Эдгар Джепсон (1863-1938) при жизни стал классиком светского детектива и популярным сочинителем романов о похождениях светского общества. Но со временем его известность изрядно потускнела – и книги, расходившиеся громадными тиражами, прочно и, похоже, безвозвратно забыты. Но повод ли это забывать о других сочинениях Джепсона, привлекающих немалый интерес любителей не только жанровой литературы?
В конце XIX века молодой человек вступил в клуб «Новая богема», где познакомился с Уайльдом, лордом Дугласом, Ричардом Ле Галльеном и другими героями «веселых 90-х». Джепсон вел весьма добропорядочную жизнь – но в компании позволял очень вольные выходки, подчас шокировавшие буржуа. Благодаря связям в богемных кругах Джепсон добился кое-каких успехов на литературном поприще. Первая его книжка – «На краю империи» — была, по существу, переделкой манускрипта сочинителя-дилетанта; но этот роман о колониальном гарнизоне продемонстрировал все лучшие качества Джепсона-писателя: умение рассказывать занимательные истории и открывать в них второе дно, писать об обыденном мире как о мире чудесном, пугать читателей нездешним и неземным в самых необычных местах и обстоятельствах. Многое в первом романе можно списать на молодость сочинителя, но энергия в этом повествовании бьет через край и на читателя книга производит и теперь сильное впечатление.
Тем неожиданнее была следующая работа Джепсона – «Рогатый пастух» (1904). Эта книга невелика по объему – всего сотня страниц; но фурор она произвела настоящий. Заговорили о бесовских игрищах, о разврате и даже сатанизме развращенной «золотой молодежи». Эта книга написана, чтобы шокировать людей, чтобы «позлить буржуазных снобов». «Владыка Леса» непременно посрамит церковников и лицемеров, а описания обрядов, пусть и выдуманных, в книге весьма откровенны. Впрочем, внимательные читатели этой книги вскорости распознали обман. Многое позаимствовал Джепсон из «Золотой ветви» Дж. Фрэзера, кое-что взято из книги М. Мюррей «Культ ведьм в Европе». А философские изречения, вложенные в уста героев, являются адаптацией формул, намеченных в одной из любимых книг Джепсона – «Молитве Пану» Генри Невинсона. Эта работа состояла из диалогов, в которых к древним верованиям адаптируются самые разные философские учения; получившаяся мозаика при всей неубедительности производила сильное впечатление. И Джепсон обращался к подготовленной аудитории – зная, что добьется успеха. На самом деле он не был таким уж закоренелым язычником; в «Воспоминаниях викторианца» (1933) вырисовывается портрет довольно обычный: веселый молодой человек, не принимающий всерьез модных увлечений.
Именно такой молодой человек и мог написать «Дом среди миртов» (1909) – шокирующий «чиллер», которым во многих книжных лавках просто отказались торговать. Еще бы – в центре книги о языческих ритуалах был договор с враждебными силами. А для заключения этого договора требовались человеческие жертвы… Книга вскоре исчезла из продажи; купить ее сейчас очень трудно, у букинистов экземпляры стоят огромных денег. Но Джепсон понял, что не всегда шокирующие описания будут самыми убедительными… И он написал роман, в котором развил почти ту же тему – «Дом 19» (1910). Почти – но не совсем. Подробно реконструируя ритуалы, помещая их в обычный лондонский пригород, писатель создает у своих читателей уникальное ощущение присутствия. Все сделано дотошно и убедительно, возвращение Древних богов оказывается вполне возможным. А подробностей сюжета я рассказывать вам не стану. Замечу, что отголоски знакомства с ним заметны и у С. Кинга, и у Р. Кэмпбелла, и у многих других современных мастеров хоррора. Интересны пересечения с лавкрафтовским пантеоном. И, конечно, огромный интерес представляет поиск прототипов героев. Семь жрецов культа – хорошие знакомые Джепсона, один из них списан с А. Мэйчена… Но об этом, как и перекличках с книгами Мэйчена, Моэма и Кроули, стоит написать подробнее… Что и будет сделано в статье, сопровождающей роман в издании, которое выйдет в самое ближайшее время.
А пока можно прочитать одну главу из книги содержащую описание ритуала Бездны — не самую шокирующую.
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
ОБРЯД В САДУ
Мы больше не говорили о мистериях – до полуночи мы беседовали о литературе, искусстве и политике.
Когда Маркс пожелал мне доброй ночи, я сказал:
— Пожалуйста, не говорите Вудфеллу, что я интересуюсь его племянницей. Ей очень скучно, и я пытаюсь скрасить ее досуг. Он об этом не знает.
— Я ничего не скажу ему о вас, — ответил Маркс.
Я кое-что узнал от него в тот вечер, но не услышал ничего такого, что уменьшило бы мое беспокойство относительно Памелы. Мои подозрения, что Вудфелл занимался тайными науками, переросли в уверенность, и тревога усилилась после того, как Маркс намекнул об опасности, связанной с освобождением сил тьмы, с которыми общался мой сосед; в любой момент он мог проявить слабость и утратить власть над ними. Мне оставалось только предположить, что внезапное появление твари в саду дома 19 было признаком такой слабости. Я стал волноваться из-за Памелы еще сильнее — если это было возможно.
Следующим вечером мы с ней снова бродили по Ричмонд-парку; и я почувствовал, что прежнее ощущение тайны лесов усилилось. Но в отличие от первого вечера, проведенного с Памелой в парке, я больше не боялся темной чащи; время от времени я испытывал странное предчувствие, что вот-вот произойдет какое-то удивительное событие. Я и до сих пор иногда чувствую нечто подобное в лесу. Но Памела еще не избавилась от прежних страхов; в тени деревьев она держалась как можно ближе ко мне; и когда я взял ее за руку, она крепко сжала мою ладонь. Но несмотря на испуг, она чувствовала очарование леса; ей хотелось войти в лесные заросли.
Она сказала мне:
— Должно быть, лес так меняется летом…
На другой день я повел Памелу на «Венгерскую выставку» в Эрлз-корт. Ей очень понравилась водяная горка; мы спускались целых семь раз. Но после этого мы бродили среди толпы, и тогда Памела сказала, что хочет уйти.
— Это очень глупо, — заметила она. — Но мне неуютно ходить здесь, среди всех этих людей.
— Ничего глупого, — сказал я. – Именно это и должна почувствовать гамадриада. Идемте.
Когда мы вышли за ворота выставки, я услышал, что Памела вздохнула с облегчением; потом она сказала:
— Почему бы нам не пойти домой – но пойдем по каким-нибудь тихим улицам!
Я не слишком хорошо знаю района Кенсингтона; но я направился в сторону Хартфорд-парка, стараясь выбирать самые тихие улицы и площади. Это был долгий и извилистый путь, но мы не думали о времени…
Погода снова улучшилась; я играл в теннис, беседовал с Памелой в саду – и поэтому нечасто занимал наблюдательный пост у себя в кабинете и почти не видел гостей Вудфелла. Однажды я заметил зловещего богача; а в следующий вечер появился шаркающий ногами рыжеволосый человек с тусклыми бледно-зелеными глазами. Никаких женщин не было — по крайней мере, я ни одной не видел.
Ночь новолуния прошла без происшествий; и я наблюдал за прибывающей луной с возрастающим ожиданием. Вечером накануне полнолуния я не находил себе места. В девять часов я сидел в саду и беседовал с Памелой через забор, под стрекот швейной машинки.
Внезапно она прошептала:
— Тише! Здесь дядя!
Я умолк и услышал, как отворилась дверь столовой.
— Тебе нужно ложиться спать, Памела. Я ожидаю кое-каких гостей и не хочу, чтобы ты нам мешала, — хриплым голосом произнес Вудфелл.
Я подождал, пока девушка не ушла в дом, закрыв за собой дверь; тогда я спокойно направился к себе в кабинет. Я не стал включать электрический свет; я сел у открытого окна, укрывшись в тени, чтобы никто с улицы не смог разглядеть меня; началась моя вахта.
Я терпеливо ждал в течение почти двух часов; почти сразу после одиннадцати появился богач, и дверь дома 19 отворилась, едва он постучал. Потом пришел Маркс. Затем явились два dilettanti, но не вместе; сначала вошел человек с острой бородой и жеманной походкой, потом помятый Аполлон. Они прибыли с интервалом примерно в две минуты; вполне возможно, они приехали на одном поезде и разделились на станции Хартфорд-парк. Эти таинственные передвижения меня встревожили.
Около четверти часа на Уолден-роуд все было спокойно. Потом появился, волоча ноги, рыжеволосый человек, а пару минут спустя — коренастый мужчина с белой бородой, в очках и черной шляпе. Он с трудом переводил дыхание; мне пришло на ум, что все они, даже еле стоявший на ногах рыжий, шли очень быстро, как будто им не терпелось добраться до места сбора.
Я прождал еще двадцать минут, но больше никого не увидел. Все это время я следил и за черным ходом. Потом я быстро отправился на второй этаж и, оставаясь в тени, осмотрел сверху сад дома 19. В лучах лунного света белый купол был ясно виден, но платаны и высокие кусты скрывали сад. Я не слышал ни голосов, ни шагов. Вудфелл и его друзья в сад еще не вошли. Я начал опасаться, что они вообще не появятся, и я ничего не узнаю.
Я спустился в спальню и принес оттуда кресло; потом я сидел, терпеливо ожидая; тишину нарушал только постоянный, монотонный храп миссис Рингроз, доносившийся из ее спальни в другом конце здания. Потом луна поднялась повыше, и небольшая квадратная площадка в центре сада стала ясно видна.
Тогда отворилась дверь, ведущая в сад, и послышались голоса. На улицу вышел человек; в воздухе разнесся трескучий рев бычегласа. Это меня поразило и даже слегка напугало; казалось, что я в самом деле стал свидетелем предвестия мистерий. За человеком с трещоткой последовали еще шестеро, они прошли по садовой дорожке к лужайке в центре сада, двое из них кадили ладаном; и когда они вышли на свет, я обнаружил, что все одеты в балахоны и необычные головные уборы, которые по размеру явно превосходили шляпы. Мне показалось, что на них были даже рога.
Все участники церемонии остановились в конце лужайки перед куполом и выстроились полукругом, спинами ко мне. Некоторое время разносился треск бычегласа; потом он внезапно прекратился, и я услышал треск сучьев. Ночные гости разожгли костер; его дым поднимался прямо вверх, у самого купола.
Потом я услышал голос Вудфелла; хозяин дома что-то хрипло напевал, это было заклинание или молитва на неведомом языке. Прошло некоторое время, пока я догадался, что он поет на варварской латыни.
Я различал латинские фразы и неразборчивые слова, которые смешивались со знакомыми. Я ни разу не разобрал целого предложения – только отдельные слова. Дважды я услышал слово «Abyssi»; и мне показалось, что Вудфелл произносит заклинание, взывая к силам Бездны. Время от времени остальные хором повторяли слова за хозяином дома.
Это был долгий ритуал, и я не мог за ним уследить. Вудфелл не руководил обрядом постоянно. Другие, казалось, по очереди занимали его место. Иногда жрец оказывался вне поля моего зрения, ближе к куполу; и дым от огня становился гуще, и какой-то другой запах смешивался с ароматом ладана. Но только когда я почувствовал запах горелого хлеба – мне стало ясно, что они совершали всесожжение; пищу бросали в огонь. Несколько раз пламя взлетало ввысь, как будто в костер выливали что-то горючее. У всех участников ритуала, кроме Маркса, были ужасные голоса, и я разбирал лишь несколько слов из их молитв; когда зазвучал глубокий, сильный голос моего приятеля, я подумал, что теперь-то все услышу ясно; но Маркс говорил на языке, который мне показался очень странным. Все, что я понял из его молитв – имя Адон, повторенное много раз.
На всем протяжении обряда то один, то другой из жрецов оставлял своих спутников, удалялся в левый угол лужайки, а потом возвращался назад. Долгое время я не мог увидеть, что они там делали. Потом луна изменила положение, тень веллингтонии перестала скрывать лужайку, и я увидел, что в дальнем углу стоял большой сосуд; люди подходили к нему, опускали в него блестящую чашу и пили. Сосуд мне показался очень вместительным, наверное, в целый бушель. Дым от ладана и от костра собирался и окутывал лужайку, пока все фигуры в этом дыму не увеличились; люди стали казаться великанами.
Долгое время ритуал был формальным и механическим; и я наблюдал за ним, как мог бы наблюдать за любопытным и почти бессмысленным маскарадом; мой интерес подчас ослабевал, потому что и молитвы, и ответствия звучали невыразительно. Но спустя продолжительное время, когда тени, отброшенные убывающей луной, уже укрыли половину лужайки, я внезапно почувствовал, что в голосах участников появилось нечто новое, в их молитвах зазвучало оживление и предвкушение. Молитвы читались все быстрее, все громче, все настойчивее; ответствия казались более таинственными. Когда один из участников отходил к кубку, он поспешно выпивал и возвращался на место. Я следил за этим сборищем все внимательнее; я даже несколько раз вздрогнул, как будто заразился энтузиазмом людей из дома 19.
Вудфелл снова возглавил ритуал, и его бормотание перешло в хриплый напев. Казалось, он произносит несколько заклинаний кряду. Именно тогда я разобрал имена. Я слышал их – Адон, Пан, Молох, Митра; и еще звучало имя Ноденс. Я был уверен, что это имя, хотя я не знал, кому оно принадлежит. Имена повторялись, все громче и громче. Свирепость и дикость звучали в голосах людей; и это оказало на меня странное воздействие. Я дрожал и трепетал от усиливающегося предчувствия.
И тут внезапно громкий рев бычегласа сотряс воздух. Этот звук поразил меня, в нем слышалось предупреждение и даже угроза; и повинуясь какому-то внутреннему, подсознательному импульсу, я выпрямился и подпрыгнул, будто собирался взлететь. Я вцепился руками в спинку кресла и замер, потрясенный.
Потом неожиданно наступила мертвая тишина; и ее прервало блеяние ягненка.
И тут началось вавилонское столпотворение. Все жрецы кричали разом, все провозглашали разные имена, все возносили молитвы на разных языках, и прыгали и махали руками, не переставая вопить.
Густое облако дыма окутало лужайку, как будто в костер бросили горсть ладана, и его пары скрыли от меня участников ритуала. Потом послышались ликующие крики, а затем перестук ног – будто люди пустились в пляс.
Танцуя, они не переставали кричать, и я, мог бы поклясться, что их голоса … изменились.
А может, с лужайки доносились уже совсем другие голоса? Порыв ветра на миг развеял клубы дыма; и я, напрягая зрение, сумел рассмотреть, что на лужайке собралось множество танцующих – их было гораздо больше семи. Один раз среди беспорядочных воплей я расслышал женский смех — звонкий, радостный и распутный: Я мог в этом поклясться. И все же то был не совсем смех женщины, то был не смех женщины из рода людского.
Внезапно, когда я прислушивался и напрягал зрение, в ноздри мне ударил новый запах, более сильный, чем аромат ладана – и это был резкий запах козла.
И тотчас меня охватил необъяснимый, панический ужас. Это обыденное впечатление будто освободило то подсознательное, которое я так долго сдерживал; и я был беспомощен перед этой новой силой. Я помчался вон из комнаты, спотыкаясь, падая, ударяясь о перила и стены, я бросился вниз по лестнице, прочь от дома и от Уолден-роуд.
Параллельно Джепсон писал рассказы, вошедшие в сборник «Сентиментальный капитан» (1911) – многие из них посвящены воссозданию древних таинств; но рассказы лишены сенсационности романов и оттого не привлекли такого значительного внимания. А Джепсон перестал шокировать публику…
Или почти перестал: во многих его детективах присутствуют отголоски готической прозы, а во многих различим интересный литературный подтекст. Детективный роман «Дом на тенистой улице» построен на реминисценциях из Г. К. Честертона, а в некоторых других книгах появляются герои-оккультисты. Но все это было не то… Джепсон нашел коммерчески успешные формулы, не требовавшие от читателей выхода за пределы обыденности. Это подчеркивается в романах 10-20-х годов, написанных на экзотическом материале. Среди них есть даже книжка о похождениях юных героев в красном Петрограде… В общем-то формульные книги Джепсона имели успех интернациональный; некоторые из них были даже переведены на русский.
Единственный роман, в котором Джепсон вернулся к древним культам и таинствам – книга о «затерянном мире» «Лунные боги» (1930). Я не раз слышал о ее вторичности и архаичности – и прочитав ее, поразился удивительной цельности романа. Может быть, он слегка затянут, но читается с истинным наслаждением. Здесь мы вновь сталкиваемся с рассуждениями об универсальной религии. Стройная «научная» картина мира претерпевает трансформации; читатель начинает сомневаться в том, что ему, казалось бы, давно и хорошо известно. Вместе с героями мы открываем мир, где древние верования вполне реальны… Быть может, мне случится поработать над переводом этой прекрасной, поэтичной и глубокой книги…
Другая сторона деятельности писателя связана с популяризацией наследия коллег – он переводил Г. Леру и М. Леблана, помогал издавать книги Мэйчена и покойного Ричарда Миддлтона. Благодаря Джепсону в книжной форме появились почти все сочинения Миддлтона; и обработка его архива привела к знакомству Джепсона и юного Джона Госворта (настоящее имя Фитон Армстронг)… И в 30-е годы выходят новые рассказы Джепсона – правда, писал их скорее всего Госворт по сюжетам и наброскам старшего коллеги. Один из этих текстов – «Блуждающая опухоль» — многократно издавался на русском; другие («Потерянный луг», «Слезы»…) в ближайшее время выйдут в свет. Эстетика шока в этих текстах реализована очень умело – годы коммерческого сочинительства не прошли даром; Джепсон пугает читателей – и в то же время показывает мир, в котором возможны странные вещи. Этот мир рядом с нами, рядом с Англией, рядом с наукой… В общем, пугают нас не сами явления, а возможность столкновения с ними. И этой возможностью Джепсон распорядился хорошо.
27–28 апреля 2015 г. в Пушкинском Доме планируется проведение научной конференции «Все восторги мира: Экстаз в литературе и искусстве». Это — продолжение прошлогодней конференции "Все страхи мира: horror в литературе и искусстве", с теми же междисциплинарными установками и задачами.
Подробности можно прочитать здесь. А я собираюсь не только выступить с докладом, но и (на правах соорганизатора) представить книгу, весьма тесно связанную с истолкованием экстаза...
Решил во исполнение давнего намерения набросать кое-какие заметки об авторах weird fiction первой половины ХХ века, сопровождая это образцами текстов. Начну с одного совсем неизвестного литератора; а когда продолжу — принципы отбора будут понятны. Итак,
Фредерик Картер (1883-1967) умел все – он писал стихи и рассказы, редактировал журналы и сочинял подписи к карикатурам. Но в историю культуры он вошел как художник – исследователь лабиринтов магии, создатель пугающих миров и галлюциногенных интерпретаций классических образов.
Самые первые его работы, собранные в книге «Ночной Лондон» (она есть в Сети в полном объеме), показывают не столько изнанку жизни города, сколько тайну, сокрытую в самом воздухе английской столицы.
После войны Картер надолго перестал рисовать, но в середине 20-х произошло триумфальное возвращение. Он создал серию рисунков, изданную под названием «Дракон алхимиков». К этому времени художник вращался в достаточно интересных кругах. Он сдружился с Т.Э. Лоуренсом и Т.Ф. Поуисом, М.Ф. Шилем и Томасом Берком. Очень тесно общался с Артуром Мэйченом. Написал несколько его портретов, подчас весьма забавных. Обратите внимание, какого эффекта добился художник, просто уменьшив на пару размеров шляпу на голове портретируемого.
А Мэйчен написал к «Дракону алхимиков» предисловие:
"…мне всегда казалось, что эта вечная и всеобщая Красота или Истина, которая является основой всего Искусства, может именоваться также великой тайной или секретом. В книге, лежащей перед вами, представлены образы, запечатленные Фредериком Картером: образы мужчин и женщин, образы огня, образы воды; образы отдельные и образы, которые сочетаются с иными образами. Полагаю, мне не стоит уточнять, что мистер Картер рисовал эти занятные и выразительные картины не для того, чтобы сообщить нам сведения по анатомии или детально охарактеризовать какой-то иной аспект естествознания. Он видит внешний, естественный, зримый мир, видит, без сомнения, хорошо и ясно (я, впрочем, не художественный критик), но прежде всего он видит то, что скрыто за этим внешним, естественным и зримым множеством форм; его взгляд обращен к вечному, духовному миру, сокрытому под покровом внешнего. Тот мир – реален, в отличие от физического мира; и лишь тот, кто способен обнаружить реальный мир, может именоваться реалистом. Это справедливо для всех явлений; маленьких и больших, явственно тривиальных или несомненно важных. Меня особенно потрясла картина, которую мистер Картер назвал «Слепой Разум»; на ней группы людей собрались в обширном и древнем зале, в мрачном и пугающем месте, как мне представляется; в зале суда, не ведающего ни просветления, ни знания, ни сострадания…
…Все вещи – таковы, ибо они чудесны: я написал эти слова очень много лет назад, и с каждым годом я убеждаюсь, сколь справедливо данное утверждение. Если это чудо (таково другое название для сокрытой тайны, о которой я говорил) исчезнет, то всех нас ожидает повторное падение. Ничего не изменится – но изменится все. Вода будет утолять жажду, как и прежде, но так же, как она утоляет жажду лошади или собаки. Зелень будет расти так же густо, как росла всегда – но она станет невидимой для нас, если только не окажется пригодной для еды. Все искусства станут невозможными и невероятными, ибо искусства существуют лишь для того, чтобы открывать сокрытую тайну. Я уверен, что если вы повесите картину перед котом или собакой, то в каком-то смысле животное, можно сказать, увидит полотно; и все же с нашей точки зрения оно не способно разглядеть изображение. Короче говоря, если чудо мироздания исчезнет, весь мир, какой мы знаем, прекратит свое существование, ибо он существует и обретает силу в чудесах. И мы в один миг перестанем быть людьми и станем животными.
Именно так, мне кажется, следует трактовать символы мистера Картера, как и все прочие истинно глубокие символы. Совершенно очевидно, что наш общий долг – увидеть истину и затем поведать о ней, если мы обрели дар речи. И единственный способ поведать истину – с помощью символа: это часть, которая заменяет целое; то целое, которое для наших губ невыразимо. Мир – это шифр. Лучше всего поступает тот, кто намекает на тайное знание, сокрытое в тех символах, которые явлены нам».
Прямым продолжением «Дракона…» стала книга «Символы откровения», в которую включены не только иллюстрации, но и тексты Картера, посвященные истолкованию Апокалипсиса. Работа над книгой Откровения велась совместно с Т. Э. Лоуренсом (последнее, что написал Лоуренс – как раз текст для «Апокалипсиса»).
Нет ничего удивительного, что художник в 1930-х очень много сочинял. В основном рассказы и повести Картера посвящены темам, так или иначе связанным с работами его литературных учителей. И тем не менее есть в этих текстах особая поэзия и совершенно особая выразительность. Казалось бы, давно знакомые сюжеты: человек и боги («Факир из Тегерана»), жизнь и смерть («Скелет»), Агасфер («И золото, подобное стеклу…»), восстание из мертвых («Смертные муки») и прочее, прочее, прочее… Рассказы Картера печатались в престижных журналах и сборниках, но отдельные издания были типичными «малотиражками» — теперь они практически недоступны. Да и работы Картера-живописца довольно быстро позабылись – ужасы Второй мировой оказались гораздо страшнее того Апокалипсиса, который увидели зрители на рисунках Картера. Так и остался художник «эпигоном декаданса» и «другом великих». Однако справедливость восторжествовала – когда было издано полное собрание писем Д.Г. Лоуренса, оказалось, что ближайшим другом и корреспондентом писателя был как раз Фредерик Картер. И появились монографии о его жизни и творчестве, начались выставки его работ. Многие полотна Картера до сих пор продаются (http://www.apocalypsepress.co.uk/carter/i...), а вот его прозу – позабыли. И это обидно – то, что Картер рисовал, он сумел и описать. Мистикой высочайшей пробы следует назвать его тексты, построенные на тончайшем проникновении в смысл смутных символов. Я больше всего люблю у Картера короткую повесть «Скелет» — в ней за сенсационными событиями легко пропустить главное… Повесть – о том, как падает небо. Оно все ближе, ближе – и в конце его покров становится саваном, символом погибели и абсолютного Ничто. С этой жуткой историей читатели, надеюсь, еще познакомятся. А сегодня Вашему вниманию предлагается рассказ Картера, произведший на меня просто огромное впечатление – будто Дансени и Мэйчен встретились… И получилось… В общем, «Факир из Тегерана». Надеюсь, вам это понравится...
Да, в книге о баре Гавагана есть и это — не только маги и некроманты, призраки и оборотни... Как обошлись соавторы с научно-фантастическим сюжетом, можно прочитать здесь.
Классический сборник веселых рассказов обо всем и обо всем прочем — от оборотней до роботов... Кажется, на этой книжке выросли многие поколения западных читателей (не только любителей НФ). Теперь и мы можем оценить обаяние этих текстов. В сборник вошли все рассказы цикла, предисловие и послесловие Де Кампа, а также краткий справочник — описания напитков, которые пьют герои книги. Подробнее можно прочитать здесь и здесь. Еще рассказ-другой надеюсь вывесить.
Перевод мой, объем 320 с.. В книге воспроизведен весь комплект иллюстраций И. Прэтт и Т. Кирка к рассказам. Далее немного картинок