Вот, кстати, автор "цветной волны", совершенно ничем на других авторов "цветной волны" не похожий. Если уж сравнивать с кем-то Данихнова — то с Хармсом или Платоновым. Ну, собственно, люди более чуткие к слову, чем любители фантастики, это давно заметили — и вывели Данихнова, например, в финал "Русского Букера" в 2015-м...
Владимир Данихнов. Девочка и мертвецы: Роман. / Обл. К.Довжук. Илл. Ю.Меньшиковой. — М.: Снежный ком М. Вече, 2010. — 352 с. — (Нереальная проза). Тир. 3000. — ISBN 978-5-904919-08-5. ISBN 978-5-9533-4886-7.
Если пресловутый «русский характер» аккуратно разъять на составляющие, наделить разными его чертами полдюжины главных и десяток второстепенных персонажей, перенести действие в некий литературоцентричный мир (по совместительству — земную колонию на другой планете) получится нечто, отдаленно напоминающее новый роман Владимира Данихнова.
Как и большинство текстов Владимира Данихнова, его новый роман «Девочка и мертвецы» скроен из легко узнаваемых кусков — соединенных, однако, не самым тривиальным образом. Вот обещанные живые мертвецы, бредущие по заснеженной пустыне в направлении ближайшего человеческого поселения. С одной стороны, это настоящие зомби: полуразложившиеся, медлительные, тупые, норовящие порвать на кусочки любого встречного... Поначалу они и впрямь похожи на тех тварей, которыми пугал просвещенное человечество еще дедушка Ромеро — за одним небольшим исключением: мертвяки у Данихнова все время повторяют фразу, которую лучше всего запомнили при жизни, например, какую-нибудь стихотворную строфу. Зрелище, согласитесь, жутенькое. Но в этом романе «живые мертвецы» — сторона скорее страдательная, их судьба предрешена: перестреляют на подходах к городу и пустят на шашлыки. Жаренная мертвечина, от пуза да под водочку — отлично идёт на морозе!.. Даже слившись в единую некромассу, которой не страшны пули и ракеты, зомби остаются столь же уязвимыми — если найти к ним правильный подход, конечно.
А вот девочка Катя и её опекуны-фермеры, мутные людишки: «добросердечный» сокольничий Федя и хитрый злыдень Ионыч («был он человек в сущности неплохой, но садист» — без обиняков пишет об этом герое автор). Типичные кэрроловские Морж и Плотник, насквозь лицемерные убийцы, обладающие, однако, некой необъяснимой харизмой. Девочку они держат в чёрном теле, бьют и унижают по полной программе, морят голодом и заставляют работать до изнеможения, творят в ее присутствии страшные вещи... Тут бы нашей героине взбунтоваться, сбежать от мучителей куда глаза глядят — или, наоборот, замкнуться, уйти в себя... Но проза Данихнова далека от реалистического канона. Катеньку ни в коем случае не стоит воспринимать как обычную девочку: Данихнов оперирует не судьбами и характерами, а архетипами и типажами. Катенька постоянно встает на сторону своих мучителей, защищает от нападок, оправдывает их даже в самых жутких злодеяниях. Это живое воплощение одной из сторон русского национального характера, бесконечной терпеливости нашего народа, о которой так любят вспоминать славянофилы, и готовности всё простить своим палачам. Как и положено персонажу метафорической прозы, девочка говорит многословно и архаично, словно героиня пьесы конца XIX века, причем вокабулярий у нее отнюдь не детский: «Должна ли я предупредить дядю Марика и дедушку Пяткина? Но вдруг я предупрежу, а ничего и не должно было случиться; получается, я наведу черную сплетню на дядю Ионыча, а ведь ему и так в жизни тяжело пришлось! Разве я имею право привносить в суровую жизнь дяденьки еще одно суровое испытание?»
По большому счету, на протяжении всего романа Данихнов обыгрывает одну расхожую фразу: у России, мол, нет истории, нет ни прошлого, ни будущего, одна сплошная литература. Обыгрывает не так изящно, как Владимир Сорокин в «Метели», но тоже с душой. Вслушайтесь, как звучат названия населенных пунктов, вблизи которого происходит действие книги: города Есенин и Толстой-сити, поселок Пушкино, деревня Лермонтовка... Литературоцентричность прёт изо всех щелей, для каждого героя можно при желании подобрать двойника из русской классической прозы XIX-начала XX века, а порой и не одного. У Данихнова они, разумеется, окарикатурены и усреднены -- но для внимательного читателя вполне узнаваемы. Одно непонятно: зачем автор перенес действие книги на иную планету, чем же его старушка-Земля в качестве основной сцены не устраивала?
Владимир Данихнов. Колыбельная: Роман. — М.: АСТ, 2014. — 320 с. — Тир. 2000. — ISBN 978-5-17-083956-8.
Жизнь во сне (или жизнь как сон) — одна из классических тем романтической литературы. Персонажи «Колыбельной» тоже живут словно в полудреме, но к романтической традиции эту книгу не отнесешь при всем желании. Герои Владимира Данихнова механически убивают, не испытывая никаких эмоций, механически расследуют убийства — чувства дремлют, желания тлеют под толстой коркой золы... И, кажется, любой из этих персонажей может оказаться жестоким маньяком, получившим у газетчиков хлёсткое прозвище Молния.
Самый глубокий ужас — это ужас обыденности. Ни одна история про оборотней и вампиров, ни один хоррор с расчленёнкой, каннибализмом и кровавыми жертвоприношениями не сравнится с этим страхом, угнездившимся в каждом из нас. Вставать по утрам, собираться, преодолевая тоску, ехать по серым улицам, отсиживать пустые часы за постылой работой, вяло перекладывать бумажки с места на место, вечерами обессилено засыпать на продавленном диване под шум телевизионных помех... Жить без цели, жить без смысла, по инерции отрабатывать завод не нами запущенного механизма, будто в тяжелом сне, где женщины не радуют, дети не умиляют, а старики не вызывают почтения, — вот что по-настоящему жутко. Пожалуй, даже смерть пугает меньше, чем обреченность на этот замкнутый круг.
Именно такое существование ведут персонажи новой книги Владимира Данихнова «Колыбельная», обитатели унылого города, который автор время от времени с малопонятной иронией именует «южной столицей». На самом деле в этом городе нет ничего столичного — ни амбиций, ни гонора, ни размаха. Одна пыльная вселенская пустота. «Тоска», «скука» и «лень» — ключевые слова, описывающие чувства, владеющие всеми без исключения героями этого страшного романа. От скуки они могут покончить с собой, от тоски — пырнуть ножом первого встречного, но это не меняет ровным счетом ничего в бессмысленной череде будней. Маньяк (или маньяки — их точное количество так и остается загадкой), убивающий исключительно детей, «специальный человек», присланный из столицы для расследования серии жутких преступлений, студентка, неудачно выскочившая замуж, гостиничная проститутка, водитель автобуса и мелкий клерк, сисадмин и частный предприниматель в главном почти не отличаются друг от друга. Все они — существа с выгоревшим нутром, пустые и бессмысленные куклы. Зомби, смутно осознающие свою ущербность, но не способные что-либо изменить, — этот образ появился ещё на страницах предыдущего романа писателя «Девочка и мертвецы». В цитате из журнала «Новый мир», вынесенной на заднюю сторону обложки «Колыбельной», прозу Данихнова называют «социально-психологической», но в том-то и дело, что общество, социум здесь совершенно ни при чем. Оправдание «среда заела», введенное в обиход русскими классиками XIX века, тут не работает. Ох, если бы всё было так просто!.. Тоска, которая изводит героев книги, скорее, простите за выражение, экзистенциального свойства — хотя вряд ли кому-то из персонажей придет на ум это мудрёное слово. «Томление духа», необъяснимое никакими рациональными, бытовыми причинами. Так уж устроен их мир, созданный выжившим из ума богом, вылепленный злым демиургом, — мир, лишённый цели и смысла. Само это «больное чудовище», бессильный Творец, появляется на последних страницах романа, и по сравнению с ним булгаковский Воланд выглядит бескорыстным филантропом, последовательным гуманистом, Ктулху — внебрачным отпрыском матери Терезы и Махатмы Ганди. Разве что некоторые дети неподвластны Князю Мира Сего — да и то до поры до времени...
Критика сравнивает Владимира Данихнова с Андреем Платоновым, но вряд ли эта параллель применима к «Колыбельной». Скорее тут уместно вспомнить Даниила Хармса с самыми беспощадными, мизантропическими его рассказами, — или в крайнем случае Виктора Пелевина времен «Синего фонаря». Используя самые простые, нарочито сниженные повествовательные приёмы, забредая порой на самую границу территории абсурда (но не переступая незримую линию), писатель из Ростова-на-Дону удивительно четко передает ощущение тщетности, глубинной бессмысленности бытия. И только название романа оставляет нам, читателям, некоторую надежду: наверное, есть все-таки способ встряхнуться, скинуть дремоту, заглушить звуки чудовищной колыбельной, перестать существовать — и начать наконец жить. Вот только никому из персонажей романа такой способ, увы, неизвестен. Интересно, открылся ли этот рецепт самому автору?
«Колыбельная» — сильная, но глубоко депрессивная проза, которая прикидывается то триллером, то фантастикой — хотя и не особо усердствует в мимикрии. Ни в коем случае не читайте в подавленном настроении: маркировка «18+» стоит на обложке неспроста. Книга для сильного, уверенного в себе читателя, глубоко убеждённого, что в его-то жизни уж точно есть и смысл, и цель.
Источник:
— «Мир фантастики» №1, январь 2011. Том 89
— «Мир фантастики» №9, сентябрь 2014. Том 133
Предыдущие рецензии в колонке:
(ссылки на рецензии кроме трех последних убраны под кат)
— на книгу Алексея Иванова «Тобол. Много званых»
— на книгу Роберта Джексона Беннета «Город Лестниц»
— на книгу Кэтрин Валенте «Сказки сироты. Города монет и пряностей»