Один из персонажей — Азорес — носит фамилию, созвучную с Азаровым.

Для того чтобы узнать секрет изобретения трагически погибшего ученого, революционера из Латинской Америки, советские люди ищут корабль, на котором он погиб. И тут им приходит на помощь чудесное изобретение XX века, которое

в пору жизни Беляева-существовало лишь в начальном поиске — подводное телевидение.

Говорят, что из ста восьми научно-фантастических идей Жюля Верна не оправдалось десять, из восьмидесяти шести идей Герберта Уэллса — девять, из пятидесяти смелых научных предвидений Александра Беляева не осуществилось только три.

Я познакомился с советским Жюлем Верном, когда им уже были созданы наиболее знаменитые его произведения --«Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля». Их автору тогда исполнилось пятьдесят лет.

И все же Беляев, подобно другому великому сказочнику нашего времени Александру Грину, не получил рри жизни того признания, какое по праву заслужил. Его книги, несмотря на любовь читателей, не переиздавались, выходили сравнительно небольшими тиражами, становясь сразу же редкостью.

Но для меня, молодого читателя и почитателя журналов «Вокруг света» (их было два — московский и ленинградский), «Всемирного следопыта», «Мира приключений», имя Беляева было почитаемым с юношеских лет.

О, этот запах свежей типографской краски, яркие, многокрасочные обложки с изображением фрегатов, затянутых водорослями, в которые причудливо-вписывались буквы названия — «Остров Погибших Кораблей»!

Мое знакомство с Беляевым состоялось, если можно так выразиться, на базе той, новой для тогдашнего времени техники передачи слова на расстоянии, которой он так увлекся. Впрочем, это была не фантастическая, описанная в «Чудесном оке» передача со дна океана, а скорее — повседневный труд ленинградской радиостанции. В то время я приобщился к литературному радиовещанию и хорошо помню первую студию на набережной реки Мойки. Большой, как обод колеса, микрофон чем-то напоминал обруч детской игры «серсо».

А потом в здании, принадлежавшем прежде Пролеткульту, где радиокомитет размещается и поныне, я после окончания университета работал литературным редактором молодежного вещания. Тогда-то мне и пришла в голову мысль привлечь для радиоинсценировки одного из произведений Беляева самого автора. Помню, как, нажав на черном телефонном аппарате кнопку (их было две — «А» и «Б», по числу подстанций), я услышал в ответ глуховатый голос. Да, я был взволнован, словно разговаривал с живым Жюлем Верном!

Советский фантаст жил тогда на Петроградской стороне, кстати, той самой, с которой совершили свой невероятный прыжок на Марс герои любимой нами с детства книги Алексея Толстого «Аэлита». Выслушав меня, Александр Романович назначил время моего прихода к нему. Мы встретились. Передо мной был немолодой, а для меня тогдашнего, двадцатилетнего, даже старый, болезненный, неестественно выпрямившийся (он носил из-за тяжелой болезни — костного туберкулеза позвонков — специальный корсет) человек с высоким лбом и умными, большими, глубоко сидящими глазами.

Когда я сейчас вспоминаю свои беседы с Беляевым, естественно, мне трудно отделить и как-то датировать их. Ведь я встречался с ним не раз в высоком доме на углу Большого проспекта и улицы Ленина, если не ошибаюсь, там, где помещается теперь магазин «Подарки», а позднее в доме на улице Первого мая в Пушкине.

По внешнему виду Александр Романович походил на инженера или ученого. К своим литературным данным он относился очень самокритично. Говорил о том, что у него отсутствует образность, иногда Становится слишком книжным язык. Зато в выдумке, смелости научно-обоснованных догадок он понимал свою силу.

Кем я был для него? Радиоредактором, начинающим поэтом. Но он прислушивался и к моим суждениям, придирчиво переспрашивал. Я убежден, что Александр Романович Беляев был не только пионером советской научной фантастики, но и поэтом, сказочником, сочетавшим в себе выдумку и богатство научных знаний.

Помню (это было в 1935 году), вскоре после кончины великого ученого, провидца космических полетов К, Э. Циолковского, с какой нежностью и благоговением Александр Романович рассказывал о том, кого называли чудаком из Калуги. «Человечество не останется вечно на земле, но в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Это завещание К. Э, Циолковского начертано на его надгробии. Тогда еще только рождались мальчики, будущие читатели вещих трудов Циолковского, пророческих романов Беляева, которым выпало счастье первыми в мире проложить дорогу к звездам.

Беляев переписывался с Циолковским, посвящал ему свои литературные работы. Он гордился той высокой оценкой, которую дал Константин Эдуардович его тру-

дам. В память о друге и наставнике Беляев назвал его инициалами свой роман «Звезда КЭЦ», над которым писатель работал в 1935 году.

Когда летом 1938 года А. Р. Беляев вновь, и теперь уже навсегда, переехал в город Пушкин, я не прерывал с ним связи. Впрочем,. стоило короткий срок побыть у Беляева, и ты забывал о его немощи. Так молод был он в своих помыслах, так горячо говорил о новых работах.

Александр Романович очень любил этот маленький город в садах и парках, колыбель гения Пушкина. Да и жилось здесь Александру Романовичу и его семье — жене Маргарите Константиновне и дочери Светлане — лучше, чем в доме на Петроградской. Теперь у Беляевых была своя уютная и просторная квартира.

Он охотно сотрудничал в районной газете «Большевистское слово», часто встречался со школьниками, учеными, литераторами.

Последний раз ко-мне пришла весточка от Александра Романовича, когда началась война и я уже находился на фронте. Приехав из Кронштадта, я застал дома открытку от него. Он просил меня связать его с фронтовой печатью. Беляев хотел, чтобы его слово служило делу победы народа над фашизмом. Я написал Александру Романовичу. Не знаю, получил ли он мой ответ.

В войну я не раз вспоминал об этом замечательном человеке. Лишь позднее, после разгрома фашистов под Ленинградом и полного снятия блокады, мы узнали, что писатель-патриот, классик советской фантастики умер в Пушкине от голода б января 1942 года.

А книги его живут, высказанные в них смелые догадки сбываются. Вот и книжка с дорогой для меня надписью, «Чудесное око», полна предвосхищением грядущего.

Атомная энергия и атомные двигатели дадут неограниченные ресурсы энергии там, где она необходима... В тундре, тайге, в горах и пустынях — везде мы сможем иметь карманные «Днепрогэсы».

Я помню, как читал мне Александр Романович страницы, где описывались механические «руки», добывающие породу на других планетах по команде с Земли. Помню краски лунных ландшафтов, открывающихся его героям. И эти предсказания сбылись!

В послевоенные годы на Черном море я побывал на маленьком корабле, предназначенном для подводной разведки косяков рыбы. Он носит имя героя романа «Человек-амфибия» — Ихтиандр!

Когда я думаю о поэтической власти произведений Александра Романовича Беляева, я вижу юношу, плывущего на дельфине. В руке его зажата раковина, в которую мальчик трубит!

[К 100-летию А. Р. Беляева; Воспоминания автора о своих встречах с писателем-фантастом] // Нева, 1984, №3 – с.184-186

Навещал Беляева и советский поэт Всеволод Азаров, работавший тогда литературным редактором Ленинградского молодежного радиовещания. Азаров решил пригласить писателя-фантаста для участия в трансляции его произведений. О приездах к Беляеву в город Пушкин он написал в воспоминаниях: «Стоило короткий срок побыть у Беляева, и ты забывал о его болезни. Так молод был он в своих помыслах, так горячо говорил о своих новых работах. Александр Романович очень любил освященный традициями русской классической литературы этот маленький город в садах и парках, колыбель гения Пушкина».

Посетивший писателя корреспондент пушкинской газеты «Большевистское слово» Головко оставил свое описание облика писателя и его кабинета: «Скромно обставлен кабинет. Полупоходная койка. По стенам картины с фантастическими изображениями. Мерно гудит ламповый радиоприемник. Настольный телефон и книги… книги… книги. Ими завалены стол, этажерка, шкаф и до потолка вся соседняя комната-библиотека.

На койке лежит человек с высоким лбом, лохматыми черными бровями, из-под которых смотрят ясные, проницательные глаза. И кажется, что это один из героев книги «Звезда КЭЦ» в своей межпланетной обсерватории, откуда в специальный телескоп он видит и изучает жизнь далеких планет».

Мне эту встречу вспоминать не трудно,

Соединяя с нынешним сейчас,

А он, ведя корабль высокотрубный,

Какой ценой в грядущем видел нас?

И не легко жилось ему, пожалуй,

И одобренье редко слышал он,

Но никогда не доходил до жалоб,

В свои предначертания влюблён.

И называл себя он инженером,

Конструктором идей грядущих лет,

А свой талант ценил он скромной мерой

И признавался мне: «Я не поэт».

Но он поэтом был тогда и ныне,

Нам дорог звёздный свет его дорог

И юноша, плывущий на дельфине,

Трубящий звонко в свой волшебный рог!

***

Одессит Вс. Азаров и одесское издание

Одесса: Маяк, 1981 г.

Серия: Морская библиотека

Книга 23.

Тираж: 200000 экз.

Тип обложки: твёрдая

Формат: 84x108/32 (130x200 мм)

Страниц: 416

Иллюстрация на обложке и внутренние иллюстрации Г. Гармидера.

Содержание:

Маргарита Соколова. Поэт научных предвидений.

Александр Беляев. Остров погибших кораблей (роман)

Александр Беляев. Человек-амфибия

Александр Беляев. Александр Беляев. Чудесное око (роман)

*

Сейчас в библиотеке архива ЦГАЛИ СПБ хранится книга «Чудесное око» А. Беляева на украинском языке с дарственной надписью поэту В.Б. Азарову.

***

Поэт Всеволод Борисович Азаров рассказывает, что, работая с 1933 года на ленинградском молодежном радио, он не раз встречался с Беляевым, бывал у него в Ленинграде, а затем и в Детском Селе.

Хотя Александр Романович и не все время лежал в постели, но должен был постоянно носить корсет. Эта всегдашняя скованность накладывала отпечаток на его характер: лишенный возможности широкого общения с людьми, полной свободы передвижения, он невольно сосредоточивался на деле, ставшем единственным в его жизни. И, конечно, в этом надо видеть еще одну из причин его тяги к мечте о совершенной человеческой природе.

"Беляев был со мной, юнцом, откровенен, -- пишет Азаров. -- Он чувствовал себя забытым писателем, забытым коллегами, непонятым критикой. Но при этом считал себя отнюдь не великим, он говорил, что образы часто не удаются, язык не всегда богат. Сюжет -- вот над чем он ощущал свою власть".

В июле 1941 года Беляев прислал Азарову, который был уже на фронте, открытку. В ней он сожалел, что не связан с военной печатью, и просил помочь ему: он хотел служить словом делу победы. И Беляев выступал в прессе с антифашистскими материалами.

"Труд -- создает, война -- разрушает... Нам навязали войну-разрушительницу. Что же? Будем "разрушать разрушителей". Наша доблестная Красная Армия докажет вероломному врагу, что рабочие и крестьяне, из которых она состоит, умеют не только строить заводы и фабрики, но и разрушать "фабрики войны". Какие бы тяжкие испытания ни пришлось нам пережить, армия великого народа не сложит оружия, пока враг не будет отброшен и уничтожен", -- писал он в первые дни войны.

Ляпунов Борис "Александр Беляев"

http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1967_...

Я, чтобы первым завладеть журналом, напросился у заведующей красным уголком ходить на почту за письмами и периодическими изданиями.

Читая «Человека-амфибию», я не без зависти думал: «Вот научиться бы так интересно сочинять, я бы ничем больше не занимался. Сидел бы и писал день и ночь. Перерывы делал бы только на обед и ужин».

Писатель Александр Беляев представлялся гривастым полубогом, творящим уйму фантастических сюжетов, знающим все науки. Я в ту пору писал стихи и посещал литературную студию журнала «Резец». Надеялся увидеть фантаста, но не удалось.

Потом я окончил фабзавуч, поработал на заводе в литейном цеху, одолел четыре курса инженерно-экономического института, выпустил три книжки. Литература меня не подвела. Меня не послали работать по специальности, а назначили сначала редактором комсомольского журнала «Юный пролетарий», а затем повысили: послали в журнал «Вокруг света» замещать ответственного редактора. «Юный пролетарий» выходил пятнадцатитысячным тиражом, а «Вокруг света» — стотысячным, а порой — миллионным.

Впервые я увидел Александра Беляева в середине тридцатых годов. Он принес в редакцию свою новую повесть «Звезда КЭЦ».

Это был худощавый болезненного вида пятидесятилетний мужчина с бледным вытянутым лицом. Внешне он походил на провинциального актера, очень вежливого и предупредительного.

Вручая мне повесть, Александр Романович сообщил, что основой для нее послужили труды Константина Эдуардовича Циолковского, поэтому он и назвал ее «Звездой КЭЦ». При этом предупредил, что представленный вариант повести не окончательный, он готов после наших советов дополнительно потрудиться.

Повесть мы прочли быстро и, как истые реалисты, попросили автора:

— Нельзя ли ближе к реальной жизни. Хотелось бы прочесть о том, что уже в наше время исполнится. Ваши самолеты и полу-реактивный стратоплан, например, летят со скоростью, превышающей тысячу километров. Это же в два раза быстрей полета револьверной пули. Они расплавятся в воздухе и сгорят. Зачем же выдумывать такое, что никогда не осуществится?

Мне и в голову не могло прийти, что еще при нашей жизни реактивные самолеты будут летать со скоростью, вдвое превышающей беляевскую. Поэтому я попросил автора снизить скорости до «разумных» пределов. Меня смущало и то, что герои фантастических повестей исследуют лишь невидимую с Земли часть Луны. Беляев с усмешкой ответил, что писателю безопасней изображать ее с невидимой стороны, потому что всегда можно сказать критику: «Попробуй, загляни туда».

Александр Романович, несмотря на «безудержную фантазию», был уверен, что человечество в двадцатом веке не заглянет на другую сторону Луны.

По секрету Беляев сознался, что идеи Циолковского осуществятся не скоро. Для

188

этого понадобится столетие, а мы можем лишь фантазировать, как это делает сам Циолковский.

После редактуры Беляев еще отшлифовывал и изменял отдельные главы в гранках. Ему трудно давались характеры женщин, получались какими-то идеализированными и старомодными, похожими на героинь романов Жюль Верна.

Восемнадцать лет назад Беляев болел костным туберкулезом. Это заставляло его, выходя на улицу, надевать корсет из толстой, почти подметочной кожи, чтобы уменьшать нагрузку на позвоночник. Чтобы не затруднять Александра Романовича, я вечером завозил ему гранки и мы совместно их правили. Однажды он мне сознался, что трудно придумывать живые характеры для героев, что он с радостью заключил бы с кем-нибудь союз.

— Я бы придумывал фантастические сюжеты, а напарник наделял бы героев характерами,— говорил он и при этом намекал, что он мог бы со мной сработаться.

А я отмалчивался, так как мне самому в ту пору не удавались герои, с великим трудом я находил для них отличительные и оригинальные черты. Не хотелось вводить старика в заблуждение.

Беляев сочинял без особых творческих мук. Наметив сюжет, он его развивал в черновых набросках, а затем писал набело, без помарок. Муки у него были другими, физическими. Он не мог работать ни сидя, ни стоя, а вынужден был творить лежа, держа перед собой приспособленную для этого занятия фанерную доску.

В самую бурную пору своей жизни Александр Романович вдруг заболел плевритом. Температура у него поднималась до сорока одного градуса. Молодая жена — единственная дочь у родителей — сбежала от него, ей тошно было ухаживать за больным. Верными оказались только его мать Надежда Васильевна и старая нянька Фима. Они переехали к больному и не отходили от него.

Не очень образованный постоянный эскулап, не зная, как лечить больного, сделал ему прокол, после которого у Беляева отнялись ноги. Он их не чувствовал, не мог пошевелить.

Другие врачи не могли определить, что случилось с больным. Полагая, что ноги отнялись из-за простуды, они посоветовали отвезти больного на юг. Там-де он поправится.

Мать вместе с няней повезли малоподвижного больного в Ялту. И лишь там, на юге, специалисты нашли у него туберкулез позвоночника и уложили в гипс.

И вот тут, лежа в специальном санатории, Александр Романович вспомнил, как в детстве его тянуло летать. Сначала он полеты совершал на качелях. Однажды, пытаясь описать в воздухе круг, он свалился и так ударился лицом об землю, что

у него опух и затек глаз, который потом плохо видел.

Падение с качелей не отбило охоты летать. Сооружая из всякого легкого материала крылья, Александр стал прыгать с крыши сарая, надеясь, что ему удастся планировать. Но все модели оказались неудачными. Лучше их действовал большой, старый поповский зонтик отца. Он парусил и мягко спускал мальчишку с крыши. Но однажды в ветер зонтик вывернуло наизнанку и Александр приземлился не на носки, а на пятки. От резкого удара о землю все тело пронзила острая боль и в позвонке как бы что-то треснуло... Но это довольно быстро прошло и забылось. И вот теперь, двадцать лет спустя, удар пятками обернулся тяжелой болезнью.

В санатории Беляева обложили с головы до пят гипсом так, что он не мог ни повернуться, ни вздохнуть полной грудью. Привыкнуть к такому почти каменному одеянию невозможно, но он терпел и лежал, не ворочаясь.

Его обычно выносили на воздух и оставляли одного лежать в тени деревьев. Он грезил, придумывая всякие несбыточные истории, и редко засыпал. Жизнь его была нелегкой. В начале века он закончил Смоленскую духовную семинарию, но в священнослужители не пошел, так как перестал верить в бога. Пришлось дополнительно закончить юридический лицей в Ярославле и вернуться на родину. В Смоленске он был юристом, режиссером в городском театре, редактором газеты «Смоленский вестник». Он мечтал стать литератором, даже печатался в детском журнале «Проталинка». И в этот год его настигла болезнь.

В гипсе он пролежал несколько недель. Однажды ему на лицо уселся прилетевший откуда-то нахальный жук. Согнать его он не мог. И глаза не видели, как этот жук выглядит, только кожа ощущала его цепкие лапки.

Жук сначала попытался залезть в ноздрю. Беляев зафыркал носом, засморкался. Жуку это не понравилось, он отполз ко рту и принялся буравить кожу. Беляев яростно заработал губами, стремясь ухватить жука зубами. Но не тут-то было! Жук оказался осторожным. Он переместился к глазу и, уткнувшись в его уголок у переносицы, начал копать лапками, точно стремился проникнуть в череп...

Беляев стал звать на помощь. Но его голоса никто не слышал. Тогда от беспомощности он разрыдался... И соленые слезы отогнали жука. Он улетел.

Пережив эту историю, Беляев стал придумывать, что необходимо взять в зубы, чтобы в следующий раз согнать муху, жука, стоножку. Постепенно у него возник сюжет о голове, которая живет самостоятельно без туловища. Но он им воспользовался лишь много лет спустя.

К моменту революции Беляеву было уже

189

тридцать три года. После революции началась гражданская война. Ялту захватили белогвардейцы. Город заполнили бежавшие из больших городов дворяне, спекулянты

и... воры. Беляеву пришлось прервать лечение и заняться поисками заработка. Он сочинял для местной газеты небольшие рассказы и очерки об ученых. Но их печатали редко и платили мало. На эти заработки не проживешь. Он устроился воспитателем детского дома, а затем стал работать в уголовном розыске.

У него не было сил гоняться за убийцами и грабителями, он лишь наладил работу созданной им фотолаборатории.

В Ялте он женился на Маргарите Константиновне — сестре начальника угрозыска, работавшей регистратором-дактило-скопистом.

В годы нэпа Беляев сначала переехал в Харьков, а затем в Москву, где устроился служить в Наркомпочтеле. В ночные дежурства он принялся писать стихи и прозу. Вспомнив об ялтинском жуке, севшем на лицо, он сочинил рассказ «Голова профессора Доуэля», который удалось напечатать в газете железнодорожников «Гудок» с продолжением.

Рассказ вызвал небывалый успех. В запале Беляев написал роман «Остров погибших кораблей», а за ним— повесть «Человек-амфибия», сделавшую его известным на всю страну писателем.

Завелись лишние деньги. Александр Романович купил пишущую машинку «Ремингтон» и обучил жену работать на ней. Жена стала его постоянной помощницей.

Беляевым надоела теснота московской коммунальной квартиры. Они переехали в отдельную ленинградскую квартиру из четырех комнат. В городе на Неве Александр Романович больше не служил, он занимался только творческим трудом. Теперь у него был отдельный уютный кабинет, в котором он написал роман «Властелин мира», «Подводные земледельцы» и множество фантастических рассказов, вышедших отдельной книгой.

Но вскоре выяснилось, что сырой невский климат не подходит для его ослабленного организма, он опять заболел воспалением легких, заныл и позвоночник.

Врачи посоветовали перебраться на юг. Подвернулась квартира в Киеве. Беляев с семьей переехал в столицу Украины. Но в этом теплом и цветущем городе ему плохо работалось. К тому же все, что удавалось сочинить, требовалось переводить на украинский язык, искать переводчиков и добывать им обязательства, что их труды будут напечатаны. Это усложняло творческий процесс. Ослабла живая связь с русскими приключенческими журналами. Гонорары приходили с большим запозданием, и не у кого было занять хотя бы несколько рублей.

Прожив ровно два года на Украине, 190

Беляев вернулся в Северную Пальмиру. Здесь ленинградский Союз писателей выделил ему бывшую квартиру прозаика Бориса Житкова.

На севере работалось лучше, но стала донимать старая болезнь. Вновь потребовалось заковывать себя в гипсовые повязки и писать лежа.

Летом в шумном городе нечем было дышать. Беляеву подыскали старый домишко в Детском Селе, в котором оказалось пять небольших комнат.

В Детском Селе, хоть он и немногим южней Ленинграда, воздух был сухим и ароматным. Можно было, надев на себя корсет, прогуливаться вдоль озера по парку, в котором когда-то сочинял свои стихи лицеист Пушкин. Могучий парк с ручьями и дубами успокаивал, помогал мечтать.

Видимо, потому что я работал в « Вокруг света», меня считали знатоком приключенческой и фантастической литературы. ГИХЛ мне предложил отредактировать «Голову профессора Доуэля», ставшую уже повестью. Я охотно это сделал, хотя не силен был в редактуре, умел только сокращать и изменять отдельные фразы. Моя редактура все же Беляеву понравилась, и он сам попросил взять меня в редакторы, когда издательство решило выпустить его новый роман «Человек, потерявший лицо».

Это была горестная история об актере, имевшем такую комическую внешность, что она вызывала смех даже тогда, когда он говорил серьезно или объяснялся в любви. Несмотря на успех на сцене, комику захотелось нормальной жизни, и он сделал пластическую операцию. Лицо его обрело нормальные черты довольно симпатичного мужчины. Но с такой внешностью он не вызывал больше смеха. Хозяин театра отказался от его услуг, актер остался безработным.

Повесть была издана небольшим тиражом. Когда Беляев попросил ее переиздать, главный редактор издательства Николай Лесючевский воспротивился, сказал, что существующий конец издательство не устраивает, герой не боец, он излишне пассивен и занят только своей внешностью.

С этой вестью я поехал в Детское Село. В поезде подумал: «А не назвать ли книгу «Человек, нашедший свое лицо». Пусть герой с новой внешностью начнет борьбу с хозяином театра и другими угнетателями. У него же остался талант и опыт. Решительные поступки принесут успех и любовь».

Александру Романовичу мое предложение понравилось. Он взялся переделать роман, действовал довольно быстро и решительно, не жалея отдельных сцен. Вскоре я получил его рукопись и письмо:

«Уважаемый Петр Иосифович!

Дневник Престо я написал, чтобы выпол-

нить пожелание т. Лесючевского — показать, что Престо приходилось насиловать свое творчество, играя навязанные ему роли. Чтобы отметить это, я часть дневника Престо вставил в первую главу. Решайте сами, нужно ли это?

Объяснения доктора Цорна мне были продиктованы специалистом-эндокриноло-гом, и я не решался изменить текст для «унификации» стиля, нарушая точность научного изложения. Но ввиду того, что на это место указывали вы и товарищ Лесю-чевский, то я дважды перерабатывал это место.

Конец я несколько расширил, даже ввел новую главу, чтобы больше мотивировать уход Эллен. Сделал несколько вставок «переживаний» героев. Но убыстренный конец я нахожу для данного жанра свойственным, равным образом как сжатость в изображении переживаний героев.

Крупные вставки я перепечатал, мелкие же сделал в тексте, не будучи уверен, всегда ли новая редакция лучше старой. По этим поправкам вы увидите, что я немало поработал еще над стилем. Но, к сожалению, стиль мое слабое место. Я даже серьезно подумываю о соавторстве: я неплохо справляюсь с сюжетом, соавтор же дорабатывал бы, шлифовал стиль. И в этом романе я сделал все, что мог, и если вы еще найдете шероховатости, окажите дружескую услугу — исправьте.

Искренне уважающий вас А. Беляев

10.XI.39».

Поправки и изменения в тексте рукописи Лесючевского устраивали, не нравилась ему только неясная концовка романа. Чтобы лишний раз не травмировать Александра Романовича, я переписал последнюю страницу рукописи и показал ее Лесючев-скому. Тот прочитал и одобрительно заметил:

— Вот теперь видно, что герой не тряпка, а настроен на решительную борьбу, что он добьется успеха. Готовьте рукопись к набору, выпустим еще в этом году.

Прочитав полученную верстку романа с новым концом и подписав ее к печати, Александр Романович прислал мне коротенькое письмецо:

«Уважаемый Петр Иосифович!

Благодарю за хорошее редактирование романа «Человек, нашедший свое лицо» и за удачную «концовку».

Уважающий вас А. Беляев

28.111.40 г.».

Потом началась моя военно-морская практика. Я больше не видел Александра Романовича. А он, как в детстве, вновь стал летать во сне. Это подтолкнуло его написать чудесную повесть «Ариэль» про человека, умеющего парить в воздухе без всяких аппаратов.

Во время Отечественной войны гитлеровские танки так неожиданно ворвались в город Пушкин, что многие жители его не

успели уйти. Осталась и семья Беляевых: он сам, его мать Надежда Васильевна, жена Маргарита Константиновна и двенадцатилетняя дочь Светлана.

Жизнь в оккупации стала невыносимой. Разграбленные магазины не торговали. Пропитание можно было раздобыть лишь в обмен на золото, бриллианты и хрусталь. А ценностей у Беляевых не было. Вскоре они стали голодать.

К счастью, соседка, успевшая эвакуироваться еще в конце августа, оставила им в кладовке полбочонка квашеной капусты.

Надежда Васильевна*, едва передвигая ноги, ходила к немецкой кухне и выпрашивала грубо срезанную картофельную шелуху. Эту грязную шелуху они долго мыли, мололи в мясорубке и пекли из нее лепешки, которые ели с квашеной капустой.

В городе перестала работать канализация. Из кранов не шла вода, не зажигались электрические лампочки. Свечи, лампадки берегли, зажигали только на короткое время. За водой ходили на далекий пруд. На это тратилось не менее получаса.

Первым не вынес голода и холодной, почти пещерной, жизни Александр Романович. Он умер от истощения 6 января 1942 года.

Женщины отнесли его труп в пустующую соседнюю квартиру и уложили в гроб, добытый с большим трудом. Отвезти на кладбище у них не хватило сил. В городской управе была всего одна лошадь, чтобы получить ее, следовало занять очередь.

Ночью какие-то мародеры сняли с покойника костюм и носки. Пришлось его завернуть в одеяло.

Труп отвезли на Казанское кладбище недели через две. Но там некому было долбить промерзшую землю и копать могилы.

Маргарита Константиновна, объяснив коменданту кладбища, кто такой Беляев, попросила похоронить мужа в отдельной могиле. Самой ей не удалось это сделать, так как через несколько дней оккупанты угнали ее, дочь и мать Александра Романовича в Польшу.

Когда война кончилась и Беляевым, после долгих мытарств, удалось наконец попасть в разоренный, наполовину выгоревший город Пушкин, вместо своего дома они нашли развалины, поросшие травой.

Коменданта на кладбище уже не было. В живых осталась только сторожиха. Она вспомнила, что писателя вместе с профессором Черновым похоронили в отдельной могиле. И показала это место.

Проверять не стали. Просто установили на невысоком холмике белый обелиск с раскрытой книгой и пером. Надпись сообщала, что здесь похоронен писатель-фантаст Александр Романович Беляев.

П. Капица. Фантаст Александр Беляев: [Литературные воспоминания] // Звезда (Ленинград), 1988, №1

* Здесь ошибка: бабушка — Эльвира Юрьевна

***

Петр Иосифович Капица — русский советский писатель. Родился: 24 января 1909 г., г. Сувалки, Российская империя (Польша) Умер: 1998 г., Санкт-Петербург, Россия. Родился в семье польских евреев.

Был редактором журнала "Звезда". Ленинградец, участник Великой Отечественной войны. Много писал для юношества и о юношестве, почти все произведения содержат описание героических поступков, в их основе — острый, напряженный сюжет. По его книгам снято несколько фильмов.

Ставилось в упрек многое: и научная «недостоверность» сюжетов, и тяготение к зарубежной тематике, и следование литературным традициям западной фантастики, и даже увлекательность произведений, которую отождествляли с «развлекательностью». Отчасти по этой причине, отчасти потому, что Беляев не сразу нашел путь к научно-фантастической теме, связанной с социалистической действительностью наших дней; издательства не проявляли большого интереса к его произведениям, и в послевоенное время их почти не переиздавали.

У читателя, особенно молодого, произведения А. Беляева больше трех десятков лег пользуются неизменной популярностью. Но разбросанные в периодических изданиях и лишь частично вышедшие отдельными книгами, они не создавали цельного представления о писательском облике автора. Еще меньше могли они в таком распыленном виде показать подлинное значение его как зачинателя советской научной фантастики. Между

тем, Беляев первый выступил в советской литературе с большой серией произведений этого рода.

Выход в свет в конце 1956 года двухтомника, а летом 1957 года трехтомника избранных научно-фантастических произведений А. Беляева возвращает читателю автора, недостаточно оцененного в свое время критикой и незаслуженно забытого издательствами. В эти собрания вошла лишь небольшая часть литературного наследия писателя: «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Человек, нашедший свое лицо», «Продавец воздуха», «Звезда КЭЦ», «Чудесное око», «Властелин мира», «Последний человек из Атлантиды», «Ариэль», «Вечный хлеб».

Немногие, может быть, знают, что Александр Беляев, этот разносторонне образованный, обладающий живым воображением и острым пером человек, юрист по образованию, в молодости испытавший трудности многих профессий, значительную часть своей жизни провел в постели, прикованный туберкулезом позвоночника и параличом конечностей; что волнующе описанные переживания живущей отдельно от тела головы Доуэля носят в известной мере автобиографический характер ц заключают в себе какой-то элемент «подлинности»; что кроме Смоленска, где писатель родился в 1884 году, Москвы, Ленинграда и Пушкина, где в январе 1942 года умер, А. Беляев, описавший в своих увлекательных романах, повестях и рассказах столько материков, морей и стран, нигде не был.

Но самым неожиданным «открытием» для читателя явится, пожалуй, то, что литературное наследство А. Беляева далеко не исчерпывается десятком наиболее популярных произведений, известных всем. Во вступительном биографическом очерке составитель сборников Б. Ляпунов приводит перечень пятидесяти с лишним названий, среди которых фигурирует до двадцати романов и повестей, свыше двадцати рассказов, большое количество научно-фантастических очерков, теоретические статьи по вопросам научной фантастики, сценарий для кинофильма.

Бросается в глаза не только поистине «жюльверновская» плодовитость писателя и жанровое многообразие его творчества, но и широчайший круг затронутых Беляевым научных проблем, смелое введение в фабулу под-

15 «Звезда* № 2

225

линно фантастического элемента. У А. Беляева есть и приключенческие произведения с «географическим уклоном» («Остров погибших кораблей»), и робинзонады («Мертвая голова», «Белый дикарь»), и фантастические экскурсы в прошлое, в историю давних культур («Последний человек из Атлантиды»). Но главное, решающее у него — фантастика, связанная с научными проблемами, волнующими человечество наших днем.

Собранные вместе, произведения Беляева дают отчетливое представление о сильных и слабых сторонах его творчества и позволяют разобраться в сущности возникшего между писателем и критикой «недоразумения».

Сила Александра Белйева прежде всего в том, что он верно понял природу фантастического образа. Невозможное, превращенное воображением в сбывшуюся реальность, — вот что лежит в основе фантастики, пленяет читательскую мысль. И Беляев, подобно Жюлю Верну, не боится сделать э^Ь «невозможное» сюжетным стержнем своих произведений. В романе «Человек-амфйбия» он заставляет хирурга Сальватора создать чело-века-рыбу Ихтйандра, способного одинаково свободно чувствовать сёбй на суше И в водной стихий. С ?акой же смелОС1ъю воображения он описывает живущую отдельно от тела мыслящую, решающую сложные нйучййе проблемы голову профессора Доуэля, Или летающего по воздуху без каких-либо тёхни-ческих приспособлений юношу АриэЛя... Ой умышленно превращает порой реальную научную проблему в условный, фантастический сюжетный прием, чтобы необычностью поразить воображение читателя, вызвать йа спор, разбудить мысль.

Положительный смысл фантастических образов этого рода он вйдит не в том, что они всегда должны нести в себе зерно йаучйого прогноза. Творческая мощь такого образа может заключаться и в том, что йн, стимулируя исследовательский порыв, изобретательность, побуждает человеческую мь1сль добиваться осуществления невозможного обходным путем. Внешняя «антинаучность» и «невозможность» сказочной идеи ковра-самолета не помешала ей воплотиться научнейшим образом в современной авиации. Невероятный беляевский Ихтйандр имеет сейчас сотни потомков, продолжительное пребывание которых под водой обеспечивается не пересаженными в человеческий организм жабрами акулы, а различного вида скафандрами.

Прав был Жюль Верн, когда в одном из своих писем высказал уверенность: «Все, что человек в состоянии вообразить, люди смогут осуществить на практике».

Этой уверенностью пронизано творчество Александра Беляева.

2

Научная фантастика немыслима без острых сюжетных положений, без приключенческой романтйкн. Беляев проявляет в своих произведениях незаурядное сюжетное мастерство. Уменье создать неожиданную ситуацию, непредвиденный поворот событий, придать фантастической фабуле реальные очертания,

«показать еще не существующее как уже существующее», наряду с этим — свободное, убедительное развитие действия, живой диалог, юмор, способный порой подняться до сарказма (шуточные рассказы «Легко ли стать раком?», «Анатомический жених», трагикомическая повесть «Мистер Смех») — все эти качества имеются у него налицо и по достоинству оценены читателем.

Вдумчивый читатель заметил и другую сторону творчества Беляева: драматизм его образов. Не ситуаций, а именно образов. Здесь заключена своеобразная, недостаточно еще исследованная сторона беляевской научной фантастики, роднящая ее с художественной литературой «бОльшогб дыхайия».

У жизнерадостного Жюля Верна драматические эпизоды введены лишь для того, чтобы сильнее подчеркнуть торжество человеческой воли над превратностями жизни. Трагична, в сущности, судьба Робура, гениального изобретателя гигантского геликоптера «Альбатроса», оказавшегося «несвоевременным», потому что люди не стали еще «достаточно образованными, чтобы извлечь пользу из открытия, и достаточно благоразумными, чтобы никогда не употреблять его во вред». Однако ощущения трагизма нет ни в сюжетных перипетиях романа, ни в душевном мире героя. Не йщу-тил его и сам автор, спокойно, даже бодро сообщивший читателю устами Робура:

-- Я покидаю вас. Секрет своего изобретения я уношу с собой;;. Явись я сегодня, я пришел бы слишком рано* и мне не удалось бы примирить противоречивые и своекорыстные интересы людей. Народы еще не созрели для единения.

Иное мы видим у Беляева.

В романе «Голова профессора Доуэля» сильное впечатление производит очерченная скупымй} точными штрихами, иногда почти намеками, картина прёс+упления профессора Керна и борьбы его с оживленной им головой профессора Доуэля, ассистентом которого он был. Ощущение глубокого страдания большого ученого и мыслителя, вынужденного отдавать свою мысль проходимцу и карьеристу, использующему ее в личных интересах, проходит через весь роман. Это одновременно трагедия Доуэля и трагедия изуродованного капитализмом общества, в котором он живет.

Сама капитуляция головы Доуэля перед домогательствами Керна полна большого эмоционального содержания. Доуэль отвергает эти домогательства, когда Керн подвергает его мучительным пыткам, но не может устб-ять, йЬгда тот, разрабатывая в его присутствии важнук) научную Проблему, допускает (не без умысла) оШибкй, спбсобные исказить и обесценить верно намеченную Лйнйю поисков. Доуэль уступает, так как йё может допустить, чтобы нужная человечеству идея осталась неосуществленной. Ему неважно, чье имя будет стоять на научном труде, он хочет» Чтобы его мысль стала известной людям, двинула вперед науку, принесла полвзу<

Этой острой психологической драме, набросанной широкими, смелыми мазками, противостоит тонкий, порой уходящий в подтекст драматизм противоречивого сплетения чело*

226

веческих судеб в романе «Человек-амфибия». Необыкновенная операция превращения человека в земноводное существо, предпринятая хирургом Сальватором с целью усовершенствовать человеческий организм, сделать ёго болеё способным к овладению не Только богатствами земли, но и Стихией морей и океанов, не достигает цели. Благородный замысел, рожденный и осуществленный в одиночестве, за стенами удаленного от всего мира тайного убежища, оказался неспособным обнять всю сложность поставленной задачи, учесть все последствия принятого решения. Ихтиандр, человек-рыба, не стал полностью обитателем морских недр и утратил способность продолжительного пребывания на суше. Всю горечь своего положения он начал понимать, полюбив встреченную на берегу девушку Гутти-эре и став объектом корыстных поползновений двух авантюристов, из которых одйй считает себя его отцом* а другой путем подкупа добился прав опекуна.

Сложные душевные переживания Ихти-андра, понявшего иллюзорность своей любви к «земной» девушке; горе Гуттиэре, сознающей, что удержать любимого у себя — значит обречь его на гибель; страдания Сальватора, отданного под суд церковникам за «безбожные» опыты над людьми и усомнившегося в правильности найденного решения проблемы, — все это, рассказанное сдержанно и сильно, без ненужных нажимов и подчеркиваний, создает полную драматизма впечатляющую картину, которая запомнится читателю надолго.

Временами писателя можно упрекнуть в том, что неожиданные сюжетные ходы в его произведениях слабо мотивированы, почти произвольны. Это значит, что спор между «тормозом» мотивировок и «динамикой» действия решается автором в пользу динамики.

В повести «Чудесное око» плывущие на сверхмощном океанском пароходе «Левиафан» пассажиры ведут разговор о возможности на судах такого типа аварии наподобие той, какая привела в свое время к гибели «Титаника». Разговор принимает все более тревожный характер, и... в этот момент авария, действительно, происходит. Пароход тонет от неизвестной причины, все пассажиры гибнут. На поверхности моря остается лишь запечатанная бутылка с загадочным документом.

Следующие за этим прологом события совершаются при участии других действующих лиц. Но развертываются они так стремительно и увлекательно, что у читателя нет времени задержаться на вопросах «почему» и «отчего». Необычное начало Создало напряжение, которое не ослабевает до последней страницы.

Имена героев Беляева, места, где они действуют, для советского читателя чаще всего — экзотика: Доуэль, Сальватор, Антонио Престо, Жуан Хургес... Англия, Франция, Северная и Южная Америка, острова Северного моря.., Критика была права, отмечая высокий удельный вес зарубежной темы в творчестве Беляева. Неправа она была, однако, в том, что упускала из вида (упоминая лишь изредка и

вскользь) социальную направленность тематики.

Беляев начал литературную деятельность накануне первых пятилеток, в годы не остывшей еще борьбы с попытками капиталистических стран задушить молодую Советскую республику. Произведения этой поры-, проникнутые пафосом гневного разоблачения уродств капиталистического мира, рассказывают о трагическом положении науки и культуры в обществе, где вся философия и мораль сводятся к примитивным «идеям» стяжательства и эксплуатации. Своими произведениями писатель развенчивает претензии капиталистического мира на «превосходство» своей культуры, у которой все лучшее позади, над молодой советской культурой, у которой лучшее — впереди.

В романе «Человек, нашедший свое лицо» писатель изображает драматическую судьбу прославленного невероятным уродством комического киноактера Антонио Престо. Окруженный шумом рекламы, осыпанный деньгами, пока его уродство служило развлечением для публики, Престо оказался выброшенным за борт, никому не нужным после того, как наука воздействием на железы внутренней секреции вернула ему нормальный человеческий облик. Автор придает сюжету явно памфлетную окраску. Похитив меняющие человеческую внешность препараты, Престо мстит отвергнувшей его среде процветающих бизнесменов тем, что делает своих бывших «друзей» уродами, а губернатора превращает в негра, подвергающегося в этом положении всем прелестям варварских правил расовой дискриминации.

Глубокий гуманизм, боевая антикапитали-стическая направленность произведений Беляева резко отличают их от потока переводной и отечественной подражательной псевдонаучной фантастики первых двух советских десятилетий, в которой все исчерпывалось часто поверхностным использованием научной иДеи и плоским развлекательством.

В начале литературного пути Беляеву пришлось преодолеть немало серьезных трудностей. О первых своих шагах он писал:

«Советская научная фантастика неизбежно должна была пройти стадию ученичества у западноевропейских мастеров. Естественно, мы должны были овладевать стандартными формами. «Голова профессора Доуэля» отражает этот период».

Подражание зарубежной фантастике наложило известный отпечаток на творчество А. Беляева. Но учителями его были, в основном, классики этого жанрё: Жюль Верн, Уэллс, Конан-Дойль, а не их эпигоны. У классиков писатель взял луч1нёе, что составляет основу жанра, создавая ему заслуженную популярность: смелость воображения.

«Привлечь внимание к большой проблеме, — писал он в статье «О моей работе», — это важнее, чем сообщить целый ворох готовых научных сведений... Толкнуть на самостоятельную работу — это Лучшее и большее, что може!' сделать научно-фантастическое произведение».

Острое «чувство фантастического», уменье найти для него заманчивую и одновременно

15*

227

убедительную форму помогало писателю привлекать внимание к большим и важным проблемам. Так родились темы ученого Штир-нера, возомнившего, что он может стать владыкой земного шара, пользуясь массовым «направленным гипнозом» («Властелин мира»), темы природы, в которой вдруг исчез процесс гниения («Нетленный мир»), нет тяжести («Над бездной»), замедлена скорость света («Светопреставление») и т. п.

Это не значит, однако, что писатель не пользовался материалом достоверных научных фактов. Он сознавал, что одна из важных задач научной фантастики — довести до читателя положительные научные знания. «Невозможное» как детонатор творческой мысли читателя не заслоняло у него необходимости раскрывать средствами фантастики увлекательные стороны «готовых научных сведений». В романах «Звезда КЭЦ» и «Воздушный корабль» он пропагандирует технические идеи Циолковского об искусственном спутнике Земли и цельнометаллическом дирижабле; в «Лаборатории Дубльвэ» касается задач продления человеческой жизни; в других произведениях популяризирует, опираясь на фантастический сюжет, теорию относительности, принцип анабиоза, свойства жидкого воздуха и т. д. В то же время в наиболее «невероятных» своих фантазиях он, не без успеха применяя уэллсовский метод, достигает иллюзии полного правдоподобия, используя весь арсенал относящихся к теме современных научных данных.

В «популяризаторских» книгах, однако, перо Беляева заметно слабеет. Жюль Верн мог в «Гекторе Сервадаке» предельно насытить точными данными астрономической науки своего времени описание путешествия герое§ по солнечной системе, — читатель ни на минуту не забывал, что действующие лица романа воспринимают все эти «готовые» сведения, совершая удивительный, невероятный, фантастический полет на оторванном кометой от Земли куске Африки. Популярная астрономия оказывалась благодаря этому окрашенной всеми цветами фантастической радуги. У Беляева идея подводного телевизора в повести «Чудесное око», развернутая им, как всегда, занимательно и остро, имеет познавательную ценность как попытка заглянуть в ближайшее будущее телевидения. Однако фантастики в ней не больше, чем в замысле конструктора, разрабатывающего идею нового, усовершенствованного механизма, или в пятилетием плане, намечающем итоговую цифру продукции, на последний год пятилетки.

Тяга к советской научно-фантастической теме возникла у Беляева задолго до того, как критика «заметила» у него пристрастие к теме зарубежной. Первые попытки («Чудесное око», «Продавец воздуха») представляли собой как бы сплав этих двух линий.

Открытый аргентинским ученым-револю-ционером Жуаном Хургесом секрет расщепления атома, который он стремится передать СССР для использования в мирных целях; подземная лаборатория для разложения воздуха, построенная английским капиталистом Бэйли в глухом уголке Сибири в целях «уничтожения коммунизма» и раскрытая советским

исследователем, — это, конечно, не советская тема и уж совсем не показ социалистического будущего. Но это уже переходный этап.

Со средины тридцатых годов Беляев упорно пробует глубже разработать тему социалистической научной фантастики. Теперь, когда сделана попытка собрать еместе все созданное Беляевым, видней становится не только общий масштаб проделанной писателем работы, но и ее отчетливая социалистическая направленность. Это позволяет пересмотреть некоторые из чересчур прямолинейных оценок, дававшихся в свое время печатью творчеству Беляева.

Следует отметить, что менее известные читателям и критике произведения, особенно поздние повести и очерки, представляют особый интерес той страстной напряженностью, с какой писатель искал решения задач, стоящих перед молодым советским научно-фантастическим жанром. В своих статьях он не только с редкой самокритичностью на конкретных примерах собственных произведений вскрывал противоречия и трудности этого процесса, но и пытался, вырвавшись из них, двигаться вперед.

«Проблема человека приобретает особое значение в наше время, — писал он в статье «Создадим научно-фантастическую литературу». — Интересует меня человек будущего, жизнь, быт коммунистического общества».

В романе «Лаборатория Дубльвэ» Беляев сделал первую робкую попытку в этом направлении; дать развернутый, глубокий показ характера человека будущего он, по собственному признанию, еще не решился, считая себя для этого недостаточно подготовленным. Более широкое отражение нашли у него жизнь и быт коммунистического общества: преображенный Ленинград, «зеленая симфония» социалистических городов, подземный курорт в Арктике, где все достижения науки и завоевания техники поставлены на службу здоровью человека, — эти темы входят в последние произведения Беляева. Смерть помешала писателю полностью решить поставленные задачи.

Неосуществленным осталось и главное — создание яркого, запоминающегося образа положительного героя новой, социалистической эпохи. Беляевский ученый Шгирнер из романа «Властелин мира» запомнился чита- ч, телю, может быть, не меньше, чем жюльвер-новский ученый Шульце из романа «Пятьсот миллионов Бегумы». Но образов, подобных капитану Немо, инженеру Сайресу Смиту, капитану Гаттерасу, у Беляева нет. И дело здесь не в уровне писательского мастерства.

Дело в больших, принципиальных вопросах жанра советской научной фантастики, до сих пор еще полностью не решенных; основной среди лих — о методах реалистического показа человеческих характеров новой эпохи в обстановке, выходящей за пределы сегодняшней реальности.

3

И все же творческий потенциал произведений Беляева, их способность зажигать воображение, их воспитательное и образовательное значение остаются высокими. Что упорный труд писателя в этом направлении был не

228

безрезультатным, свидетельствует тот факт, что многие из его научных фантазий оказались научными предвидениями. Электричество и химия в сельском хозяйстве нашей страны, реактивная авиация, мирное применение атомной энергии в промышленности — обо всем этом он писал четверть века назад, на заре первых пятилеток. Тогда же в повести «Земля горит» он показал в действии Волго-Донской канал. Через два десятка лет, по предварительным наметкам ученых наших дней, будет осуществлен предвосхищенный воображением писателя в романе «Звезда КЭЦ» проект большого искусственного спутника Земли — первой космической станции межпланетных сообщений.

Книги Жюля Верна рождали ученых и исследователей, о чем с законной гордостью говорят его биографы. Выполняет подобную задачу и творчество А. Беляева. Научные проблемы, затронутые в романе «Голова профессора Доуэля» за два года до первых систематических опытов по оживлению изолированных от организма органов, горячо обсуждались на лекциях студентами и преподавателями Ленинградского медицинского института. Большую роль этой книги в привлечении внимания к важной проблеме отмечал профессор В. А. Неговский, смелый новатор в области так называемой «терапии агональных состояний и клинической смерти». Одна из читательниц писала автору: «Прочитав повесть, я сама решила учиться, чтобы стать врачом и делать открытия».

Созданное Беляевым неравноценно*по качеству. Наряду с вещами, заслуженно привлекающими читательское внимание, есть и более слабые. Но было бы неправильным считать менее удачные вещи стоящими «ниже критики» и подлежащими списанию со счета.

В том значительном литературном наследстве, которое оставил писатель, каждое произведение несет в себе следы упорных поисков решения большой творческой проблемы. Уловить раскрывающуюся в противоречиях этих поисков линию роста — задача не только благодарная, но в данном случае и назревшая. Оставаясь какой-то частью сюжетов, тем, средств художественного воплощения — итогом прошлого, данью «ученичества у западноевропейских мастеров», творчество А. Беляева

другой своей частью обращено к нашим дням, обращено к будущему. Оно поднимает ряд важных проблем, в безотлагательном и четком решении которых кровно заинтересована современная советская научная фантастика. Писательский труд А. Беляева, на всех его этапах, заслуживает пристального и серьезного изучения. На сильных и слабых сторонах его творчества есть чему поучиться многим из наших авторов, работающих в жанре фантастики.

Издательство «Молодая гвардия» правильно поступило, выпустив вслед за двухтомником трехтомник избранных произведений писателя. Недавно Ленинградский Детгиз добавил к ним том рассказов Беляева. В получившемся таким образом четырехтомном собрании сочинений популярный писатель как бы вновь рождается для своих прежних, уже порядком повзрослевших читателей, и для тех, кто впервые берет в руки его интересные и содержательные книги.

Встреча старых и новых читателей с собранными воедино произведениями А. Беляева происходит в условиях, весьма отличающихся о г той поры, когда создавались эти произведения. Стремительные темпы развития социалистической науки и культуры, изменение географической и политической карты мира, грандиозные общественные движения, охватившие земной шар, небывалые успехи техники создают сейчас иные перспективы, чем два десятка лет назад, открывают неизмеримо более широкий простор для опирающейся на науку фантазии. Не устарели ли книги Беляева?

Нет, не устарели.

В них присутствуют смелая фантастика, зовущая к победе над «невозможным», и острое сюжетное мастерство, вводящее в мир сложных и противоречивых явлений, в которых надо уметь разобраться. Соединенные с раскрытием социальных закономерностей, они дают плодотворное направление мыслям, интересам, вкусам читателя.

Многие из научных фантазий Беляева оказались предвидениями, и это говорит о том, что творчеству его, одушевленному лучшими идеями нашего времени, вполне по пути с задачами, которые ставит сегодня перед нами советская действительность.

Полтавский С. Второе рождение писателя-фантаста // Звезда. — 1958. — № 2.

Цандер предлагал построить межпланетную ракету с крыльями, а в качестве горючего использовать части конструкции, которые станут ненужными при достижении ракетой больших высот. Идея заключалась в том, чтобы получить космические скорости при сравнительно небольшом, технически осуществимом весе ракеты и приемлемом запасе топлива. Проект Цандера, опубликованный в СССР, стал достоянием ученых многих стран. Он обсуждался в авиационных лабораториях Западной Европы и США. Советский ученый не ограничился лишь теоретическими расчетами: он разрабатывал конструкцию крылатой межпланетной ракеты (комбинация самолета и ракеты), много потрудился над тем, чтобы разрешить проблему автоматического сжигания металла (частей конструкции ракеты), проблему превращения этого металла в топливо.

В письмах к Н. А. Рынину изобретатель делился своими замыслами, удачами и огорчениями. «...Я все время работаю... занимаюсь опытами по сжиганию металлов и по построению ракеты, использующей свой собственный строительный материал в качестве горючего», — говорится в письме от 26 декабря 1928 года. «Осенью прошлого года изготовлял разные сплавы с магнием и испытал их на сжигаемость в воздухе. Теперь я строю распылители-горелки для жидкого металла и подготовляю опыты по определению действия бензиновой ракеты»...— рассказывал Ф. А. Цандер , в другом письме.

Жизнь талантливого инженера и ученого Ф. А. Цандера оборвалась в самом расцвете его творчества — он скоропостижно умер. Неопубликованные письма Ф. А. Цандера, хранящиеся в архиве ленинградского профессора, дают дополнительные сведения о творческих поисках и планах одного из родоначальников советской ракетной техники.

К Н. А. Рынину, воплощавшему в одном лице ученого-энциклопедиста и литератора, тянулись все, в ком научная и художественная литература пробуждала интерес к познанию заоблачных высот. Среди писем к Н. А. Рынину мы обнаружили несколько открыток, присланных из города Кирова. На первой открытке детской рукой выведено: «Прошу прислать мне наложенным платежом следующие Ваши книги...» Далее шел перечень изданий с указанием их цены и общим итогом в рублях и копейках: юный корреспондент рассчитывал только на свой бюджет! А внизу подпись: «Боря Ляпунов». Разумеется, профессор выслал книги без наложенного платежа. Через несколько лет Боря Ляпунов прислал второе письмо. Теперь он рассказывал о своей мечте — он решил посвятить себя авиации и межпланетным сообщениям. Он знает все книги профессора, он прочел все, что написано К. Э. Циолковским, Жюлем Верном, Александром Беляевым, и жаловался, что нет такого учебного заведения, где бы готовили астронавтов. Еще через год корреспондент из Кирова уже подписывался «Борис Ляпунов» и просил совета, куда же ему все-таки пойти учиться после десятилетки.

Еще несколько лет спустя Борис Валерианович Ляпунов окончил Московский авиационный институт. Ныне он писатель, автор ряда научно-популярных книг по ракетной технике.

Года три назад в «Молодой гвардии» готовился к изданию трехтомник избранных произведений Александра Беляева. Редактор этого издания Б. Ляпунов ездил в город Пушкин, где работал прикованный к постели писатель и где он умер в начале войны. Ляпунову не удалось найти ни единого листка из архива писателя: все погибло. С тем большим интересом я стал читать письма А. Р. Беляева, сохранившиеся в архиве профессора Рынина.

Этих писем несколько. Они позволяют нам заглянуть в творческую лабораторию талантливого писателя-фантаста, показывают, как зарождались его замыслы. Беляев черпал из добротных источников! Под влиянием научных трудов К. Э. Циолковского он написал роман «Воздушный корабль». Как только это произведение стало печататься в журнале «Вокруг света», оно сразу же было замечено К. Э. Циолковским. И Константин Эдуардович прислал 10 декабря 1934 года следующее письмо в редакцию журнала: «Рассказ... остроумно написан и достаточно научен для фантазии. Позволяю себе изъявить удовольствие тов. Беляеву и почтенной редакции журнала. Прошу т. Беляева прислать мне наложенным платежом его другой фантастический рассказ, посвященный межпланетным скитаниям, который я нигде не мог достать. Надеюсь и в нем найти хорошее. Прошу переслать письмо тов. Беляеву. С приветом, Циолковский».

Второй роман, о котором шла речь,— «Прыжок в ничто». В создании его много помогал Н. А. Рынин. Судя по письмам писателя, он по частям читал этот роман профессору, обсуждал с ним научные проблемы, пользовался его советами.

«Я послал Циолковскому экземпляр романа и письмо, в котором сообщал, что

121

предполагал даже посвятить этот роман ему, но опасался, будет ли роман этого достоин», — пишет А. Р. Беляев Н. А. Ры-нину. Опасения у писателя возникли потому, что в это время в газете «Литературный Ленинград» появилась рецензия, которая резко критиковала роман «Прыжок в ничто». Иначе отозвался об этом произведении К. Э. Циолковский. В письме от 5 января 1935 года он сообщил

А. Р. Беляеву:

«Ваш рассказ «Прыжок в ничто» прочитал и по поводу его могу высказать следующее. Роман содержательнее, научнее и литературнее всех известных мне оригинальных и переводных произведений на тему «межпланетных путешествий», поэтому я буду очень рад появлению второго издания. Он еще более распространит интерес к великой задаче XX века.

Одни изобретают и вычисляют, другие более доступно излагают эти труды, а третьи посвящают им роман. Все необходимы, все драгоценны».

Получив этот отзыв, А. Р. Беляев воспроизвел его в письме к И. А. Рынину от

12 января 1935 года.

Вскоре вышло в свет второе издание романа. К. Э. Циолковский, как известно, написал к этому изданию предисловие, а Н. А. Рынин — послесловие. Оба горячо поддержали произведение писателя-фан-таста.

Александр Беляев, веривший в осуществимость космических полетов, оставивший богатое литературное наследство, использовал для пропаганды науки среди молодежи и юношества не только свое перо. Вместе с Н. А. Рыниным он хлопотал о создании в парках Ленинграда и его пригородов уголков занимательной науки с обязательным показом в них будущих космических полетов. В Пушкине писателю это удалось, кажется, осуществить. Он писал Н. А. Рынину 27 февраля 1940 года:

«В продолжение полутора лет я муссировал в местной газете мысль о необходимости создать в пушкинских парках для ребят уголок занимательной науки, и в частности межпланетных путешествий. Я добился цели. Для начала к летнему сезону предполагается соорудить макет межпланетной ракеты в натуральную величину, примерно 20X2 метра — ракета «2017» Циолковского. Внутри ракета будет оборудована «астронавигационными приборами» и пр. Осмотрев ракету, посетители смогут совершить и межпланетное путешествие— за иллюминатором будет установлена кинобудка... О постройке ракеты имеется уже постановление райкома ВКП(б)».

Когда читаешь эти строки, невольно возникает вопрос: разве сейчас интерес к космическим полетам уменьшился? Как были бы благодарны наши юноши тем инициативным людям, которые ныне взялись бы за осуществление столь хорошей мысли писателя А. Р. Беляева! И в пуш-

кинских и в ленинградских парках хорошо бы устроить «ракетодромы», которые наряду с книгами о межпланетных путешествиях еще более распространили бы «интерес к великой задаче XX века».

***

...Незадолго до своей смерти (1942 г.) Н. А. Рынин работал над подготовкой нового выпуска «Межпланетных путешествий». Он назвал этот труд «Завоевание неба», включив в него новый обширный материал. Чтобы судить о том, какую предварительную работу проделал ученый, достаточно сказать, что только список обобщенных им научных и литературных произведений — «Библиография» — занял 692 страницы машинописного текста!

И вот неизданная рукопись лежит перед нами. Листки-добавления, сделанные от руки в самые последние дни жизни... Вот строки, которые звучат сейчас особенно значимо:

«Когда в 1924 году я начал знакомиться подробно с вопросом межпланетных сообщений, меня вначале смущал иногда вопрос: не за химерой ли я гоняюсь? Достижимы ли и осуществимы когда-нибудь эти сообщения? Победит ли человек в конце концов земное тяготение и унесется ли в неведомый и таинственный космос? Однако подобные сомнения и колебания скоро уступили место твердой уверенности в положительном опыте. Я осознал, что да, цель достижима... Идеи Циолковского нашли живейший интерес в моей душе... И я решил разработать их, но уже не в виде заманчивых фантазий, а на основе положительных наук, следуя примеру Циолковского. И вот теперь... вижу, что я не обманулся в своем стремлении...»

Эти строки Н. А. Рынина — одно из многочисленных свидетельств той уверенности, которую издавна питали советские ученые: недалеко время, когда человек впервые покинет нашу планету и раскроет новые дали Вселенной.

Сохранилось воспоминание Ф. А. Цандера о его встрече с В. И. Лениным в конце 1920 года. Это произошло на конференции изобретателей, где Ф. А. Цандер выступал со своим проектом межпланетного корабля.

«Перед докладом мне сказали, что будет В. И. Ленин, — рассказывал впоследствии ученый. — Вначале я очень волновался, а потом с воодушевлением начал убеждать аудиторию в возможности полета человека на другую планету, познакомил ее со своими расчетами и конструкцией межпланетного корабля-самолета. Я видел, как внимательно В. И. Ленин слушал мой доклад, и это придавало мне особые силы. После доклада меня пригласили к В. И. Ленину. Я был очень смущен. Но Владимир Ильич с такой простотой расспрашивал меня о моих работах и планах на будущее, что я даже несколько злоупотребил его временем и очень подробно рассказал ему о своих трудах и

122

о своей мечте во что бы то ни стало построить ракетный межпланетный корабль. В конце беседы Владимир Ильич крепко пожал мне руку и обещал поддержку. После этой беседы я стал работать с еще большим воодушевлением» («Правда» от 14 апреля 1958 г.).

Вспомним, какое это было время! Еще продолжалась военная интервенция Антанты, западный мир смотрел на нас не только глазами Герберта Уэллса, который видел «Россию во мгле». Выли «просвещенные» представители Запада, которые нас и за людей-то не считали. «Это — разбойники, крокодилы», — отзывались о нас в аристократических салонах Лондона.

В. И. Ленин рассказывал,' что эти слова ему буквально были «переданы одной английской художницей, которая слышала это выражение от одного самого влиятельного политика» (В. И. Ленин. Соч., т. 32, стр. 199).

Есть основания предполагать, что этой английской художницей была Клэр Шеридан, кузина Уинстона Черчилля, приезжавшая в сентябре 1920 года в Москву, встречавшаяся с В. И. Лениным и сделавшая его скульптурный портрет.

И вот «разбойники», окруженные действительно разбойными бандами интервентов, мечтали уже тогда о полетах к звездам, разрабатывали конструкции космических кораблей! А глава государства, у которого было по горло неотложных дел — военных, политических, дипломатических, который был озабочен тем, как прокормить блокированную «просвещенными» европейцами, голодную республику, — находил время выслушать молодого советского ученого, разработавшего проект космического корабля. Выслушать и поддержать его начинания.

Прошло всего лишь четыре десятилетия, и Советский Союз первым распахнул окно во Вселенную, заставив при этом расступиться высокомерных и наглых пророков из чужого лагеря. За первым в мире искусственным спутником Земли последовал запуск советских ракет, которые первыми доставили с Земли вымпел на Луну, первыми сфотографировали обратную сторону естественного спутника нашей планеты, первыми доказали, что путь в 12 тысяч километров можно покрыть всего лишь за полчаса! А недавно стартовал в космос первый в мире корабль-спутник. Его вес — 4 тонны 540 килограммов. На его борту — герметическая кабина с грузом, по весу примерно равным человеку, а также со всем оборудованием и аппаратурой, необходимыми для будущего космонавта. Этим запуском, как указывалось в сообщении ТАСС от 15 мая 19(50 года, «положено начало сложной работы по созданию надежных космических кораблей, обеспечивающих безопасный полет человека в космос».

Стоит заглянуть в архив ветерана космонавтики Н. А. Рынина, прочитать опубликованные им в разные годы проекты ученых и изобретателей и сравнить это с сообщениями сегодняшних газет, как сразу чувствуешь, что мир находится накануне одного из величайших событий в истории человечества. Нет нужды перечислять сложные научные проблемы, решенные предыдущим зондированием Вселенной, запусками спутников и космических ракет. Стоит взять наугад чуть ли не любую статью из числа публикующихся в наши дни, и мы увидим, какие практические вопросы уже обсуждаются в нашей печати. Космофизиологи решают, к примеру, в каком положении относительно оси ракеты должен находиться космонавт в момент старта корабля, какой костюм рекомендовать смельчаку, чтобы он мог без вреда для своего здоровья осуществить этот полет.

Во всем мире теперь не сомневаются, что сроки осуществления первого полета человека в космос зависят от советской науки, от советских людей.

«Русские лидируют», — таковы самые характерные высказывания западных ученых и обозревателей.

«Советские ракетостроители находятся впереди своих американских коллег на таком же расстоянии, как в 1957 году, а может быть, и еще дальше», — отмечает английская газета «Гардиен».

* * *

В архиве Н. А. Рынина имеются заметки о первой международной выставке моделей межпланетных летательных аппаратов. Она состоялась в Москве в 1927 году. По записям Н. А. Рынина, в числе ученых, приславших свои работы в советскую столицу, были американец Р. Годдард, француз Р. Эно-Пельтри, немец Макс Вальер и другие. Примечательный факт! Первая международная выставка моделей-проектов космических кораблей состоялась не в Ныо-Йорке, не в Лондоне, не в Париже, а в столице Советского государства, которое в ту пору справляло лишь первое десятилетие своего существования. Тридцать лет спустя, в сороковую годовщину Октября, в Москве, а затем и на международной выставке в Брюсселе была показана уже не модель, а точная копия первого в мире искусственного спутника Земли — той советской лаборатории, которая распахнула окно во Вселенную.

Ныне во всем мире уверены, что недалеко то время, когда на международных выставках будут демонстрироваться модели космических кораблей, совершивших первые полеты с человеком вокруг нашей планеты. В решение этой задачи внесет свой вклад и советский народ.

Сонкин М. Так начиналось // Звезда. — 1960. — № 9. — С. 116— 123.

Повесть посвящена многим темам, одна из главных — борьба за использование атомной энергии в мирных целях.

Для того чтобы узнать секрет изобретения трагически погибшего ученого, революционера из Латинской Америки, советские люди ищут корабль, на котором изобретатель погиб. И тут им приходит на помощь чудесное изобретение XX века, которое в пору жизни Беляева существовало лишь в изначальном поиске,— подводное телевидение.

Говорят, что из ста восьми научно-фантастических идей Жюля Верна не оправдалось десять, из восьмидесяти

177

шести идей Герберта Уэллса — девять, из пятидесяти смелых научных предвидений Александра Романовича Беляева не осуществилось только три.

Я встретился с советским Жюлем Верном, когда им уже были созданы наиболее знаменитые его произведения—«Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля». Их автору тогда исполнилось уже пятьдесят лет.

И все же Александр Романович Беляев, подобно другому великому сказочнику нашего времени, Александру Грину, не получил при жизни того признания, которое по праву заслужил. Его книги, несмотря на любовь читателей, не переиздавались, выходили сравнительно небольшими тиражами, становясь почти сразу же редкостью.

Но для меня, юного читателя и почитателя журналов «Вокруг света» (их было два — московский и ленинградский), «Всемирного следопыта», «Мира приключений», имя Беляева, главным образом вокругсветовского автора, было почитаемо с юношеских лет.

О, этот запах типографской краски, яркие обложки с изображением фрегатов, затянутых густыми водорослями, таинственное название «Остров Погибших Кораблей»!

Я познакомился с Беляевым вскоре после его возвращения из Детского Села, где он жил около трех лет, с 1931 года по 1933-й.

Наше знакомство состоялось, если угодно, на базе той, новой для тогдашнего времени, техники передачи слова на расстояние, которой он так увлекался.

Разумеется, это была не фантастическая, описанная в «Чудесном оке» передача со дна океана, а будничный, хотя и интересный опыт ленинградской радиостанции.

Так случилось, что вскоре после того, как я переехал из Одессы в Ленинград, я приобщился к литературному радиовещанию. Я еще помню первую студию на набережной реки Мойки. Большой, как круг колеса, микрофон чем-то напоминал обруч детской игры серсо.

А потом в здании, принадлежавшем прежде Пролеткульту, где Радиокомитет работает и сейчас, началась увлекательная жизнь множества радиоредакций. Я после окончания университета пришел туда редактором молодежного литературного вещания.

Тогда-то мне и захотелось привлечь для радиоинсценировки одного из романов Беляева его самого. Помню, как, нажав на черном телефонном аппарате кнопку (их было две, «А» и «Б», по числу подстанций), я услышал

178

в ответ глуховатый голос. Да, я был взволнован, словно разговаривал с автором «Двадцати тысяч лье под водой».

А советский Жюль Верн жил на Петроградской стороне — кстати, той самой, откуда совершили свой фантастический прыжок на Марс герои другого любимого нами с детства романа —«Аэлиты» Алексея Толстого. А еще я любил романы, написанные писателем-революционером Александром Богдановым,— «Инженер Мэнни» и «Красная звезда». В них рассказывалось о чудодейственной силе атома, о коммунистическом труде.

Полет в космос и революция были в этих книгах неразделимы. Мы любили их, не замечая иногда некоторой прямолинейности и наивности. Свою привязанность к книгам-разведчикам, книгам-романтикам и исследователям я сохранил на всю жизнь.

Александр Романович Беляев не то чтобы разочаровал, но скорее огорчил меня своей внешностью. Это был худощавый, неестественно выпрямившийся (он носил из-за тяжелой болезни, костного туберкулеза позвонков, корсет) человек с высоким лбом и проницательными, глубоко сидящими глазами.

Когда я сейчас вспоминаю свои встречи с Беляевым, мне трудно отделять их одну от другой и как-то датировать. Ведь я встречался с ним не раз в высоком доме на углу Большого проспекта и улицы Ленина,— если не ошибаюсь, там, где помещается теперь магазин «Подарки», а позднее в его квартире на улице Первого мая в Пушкине.

Но вот что удивительно. Растеряв за эти годы впечатление от в общем-то заурядных комнат (помню только множество книг), я оставил навсегда в сердце ощущение доверительности, с которой разговаривал со мной Александр Романович без скидок на мою молодость.

По внешнему виду Александр Романович походил скорее на инженера или на ученого. К своим литературным данным он относился очень самокритично. Говорил о том, что у него отсутствует образность, иногда слишком книжный язык. Зато в выдумке, смелости научно обоснованных догадок, в смелости идей он понимал свою силу. Вот почему причиняли Беляеву боль несправедливые оценки некоторых недальновидных критиков, пытавшихся задвинуть творчество писателя в ряд научного популяризаторства. Особенно обижался он, когда его упрекали за поверхностность и недостоверность, оспаривая глубину его познаний и прозорливость догадок.

179

Александр Романович был убежден в главном направлении своей работы. И здесь остановить, сбить его с пути было невозможно.

Кем я был для него? Радиорепортером, начинающим стихотворцем. Но он прислушивался и к моим суждениям, придирчиво переспрашивал. Да, я был убежден и сейчас тем более настаиваю на том, что Александр Романович Беляев был не только пионером советской научной фантастики, но и поэтом, сказочником, сочетавшим в себе выдумку и богатство научных знаний.

Помню, это было в 1935 году, вскоре после смерти великого ученого, провидца космических полетов К. Э. Циолковского. С какой нежностью и благоговением рассказывал мне Беляев о том, кого называли чудаком из Калуги.

«Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы. А затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Это завещание К. Э. Циолковского начертано на его надгробии. Тогда еще только рождались мальчики, будущие читатели вещих трудов Циолковского, пророческих романов Беляева, которым выпало счастье первыми в мире проложить дорогу к звездам.

Беляев переписывался с Циолковским, посвящал ему свои литературные работы.

По моей просьбе была им написана одна из радиокомпозиций, шедшая из студии на улице Пролеткульта в эфир.

Беляев гордился той высокой оценкой, которую дал Константин Эдуардович его книгам.

В память о друге и наставнике Беляев назвал инициалами его имени, отчества и фамилии свой роман «Звезда КЭЦ», над которым работал в 1935 году.

Одна из передач, написанных Александром Романовичем Беляевым по просьбе молодежной редакции Ленинградского радио, также была посвящена Циолковскому.

Когда летом 1938 года Александр Романович вновь, и теперь уже навсегда, переехал в город Пушкин, я не прерывал связи с больным писателем. Впрочем, стоило короткий срок побыть у Беляева, и ты забывал о его немощи. Так молод был он в своих помыслах, так горячо и увлеченно говорил о новых работах.

Александр Романович очень любил этот маленький город в садах и парках, освященный традициями русской классической литературы. Да и жилось здесь Александру

180

Романовичу и его семье, жене Маргарите Константиновне и дочери Светлане, спокойнее, чем в доме на Петроградской. Теперь у Беляевых была своя, уютная и достаточно просторная квартира.

Он охотно сотрудничал в районной газете «Большевистское слово», часто встречался со школьниками, учеными, а также литераторами, трудившимися неподалеку в Доме творчества.

Когда началась война и я уже находился на фронте, ко мне пришла весточка от Александра Романовича. Приехав из Таллина в Ленинград, я застал дома открытку от него.

Он просил меня связать его с фронтовой печатью.

Беляев хотел, чтобы его слово служило делу победы народа над фашизмом. Я написал Александру Романовичу.

Недавно, разбирая старые бумаги, я неожиданно натолкнулся на последнее письмо Александра Романовича, датированное 15 июля 1941 года.

«Дорогой Всеволод Борисович!

Благодарю за письмо. Поблагодарите и Вашу жену, которая уведомила меня о вас. О темах, о которых Вы пишете, я подумал в первую очередь и написал рассказ «Черная смерть», о подготовке фашистскими учеными (не-удавшейся) бактериологической войны.

Послал в газету «Красная звезда»— вернули. Послал в «Ленинград»— вернули под тем предлогом, что «Ленинград» будет теперь выходить раз в месяц при том же объеме. Но ведь если бы подошло, это не мотив. Кетлинская писала мне, что для Бюро оборонной печати при ЛОСП нужны «зарисовки», «портреты героев» и т. п.

Но пока я не могу это делать. Я пришел к выводу, что сейчас научная фантастика пока не ко времени, не звучит. Внимание поглощено не тем, что может быть, а тем, что есть. Возможно, что немного позже научная фантастика и пойдет.

Думаю о темах из эпохи Отечественной войны 1812 года, не хватает материала, да и с «историками» мне не тягаться.

Никогда не сетовал на свою инвалидность, а теперь досадно.

Вот Ю. Гусев моих лет — еще в народное ополчение записался. Дочь все лежит, вчера хоть удалось положить гипс на ногу. Бабушка (теща) совсем плоха. Сердечные припадки от жары, духоты да и забот. Надеюсь, что все

181

направится. Только бы мне скорее найти свою линию. Хотя писать трудно, жара на меня действует расслабляюще да и много времени приходится отдавать дочери.

Крепко жму руку. А. Беляев».

Больше писем от Александра Романовича я не получал.

В войну я не раз вспоминал об этом замечательном человеке. Знали, что он не смог эвакуироваться из Пушкина.

Потом прошел слух, что писатель, помещавший в первые месяцы войны свои патриотические статьи в местной газете, был замучен гитлеровцами.

Лишь позднее, после разгрома фашистов под Ленинградом и полного снятия блокады, мы узнали о том, что Александр Беляев умер в Пушкине от голода 6 января 1942 года.

Сейчас там, на Казанском кладбище, на могиле любимого народом писателя высится памятник-стела.

А книги его живут, высказанные в них смелые догадки сбываются.

Вот и эта книжка с дорогой для меня надписью, «Чудесное око», полна таким предвосхищением грядущего:

«Атомная энергия и атомные двигатели дадут неограниченные ресурсы энергии там, где она необходима...

В тундре, в тайге, в горах и пустынях — везде мы сможем иметь карманные Днепрогэсы».

Я помню, как читал мне Александр Романович только что написанные страницы, где описывались механические «руки», добывающие породу на других планетах по команде с Земли. Позднее мы стали свидетелями его осуществленных догадок.

Помню цвета лунных ландшафтов, открывающихся его героям. И эти предсказания сбылись!

В послевоенные годы на Черном море я побывал на маленьком корабле, предназначенном для подводной разведки косяков рыбы.

Его назвали именем героя романа «Человек-амфибия»—«Ихтиандр»! Когда я думаю о поэтической власти произведений Александра Романовича Беляева, я вижу юношу, пенителя волн, плывущего на дельфине. В руке его зажата раковина, в которую этот мальчик трубит!

Всеволод Азаров (настоящее имя Илья Борисович Бронштейн); 1 [14] мая 1913, Одесса — 11 апреля 1990, Ленинград) — русский советский поэт и публицист, драматург.