на КВ тепловой луч отразился от зеркальной поверхности, не причинив танку ни малейшего вреда. Поворачивая корпус танка, русский водитель направил луч обратно в сторону Панцеркампфвагена. Из кустов полыхнул загоревшийся бензобак, почти сразу взорвалась боеукладка. – Нет, нет… Этого не может быть! Нет! – шептал Гарин, не в силах отвести взгляд. Еще три гиперболоида направили лучи на зеркальный танк и все три были уничтожены своим же огнем. – Отставить! – вскричал опомнившийся Дорнбергер. – Отставить работать лучами! Но было поздно. Еще два танка были подожжены отраженными лучами. Обезумевшие от ужаса танкисты бросали свои машины, пытаясь бежать, но попадали под перекрестный огонь русских пулеметов. – Господин рейхсминистр, оставаться здесь далее становится небезопасно. – Вы правы, герр Дорнбергер, пора убираться отсюда. – А что делать с этим? – указал Дорнбергер на оцепеневшего Гарина. – Мне он не нужен. – Господин Шпеер, – залепетал Гарин. – Господин Шпеер, ведь я честно работал… Я же никому… Гиперболоид… Шпеер гадливо поморщился, глядя на Гарина, размазывавшего слезы по щекам. – Вы обещали мне оружие. Помните? Грозное оружие небывалой силы. А ваш гиперболоид оказался бессилен против простого зеркала. – Я не знал… Клянусь Богом, я не знал! Пощадите меня, я же не знал!!! – Какая теперь разница? – пожал плечами Шпеер. – Единственное, что я могу для вас сделать, это пообещать быструю смерть. Герр Дорнбергер, распорядитесь, чтобы господина Гарина пропустили в газовую камеру без очереди. (с) 2012, Сергей Уткин. http://www.don-ald.ru/rasskazi/3939/
|
| | |
| Статья написана 25 сентября 2017 г. 22:56 |
два символа города: Симанович и ратуша
https://fantlab.ru/edition129862 1972 1 июля Этот день вместил не только настоящее, но и многое из прошлого и будущего...Такого созвездия творцов-земляков город ещё не видел.На высоком берегу Двины собрались писатели, композиторы, художники, скульпторы — те, кого в канун 1000-летия Витебска особенно хотели видеть жители древнего города...Любуясь утренней рекой, гуляли, разговаривали, вспоминали Заир Азгур, Иван Дзержинский, Марк Фрадкин, Петрусь Брока, Владимир Короткевич. В программу дня входила запись на ТВ. В ожидании её и на репетиции было много разговоров, шуток. смеха...Когда пришла очередь выступать, Петрусь Бровка объяснился в любви тысячам своих земляков, а потом прочел "Кали ласка" и др. стихи о родной земле. За ним выступали А. Бембель, А. Богатырёв, Г. Буравкин. З. Азгур, И. Дзержинский, Е. Зайцев, В. Короткевич. А. Мовзон, В. Сорокин, М. Фрадкин. Передача щла час и пять минут: многие зрители тут же звонили по телефону, благодарили своих именитых земляков. А потом от витебского причала отошёл теплоход и повез нас вверх по Двине. Речная прохлада бодрила, настраивала ^ высокий праздничный лад. Может, потому на палубе царила поэзия. И под гудение моторов читали стихи Петрусь Бровка и Владимир Короткевич. И вместе с Марком Фрадкиным все пели его песни. А с Володей — еще и белорусские народные. А вечером мы сидели на шумном банкете в парке Мазурино. Столы стояли прямо под деревьями. С опозданием пришел из гостей под легким хмельком Марк Фрадкин. И, попросив слово, извинился, сказал, что был у старого друга Бориса Левина и потому задержался. «А почему Вы не привели его сюда?» — бросил реплику Короткевич. Фрадкин улыбнулся и продолжал, что тост он поднимает за Витебск и за новую песню о городе, сегодня он «познакомился с хорошим поэтом» (он назвал меня), и скоро обязательно будет песня... Тут Короткевич, — сидевший рядом, снова не выдержал и прокричал на весь парк: «У-у-у! Давид! Песнопевец! Прочитай «Левитана»!...Ничего я, конечно, не читал, не до того было в жарком и веселом застолье... А Короткевич встал с рюмкой и мы втроем — он, Фрадкин и я — чокнулись, обнялись и выпили за древний Витебск. 
...В Дубултах — (1 августа) на побережье прогуливались Целиковская, Любимов и Долматовский... И еще через несколько минут я встретил Марка Фрадкина. Мы поздоровались. Он приостановился: «Я написал песню к юбилею города... Помните, обещал... А моего соавтора Вы не встретили? Мы договорились кое-что в тексте поправить...» Кто его соавтор, я не знал. Но он сам меня выручил: «Долматовского Вы не видели?» Я ответил, что видел минут пять назад. «Так он далеко не уйдет..; Давид, как витеблянин витеблянину, скажите, оставить мне хоть какую-нибудь примету Витебска? Я ведь хочу, чтобы песня не была откровенно «привязана», и все же — пусть что-нибудь витебское в ней будет. Есть строка, — он вытащил из карманчика тенниски сложенный вчетверо листок, — «здесь когда-то с лыжной горки мир открылся мне, как чудо», а я спою «с высоты Успенской горки»... И хоть ответ мой явно не был ему нужен, я поддержал такой вариант... А еще через минут пять он попрощался и отправился догонять своего друга-соавтора Евгения Долматовского, с которым вместе написали много хороших песен... На взморье, в Майорй, я долго стоял в Музее Яна Райниса. Увидел на фотографии Аспазии надпись: «Витебск». Спросил, и мнеответили, что Аспазия ездила к матери Райниса, которая жила в Витебске с’дочерью — женой Стучки... Я сказал, что сам Райнис Приезжал в 26-м году на открытие театра. «Да, — поддержала музейщица, — мы это знаем, у нас отмечено, что он выступал в Витебске»... «И в этот день, — радостно подумал я, — Витебск тоже был со мной на Рижском взморье»... 
Композитор Марк Фрадкин выступает с концертом в Витебске (октябрь 1972 г., фото М. Шмерлинга) 25 октября. Приехала Лидия Обухова. Ее готовы принимать как известную землячку, хотя она только недолгий срок жила с родителями и училась в Витебске в 10-й школе. Обухова сказала, что мечтает написать к 1000-летию книгу о Витебске, просит чтобы ей «создали соответствующие условия...», «прикрепили помощника», который знает историю города, даст ей материалы... Этим займется Миша Рывкин. 1 ноября. Жухлой травы тоска, берег Двины. Старого Витебска старые сны. Искрится листьев медь в звоне подков, будто бы исповедь долгих веков. 25 декабря. Послал письмо Евгению Евтушенко: «Привете двинских берегов, где никак не начнется зима, и с Полесья, где однажды летом мы так неожиданно встретились на вокзале в у Калинковичах. Через четыре дня рванулся я всякими попутными машинами за 150 километров в Хомичи, но услышал на околице: «А маскоўскі карэспандэнт з маткай паехалі ўжо ўчора»... У тетки Лены собралась родня. И меня тоже не отпускали до вечера... Все жалели, что опоздали. И, может, больше всех — я... Но все — впереди. Ведь в биографию каждого поэта должен быть вписан Витебск, которому в 1974 — 1000 лет! Здесь останавливался Пушкин. Выступал Маяковский. И, кажется, только вчера бродил по городу Светлов... Приглашаю в Витебск! Просто в гости! На Двину, на стихи, на встречи! А пока посылаю фото того августовского дня. «Пошлите Женику! — сказала бабушка Ганна. — Он фотоаппарат забыл взять и жалел...» И еще в пакет вложил моего «Зеленого кузнечика»: «Расти, расправляя плечи, и учись хорошенько!» — желает Зеленый Кузнечик младшему Евтушенко». 1973 30 июня. Когда был в Смоленске, в «В. р.», появилась мод публикация «Будет в Витебске литературный музей». Конечно, к этой идее отношение неоднозначное. Иван Шамякин мне прямо сказал; «А почему в Витебске? Мы же с тобой родились на Гомелыцине. Так давай сделаем такой музей в Гомеле. Я тебе помогу...» Первым из писателей поддержал старейшина Михась Лыньков, он уже прислал книги, откликаясь на мой призыв. И на всех — его автографы: «Витебскому литературному музею».» Послал уже писателям-землякам 50 писем... В горкоме партии сказали: «Надо создать оргкомитет»... Не затянули бы, не погубили бы это дело... До 1000-летия города всего год... 1974 6 января. Вчера и позавчера — с Вертинским. Походили по книжным. Зашли ко мне. Были в краеведческом отделе обл. библиотеки. Там в шкафу все, что я собрал для литмузея. Рассказал Толе всю историю: как был создан оргкомитет, как я принес на первое заседание все мои первые «кирпичи», все, что собрал, и новый текст письма. Было это полгода назад, в июле 73, больше не собирались, книги, фото, которые я передал — все в шкафу (шутя называю «имени меня»), даже мои 15 страниц — каким я вижу музей, скоро 1000-летие, к которому и надо было его открыть... 25 августа. Великий юбилей города. Праздник, у которого нет точной даты. И потому его можно отмечать много дней...В обл. библиотеке — большая выставка "Книги наших земляков". Девиз её — мои строки, кот. я начинал телепередачи "Тут пачыналіся дарогі" и кот. и теперь встречают читателей крупно выведенные на стене: "Прыдзвінскі край мае вытокі, зялёны шум маіх бароў. Тут пачыналіся дарогі тваіх праслаўленых сыноў." На выставке и фотоальбом «Витебск», в подписях — мои строфы: «Мой город — вот он! — над Двиной. Друзья, внимательно вглядитесь: и в полдень, и порой ночной прекрасен мой любимый Витебск...» Высгупал вместе с Р. Бородулиным, А. Ставером, И. Василевским, Н. Гончаровым. 
28 августа. В «В. р.» — «Тысячелетний город мой» (моя телепоэма в сокращении). Накануне в «Комсомолке» статья Гали Сыроежки «Город, который люблю»: «Я кончаю свое признание в любви городу словами витебского поэта Давида Симановича: «Какая б непогодина не развела хмурье, ио есть на свете родина — река, сосняк, жнивье...» А к этим строкам я мог .бы поставить эпиграфом слова из письма мамы: «приезжай — погоды нет, но зато будешь на родине»... 
29 августа. В театре — премьера «Званы Витебска». И под шумные овации витеблян смущенно, но с достоинством раскланивающийся на сцене автор — Владимир Короткевич. 30 августа. Торжественное заседание в театре. Доклад Машерова, в котором кто-то из его помощников настойчиво повторяет (и Машеров так и читает): витебчане, витебчане. А мне это режет слух и хочется повторять: витебляне, витебляне... А Короткевич решительно: «Не витебчане и не витебляне — витьби- чи!..» В концерте — Марк Фрадкин. Его подарок городу — новая песня. Он спел «С высоты Успенской горки мир открылся мне, как чудо»... И его «заставили» повторить песню, что он сделал с удовольствием...
31 августа. Продолжается праздник. И столько всего в программе: возложение цветов и венков к памятнику Ленину, памятнику на площади Победы. Митинг и шествие. Шел в колонне рядом с Короткевичем, а он держал за руку свою Валентину. С Володей и Валей — о спектакле, о режиссуре молодого Валерия Мазынскогр, об актерах (Шмаков,; Кулешов, Матусевич, Кокштыс, Ламан, Лобанок, Писарева, Петрачкова), о фактографии и художественном осмыслении истории, о произношении актеров (часто на белорусском)... Сказал несколько «теплых» слов Фрадкину о песне (ему наговорили уже горы комплиментов). Корот-кевич: «Пускай бы она пелась и по-белорусски... Я переведу, но допишу хоть один столбик...» А Фрадкин: «Жаль, что не пригласили Долматовского, все-гаки половину комплиментов за песню я отдаю ему...» Шумит-гремит-звенит праздник. И еще — фейерверк!.. И торжественное заседание и шествие — оба дня — транслировали по телевидению.
коллаж Vitebsk — 1000 1 сентября. Вечерние огни. Как хорошо они видны с балкона. Вчера с Короткевичем долго любовались ярким созвездием. За Витьбой светились дома, улицы. Праздничные гирлянды, надписи — цветные — красные, зеленые, синие... Зажег ли я хоть один огонек этого прекрасного созвездия? Зажгу ли?  
 
   
 
 
 
 
гравюры Б. Заборова
|
| | |
| Статья написана 24 сентября 2017 г. 21:43 |
…Пачнем з горада, які мала чым саступае ва ўзросце Полацку і цяпер абласны цэнтр. Віцебск. У 1974 годзе яму стукнула 1000 год.
Мне давялося пабываць на свяце тысячагоддзя. І рэдка мне яшчэ даводзілася бачыць падобную феерыю. Вянкі ля помнікаў, ідуць праз плошчу Леніна тысячы людзей, праязджаюць даўнія воіны і чырвонаармейцы грамадзянскай. Паўсюль танцы і песні, паўсюль карнавал з дзівоснымі жывёламі, з героямі народных казак. А ўвечары на Дзвіне — воднае свята ў мячах пражэктараў. Вось падплывае ладдзя пад ветразем і выходзіць на бераг заснавальніца, княгіня Вольга, вось плывуць яшчэ караблі, плыве "Аўрора". А пасля на ўсё гэта, як тысячы рознакаляровых знічак, падаюць зоры ракет. Свята мастацтва, свята агню, песні, выдумкі, таленту, свята майстроў, бо Віцебск — месца майстроў. Я ганаруся, што ў маёй "Кнізе працоўнага ўкладу" таксама занесена пару слоў аб працы на карысць горада і тысячагоддзя. Горад майстроў, горад-гісторыя. Вечная крэпасць, вечны фарпост на шляху заваёўнікаў. Важны гандлёвы пункт на шляху "з вараг у грэкі". Вялікі культурны цэнтр. Нездарма ў ім знойдзена так многа старажытных берасцяных грамат і надпісных прасліцаў. 
Жыхары Віцебска славіліся ўпартай мужнасцю і ваяўнічасцю. Удзельнічалі яны ў бітве на Няве, на Чудскім возеры, грамілі крыжаносцаў у Юр'еве, шмат разоў паўставалі супраць сваіх феадалаў. Вызначаліся яны і страсцю да мастацтва, жывапісу, рамёстваў. Яшчэ і зараз па глухіх мясцінах Віцебскай зямлі можна бачыць цудоўнай старой работы абразы і статуі. Менавіта тут зарадзілася сярод усходніх славян майстэрства рэльефнай, шматкаляровай кафлі (так званая "цанінная справа"). Беларускія даўнія майстры неслі яе і да суседзяў. Так, майстра Ігнат, сын Максімаў з Копысі разам з сябрам Сцяпанам, сынам Іванавым з Мсціслаўля прынеслі гэтую тонкую штуку нават у Маскву, дзе яны і пабудавалі, упрыгожыўшы цанінаю, такія шэдэўры, як нябесна-сіні Круціцкі церамок, некаторыя крамлёўскія палацы, будынкі ў Тройца-Сергіеўскай лаўры і сабор Нова-Ерусалімскага манастыра. Віцебск і зараз — месца майстроў. У яго майстравітыя, спрытныя рукі. Гэтыя рукі робяць станкі (высокадакладныя зубаапрацоўчыя, што экспартуюцца ў 11 краін, бясцэнтрава-шліфавальныя высокай і асабліва высокай дакладнасці; заточныя станкі з паўатаматычным цыклам работы), радыёдэталі, электравымяральныя прылады. На першым месцы стаіць у Віцебску лёгкая прамысловасць, гэта ясна. Але хіба не абувае людзей Віцебская абутковая фабрыка або панчошна-трыкатажная фабрыка "КІМ", хіба не апранае іх швейная фабрыка "Сцяг індустрыялізацыі"? Хіба не пераліваюцца ўсімі колерамі вясёлкі ў кватэрах і хатах дываны Віцебскага дывановага камбіната? І ўжо калі яны адзначаюцца дыпломам у Дамаску, адным з самых старажытных цэнтраў дывановага ткацтва, то гэта штосьці ды значыць. Шмат разоў спалены, ушчэнт зруйнаваны ў апошнюю вайну. Больш чым 90 працэнтаў тэрыторыi былога горада — кучы бiтай цэглы, бетону i скручанай арматуры, попел i хаос. Больш за 100 тысяч жыхароў забiта, астатнiя выселены. I на гэтым страшным выгары сустракаюць наша войска: сто васемнаццаць жыхароў. Здавалася, канец. Нiколi не разабраць гэтага пекла i лепей будавацца на новым месцы. Але зірніце на яго зараз. Устаў з попелу, як уся Беларусь. Вiцебск — гэта цяпер цалкам новы горад. Старых будынкаў засталося мала: некалькi палацаў, ратуша XVII ст. (цяпер у ёй добры гiсторыка-краязнаўчы i мастацкi музей з багатай калекцыяй беларускага, рускага, заходняга i мясцовага, вiцебскага жывапiсу). Вiцебск — горад старых мастацкiх традыцый. Працавалi тут, у прыватнасцi, Ю. Пэн, М. Дабужынскi, славуты К. Малевiч, не менш славуты цяпер М. Шагал i некалькi год І.Я. Рэпін, маёнтак якога, Здраўднева, быў непадалёку ад Віцебска. 
https://fantlab.ru/work154506 
Марк Фрадкин 
Евгений Долматовский М.Фрадкин — Е.Долматовский "Столица областная" Говорят, что в наше время Города друг с другом схожи, Только в это я не верю, Есть один, что всех дороже. Город старый, город славный Назначает нам свиданье – Здесь, на улице, на главной Будет вечером гулянье. Припев: Не спеша идут по городу века, А внизу течёт зелёная река, Выйдешь на берег, увидишь, как по ней Уплывает в дальний путь кораблик Юности моей. Ту столицу областную Я зову своим началом И её всегда ревную К городам большим и малым. Где бы ни был, всюду гордо Говорю, что я отсюда, С высоты Успенской горки Мир открылся мне, как чудо. Эта площадь с каланчою, Школьный двор под старым вязом – Если я чего-то стою, Знай, что всем тебе обязан. Не в гостях я здесь, а дома, Проживают по соседству Сто друзей, мильён знакомых И одна подруга детства. *** Столица областная Марка Фрадкина
Композитор Марк Фрадкин выступает с концертом в Витебске (октябрь 1972 г.). Говорят, что от радости люди не умирают... Но с нашим земляком композитором Марком Фрадкиным случилось именно так. Это было двадцать лет назад. Марк Григорьевич пришел в Моссовет, чтобы решить личную жилищную проблему. Популярнейшего в стране композитора встретили приветливо, твердо пообещали помочь. Довольный успешным решением вопроса, он вышел из «высокого» кабинета. А в приемной ему стало плохо: схватило сердце. Спасти композитора не удалось. Марк Григорьевич Фрадкин родился в семье витебского врача, добровольцем ушедшего служить в Красную Армию. В шесть лет стал сиротой: белые, захватившие Курск, расстреляли всех пленных красноармейцев вместе с врачами. Впоследствии композитор вспоминал: «Мое детство было очень неспокойным. После гибели отца я оказался фактически предоставлен самому себе. Мать много работала, и в свободное от школы время вместе с такими же мальчишками, как я, наводил страх на всю округу. Начиная с четвертого класса учителя каждый год грозили за неуспеваемость оставить меня на второй год, и, чтобы этого не произошло, мать переводила меня в другую школу. К седьмому классу не осталось уже почти ни одной школы, в которой бы я не учился. Тогда мой друг, который был председателем учкома, взял с меня слово, что я, наконец, начну заниматься, и уже в середине года меня зачислили в одну из лучших школ города. Слово свое я сдержал, и школу закончил одним из первых». («Одна из лучших школ», о которой упоминает М. Фрадкин, это СШ №10. – А. П.) После Марк Григорьевич закончил политехнический (ныне станкоинструментальный) техникум, а потом два года работал инженером по технике безопасности на фабрике «Знамя индустриализации». В детские и юношеские годы будущий композитор активно участвовал в художественной самодеятельности, некоторое время играл в городском шумовом оркестре, в первом в БССР пионерском театре. Неслучайно его пригласили в 3-й государственный белорусский театр, которым он затем руководил. Однако знаний не хватало. И в 1934-1937 гг. М. Фрадкин eчился в Ленинградском театральном училище. После его окончания два сезона (1937-1939 гг.) работал в Минском детском театре (в будущем Театре юного зрителя) в качестве актера, режиссера и заведующего музыкальной частью. Одновременно учился в Белорусской консерватории в классе профессора Н. Аладова. В 1939 г. М. Фрадкин был призван на действительную службу в Красную Армию и стал режиссером Ансамбля песни и танца Киевского военного округа. В это время он писал и песни. Вот что вспоминает о своем троюродном брате витеблянин И. Мазья: «Моя мама была очень дружна со своими двоюродными сестрами, которые все, кроме тети Жени и тети Сони, давно жили в Москве и Ленинграде. Особенно она была дружна с тетей Женей – Евгенией Мироновной, матерью Марка Фрадкина. Мы часто бывали у тети Жени на Никольской улице. Она была застроена одноэтажными домиками, в одном из которых – довольно старом, бревенчатом, с высоким крыльцом – жила тетя Женя. Здесь прошли детские и юношеские годы будущего композитора. В гостеприимном доме на столе появлялся самовар, вишневое варенье и обязательный пирог. После чая тетя Женя доставала пачку писем, полученных от сына из Киева, вынимала их из конвертов вместе с вырезками, и все читали напечатанные там стихи и ноты песен, сочиненных ее сыном. Он писал также о том, что многие его песни вошли в репертуар Красноармейского ансамбля Киевского округа <...> Теперь на месте этого дома находится физкультурный диспансер, а Никольская называется улицей Льва Доватора». Для ансамбля песни и танца Киевского военного округа М. Фрадкин в первые дни Великой Отечественной написал свою первую знаменитую «Песню о Днепре». В годы сражений с фашистами композитор сочинил еще немало хороших песен, которые знают и поют до сих пор: «Случайный вальс», «Песня о волжском богатыре», «Дорога на Берлин» и др. С 1944 г., когда жил и работал в Москве, стал автором нескольких десятков очень популярных песен: «Пионерский марш» (Кто в дружбу верит горячо...), «Ходит по полю девчонка», «Незабудка», «За фабричной заставой», «Мы жили по соседству», «А годы летят», «Березы» (Я трогаю русые косы), «Прощайте, голуби», «Где же ты, друг», «У меня в рюкзаке», «Течет Bолга», «О людях хороших», «Всегда со мной», «Морзянка», «Эскадрилья «Нормандия-Нёман», «Увезу тебя я в тундру», «А любовь всегда бывает первою», «Добрые приметы», «За того парня», «Taм, за облаками», «Всегда с тобой», «У дepeвни Крюково», «Придет и к нам любовь», «Красный конь», «Всегда с тобой». Песни М. Фрадкина пели Л. Утесов и К. Шульженко, М. Бернес и Л. Зыкина, А. Герман и Э. Пьеха, И. Кобзон и Э. Хиль, Г. Великанова и М. Магомаев, В. Трошин и М. Кристалинская, Л. Гурченко и В. Толкунова, ВИА «Самоцветы», ансамбль песни и танца им. Александрова и многие другие исполнители. В 1949 г. М. Фрадкин сочинил первую песню о Витебске – «Вернулся я на родину», а в 1974 г., к 100-летию города, вторую – «Столица областная». В послевоенные годы композитор более десяти раз бывал в родном городе с творческими отчетами, участвовал в праздновании 1000-летия Витебска и 40-летия театра им. Я. Коласа. Он посетил и первый музыкальный фестиваль в городе – польской песни (1988 г.). И было что-то очень символичное в том, что 19 июля 2004 г. в рамках XIII Международного фестиваля искусств «Славянский базар в Витебске» состоялся концерт «Витебск – мой город родной», посвященный 90-летию со дня рождения М. Фрадкина. В нем участвовали Л. Гурченко, В. Трошин, Н. Бабкина, ансамбли «Русская песня», «Самоцветы» и др. «Марк Фрадкин – великий мастер, еще при жизни считавшийся классиком песенного жанра, – сказал о нашем земляке певец Лев Лещенко. – В собственном творчестве Фрадкин был своего рода «однолюбом» – целиком посвятил себя служению Его Величеству Песне. Он не разбрасывался, не превращал свою высокую профессию в ремесло. Он был человеком так называемой старой закалки, то есть из породы российских интеллигентов в чеховском понимании этого слова». В 1974 г. М. Фрадкину было присвоено звание народного артиста РСФСР, одиннадцать лет спустя – народного артиста СССР. В 1979 г. Марк Григорьевич был удостоен Государственной премии СССР, в 1981 г. – премии и серебряной медали им. Александрова. «Мой родной город Витебск – старый город, – писал композитор. – Я могу говорить о нем бесконечно, потому что город юности всегда любишь особой, не проходящей любовью. Я могу говорить и о моих самых близких друзьях, которые жили по обе стороны моего дома, и о прекрасной живописной речушке, возле которой мы жили. Она называется Витьба – это приток Западной Двины. А сама Двина делила наш город на две части. Когда мы должны были пойти на вокзал, мы говорили: «Мы идем на ту сторону»... Витебск был очень живописный город. Много садов, много фруктов. И только в Витебске рос сорт яблок, называвшихся карабковкой. Маленькие, но удивительно вкусные яблочки... Витебск вдохновил меня на создание двух песен. Одна – «Вернулся я на родину» – была создана сразу после войны, а другая – к тысячелетнему юбилею города... Нежность к моему родному Витебску глубока и неизбывна». 14 мая 2004 г. в Витебске состоялся вечер, посвященный 90-летию со дня рождения композитора. Тогда же большая группа поклонников творчества известного композитора обратилась в Витебский горисполком с просьбой присвоить имя Марка Фрадкина одной из улиц города и старейшей музыкальной школе №1. В ответе, данном тогдашним заместителем председателя исполкома Л. Оленской 8 июня 2004 года, сообщалось, что «установка мемориальной доски М. Г. Фрадкину включена в городскую программу создания произведений монументального искусства» и что «предложение о присвоении имени Фрадкина одной из улиц Витебска будет вынесено на очередное заседание городской топонимической комиссии». Я опускаю дальнейшую переписку с тогдашним председателем городской топонимической комиссии и главным архитектором города Б. Ляденко. Отмечу только, что с тех пор новые улицы города получили имена композитора А. Богатырева, маршала Баграмяна, кого-то еще. А улицы Марка Фрадкина как не было, так и нет. Нет на одном из домов улицы Доватора, где жил композитор, и мемориальной доски. Музыкальная школа №1 по-прежнему «безымянная». Так что спустя два десятка лет после смерти одного из самых знаменитых советских композиторов, патриота Витебска, автора нескольких песен о нем, витебляне имя знаменитого земляка так и не увековечили. А надо это сделать! Аркадий Подлипский. Фото М. Шмерлинга. http://nspaper.by/2010/08/03/stolica-obla...
|
| | |
| Статья написана 24 сентября 2017 г. 20:44 |
ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ВИТЕБСКА. Отмечалось 30, 31. 8. 1974. К юбилею города широко развернулось соц. соревнование по выполнению решений XXIV съезда КПСС, заданий 9-й пятилетки. Его инициаторы – коллективы ф-к чулочно-трикотажной им КИМ и «Знамя индустриализации» 11 тыс. рабочих досрочно выполнили пятилетние задания. К 1000-летию города коллективы ряда пром. предприятий и учебных заведений выступили с почином отработать безвозмездно в фонд юбилея города по 100 ч каждым жителем.
В этом движении, наряду с витебчанами, активно участвовали многие деятели культуры из других городов, чья жизнь в тот или иной период была связана с городом. Воздвигнут Мемориальный комплекс в честь советских воинов-освободителей, партизан и подпольщиков Витебщины, установлены мемориальные н памятные доски, посвященные историч. и революц. событиям, в честь героев Гражданской и Вел. Отечеств, войн. Театральная площадь переименована в пл. Тысячелетия Витебска. Проведены значит, работы по реконструкции и благоустройству пл. Победы, улиц Ленина и Замковой, Московского пр., гостиницы «Витебск», установлен электронный информатор «Вечерний Витебск». Вышли юбилейные издания. историко-экономич. очерк «Витебск», историч. новеллы Л. Обуховой «Витьбичи», «Витебское подполье» Н И Пахомова, Н И Дорофеенко, Н В Дорофеенко (2-е издание); фотоальбомы, набор цветных открыток, буклеты, путеводители и др. Созданы хроникально-документальные фильмы: «Город моей судьбы» и «Витебские узоры», спецвыпуск киножурнала «Советская Белоруссия». Театр им. Я. Коласа открыл сезон премьерой спектакля «Колокола Витебска» В. Короткевича. Городу-юбиляру посвятили муз. произведения А Богатырёв («Торжественная увертюра»), М. Фрадкин («Столица областная»), С. Пожлаков, В. Сорокин, И. Дзержинский, Г. Юдин (песни). Была организована выставка «Витебск в творчестве белорусских художников». Вышел спецномер газ. «Вщебскi рабочы», выпущена юбилейная медаль. За достигнутые успехи в выполнении планов 9-й пятилетки и в связи с 1000-летием Витебск награждён орденом Трудового Красного Знамени. 31 августа в театре им. Я. Коласа состоялось торжеств, заседание Витебского горсовета, представителей парт. обществ, орг-ций и воинов Сов. Армии с участием гостей, на котором выступил первый секретарь ЦК КПБ П. М. Машеров, вручивший городу награду. В юбилейных торжествах приняли участие делегации Минска, обл. центров БССР, Смоленска, Каунаса, городов УССР, Прибалтики, города-побратима Франкфурта-на-Одере (ГДР), советов ветеранов армий, частей и соединений, участвоваших в освобождении Витебска в годы Вел. Отечеств, войны, творческих и др. орг-ций. В адрес Витебского горкома КПБ и горисполкома получены приветствия от ЦК КПБ, Президиума Верховного Совета БССР, Совета Министров БССР, горкомов партии и горисполкомов Минска, Ленинграда, Запорожья, обл центров Белоруссии; военачальников А. М. Василевского, И. X. Баграмяна; В. В. Терешковой, П. У. Бровки, А. В. Богатырёва, 3. И. Азгура. Состоялись массовые шествия к памятникам и братским могилам сов. воинов, партизан и подпольщиков, выступления самодеят. и спортивно-художеств коллективов, марш парад духовых оркестров, театрализованные представления. Празднование завершилось фейерверком. 
Инициаторы праздненства Михаил Рывкин и Леонид Алексеев 
01.03.1985 г. Тэатр імя Якуба Коласа ў Віцебску. Пасля ўрачыстага ўшанавання Рыгора Барадуліна з нагоды 50-годдзя з Дня народзінаў. Першы рад: злева направа: Рыгор Барадулін, Валянціна Барадуліна, Міхаіл Рыўкін, Уладзімір Хазанскі; другі рад: Анатоль Канапелька (за Р. Барадуліным толькі акуляры), Анатоль Емельянаў, Давід Сімановіч, Сяргей Буткевіч, Уладзімір Папковіч. *** Виктор Быньков 28 августа 1974 года была введена в строй новая трамвайная линия от площади Победы по Московскому проспекту до завода «Рембытприбор», где стали курсировать вагоны новых маршрутов № 11 и № 12. 
Улица Ленина. 1975 год. Фотография В. Шияновского 
фото из Півавар, Мікалай. Святкаванне тысячагоддзя Віцебска ў 1974 г. // АРХЕ № 3 (124) — 2014. С. 151—189: іл., табл. Бібліягр. у падрадк. заўвагах.
|
| | |
| Статья написана 24 сентября 2017 г. 13:12 |
…Над гарамі дождж. Над гарамі гнілы — іначай не скажаш — лютаўскі туман. Кіпарысы абвіснулі. Мокнуць пад злівай нахохленыя чорныя дразды. Хваля матляе ў бухце судны, і яны крэсляць мачтамі пахмурнае неба. І ў такія хвіліны міжволі думаеш: а які ж чорт занёс цябе сюды, чалавеча?! Не сюды трэба было ўцякаць, калі ўжо надакучыў табе Мінск. Некуды на Дняпро ці на Дзвіну. Некуды на Невельска-Віцебскую граду, дзе дрэмлюць густа аснежаныя хвоі, дзе на грывах стаяць лілаватыя лясы. На дзве, здаецца, з лішкам, тысячы паўночных беларускіх азёр. На віцебскія, дзе па святах сядзяць на лёдзе падобныя на пінгвінаў рыбакі, але дзе ёсць і такія азёры, да якіх амаль не дабіраецца чалавек.
А ўрэшце, чаму і не ў сам Віцебск уцячы? У цяперашні, няхай сабе і падобны на іншыя гарады, ушчэнт выпаленыя вайной і адноўленыя па тыпавых праектах, — галоўнае — адноўлены, галоўнае — свой, зялёны, гаманлівы, часам аж да крыку, вясёлы, адбіты ў плынях Дзвіны, аточаны лясамі. Або ў горад, які я памятаю з дзяцінства, з арачным мостам над Віцьбай, са стрэламі званіц, з вулачкамі, што збягаюць да Дзвіны, суматохлівы і, як мне тады здавалася, надта ж ужо вялікі. Хадзіць пад снегам ці нават — няхай! — пад дажджом, або, лепей, летам стаяць над вялікай ракой, швэндацца паркамі, дзе ў дажджлівыя ночы стаяць вакол ліхтароў вясёлкавыя кругі. І ўспамінаць, шмат успамінаць, хаця з таго, што ўспамінаеш, мала чаго засталося, хаця там цяпер усё новае. Шматпакутны тысячагадовы прыгажун! Колькі ж разоў даводзілася табе за гэтую тысячу гадоў твайго жыцця ператварацца ў прысак і ўваскрасаць з гэтага прыску! І хай мяне шасне пярун, калі я, нягледзячы на трывіяльнасць такой паралелі, успомніўшы пра ўсё гэта, не ўспомніў фенікса. Тысяча гадоў… Калі табе споўніцца дзве тысячы, ад нас нічога не застанецца, але і тады наша любоў да цябе будзе нячутна блукаць вуліцамі тваімі, горад, і жыць у вачах і душах новых тваіх грамадзян. Ёсць шмат тысячагадовых гарадоў. Часам куды галаснейшая іхняя слава. Таму што там галоўным быў меч, а рукі — толькі пасля. А ў цябе былі залатыя рукі тваіх творцаў, тваіх грамадзян, якія толькі па крайняй неабходнасці браліся за меч. А гісторыя чамусьці болей аддавала ўвагі заваёўнікам, а не тым, хто мірна ткаў палотны, рабіў па золаце і срэбры, араў, гарбарнічаў — словам, рабіў простую і сумленную справу, працу, без якой чалавек даўно б перастаў быць. Праўдзівей, проста не стаў бы чалавекам. Гэтыя рукі і выкапалі тут тысячу гадоў назад першую напаўзямлянку, звалілі першую залатую хвою, паклалі камень у падмурак першай хароміны і, мабыць, высеклі на камені пасярэдзіне Дзвіны, ля Забежжа (відаць, каб першыя ладдзі ведалі фарватар), глыбокі шасціканечны крыж. Не ведаю, ці ляжыць той камень і зараз. Калі так, то ён памятае ладдзі з лебядзінымі цыямі і барвянымі ветразямі, а ў іх — суровых людзей, першых віцьбічаў, а магчыма, і саму княгіню Вольгу, якая (прынамсі, так кажа пазнейшае паданне) заснавала горад. Не ведаю, ці так гэта. Ды, урэшце, такая жанчына, перад якой схіляліся плямёны, чалавек падступнага сэрца і дзяржаўнага розуму, па слове якой сутыкаліся народы і звінела "варажская сталь у візантыйскую медзь", у сэрцы якой ужываліся разлік і каханне, здрадніцтва і вера, — жанчына гэтая магла не толькі паліць, але і будаваць гарады. Як далёка відаць з узвышша! Які кашлаты дыван лясоў, разарваных толькі Дзвіной ды малой Віцьбай. Да самага небасхілу. І толькі у-унь там адна нітачка дыму. І цішыня. І першы ўдар сякеры аб камель дрэва. І ўпершыню спалоханая сойка заверашчала і рванулася з яго прэч. Што думаў, што мог прадбачыць у будучых стагоддзях, у шалёным іхнім пажары і дыме гэты не вядомы нам чалавек? Па-першае, ён ужо ведаў, што назва гораду будзе тая, якой мы завём яго і зараз. Чамусьці амаль заўсёды менавіта маленькія, а не вялікія рэкі даюць назву вялікім гарадам. Па-другое, ён ведаў, што месца вольнае, адкрытае вятрам, высокае, а значыць, здаровае і бяспечнае і нашчадкам ягоным някепска будзе тут жыць. Па-трэцяе, ён беспамылкова ведаў, што гораду шырыцца, і расці, і багацець. Таму што тут вялікі ўсходні рачны шлях: Балтыка, Дзвіна, Каспля, Дняпро. А па Дняпры — хочаш у грэкі, а хочаш і на ўсход, у Булгары Волжскія. А колькі сухапутных шляхоў! Увесь свет перад табою, чалавеча. Уцвярдзіся і стой. Давеку. I ён уцвярдзiўся. I, мабыць, досыць хутка мiж Вiцьбаю, Дзвiною i Ручаём з'явiлiся зямлянкi i хаты, а там забялелi i першыя частаколы, якiя потым, вельмi хутка, пайшлi расколiнамi i пацямнелi пад сонцам, i ветрам, i завеямi, што наляталi з Дзвiны. Тут вось i ўсталi пасля два замкi — Верхнi i Нiжнi. Але пасля прагны — увесь рух i рост — горад зрабiў крок праз Вiцьбу, i там стала Узгор'е, i там стаў гандлёвы цэнтр, i адабраў iмя "места" ад старэйшых сваiх братоў. А пасля пайшло. Задунаўе, Задзвінне. Паўсюль вырасталі звонкія хаты, млыны, званіцы, склады для сваіх і іншаземных тавараў, закураныя буды. Паўсюль з'яўляліся ў дрымучых пушчах лапікі палёў, дыміліся ляды, звінеў пасля на іх месцы блакітнымі завушніцамі авёс і гразіліся дзідамі жыта і ячмень. Словам, стаў Горад. А паколькі стаў Горад, то з'явіліся і князі з дружынамі… А з імі разам прыйшло тое, што летапісцы звалі: "і ўста род на род, і племя на племя". І заспявалі па ярах Віцьбы, па гарах Места, па пясках і хвалях Дзвіны мячы. Брачыславы, Ізяславы, Давіды — хто іх там разбярэ з іхнімі сварамі, перадачай гарадоў з рук у рукі і іншым такім. А горад ведаў: трэба працаваць, нягледзячы на князёў, трэба ўзвышаць адзінае, што яны лічылі сапраўды каштоўным: свой Вітбеск, сваю родную зямлю, цягнуць ніці гандлю ўсё далей на захад — да Любека, Данцыга, Мюнстэра, Брэмена, усё далей на поўдзень — да Кіева і Царграда, усё далей на ўсход — да Масквы, да Суздаля і Уладзіміра і далей, далей… Трэба, каб па-ранейшаму на віцебскіх прыстанях чуліся галасы іншаземных купцоў, жаўцелі колы воску і залаціўся ў бочках бурштынавы мёд, трапяталі ветразі, іскрыліся пад рукой футры, кашлаціліся аўчыны, пераліваліся індыйскія і арабскія тканіны, звінелі скандынаўскія бронза і срэбра, свяціўся прыбалтыйскі бурштын. Каб было золата і, побач з ім, яшчэ даражэйшая пры патрэбе соль, і нямецкія віны, і галандскія сукны, і імбір, і мігдал немаведама адкуль, і ўсё-ўсё. І каб гучна, як на імшу, перазвоньваліся раніцамі кузні, цягнула гараю з домніц, смярдзела скурамі, дубовай карою, рогам. Нехта падлічыў на пачатку нашага стагоддзя, што горад плаціў князям у 1-й палове ХІІ стагоддзя ў якасці падаткаў і пошлін да 600.000 рублёў. Сума па тых часах астранамічная… Беды да часу абыходзілі горад бокам. Татары — блізка не падышлі. Іх сваімі мурамі, сваімі шчытамі, рэкамі крыві адкінулі Крычаў і Слуцк, Бярэсце, Тураў і Крутагор'е. Удалося, праўда, на некаторы час уварвацца ў Віцебск і сесці ў ім Ярдзвілу, сыну Рынгольта, аднак праз некаторы час віцьбічы турнулі яго так, што… Ну ды што казаць: многія ведаюць, як могуць турнуць віцьбічы. А браць у рукі меч віцьбічам даводзілася часта, бо на доўгія гады горад апынуўся на пярэднім краі, на фарпосце. Пачалося з Літвы, якая дзе сутычкай, дзе ўмовай, дзе дынастычнымі сувязямі паступова падбіралася да Віцебскага княства. Урэшце, у 1318 годзе Альгерд, ажаніўшыся з адзінай дачкою апошняга віцебскага князя Яраслава Васільевіча, прыняў веру, што панавала ў горадзе, а праз два гады, пасля смерці цесця, сеў на Віцебскі стол. Праўда, у горадзе мала што змянілася. Віцебск не на апошнім месцы сярод пятнаццаці самых значных і вялікіх гарадоў княства. Змянілася, бадай, адно. Горад атрымаў два паясы: адзін каменны, а другі — драўляны. Каменны, з васьмю вежамі, сярод якіх асабліва моцныя былі Усцянская, Прачысценская і Замкавая, абхапіў Верхні Замак, узнёсся над Дзвіною і Віцьбай, прыўкрасіўся каменнымі ж княжымі палатамі (на жаль, ужо ў ХVІІ ст. ад іх застаўся толькі адзін мур са сходамі). Ніжні Замак быў ахоплены падвойнаю — з засыпкаю з каменю і зямлі — дубовай сцяной. У ёй было пятнаццаць вежаў. І ганарыста працягнулася праз увесь горад, ад Заручэўскай брамы, паўз каменны цуд Благавешчання (якое Альгерд таксама абнавіў), да каменнай Замкавай брамы і там, раздзяліўшыся на дзве, — да брам Завіцебскай і Задунаўскай, — Вялікая вуліца. Удзень і ўначы, ад першай чыстай вады і да ледаставу, прыходзілі пад гэтыя муры людзі, стругі і паўстругі, люзы, баркі, бяспалубныя ганчакі, лайбы, барліны, часам да пяцідзесяці метраў даўжынёю. Зімою валілі абозы. А гандаль ішоў круглы год. Ды час быў суровы, жорсткі і вераломны. Асабліва даставалася гораду ад усобіц. Пачынаецца, напрыклад, звада Свідрыгайлы. За ім стаяць лівонскія рыцары. Яны бяруць горад, хапаюць намесніка Фёдара Вясну і кідаюць яго з Замкавай вежы ў Дзвіну… Потым Вітаўт цэлы месяц штурмуе Ніжні замак і, уварваўшыся ў яго, ставіць гарматы ля царквы Благавешчання і ўдзень і ўначы, без хвіліны адпачынку, садзіць па каменных мурах і вежах і па самім Верхнім замку. Узніклі пажары, быў моцна разбіты палац Альгерда. Горад пераходзіць з рук у рукі… Ох, як набрыняла зямля твая крывёю, мой Віцебск! Ты — памежная крэпасць, і вечна ля тваіх брам хмары парахавога дыму, крыкі, гігатанне коней і шалёны ломат сталі. Адны прыходзяць і адыходзяць, другія — за імі. А ты застаешся на месцы, ты мусіш стаяць на месцы, часта зусім без ніякай абароны (толькі напаўразнесеныя муры ды сэрцы абаронцаў). Ты мусіш стаяць. 1516. Па горадзе і пасадах вецер ганяе чорны попел. 1519. Пасады гараць. Людзі пабітыя. 1534. Усё наваколле выпалена. 1536. Замест пасадаў — жар. Людзей цягнуць у палон. 1568. Адбіліся… І далей, і далей, і далей. І ўжо страшна і сумна пералічваць. А як перажываць самому? Як бачыць, што вось военачальнікі глядзяць з муроў у даўжэзныя трубы, а там, куды глядзяць, — пыл і крыкі, і яны ані д'ябла не бачаць, а ты ведаеш, што гарыць твой дом, што гэта дакладна ў тым месцы, дзе ён, і гарыць тваё беднае майно, і карова, на якую ледзь узбіліся, і, магчыма, сын, які пагнаў тваю карову пасвіць, і сваякі, і ўвесь твой маленькі свет, які не ты стварыў і не ты насяліў несправядлівасцю і вайной?! Але ты мусіш. Мусіш біцца да апошняга, а пасля, калі ацалееш, зноў узводзіць дамы, проста жыць, бо ты — гэта і ёсць горад. Ты, а не тыя, з трубамі. А горад мусіць стаяць. Што толку ў тым, што яму дадуць першы герб: на блакітным полі — галава Спаса, а пад ёю — акрываўлены клінок? Ты занадта добра ведаеш, што гэты акрываўлены клінок можа ўпасці перш за ўсё на тваю шыю, што гэта штодзённы сімвал твайго жыцця. Але ты ганарышся і ім, і сваёй ратушай, і сваёй самай дакладнай "важняй", і сваім вечавым звонам. Ты не ведаеш, што ў цябе лягчэй лёгкага адабраць гэта, але ты ганарышся сваім Магдэбургскім правам. Бо ты сын гэтага, для цябе найлепшага ў свеце, горада. Не ты адзін так думаеш. У 1413 годзе саратнік і ўлюбёны вучань Яна Гуса Геронім Пражскі пабывае ў Віцебску. Пазней на працэсе, пасля якога яго спаляць, адным з галоўных абвінавачванняў супраць яго будзе тое, што ён прылюдна заявіў у Віцебску аб тым, што віцьбічы добрыя хрысціяне і добрыя людзі. І ты не ведаеш, што на цябе насоўваецца яшчэ больш страшная кара. Можа быць, менавіта за тое, што ты любіш волю і што ты харошы чалавек… Стылае світанне на 12 лістапада 1623 года. Усё вырашана ўжо напярэдадні. Ужо напярэдадні мяшчане пакідалі ў адну купу ўсе шапкі на знак таго, што будуць стаяць, як адна галава. На дапамогу падышлі палачане, вільняне, аршанцы. Нельга цярпець. Бо зачыняюць школы, бо пячатаюць цэрквы і засталіся толькі два буданы, у якіх людзі слухаюць сваё слова: у Заручаўі і ў лесе за Дзвіной. Але падбіраюцца і да іх. І паўсюль абражаюць цябе за тое, што ты — гэта ты. І нават нябожчыка бацьку дазваляюць вывозіць толькі праз тую браму, якой вывозяць "смрад і смецце ўсякае". І вось калі арцыбіскуп Іосафат (а ты завеш яго "Ізахват" і "Душахват") Кунцэвіч вяртаецца ад ютрані з царквы Успення маці божай (прачыстай), што на Узгорскім пасадзе пры ўпадзенні Віцьбы ў Дзвіну, у свае Віцебскія палаты, што там жа, зусім непадалёк ад царквы, — над горадам гучыць набат і робіцца раптам светла: зашугала полымя. Мноства народу кінулася да палатаў, збіла шматлікіх служак біскупа, змяла іх, кінулася на чалавека, які ўвасабляў у іхніх вачах усё зло. Яго забілі ўдарам баявой сякеры-гізаўры ў галаву, дастрэлілі з пішчалі, пацягнулі за ногі па горадзе, забілі ягонага сабаку і кінулі на ягоны труп, кінулі з адхона ў Дзвіну, а там рыбакі, наклаўшы яму за вопратку каменняў, павезлі труп і ўтапілі яго ля Пескаваціка. Віцебск адстаяў гонар цэлага народа. І Віцебск паплаціўся за гэта. Сто гараджан былі прысуджаны да пакарання смерцю. Галовы зляцелі толькі ў дваццацёх, бо астатнія паспелі ўцячы. Вось імёны страчаных: Навум Воўк і Сымон Неша, Янка Гужнішчаў, які біў у вечавы звон, Грышка Скарута, Гаўрыла Раманавіч, Іярмак Гайдук, Фурса, Шапавалаў сын, Багдан Кузнец, Грышка Бібка, Гаўрыла Пушкар, Ісак Любчын, Іван Аквін, Раман Даніловіч, Фёдар Казак, гаршчэчнік, Фёдар Цацэка, Якаў Шынкар, Сцяпан Труховіч, Пятро Васілевіч Палачанін. Акрамя таго, яшчэ двух абмазалі цамянкай і зрабілі дзве жывыя статуі. Жывыя, вядома, толькі спачатку. Герб з крывавым клінком выявіўся прарочым. Горад быў аддадзены страшэннаму пагрому… Чаго толькі не адбывалася з тых часоў! Казакі Пятра І падпалілі яго з усіх бакоў (той выпадак, калі дзейнічаў не дзяржаўны розум цара, а, па словах Пушкіна, "указы, писанные кнутом"). Агнявой лавінай пракаціўся па ім Напалеон. І ўсё адно знішчаны, здавалася б, горад уставаў, аздабляўся садамі, гудзеў па рацэ параходамі, на сушы — цягнікамі, выцягваўся ў вышыню, прыгажэў будынкамі. Віцебск умеў не толькі пратэставаць, не толькі — пры патрэбе — паўставаць. Віцебск, перш за ўсё, з самага пачатку, умеў працаваць і ствараць. Менавіта ў гэтым была ягоная неадольная сіла. Менавіта таму ніякім каралям, біскупам, царам і фюрарам ніколі не ўдавалася нічога з ім зрабіць. Нават тады, калі праца была замаскаваным сродкам рабунку. Ёсць у беларусаў такі не дужа разумны (а можа, і разумны ў вышэйшым сэнсе) звычай: ставіцца да сябе, да сваёй вёскі, да свайго горада з некаторай іроніяй (гэта пакуль той горад не зачэпіць нехта іншы). Дзед мой, са слоў свайго бацькі, казаў, што калі праз Віцебск была пракладзена першая чыгунка, то ў першым буфеце на гэтай першай станцыі на ўсіх сталовых прыборах было выгравіравана: "Украдено на станціи Витебскъ". Ну і няхай сабе не дужа разумна. Але ж затое яшчэ тады, у даўнія часы, горад звязаў сябе сеткаю чыгунак з Рыгай, Арлом, Масквой, Пецярбургам, Кіевам, Брэстам. І яшчэ тады рукі яго грамадзян умелі плавіць шкло, ліць чыгун, спускаць на ваду параходы і шліфаваць лінзы. Дый ці мала яшчэ чаго? І, амаль адначасова з гэтым, горад стварыў тое, што маглі сабе дазволіць вельмі нешматлікія гарады: сваю мастацкую школу, якая заняла неаспрэчнае месца не толькі ў гісторыі мастацтва Беларусі. Якія б назвы яна не насіла: "Школа Ю. Пэна", "Народна-мастацкая школа", "Віцебскае мастацкае вучылішча" — школа гэтая была месцам, дзе выкладалі сапраўдныя мастакі і дзе такія ж сапраўдныя мастакі выхоўваліся. І калі гавораць пра ілюстрацыі М. Дабужынскага да "Белых начэй", або пра "Здраўнеўскі цыкл" І. Рэпіна, карціны К. Малевіча або М. Шагала — усім нам трэба памятаць, што гэта не толькі сусветная вядомасць, але гэта яшчэ і Віцебск. Віцебск 17 кастрычніка 1905 года вывеў на плошчу перад ратушай дваццаць тысяч сваіх грамадзян (загінула ад куль — васемнаццаць). А наступнага дня выйшла на вуліцы ўжо сорак тысяч. І была ўшчэнт разнесена турма і вызвалены палітзняволеныя. 1 сакавіка 1917 года вулкамі і плошчамі Віцебска пракацілася вестка аб звяржэнні самаўладства. 4 сакавіка бальшавікі правялі сход і стварылі на ім Савет рабочых дэпутатаў і прафесійныя саюзы. Адначасова (6–7 сакавіка) быў створаны Савет салдацкіх дэпутатаў. Пазней абодва Саветы аб'ядналіся, сталі Саветам рабочых і салдацкіх дэпутатаў. Калі падыдзеш да дома № 2 па вуліцы Пушкіна, то ўбачыш мемарыяльную дошку, устаноўленую ў памяць аб дзейнасці першага Савета, які ўвёў васьмігадзінны рабочы дзень, шмат зрабіў для паляпшэння становішча самых бедных працоўных, стварыў народную міліцыю і г. д. У тым жа "доме першага Савета", па Пушкінскай, адбылася (з 1 па 3 кастрычніка) І Віцебская губеранская канферэнцыя бальшавікоў. Заслугаю віцебскіх бальшавікоў было тое, што ўсяго праз два дні пасля перамогі ў Петраградзе рэвалюцыя перамагла і ў Віцебску. Віцебск ляжаў на шляху, які вёў ад стаўкі на Петраград. Стаўка і штаб Заходняга фронту паслалі каля 20 тысяч войска (салдаты і казакі), каб затаптаць у сталіцы агонь рэвалюцыі. За 11 дзён (з 28 кастрычніка па 7 лістапада) віцебскія бальшавікі і чырвонагвардзейцы раззброілі ўсе гэтыя 20 тысяч. Пачаўся новы этап: грамадзянская вайна, у якой жыхары Віцебска таксама прынялі актыўны ўдзел. На ўсіх франтах. Ад Архангельска да Крыма і ад Варшавы да Уладзівастока. У чэрвені 1919 года прыбыў у Віцебск з агітацыйным цягніком "Кастрычніцкая рэвалюцыя" М. І. Калінін. Ён выступіў тут на пасяджэнні партыйных, прафсаюзных і заводскіх камітэтаў, на мітынгу воінскіх часцей, перад рабочымі фабрык і заводаў горада, на шматтысячным мітынгу чыгуначнікаў. Радзіма ў небяспецы. Усе — на адпор. Чыгуначны транспарт павінен дзейнічаць бесперабойна. Таму што рабочыя галадаюць, таму што ў арміі цяжка з ежай, таму што гарады і прамысловасць замярзаюць, паміраюць без паліва. Ужо 14 чэрвеня прыйшлі і сталі пад ружжо першыя шэсцьсот жыхароў Віцебска. Скончылася перамогаю вайна. Паўсюль яшчэ віраваў бандытызм, успыхвалі сям-там мяцяжы. Але самым страшным ворагам была разруха, амаль поўнасцю знішчаная гаспадарка, мёртвыя заводы, іржавыя рэйкі чыгунак. Віцебск у гэтым сэнсе не быў выключэннем. Невядома было нават, з чаго пачынаць, з якога канца прыступіцца. Але горад, як і ўся краіна, хацеў хутчэй забыць старое, цягнуўся да ведаў і працы, да новага. Горад пачаў з асветы. 1 кастрычніка 1918 года адкрыліся дзверы педагагічнага інстытута. Новаму грамадству перш за ўсё быў патрэбны новы, адукаваны чалавек. Рукамі гараджан, іх працаю горад і яго прамысловасць паступова пачалі ажываць. Зацеплілася, слабое пакуль яшчэ, жыццё на старых, дробных прадпрыемствах (на базе многіх з іх выраслі пазней такія буйныя станкабудаўнічыя заводы, як імя Кірава і "Камінтэрн"). У гады першых пяцігодак былі пабудаваны швейная фабрыка "Сцяг індустрыялізацыі" (уведзена ў строй 7 лістапада 1930 года) і панчошна-трыкатажная фабрыка "КІМ" (будавала яе моладзь у 1929 — 31 гадах). Віцебск прыўкрасіўся новымі будынкамі. Людзі тых гадоў памятаюць, як ганарыўся горад дамамі-камунамі на цяперашніх вуліцах Суворава і Горкага, домам спецыялістаў, новай трамвайнай сеткай, новым вадаправодам. І як ганарліва задзіраліся віцебскія насы з кожным новым інстытутам ("як жа, наш!") — ветэрынарным (1924), медыцынскім (1934). А тэхнікумаў і не злічыць: палітэхнічны, фінансава-эканамічны, сельскагаспадарчы, кааператыўны, ветэрынарны, швейнатэкстыльны. І мастацкае, музычнае, педагагічнае вучылішчы. І сорак тры школы, не лічачы фармацэўтычнай, школы медсясцёр, школы лабарантаў, школы фельчарска-акушэрскай. У горадзе, як і паўсюль, чынілася другая рэвалюцыя, не менш важная за першую: рэвалюцыя духу, псіхікі, культуры. Людзі думалі не толькі пра хлеб і сталь, а і пра яе, культуру — часта раней, чым пра хлеб, — і гэта, між іншым, сведчыць на іх карысць. Чэрвень 1919 — ратуша аддадзена краязнаўчаму і мастацкаму музею. Зараз ён — адзін з лепшых у рэспубліцы. 21 лістапада 1926 года — упершыню ўзнеслася заслона Другога Беларускага дзяржаўнага драматычнага тэатра. Не заўсёды другога па якасці пастановак і таленту акцёраў. Часта — першага. Свае літаратары. І, сапраўды, першая і лепшая мастацкая школа… Пасля пачаўся час выпрабаванняў, пакут і смерці, час барацьбы не на жыццё, а на смерць. 11 ліпеня 1941 года немцы ўварваліся ў Віцебск. Запанавала тое, што пастрашней за самую лютую і задушлівую ноч: фашысцкі "орднунг". На цэлыя тры гады. Не яны, вядома, выдумалі каменданцкую гадзіну і расстрэл за яе парушэнне. Але вось расстрэл за тое, што ходзіш каля чыгункі або выйшаў у лес назбіраць грыбоў, прэвентыўны расстрэл, або расстрэл заложнікаў, — гэта ўжо выдумалі яны. Пойма Віцьбы за педінстытутам, Ілаўскі і Духаўскі яры, — паўсюль штабелі або проста завалы трупаў, скупа засыпаных зямлёй. І лагер смерці ў пасёлку Лучоса. І гета ў раёне клуба металістаў. Падвалы СД па вуліцы Політэхнічнай, залітыя крывёю. Шыбеніцы перад ратушай, і на Смаленскім рынку, і ледзь не паўсюль. Амаль 110 тысяч забітых, закатаваных. І аднак увесь час у Віцебску жыло, дзейнічала, змагалася падполле. Шмат груп. З ліпеня 1941 — група А. Я. Белахвосцікава; з лета 1941 — група М. Я. Нагібава; з вясны 1942 — групы І. А. Бекішава, В. М. Арлоўскага, М. А. Журынскай, В. С. Кулагінай, А. А. Сакаловай; з верасня 1942 года — група А. С. Вінаградавай. На пачатку лета 1943 года ў Віцебску было больш за 60 падпольных груп. А калі ў красавіку 1943 года быў створаны Віцебскі падпольны гарком партыі на чале з В. Р. Кудзінавым — пачалося стварэнне адзінага нелегальнага цэнтра кіраўніцтва падполлем горада. Агітацыя, праўдзівае інфармаванне людзей аб тым, якімі шляхамі ідзе барацьба, збор зброі і медыкаментаў, дыверсіі і сабатаж на прамысловых і ваенных аб'ектах, вярбоўка надзейных людзей для лесу і для падполля, тэрарыстычныя акты супраць найбольш заядлых і азвярэлых прадстаўнікоў адміністрацыі захопнікаў і іхніх прыспешнікаў — гэта рабілі падпольшчыкі. У Віцебску загінула Вера Харужая са сваёй групай. Тут загінуў у бітве, якая часта бывала няроўнай, кожны трэці падпольшчык… У ноч на 26 ліпеня 1944 года войскі І-га Прыбалтыйскага фронту (генерал арміі І. Х. Баграмян) і 3-га Беларускага (генерал-палкоўнік І. Д. Чарняхоўскі) распачалі нечуваны па ўпартасці штурм горада і раніцаю вызвалілі яго. Мёртвы горад. Сустрэць сваіх пашчасціла ста васемнаццаці жыхарам. Бадай што лягчэй было будаваць горад на новым месцы, пакінуўшы горы бітай цэглы, жвіру і попелу, парослыя бур'янам і пустазеллем. Але хто б сказаў гэта ўцалелым яго жыхарам, якія паступова сцякаліся на папялішчы? Хіба той, хто ніколі іх не ведаў. Не ведаў іх характару, іхняй упартасці, іхняй працаздольнасці, іх жадання бачыць свой горад зноў жывым, яшчэ лепшым. Такім, якім мы бачым яго сёння. 270 тысяч чалавек. Трэць усёй прамысловай прадукцыі вобласці. Дываны ягоныя пабывалі на міжнародных кірмашах і выстаўках у Балгарыі, Бразіліі, Венгрыі, Галандыі, Інданезіі, Італіі, Сірыі, Турцыі, Швецыі і ў шматлікіх іншых краінах. Высокадакладныя зубаапрацоўчыя станкі, зробленыя віцяблянамі, купляюць у нас Бразілія, Балгарыя, Мексіка, Іран, Алжыр і іншыя дзяржавы. Трыццаць краін свету купляюць станкі завода заточных станкоў імя ХХІІ з'езда КПСС. Радыё- і гадзіннікавыя дэталі, электравымяральныя прыборы. Апрацоўка дрэва і харчовая прамысловасць. Шматлікія інстытуты, тэхнікумы, школы, бібліятэкі, кінатэатры і музеі, дзяржаўны драматычны і два народныя тэатры. Не толькі горад магутных, усё здольных зрабіць рук, але і горад высокага інтэлекту, ведаў, таленту. Горад новых прыгожых будынкаў. І горад выключных людзей, якія не толькі ўмелі трымаць у руках зброю пад час рэвалюцый і войнаў, але і ўмелі працаваць і адраджаць з руін свой вечны, старажытны горад на сіняй Дзвіне. …І вось я блукаю па вуліцах сучаснага горада. Іду пад ягонымі каланадамі, выходжу на зялёныя рачныя адхоны. Мне крыху шкада яго, старога, шкада ягоных вулачак — ну дакладна, як на карцінах мастакоў старой і цудоўнай Віцебскай школы. Шкада нават рамізнікаў, хаця я разумею, што гэта несусветнае глупства. Шкада — і гэта ўжо не глупства, — што недастатковая ўвага да камянёў, што памятаюць Неўскага. Але бачу я твары людзей, іхнія ўсмешкі, іхнюю павагу да цябе, людзей, якія раскажуць аб сённяшнім дні горада лепей за мяне, і я разумею, што галоўнае — засталося. Людзі. Пакуль яны ёсць — горад будзе. Гэта словы паўстанцаў 1623, да якіх нічога не прыбавіш: "Нельга зрабіць так, каб у Віцебску не было Віцебска". Хай нашы далёкія пранашчадкі памятаюць, што мы, не ведаючы, любілі іх, што нашы думкі, уздыхі і словы лунаюць вулкамі і гэтага вялікага, прыўкраснага горада, што і нашы рукі крыху дапамаглі яму зрабіцца такім, што нашы сэрцы ўсё яшчэ грукочуць ва ўнісон з іхнімі сэрцамі і сэрцам горада, што праз нашых прашчураў і наш прах змяшаўся з віцебскай зямлёй, і яе стала крыху болей. Што яны — гэта крыху і мы, што мы — з імі, што і мы адваявалі для іх гэты вялікі і вечны горад, якому стаяць не тысячы гадоў, а тысячы стагоддзяў. Гэта нічога, што мы калісь пойдзем, Віцебск. Мы — сыны твае. І ты, колькі б ты ні пражыў, — гэта мы. У. Караткевіч. “Тысячу стагоддзяў табе”. Эсэ, прысвечанае Віцебску (урывак). Сакавік 1974 г. Аўтограф У. Караткевіча. (БДАМЛМ, ф. 37, воп. 1, спр. 501, арк. 135)
|
|
|
облако тэгов
