На первый взгляд новый роман Марии Галиной традиционен. В основу положена бытовая история: приехавший в город человек ходит, расспрашивает свидетелей давних дел. Лишь к концу мы узнаём об истинных, потаённых причинах его расследования. Но попутно, совершенно ненавязчиво, Галина рассказывает о многом другом: о противостоянии умного, творческого человека и власти, о мифологических корнях и ростках нового в мире, о невозможности абстрагироваться от прошлого и будущего. Всё связано со всем. За какую бы ниточку не потянул главный герой, он неизбежно вытягивает на свет божий роковые тайны, клубок непритязательных событий оказывается средоточием могущества и прорыва в другие измерения.
Несомненным достоинством романа является то, что всё происходящее можно трактовать как маловероятные, но всё-таки реальные события. Вся фантасмагорийность может быть списана на особенности восприятия мира рассказчиком. А может быть и не списана. Можно думать и рассуждать о сложности окружающего мира, принимающего такие формы и контуры, которые пока ещё неподвержены рационалистическому толкованию, ещё ждут своего толкователя и описателя.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
«Автохтоны» — одна из лучших книг 2015 года, в текущем году вошла в финал «Большой книги» и «Национального бестселлера». Было бы справедливо поставить ее на одно из первых мест в списке, но я этого не сделаю, и не потому что роман опубликован в редактируемом мной журнале, а потому что «Автохтонам» это ничего не прибавит, а премии «Новые горизонты» повредит.
Валерий Иванченко:
Обманный детектив, псевдофантастика, роман о вранье, фантазиях и желании перемен.
В условный (потому что выдуманный и неназванный) город Львов приезжает человек без имени. Поселившись в хостеле, он заводит привычки и, представляясь журналистом-искусствоведом-грантополучателем, ведёт какое-то мутное расследование. Расспрашивает старожилов, краеведов, театралов, коллекционеров о некоем событии 20-х годов: о единожды состоявшейся скандальной постановке, породившей множество конспирологических и эзотерических версий. Автохтоны с удовольствием мистифицируют приезжего. Индустрия мистификаций в городе вообще налажена хорошо (это полезно для туристского бизнеса). Истории о мифических существах и тайных обществах известны каждому встречному, причём легко стать не только их слушателем, но и участником. Приезжий временами почти готов поверить в местные чудеса, тем более что сталкивается с их реальными подтверждениями, но тут уже читателю стоит держать ухо востро, потому что и рассказчик ненадёжен, и персонаж склонен к самообману.
Роман приятно читать: автор отлично знает своё дело, развлекает умело, к тому же в наличии ударная концовка. Она выглядит немного ходульной и не совсем очевидной, но очевидного здесь вообще ничего нет. Роман за тем и затеян, чтобы показать неочевидность всего наблюдаемого. Его можно трактовать так и этак, хоть выворачивать наизнанку — чтобы читатель не утруждался, автор сам это делает.
Грустное в том, что тактика автора ничем не отличается от тактики его персонажей: он интересничает, врёт и выкручивается. А стратегия исходит из желания удовлетворить всех, угодить всем – и нашим, и вашим, и ихним. Дело неподсудное, но, по моему разумению, на фантастическую премию надо фантастику выдвигать: пусть даже без звездолётов и безумных учёных, хотя бы с потусторонними сущностями – только настоящими, без дураков. А тут – не фантастика, а чёрт знает что. Фантасты всегда любили примазаться к мэйнстриму и даже классике (записывали к себе Данте и Гоголя). Галина в этом занятии дальше всех продвинулась. Однако положение у неё опасное, как у Ван Дамма в известном ролике – между двух грузовиков, на растяжке.
Константин Мильчин:
В этой книге все хорошо — и то как написано, и сюжет, и диалоги не надуманные, и проблематика человеческая, и герои как родные, и то, что она очень автохтонная. Галина пишет свою собственную прозу, где фантастичное и реалистичное смешаны в правильной пропорции. Ради поощрения таких книг и созданы литературные премии.
Валерия Пустовая:
Что делает роман «Автохтоны» Марии Галиной лидером среди представленных на конкурс произведений – так это отчетливая ориентация на исполнение литературной задачи. Здесь слова не средство передачи сигнала, а само тело мысли: убьешь тело – в небытии растворится мысль. Ловлю себя на ощущении, что хочу читать, как Галина просто описывает снег – пожалуй, снег здесь интересней интриги. Роман и кажется таким «стеклянным шаром», в котором снежит, чуть встряхнешь, – к образу шара не раз отсылает нас сама Галина, чтобы нам было понятно. Метафоры романа вообще понятны, при всей их призрачности – рецензенты отлично считали и мотив мерцания реальности, и несовпадение реальностей верхней и глубинной, туристической и автохтонной, вида и сути вещей. Роман о том, есть ли правда, благодаря цепкому воображению автора превращается в роман о том, есть ли кошка, для которой, как думает герой, оставлено блюдечко с молоком.
Снег важнее сюжета, да. Сюжет даже мешает. Как в поэме: бывает черный человек, а тут – мерцающий город. Роман хочется вертеть в руках, и это верчение не имеет конца, оно выпадает из времени.
Еще не прочитав роман, а познакомившись только с первыми анонсами и отзывами, я ожидала, что в этом мерцающем безвременье проявится все же чувство момента, что в снежном шаре Галиной пойман и запечатан сегодняшний свет.
Оказалось, однако, что безвременье – единственная метафора романа, которая не работает. Не считывается сейчас, не протягивает ко мне нити смыслов. Я остаюсь по свою сторону стекла – и безвременье шара оборачивается безделицей: роман Галиной – сувенир, который может вечно простоять на полке и не устареть, потому что никак не связан с жизнью, текущей, шаркающей и торгующейся вокруг сувенирных полок.
Особенно этот эффект застеколья, непопадания в роман усиливается для меня оперетточной интригой, задействующей театрализованные образы двадцатого века. Следователь стреляет, прима жертвует собой – они там, по ту сторону занавеса и стекла, подобно суккубу, лезущему на героя при полной луне.
Мы заперты в романе, как в душном театрике, мы пойманы в стеклянный шар. И унылое чувство это не с кем разделить – потому что и главный герой, до поры кажущийся пришлецом из «нашего» мира в «застекольный», играет в те же старые оперные бирюльки, будто встряхивает подернутый пылью шар, чтобы не завалялся бумажный снег.
И все же на фоне других представленных работ роман Галиной – наиболее настоящее высказывание. Именно он напоминает о важнейшем значении фантастической литературы как дерзкого и головокружительного моделирования реальности, как области грез и снов, художественно осмысленного подсознания. Пожалуй, только эти полюса нам сейчас и нужны: предельная дневная трезвость документа – и глубокий нырок разума, свидетельство – и проекция на стене пещеры.
Галина Юзефович:
Проза Галиной – известный механизм системы «коготок увяз – всей птичке пропасть». Чудесный, плотный, волшебный в самом простом и чистом смысле этого слова мир ее романов – это такая западня, выбраться из которой читателю решительно невозможно, при этом о чем конкретно идет речь – не так уж важно. И хотя в конце некоторое разочарование неизбежно (неоднозначность развязки – такая же фирменная черта галинских текстов, как и их затягивающая магия), его охотно прощаешь — тем более, что возникает повод немедленно перечитать. На мой вкус, «Автохтоны» — один из лучших романов прошлого года и вообще редкий случай совершеннейшего must read, столь редкого в современной отечественной фантастике.
"Лично мне остается только надеяться, что этому самому стороннему читателю будет интересна вдумчивая статья Сергея Шикарева «Высокие волны, тихие заводи» — как раз о «фантастических волнах», подробно останавливающаяся на «цветной волне» (из каковой статьи, собственно, видно, что никакой другой «новой волны», появление которой задекларировано на обложке, не существует). Или остро-публицистическое сообщение Василия Владимирского «Российская фантастика и алхимия обновления»: об эволюции фантастики на постсоветском пространстве. О противостоянии «массовой», проектной, «формульной» фантастической литературы и «неформата». Сообщение, которое, однако, — в силу, возможно, требований журнального объема — ограничивается перечнем имен. Хотя неплохо бы дать хотя бы пару развернутых типичных примеров (если к «неформату» можно применить слово «типичный») того и другого, поскольку обилие имен, значимых для читателя из фэндома, мало что говорит читателю стороннему. И если Василий Владимирский пишет в своем сообщении о засилье проектов как о разрушающей жанр опасности, то Дмитрий Володихин в своей статье «Лед и пламень», посвященной именно проектным сборникам, на полном серьезе разбирает достоинства сборников «Русская Арктика 2050» и «Бомбы и Бумеранги» и анализирует успехи и провалы Веры Камши Ника Перумова и Вадима Панова — тем самым ставя «массовых» авторов на одну доску с теми, от кого пытались их отделить Владимирский и Шикарев, — с Кариной Шаинян и Юлией Остапенко, тоже в этих сборниках отметившихся. И кто, спрашивается прав? Я на стороне Владимирского и вообще считаю издательские проекты злом (хотя в одном отметилась с огромным удовольствием, да), тем более что есть некоторые звоночки, свидетельствующие о том, что время проектных сборников — проектной литературы вообще — подходит к концу, но стороннему читателю откуда знать все эти тонкости?
Собственно, у всех этих статей, которые хороши, что называется, сами по себе, есть один-единственный, но сущностный недостаток.
Они рассматривают фантастику как изолированную площадку в отрыве от остальной литературы — тем самым отводя ей место все в том же гетто, на пребывание в котором фантасты не прекращают жаловаться. А в контексте литературы вообще размышления, скажем, о достоинствах и даже о недостатках текстов отдельных культмассовых авторов и отдельных литературных проектов, скажем так, не слишком-то припасовываются."
Сотворение мира – вот дело, достойное писателя. Или морфоскриптера — такого, как Виктор Сигалов, создающего сценарии виртуальной реальности для «реверсивных нейроконтроллер-эмуляторов».
Новые времена требуют новых зрелищ.
Однако как отражаются на нашей реальности миры сотворенные? И не стоит ли проверить эту и другие реальности на прочность?
Теме подлинности (точнее — первичности) реальности посвящено много произведений. В «Драйвере Заката» Евгений Прошкин предлагает взглянуть на искусственную реальность с точки зрения её создателя, «демиурга по найму».
Роман написан замечательным, прозрачным слогом, и в нём отлично сбалансированы интеллектуальные пассажи и постмодернистские штрихи, мягкий юмор и меткие диалоги, а ещё динамичный, лихой сюжет, захватывающий читателя с первой страницы и не отпускающий (настоящий page-turner!) до самого финала. Который, с уважением к жанровым канонам, становится настоящим катарсисом по-голливудски, с полагающимися авиакатастрофой, перестрелками и (не)состоявшимся концом света.
Впрочем стоит взглянуть на изнанку фантастического триллера, чтобы увидеть честно рассказанную историю молодого морфоскриптера (художника, писателя, etc) в поисках своей судьбы.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
То же что с «Колоколом» Антона Фарба. Прочел залпом — до последних страниц находился в нетерпении: что же дальше, чем и как всё закончится. Главное: как именно автор организует финал (это самое трудное). Но дочитав, понимаешь, что мог бы и не читать (если б не «Новые горизонты») и ничего бы не потерял.
Валерий Иванченко:
Увлекательный детективный квест про зарождение Матрицы.
В недалёком будущем книги списали в утиль, телевизоры остались только у пенсионеров. Население получает информацию и развлекается при помощи «морфоскриптов» — роликов с эффектом присутствия, позволяющих побывать свидетелем/участником событий и персонажем выдуманных историй. Мелкие детали в скриптах прописаны не слишком тщательно, отличить их от реальности можно, особенно если ты профессионал. Такой, как главный герой — талантливый морфоскриптор, в настоящее время зарабатывающий тестированием чужой продукции. И вот однажды ему попадается скрипт, настольно качественно сделанный, что он путает его с действительностью. А после обнаруживает, что кое-какие элементы того обманного скрипта начинают появляться в собственной настоящей жизни. Тогда как сам он давно одержим идеей программы, которая моделировала бы наш мир полностью.
Признаюсь, что не люблю истории с виртуальной реальностью. В сущности, это такой же обман, как истории с галлюцинациями или последующим пробуждением. Это слишком лёгкий ход для сочинителя, он обесценивает всё придуманное. Но роман Прошкина сделан так, что проглатывается разом и не даёт заскучать. При том не сказать, что он прекрасно написан. Работа профессиональная, но не совсем ровная. Местами очень хорошо, в основном хорошо достаточно, а кое-где сляпано на скорую руку. (К тому же маловато убедительного экшна и секс какой-то поверхностный, для 6+). Но всё ясно-зримо-понятно (что, в сущности, главное требование к беллетристике), а сюжет и темп его подачи таковы, что отрываться не хочется. При том роман с идеями — может быть не оригинальными, но скомбинированными в малопредсказуемую конструкцию. Возможно, финал мог быть более ударным. Ближе к развязке там начинают мерещиться всякие глобальные повороты, вроде пролога к фильму Матрица, однако кончается всё благостно, с призами победителю, а становление власти машин, выходит, ещё впереди.
О «Драйвере Заката» можно сказать ровно то же самое, что и про «Розу и червя» Ибатуллина. Это редкий сейчас настоящий научно-фантастический роман хорошего качества. Вполне традиционный, без прорывов и революций. По большому счёту, роман рядовой. Но на тусклом фоне нынешней жанровой литературы он блистает… и т.д., и т.п.
С лучшими зарубежными образцами сравнивать не буду, поскольку не знаком с ними. Филип Дик, мне кажется, от такой вещи не отказался бы. Высокий класс работы виден здесь в конструировании сюжета, в большинстве диалогов, в грамотно выстроенном внутреннем монологе героя, в умении заставить играть все детали… Короче, прочим сочинителям и сценаристам стоит учиться. Художественной прозой это не назовёшь – что да, то да. Но чистота жанра дорого стоит.
Константин Мильчин:
Чрезвычайно бодрый текст, авторская энергия так и фонтанирует, то выстрел, то убийство, то выясняется, что убийства не было, то ошеломляющие открытия. Вот интересно, автор умеет создать атмосферу нечеловеческого драйва. Прямо не роман, а дискотека где все на спидах. Но написано удивительно не интересно, прямо демонстративно никак.
Валерия Пустовая:
Ловко закрученное и так же ловко завершенное повествование – идеальная жанровая проза высокого полета. Что проза жанровая, следует из того, что сюжет в ней – главное и исчерпывающее: все время хочется узнать, что дальше, а когда узнаешь, перечитать ради самого пути к разгадке не хочется. Что это все-таки не какая-нибудь дешевая поделка, следует из внятного и точного стиля автора, а также из того, что повороты интриги служат автору для иллюстрации ряда философских идей.
Идеи тут вполне фантастического толка: о причине и следствии, о творце и его персонажах, об альтернативном пути, наконец, о конце света. Автор умело моделирует ситуации, иллюстрирующие проблематичность решения каждого из этих вопросов. Автор раздумывает, а не просто дергает героев за ниточки. Это приятно.
И все же сам сюжет – а как следствие, и философские модели, – тут достаточно вторичен. Роман читается как еще одно сочинение о виртуальности и альтернативной реальности, и автор не предлагает для этих тем нового идейного поворота или самобытного художественного решения.
Впрочем, повторюсь, в такой литературе никакого открытия и не нужно. Это литература – да, рассчитанная на широкого читателя – да, жанровая – да, но это написано достойно и убедительно, потому что текст вполне отвечает возложенным на него задачам.
Артём Рондарев:
Данный роман написан в жанре остросюжетного (почти)кибербоевика или триллера, так что любая рецензия на него будет спойлером, в связи с чем заранее об этом предупреждаю всех заинтересованных лиц и даже ставлю абзац.
Действие в нем происходит, насколько можно это дедуцировать, в довольно отдаленном будущем – если судить по тому, что здесь построено какое-то обитаемое кольцо на орбите Земли, куда надо подниматься на лифтах, — в Москве, на которую отдаленность будущего никакого особенного влияния не оказала: по-прежнему тут ездят машины узнаваемых марок, по-прежнему тут регулярны транспортные коллапсы, люди живут в привычных нам многоэтажках (они разве что повыше, но как-то не радикально), во дворах домов все так же рутинно сидят старухи на лавках и мамаши катают коляски, — словом, никакого «футуризма» в тексте даже близко не наблюдается, и сам строй речи, которым описано будущее, очень, так сказать, знакомо бытовой. Ни утопией, ни антиутопией роман назвать нельзя – это просто вполне будничное описание некоего статус кво, в котором технологии почти не оказывают на быт какого-то заметного влияния – да и самих технологий, кроме тех, что упомянуты ниже, как-то особо в поле зрения читателя и не оказывается.
Среди все же наличествующих технологий наиболее продвинутыми являются технологии сетевые и связанные с виртуальной реальностью: вокруг последних и разворачивается конфликт. Проблематика и мироустройство романа имеют ярко выраженное сходство со схемой и проблематикой трилогии фильмов про Матрицу, речь здесь также идет о симулированной реальности, в которую погружаются пользователи устройств, реализующих то, что здесь называется «морфоскриптами», — то есть, сценарии помянутой уже виртуальной реальности, которые, таким образом, оказываются основным развлечением так и не утратившего тяги к виртуальным развлечениям человечества. Скрипты эти пишут специальные люди, именуемые скриптерами, они продаются примерно так же, как сейчас продаются картриджи к игровым приставкам; один из авторов этих скриптов и является здешним главным героем: это человек, который, обнаружив случайно какой-то пиратский скрипт, в котором отсутствует меню и возможность выгрузки из устройства, его реализующего, принимается искать, кто это натворил, что это значит и при чем тут он. Поиски эти довольно быстро приводят его к организации, которая занята созданием симулятора всей Земли, со всеми ее жителями (указаны 8 миллиардов жителей, что от текущей численности отличается всего на 700 миллионов, из чего можно сделать заключение, что в будущем все мальтузианские проблемы каким-то образом решились, и население планеты практически перестало размножаться). Центром организации является вездесущий суперкомпьютер, который здесь называется Индекс, он умеет как симулировать реальность на основе анализа поведения реальных людей, так и предсказывать ее эволюцию на какие-то не очень большие сроки вперед, — словом, от суперкомпьютера Матрицы его отличает только наличие спаянного с ним человеческого мозга, принадлежащего брату героя, о чем последний узнает в середине романа в сцене, немного, если честно, напоминающей отрывок сценария к болливудскому фильму. В финале имеются предотвращенный тотальный апокалипсис и вознесение главгероя на роль демиурга виртуального мира, так что люди, соскучившиеся по Нео, найдут для себя тут все, что им нужно, — и масштаб, и сентиментальность, и проблематику
Вся механика взаимодействия субъекта с реальным и виртуальным миром выстроена тут не очень, если честно, последовательно. В описываемой действительности хождение имеют скрипты настолько несовершенные, что человек, пользующийся ими, никогда не забывает, что он находится в вымышленном мире, выход из которого обеспечивается вызовом меню: более совершенную копию мешает создать недостаток производительности имеющихся вычислительных устройств, так что тут все более-менее понятно. Скрипт, на который натыкается главгерой, ведет себя по-другому: он оформляет фиктивный мир в виде фреймов, в которые в реальном времени подгружается информация, забираемая с центральных серверов, что позволяет ему симулировать окружающий мир с чувственной достоверностью, и вот тут начинаются проблемы, так как эту совершенную виртуальную реальность наш герой, наш новый Нео (которого здесь зовут Виктором), трансцендирует с не меньшей лёгкостью, нежели ее некачественные копии, представленные в широком доступе. Нео обладает вдобавок способностями агента Смита, — то есть, умеет внутри виртуального мира, и даже находясь «в оболочке» другого персонажа, сохранять рефлексию наблюдателя, а значит, понимать, что он находится в матрице, в чужом теле, и при всех атрибутированных своему хосту ощущениях обладает умением остаться отдельной мыслящей единицей со своим отдельным целеполаганием; словом, налицо традиционный для такого жанра пиратский обход единства апперцепции, и откуда у героя этот талант – понять трудно, Пифия не прилагается. В каком углу мозга (или, если угодно, сознания) у героя зашит failsafe, заставляющий его, в отличие от других персонажей фиктивной реальности, обращать в виртуальном, но переживаемом им как реальный, мире внимание на «провокации», как это тут называется, то есть, на примеры алогичного поведения среды, каковые примеры каким-то образом сигнализируют (кому?) о поддельности окружающего пространства и пробуждают в субъекте некую до сей поры дремавшую критическую надстройку, своего рода надзорную инстанцию, заставляющую искать выход из скрипта (в который он, по крайней мере в самый первый раз, помещен без предупреждения, то есть, не может рассчитывать даже на память о своем подключении), — непонятно совершенно: складывается впечатление, что это божественный атрибут его гения, притом вполне параноидального свойства, побуждающий, как это и водится у параноиков, в окружающей действительности видеть приметы работы кукловодов.
Разумеется, есть в романе и довольно умеренный политический мотив, удобным образом связанный с любовной линией, так как возлюбленная главгероя занимается полупартизанской деятельностью по противостоянию гегемонии виртуальной реальности, ссылаясь на опыт Ленина и оперируя (довольно примитивно) марксистской диалектикой, что дает повод автору порассуждать про «зомбоящик» и «оболванивание народа», с не вполне, впрочем, понятной целью, так скоро выясняется, что протестное Движение (прописная буква в оригинале), в коем девушка состоит, совершенно в плане политической активности импотентно и вдобавок оплачивается той самой корпорацией, против которой направлен ее протест (все-таки Эху Москвы пора перестать получать деньги от Газпрома, этот факт делает предсказуемой всю нашу социальную фантастику скопом). В любом случае, так как указанное Движение выполняет в романе роль чисто декоративную, почти никак не включаясь во влияющие на сюжет коллизии, и вообще нужно оказывается для одного-единственного побочного сюжетного предлога, то вся эта политическая тема глохнет, практически даже и не начавшись, так что даже и не волне понятно, ради чего было огород городить, — разве что для демонстрации политического кругозора.
Тем не менее, несмотря на изложенные выше претензии, книга оставляет приятное впечатление: во-первых, она написана спокойным (хотя и, на мой вкус, чрезмерно «бытовым») языком, практически лишенным классических маркеров графомании вроде изобильных метафор, «философских» подтекстов, панибратского обращения с гуманитарным знанием, а также описаний секса и женских прелестей, во-вторых, несмотря на отчетливо политизированную тему, лишена какой-то особенной доморощенной дидактики, в-третьих же, обладает увлекательным, лишь изредка сбоящим сюжетом и явным образом нацелена на то, чтобы развлекать, а не поучать: а это качества, которых нашей фантастики хотелось бы искренне пожелать.
Галина Юзефович:
Киберпанк – самый, пожалуй, ненавистный мне жанр фантастики. Тем удивительнее, что роман Евгения Прошкина в премиальном списке у меня один из самых любимых. Думаю, что его можно сравнить с ранними текстами Сергея Лукьяненко – тот же нейтральный, простой (но чистый, без заусенцев) стиль, головокружительная фантазия и напряженный, динамичный сюжет. Следить за тем, как пласты реальности (виртуальной, реальной, снова виртуальной и снова реальной – или все же нет?) отшелушиваются на манер луковицы, по-настоящему увлекательно – причем, что удивительно, интерес не иссякает до самого конца. И хотя развязка могла бы быть чуть более ударной (всю дорогу в романе маячит какой-то второй слой, все время кажется, что автор сумеет в конце концов прыгнуть выше головы и вывести повествование на философский мета-уровень), «разочарование» — последнее слово, которое приходит в голову при чтении «Драйвера заката». Отличное, быстрое, захватывающее чтение, способное отчасти перевоспитать даже такого киберпанкофоба, как я.
Роман повествует о древних временах. Столь древних, что реальность в них круто замешана с мифологией. Это мир человека, еще не вполне отделившегося от природы.
И повествование хорошо передает свойственное этому человеку мифологическое мышление. Роману присущи завораживающий язык, яркие образы, физически осязаемый мир. Это терпкое повествование с интересной историей и увлекательным сюжетом, которые затягивают и не отпускают.
Каждую осень старая шаманка Камка приходит в селение и собирает девочек-подростков в тот момент взросления, когда они «уже не ребенок, но еще не человек». Им предстоит стать шаманками. И одна из них станет великой правительницей – Великой Кадын.
Нетрудно догадаться, что именно героиня романа – девочка по имени Ал-Аштара («красный цветок» на языке аборигенов) — станет этой правительницей. Но сначала она должна пройти трудный путь становления.
Молодая писательница мастерски построила мир матриархата. И хотя это очень женский роман, но мужчинам он едва ли не более интересен, чем женщинам. Перед нами не просто захватывающая фэнтези, это еще и роман взросления, роман воспитания – духа, характера.
Это роман о власти, но еще и роман о любви. И в первую очередь это роман о Пути и о Предназначении. Именно так – с большой буквы. Потому что того требует жанр фэнтези. Пусть и такой нетрадиционной, не укладывающейся в стандарты, разрывающий их.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
Мощное в своем роде повествование на мифологическом материале — о деве-воине, деве-царе, которая достойнее и сильнее большинства мужчин. Дева-воин, женщина-воин — это современный тренд, даже масскультурный: «Убить Билла» или бертоновская Алиса, которая должна с мечом и в доспехах сразить Бармаглота. Да и в «Игре престолов»… Книга сюжетно увлекательная, но стилистически однообразная, даже утомительная. И, конечно, я, читая, помню, что читаю это после романов Александра Григоренко. Тем не менее внутри номинационного списка ставлю ее высоко.
Валерий Иванченко:
Роман рассказывает о некоем древнем кочевом народе, обосновавшемся в горной местности, где уже живут кое-какие автохтоны, стоят могилы древней зловещей Чуди (она там называется Чу), а по соседству бродят опасные степняки. Поскольку Кадын по-алтайски – Катунь, а герой, делающийся в финале новым царём, носит имя Алатай, можно решить, что речь идёт о предках современных алтайцев. В предисловии к журнальному варианту первой части, опубликованному в 2009 году, сказано, что роман написан под впечатлением от археологических исследований пазырыкской культуры, в частности захоронений в мерзлоте плато Укок (там была найдена небезызвестная «принцесса»). За последние двадцать лет алтайцы действительно сочинили себе легендарную историю, выводящую их род именно от пазырыкцев (что ни в культурном, ни в генетическом, ни в историко-археологическом плане оснований практически не имеет). Создаётся впечатление, что Ирина Богатырёва (подобно советским литераторам, что придумывали культуру отсталых народов ради лёгкого заработка) написала алтайским националистам их раннеисторический эпос (пользуйтесь на здоровье). Тем более, что идеология персонажей романа описана как набирающее на Алтае популярность тенгрианство (самодельная анимистическая парарелигия, смахивающая на писания Кастанеды и Елены Рерих). Но, судя по некоторым признакам, автор сознаёт, как в реальности обстоят и обстояли дела. Называть мир романа какой-то «реконструкцией» причин почти нет. Перед нами просто романтическая фантазия, навеянная впечатлениями от Горного Алтая и общения с местными энтузиастами.
Первые части романа написаны от первого лица и представляют собой автобиографию дочери кочевого царя. Ну как царя – просто старейшины в собрании старейшин разных родов. Текст стилизован под архаику: преимущественно при помощи сказовых оборотов и тяготения речи персонажей к манерам мастера Йоды. Горная принцесса вместе с несколькими другими достигшими нужной зрелости девушками проходит посвящение, а затем обучение у хранительницы местных традиций (она же знаток мира духов и мастер боевых искусств). Девицы живут в горах, занимаются физкультурой и учатся взаимодействовать с данными им в помощники личными духами. Наставница объявляет, что девушки должны стать воинами здешнего женского спецназа, а значит дать обет безбрачия Луноликой богине. Но это дело личного выбора, поэтому после окончания обучения их отпускают на три месяца в семьи, чтобы они решили – жить как все или навсегда отправиться в казарму женского батальона. Вообще, первые две трети романа ведущий конфликт его состоит в выборе между высоким долгом и привлекательными мужчинами. Но потом начинается война со степью, во многом вызванная неправильными решениями героини, всех её братьев на той войне убивают, а её саму назначают царём. И тут основным становится культурно-политический конфликт с мистической подоплёкой. По обычаем кочевников покойных принято сжигать, но некие инфернальные существа, подстрекаемые мёртвыми Чу, учат население бальзамировать своих умерших и помещать их вместе со скарбом в чудские курганы. В борьбе с древним злом царица должна принести себя в жертву и лечь в землю сама. Логики в этом немного, но автору как-то надо объяснить появление пазырыкских захоронений в придуманной ею страннейшей картине южно-сибирской древности.
Читать про все эти высосанные из пальцы перипетии скучно, в первую очередь, из-за неинтересного языка, ходульных характеров и непродуманных мотиваций. Для фэнтези здесь не хватает фантазии, для дамского романа – страстей, для боевика – кровищи. В итоге имеем бледное литературное упражнение с хромым сюжетом и плоской драматургией. Алтайским экскурсоводам, феминисткам и восторженным юношам роман может быть и понравится, другую аудиторию как-то трудно представить.
Но есть в «Кадын» одна без нажима поданная тема, которая, возможно, оправдывает всю затею. В какой-то момент выясняется, что древние Чу, представляющиеся персонажам несомненным злом, на самом деле стали духами местности, умеющими переформатировать любой поселившийся рядом народ под некий единый стандарт. Чудь, древнейшие рудокопы Алтая, металлурги бронзового века – это афанасьевская культура. Есть версии, что пазырыкцы как-то наследовали афанасьевцам, возможно, не генетически, но культурно. По версии, мелькнувшей в романе, носителем алтайской самобытности является сама местность. И если пазырыкцы были наследниками афанасьевцев, то тюрки, ставшие современными алтайцами, тоже могли принять эстафету от исчезнувших пазырыкцев. Мистически, разумеется. Это богатая тема. Ещё на пару томов может хватить.
Константин Мильчин:
Отрадный факт: все больше авторов пытается использовать региональный, в данном случае сибирский колорит. Чем активнее пойдет этот процесс — тем лучше для литературы. Печальный факт: даже у Александра Григоренко не всегда получается качественно работать с фольклорными историями. А у Ирины Богатыревой совсем не получается. Будем надеяться, что это только пока.
Валерия Пустовая:
Роман Ирины Богатырёвой «Кадын» – реконструкция мифа и быта древних племен Алтая. Ценная не сама по себе (от мифа и быта этих племен остались тщательно изученные автором фрагменты войлока и скандал вокруг найденной в полном облачении мумии «принцессы Укока», так что перед нами в чистом виде художественная гипотеза) – а перезагрузкой мышления: роман воссоздает мифологическое мироощущение, давно вытесненное, запертое в подсознание цивилизации. В этом – вывернутая, отзеркаленная актуальность романа.
Подключение к фольклорному и мифологическому миру в современной прозе работает как проявитель жизни. Это возможность для читателя оценить и осмыслить себя в мире твердых правил, глубоких связей, весомых слов, значимых решений. Мифологический мир проявляет юзера как человека, наполняет поток информации жизненными энергиями, раздвигает экран до мироздания. Это мир наших аватаров, щупающих ногами отзывчивую землю, это плотный мир, в котором еще не выедено пустот: с неба глядит «Бело-синий», и дым от костра полнится духами.
«Кадын» рассказывает историю царицы, возглавившей кочевой «люд Золотой реки» в пору, когда основы его жизни тоже принялись кочевать, пришли в движение. Роман начинается как песнь о золотом веке – но скоро выбивает древнюю почву из-под ног. Мы присутствуем при крушении мифа, и вместе с героиней начинаем понимать, что именно потеряли.
В романе «Кадын» мне нравится сплавление личной истории и всеобщей, девичьего взросления и народного выбора. Сплавление, оборачивающееся трагическим расхождением. Быть собой для Кадын – значит быть той, кто нужна люду, но что если народное благополучие требует слишком многого? В этом романе отчетливо понимаешь значение модной психологической схемы: про то, что за исполнение желания приходится платить, а за каждый выбор, даже если он вынужденный, – отвечать лично.
В романе интересна многослойность погружения в миф, свободное перетекание из сказки в более глубокую архаику. Скажем, когда чудесный мир недавно принявшей посвящение принцессы уже признан нами за реальность, мы вместе с ней отправляемся из этой реальности в сказку, в волшебный чертог дев-воинов. Один из наиболее значимых для меня эпизодов романа – сказка о том, как принцесса носила воду в колодец дев, закончившаяся ярким разоблачением и сказочного канона, и детских ожиданий героини.
Галина Юзефович:
Сравнивать разные тексты, написанные разными людьми в разное время, конечно, несправедливо, но не сравнить «Кадын» Ирины Богатыревой с «Мэбэтом» Александра Григоренко практически невозможно. И в этом сравнении «Кадын» катастрофически проигрывает. У обоих, вроде бы, сибирский колорит и утомительный, монотонно-сказовый нарратив, у обоих история про героя-одиночку… Но то, что у Григоренко в какой-то момент взмывает в стратосферу и оборачивается величественной общечеловеческой драмой, пронзительной и объемной, у Богатыревой остается маленькой, частной и, честно говоря, довольно плоской историей о нелегкой женской доле. Не то, чтобы прямо безнадежно, но все же не вполне понятно, зачем. Эпоса, на который явно делался замах, не получается, а эпические параферналии и побрякушки изрядно раздражают.
В свое время братья Стругацкие упорно отстаивали право писателя на «отказ от объяснений»: если драматургическая целостность текста от этого не страдает, не стоит подробно растолковывать, как именно человек из прошлого переместился в будущее или что случилось с Львом Абалкиным в Музее внеземных культур. Читатели соглашались с этим крайне неохотно, да и советская критика с подозрением поглядывала на подобные эксперименты, не вполне вписывающиеся в канон соцреалистической фантастики.
Прошли десятилетия, и на литературной сцене появился Сергей Носов, чья проза построена на «отказе от объяснений» чуть менее чем полностью. Особенно ярко эта тенденция проявилась в романе «Фигурные скобки», в 2015 году отмеченном премией «Национальный бестселлер». Действительно ли фокусники-нонстрейджеры, собравшиеся на учредительную конференцию, умеют творить чудеса, пожирать время и воскрешать усопших? Правда ли, что в тело одного из персонажей вселился таинственный чужак? Каким образом главный герой, математик Евгений Капитонов, безошибочно узнает двузначные числа, загаданные собеседником? Да кто ж его знает! Давать ответы на эти вопросы в задачи автора не входило: в этой книге его волновали совсем другие конфликты и иные драмы. На мой взгляд, роман «Фигурные скобки» стал блестящим примером того, насколько продуктивным может быть прием «отказ от объяснений» в умелых руках – и как много теряют наши сочинители «жанровой» прозы, почти позабывшие о его существовании.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
Может читаться как «реалистический» роман, поскольку всему происходящему можно найти рациональное объяснение. Но написан он так, что у нас остается сомнение: а может быть, действительно «что-то такое есть». Лауреат «Национального бестселлера» (2015). Как и роман Марии Галиной, его следовало бы поставить на одно из первых мест, но я этого не сделаю, и не потому что роман опубликован в редактируемом мной журнале, а потому что уже премированному роману это ничего не прибавит, а премии «Новые горизонты» повредит.
Валерий Иванченко:
Повесть об усталом мужчине, фокусниках и безумцах.
Преподаватель математики Капитонов едет из Москвы в Петербург, чтобы немного развеяться. У него бессонница, два дня не спал, да ещё поссорился с дочерью, вот и вспомнил о приглашении на конференцию престидижитаторов-любителей. Он где-то в компании показывал, как умеет отгадывать двузначные числа, а бывший там человек его запомнил и прислал приглашение. Капитонов – мужчина абсолютно нормальный, в здравом уме ни к каким фокусникам не поехал бы, но вдруг из-за своих обстоятельств решился. Он раньше жил в Питере, не был давно, хотелось посмотреть город зимой. За авантюру ему придётся поплатиться – уже в поезде он начинает погружаться в абсурд, дальше – больше. Череда дурацких происшествий, интриги среди участников конференции, старая подруга с записками съехавшего с ума мужа, под конец вообще покойник, которого следователи могут повесить на несчастного математика. Но заканчивается всё хорошо. Получена примирительная эсэмэска от дочки.
Полагаю, совсем не обязательно мне подробно рассказывать здесь про замечательную повесть Сергея Носова. В прошлом году она номинировалась на Нацбест, и на сайте той премии висит с десяток прекрасных рецензий, не оставивших без внимания ни единый её нюанс. В рамках «Новых горизонтов» стоит рассмотреть лишь один вопрос: имеют ли «Фигурные скобки» отношение к жанру фантастики. На мой взгляд совсем не имеют. Да, умеет Капитонов определять загаданные двузначные числа, да, получил эту способность после страшного происшествия, когда дочка чуть не погибла. Так что теперь повесть о телепатии что ли? Для сюжета это совершенно не важно, с тем же успехом он мог бы монетами манипулировать в свободное время. Повесть об усталом одиноком мужчине и обыденных нелепостях, о том, как легко можно себя потерять, и о том, что безумие близко, только дай слабину.
Конечно, сам Сергей Носов не против своей номинации на фантастический конкурс, но это так, смеха ради. Об этом в самой повести написано:
«— Как ты думаешь, могу ли я это сочинение отправить на конкурс научной фантастики?
— Думаю, на конкурс фантастики сочинения пишутся по-другому.»
Константин Мильчин:
Роман автора, который не умеет писать плохо, и который сочиняет с каждым разом все лучше и лучше, все изящнее и изящнее. У этой книги есть один недостаток – она уже получила «Национальный бестселлер».
Валерия Пустовая:
Этот роман меня скорее смущает, чем радует. Да, это профессионально сделанная вещь – она автоматически зачисляется в поле литературы, но что с ней делать дальше, как с ней жить, не понятно. Тройные скобки – и тройная какая-то условность: герой в герое, фокус в фокусе, новелла в романе. Для меня это не роман, а, потенциально, именно что новелла – романтическая, про тонкость грани между безумием и познанием истинной сути вещей. Какой-то Одоевский. Или оборотень «Черного монаха».
Неведомому Мухину здесь безусловно сопереживаешь сильнее, чем «питону» Капитонову. В обывателя веришь сильнее, чем в волшебника. Капитонов со съездом иллюзионистов оказывается слишком тяжелой рамкой для акварельного мухинского портрета.
Галина Юзефович:
Все, что пишет Сергей Носов, в общем, балансирует между «хорошо» и «блестяще», но, пожалуй, эта повесть располагается ближе к нижнему краю диапазона. История про фокусника (или волшебника?) и доверчивого обывателя какая-то слишком воздушная – разваливается на кусочки. Каждый отдельный фрагмент очарователен, а все вместе – избыточно нежная, аморфная, расползающаяся конструкция, оставляющая слишком много простора для интерпретаций и толкований.
облако тэгов
