В недалеком будущем Россия превращается в страну, неясным образом отрезанную от остального мира, так что непонятно, есть ли в принципе жизнь за ее пределами. Однако страна, точнее, то, что от нее осталось, живет как прежде, хотя и в новых, несколько абсурдных условиях — чего стоят, в числе прочего, разумные медведи, которых люди используют в своих целях. По-прежнему работает как пропаганда, так и контрпропаганда, полностью подчиняющие себе ментальное пространство рядовых жителей этой антиутопии. Местами роман заставляет вспомнить Кафку, местами — «Улитку на склоне», и эти аллюзии заложены автором вполне сознательно. Этот мир не имеет выхода вовне — ни географического, ни идеологического; зато, как и во всякой устойчиво страшной ситуации, люди находят выход вовнутрь — в себя, в быт, в работу, в «обычный» мир, продолжающий существовать так, словно и нет Трансформаторных Полей, набегов то ли мутантов, то ли чудовищ, зачитывающих списки предателей медведей, мощного Репродуктора и управляющих всем этим Старост. Удивительное умение приспосабливаться к любой антиутопии, как ни странно, меняет и саму антиутопию, делая классический тоталитаризм «1984» почти невозможным. Впрочем, все это — уже не совсем фантастика, о чем и роман Дмитрия Захарова, отражающий нынешнюю реальность чуть более, чем полностью, и делающий из нее пусть не самые комфортные и конформные, зато весьма полезные выводы.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
Очень симпатичная повесть. Симпатичная тем, что лаконичная, и тем, что автор отказывается от объяснений, почему это так (например, медведи среди прочих персонажей), а это вот так. Нам предлагается просто принять условия игры, условия в общем-то понятные.
Валерий Иванченко:
Несмешной политический анекдот про изоляцию и духовные скрепы.
В параллельной России рядом с людьми живёт раса разумных медведей. Люди вымещают на них расистские комплексы и время от времени устраивают на медведей гонения. Зачем медведи нужны этой повести, непонятно, наверное для пущего остранения и чтобы хоть чем-то привлечь внимание, роли в сюжете они практически не играют.
Сюжет такой. Одиннадцать лет назад Россия вступила со всем миром в войну, и теперь от неё остался один портовый город на Дальнем Востоке, окружённый непроходимыми «трансформаторными полями». Есть ли кто живой на оставшейся части планеты, неясно, хотя слухи разные ходят. Живут в городе хорошо, точнее, обычно – еда дрянная, но никто не бедствует. Население охвачено патриотической пропагандой.
Три персонажа. Молодой человек, домашний диссидент, по блату устроенный ночным дежурным вещательного центра. Сначала он пытается бежать через поля, а потом устраивает диверсию: вместо патриотического канала запускает в эфир оппозиционный (существующий, как оказывается, на те же бюджетные деньги).
Журналистка с официального канала, в меру скептичная. Случайно делает карьеру и назначается главным редактором в оппозицию.
Ещё одна девушка — мелкий менеджер из администрации. Совершает политическую ошибку, подвергается репрессиям начальника, в отчаянии пишет письмо наверх, получает прощение и новую работу ещё лучше прежней.
Есть также невнятные боковые сюжеты с диском, на котором записана некая страшная правда, и медвежьим подпольем, но больше в повести ничего не происходит, а заканчивается она открытым финалом.
Написано всё это довольно скучно, стёртым грамотным языком с массой ненужных подробностей, с бесконечными «встал-сел-пошёл-взял-положил-поел-уснул».
В общем понятно, зачем автор писал «Репродуктор» на протяжении семи лет. Он родом из Красноярска, знаком с Силаевым и Лазарчуком, состоял в СПС и работал или работает в «Коммерсанте». Можно также представить себе небольшую аудиторию из диванных оппозиционеров, которым повесть придётся по вкусу. Никаких горизонтов она не открывает, закрывает скорее.
Константин Мильчин:
У братьев Стругацких в романе «Понедельник начинается в субботу» главный герой отправляется на велосипеде времени в воображаемое будущее, где, в частности, наблюдает разнообразные антиутопии. В которых человечество непременно кем-то порабощено. Если бы Саша Привалов путешествовал по воображаемому будущему сейчас, то он бы странствовал по бесконечным попыткам написать новый «День опричника» или «Теллурию». За Сорокина радостно, а читателю печально. На каком-то этапе «Репродуктор», «Колокол» и «Левая рука Бога» превращаются в один роман. Найти десять отличий сложно. Видимо антиутопия, где люди живут, но крайне специфически, а с Россией случилось нечто страшно-странное, в этом году самый востребованный жанр.
Валерия Пустовая:
Прочитала с удовольствием – не имеющим, однако, никакого отношения к достижениям автора как фантаста. В романе «Репродуктор» Дмитрия Захарова меня привлек не фантастический, а психологический план. Здесь удивительно близкие, домашние герои – и заботы их, какой бы пост в медиа-иерархии этой самую малость фантастической России они ни занимали, кажутся близкими, домашними. Своими.
И мир романа ценен для меня прежде всего цепкими деталями – психологическими, бытовыми, портретными. Автор в достаточной степени реалист, чтобы создать убедительный мир будущего.
Впрочем, будущего ли? Дистанция между настроениями современного российского общества и причудами вот этого, где на радио пропагандистские передачи ведет медведь, минимальна. Пожалуй, роман выигрышней смотрится как сатира на настоящее, нежели как проекция в будущее. Сатирическая, а не фантастическая находка – возня с плюшевыми медведями, которые то почитаются как государственный символ, то ритуально сбрасываются в медвежью яму.
Думаю, этого бы хватило – такого фантастического подмаргивания, в границах сатиры, не более. Такого легкого призвука безумия – в насквозь узнаваемом корпоративном мирке.
Грезы об изоляции России, разработка образов медвежьего социума – все это выглядит уже лишним, автор тут немного давит на читателя, да и воспроизводит общие места.
Роман чист и точен с точки зрения языка. Здесь мало поэзии – но чувствуется здоровое напряжение прозы, сдержанная настойчивость слога.
Приятная, серьезная, правдивая – но недостаточно фантастичная вещь.
Артём Рондарев:
Настоящая повесть написана в почтенном жанре антиутопии, притом – антиутопии орвеллианского типа: дело здесь, сколько можно судить (маркеры реальности тут все фрагментированы и разбросаны по тексту так, что по ним цельной картины составить невозможно), происходит в России недалекого будущего, в которой, после некоторой Войны с остальным миром (в результате которой мир то ли наполовину стерт с лица земли, то ли нет) победили реакционные силы, она управляется неким Старостатом, то есть, советом, который возглавляет Староста, и проводит политику, связанную по большей части с показухой, ложью и поиском внешних и внутренних врагов.
Повесть в меру злободневна, в ней имеется прямое упоминание Крыма, которого в мире, описанном здесь, больше нет (что бы это ни значило), и завуалированное – Украины: «Рукой он показывал в сторону корабля под странным флагом неизвестного Герману государства: флаг был наполовину синий, наполовину белый или желтый, теперь уже не определить». В полном согласии с орвеллианской эстетикой мир победившего патриотизма – место безрадостное: машины еле ездят, ощущается настоятельная нехватка всех ресурсов, в домах героев царит разруха, с технологиями тоже все кое-как, люди щелкают какие-то тумблеры и пользуются хрипящими радиоприемниками. Среди обладающих идеологической и политической властью социальных групп здесь упоминаются какие-то родноверы, казаки, ветераны, общественные организации, также имеется проспект Матерей, — словом, налицо весь набор «победившей национальной духовности», такой же неизбежный, как и выражения лиц матрешек, форма балалайки и прочий облик анекдотических маркеров российской самобытности.
Есть тут, правда, сюжет, которого я не понял, возможно, в силу своего незнакомства с более подробным контекстом создания данной вещи: в мире наряду с людьми обитают какие-то говорящие зверюшки и, в первую очередь, медведи, которые здесь низведены на роль колониального пролетариата, работают на стройках и в порту (за вычетом ренегатов, которые подвизаются в СМИ и копят ресентимент) и вдобавок постоянно подвергаются патриотическим наскокам со стороны людей. Толку от этих медведей для наличного сюжета ноль, откуда они взялись (как в тексте, так и вне его) – я не понял, так что записал их в разряд необъясненных курьезов.
Повесть так или иначе вращается вокруг людей, связанных со средствами массовой информации, среди которых один мужчина и две женщины; мужчина – слабохарактерный рохля, женщины – невротизированные окружающим цинизмом дамы, словом, готовый набор для советского фильма про интеллигенцию; одна из женщин описывает свой идеал мужчины как человека с ямочкой на подбородке, так что я бы по части гендерной психологии автору не очень верил. Все они по работе транслируют, как нетрудно догадаться, точку зрения официоза, то есть, наглую ложь бочками, и почти все так или иначе ненавидят себя за это. Пружину сюжета (очень слабую, если честно) составляет упоминание о наличии какого-то оппозиционного подпольного радио, которое вещает Правду и которое надо слушать, укрывшись от посторонних глаз; естественно, спустя пару сюжетных ходов выясняется, что радио это слушают все в стране, а еще чуть спустя – и то, что радио это финансируется властями, а циничные подонки, работающие на нем, глумливо называют себя «либеральной гидрой».
Собственно, здесь можно было бы рецензию и закончить, так как диспозиция всем, кто интересуется нашей идеологической жизнью, и так ясна, но я все же добавлю несколько соображений.
Если бы на эту повесть нужно было наложить какую-либо идеологическую резолюцию (а в последние три года с нашей фантастикой произошло такое, что без подобной резолюции мало какая наша фантастическая книга имеет смысл), то я бы поставил резолюцию «Идеологически выдержанная».
Смысл тут в том, что у нас есть, разумеется, целый спектр фантастических произведений, так или иначе представляющих «патриотическую» линию: от мутного вала романов про попаданцев, которые вместе с Иисусом и Лаврентием Палычем Берией дают поджопник мировому капиталу и либерастии, до какой-то более-менее авторской продукции, которую я тут перечислять не буду – все, кому интересно, ее и так знают. Но это инструмент очень грубый: романы про попаданцев являются постоянным предметом зубоскальства в сети, они не работают в случае с человеком, имеющим хотя бы какой-то доступ к информации. Для последних нашей идеологией придумано нечто более изощренное: а именно тот сорт политического релятивизма, за который в Британии регулярно пытаются прикрыть RT и который недавно в полном объеме обнаружил себя при истории с допинговым скандалом. Эта та форма рассуждения, в рамках которой утверждается, что допинг используют все, а ловят только тех, кого надо вашингтонскому обкому; что мир, в целом – порядочная клоака, и в нем уважающее себя государство должно вести себя соответственно (блогеры именно на этом месте обычно пишут слово realpolitik); что идеалов нет, все замазаны, и правда – она только у того, кто ловчее и кто крепче держится за свою ложь.
Так вот, повесть, о которой тут идет речь, негативно воспроизводит подобную форму суждения.
В ней сказано о том, что мир дрянь, катится в ад, сопротивление в нем возможно только в виде мимесиса под реальность, желательно при этом – на деньги власти. Опереточность власти, выведенная здесь, ее почти анекдотическая русопятость, — работает ровно на это представление: смотрите, как бы говорится тут, даже такая водевильная власть способна держать вас в узде, потому что это не она – это вы сами держите себя в узде. Народ оболванили журналисты, верно, — но сами журналисты такие же болваны, как народ, они могут только пить и бояться. Сопротивление невозможно, ибо вы сопротивляетесь себе, своему низкому, гадкому, конформному нутру. Смиритесь, вы сами этого хотели.
И это именно то, что транслирует сейчас в массы власть – посредством опереточных телеведущих, опереточных писателей, опереточных сенаторов, опереточной оппозиции, которая исправно играет надетую на нее роль либерастов и регулярно оказывается финансируемой властными структурами.
И вот именно этот тотальный нигилизм, превращенный в статус кво, находит свое отражение в данной повести.
Я не знаю, какими мотивами руководствовался ее автор. Может быть, он искренний пессимист и не верит в возможность каких бы то ни было положительных социальных сдвигов. Возможно, он хотел, «как Оруэлл», показать, что наш социум обречен. Но тут есть разница: роман Оруэлла – это история о том, как носитель гуманистической морали столкнулся с Левиафаном и проиграл, в общем, в довольно тяжелой борьбе. Наличие в нем Уинстона Смита – это, собственно, основной оптимистический его посыл: там, где есть место Смиту, есть место и другим, как бы ни была незавидна их судьба; Смит в этом смысле представляет собой траву, которая всегда растет через бетон, он – часть онтологии мира, и только поэтому герой, а не оттого, что он попытался как-то нагадить Большому Брату.
В настоящей повести единственный человек, который отваживается на какой-то бунт, – настолько раздавленная, настолько нелепая, настолько мотивированная своими предыдущими обидами фигура, что записать ее в носители гуманистического идеала нет никаких возможностей: то, что вместо бунта этот человек устроит какой-то балаган с бухлом и истерикой – очевидно с самого начала. У Оруэлла был конфликт мировоззрений: здесь лишь конфликт неврозов. Невротична власть, которой для поддержания порядка необходимо прибегать к нелепейшим символам и ритуалам, и невротичен противостоящий ей персонаж. Дуб дерево, роза – цветок, либерасты продажны, реакция непобедима. Всех жаль, всем спасибо.
Люди на зарплате аплодируют стоя – вне зависимости от того, на чьей стороне автор.
Галина Юзефович:
Роман Дмитрия Захарова отличается тем же свойством, что и многие другие романы в жанре антиутопии: автору так нравится обустраивать свой мир, а после транслировать через него свой месседж, что на действие как-то не остается ресурса. Так, в «Репродукторе» есть очень хорошо придуманный мир – постапокалиптический город, похожий одновременно и на советскую реальность, и на ту конечную точку, в которую могут нас всех привести нынешние тенденции в эээ… государственном строительстве. В городе рядом с людьми живут разумные медведи (объект вечной травли и расистского пренебрежения), оппозиционные СМИ живут на государственные деньги, а за окружающими город смертоносными Трансформаторными полями лежит дивный и странный, неведомый мир – ну, или не лежит, поскольку наверняка этого никто не знает.
Читатель ждет уж рифмы «розы» — побега через поля, открытия мира за их пределами, революции (или, напротив, холокоста) медведей, ну хоть чего-нибудь. Но ничего – буквально ничего – не случается. Герои совершают некоторое количество стохастических перетаптываний с минимальной динамикой, зачем в романе медведи так и остается неясно, а открытый финал становится каким-то по-настоящему обидным разочарованием. Ну хоть что-то же должно было произойти – а то не по-товарищески как-то.
Русская литература… По поводу её состояния кто только не горевал, кто только не сокрушался. И хоть мы уже перешагнули из Года литературы в Год российского кино, проблемы, связанные с поиском места литературы (да и культуры в целом) в списке человеческих и государственных приоритетов, никуда не исчезли. О поиске этого места –фантасмагорическая, гротесковая, смешная и печальная повесть «ЗК-5».
В стране, которую описывает Прашкевич, объявлен Год Тургенева. Судя по ряду авторских экскурсов в прошлое, это не совсем та Россия, которую мы знаем. В ней образовано пять ЗК («Зон культуры»), предназначенных для «осуществления деятельности по организации особенных мер в создании и распространении мероприятий культуры, организации издательских дел, распространения, подписки, театральной деятельности и других видов указанной продукции». Одна из этих зон «духовной свободы», пятая по счёту, и есть ЗК-5, Алтайский край. Внутри ЗК «все писатели – братья и сестры. АлтЦИК (алтайский центр искусств), выплачивает каждому по расчету Правления – белыми, красными, голубыми жетонами. Пользоваться ими можно только в Зонах культуры, так что, нет соблазнов – перебираться в столицы, прибавлять имущество и влияние. Жизнь по жетонам – по-настоящему свободная жизнь. Никто в Зонах культуры не укажет тебе, на что и как ты их можешь тратить».
В АлтЦИК прибывает некий Салтыков, литературный чиновник высокого ранга. Салтыков приехал для участия в голосовании по Закону о защите прошлого, который он продвигает. Но должно ли прошлое затемнять наши горизонты? Тут, конечно, можно вспомнить Оруэлла и его знаменитое: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим», но Прашкевич, по своему обыкновению, вопросы задаёт, а с простыми и ясными ответами не торопится. Салтыков вспоминает пережитое и прочитанное, размышляет о судьбах больших русских писателей и большой русской литературы, вокруг него вертится хоровод странных персонажей, он участвует в странных мероприятиях. Герой, теряя почву под ногами, сползает в растерянность… А читатель вместе с ним мучительно нащупывает опору в ушедшем времени и пытается узреть новые горизонты, найти понятные и близкие всем скрепы-ответы, которые помогут, наконец, всё объяснить и надёжно соединить прошлое с будущим.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
Актуально, небрежно, аляповато.
Валерий Иванченко:
Произведение Геннадия Мартовича Прашкевича написано вдохновенно. Заковыристым языком, с берущим за душу юмором. С глубоким пониманием всего искусства, литературы тож. Видно, что автору очень нравится его работа. Счастливый человек! Посмотришь – и уже легче жить. Есть ещё в мире гармония. Жаль не про нас она.
Константин Мильчин:
Вальяжная, немного мелахоличная проза, в которой «как писать», уделяется даже больше внимания, чем сюжету. Плести словесные кружева автор умеет, альтернативная вселенная придумана довольно грамотно, герои объемные, но сама проза выходит удивительно бездушной. Возможно потому, что создателю интереснее слова, нежели его персонажи.
Валерия Пустовая:
Профессионально исполненное произведение отталкивает, однако, узостью действующего здесь цехового мира – совсем не хочется вникать в склоки явно карикатурных персонажей-литераторов, – а также слишком прямыми гоголевскими аллюзиями. Тут вообще многовато прямизны, желания двинуть в лоб – текст читается как затянутая басня. Полемика вокруг «прошлого» также огрублена – до противопоставления благоустроенности и воли.
Впрочем, интересно, что эту повесть можно считать ультраретроутопией – редко где сейчас найдешь такую ностальгию по барской России, оставшейся для нас как бы за порогом преемственности. Наверное, только персонаж-литератор и может так тосковать о времени прошлого расцвета – классического, русского, литературного.
Галина Юзефович:
Задумчивая притча об искусстве и реальности. В неком иллюзорном мире будущего, где искусство и культура являются основой жизни, а творчество (преимущественно литературное) – священной обязанностью любого гражданина, высокопоставленный чиновник по прозвищу Кистеперый едет в одну из провинций бывшей России для того, чтобы пролоббировать законопроект «О защите прошлого». По дороге он общается с попутчиками, а по прибытии – с местными жителями и выясняет, что цель его жизни – защита культурных ценностей прежних эпох – не актуальна, похоже, ни для кого, кроме него самого. Это открытие Кистеперого смущает, а еще больше его смущает тотальное торжество противника-антагониста – некого чиновника Овсяникова, желающего революционно переосмыслить классический канон и в очередной раз сбросить Пушкина (в данном случае – скорее Тургенева, год которого как раз отмечается на государственном уровне) с парохода современности. На этом, в сущности, коллизия заканчивается, и в чем состоит авторская идея – не вполне ясно, поскольку динамики, которая позволила бы ее раскрыть, нет.
Наверное, было бы неплохо в жанре романа-трактата, но тогда хотелось бы чуть более определенного месседжа, нежели «хорошо бы подумать над той ролью, которую традиционная культура играет в модерном мире». Ну, да – подумать вообще неплохо. Но на довольно длинную повесть (сколь угодно симпатично написанную – а пишет Прашкевич и в самом деле симпатично и бодро) этой мысли маловато.
Между тем оргкомитет Петербургской фантастической ассамблеи приступил к подготовке конвента в новом сезоне — и первым делом открыл прием рукописей на литературный семинар 2017 года. Почему так рано — см. ниже:
Мы начинаем прием рукописей на литературный семинар Петербургской фантастической ассамблеи следующего года. В этом сезоне оргкомитет внес в рабочую структуру принципиальные изменения и сделал основной упор на литературную учебу.
Помимо традиционного разбора присланных рукописей, в рамках семинара-2017 пройдут лекции авторитетных литературоведов, посвященные конкретным литературным приемам и навыкам. Также участников ждут ежедневные практические занятия под руководством мастеров, нацеленные на отработку этих самых приемов и навыков. Такая трехчастная структура не только существенно облегчит работу над теми текстами, которые вы планируете нам прислать, но и даст участникам и вольнослушателям универсальный набор инструментов, который можно использовать в будущем по собственному усмотрению.
Мастерами семинара согласились стать писатели Дмитрий Вересов и Алан Кубатиев, хорошо знакомые постоянным гостям Петербургской фантастической ассамблеи. Имена ведущих теоретических лекций будут объявлены отдельно.
Семинар пройдет в Санкт-Петербурге с 12 по 17 августа 2017 года.
Размер организационного взноса: 7000 рублей для участников, 6000 рублей для вольнослушателей. Вольнослушатели – это те же участники, только их тексты не разбираются на семинаре. Оргвзнос не включает в себя проживание, поскольку место проведения семинара – в городе, недалеко от метро.
К участию в семинаре принимаются законченные художественные произведения крупной формы объемом от 240 000 до 800 000 знаков, считая пробелы и пунктуацию, по одному тексту от автора. Факт публикации романа где-либо – не имеет значения. Несмотря на то что семинар организует Петербургская фантастическая ассамблея, принимаются как фантастические, так и нефантастические тексты. Потенциальные участники могут указать, у кого из ведущих они предпочли бы заниматься, однако в конечном итоге тексты по группам распределяет оргкомитет семинара. Также оргкомитет вправе отказать в приеме любого текста без объяснения причин.
Вы можете прислать и повесть объемом от 120 000 до 240 000 знаков, однако имейте в виду, что все повести определяются в группу № 2 к Алану Кубатиеву.
Тексты принимаются до 20 марта 2017 года. Их следует присылать на адрес seminar@fantassemblee.ru; допустимые форматы файлов – .doc, .docx, .rtf.
Группу № 1 будет вести Дмитрий Вересов, группу № 2 – Алан Кубатиев.
Участники и вольнослушатели обязуются:
— оплатить организационный взнос;
— внимательно прочесть все тексты своей группы, чтобы иметь возможность участвовать в обсуждении;
— лично присутствовать на семинаре, не пропуская занятий;
— выполнять практические задания мастеров;
— обсуждать только тексты, а не личности других авторов и не создавать конфликтных ситуаций.
По договоренности с редакциями «Эксмо», «АСТ» и другими крупными издательствами тексты, рекомендованные ведущими семинара, могут быть рассмотрены на предмет публикации вне общего потока («самотека») после внесения авторами необходимых правок.
И традиционный бонус: участники и вольнослушатели романного семинара получают бесплатную трехдневную аккредитацию на Петербургскую фантастическую ассамблею, которая будет проходить с 18 по 21 августа 2017 года.
Роман «Левая рука Бога» Алексея Олейникова – социальная антиутопия, тяготеющая к твёрдой научной фантастике, но с определёнными инфернальными допущениями. Рассказывая о секретном проекте «Невод» и его трагических результатах, автор выстраивает правдоподобную научную версию происходящего и объясняет его мистическую подоплёку. Описывая страну под названием Новый Российский Союз (возможно, это один из вариантов ближайшего будущего нашей страны), доходчиво объясняет её государственное устройство и не всегда приятные реалии жизни граждан НоРС. С необходимой долей сарказма пишет о деятельности Приказа общественного развития и благоустроения (ПОРБ) и его подразделений, имеющих говорящие названия – Словесный надзор и Служба охраны детства.
Хорошо, что не перевелись в России писатели, работающие с темами предупреждения, погружающие читателя в социально-политическую проблематику. Заглянуть в не очень светлое будущее, увидеть вызовы и противоречия грядущего – для этого нужны смелость, воображение и широкий кругозор. У Алексея Олейникова, кроме вышеперечисленных достоинств, имеется ещё и большой творческий опыт работы над произведениями для подростков и о подростках. Автор чувствует себя на этой стезе легко и свободно во всех измерениях. Обостряя конфликты через восприятие своих юных героев до запредельного уровня, он искусно выводит читателей на новые горизонты понимания и осмысления.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
Начинается роман социально-актуально; у меня даже возникли Большие Ожидания. Один только ПОРБ чего стоит: это такое государственное учреждение, сочетающее в себе функции министерства образования, министерства культуры и государственной безопасности. ПОРБ также контролирует использование гражданами «правильного» русского языка. Но дальше автор охладел к социальной составляющей, и увлекся «мистикой». В конце совсем разочарование.
Валерий Иванченко:
Депрессивный роман о будущем России, неожиданно хорошо написанный.
Группа подростков получает сверхспособности после экскурсии в лабораторию безумных учёных. Не смешно ли?
Россия близкого будущего отгородилась от мира, выгнала национал-предателей и законодательным порядком заменила все иноязычные слова на исконно родные. За нерушимость скреп отвечает грозный Приказ общественного развития и благоустроения. Опора русской власти – кавказские добровольческие дружины. Тоже, наверное, смешно?
На самом деле, ничего смешного. Это грустный, неторопливый, красивый, мастерский роман. Его действие разворачивается в Суджуке – крупном портовом городе Краснодарского края. Не знаю, насколько Суджук совпадает с реальным Новороссийском, но город прописан тщательно, зримо. У Олейникова вообще всё на уровне – пейзажи, портреты, характеры, речь. Рассказчик он редкий, от бога.
В романе две линии. В основной мы наблюдаем за несколькими старшеклассниками из привилегированной «гимнасии номер один». Некоторые из этих юношей и девушек – мажоры разной степени порядочности, другие – дольщики, то есть взяты из бедных семей по разнарядке. Система образования справедливая: не сдал очередные испытания – и вылетишь, не взирая на важность родителей. Понятное дело, отношения между молодыми людьми сложные, тут и социальный статус, и личный, и чувства-симпатии-антипатии. Психология дана на уровне лучших советских писателей «про школу» (я, правда, никого, кроме Алексина, не читал, но полагаю, они есть, а интуиция подсказывает, что Олейников их не сильно хуже). Речь персонажей очень живая, характерная.
В другой линии действие происходит на секретном научном испытательном комплексе (где работает отец одного из подростков). Тут мы окунаемся в советский же производственный роман: гениальные учёные-разгильдяи, суровые администраторы, ответственный персонал на грани нервного срыва. Говорят они тоже очень интересно: темы и термины, понятное дело, выдуманные, но звучит убедительно, всё как в жизни (или в хорошем старом кино).
Экскурсию на режимный объект школьникам устроили не случайно. Дело в том, что здесь испытывается мощнейший генератор н-поля. (Н – это, наверное, от «ноосферы». Ну, русский космизм, Вернадский, Рерих, Гумилёв, всё своё, сами понимаете, родное.) Это н-поле, в природе которого учёные только ещё разбираются, порождает психоформы, которые в перспективе могут быть использованы как оружие, инструмент управления людьми, прорыв в будущее. А генератору нужны способные операторы, с целью выявления которых, в частности, финансируется «гимнасия номер один». Так что экскурсия – это тестирование отобранной молодёжи. И тут, внезапно, начинается непонятное. После ухода экскурсантов установка идёт вразнос, а детки спустя несколько дней учатся гнуть мир под себя.
Боевик со спец эффектами будет, но начнётся он ближе к финалу. Почти весь роман – задумчивое, не упускающее деталей повествование, в котором самое интересное оставлено на последнюю треть. Признаюсь, что сам до поры не слишком был увлечён. Отдавал книге должное, получал удовольствие помаленьку, но не так уж рвался продолжить чтение, почитывал. Но в последней трети, как положено у Стивена Кинга, действие начало разгоняться с уверенностью тронувшегося состава. Ну и происходить в нём стал форменный Стивен Кинг. Армагеддон и разверзшийся ад под конец. Я уж не буду в подробностях.
Короче. В сущности, роман Олейникова – банальная сказка о вызванных духах-помощниках и о плате за их услуги – пусть и в незаурядном сай-фай антураже. В исполнении опять же ничего выдающегося – работа профессионала-ремесленника, отличная, но без открытий. Это в теории. На практике ничего подобного в Отечестве не припомню. Кажется, «Левая рука Бога» (неважное название, кстати) – лучшее, что случилось в этом сезоне премии.
Константин Мильчин:
Витя Малеев в школе, дома и в ближайшем умеренно постапокалиптическом будущем. Снова тень Сорокина возвышается над романом дамокловым мечом. Хотя некоторые языковые находки Олейникова вполне забавны.
Валерия Пустовая:
Живая подростковая повесть – впрочем, для подростков продвинутых, готовых взять на себя ответственность не только за ход апокалипсиса, но и за внезапную беременность подружки. Живые диалоги, интересные характеры, сочетание психологической и социальной драмы – все это вроде бы привлекает. Однако портит впечатление отчетливый сорокинский след в самом устройстве этого мира – России будущего, разделенной на условные Москву и Подмоскву, пересевшей на патриотичные рельсы и шишковский язык (автор прилагает к повести маленький опричный словарик), отравленной опиумом показной религиозности. Эта славянская антиутопия становится таким уже общим местом, что, кажется, сами фантасты совокупными грезами ее и накличут.
Главный же страх и ужас повести трудно переводится на язык воображения – как ни странно, потому, что он очень буквально прописан, слишком рассудочно объяснен. Это машинерия, а не мистика – хотя автор и пытается выйти к отображению материй неощутимых. Машинность, механическая объяснимость фантастического источника в повести кажется несколько старообразной и правда немного детской. Как будто автор говорит о свете и тьме при помощи кукол на пальчиках.
Еще мне показалось, что несколько пережата социальная мотивация в поступках одной из героинь – Кати. Тут тоже срабатывает какой-то машинный движок: автор слишком рассудочно, слишком показательно объясняет ее поступки.
В общем, мне не хватает в повести какого-то отрыва, безуминки, тайны.
Галина Юзефович:
Проза для подростков и про подростков. Несмотря на ученические приемы (для того, чтобы ввести читателя в суть происходящего в вымышленном мире, автор в самом начале романа устраивает фронтальный опрос в классе, ритуальностью и бессмысленностью больше похожий на занятие по катехизации в церковно-приходской школе), в романе Олейникова много трогательного и живого. Похоже, детей он видел все же не только в телевизоре, и примерно понимает, как они разговаривают, что любят, чего боятся. Авантюрный сюжет с проектом «Невод», над которым, как выясняется, работают герои, несколько картонный, но все же относительно крепко стоит на ногах. Придуманный автором «новояз» (русский язык, очищенный от всего чуждого и наносного) звучит вполне убедительно и местами смешно (не Сорокин, конечно, но так кто ж нынче Сорокин). Словом, не хорошо, но и не плохо – твердая тройка, нетвердая четверка с минусом.
Как сообщают из полей, книга Кирилла Кобрина попала в шорт-лист премии НОС ("Новая словесность"). Душевно рад и искренне желаю успеха. А вот почему, собственно, этот сборник эссе о Великом Сыщике заслуживает пристального внимания — см. ниже.
Шерлок Холмс: комментарии на полях
Кирилл Кобрин. Шерлок Холмс и рождение современности: Эссе. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. — 184 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-89059-240-8.
Кирилл Кобрин — журналист и историк, редактор журнала «Неприкосновенный Запас», автор без малого полутора десятка книг. Разумеется, англоман: кандидатскую диссертацию защитил по истории Уэльса, ныне живет в Лондоне. Заметная часть его работ посвящена сюжетам времен модернизации Британской империи, иными словами — Викторианской эпохе во всем ее убожестве и великолепии. Понятно, что автор с такой биографией (и такой библиографией) не мог рано или поздно не обратиться к шерлокиане, одному из самых удивительных литературных феноменов конца девятнадцатого-начала двадцатого века. Удивительных не потому, что рассказы и повести о Шерлоке Холмсе пользовались бешеным успехом у современников. Куда примечательнее то, что популярность этих бесхитростных на первый взгляд историй пережила и сэра Артура Конан Дойла, и Британскую империю в целом, и распространилась по всему свету, не исключая Россию, как лесной пожар. Хотя, казалось бы, какое дело школьникам из Кирова, Сингапура или Мехико до злоключений викторианских джентльменов?..
Само собой, Кирилл Кобрин, очарованный Холмсом еще в светлом пионерском детстве, предлагает свою версию ответа на этот вопрос. «Перед нами идеальное усиление подлинного интереса, — пишет он в одном из эссе, вошедших в сборник «Шерлок Холмс и рождение современности», — когда объект совершенно чужой, но в нем угадываются структуры своего. Не детали, нет — они чаще всего вводят в заблуждение, — а именно структуры, скелет, каркас». Иными словами, не важно, где живут Холмс и Ватсон, чем завтракают («овсянкой, сэр!»), как одеваются и обращаются друг к другу. Но в том, как они выстраивают отношения, в конфликтах, с которыми они имеют дело, в характерах центральных и эпизодических персонажей шерлокианы очень много узнаваемого — это-то и подкупает читателя.
Впрочем, цель автора этой книги не сводится к поиску параллелей и аналогий. Фраза насчет структур — скорее реплика в сторону, комментарий на бегу. Цикл о Шерлоке Холмсе интересует Кобрина прежде всего как зеркало, в котором отразились главные противоречия и основные тенденции одной из интереснейших и сложнейших эпох в новейшей истории. Причем отразились не по воле автора, а просто в силу включенности Конан Дойла в общий поздневикторианский контекст. Рассказы о Шерлоке Холмсе не очерк нравов, не послание потомкам — тем интереснее следить, как исследователь вычленяет важные, значимые элементы, подчеркивает нюансы, на которые при беглом чтении просто не обращаешь внимания. «Проанализировать этот мир с точки зрения историка, обозначить «модерновость» как состояние общественного сознания, как тип исторического мышления (в том числе и самого автора, Артура Конан Дойла) — такова моя задача, — признается Кобрин. — Я пытаюсь проанализировать разные стороны Викторианской эпохи — отношение к деньгам и богатству, социальную роль женщин и даже рождение современного гуманитарного знания».
Анализ удался. Неожиданных, парадоксальных выводов тут хватает. Как дважды два исследователь доказывает, например, что викторианский мир по Конан Дойлу держится вовсе не на носителях «протестантской этики», придуманной Максом Вебером, а на честных неудачниках вроде Ватсона и людях богемы, маргиналах, к числу которых несомненно принадлежит Шерлок Холмс. Деньги, в том числе заработанные упорным честным трудом, не приносят счастья никому из героев, богатство не спасает от беды — а вот наоборот сплошь и рядом. Буржуазность буржуазностью, но Фортуна слишком часто отворачивается от успешных представителей среднего класса, чтобы это можно было счесть случайным совпадением.
В то же время не стоит забывать, что «Шерлок Холмс и рождение современности» — не научная монография, а сборник эссе, автор которых не лишен чувства юмора. В статье, посвященной рассказу «Скандал в Богемии», он с серьезной миной доказывает, что события, описанные на страницах этой новеллы — ни что иное как мистификация, затеянная заскучавшим Холмсом и принятая простодушным Ватсоном за чистую монету. Можно, конечно, и так объяснить несообразности и натяжки, допущенные Конан Дойлом, но испытания бритвой Оккама версия, конечно, не выдержит.
Отдельная тема — комментирование переводов. Одно слово, показывает Кобрин, может полностью изменить трактовку образа героя, а современный русскоязычный читатель этого даже не заметит. «Собиратель древностей» или «антикварий» — какая нам разница? А вот для автора и его современников между двумя этими понятиями лежала целая пропасть: уважаемый ученый и смешной полуграмотный краевед — абсолютно непохожие персонажи, требующие к себе разного отношения. И это только один пример — из «Собаки Баскервилей», как вы, наверное, уже догадались. Думаю, если бы Кирилл Кобрин прошелся красной ручкой по всему корпусу рассказов о Шерлоке Холмсе, получился бы литературоведческий труд энциклопедического объема. К счастью или к сожалению, но эссе из сборника «Шерлок Холмс и рождение современности» больше напоминают маргиналии, записки на полях, «комментарии, толкования, мнения», чем энциклопедию. Кирилл Кобрин выхватывает самое вкусное, самое интересное, снимает сливки, но вовсе не претендует на всеохватность. Что ж, не страшно: для тех, кто ищет что-нибудь более основательное об эпохе Шерлока Холмса, есть и другие книги — например, «Бейкер-стрит и окрестности» Светозара Чернова объемом в 480 страниц.
облако тэгов
