Эти же сведения первоначально были опубликованы в монографии "Янка Маўр: нарыс жыцця і творчасці" / Э. С. Гурэвіч. — Мінск : Навука і тэхніка, 1983. — 205, [2] с.

З 16 мая па 16 чэрвеня 2013 г. ў Нацыянальнай бібліятэцы Беларусі (3-ці паверх, кальцавы калідор) праходзіла выстаўка “Чараўнік з краіны маленства”, прысвечаная 130-годдзю з дня нараджэння Янкі Маўра (1883–1971).

Да 130-годдзя з дня нараджэння класіка беларускай дзіцячай літаратуры Нацыянальная бібліятэка Беларусі сумесна з Дзяржаўным музеем гісторыі беларускай літаратуры падрыхтавала кніжную выстаўку “Чараўнік з краіны маленства”. Экспазіцыя складаецца з трох раздзелаў і змяшчае шэраг матэрыялаў пра жыццё і творчасць таленавітага беларускага пісьменніка, знаёміць з яго творамі гістарычнай, ваеннай, прыгодніцкай і фантастычнай тэматыкі.

У раздзеле “Янка Маўр. Рамантык. Падарожнік. Педагог” прадстаўлены матэрыялы з фондаў Дзяржаўнага музея гісторыі беларускай літаратуры: рукапісы “У майстэрні”, “Чаму навучыла мяне крытыка” (1950), машынапісныя тэксты “Как создавалась книга”, “Ніколі не забудзем” (1948), нататкі, фотаздымкі розных гадоў, кнігі з дароўнымі надпісамі Янку Маўру. Прыцягваюць увагу асабістыя рэчы пісьменніка, яго пісьмовыя прыборы, скрынка з інструментамі, а таксама партфель з дароўным надпісам самому сабе “Паважанаму Янку Маўру на памяць пра яго 20-гадовую бескарыслівую літаратурную дзейнасць ад І.М. Фёдарава. 1946”.

Раздзел “Мудрэц з душою хлапчука” прысвечаны жыццёваму шляху пісьменніка багатай фантазіі, які ніколі не быў за мяжою, але дакладна перадаваў у сваіх творах экзатычнасць прыроды і жыццё іншаземных народаў. Ён выдатна валодаў міжнароднай мовай эсперанта і вёў актыўную перапіску з настаўнікамі многіх краін: Англіі, Новай Зеландыі, Інданезіі, Амерыкі і інш.

В Нац.. б-ке Беларуси и Научной б-ке им. Я. Коласа НАН Беларуси не обнаружились эти заметкки ( наброски романа).

У фондах Дзяржаўнага музея гісторыі беларускай літаратуры захоўваецца каля 200 музейных прадметаў, звязаных з жыццём і творчасцю Янкі Маўра. Першыя прадметы, прынятыя на пастаяннае захоўванне, былі перададзены сынам Янкі Маўра Фёдаравым Фёдарам Іванавічам у 1987 г. Сярод матэрыялаў: асабістыя рэчы пісьменніка, фатаграфіі, дакументы, кнігі. Пазней нашчадкамі пісьменніка ў фонды музея было перададзена яшчэ каля 100 прадметаў, якія папоўнілі музейныя калекцыі “Рэчы побыту”, “Фотадакументы”, “Рукапісы” і “Часопісы”.

http://bellitmuseum.by/virtualnaya-vyista...

Архіў Я. Маўра захоўваецца ў сына пісьменніка акадэміка АН БССР Ф. І. Фёдарава, якому аўтар працы выказвае шчырую падзяку за дадзеную магчымасць карыстацца неапублікаваннымі матэрыяламі. Далей усе матэрыялы з гэтага архіва падаюцца без спасылак.

"Янка Маўр: нарыс жыцця і творчасці" / Э. С. Гурэвіч. — Мінск : Навука і тэхніка, 1983. — с. 13

БГАМЛИ — фонд 290, папка с дневниками и заметками, набросками будущих произведений (?)

БГАМЛИ ф. 290

Название фонда: Янка Мавр (Фёдоров Иван Михайлович), детский писатель, переводчик, заслуженный деятель культуры БССР, лауреат Государственной премии БССР

Дата (даты): 1903-1980

Вид фонда: Личный фонд

Объем фонда: 165 ед. хр.

Язык документов: белорусский, русский, литовский

1903-1980 Рукописи Я.Мавра: романы, повести, пьесы, рассказы; очерки, зарисовки, заметки, фельетоны, рецензии, интервью. Переписка: письма Я.Мавра А.И.Якимовичу, Л.А.Миленькому и др.; письма Я.Мавру от Я.Коласа, А.Л.Тонкеля, В.И.Шевченко и др. Документы к биографии Я.Мавра: личные документы, документы литературной и служебной деятельности, о праздновании юбилеев. Документы о Я.Мавре: стихотворение, очерк, воспоминания, информации, рецензии. Фотографии, индивидуальные и в группах

Беларускі дзяржаўны архіў-музей літаратуры і мастацтва: Даведнік. Вып.І. Паступленні 1960—1992 гт. Рэд.кал.

    В.Я.Данекіна і інш.; Склад. І.Л.Асецкая і інш. — Мн.: БелНДІДАС, 1997. — 471 с.

Маўр Я.

Ф. 290; воп.1; 165 адз. зах.; 1903—1980 гг.

              Маўр Янка (Фёдараў Іван Міхайлавіч) (1883—1971) — дзіцячы пісьменнік, перакладчык; заслужаны дзеяч культуры БССР (1968); лаўрэат Дзяржаўнай прэміі БССР (1972).

Рукапісы Я.Маўра. Раман: "Дзяўчьша-маці" (1946—1947); аповесці: "Аповесць будучых дзён” (1932), "Шлях з цемры" (1946—1948), "Тысяча дзён" (1947), "Фантамабіль прафесара Цылякоўскага" (1954); п'есы: "Хата з краю" (1938), "Памылка" (1940), "Балбатун" (1941); апавяданні: "Чужаземец" (1932), "Казка пра смелага акцябронка Рому" (1935), "Спартак" (1936), "Бярозавы конь" (1938), "Падарожжа ад школы да дому", "Сям"я" (1939), "Начальнік артылерыі” (1940), "На крызе" (1941), "Дзве праўды", "Багіра", "Завошта", "Эталон нявольнікаў" [1945], "Першая ластаўка" (1945—1950), "На парозе будучыні", "Максімка" (1946), "Юбілейны дзед" (1947), "Пестрык" (1948), "Дом пры дарозе", "Запіска", "Знаёмства з героем", "Кастусь і Косцік" (1950); нарысы: "Каляровы душ" (1930), "Падарожжа па

181

Малой Беларускай чыгунцы" (1938), "Детоубнйство" (1945), "Нашы дзеці" (1946), "Невядомы герой", "Раскажы пра сваіх сяброў", "Некалькі слоў пра мараль" (1947), "Як я пазнаёміўся з Я.Коласам" (1952), "На Западном рубеже" (1960); эцюды: "Шапка" (1937), "На краю света" (1942), "Яно" (1946); нататкі (1951—1958), прадмова да рамана "Амок" (1941, 1958); фельето-ны (1947, 1965); рэцэнзіі на творы М.І.Гамолкі (1953), на фільм У.У.Корша-Сабліна "Першыя выпрабаванні" (1961); выступлен-не на сходзе ў СП БССР (1952); інтэрв"ю з кар.: "ЛіМа" (1965), часопіса "Маладосць" (1970); аўтабібліяграфія (1927—1972). Уся-го 58 рук.

Дзённікавыя і чарнавыя запісы да сваіх твораў (1941—1969).

Лісты Я.Маўра: АЛ.Якімовічу (1945), І.А.Вайнштэйну, Л.А.Міленькаму (1958). Усяго 3 адр.

Лісты да Я.Маўра: П.У.Броўкі (1958); В.Р.Дзмітрыева (1970), М.М.Клімковіча (1953), Я.Коласа 10 (1941—1954), М.Т.Пасля-довіча (1968), П.М.Рунца (1968), В.С.Сурскай 19 (1950—1951), А.Л.Тонкеля 8 (1956-1966), В.І.Шаўчэнкі 39 (1955-1965),

С.П.Шушкевіча (1963), У.М.Юрэвіча (1968), Б.У.Якаўлева 8 (1955) і інш. Усяго 50 кар.

Загад міністра адукацыі БССР аб узнагароджанні пісьменніка нагрудным знакам "Вьвдатнік народнай асветы" (1948), дамовы і лісты да Я.Маўра выдавецтваў, рэдакцый газет, часопісаў (1954—1971), асабовы лісток па ўліку кадраў (1967).

Ганаровыя граматы, адрасы, лісты, тэлеграмы Я.Маўру ў сувязі з юбілеямі і ўзнагародамі: мін-ваў, сакратарыята СП БССР, выд-ваў, рэдакцый часопісаў, газет, музеяў; Э.Агняцвет, З.І.Азгура, Я.Брыля, М.М.Носава, М.П.Прыляжаевай і інш. (1948-1968).

Вершы, нарысы, нататкі, інфармацыі, рэцэнзіі, водгукі, ус-паміны П.Н.Кавалёва пра Я.Маўра — маш., друк. выр. (1947— 1980).

Матэрыялы аб смерці Я.Маўра: некралогі, тэлеграмы са спачуваннямі родным і блізкім — маш., друк. выр. (1971).

Ценявы партрэт Я.Маўра — вык. М.М.Медзвядоўскім (1955), фота скульптурнага партрэта Я.Маўра 2 (1955), фота Я.Маўра,

182

індьтідуальныя, 30 (1908—-1969). з сям"ёй 12 (1908—1971), у групах з М.Васільком, А.С.Вялюгіным, П.Ф.Глебкам, АЯ.Міро-навым, М.Г.Ткачовьш, М.Танкам, Я.Османісам і інш., 64 (1950-1964).

Фота пахавання і надмагільнага помніка Я.Маўра 3 (1971).

Пане Вячаславе, гэта асабісты фонд Янкі Маўра, і Э. Гурэвіч сапраўды карысталася матэрыяламі з яго, як бачна па яе працах.

Viktar Zhybul

Дакументы ў 1984 г. здаў у архіў-музей сын Я. Маўра. Але ў распараджэнні Э. Гурэвіч яны відавочна пабывалі раней.

Вы отправили

Дзякуй! Як Ви вважаєте: нумер 290 цьому фjнду вона надала або працівник архіву?

Ср 20:50

Viktar

Viktar Zhybul

Нумары фондам надаюцца рашэннямі экспертна-метадычных камісій архіву. Старонні чалавек у гэтым удзельнічаць не можа.

*******

Э .С. Гуревич. Родилась в 1921 году в маленьком местечке Татарск на Смоленщине, в семье потомственного мастера-сапожника. В 1938 г. поступила в Московский государственный педагогический институт им. Ленина, который окончила досрочно в 1941 г. В том же году, когда началась война, ушла работать в военный госпиталь № 290, который стоял тогда в Москве. С ним прошла всю войну в звании старшины медицинской службы, закончив свой путь под Кенигсбергом....

https://www.interfax.by/article/1241596

***

"А цяпер рыхтуйцеся да найбольш важнага падарожжа. Падарожжа на такую планету, як наша Зямля. Я ўжо казаў вам, што сярод мільярдаў планет нашай Галактыкі такая планета абавязкова знойдзецца. Сілаю фантазіі можна яе знайсці і азнаёміцца з ёю."

Янка Маўр. Фантамабіль прафесара Цылякоўскага

   Тема, як бачимо, прецікава. Дає вона змогу людині, добре обізнаній з модерною наукою, познайомити широку публику з її теперішніми здобутками та прямуваннями й піднести завісу будучого. Певне, що елемент фантазії у такій повісти мусить бути значний, але як у царині наукових передбачень мусить він бути льоґічний, опертий на дійсній основі, так і в царині чисто-белетристичній має бути яко мога натуральний, не притягнений за волосе. Словом, скрізь мусить він бути правдоподібний. Се

283

одно, а друге: основна ціль такого роду писань — популяризація певних досягнень та ідеалів науки —■ не повинна затрачуватися і сходити на задній плян перед анекдотичною частиною цілого оповідання, перед його белетристичною » видумкою«, бож інтерес його не стільки самі »при годи«, скільки »видумка« наукова.

   І ось, на мій погляд, такої рівноваги між обома сими скла^ довими елементами д-р Чайковський не додержав. І не тільки не додержав, але навіть значно пересадив у бік життєвої (не наукової) фантастики. Але стверджуючи се, не хочу сказати, що його опо-віданне взагалі ні до чого. Навпаки, мушу відразу піднести певний белетристичний хист у автора, легкість і цікавість його оповідання, його »ненудність«. Се все такі прикмети, які дають нам право сподіватися, іцо з д-ра Чайковського виробиться гарний оповідач. Отсі добрі прикмети автора й примушують мене трохи довше спинитися на його першій пробі й виказати ті неґативні її сторони, яких не хотілосяб бачити в дальших оповіданнях.

   Пригляньмосяж до сього першого оповідання. Складається воно з 13-ти розділів, поділених на дві частині. Оповідається в них про молодого інжинєра Михайла Різдвянського, директора державної фабрики літаків, що вигадав спосіб використування соняшної енерґії. На зборах Інжинєрної Академії виступає Різдвянський з просьбою вибрати комісію, щоб розслідила осягнені ним результати та постаралася про переведеннє в діло цілого його проекту. Але в Академії має вплив старий проф. хемії Хрущов, Москаль, що удає з себе Українця й перезвався Хрущенком. Сей Хрущов-Хруїценко ворог Різдвянського і виступає проти нього при співчуттю більшости зібрання. Тоді молодий інжинер обвинувачує Хрущова, що сей погубив свого молодого асистента, його приятеля Кружляка, який відзначався великими здібностями. Кружлякови вдалося зробити дуже важне відкриттє в хемії, але Хрущов, із заздрости, увів його в біду, виклопотавши добру посаду в »Дніпровському банку« і звівши його там із урядовцем Бовдуром, котрий украв з відділу Кружляка велику суму гроший, а сам утік. Кружляка арештовано, а Хрущов, щоб ніби ратувати його, піддає йому гадку удати божевільного. В результаті Кружляка замикають у божевільню, де він і повісився з горя, а Хрущов, захопивши його папері, опубліковує його відкриттє в своїм імени. Але в опублікованій розвідці є якась неясність, яку Хрущов не годен вияснити. Сталося се тому, що в поспіху він забув за дві карти з Кружля-кового манускрипту, які опісля знаходяться і дають згодом Різвян-

284

-ському удовіднити Хрущову перед судом його злочин. Але поки те сталося, Різдвянського за образу славного вченого виключає з своїх членів Інжинерна Академія, а кураторія фабрики вимовляє йому посаду. Одначе Різдвянський не тратить голови й удається літаком своєї конструкції до Одеси, де при помочи свого приятеля проф. Коростіля дістає посаду й далі працює над своїм винаходом ІДоб експльоатурати сей винахід, наміряє він удатися до Сагари а щоб укрити перед ворогами правдиву ціль своєї виправи, рішає в згоді з Коростілем надати їй офіціяльну марку ботанічної екскурсії, яку має провадити Коростіль. Се треба було між ин. і з огляду на зовнішнього ворога, — Японців, котрі зацікавившися дослідами Різдвянського, пропонували йому по уступленню його з фабрики удатися до Японії, а коли він вагався, хотіли вивезти його підступом, загіпнотизувавши, й він тільки хитрістю позбувся жовтої небезпеки.

   Для виїзду на Сагару будує Різдвянський в Одесі особливий літак »Український Орел« і в кінці в купі з Коростілем та ин-шими ученими й помічним персоналем урочисто відлітає.

   Побувши в дорозі у Царгороді, а потім осівши через бурю під Атенами, »Український Орел« в кінці благополучно прилітає до Олександрії, а пізнійше й до оази Адур у сагарськім краю Ті-бесті. При помочи одного з професорів, що знає місцеві діялєкти, навязують наші вчені зносини з тубильцями й приступають до роботи. Але їм не щастить. Підчас сеї роботи нападає на Адур одно дике племя, з яким доводиться видержати тяжку, кріваву боротьбу, а зараз по ній утікає, укравши пару виробів, один із спів, робітників Стопескул-Стопченко, Румун, який удавав із себе Українця і який по втечі, при помочи Хрущова дістає посаду директора фабрики літаків та на спілку з ним провадить кампанію проти Різд-^янського. Трівожні радіотелефоноґрами від жінки Різдвянського, що лишилася в Одесі й провадила його лябораторію, та недогоди й небезпеки сагарського життя примушують експедицію до повороту на Україну. Саме в час вертає Різдвянський до дому, бо скоро тільки він увійшов до хати, звідти вийшов якийсь незнайомий, подібний до Японця, ховаючи якісь папери. Різдвянському видалося се підозрілим і він задержав гостя. Виявилося, що се проф, Франтовський, Поляк. Він кілька разів заходив до лябораторії, ніби цікавлячися роботами Різдвянського, а, в дійсности, щоб вивідали секрет відкриття Різдвянського. З початку пробував шантажем вимусити від пані Різдвянської таємницю її чоловіка, а коли се не

285

вдалося, то досяг сього при помочи гіпнози. Саме в сей момент увійшов Різдвянський і силою змусив Франтовського • збудити загіпнотизовану жінку та відібрав свої папери з таємними рецептами. Після сього проф. Хрущенка шляк трафив, а Різдвянський зало-жив під Одесою фабрику для експлуатації соняшної енергії й щасливо її провадить на славу собі й добро України.

   Такий короткий зміст фантазії д-ра М. Чайковського. Очевидно я мусів опустити багато подробиць: сповідь Кружляка, написану в божевільні й передану Різдвянському, опис повітряної їзди Різдвянського з фабрики до себе на хутір, опис лету на Са-гару еіс. Але се справи не міняє. Видко і з розповідженого, скільки всякої криміналістики й чудес накопичив автор у своїм оповіданню. І отся то анекдотична сторона й псує ефект тих частин, де оповідається про справи, що дійсно торкаються вимріяних здобутків науки: лет до хутора, до Одеси, будова »Укр. Орла«, лет на Са-гару, роботи там над використаннєм соняшної енерґії. Очевидно якась займаюча фабула мусить бути, але по що стільки криміналістики, та ще такої ординарної й непедаґоґічної. Справді, в добрім світлі виставив д-р Чайковський українську державу, де можливі такі факти, щоби професор — Москаль водив за ніс наївних Малоросів, щоб ціла Академія показалася збором людий нетямущих, а кураторія фабрики навіть (ніби на галицький лад) безсердечно-невдячною до свого заслуженого робітника; щоб злодій, обікравши експедицію, замість тюрми дістав посаду директора фабрики (про долю Стопескула по повороті експедиції автор мовчить), щоб узагалі не було ніякої публичної безпеки в державі і всякі пройдисвіти могли на кождім кроці чинити насильства і то не якимсь маленьким людцям, і т. д. Безконечно-наївними вивів автор і жертви тих насильств, передовсім Кружляка, а потім Кружлякову і Різд-вянську, які показалися не енерґічними жінками, а безпомічними бабами. Особливо вражає удаваннє Різдвянською дурної (див. ст. 171). Та й Різдвянського автор малює часом — зовсім даремно — якимсь неврастеніком, тимчасом як він — по ідеї оповідання — має бути героєм твердої вдачі. З инших дефектів слід зазначити зовсім непотрібне умертвленнє автором у пісковій пустині наймолодшого члена експедиції Ткаченка, що описав у своїм щоденнику лет експедиції на Сагару. З дрібнійших промахів зазначу брак представника української держави при зустрічи »Укр. Орла« в Царгороді, дивне незнаннє Кружляка про пробуток Різдвянського, якого автор малює відомим діячем летунства й директором знаної

286

фабрики під носом у Кружляка, довжезну й нудну сцену хитрування ироф. Досняченка з мешканцями оази, опуіценне обома иі-льотами своїх місць підчас лету (ст. 77), хоч автор зазначає, шо один із них безумовно мусів бути ігри кермі. Далі, хотілосяб бачити в оповіданню більше відомостий — і фактичних і уроєних про здобутки техніки і взагалі науки. Такі відомости, навіть і фантастичні, але оперті на передбачуванню завойовань науки, булиб для читача безмірно цікавійші, ніж, уголовщина в стилю навіть не Конан Дойля, а Піикертона, яку розвів д-р Чайковський.

   Але поза всім тим оповіданне, — підчеркую се ще раз,, — написане живо й доброю літературною мовою (з виїмком кількох сутогалицьких слів), Слід тільки неестетичне »пузо« проф. Хрущова (ст. 18) заступити бодай черевом.

   Отсі. добрі прикмети першого оповідання д-ра М. Чайковського дають нам право сподіватися від нього дальших, красншх річий на полі популяризаційної белетристики, Але авторови слід памятати пословицю: Крути та не перекручуй!

   Книжка прикрашена гарною вінєтою й б-ма образками роботи відомого нашого артиста-маляра П. Холодного.

Вол. Дорошенко.

Іван Міхайлавіч Фёдараў нарадзіўся 10 мая 1883 г. у Лібаве

(Латвія). Бацька рана памёр, і

разам з маці малы Янка пераехаў

на яе радзіму ў вёску Лебянішкі

былой Ковенскай губерні. У

1895 г. ён закончыў пачатковую

школу, а ў 1899-м — Ковенскае

рамеснае вучылішча, пасля чаго

паступае ў Панявежскую настаўніцкую семінарыю, адкуль у

канцы 1902 г. за вальнадумства,

«за сумненні ў рэлігіі», яго выключаюць з апошняга, выпускнога, класа. Здаўшы экстэрнам

экзамены за семінарскі курс, ён

пачаў працаваць у школе пад Панявежам (Новае Месца), затым

быў пераведзены ў вёску Бытча

на Барысаўшчыне.

Яркая падзея ў біяграфіі пісьменніка — удзел разам з Якубам

Коласам у нелегальным настаўніцкім з’ездзе, які адбыўся

ў вёсцы Мікалаеўшчына ў 1906

г. (Пасля заручынаў сына Я. Коласа і дачкі Я. Маўра пісьменнікі

стануць сватамі.)

Выкладчыцкую працу І. Фёдараў пакінуў у 1930 г., аднак у

душы ён застаўся настаўнікам.

Літаратурная творчасць напачатку і выспявала з патрэбаў

педагагічнай працы, з жадання

захапіць вучняў прагай ведаў аб

бязмежнасці свету і няспыннасці

развіцця чалавецтва, а ў хуткім

часе стала неадольнай творчай

патрэбай, унутранай неабходнасцю, выкліканай загадкай самога

феномена дзіцяці, што прыцягвала яго як бацьку, як настаўніка,

як чалавека наогул і, нарэшце,

як пісьменніка.

У пошуках гэтай разгадкі ён

ішоў ад вытокаў — пачынаючы з

гісторыі чалавека наогул. У аповесці «Чалавек ідзе» ён зазірнуў у

глыбіні стагоддзяў, звярнуўся да

жыцця першабытнага чалавека

на той стадыі яго развіцця, калі

той толькі «станавіўся на ногі».

Услед за «падарожжам» у

глыбіню вякоў пачаліся «падарожжы» Я. Маўра па вялікай кар

це свету: на Вогненную Зямлю і

Новую Гвінею, у Інданэзію, Кітай,

Цэйлон і чароўны Неапаль. Адна

за адной выходзяць аповесці так

званага майн-рыдаўскага цыкла:

«У краіне райскай птушкі» (1926),

«Сын вады» (1927), у якіх аўтар

выступае як абаронца правоў

каланіяльных і залежных народаў, як паўнамоцны прадстаўнік

шматпакутных абарыгенаў Паўночна-Заходняй Афрыкі і наогул

усіх прыгнечаных…

Творчасць Я. Маўра не абмяжоўвалася ўдалымі спробамі

стварэння прыгодніцкай аповесці. Ён прыступае да ажыццяўлення больш маштабнай

задумы: напісання прыгодніцкага рамана «Амок», першага ў

беларускай літаратуры. Матэрыялам для рамана паслужылі

рэальныя падзеі: рэвалюцыйнае

паўстанне на Яве ў 1926 г. Назву

«Амок» аўтар, паводле ўласнага

прызнання, «дэманстратыўна

ўзяў ад нашумелай у тыя гады

аповесці Стэфана Цвэйга, які

ўклаў у гэтае слова нейкі містычны сэнс». Я. Маўр не падзяляе

погляду аўстрыйскага пісьменніка на амок, гэтую страшэнную

хваробу яванцаў, як сляпую,

стыхійную сілу, загадкавую і невытлумачальную. Для Я. Маўра

хвароба бедняка-селяніна ПаІнга — сацыяльная, вынік гора і

роспачы даведзенага да галечы

прыгнечанага народа.

Як і ў папярэдніх аповесцях,

пісьменнік ідзе ў ажыццяўленні

свайго намеру шляхам аналогіі

далёкага з блізкім, параўноўваючы экзатычны жывёльны і

раслінны свет з флорай і фаўнай

свайго роднага краю. Пры такім

супастаўленні ў яго вельмі далікатна выяўляецца і патрыятычнае пачуццё, павага да права кожнага народа любіць сваю, самую

прыгожую, самую цудоўную,

зямлю: «Нашыя людзі кажуць,

што ўсе гэтыя штукі (маюцца на

ўвазе саўмяніла, дур’ян, мангустан, рамбутан, дуку, дыні, — Э.Г.)

няварты адной добрай антонаўкі.

Мусіць, яванец таксама не аддаў

бы свайго дур’яну за ўсе нашы

яблыні і грушы».

У 30-я гады Я. Маўр, нібы

насыціўшыся «экзатычным»,

іншаземным матэрыялам, звяртаецца да роднай жыццёвай

рэальнасці, у якой дзейнічаюць юныя героі. У гэтым сэнсе

до сыць паказальная аповесць

«Палескія рабінзоны». Выкарыстаўшы матыў рабінзанады,

падказаны сусветна вядомым

«Рабінзонам Круза» Д. Дэфо,

Я. Маўр развенчвае псеўдарамантыку, захапленне экзотыкай

далёкіх заморскіх краінаў, якое

часта абарочваецца няўвагай да

свайго краю, няведаннем яго.

Ён паказвае, што і пад небам

Беларусі, у далёкіх і блізкіх яе

кутках, ёсць свая, не заўважаная

яшчэ рамантыка, свая нявыказаная прыгажосць.

Эвалюцыя жанру прыгодніцкай аповесці прасочваецца і ў

«ТВТ» (1934), своеасаблівай сярод

іншых тагачасных аповесцей,

такіх, як «Міколка-паравоз» М.

Лынькова, «Патрык-завадатар»

Ф. Шынклера, «Жэнька» М. Багуна, «Перамога» А. Якімовіча

і інш. Гэта была цікавая спроба

сінтэзу рэалістычна-бытавой і

прыгодніцкай аповесці. У арыентацыі пісьменніка на самадзейнасць, на ўласную ініцыятыву

дзяцей, на выкарыстанне гульні

як формы іх дзейнасці і падключэння да жыцця з яго «грубай прозай» «ТВТ» прыкметна

пераклікаецца з гайдараўскім

«Цімурам і яго камандай». На гэтай падставе рэтраграды, якія не

прынялі «ТВТ», папракалі аўтара ў перайманні Гайдара. Аднак

аповесць «Цімур і яго каманда»

напісана на 6 гадоў пазней за

«ТВТ»! Пераклічка твораў сведчыць аб блізкасці шляхоў, якімі

ішлі пісьменнікі. Абодва яны,

кожны па-свойму, сваімі спецыфічнымі сродкамі маляўнічасці

давалі ўрок нестандартнага,

нестэрэатыпнага падыходу да

самавызначэння і самасцвярджэння юнай асобы. I беларускі

аўтар быў тут першы.

Вялікую Айчынную вайну Я.

Маўр, апынуўшыся ў Новасібірску, затым у Алма-Аце, перанёс

як цяжкое выпрабаванне фізічных і духоўных сілаў, нават як

«псіхічную траўму». У 1943 г.

пісьменнік пераехаў у Маскву,

дзе, моцна захварэўшы, трапіў

у бальніцу. Вярнуўся ў Мінск

пасля вызвалення Беларусі ад

фашысцкай акупацыі…

Пасляваенны перыяд у творчай біяграфіі пісьменніка адзначаны стварэннем новых

жанравых формаў: навуковафантастычнай і аўтабіяграфічнай аповесцей. «Фантамабіль

прафесара Цылякоўскага» (1954)

— гэта трэці «заход» аўтара

ў асваенні жанру навуковай

фантастыкі: подступамі да яго

з’явіліся фантастычная казка

«Вандраванне па зорках» (1927),

а затым — «Аповесць будучых

дзён» (1932) — у жанры сацыяльнай утопіі.

Я. Маўр пісаў пра палёт на

Марс, калі жыла яшчэ надзея

знайсці там разумнае жыццё.

Яго героі пабывалі на Месяцы

яшчэ да таго, як аўтаматычная

міжпланетная станцыя «Луна-2»

пакінула свой вымпел на гэтай

планеце. Беларускі пісьменнік

выступаў як празарліўца, як

прадказальнік (услед за Цыялкоўскім) эры касмічных палётаў. Але Янку Маўра цікавіла

не столькі навуковая ідэя сама

па сабе (хоць ён выкарыстоўвае

багаты пазнавальны матэрыял),

колькі маральна-этычны і гуманістычны яе аспект, праблема

чалавечых узаемаадносінаў, будучых кантактаў пры сустрэчы

розных цывілізацый…

«Новы Час» «Лiтаратурная Беларусь» № 5 (81) 31 мая 2013 г. № 21 (342) 9

Повторяя эту строку, когда-то печалился еще Пушкин: «Иных уж нет, а те далече...».

Грустил, вспоминая тех, кто ушел навсегда. И тех, кто был так далеко, что трудно услышать даже звучание голоса... Утешением людям неизменно оставалась и остается благодарная память.

Науму Перкину в феврале этого года исполнилось бы 95 лет. Он умер в самой силе своей творческой работы и таланта, оставив после себя широкоизвестные и авторитетные книги по белорусскому литературоведению. Имя его было известно и за пределами республики – как активного участника всесоюзных (по тому времени) и международных конференций.

После смерти Наума Перкина в его письменном столе остались многочисленные рукописи (он не был из числа тех, кто спешил скорей-скорей печататься).

Благодаря стараниям его преданного друга – жены Софьи Ефимовны Перкиной увидела свет книга избранных литературно-критических статей «Пространство мысли».

В издательстве «Юность» (где в то время работала я сама) к юному читателю обратилась своей светлостью и искренней добротой повесть Наума Перкина (он писал и художест­венную прозу!) «Мальчик из местечка»...

Сравнение – допускаю – условное, но и, имея непосредственное отношение к изданию этой книжки, и просто как читатель, в определенной степени нахожу я в ней параллели, сходство с известным «Мальчиком Мотлом» Шолом-Алейхема... Тот же местечковый еврейский быт, те же радости и горечь. И надежда на будущее когда-нибудь счастье... Только уже в другом переломном времени – от Первой мировой войны до прихода и установления советской власти. Такая автобиографическая канва – в основном малолетство и становление «мальчика из местечка» Михеля.

...Мы сейчас активно возвращаемся ко всему нашему прошлому и далекому, что имеет отношение к отечественному слову, культуре, нашему духовному богатству.

С неподдельным искренним волнением и благодарностью написаны воспоминания Эсфирь Гуревич о Науме Перкине. Может быть, потому они очень дороги, что, находясь теперь далеко за океаном (обстоятельства сильнее людей!), она не отрывает себя от родных корней – от Института литературы НАРБ, с которым были связаны долгие годы ее жизни и работы. С его жизнью и творческим кипением, с людьми – с товарищами-друзьями, которые, возможно, теперь – далеко от родины – стали ей еще более дорогими.

Наум Перкин был не просто коллегой по работе Эсфирь Гуревич. Он был духовно близким ей человеком. Другом.

Алена ВАСИЛЕВИЧ

Я благодарна судьбе за то, что она свела меня с этим человеком, сблизила и тем обогатила.

Впервые я увидела его, будучи аспиранткой Института литературы, а он, вернувшись с фронта, работал уже научным сотрудником. Он был в офицерской шинели, хорошо подогнанной к фигуре, с усиками, которые прикрывали шрам над верхней губой. Видимо, он и отрастил эти усики, чтобы прикрыть след ранения. От всего его облика веяло энергией, молодой творческой силой. Будто изголодавшись по науке, он спонтанно набросился на работу, трудился до самозабвения. Он был из того поколения, которое, пройдя войну, взяло на свои плечи основную тяжесть послевоенного возрождения.

Первая значительная его работа была посвящена наследию Яна Барщевского и Яна Чачота, но она не пришлась ко времени, вернее, она намного опередила время и не была утверждена ВАКом. Ученые потом не раз ссылались на эту работу, которая, переплетенная, в машинописном варианте, сохранилась в библиотеке Института. Ее автор одним из первых увидел важность сотворенного писателями для дальнейшего развития белорусской литературы.

Вскоре Наум Соломонович написал свою вторую работу – о творчестве Кулешова, которая и была утверждена как кандидатская диссертация.

Судьба не благоприятст­вовала Науму Соломоновичу, даже когда он блестяще защитил докторскую диссертацию, которая была признана как новое слово в белорусском литературоведении, в осмыслении литературного процесса 20–30-х годов. Кому-то в Белоруссии не нравились успехи ученого, и в ВАК посыпались анонимные «послания», которые надолго задержали утверждение работы. Судьба не баловала Наума Соломоновича и когда он написал первую свою повесть – «Я стал партизаном». Мало кто знал, что этот человек, который издает одну за другой научные книги, ночами еще пишет художест­венные произведения, в которых была правда пережитого и испытанного. По существу, художественные страницы воспоминаний партизана, основанные на документальном материале, были одной из первых проб правдивого, без идеализации и приукрашивания, отражения партизанской борьбы. Первый вариант повести так и назывался «Эпитафия без елея». Но эта правда как раз и не понравилась рецензенту. В своей закрытой рецензии он писал: «Неужели в годы партизанской войны на Брянщине все было так мрачно и так безысходно тяжело, как повествует автор?» И вывод такой: в повести нет правды про партизанскую войну; и поэтому книгу «ни в коем случае издавать нельзя». Приговор категоричный и безапелляционный.

Для Наума Соломоновича это было тяжелым ударом, но он упорно продолжал работу над повестью. Только после его смерти, благодаря большим стараниям и усилиям Софьи Ефимовны, верного и преданного спутника жизни, повесть вышла в свет, как и другие книги автора – автобиографическая повесть «Мальчик из местечка» и книга литературно-критических статей «Абсягi думкi».

«Мальчик из местечка» – художественная биография писателя, привлекала читателя своей искренностью, душевностью, исключительно детской доверчивостью, теплым гуманистическим чувством, живыми, естественными картинами жизни. Интернационализм здесь настоящий, глубокий, а не декларативный, показной. Своим художественным творчеством Наум Соломонович словно доказал, что можно быть настоящим ученым мужем, даже теоретиком, и одновременно владеть мастерством художественного слова, разграничивая эти две сферы творчества.

В литературоведении Наум Соломонович был приверженцем строгого научного академического стиля с уклоном в философию, ибо литературоведение было для него в известной степени наукой методологической и теоретической, которая занималась изучением закономерностей историко-литературного процесса, секретов художественного мастерства писателей и находится в тесной взаимосвязи с философией, социологией, психологией, историей, лингвистикой. Он не был схоластом и не любил мертвых схем, но одновременно не любил и вольностей, дешевых украшений, расплывчатости и аморфности мысли. Он стремился к точности, доказательности, аргументации, хотя временами не избегал образной метафоричности. Но его книги интересно читать главным образом благодаря глубокому авторскому проникновению в суть явлений, свежести, оригинальности мысли. Понятно, что у него хватало эмоций писать свои исследовательские работы более свободно и раскованно, но он сознательно себя ограничивал, придерживаясь законов жанра. Такая была у него позиция.

Наум Соломонович был интеллигентом в первом поколении. Мальчик из местечка, сын ремесленника, он собственными усилиями, внутренней работой поднялся на высоты культуры и науки. Он был интеллигентом – по духу, по отношению к жизни, к делу, к семье. Для меня лакмусовой бумажкой интеллигент­ности были романтически-возвышенные отношения к женщине. Он признавал ее равной в работе, но вместе с тем относился к ней с каким-то особенным уважением, чуткостью. И женщины платили ему таким же уважением и любовью.

При всем том в институте все знали, что Наум Соломонович по природе своей однолюб, для которого не было никого красивее, умнее, добрее на свете, чем его единственная и неповторимая избранница. По нынешним меркам эта черта – очень далекое ретро. Но постоянство в любви – свидетельство необыкновенного внутреннего богатства духа. Талант, очень у нас редкий. В душе Наума Соломоновича жил высокий и светлый идеал женщины. Женская половина института чувствовала это сердцем.

Мне припоминается такой случай. Накануне дня Советской Армии редколлегия институтской стенной газеты «Литератор» попросила наших женщин ответить на анкету, в которой среди других был такой тривиальный вопрос: «Кто из мужчин нашего учреждения нравится вам больше всех?». После подведения итогов оказалось, что симпатии почти всех женщин были отданы одному человеку – Науму Перкину.

Благодаря таким, как Наум Соломонович, в институте, как правило, царила чистая, добрая, очень благоприятная для работы моральная атмосфера. Чуткость, уважение к своим коллегам, к личности каждого из них сочетались у Наума Соломоновича с чувством большой ответственности за учреждение, где он работал, с преданностью коллективу, частицей которого он себя считал.

Приведу один только пример. Сколько я помню, институту почти всегда не хватало финансирования. В конце или в начале года обычно начиналась лихорадка и сотрудники переживали тревогу: снова нависало сокращение. Известно, что эта «операция» очень болезненна для всех – и для сотрудников, и для дирекции, если она не равнодушна к людям, особенно, если коллектив дружный и работоспособный. И вот, вспоминаю (я тогда была ученым секретарем), однажды директор института Василь Васильевич Борисенко собрал заведующих секторами и сообщил: «Не хватает фонда заработной платы. Надо сократить одну «единицу». Что будем делать?». По-видимому, искать кандидатуру на сокращение не хотелось, и кто-то предложил: давайте все возьмем по очереди небольшой отпуск за свой счет и тем самым сохраним коллектив в целости. И все согласились. Тогда Василь Васильевич спросил: «Кто будет первым добровольцем?». И первым вызвался Наум Соломонович. Потом, как оказалось, никому больше брать отпуск за свой счет не понадобилось. Институту добавили деньги. С того времени я еще больше стала уважать Наума Соломоновича. Сам же он никогда не вспоминал этот случай, потому что не любил похваляться, выставлять себя, ибо был на удивление скромным человеком.

Об этом говорит и то, что про спасение героя-летчика Марка Галая во время Отечественной войны благодаря Науму Соломоновичу мы узнали не от него самого, а только после того, когда об этом написал в своей книге «Через невидимые барьеры» (1965) знаменитый летчик. А было это так. В 1943 году самолет 890-го авиаполка Р-8, на котором летел Галай, выполнив оперативное задание около Брянска, попал под зенитный огонь и загорелся. Потушить его не удалось. Из пылающей машины летчик спустился на парашюте в Брянских лесах. Восемь дней он блуждал по лесам, по сожженной эсэсовцами земле. Наконец, вышел к партизанской Рагнединской бригаде, во главе которой стоял Мураль, а начальником штаба был Наум Перкин. Наум Соломонович и отправил Галая на Большую Землю.

Потом в письме последний искренне благодарил начштаба партизанского отряда за теплые отношения в трудные минуты и помощь – спасение.

Временами я задаю себе вопрос: как повел бы себя Наум Соломонович в нынешней ситуации? Уверена, что с достоинством и присущей ему мудростью. Думаю, что ему помогли бы в этом чувство юмора, ирония, самоирония – качества, которые были ему присущи, а также умение отсеивать, отделять временное, изменчивое, преходящее от непреходящего, существенного, вечного. А такими непреходящими для него были добро, справедливость, человечность – те моральные основы, на которых держится мир, независимо от конкретных общественных обстоятельств.

Вообще, по своим взглядам, убеждениям, высказанным в его лучших работах, Наум Соломонович принадлежал к шестидесятникам. Понятно, он не был свободным от иллюзий и мифов своего времени, но он был необыкновенно прозорливым человеком и видел то, чего не видели многие из нас.

Наум Соломонович представляется мне человеком во многих отношениях идеальным. Его аналитический ум освещался теплым светом души, который согревал всех, кто находился с ним рядом, создавая необыкновенно светлую человеческую ауру. Что такое ум без сердца? Поэтому смерть его и сегодня воспринимается с болью как преждевременная потеря, несмотря на то, что уже прошло более 30 лет с того дня...

Эсфирь ГУРЕВИЧ

* * *

Будучи студенткой Белорусского государственного университета, я часто посещала правительст­венную библиотеку им. Горького. Однажды в лифте (библиотека находилась на пятом этаже) молодой человек обратился ко мне с вопросом, как часто я бываю в библиотеке. Ответила я весьма уклончиво. Дело в том, что совмещала учебу с работой, поэтому бывала в библиотеке, когда получалось.

Время шло, а молодой человек добивался встречи со мной. Мы стали встречаться довольно часто. Иногда он приходил в общежитие, где, естественно, подвергался «огню». Каждая из девчат (а их в комнате было 15) старалась в нем разглядеть человека, который, по ее понятиям, может стать опорой в жизни. И все сошлись на том, что он красив, порядочен, интересен в разговоре и, главное, очень ко мне внимателен. Женский коллектив дал добро.

Через три месяца он мне сделал предложение. Приняла я его не сразу, так как понимала, что шаг ответст­венный. Он старался изо всех сил понравиться мне, пригласил познакомиться с его родней (мамой и семьей брата). Они меня приняли очень тепло. Чувствовалось, что им очень хотелось, чтобы Наум женился. Мать удручало, что он в 34 года еще не женат. Как я потом узнала, вопрос женитьбы сына у нее стоял на первом месте. А он твердил, что его невеста еще растет. И вдруг...

Мы поженились, и мать нас забрала к себе в 4-метровую комнатку. Она была счастлива и делала все, что нравилось и мне, и сыну.

Я Беллу Яковлевну очень уважала. Жизнь у нее была нелегкой. Растила детей одна. Во время войны двое погибли в гетто. Муж рано умер от тифа, осиротив пятерых детей.

Оглядываясь назад, понимаешь, какие у нас были идеальные отношения. В совместной жизни все бывало – и горести, которые жизнь приносила, и радости. Но всегда было взаимопонимание и взаимовыручка, а главное – большая любовь. Сотрудники института, в котором Наум Соломонович работал, сумели это увидеть и оценить. Впрочем, он и на работе, и в повседневной жизни был идеалом. И люди старались равняться на него.

Мы шагали вместе по жизни 30 лет. За всю совместную жизнь я не слышала ни одного грубого слова, ни упрека. Когда Наум Соломонович звонил домой, он называл меня ласково то Софьюшка, то Солнышко, то Ангелочек, то Половинка моя. Очень вежливое и корректное отношение было и ко всем. Он был любим. И люди разделили с нами великое горе – потерю единственного сына.

После смерти Наума Соломоновича сотрудники никак не могли смириться с мыслью, что его уже нет…

Он прожил короткую, но красивую жизнь.

Наум Соломонович оставил хороший след. Было время, когда его имя было знакомо каждому школьнику. По его учебникам белорусской литературы (они переиздавались 9 раз) училось несколько поколений учеников средней школы. Его приглашали выступать на научных конференциях.

Его не стало в 1976 году, некоторое время после смерти печатались его научные труды, повести, сборник «Пространство мысли», автобиографические повести «Мальчик из местечка» и «Я стал партизаном».

Осталась память о Науме Перкине – ученом, воспитателе, учителе, Человеке. Отмечаются юбилеи, пишутся воспоминания. Приходят с цветами на могилу его коллеги и ученики.

В Турове (на родине) есть улица, названная его именем. В местном краеведческом музее ему посвящена экспозиция. В Институте литературы Академии наук к его юбилеям проходили ученые советы.

Софья ПЕРКИНА

http://www.mishpoha.org/n21/21a14.php