Это было подходящее место для отдыха – здесь фургон мог обрести покой после долгих странствий, ведь тропинка, как и сам фургон, давно уже никем не использовалась, и теперь колеи заросли густой травой. Дорога, в общем, никуда не вела – вокруг была просто пустошь. Год за годом живые изгороди становились все выше и гуще, они постепенно скрывали придорожную насыпь. Дикая роза и клен, орешник и бузина, боярышник и множество других кустарников раскинулись возле изгородей. И посреди забытой дороги, нисходившей по склону холма, остановился старый фургон.

Это был настоящий символ давних дел и забвения. Крыша, которая должна была защищать пассажиров от дождя, прорвалась, ее покрывало множество заплат, да и самые заплаты уже нуждались в починке. Краска на дереве выцвела до какого-то неразличимого оттенка, кое-где древесину покрывали зеленые пятна – от сырости и гнили. Можно было заметить, что древесина разлагалась буквально на глазах; она казалась мягкой на ощупь и ее источили жуки. Одна из осей давным-давно сломалась, и ее закрепили двумя деревянными щепками и полудюжиной гвоздей; но эти вставки тоже сломались, и потом кто-то попытался скрепить ось веревкой. Примерно половина спиц выпала, а все остальные были вставлены в незапамятные времена, согласно фантазиям разных колесных мастеров. Даже железные гайки и болты быстро заржавели, и два больших сидения внутри выглядели так, как будто они не смогут выдержать и веса воробья. Весь фургон уже не подлежал починке.

И все же в одно путешествие он еще может отправиться; это куда более удивительное странствие, нежели те, в которые фургон отправлялся в дни, когда вся его оснастка была еще прочной. Вот призрачные лошади впряжены в оглобли; призрачный возница взмахивает кнутом над полуразвалившимися сидениями; а мы устраиваемся у него за спиной и медленно движемся по пустынной тропе. Это – долгий путь, в самом деле; ведь пока мы пробираемся под сенью живой изгороди, стрелки часов мчатся вспять и солнца былых дней восходят снова, и тусклый свет (или это туман?) старых времен вновь опускается на землю. Настал рыночный день, а рыночный город, в который мы мчимся – это город Давным-Давно.

Множество изящных крыш, множество причудливых резных балок, множество массивных балконов и каменных окон – вот что мы видим в городе Давным-Давно. Там, в лавочке в глубине улицы, вы можете купить хорошие книги. Здесь есть место для фонарей; есть книжная лавка и центральная площадь. Приятное место – этот город Давным-Давно, с его извилистыми улицами и узкими переулками, густыми фруктовыми садами и тесными огородами, с многочисленными тропами и тихим кладбищем, над которым звон колоколов возвещает об уходящих днях. Вот на зеленой лужайке стоит Майское дерево, а вот и колодки – ужас местных бродяг. Ревизор, проверяющий качество эля, бродит по улицам со своей маленькой деревянной меркой – это странный человек, его лицо покрыто пивным загаром, как выражается Херрик. Возле многих иннов он останавливается и пробует напиток, раздавая похвалы или обвиняя и угрожая призвать хозяина поместья и судью. Кружка, нарисованная над дверью – его магнит и путеводитель; это человек, который живет за счет доброго эля и ради доброго эля. Гобой и фагот, скрипка и виолончель выводят ноты в воздухе, напоенном волшебством, и отзвуки старой песенки с нежной мелодией слышны в странных далеких звуках, издаваемых музыкальными инструментами. Хор города Давным-Давно готовится к концерту. Аккорд виолончели – ответный звук фагота, и начинается пение. «Сначала музыка звучит, потом – рождественская песнь». Эта музыка проносится над церковью, над колоннами и могилами, она скользит мимо древних окон; звучат странные и торжественные мелодии, полные долгих, эхом отзывающихся нот. Это – музыка Доуленда и Вилби.

Как мы уже заметили, в городе великое множество садов и очаровательных внутренних двориков и огороженных площадок. Внизу, у самой реки, есть сад, со всех сторон окруженный золотой стеной – по крайней мере, так кажется в час, когда последний луч солнца касается этой стены и озаряет красоту доброй кирпичной кладки, омытой ветрами и солнцами многих, многих лет. Золотой лишайник растет на этой стене, тонкие папоротники и цветы отыскивают для себя места, а на вершине стены – и домашний лук, и спаржа, и желтофиоль, и постенница, и даже маленькое рябиновое дерево, оказавшееся там совершенно случайно. Внутри сада, кажется, всегда будет светить мягкий и ровный свет; там цветут яблони, груши и сливы; осенью созревают фрукты, а цветы под деревьями – настоящая палитра ярких красок. У подножия стены есть скамья, на которой хорошо посидеть солнечным днем, и аллея, которая была устроена для склонных к размышлениям людей; именно таковы почти все жители города. Но сам сад принадлежит поэту из города Давным-Давно. Здесь, на скамье у подножия стены, он будет сидеть и мечтать или, возможно, будет медленно прогуливаться, туда и сюда, начиная от айвы и двигаясь к мушмуле и снова обратно. Поэт думает о своей былой жизни, обо всех своих бедах и скитаниях. Он видит большой город, башни которого, увенчанные шпилями, возносятся над ним; он видит узкую улицу, крутую лестницу, бедную каморку и жалкое ложе. Там он сидел, в то время как пролетали ночные часы и утренний холод опускался на землю, – там он сидел за шатким столом с бумагой и ручкой и видел такую красоту, что его сердце стучало от радости. И затем, когда кричал петух и улицы из черных становились серыми, а снизу доносились людские голоса – он откладывал ручку, съедал немного хлеба и засыпал. Он сочинял и сочинял – ночь за ночью; и он помнил, как холодные морозы и восточный ветер пронизывали его до самых костей. И наконец работа была завершена и его книга попала в руки к людям; и он вспомнил, как некто великий и благородный явился к нему и увел его из каморки, и обеспечил ему достойное жилище; и с каждым днем поэт становился все богаче.

И теперь он возвратился, чтобы проводить дни в своем старом доме, размышлять о прошлом, и наслаждаться еще более возвышенными видениями, и потом подарить миру еще одну великую книгу. Поэту принадлежит большой дом на Главной улице, украшенный резными фронтонами, с множеством изящных выступов, на которых высятся дымовые трубы, с лепниной на стенах, дом с необычными железными петлями на дубовой двери, с окнами, нависающими над улицей. У поэта здесь отменная комната, в которой он сидит, глядя на сад, на реку, на лесистый склон, на далекие горы. Здесь он вечерами встречается с друзьями, все располагаются в удобных креслах, у каждого трубка, набитая сладким табаком. Они сидят, тихие и задумчивые, пока не наступает время принести свечи; тогда поэт бросает сухое полено в большой очаг и отпирает дверь в темном углу. Оттуда он выносит круглые бутыли и высокие тонкие бутылки, и бутылки в плетеных сумках, и занятные маленькие фляги, и зеленые кубки из дальних краев; и тогда начинаются возвышенные беседы. Затем, когда зеленая жидкость из некоторых бутылок запылает и замерцает в свете свечей; затем, когда пламя с ревом понесется в дымоход и книги и картины на стенах на мгновение озарятся сиянием – тогда поэт и его друзья сдвинутся ближе и смешают романы, сатиры, легенды и старые песни в своей беседе, и они начнут обмениваться веселыми шутками и мечтать о том, чтобы воротился король Артур. И так они выпивают вместе на ученый манер, пока тянется ночь, и луна сияет над холмами, и ветер носится по улицам так же, как носится по горам. И потом, возможно, поэт достает виолу и наигрывает какую-то мелодию, или друзья хором поют песни и веселятся, а потом желают друг другу доброй ночи.

Но пока мы остаемся на улицах и во дворах этого милого города, остроконечные крыши и стены с балконами, кажется, исчезают; золотой туман плывет вокруг садов и опоясанных зеленью аллей; облака скрывают жилища, и леса и сады вокруг города исчезают в дивном тумане. Увы! Нам приходится покинуть все это и вернуться обратно за реку, по склонам холма, через лес, который кажется черным в сумерках, мимо того странного искривленного дуба, который стоит на вершине пригорка; мы мчимся вперед и вперед по узким тихим дорогам, пропитанным сладким ароматом лугов; по широким, пышным лугам и диким болотам; по зарослям орешника; мимо папоротника – орляка и ольхи у ручья; и наконец мы снова останавливаемся на поросшей травой тропинке.

Призрачные лошади и призрачный возница исчезают. Старый фургон вновь стоит, полуразвалившийся и пустой, опутанный живой изгородью и травой, которая уже скрыла его колеса. Мы побывали в городе Давным-Давно; и мы вернулись обратно.

В книгу включен первый роман Мэйчена "Хроники Клеменди", изящная стилизация под средневековые "высокие романы", содержащая огромное количество отсылок к циклу о Граале. В разделе "Тайна Грааля", помимо одноименного цикла статей, представлены работы, в которых выразились религиозные и эстетические воззрения Мэйчена. Вы узнаете о его отношении к альбигойцам и тамплиерам, к оккультистам и фольклористам. Будет указано и местонахождение Грааля... Своего рода продолжением этого раздела становится сборник "Гвинэвер и Ланселот", включающий малоизвестные рассказы и статьи, в том числе потрясающие описания мистического опыта юного Мэйчена и удивительную заглавную легенду из "артуровского цикла".

В раздел "Ферма у ручья" включены ранние рассказы Мэйчена, не переиздававшиеся до самого последнего времени. Среди них и произведения в жанре "хоррор", и стихотворения в прозе, и даже опыты в юмористическом роде. Представлена также первая автобиографическая повесть Мэйчена "Далекие годы: исповедь литератора"; в ней интересны не только события, но и размышления автора о природе собственного творчества — в частности, все заинтересованные лица узнают, как и почему были написаны "Великий Бог Пан" и "Сокровенный свет".

В приложении публикуется полный текст юношеской поэмы Мэйчена "Элевсиния" с приложением двух стихотворений; видения древних мистерий, которые сам писатель считал "наивными", сейчас более чем занимательны. Также публикуется повесть М. Бака "Вечерняя заря", посвященная мистериям египетским. Мэйчен не только написал предисловие к повести, но и отредактировал текст.