Ф. Б. Лонг пытался дополнять «мифы Ктулху» собственными воплощениями Ужаса, добившись немалых успехов. Не будем рассматривать его первые опыты — неудачный («Мозгоеды») и удачный («Псы Тиндала»); они различаются степенью рационализации Иного, которое вносит хаос в мир привычных представлений. Самый яркий образец взаимодействия различных дискурсивных практик — хаотичная повесть (или короткий роман) Лонга и Лавкрафта «Ужас с холмов». Напомним нетривиальную историю этого текста. Во время Хэллоуина 1927 года ГФЛ увидел необычайно реалистичный сон: «Воистину, это, должно быть, было экстраординарное сновидение — полное реалистичных деталей (утомительный марш до Помпело; манускрипт Лукреция, который Руф читает в самом начале [процитирована реальная строчка, взятая из книги V]; сон внутри сна, который Руф видит в ночь накануне марша) и с изумительно жуткой, хотя и несколько неопределенной, кульминацией. Ничего удивительного, что Лавкрафт впоследствии написал длинный пересказ этого сна, разослав его нескольким товарищам — Фрэнку Белкнэпу Лонгу, Дональду Уондри, Бернарду Остину Дуайеру и, возможно, кому-то еще» (Джоши С. Т. Лавкрафт. — Цитируется по сетевому переводу). Процитирую письмо Б. Дуайеру: «Это был самый яркий сон за целое десятилетие, в нем подсознательно были использованы некоторые обрывки прочитанных в детстве и давно забытых книг <…> Хотел бы я начать раскопки на склонах этих холмов, чтобы отыскать старые кости и орлов позабытого легиона!» (Lovecraft H. P. Selected letters. Sauk City, 1968. T. II. P. 197).

Уондри и Дуайэр уговаривали Лавкрафта превратить сновидение в настоящий рассказ; судя по всему, ГФЛ начал обсуждать с ними возможные усовершенствования сюжета. Он предполагал включить сон в цельное повествование — и за эту идею ухватился Лонг. Потом Лонг попросил у Лавкрафта разрешения дословно использовать письмо в своем романе; Лавкрафт дал согласие в письме от 20 февраля 1929 г. Итогом стал «Ужас с холмов», который много лет спустя после публикации в Weird Tales (1931) вышел в «Аркхэм хауз» отдельной книгой (1963).

Итак, в первоначальном сновидении у ГФЛ было представлено столкновение людей с Неведомым, с воплощенными законами Макрокосмоса… но сам же Лавкрафт пытался отыскать ключ к рациональному истолкованию страшной истории, он мечтал найти подтверждения удивительных событий и вставить их сновидческое описание в более приземленный сюжет. Лонг идет еще дальше — ужасные события, с которых начинается его история, связаны с проявлением сил злобного божества. И археологи, и полицейские бессильны предложить объяснение происходящего. Возникающие версии неизбежно связаны с ксенофобией, с привычными страхами перед вторжением чужих (индусов, китайцев и т.д.). Наука должна отступить — но такие носители научного, атеистического мировозррения, как Лавкрафт и Лонг, с этим смириться не могут. Они придерживались почти противоположных убеждений (Лонг был тогда коммунистом, Лавкрафт — консерватором), но все различия отступали на задний план, когда появлялась общая идея: у страшного есть свои законы, они непознаваемы, но по-своему вполне логичны. Достаточно лишь подобрать ключ — и мы почувствуем наличие логики, хотя и не сможем ее сформулировать. Именно поэтому появляется такой персонаж, как Ричард Литтл — сыщик и спиритуалист, физик и духовидец в одном флаконе. Далее в ход идет НФ-машинерия, применение ее может показаться абсурдным, но — только так можно вернуть в историю ужасов логическую составляющую.

Роман Лонга является энциклопедией всех приемов "палп-фикшн"; в нем представлена целая галерея образцовых героев журнальной литературы: есть "молодой человек", есть "кабинетный ученый", есть "сыщик-исследователь" и оккультный детектив, он же безумный изобретатель... Винегрет потрясающий; но в задачи Лонга не входит выстраивание повествования по журнальным канонам. Он испытывает эти каноны на прочность, внося в них один из самых восхитительных прозаических фрагментов Лавкрафта.

Читатели при желании могут подробно охарактеризовать элементы, из которых составлена "модель Лонга", оценить роль различных жанров в итоговом конгломерате и осмыслить степень оригинальности мировоззрения писателя. Но остается текст Лавкрафта, который вошел в книгу практически без изменений. Да, за пределами сна все происходящее может оказаться рациональным и — в системе Иного — постижимым. Но само сновидение описано с иных позиций. В нем нет объяснений, и от того оно становится гораздо убедительнее и страшнее. В журнальных рассказах очень редко обнаруживается такое эмоциональное напряжение, как в этой главе «Ужаса с холмов». Может, все дело в том, что текст написан не для публикации, не ради прибыли, даже не ради читателей… А может, в том, что здесь предел Ужасного достигнут — и мы видим бездну и чувствуем, хотя и не способны это понять: бездна смотрит на нас. И ни один рационалист ничего с этим поделать не сможет: объяснений нет. Вторжение темных сил не имеет ничего общего с законами оккультных взаимодействий или с научными закономерностями. Пытаясь изгнать Иное, мы вынуждены признать его абсолютную реальность...

Спастись можно — если отнестись к происходящему с улыбкой. Присмотримся к трем портретам ужасного Чогнара Фагна — божества, которое Лонг ввел в лавкрафтовский пантеон и которое увековечил в "Ужасе с холмов".

Вот тварь, которую описать нельзя — на обложке издания "Аркхэм хауз". Вот забавное сочетание индусского божества и какой-то античной химеры на обложке сборника "Ночной страх" (1978). А вот милый и забавный "слоник" из первой журнальной публикации — таким Чогнара Фагна и увидели читатели Weird Tales. И они не испугались — бояться было нечего.

Впрочем, как знать, как знать:

В справки об авторах, которыми предваряются публикации, включена и информация о первых изданиях рассказов и повестей. Обложки журналов, в которых печатались произведения, воспроизводятся на вклейке; внутренние иллюстрации даны в тексте. Это позволяет реконструировать не только литературную, но и визуальную среду, которую моделировали создатели журналов. Итоги работы составителя подведены в обширной итоговой статье. Отмечу, что сборник заполняет очень важные пробелы в наших представлениях о "странных историях".

Содержание

От составителя

Лорд Дансени. На твердой земле. Конец Травиаты. Благдаросс. Чудо

Артур Мэйчен. Железная Дева. Барабаны Дрейка.

Алджернон Блэквуд. Ясновидение. Коллекция гоблина

Ахмед Абдулла. Страх

У. Х. Ходжсон. Тварь среди водорослей

Джон Бьючен. Роща Аштарот

Генри Уайтхэд. Камин

Сиберри Квин. Истукан. В тумане.

Дэвид Келлер. Существо в подвале. Пишущая машинка.

Фрэнк Оуэн. Человек, который владел миром. Три водоема.

Виктор Роуэн. Деревянные колья

Л. А. Эшбах. Остров немертвых

Э. Хоффман Прайс. Дьявольский склеп.

Гарольд Герси. Смертельная книга

К.Э. Смит. Венерианские каннибалы (Приключение в будущем). Цепь Афогомона

Лео А. Загат. Ночной зверь. Человек, который не умер.

Хью Кэйв. Дочери темных желаний

Дональд Уондрей. Шепчущие

Август Дерлет. Марсианский артефакт

Ф. Грей Де Ла Спина. На помощь!

Фрэнк Белнэп Лонг. Крадущийся во тьме. Ужас с холмов

Марина Батасова. Вместо эпилога…

Послесловие. А. Сорочан Дискурсы ужасного

Презентация книги состоится, надеюсь, 24 апреля на конференции "Все страхи мира: хоррор в литературе и искусстве", которая будет проходить в СПб., в Пушкинском Доме. Впрочем, об этом информация еще появится.

И можно поздравить победителя конкурса, угадавшего наибольшее количество авторов в присланной двадцатке. Им стал пользователь alex1970

Все было бы так просто, если бы вся деятельность автора предисловия ограничивалась таким прямым, честным и откровенным выражением собственного мнения; к сожалению, все обстоит не так. Большинству из нас, счастливейшим людям в мире, вполне достаточно сказать: «мне это нравится» или «мне это не нравится», и все; критику постоянно приходится отвечать на вопрос "почему? " И так, мне кажется, вот к чему сводится моя задача в данном конкретном случае: сообщить, почему мне нравится этот сборник рассказов.

Я думаю, что отыскал намек на правильный ответ в двух из этих историй. Одна называется "История Книги», вторая — "Биография Сверхчеловека". Обе они — скорее эссе, а не рассказы, хотя по форме и кажутся рассказами. Первый текст посвящен печальному недоумению успешного романиста, который чувствует, что в конечном итоге его огромный труд оказался совершенно никчемным.

«Он не мог не заметить, что Лондон открыл секрет, превративший его интеллектуальную жизнь в пытку. Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий, сам Лондон был чем-то большим, нежели запутанное переплетение улиц, а небеса наверху были чем-то большим, нежели место расположения отдельных звезд. И какова же была эта тайна, превращавшая слова в книгу, здания в города, а подвижные и ограниченные звезды — в неизменную и безграничную вселенную?»

Из «Биографии Сверхчеловека» я процитирую один поразительный фрагмент: «Наделенный интеллектом большой аналитической и разрушительной силы, он был почти полностью лишен воображения, и поэтому не мог в своей работе достичь того уровня, на котором противоречивые элементы его характера могли бы слиться в гармоническом единстве. Мгновенные приступы зависти, гнева и тщеславия сплавлялись в тигле его души – а он оставался все тем же. Ему недоставало волшебной палочки, и результаты его труда никогда не могли превзойти изначальный замысел».

Теперь сравните две фразы: «Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий»; "Мгновенные приступы зависти, гнева и тщеславия сплавлялись в тигле его души – а он оставался все тем же. Ему недоставало волшебной палочки…» Я думаю, что эти фрагменты позволяют мне ответить на вопрос "почему"; они содержат намек на разгадку странного очарования, которым наделен "Корабль-призрак".

Эта книга вызывает восхищение, потому что это она содержательна, потому что она не является простой суммой слов и фактов, наблюдений и случаев, она вызывает восхищение, потому что ее «материя» не вышла из тигля неизменной. Напротив, смешение случаев и впечатлений, которые выпали на долю автора, разумеется, попало в атанор искусства, в ту печь философов, которая, как говорят, управляется высшей мудростью. В очаге исчезла медь, из него извлекли золото.

Эта аналогия с алхимическим процессом, которую предложил сам Ричард Миддлтон – одна из прекраснейших, в наибольшей мере подходящих для нашей цели; но есть и много других аналогий. Сравнение с "волшебной палочкой" кажется почти таким же точным; указав ею на что-то уродливое и незначительное, мы превращаем его в нечто прекрасное и существенное. «Что-то уродливое»; может быть, нам следует сказать – что-то бесформенное, обретающее форму! В конце концов, латинский словарь торжественно провозглашает, что "красота" — одно из значений слова "форма", и здесь мы удаляемся от алхимии и волшебной палочки, мы возвращаемся к мысли из первого процитированного фрагмента: "Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий". Загадка разгадана; головоломка – думаю, это назовут именно так – благополучно собрана. В одной коробке лежат неровные и несимметричные детали, сами по себе они нелепы, бессмысленны и вызывают раздражение хотя бы из-за отсутствия смысла: а теперь мы видим, что все части чудесным образом совмещаются; и тогда появляется одна картина и одна цель.

Но первое, что необходимо для достижения этой цели – признать, что тайна существует. Есть много людей, которые проживают жизнь, убежденные, что загадок вообще нет; только во младенчестве и в примитивном детстве были распространены тщетные мечтания о цельном полотне, которое будет сотворено из разнородных фрагментов. Такой картины никогда не было и никогда не будет — говорят эти люди, — все, что нам нужно делать: брать детали из коробки, рассматривать их и убирать обратно. Или, возвращаясь к превосходному примеру Ричарда Миддлтона: нет никакого Лондона, есть только здания. Ни один человек не видел Лондона как такового; самое слово (оно имеет значение "форт на озере") бессмысленно; глазам человека не открывалось ничего, кроме множества зданий; ясно, что этот "Лондон" — такое же мифическое, чудовищное и нелепое понятие, как и многие другие, ему подобные. Что ж, люди, которые говорят подобное, несомненно, являются в наш мир ради достижения некой важной, но неведомой цели; но они не могут писать настоящих книг. Ричард Миддлтон знал, что тайна существует; иными словами: вселенная — великая тайна. Это осознание — источник очарования "Корабля-Призрака".

Я сравнил это ортодоксальное представление о жизни и вселенной с прекрасным художественным представлением, которое ведет к решению загадки; но аналогия не вполне точна. Поскольку, если вы купите головоломку в коробке на Хэймаркете, вы отвезете ее домой и начнете соединять фрагменты. Рано или поздно тяжелый труд будет закончен, трудности будут преодолены: вся картина откроется вам. Да, тяжелый труд подойдет к концу, но с ним закончится и развлечение; слишком мало удовольствия в том, чтобы добиваться цели снова и снова. И вот в чем ограниченность предметов, которые продаются во всех магазинах нашего мира: великая головоломка никогда не решается окончательно. Мы обнаруживаем изумительные подсказки, мы соединяем одну линию за другой и наши сердца бьются в предвкушении великого достижения; мы следуем по определенному пути и знаем, основываясь на точных признаках и указаниях, что не ошибаемся, что мы на верной дороге; у нас есть схемы, на которых написано: "здесь водоемы", "вот — пустое место", "здесь возвышается холм"; по мере путешествия мы убеждаемся в точности этой карты. Но, к счастью, по природе вещей, мы никогда не сможем собрать всю картину, мы никогда не сумеем восстановить точное звучание Утраченного Слова, мы никогда не сможем сказать: "Вот — конец странствия". Человек так сотворен, что высочайшее наслаждение рождается от созерцания тайны, и кроме случаев его собственного ужасного и неукротимого безумия, тайна остается с ним всегда; она парит в его душе, оставаясь источником бесконечной радости.

И следовательно, осознание этой тайны, воплощенное в формах искусства, выражается обычно (или всегда) в символах, во фрагментах, выступающих вместо целого. Время от времени, как в случае с Данте, как в случае с великим циклом произведений о Св. Граале, у нас возникает ощущение завершенности. С видением Ангельской Розы и предположением, что Любовь движет солнце и светила, связан католический взгляд на вещи; и нечто подобное происходит, когда мы читаем перевод «Галахада». Однако Роза и Грааль — всего лишь символы вечных истин, а не сами истины; и в дни нашей зрелости, когда мы обрели ловкость – ловкость Ученой Свиньи – не так уж часто случается отыскать самые смутные или искаженные указания на вещи, которые действительно существуют. Есть истинное очарование истинного романа в «Дон-Кихоте» — для тех, кто может чувствовать; но это очарование представлено в форме пародии и бурлеска; то же касается необычайной фантазии «Корабль-призрак», которая дала название этому сборнику рассказов. Разберите эту историю на части, проанализируйте; вы изумитесь ее ужасной нелепости: призрачный галеон, внезапно выброшенный бурей на грядки с репой в Фэрфилде, небольшая деревня близ Портсмутской дороги на полпути между Лондоном и морем; фермер, сожалеющий о потере огромного количества репы; капитан сверхъестественного судна, признающий справедливость требований и швыряющий большую золотую брошь хозяину участка в возмещение долга; прискорбный факт, что все приличные деревенские призраки начали бесчинствовать вместе с капитаном Бартоломью Робертсом; визит пастора и его благоразумные увещевания, обращенные к капитану… Просто безумие, скажете вы?

Да; но странная вещь — несмотря на все шутливые приемы и злоключения, свойственные низкой комедии, Дон-Кихот покидает нас, осиянный светом величия; так же и корабль-призрак Ричарда Миддлтона плывет под парусами, становится на якорь и вновь уплывает в неземном огне; и ром капитана Бартоломью, который был подобен кипящему маслу, меду и огню для смертных, испивших его, стал для меня одним из nobilium poculorum рассказа. А потом корабль покидал деревню и уплывал прочь во время великой бури — в какие непостижимые моря духа!

«Ветер, который выл снаружи, как разъяренный пес, внезапно стал таким же мелодичным, как спетый мальчиками рождественский гимн.

Мы подошли к двери, и ветер распахнул ее с такой силой, что ручка врезалась прямо в штукатурку. Но в то время мы не задумывались о подобных вещах; ведь над нашими головами, очень легко паря среди звезд, мчался корабль, который провел лето на помещичьем поле. Иллюминаторы ярко светились, с палубы доносились пение и музыка. "Он ушел", помещик старался перекричать шторм, "и забрал с собой половину деревни!" Я мог только кивнуть в ответ, поскольку легкие мои не были подобны кожаным мехам».