Рассказывая о жизненном и творческом пути писателя Л.Лагина, гимназистка открыла новые и удивительные для нынешних читателей факты. Оказалось, что Лагин — это псевдоним Лазаря Иосифовича Гинзбурга, родившегося в Витебске в 1903 году в многодетной еврейской семье. Лазарь добровольцем примкнул к «красным» в гражданскую войну. Комсомольские газеты печатали его первые стихи и фельетоны. Со временем Лазарь Гинзбург окончил два института: народного хозяйства и красной профессуры, защитил кандидатскую диссертацию, заведовал в «Правде» экономическим отделом.

В 1937 году к Лазарю Лагину приходили «гости» с ордером на арест. Он сначала скрывался у друзей, затем по мандату Союза писателей СССР уехал в творческую командировку на остров Шпицберген. Два года писатель лепил во льдах веселого джинна Хоттабыча и его спасителя Вольку Костылькова.

Грянула Великая Отечественная. Лазаря Лагина в составе бригады московских литераторов направили в осажденный Севастополь во флотскую газету «Красный черноморец» (ныне «Флаг Родины»). Писатели открыли там юмористический раздел «Рында» (корабельный колокол), в который «колотили» Лев Длигач, Анатолий Луначарский (сын наркома просвещения), Лазарь Лагин. Из номера в номер они публиковали «Похождения бравого солдата Швейка» с едкими рисунками художников Федора Решетникова, Леонида Сойфертиса, Константина Дорохова.

После войны Лазарь Лагин за роман «Патент АВ» был удостоен Сталинской премии. Знай вождь, как схулиганил одобренный им автор, он бы вместо премии ему лагерный срок «припаял». Ведь многие собственные имена в романе — «говорящие» на языке Библии и Талмуда. Действие происходит в городке Бакбук, что на иврите означает «бутылка». Один малосимпатичный персонаж — Цфардейа, другой — Эдуф, что на том же языке означает «лягушка» и «раб». И это в то время, когда языкознание становилось политикой, и вовсю боролись с «безродными космополитами». Среди выдвинутых на Сталинскую премию оказалась и сатирическая повесть «Остров разочарования». Даже сфотографировали автора, поздравили, но дело было в конце февраля 1953 года. Премию Л.Лагину так и не вручили.

Среди друзей Лазаря Лагина особое место занимали братья Стругацкие. Они считали себя обязанными писателю своей широкой известностью. Ведь Л.Лагин вытянул их «Страну багровых туч» из редакционной корзины, после чего их имена стали известны всей стране.

Многое из творческой биографии Лазаря Лагина и для почтенных членов жюри стало известно благодаря сочинению гимназистки Анны Айзенберг. И еще то, что постановлением горсовета от 5 февраля 1993 года именем Лагина названа одна из улиц Севастополя.

Поощрением за сочинение для Анны Айзенберг стала туристическая путевка в Стамбул.

http://www.jewukr.org/observer/eo2003/pag...

Складывать вещи! Как он мог это забыть?!

Волька моментально сбросил с себя одеяло и стал торопливо натягивать штаны. Как он мог забыть! Такой день!

Семья Костыльковых переезжала сегодня на новую квартиру. Еще накануне вечером почти все вещи была запакованы.

Не успели напиться чаю, как в квартиру постучались. Затем вошли двое грузчиков. Первым делом они широко распахнули обе половинки двери и зычными голосами спросили:

— Можно начинать?

— Пожалуйста, — ответили одновременно мать и бабушка и страшно засуетились.

Волька вышел к под’езду, где на него с неожиданным уважением и плохо скрытой завистью смотрели все мальчишки и девчонки, проживавшие в этом доме.

Подошел дворник Степаныч, глубокомысленно свернул цыгарку и завел с Волькой разговор как равный с равным.

Хотите верьте, хотите нет, но Степаныч назвал Вольку но отчеству: Владимир Алексеевич. Волька

старался держаться как можно мужественней и даже попытался говорить басом. Он похвалил махорку, которой нещадно дымил Степаныч, и с уважением отозвался о сложности дворницкой профессии. Затем он пригласил Степаныча в гости на новую квартиру. Дворник сказал: спасибо. Словом, налаживалась серьезная и положительная беседа двух мужчин, когда вдруг из квартиры раздался раздраженный голос матери:

— Волька, Волька! Ну куда девался этот несносный ребенок?

И все пошло прахом. Дворник, очевидно, устыдившись малолетства своего собеседника, еле кивнул ему головой и принялся с ожесточением подметать улицу. Ребята сделали вид, будто безумно увлеклись слепым щенком, которого еще три дня тому назад неведомо откуда приволок на бичевке Сережа. А Волька, понуряв голову, пошел в опустевшую квартиру, в которой сиротливо валялись обрывки старых газет и грязные пузырьки из-под лекарств.

— Наконец-то! —накинулась на него мать. — Бери твой знаменитый аквариум и влезай в фургон. Будешь там сидеть на диване и держать аквариум в руках. Больше девать его некуда. Только смотри, не расплескай воду на диван...

Непонятно, почему родители так нервничают, когда переезжают на новую доар* тиру.

В конце концов Волька устроился в фургоне неплохо. Конечно, на грузовике было бы лучше, но Зато вся дорога промелькнула бы чересчур уж быстро.

К тому же, что ни говорите, поездка в крытом фургоне куда интереснее. Внутри фургона было темно и прохладно. Если зажмурить глаза, можно было свободно представить, будто едешь не по Настасьинскому переулку, в котором прожил всю свою жизнь, а где-то в Америке, в суровых пустынных прериях, где каждую минуту могут напасть индейцы и с воинственными криками снять с тебя скальп.

За диваном торчал ставший вдруг необычным перевернутый вверх ножками обеденный стол. На столе дребезжало ведро, наполненное какими-то склянками и банками. Старая бочка квасила на зиму капусту — удивительно напоминала бочки, в которых, по сведениям из достоверных источников, пираты старого Флинта хранили ром.

Сквозь дырки в стенках фургона проникали тонкие столбики солнечных лучей.

И вот, наконец, фургон, скрипя, остановился у под’езда нового дома. Грузчики ловко и быстро перетащили вещи в квартиру и уехали в дребезжавшем фургоне.

Отец, кое-как расставив вещи, сказал:

— Остальное доделаем после работы.

И ушел на службу.

Мама вместе с бабушкой принялись распаковывать посуду, а Волька решил тем временем обновить речку. Правда, отец предупредил, чтобы Волька без него не смел ходить купаться, потому что тут

В конце концов Полька неплохо устроился в фургоне.

в ней бабушка страшно глубоко, но Волька быстро нашел для себя оправдание.

«Мне необходимо выкупаться,— решил он,— чтобы была свежая голова. Как это я могу явиться на испытания с несвежей головой!»

Это просто удивительно, как Волька умел всегда придумывать оправдание, когда ему хотелось нарушить данное родителям обещание.

Большое удобство, когда речка недалеко от дома. Волька сказал маме, что пойдет на берег готовиться по географии. Прибежав к речке, первым делом разделся и бросился в воду. Шел одиннадцатый час и на берегу не было ни одного человека. В этом обстоятельстве были свои хорошие и плохие стороны. Хорошо было то, что никто не мог ему мешать выкупаться и хорошенько поплавать. Обидно было, что по той же причине никто не

«Клад!» —мгновенно пронеслось в мозгу.

мог восторгаться тем, как красиво и легко Волька плавает и, в особенности, как он замечательно ныряет.

Волька наплавался и нанырялся до того, что буквально посинел, и решит вылезать на берег. Для людей, незнакомых близко с нашим героем, мы можем сообщить, что такое благоразумное желание в нем обычно появлялось спустя час — полтора после купания. Он уже совсем было вылез из воды, но передумал и решил еще раз нырнуть в ласковую прозрачную воду, до дна пронизанную ярким полуденным солнцем.

Не знаем, как другие,—может быть, они и ныряют только для проформы и страшно довольны, если кое-как скроют свое

Старик

Это, может быть, покажется странным, по первым чувством, охватившим нашего героя, когда он очутился в столь неудобном положении, было не чувство удивления, а сильное разочарование. Было совершенно очевидно, что заметке «Честный поступок» не суждено появиться на страницах газет ни завтра, ни послезавтра. Потом на одно мгновение Вольку охватвдко

тело под водой,—но Волька если уж нырял, то нырял по-настоящему. Поэтому он, нырнув, успокоился только тогда, когда руками коснулся золотого песчаного дна.

И б тот самый момент, когда он уже собирался подняться на поверхность, его рука вдруг нащупала на дне реки какой-то продолговатый предмет. Он схватил его и вынырнул у самого берега. В его руках была скользкая, замшелая глиняная бутылка очень странной формы. Ее горлышко было наглухо замазано каким-то смолистым веществом, а на нем было выдавлено что-то, отдаленно напоминавшее печать.

Волька прикинул бутылку на вес. Бутылка была тяжелая, и Волька обмер.

«Клад! — мгновенно пронеслось у него в мозгу. — Клад со старинными золотыми монетами. Вот это здорово!»

Наспех одевшись, он помчался домой, чтобы в укромном уголке распечатать бутылку.

Когда Волька добежал до цому, в его голове уже окончательно сложилась заметка, которая завтра появится во всех газетах. Он даже придумал название. Она должна была называться «Честный поступок». Текст ее должен был быть примерно такой:

«Вчера в 24-е отделение милиции явился пионер Володя Костыльков и вручил дежурному клад из старинных золотых монет, найденный им на дне реки. По сведениям из достоверных источников, Володя Костыльков — прекрасный ныряльщик».

Волька вбежал в квартиру и, проскользнув мимо кухни, где мама с бабушкой готовили обед, юркнул в комнату и прежде всего запер на ключ дверь. Затем вытащил из кармана перочинный нож и, дрожа от волнения, соскреб печать с горлышка бутылки.

И в то же мгновение вся комната наполнилась едким черным дымом, что-то вроде бесшумного взрыва большой силы подбросило его к потолку, где он и повис, зацепившись штанами за ламповый крюк.

Хоттабыч

вдруг опасение за свои штаны. Новые штаны, в которых он должен был пойти сегодня на испытание, безнадежно порвались, и еще не известно, как он сможет все это дело объяснить родителям.

Но оба эти чувства удержались в его мозгу буквально на одно мгновение и уступили потом место чувству глубокого недоумения. И в самом деле, что такое

произошло с ним? Что оказалось вместо клада в диковинной бутылке?

Пока Волька пытался, раскачиваясь на крюке, придумать мало-мальски правдоподобное об’яснение всему приключившемуся, дым в комнате понемножку рассеялся, и Волька вдруг увидел, что в комнате, кроме него, находится еще одно живое существо. Это был высокий тощий старик с бородой по пояс, в роскошной шолко-вой чалме, в расшитом кафтане и широчайших шароварах и необыкновенно вычурных сафьяновых туфлях.

— Апчхи!—оглушительно чихнул неизвестный старик и пал ниц. — Приветствую тебя, о прекрасный и мудрый отрок!

— Вы иллюзионист из цирка? — догадался Волька, с любопытством оглядывая сверху незнакомца.

— Нет, повелитель мой, — продолжал старик, оставаясь в том же положении и немилосердно чихая. — Я не иллюзионист из цирка. Знай же, о благословеннейший из прекрасных, что я Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, или, по-вашему, Гассан Абдурахман Хоттабович. И случилась со мной, апчхи, удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз* послужила бы назиданием для поучающихся. Я, несчастный джин, ослушался Сулеймана ибн Дауда (мир с ними обоими). Я и брат мой Омар Хоттабович. И Сулейман прислал своего везиря Асафа ибн Барахию и привел меня насильно, ведя меня в унижение против моей воли. И Сулейман ибн Дауд (мир с ними обоими) приказал принести два сосуда: один медный, а другой глиняный — и заточил меня в глиняном сосуде, а брата моего. Омара Хоттабовича, в медном. Запечатал он оба сосуда, оттиснув на них величайшее из имен Аллаха, а потом отдал приказ джинам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня в реку, из которой ты, о благословенный спаситель мой, апчхи, апчхи, извлек меня. Да продлятся дни твои о... Извиняюсь, как твое имя, отрок?

— Меня зовут Волька, — ответил наш герой, продолжая все еще раскачиваться под потолком.

— А имя отца твоего, да будет он благословен во веки веков?

— Папу моего зовут Алеша.

— Так знай же, о превосходнейший из отроков, звезда сердца моего, Волька ибн Алеша, что я буду делать впредь все, что ты мне прикажешь, ибо ты меня спас из страшного заточения и я твой раб.

— Почему ты так чихаешь? — осведомился ни с того ни с сего Волька.

— Несколько тысяч лет, проведенных в сырости, без благодатного солнечного света, в глубинах вод, наградили меня,недостойного твоего слугу, хроническим насморком. Но все это сущая чепуха. Повелевай мной, о мой юный господин! — с жаром закончил Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, задрав вверх голову, но продолжая оставаться на коленях.

— Я желаю немедленно очутиться на полу,— неуверенно промолвил Волька и в то же мгновение оказался внизу, рядом со стариком Хоттабычем. Первым делом Волька схватился за штаны. Штаны были абсолютно целы.

Начинались чудеса.

— Приветствую тебя, о прекрасный и мудрый отрок!

Испытание по географии

— Повелевай мной,— продолжал старик Хоттабыч, глядя на Вольку преданными, собачьими глазами. —Нет ли у тебя какого-нибудь горя, о Волька ибн Алеша? Скажи, я помогу тебе. Не гложет ли тебя тоска?

— Гложет, — отвечал смущенно Волька. — У меня сегодня испытание по географии.

Старик Хоттабыч страшно обрадовался и суматошно замахал руками.

— Не беспокойся, о мой повелитель! — возбужденно орал он, блестя глазами. — Знай же, что тебе неслыханно повезло, о красивейший из отроков, ибо я больше всех джинов богат знаниями по географии, я, твой верный раб Гассан Абдурахман ибн Хоттаб. Мы пойдем с тобой вместе в школу, да будут благословенны ее фундамент и крыша. Я тебе буду незримо подсказывать ответы на все вопросы, и ты прославишься среди учеников твоей школы и среди учеников всех школ твоего великолепного города.

— Заметано! — сказал Волька.

Он уже открыл дверь, чтобы пропустить вперед себя старика Хоттабыча, но тут же снова закрыл ее и строго приказал старику:

— Немедленно смени одежду!

— Разве мои одежды не услаждают твой взор, о достойнейший из юношей?— огорчился Хоттабыч.

— Безусловно, услаждают, — дипломатично ответил Волька, — но все же слишком они уж будут бросаться в глаза в нашем городе.

Еще через две минуты из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел наш герой, держа под руку старика Хоттабыча. Хоттабыч был великолепен в новой пиджачной паре из белого полотна, украинской вышитой сорочке и твердой соломенной шляпе канотье. Единственным предметом из его одежды, который он ни за что не согласился сменить, были туфли. Ссылаясь на мозоли трехтысячелетней давности, он остался в вычурных, богато расшитых золотом и серебром туфлях, которые в свое время свели бы, наверное, с ума самого большого модника при дворе калифа Гарун аль Рашида...

— Костыльков Владимир,— торжественно провозгласили за столом, где сидела комиссия.

Волька нехотя встал из-за парты, неуверенным шагом подошел к столу и вытащил билет № 14 — «Форма и движе* ни я земли».

— Тэк-с, — сказал разомлевший от жары член комиссии и вытер платком вспотевшее лицо.— Тэк-с, товарищ Костыльков. Что же ты нам можешь интересного рассказать, ну, хотя бы о горизонте?

Старик Хоттабыч, притаившийся за дверьми в коридоре, услышав про этот вопрос, что-то беззвучно зашептал.

А Волька вдруг почувствовал, что ка-кая-то неведомая сила против его желания раскрыла его рот.

— Горизонтом, о высокочтимый мой учитель, — начал он и тут же облился холодным потом, — я осмелюсь назвать, с твоего позволения, ту грань, где хрустальный купол небес соприкасается с краем земли.

— Брось паясничать, Костыльков,— вяло сказал экзаминатор.— Как прикажешь понимать твои слова насчет хрустального свода небес и края земли: в переносном или буквальном смысле этого слова?

— В буквальном, — прошептал за дверью старик Хоттабыч.

И Волька, чувствуя, что порет несусветную чепуху, вслед за ним ответил:

— В буквальном, о учитель!

Он не хотел этого говорить, но слова вылетали из него помимо его желания.

С экзаминатора мгновенно сошло сонное настроение, а ученики, изнывавшие на партах в ожидании своей очереди, встрепенулись и зажужжали как шмели.

— В переносном, — подсказал ему Сережа Кружков суфлерским шопотом.

Но Волька снова громко и внятно произнес:

— Конечно, в буквальном.

— Значит, как же? — забеспокоился экзаминатор. — Значит, небо — это твердый купол?

— Твердый, — отвечал убитым голосом Волька, и крупные слезы потекли по его щекам.

— И значит, есть такое место, где земля кончается?

— Есть такое место, — продолжал против своей воли отвечать наш герой, чувствуя, что ноги у него буквально подкашиваются от ужаса. V

— Н-да! — промычал экэаминатор и с любопытством посмотрел на Воль-ку.— А что ты можешь сказать насчет формы земли?

Старик Хоттабыч что-то трудолюбиво забормотал в коридоре.

—- Земля имеет форму шара,— хотел было сказать Волька экзаминатору, но по не зависящим от него обстоятельствам отвечал:

— Земля, о достойнейший из учителей, имеет форму плоского диска и омывается со всех сторон величественною рекою —

Океан. Земля покоится на шести слонах, а те в свою очередь стоят на огромной черепахе. Так устроен мир, о учитель!

Старик Хоттабыч в коридоре одобрительно кивал головой.

Весь класс помирал со смеху.

— Ты, наверное, болен.

Воля? —участливо спросил у него директор школы и пощупал его лоб, мокрый от пота.

— Благодарю тебя, о учитель,— отвечал ему Волька, изнемогая от чувства собственного бессилия.— Благодарю тебя, я,

хвала Аллаху, совершенно Старик Хоттабыч в коридоре одобрительно кивал головойI здоров.

— Придешь, когда выздоровеешь, тель, — сказал он, обращаясь к Вольке. — Воля,—мягко сказал ему тогда директор и Потряс ли ты своими знаниями учителе» вывел его под руку из класса.—Придешь, своих и товарищей?

когда выздоровеешь, и я сам проверю — Потряс,— ответил, вздохнув, Волька

твои знания по географии. и с ненавистью посмотрел на старика».

По ту сторону дверей Вольку встретил Хоттабыча. сияющий Хоттабыч. Старик Хоттабыч самодовольно ухмььгг»-

— Заклинаю тебя, о юный мой повели- нулся.

Домой идти не хотелось. На душе у Вольки было отвратительно, и хитрый старик, почувствовав что-то неладное, добрых три часа рассказывал своему спа-

сителю, сидя на скамейке на берегу о разных своих похождениях. Потом Волька вспомнил, что мама дала ему денег нФ билет в кино. Предполагалось, чт© он»

е?

пойдет в кино сразу после того, как сдаст испытание.

— Знаешь что, старик, — сказал Волька загоревшись,— сходим в кино?

— Твои слова для меня закон, о Волька ибн Алеша, — смиренно отвечал старик. — Но скажи мне, сделай милость, что ты подразумеваешь под этим непонятным для меня словом: ки-но? Не баня ли это?

Или, может быть, это так у вас называется рынок, где можно погулять, побеседовать со своими друзьями?

— Не прикидывайся, старик! — цыкнул на него Волька. — Брось разыгрывать! Каждый ребенок знает, что такое кино.

Кино — это... — тут он неопределенно поводил в воздухе руками и добавил: — Ну, в общем, придем — увидишь.

Около кинотеатра «Роскошные грезы» стояла большая толпа — очередь в кассу.

Над кассой висел плакат: «Детям до шестнадцати лет вход воспрещен».

— Что с тобой, о красивейший из красавцев? — всполошился Хоттабыч, увидев, что Волька вдруг снова помрачнел.

— А то со мной, — с досадой ответил Волька,— что из-за твоих россказней мы опоздали на дневной сеанс. Теперь пу-

Необыкновенное происшествие

Торжествующий Хоттабыч поволок Вольку вверх по лестнице на второй этаж, в фойе. Наш герой, онемевший от тоски, тщетно пытался прикрыть руками продолжавшие бурно расти бороду и усы.

Это дало контролерше повод сурово начать:

— Мальчик, детям до шестна...

Но Волька совершенно машинально отнял руки от своего подбородка, и контролерша поперхнулась.

— Пожалуйста, гражданин, — сказала она и дрожащими от страха руками оторвала контрольные талоны билета.

В фойе было очень душно.

Переминаясь с ноги на ногу, публика слушала игру джаз-оркестра. До начала сеанса оставалось еще добрых пятнадцать минут. И казалось, что эти пятнадцать ми-шут никогда не кончатся.

Около самого входа в зрительный зал скучал второгодник Женя Богорад, круглолицый, коренастый паренек, выглядевший значительно старше своих четырнадцати лет. Это был старинный волькин приятель. Дело в том, что его буквально

скают уже только с шестнадцати дет. И потом — видишь, какая очередь. Прямо не знаю, что теперь делать. Домой идти не хочется...

— Ты не пойдешь домой!—заорал н*» всю площадь старик Хоттабыч. — Не пройдет и одного мгновенья, как нас пропустят в твое кино и мы пройдем в него, окруженные всеобщим вниманием и восхищением.

— Старый хвастун! — выругался про себя Волька, сжав кулаки. И вдруг обнаружил в своем правом кулаке два билета восьмого ряда.

— Ну идем,— сказал старик Хоттабыч, которого буквально распирало от счастья. — Идем, теперь-то они тебя пропустят.

— Ты уверен? — осведомился Волька.

— Так же, как в том, что тебя ожидает великое будущее. Пусть попробуют не пропустить! — сказал он и подвел Вольку к зеркалу, висевшему около контроля.

Волька посмотрелся в зеркало и обмер? из зеркала на него глядело ублюдочное существо: в коротких штанишках, в пионерском галстуке и с бородой апостола на розовом мальчишеском лице.

в кино „Роскошные грезы“

распирало от невозможности рассказать хоть кому-нибудь, как сегодня Волька сдавал испытание хго географии. И как на зло ни одного приятеля!

Он посмотрел на часы. До начала сеанса оставалось еще пятнадцать минут, и он решил сойти вниз. Авось, судьба пошлет ему кого-нибудь из знакомых. И в самых дверях его сшиб с ног старик в канотье и расшитых золотом туфлях, который тащил за руку самого Вольку Ко-стылькова. Волька почему-то прикрывал руками лицо.

— Волька! — крикнул ему Женя и помахал рукой.

Но Костыльков не выказал никаких признаков особой радости. Он даже, наоборот, демонстративно ушел в самый дальний угол фойе, и Женя обиделся: он был очень гордый.

«Ну, и не надо!»—решил он и пошел в буфет выпить стаканчик ситро.

Поэтому он не видел, как вокруг его приятеля и странного старика начал толпиться народ. Когда же он попытался пробиться к Костылькову, было уже поздно.

-* Пожалуйста, гражданин, — сказала контролерша.

Вольку и старика Хоттабыча окружала плотная стена из многих десятков людей. Толпа продолжала расти. Граждане, громыхая стульями, оставляли свои места перед эстрадой, и вскоре оркестр играл перед пустыми стульями. И так он играл до самого начала сеанса.

— Скажите, пожалуйста, в чем дело? — спрашивал Женя, неутомимо работая локтями.

Но ему никто не отвечал. Все стремились в заветный уголок фойе, где сгорая от стыда, притаился Волька Костыльков. Вскоре толпа разгалделась настолько, что начала заглушать звуки оркестра.

Тогда навести порядок решил сам директор кино. Он громко сказал:

— Граждане, разойдитесь! Что вы, бородатого мальчика не видели, что ли?

Когда эти слова директора донеслись до помещения буфета, все бросили нить чай и прохладительные напитки и ринулись посмотреть на бородатого мальчика.

— Я погиб, ой, как я погиб! — тихо шептал Волька, с отвращением глядя на Хоттабыча.

Хоттабычу было не по себе. Он не эяал, что делать.

— О мой юный повелитель, — нервно сказал он.— Прикажи — и все эти презренные зеваки будут превращены в прах вместе с этим трижды проклятым ки-но.

— Не надо,— горестно ответил Волька, и крупные слезы покатились по его щекам и пропали в гуще его бороды.

Эта новость немедленно стала известна всем окружавшим Вольку.

— Бородатый мальчик плачет,— пошел шопот по всей толпе.

Потом лицо Костылькова вдруг просвет-лело. Он быстро повернулся к старику и сказал ему голосом, дрожащим от радостного волнения:

— Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, слушай мой приказ*

Старик Хоттабыч низко поклонился и ♦ответствовал:

— Слушаю, о мой повелитель!

По толпе пробежал шопот:

— Старик кланяется этому мальчишке...

Вы слышали: оказывается, старик поклонился в ноги этому бородатому мальчику! Тут что-то неладно!.. Очень интересно!..

Волька продолжал:

— Я приказываю тебе, Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, сделай так, чтобы с моего лица пропала эта проклятая борода.

— Но тебя тогда выгонят из ки-но, — пытался было возразить старик Хоттабыч. Однако, увидев нетерпеливый жест Воль-ки, он покорно ответил: — Слушаю и повинуюсь, о красивейший из красавцев!

— Только, пожалуйста, побыстрее,—

Зло сказал Волька, оглядываясь на глазевшую во все глаза толпу.

— Слушаюсь и повинуюсь, — повторил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищелкивая пальцами.

Еще одно необыкновенное

Бородатый пионер и старик, катавшийся по полу и царапавший себе лицо, — все зто было настолько интересно, что публику с трудом удалось заманить в зрительный зал после третьего звонка.

Когда последние зеваки, оглядываясь на остававшихся в фойе Вольку и Хоттабы-ча, скрылись в зрительном зале, Волька твердым голосом сказал:

— Уйдем отсюда.

Но тут взмолился старик Хоттабыч:

— Бесконечна моя вина перед тобою, о Валька ибн Алеша. И все же я прошу тебя о великой милости. Пойдем туда, куда пошли все остальные, ибо мне хочется узнать, что это такое ки-но. Сколь прекрасно оно должно быть, если умудренные жизнью мужи ходят сюда в столь изнурительную жару.

Борода и усы на вольсшном лице оставались без изменений.

— Ну? — сказал Волька нетерпеливо.

— Еще один миг, о Волька ибн Алеша,— сказал старик, нервно продолжая шептать и щелкать.

Но борода и усы попрежнему продолжали мирно расти на лице несчастного нашего героя.

Старик Хоттабыч безрезультатно пощелкал еще немного. Потом к удивлению и восторгу окружающих вдруг повалился на пол и начал, катаясь по пыльному паркету, бить себя в грудь и царапать лицо.

— О горе мне, — вопил при этом старик Хоттабыч,— о горе мне! Тысячелетия, проведенные в этой проклятой бутылке, дали себя знать. Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой и твоими усами! О горе, горе бедному джину Гас-сану Абдурахману ибн Хоттабу!..

— Что ты говоришь, Хоттабыч? — спросил Волька, ничего не разобравший в неистовых воплях.

И старик Хоттабыч отвечал ему, продолжая кататься по полу и раздирая на себе одежды:

— О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев... Я не могу избавить тебя от бороды и усов... Я позабыл, как это делаете я!..

происшествие в кино

— Я не хочу, чтобы на меня глазели и во время сеанса, — отвечал убитым голосом Волька и, тут же вспомнив, что во время демонстрации картин свет тушат, добавил:

— Впрочем, пойдем!

И они пришли на свои места, не замеченные никем, кроме бесцеремонно рассматривавших их соседей. Усевшись в кресло, Хоттабыч немедленно снова начал причитать:

— Позор на мою старую голову.— скулил он, стараясь не обратить на себя внимание окружающих. — Забыть такое простое волшебство! И кто забыл?! Я, Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, могущественнейший из джинов, тот, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд (мир с ними обоими)!

— Брось хныкать и лучше скажи, что мне делать. Неужели мне до седой бороды придется ходить с этой бородой?

— О нет, успокойся, мой повелитель! — отвечал старик. — Я околдовал тебя малым колдовством и через три дня и три ночи лицо твое снова станет гладким, как у новорожденного.

Волька подумал о том, что ему придется в таком виде возвратиться сегодня домой, и, он, несмотря на нестерпимую жару, похолодел от тоски.

Как раз к этому времени на экране кончились обильные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, грянула музыка, задвигались и заговорили люди. И Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке:

— Ну, это я все понимаю. Это очень просто. Все эти люди прошли к нам через стену. Это я тоже умею.

— Ничего ты не понимаешь! — поразился Волька невежеству старика.— Все это кино построено по принципу...

Но в это время с передних рядов зашикали и волькииы об’яснеиия прервались на полуслове.

Вдруг пронзительный паровозный гудок прорезал тишину зрительного зала, и испуганный старик Хоттабыч схватил за руку спокойно сидевшего Вольку.

— О царственный Волька! — прошептал он, вздрагивая от ужаса. — Я узнаю этот голос. Это голос царя джинов Джир-джиса из потомства Иблиса. Бежим, пока не поздно!

— Ну что за чепуха! — отвечал Волька, который так увлекся картиной, что позабыл о своем несчастье. — Сиди спокойно!

— Слушаю и повинуюсь, — покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать мелкой дрожью.

Но ровно через секунду, когда с экрана помчался прямо на зрителей громко гудевший паровоз, крик ужаса раздался в зрительном зале.

— Бежим! — орал не своим голосом старик Хоттабыч, устремляясь к выходу. Но тут же он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся на прежнее место, схватил нашего героя за руку и побежал к выходу.

— Граждане, — начал было билетер, преграждая бегущим дорогу.

Но тут же, к великому удивлению всех

— Бежим! — орал не своим голосом

старик Хоттабыч.

сидевших в зрительном*зале, он совершил красивую дугу в воздухе и неожиданно очутился на эстраде перед самым экраном...

— Чего ты кричал? Чего развел эту панику?! — сердито уже на улице спросил Волька у старика Хоттабыча.

И тот ему ответил1

— Как же мне было не кричать, когда над нами нависла смертельная опасность? Прямо на нас несся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис!

— Какой там Джирджис! — досадливо сказал Волька. — Это был самый обычный паровоз.

— Не собирается ли мой юный повелитель учить старого джина, Гассана Абдурахмана ибн Хоттаба, кто такой шайтан?—язвительно отвечал старик Хоттабыч,

И Волька понял, что об яснить старику, что такое кино и что такое бронепоезд,— абсолютно безнадежное дело.

Из раскрытых дверей парикмахерской выбежали, дробно цокая копытцами, девятнадцать баранов.

Немножко отдышавшись, старик Хоттабыч смиренно спросил;

— Чего бы тебе хотелось сейчас, о Волька ибн Алеша?

И Волька отвечал:

— Бриться, и немедленно!

„Фигаро здесь № 1"

По случаю кануна выходного дня парикмахерская «Фигаро здесь № 1» Ростокинского района, Банно-прачечного треста, была переполнена клиентами.

В семь часов двадцать две минуты вечера охрипший мастер высунул свое распаренное лицо из мужского зала и крикнул хриплым голосом:

— Очередь!

Тогда из укромного уголка, около самой вешалки, вышел и уселся в парикмахерском кресле мальчик, с лицом наполовину закутанным в какую-то белую тряпочку.

— Прикажете постричь?—галантно осведомился парикмахер.

— Побрейте меня! — ответил ему сдавленным голосом мальчик и развязал платок, в котором были спрятаны его борода и усы.

«Вот что значит работать в душном помещении в такую жару,— подумал с тоской парикмахер, решивший, что у него галлюцинация.—Доработался! Эх, охрана труда, охрана труда, где ты?»

— Побрейте меня, — продолжал мальчик, — только как можно скорее.

Парикмахер понял, что это не галлюцинация, сразу повеселел и, ухмыльнувшись, ответил:

— Я бы на вашем месте, молодой человек, не брил бы бороду, а поступил бы в цирк. Вы бы там с такой личностью смогли вполне свободно заработать бешеные деньги.

— Да брейте же поскорее! — крикнул Волька, опасливо посматривая на соседние кресла.

Парикмахер, глупо хихикая, взялся за инструменты. Но было уже поздно, потому что все присутствующие в парикмахерской уже заметили необыкновенного клиента. Мастера бросили свою работу и с бритвами и ножницами в руках устреми-

лись к креслу, на котором сидел несчастный Волька. Клиенты с намыленными щеками, с наполовину побритыми затылками, с недострижениыми прическами, фыркая и подталкивая друг друга локтями, бесцеремонно обсуждали волькину физиономию.

Со своей стороны, и мастер, польщенный всеобщим вниманием, не нашел ничего умнее, как отпускать грубые шуточки по поводу необычного уродства нашего героя.

Старик Хоттабыч еле сдерживал себя, опасаясь повредить Вольке своим преждевременным вмешательством.

Но вот уже последняя полоска бороды снята с волькиного лица, и мастер сказал, давясь от смеха:

— Напрасно все-таки изволили сбривать такую ценность. С такой бородой прямая дорога в цирк. А на худой конец можно прекрасно подработать на любой ярмарке.

Вся парикмахерская разразилась таким хохотом, как будто было сказано что-то необыкновенно остроумное. И тогда встал со своего места Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, поднял вверх руки и громовым голосом произнес:

— Презреннейшие из презренных, глупейшие из глупцов! Вы, смеющиеся над чужими несчастиями, подтрунивающие над косноязычными, находящие веселие в насмешках над горбатыми, разве достойны вы носить имя людей?..

И он махнул руками.

Через полминуты из раскрытых по случаю жары настежь дверей парикмахерской «Фигаро здесь № 1» Ростокинского района, Банно-прачечного треста, выбежали, дробно цокая копытцами, девятнадцать громко блеявших баранов.

Вот что за несколько мгновений до этого произошло в этой парикмахерской.

Девятнадцать баранов.

Собственно говоря, ничего особенного в парикмахерской не произошло...

Когда разъяренный Хоттабыч начал свою гневную речь и еще только собирался махнуть руками, волькин парикмахер пришел в восторг и, задыхаясь ог смеха, еле выговорил:

— Это еще что за чучело гороховое?!

— Ха, ха, ха! Хо, хо, хо! Хи, хи, хи,— грохнула тотчас вся парикмахерская.— Ой, батюшки, уморил! Театр, чистый театр! Нет, вы на старичка-то посмотрите! Ай да старичок! Ловко выкомаривает!

— Очередь! — провозгласил между тем парикмахер, стараясь перекричать веселый шум в зале. Он вытер бритву, положил ее в выдвижной ящичек трюмо, обернулся к клиентам и внезапно ослабевшим голосом простонал:

— Ой, мама!

В парикмахерской «Фигаро здесь № 1» произошло нечто неслыханное, похожее на дурнбй сон: остальные мастера и все посетители, кроме старика Хоттабыча и Вольки, меньше чем в полминуты превратились в баранов.

— Ой, мамочки, что же это такое? — хотел было прошептать парикмахер-остряк, но изо рта у него на этот раз вылетели не членораздельные слова, а протяжное и пронзительное «м-э-Э-Э-Э».

Он испуганно посмотрелся в зеркало и вместо своей привычной, ядовито ухмылявшейся физиономии с гладко прилизанной шевелюрой увидел на редкость глупую баранью морду. Тогда он горько заплакал, стал на все свои новые четыре ноги и, цокая копытцами, выбежал вместе с остальными восемнадцатью баранами из парикмахерской.

На улице два из них немедленно встали в очередь за вечерней газетой. Пять других баранов, толкая друг друга, попытались было по старой памяти вскочить на ходу в трамвай. Остальные беспомощно сбились в кучу и жалобно блеяли.

Вскоре к ним присоединились два барана, которых с позором изгнали из

очереди, и пять баранов, так и не попавших в трамвай.

Печально блеявшее стадо сразу застопорило все уличное движение. Возмущенно загудели сирены автобусов и троллейбусов, настойчиво задребезжали трамвайные звонки,пронзительно зазвучали свистки милиционеров. Водители автомашин, высунувшись из своих кабинок, очень нелестно отзывались о внезапно появившемся стаде и его неизвестных хозяевах. Экстренно выбежали из ворот домов дворники в белых передниках и с метлами в руках.

Что это за бараны, откуда они так неожиданно появились на этой оживленной улице? Чьи они? Никто не мог дать ответа на этот вопрос.

Неизвестно, сколько продолжался бы этот ералаш, если бы в это время случайно не проходил мимо отец волькиного приятеля Сережи Кружкина — Александр Никитич, сотрудник Научно-исследовательского института овцеводства. Это был, пожалуй, единственный из взрослых прохожих, который пришел в восторг от этого стада.

— Вот это бараны! — воскликнул он с искренним восхищением.— Прелесть, какие бараны! Товарищ милиционер, чьи это бараны?

Милиционер в ответ только растерянно развел руками, и тогда Александру Никитичу пришла в голову дерзкая и не совсем порядочная мысль. Он решил добиться возможности изучить эту неизвестную ему баранью породу, хотя бы при помощи сознательной лжи.

— Позвольте, позвольте,— сказал он, как бы припоминая что-то.— Позвольте, да ведь это, кажется, подопытные бараны, убежавшие сегодня из нашего института! Ну, конечно! Я узнаю вот этого молоденького барашка, я веду над ним наблюдения

Печально блеявшее стадо сразу застопорило все уличное движение.

уже не первый месяц. (Как мы увидим впоследствии, Александр Никитич, сам не зная того, не врал насчет этого барашка.)

Стадо дружно заблеяло. Бараны хотели сказать, что ничего подобного, что они вовсе не подопытные бараны, что они вообще не бараны и что только несколько минут, как они перестали быть людьми, но из их широко раскрытых ртов вылетало только печальное, душераздирающее «М-З-Э-Э-Э».

Они попытались удрать подальше от бессовестно вравшего Александра Никитича, и только молоденький барашек, о котором только что шла речь, по глупости, очевидно, и по неопытности суматошно прыгал вокруг Александра Никитича и все порывался встать на задние ноги, а передними обнять его за шею.

Но так как все они блеяли точь-вточь как обыкновенные бараны, милиционер весьма довольный, что нашелся хозяин этого приблудного стада, отрядил двух дворников, которые и погнали девятнадцать горемычных баранов в чистый, высокий и светлый хлев Научно-исследователь-ского института овцеводства.

Любые другие бараны были бы в восторге от этого комфортабельного помещения, от обильного и разнообразного корма, от чистой и вкусной водопроводной воды в чудесных, просторных корытах. Но наши бараны всеми доступными в их теперешнем положении способами выражали свой протест и негодование. А что может быть нелепей негодующего барана! Они шумели, метались по хлеву, бодали своими недавно приобретенными рогами железные двери и друг друга, нарочно влезали в корыто с водой и топали копытами, разбрызгивая воду во все стороны. Принесенный им корм они раскидали по всему хлеву, и в глазах их в это время проглядывало какое-то глупое и бессмысленное удовлетворение.

Что касается Александра Никитича, то он наблюдал за поведением баранов спокойно, с большим интересом, что-то прикидывая в уме. Очевидно, он обдумывал

Вдвоем в пар

— Не плохо сработано, а?—горделиво спросил старик Хоттабыч, с удовлетворением поглядывая на выбегавших из парикмахерской баранов.— Да позволено будет мне по этому случаю признаться тебе, о прелестный Волька Ибн Алеша,

какие-то свои планы, связанные с новыми обитателями институтского хлева, потому что один раз у него вырвалась фраза:

— М-да! Одного из них придется, пожалуй, зарезать, чтобы проверить качество мяса...

Услышав эти слова, бараны пришли в такое буйное состояние, что институтским служащим только с большим трудом удалось приковать их цепочками за ноги к загородкам.

В городе уже давно загорелись яркие, веселые огни фонарей, чудесная ночная прохлада опустилась на раскаленный асфальт мостовой, а Александр Никитич все еще оставался в хлеву и никак не мог налюбоваться девятнадцатью баранами. А те в свою очередь смотрели на него то ненавидящими, то невыразимо грустными глазами. Отдельные бараны плакали.

Было чем любоваться ученому овцеводу. Это были превосходные бараны какой-то неведомой породы. И в этом нет ничего удивительного. Ибо ясно, что Гассан Абдуррахман Ибн Хоттаб мог превратить несчастных мастеров и посетителей парикмахерской «Фигаро здесь № 1» в баранов только той породы, к которой он встречался до своего рокового столкновения с Сулейманом Ибн Даудом.

Кружкин-старший покинул помещение института поздно ночью, решив посвятить своей счастливой находке большую полную сенсационных описаний статью в журнале «Прогрессивное овцеводство».

Полный самых приятных мыслей, он отпер двери своей квартиры. Навстречу ему вышла его жена Татьяна Ивановна.

— Знаешь, Танюша,— начал Александр Никитич с воодушевлением и вдруг заметил, что у жены заплаканное лицо.— В чем дело, Татьяна?

— Шура ,— сказала Татьяна Ивановна, и слезы покатились по ее лицу,— Сереженька... наш Сережа...

Одним словом, Сережа Кружкин, как ушел в школу в 11 часов утра, так до сих пор домой и не возвращался.

В парикмахерской

я не сразу решил, что мне делать с этими ничтожными остряками. И я с нетерпением ожидал поэтому, когда брадобрей закончит бритье твоей бороды, чтобы узнать, какой приговор ты им вынесешь. Но каюсь, о драгоценнейший из отроков, я не

стерпел обрушившихся на тебя унижений, и колданул на свой страх и риск. Поверишь ли, мне стыдно вспомнить, что я собирался сделать сначала: я хотел поразить их громом с неба. А ведь это каждый паршивый ифрит может сделать.

Старик явно напрашивался на комплименты.

Но Волька, у которого от всего виденного мороз подирал по коже, нашел все-таки в себе мужество, чтобы вступиться За науку.

— Удар грома,— сказал Волька, щелкая зубами,— никого поразить не может. Поражает людей разряд атмосферного Электричества — молния. А гром не поражает. Гром — это звук.

— Не знаю,— отрезал обиженный Хоттабыч, но тут же миролюбиво прибавил: — Не могу без смеха вспомнить, как эти люди превращались в баранов. Это было очень забавно, не правда ли?

Волька не хотел огорчать старика и промычал в ответ что-то неопределенное. По совести говоря, он не находил в происшедшем ничего забавного. Его страшила судьба новоявленных баранов. Их свободно могли зарезать на мясо. Их могло раздавить автобусом. Вообще с ними могли случиться самые разнообразные неприятности. Нельзя, однако, сказать, что Волька был целиком на стороне заколдованных насмешников. Наоборот, ему доставило бы искреннее удовольствие досадить им чем-нибудь. Можно было бы, например, поместить про них фельетон или ядовитую заметку в «Пионерской правде» или в «Крокодиле», не упоминая, конечно, про бороду. Можно было, наконец, публично назвать их баранами. Но превращать людей в баранов — это уже слишком.

И Волька окинул грустным взором опустевшую парикмахерскую: еще дымилась на полу намоченная в кипятке салфетка, которую несчастный мастер собирался приложить ввиде компресса к выбритым щекам не менее несчастного клиента; вокруг кресел валялись в беспорядке ножницы, бритвы, кисти для бритья, машинки для стрижки волос; в мыльницах медленно подсыхала пышно взбитая мыльная пена.

— Знаешь ли ты, о прелестный зрачок моего глаза,—выкрикивал между тем Хоттабыч, продолжая петушиться,— я давно уже не колдовал с таким удовольствием!

С тех пор, как не то две с половиной, не то две тысячи лет тому назад я превратил одного багдадского судью-взяточника в медную ступку моего знакомого аптекаря. Аптекарь молотил по нему пестиком с самого восхода солнца до полуночи и толок в нем нарочно только самые горькие и противные снадобья. Не правда ли, здорово, а?

— Очень здорово, Гассан Абдуррах-ман Ибн Хоттаб, прямо замечательно!—на сей раз Волька говорил совершенно искренно.

— Я так и знал, что тебе это понравится,— сказал с достоинством старик и добавил:— Ну, а теперь пойдем прочь подальше от этой отвратительной цирюльни.

И потащил Вольку к выходу.

— А касса?! А инструменты?! А мебель?!— воскликнул мальчик упираясь.

Старик обиделся:

— Я был бы безмерно счастлив, если бы понял твои восклицания, но я —увы!— бессилен их понять. Не хочешь ли ты предложить мне, старому джину Гассану Абдуррахману Ибн Хоттабу, украсть эти кресла и бритвы? Только прикажи мне, твоему недостойному слуге, и у тебя будет сколько угодно роскошнейших кресел, и мыльниц, и ножниц, и бритвенных приборов, которыми не пренебрег бы и сам Сулейман Ибн Дауд, да будет мир с ними обоими.

— Да нет же,— сказал тогда с досадой Волька.— Я не хочу ничего красть и тем более не хочу требовать этого от тебя. Совсем наоборот, я боюсь, что мы уйдем, а парикмахерскую обворуют.

—И пусть обворуют,— жестко ответил Хоттабыч,— так этим смешливым бездельникам и надо.

— Фу ты, чепуха какая! — вконец возмутился тогда Волька.— Парикмахерская ведь не частная, парикмахерская ведь государственная, старая ты балда!

— Да позволено будет мне узнать, что ты, о бриллиант моей души, понимаешь под этим неизвестным мне словом — «балда»? — осведомился с любопытством старик Хоттабыч.

Волька от смущения покраснел как вареный рак:

— Понимаешь ли, как тебе сказать, м-Э... э-э*«. ну, в общем слово «балда» означает «мудрец».

Тогда Хоттабыч запомнил это слово, чтобы при случае блеснуть им в разговоре.

Между тем было совершенно ясно, что старику никак не понять разницы между государственным и частным секторами народного хозяйства. Поэтому Волька, махнув рукой на грозивший затянуться принципиальный спор, решительно защелкнул дверь парикмахерской на ан-

Беспокойная ночь

Как раз в это время стадо баранов, подгоняемое озабоченными дворниками, потянулось по направлению к Научно-исследовательскому институту овцеводства. Уличная пробка немедленно стала рассасываться, и добрая сотня автобусов, грузовиков, легковых машин, трамваев и троллейбусов сразу тронулась с места. Снова зажглись притушенные фары, сердито зафыркали и запыхтели моторы, загудели сирены, раздраженно задребезжали звонки.

Гассан Абдуррахман Ибн Хоттаб страшно изменился в лице и громко возопил:

— О горе мне, слабому и несчастному джину! Джирджис —.могучий и беспощадный царь шайтанов и ифритов — не забыл нашей старинной вражды! И вот он наслал на меня страшнейших из своих чудовищ!

С этими словами он стремительно отделился от тротуара, уже где-то высоко, на уровне третьего или четвертого этажа, снял свою соломенную шляпу, помахал ею Вольке и медленно растаял в воздухе, крикнув на прощанье:

— Я постараюсь разыскать тебя, о Волька Ибн Алеша! Пока!

Между нами говоря, Волька даже обрадовался исчезновению старика. Было не до него. У Вольки буквально подкашивались ноги при одной мысли, что ему сейчас предстояло возвращение домой.

В самом деле, попробуйте поставить себя на его место. Человек ушел из дому для того, чтобы сдать испытания по географии, посетить кино и к половине седьмого вечера вернуться домой обедать. Вместо этого он возвращается домой почти в полночь, позорно провалившись на испытаниях, и, что самое ужасное, с явно бритыми щеками! Это в тринадцать-то лет! Может быть, кто-нибудь другой и придумал бы, как с честью выйти из этого прискорбного положения, что же касается Владимира Алексеевича Костылько-ва, то он такого выхода не мог найти и

английский замок, предварительно заперев» кассу и убрав на место валявшиеся инструменты. А в окошке он повесил первую попавшуюся под руки табличку. На табличке было написано:

ЗАКРЫТО НА УЧЕТ

так и поплелся, ничего не придумав, домой

На новой квартире дым стоял коромыслом. Мебель была еще расставлена кое-как, на диване лежала куча всякой одежды, которая почему-то никак не влезала в шкаф. Бабушка стряпала вместе с матерью ужин для отца, который только недавно вернулся с работы и с места в карьер принялся вколачивать в стенки гвозди для портретов. Словом, у взрослых было столько забот, что они не имели никакой возможности присматриваться к тому, как выглядят волькины щеки. Наспех отругав его за полунощничанье, они внодь занялись своими делами. А Волька, которому пережитое за день основательно отшибло апетит, отказался от ужина и, сказавшись усталым, завалился спать.

Он лежал один в своей темной комнате. Время от времени он щупал рукой свои бритые щеки и горестно стонал. А в это время было слышно, как за стеной отец, развесив, наконец, портреты, начал распаковывать ящики с книгами. Потом донеслись голоса бабушки и матери, звон посуды, ножей и вилок, прекратился стук молотка и скрежет открываемых ящиков: родители сели ужинать.

— Воля,— крикнула сыну мать из сто-ловой,— может быть, все-таки придешь поужинать?

— Нет, мамочка, мне что-то не хочется,— ответил Волька и вдруг почувствовал, что ему очень хочется кушать. Он ворочался с боку на бок, пока в квартире не погасили свет и не затихли разговоры. Прождав еще некоторое время и убедившись, что старшие действительно уснули, он осторожно слез с кровати, босиком на цыпочках прокрался по комнате и приоткрыл дверь в столовую. Вдруг зазвонил телефон, и Волька опрометь^о бросился в свою комнату.

— Да, это я,— донесся в это время заспанный голос Алексея Алексеевича, подошедшего к телефону.— Да... Здрав-

раздался еле слышный всплеск воды.

ствуйте, Николай Никандрович... Что?.. Нет, нету... Да, дома... Пожалуйста... До свиданья, Николай Никандрович.

— Кто это звонил? — заинтересовалась волькина мать из спальни, и Алексей Алексеевич ответил:

— Это отец Жени Богорада. Волнуется, что Женя до сих пор не вернулся домой. Спрашивал: не у нас ли Женя, и дома ли Волька?

— В мои годы,— вмешалась в разговор бабушка,— так поздно возвращались домой только гусары... Но чтобы ребенок!..

Минут десять прошло, пока, судя по всем признакам, старшие, наконец, уснули, и тогда Волька с теми же мерами предосторожности опять отправился в свою тайную экспедицию за с’естным. На этот раз он благополучно добрался до самого буфоса и уже раскрыл дверцу, когда снова раздался оглушительный телефонный Звонок. И снова Волька вынужден был,

ГОЛОДНЫЙ И ЗЛОЙ,

скрыться в своей комнате, на кровати.

На этот раз звонила Татьяна Ивановна, мать \\ Сережи Кружкина. Она тоже справлялась, не у них ли засиделся ее сын и нельзя ли в крайнем случае узнать о нем у Вольки.

— Попробую, — ЯМ* безно согласился Алексей Алексеевич и, приоткрыв дверь волькиной комнаты, окликнул сына.

Но тут вмешалась бабушка:

— Как тебе не стыдно, Алеша! Ребенок смертельно устал после экзаменов, а ты его будишь!

— Хорош ребенок,— проворчал Алексей Алексеевич,— у этого ребенка скоро борода на* чнет расти.

И он вернулся к телефону, не подозревая даже, насколько близок он был к истине, когда говорил насчет бороды. Долго, очень долго Волька ждал, когда прекратятся, наконец, разговоры старших насчет Жени и Сережи, и, так и не дождавшись, незаметно заснул сам.

Поздно ночью пошел дождь. Он стучал в окна, шумел в густой листве деревьев, журчал в водосточных трубах. Временами он затихал, и тогда слышно было, как крупные дождевые капли увесисто падали с карнизов в бочку, стоявшую под огоном. Потом, как бы набравшись сил, дождь снова начинал лить сплошными потоками. Под такой дождь очень приятно спать.

К утру, когда небо почти прояснилось, кто-то осторожно тронул нашего крепко спавшего героя за плечо. Волька продолжал спать. Не проснулся он и тогда, когда его попытались разбудить во второй и третий раз.

Тогда тот, кто тщетно пытался разбудить Вольку, печально вздохнул, что-то пробормотал себе под нос и, шаркая туфлями, направился в тот уголок комнаты.

где на особой тумбочке стоял волькин аквариум с золотыми рыбками. Затем раз-

Не менее бесп

Утро наступило чудесное, солнечное.

В палисаднике за окном весело чирикали воробьи.

В половине седьмого бабушка, тихо приоткрыв дверь, прошла на цыпочках к окну и распахнула его настежь. В комнату сразу ворвался прохладный воздух и вместе с ним радостный хор птиц, автомобилей и человеческих голосов. Начиналось городское утро, шумное, веселое и хлопотливое. Волька повернулся на другой бок, одеяло соскользнуло с него на пол, и он проснулся.

— Опоздал,— заволновался он, посмотрев на будильник, стоявший рядом на столике,— честное слово, опоздал! Меня ведь Сережка на речке ждет. Клев пропустим.

Волька огорченно шлепнул себя по щеке и, наколовшись при этом на выросшую за ночь щетину, сразу вспомнил, что находится в совершенно безвыходном положении. Тогда он снова забрался под одеяло и начал думать, что ему делать.

— Воля, Воля! Ты уже встал? — услышал он голос отца из столовой, но почел аа благо не отвечать.

— Ну и пускай его спит,— проворчал отец, принимаясь за завтрак,— небось, захочет есть — сразу проснется.

Каково было Вольке слышать эти слога! Он буквально изнемогал от голода и иногда даже ловил себя на том, что яичница с куском черного хлеба сейчас волнует его больше чем рыжая щетина на щеках. Но здравый смысл взял все-таки верх над чувством голода, и Волька пролежал в постели до тех пор, пока отец не ушел на работу, а мать, еще несколько раз окликнув его для очистки совести, не отправилась на рынок.

Так прошло два часа, а выхода Волька так и не придумал.

— Была не была! — решил он тогда.— Расскажу все бабушке. Авось, вместе что-нибудь изобретем.

И, чтобы отрезать себе путь к отступлению. он тут же крикнул:

— Бабушка, а бабушка!

— Ишь ты, проснулся все-таки,— обрадовалась бабушка, котопой было скучно одной в квартире.— Иду, иду, полу-нощник.

дался еле слышный всплеск воды, и снова воцарилась полная тишина.

Беспокойное утро

Ее шаги послышались уже совсем близко, когда Волька, рассеянно взглянувший на свой аквариум, вдруг быстро подскочил к дверй и закрыл ее на ключ.

— Я скоро, бабушка, я только оденусь и сам приду в столовую,— сказал он и, чем-то очень взволнованный, подбежал к аквариуму.

В аквариуме за ночь произошли серьезные изменения, никак необ’яснимые с точки зрения естественных наук и полные поэтому таинственного смысла : население аквариума увеличилось. Вчера было семь рыбок, а сегодня стало восемь! Появилась одна новая толстая золотая рыбка, то и дело шевелившая своими пышными, ярко окрашенными плавниками. Когда изумленный Волька прильнул к толстому стеклу аквариума, ему показалось, что новая рыбка несколько раз хитро подмигнула ему из воды.

— Что за чепуха,— пробормотал озадаченный Волька и засунул руку в воду, чтобы схватить загадочную рыбку. Но она сама, сильно ударив хвостом по воде, выскочила из аквариума на пол и в мгновение ока превратилась в старика Хот-табыча.

— Уф! — сказал Хоттабыч, отряхиваясь и вытирая полой пиджака свою мокрую бороду.— Я все утро ожидаю чести выразить тебе свое почтение. Но ты не просыпался, как я ни старался тебя разбудить. И мне пришлось переночевать

аквариуме, о счастливейший Волька Ибн Алеша!

— Как тебе не стыдно издеваться надо мной,— разозлился Волька,—только в насмешку можно назвать счастливцем мальчика с бородой. Я очень, очень несчастен, дорогой старичок.

— Ах, да, я совсем забыл о твоей бороде,^-— сочувственно сказал Хоттабыч и задумался.

Минут десять они после этого шопо-том, чтобы не услышала бабушка, совещались. Затем старик возложил правую руку к себе на голову в знак подчинения воле нашего несчастного героя и исчез сквозь стенку, оставив пригорюнившегося Вольку наедине с его печальными . думами.

Почему у С. Пивораки

Ничего не произошло бы со Степаном Степановичем Пивораки, если бы он не решил в это утро совместить сразу два удовольствия: он захотел побриться, любуясь одновременно живописным видом на реку. Поэтому он придвинул столик, на котором расположил бритвенные принадлежности, к самому окну и принялся, мурлыча под нос веселую песенку, тщательно намыливать себе щеки.

А надо вам доложить, что слесарь-лекальщик Степан Степанович Пивораки, превосходный парень, неплохой общественник и большой мастер своего дела, обладал одним недостатком: он был излишне словоохотлив.

Степан Степанович уже побрился и принялся вытирать бритву, когда вдруг неожиданно рядом с ним возник неизвестно каким путем старичок в канотье ч удивительных, расшитых золотом и серебром, туфлях.

— Ты брадобрей? — сурово спросил он у опешившего Степана Степановича.

— Во-первых,— вежливо ответил ему товарищ Пивораки,— я попрошу вас не тыкать. А во-вторых, вы, очевидно, хотели сказать «парикмахер»? Нет, я не парикмахер, то есть, вернее сказать, я не црофессионал-парикмахер, хотя, с другой стороны, я могу сказать про себя, что да, я парикмахер, потому что, не будучи парикмахером, я все же...

Старик очень невежливо прервал разговорившегося Пивораки на полуслове:

— Сумеешь ли ты отлично побрить отрока, у которого ты недостоин даже целовать пыль под его стопами?

— Я бы вторично попросил вас не тыкать,— снова возмутился Степан Степанович.— Теперь не старый режим, чтобы тыкать, это при старом режиме.4.

Старик молча собрал все бритвенные принадлежности, ухватил за шиворот продолжавшего ораторствовать Степана Степановича и, не говоря худого слова, вылетел с ним через окошко в неизвестном направлении.

Спустя несколько летных минут они через окошко же влетели в знакомую нам комнату, где, пригорюнившись, сидел на своей кровати Волька Костыльков, изредка со стоном поглядывая в зеркало на свою бородатую физиономию.

— Счастье и удача сопутствуют тебе

изменился характер

во всех твоих начинаниях, о юный мой повелитель! — провозгласил торжественно старик, не выпуская из своих крепких рук пытавшегося вырваться Степана Степановича.— Я совсем было отчаялся найти тебе брадобрея, когда увидел через окошко сего болтливого мужа и спросил его, сумеет ли он побрить тебя так, как ты этого достоин. Но в это время пришел незаметно мой старый враг Иблис, положил руку на его ноздрю и вдунул ему в нос дуновение гордости, самодовольства и болтливости, и он возгордился и сказал в душе своей: «Кто в мире подобен мне в искусстве цирюльника?» И он ответил сам себе, что никто. И он сказал мне, что никто не сравнится с ним в искусстве цирюльника. А потом он начал порицать какого-то неизвестного мне старика по имени «Режим», и мне надоелэ его слушать, и я захватил его с собою, и вот он перед тобой со всеми инструментами, необходимыми для бритья.

— А теперь,— обратился он к товарищу Пивораки, выпятившему глаза на бородатого мальчика,— разложи, как это подобает, свои инструменты и побрей сего отрока так, чтобы его щеки стали гладкие как у юной девы.

— Я попросил бы не тыкать,— устала ответил гордый Степан Степанович, на вступать в продолжительную дискуссию не счел целесообразным, безропотно намылил волькины щеки, и бритва заблестела в его руке.

Справедливость требует отметить, что в его хвастовстве была большая доля правды, так как, несмотря на непрерывную дрожь в руке, он ни разу не порезал своего необычного клиента, и вскоре волькины щеки стали гладкими, как до вчерашней встречи с Гассаном Абдуррах-маном Ибн Хоттабом.

— А теперь,—- сказал старик Степану Степановичу, который буквально осунулся за последние полчаса,— сложи свои инструменты и прихоли сюда через окно завтра рано утром. Тебе придется снова побрить этого отрока, да славится его имя среди всех отроков этого города.

— Я попросил бы не тыкать,— сказал надтреснутым голосом Степан Степанович и после непродолжительного молчания добавил: — Завтра я не смогу: завтра я работаю в ночной смене.

Хоттабыч посмотрел на него так много-

значительно, что Степан Степанович еле смог выдавить из себя вопрос:

— А, извините за назойливость, как часто мне придется лазить по утрам через окошко к этому молодому товарищу?

— Пока у него не перестанет расти борода,— сурово ответил старик, и Степан Степанович с тоской подумал, что борода у этого молодого человека, очевидно, еще только начала расти и вряд ли перестанет расти до самой его смерти.

Хргда у Степана Степановича от горя подкосились ноги, он тяжело упал на стул и пролепетал:

— В такохМ случае мне придется перейти на такое предприятие, где работают в одну смену.

— Нас это не касается, — сухо ответил старик.

— Разрешите второй вопрос,— сказал тогда Степан Степанович, с трудом поворачивая язык,— может быть, лучше будет вам попробовать средство для удаления волос, которое можно будет приобрести в любой аптеке? Это избавило бы нашего молодого товарища от необходимости бриться каждый день.

— Я не завидую твоей судьбе, если ты нам врешь про это средство,— зловеще проговорил Хоттабыч, отпустил перепуганного насмерть Степана Степановича и отправился в ближайшую аптеку. Вскорости он вернулся с пакетиком.

— Мы испробуем это средство, когда Закатится солнце, о благородный отрок,— сказал он повеселевшему Вольке, который поджидал его у нод’езда, уписывая

Они через окошко влетели в комнату.

за обе щеки огромный кусок пирога с капустой... V "V

Что же касается Степана Степановича Пивораки, который уже больше не Появится в нашей глубоко правдивой Повести, то нам доподлинно известно, чТо с ним после описанных выше злоключений произошли очень большие измене* ния.

Раньше не в меру многословный* бы даже сказали, болтливый, он стал сейчас скуп на слова, и каждое из них тщательно взвешивает перед тем, как произнести.

О причинах этого перелома в его характере и образе жизни Степан Степанович никому, даже сдоей жене, так по сей ‘ день и не рассказал.

Интервью с легким водолазом

Ту ночь родители Сережи Кружкина и Жени Богорада провели на ногах. Они обзвонили по телефону всех своих знакомых, об’еэдили на такси все отделения милиции, все больницы, побывали в уголовном розыске и даже в городском морге. И все безрезультатно. Ребята как я воду канули.

Наутро директор школы вызвал к себе и лично опросил одноклассников Сережи и Жени, в том числе и Вольку Костылькова. Волька честно рассказал про вчерашнюю встречу с Женей Богорадом в кино, благоразумно умолчав, конечно, про бороду. При этом он страшно беспокоился, как бы директор или кто-ни-будь ИЗ присутствующих не обратил внимание на его щеки. Но директору было не до волькииых щек, что же касается

I взволнованного вида Вольки, то и в нем

директор не нашел ничего удивительного, так как все одноклассники пропавших были очень огорчены, а некоторые девочки даже потихоньку плакали.

| Уже школьники, задумчивые и невеселые, собирались разойтись по домам, как вдруг один мальчик вспомнил, что Сережа с Женей собирались после школы пойти купаться. И тогда все похолодели от страшной мысли. Как только она раньше не пришла им в голову?! Ну, конечно, ребята пошли купаться и утонули!

Через полчаса все наличные силы Ос-вода были брошены на розыски юных утопленников. Сотрудники спасательных станций старательно обшарили баграми всю реку в пределах черты города, но ничего, кроме двух дохлых кошек и па-5?ы синих трикотажных трусиков, не «нашли. Ни Женя, ни Сережа синих трусиков не носили. Водолазы добросовестно обходили русло реки, подолгу прощупывая омуты, и также ничего не обнаружили.

Так они и доложили своему начальнику. Начальник снял свою форменную фуражку, вытер носовым платком лоб, юспо гевший от жары и забот, и приказал продолжать поиски вплоть до наступления темноты.

Поздно вечером на реке еще виднелись темные силуэты осводовских лодок, разыскивавших Сережу и Женю.

В этот прохладный и тихий вечер не сиделось дома. Только что Волька натер свои щеки средством для удаления во-лос, и лицо действительно стало почти совсем гладким.

— Ничего, о Волька Ибн Алеша,— успокоил его Хоттабыч,— на сегодня вполне достаточно, а завтра к вечеру истечет срок малому колдовству.

— Пойдем, погуляем, что ли?—обрадовался Волька, и скоро они уже шагали вдоль берега реки.

— Что это за люди со странными головами стоят в этих утлых суденышках,—* спросил старик, указывая на осводовские лодки.

— Это легкие водолазы,— печально ответил Волька, вспомнив о своих пропавших друзьях.

— Мир с тобою, о достойный легкии водолаз,— величественно обратился Хоттабыч к одному из водолазов, высаживавшемуся из лодки на берег,— что ты разыскиваешь здесь, на дне этой прохладной реки?

— Утонули два мальчика, вот мы их и ищем,— ответил водолаз и быстренько взбежал по ступенькам в помещение спасательной станции.

— Я не имею больше вопросов, о высокочтимый легкий водолаз,-—промолвил ему вслед Хоттабыч.

Затем он вернулся к Вольке, низко ему поклонился и произнес:

— Целую землю у ног твоих, о достойнейший из учащихся неполной средней школы.

— В чем дело?

— Правильно ли я понял этого легкого водолаза, что он разыскивает двух утонувших отроков?

— Чего тут не понимать,— апатично отвечал Волька.

— И оба они твои школьные товарищи?

Волька вместо ответа молча кивнул головой.

— И один из НИХ лицом круглолиц, телом коренаст, носом курнос, и волосы его подстрижены не так, как это подобает отроку?

— Да, это Женя. У него прическа бокс. Он был большой франт,— сказал Волька и очень грустно вздохнул.

— И мы его вчера видели в кино? II он что-то тебе кричал? И ты был опечален тем, что он всем расскажет, что у те* бя выросли борода и усы?

— Да, верно. Откуда ты узнал, что я об этом подумал?

— А теперь ты боишься, что найдуг твоего приятеля Женю и он расскажет всем о твоем позоре,— продолжал старик, не отвечая на поставленный ему Полькой вопрос.— Так не бойся же этого. Можешь на меня положиться.

— Неправда! Совсем не то,— обиделся Волька.— Совсем я не этим опечален Мне, наоборот, очень грустно, что Женя утонул.

Хоттабыч с сожалением посмотрел на

Намечается

— То есть как это — в рабство?! — спросил потрясенный Волька, и старик понял, что опять что-то получилось не так, как надо.

Лицо Хоттабыча сразу приняло кислое выражение.

— Очень просто, обыкновенно, как всегда продают в рабство,— нервно огрызнулся он, бестолково утюжа рукой свою бороду.— Взял и продал в рабство.

— И Сережку ты тоже продал, несчастный ты старик?

— Вот уж кого не продавал, того не продавал. Кто это такой Сережка?

— Он тоже пропал. Женя пропал, и он пропал.

Я не знаю мальчика по имени Сережка, о приятнейшая в мире балда.

— Это кого ты назвал балдой?!—полез Волька в амбицию.

— Тебя, о Волька Ибн Алеша, ибо ты не по годам мудр,— сказал Хоттабыч, очень довольный, что ему удалось так кстати ввернуть слЬво, которое он впервые услышал от Вольки в парикмахерской.

Волька сначала захотел обидеться, но вовремя вспомнил, что обижаться ему в данном случае нужно только на самого себя. Он покраснел и, стараясь не смотреть в честные глаза старика, попросил Хоттабыча не называть его балдой, ибо он не заслуживает этого звания.

— Хвалю твою скромность, бесценный Ибн Алеша,— молвил Хоттабыч, льстиво улыбнувшись, и устало добавил:

— Не говори мне больше ничего об этом Сережке, ибо я ослаб от множества вопросов и умолкаю.

Тогда Волька сел на скамейку и заплакал от бессильной злобы. Старик всполошился: он не понял в чем дело. Робко

Вольку и, победоносно ухмыльнувшись, сказал:

— Он не утонул.

— Как не утонул?! Откуда ты это эиа-» ешь?

— Мне ли не знать? — сказал тогда, торжествуя, старик Хоттабыч.— Я подстерег его вчера, когда он выходил из кино, и продал в рабство в Индию! Пусть он там рассказывает о твоей бороде таким же рабам, как он, работающим на чайной плантации.

полет

усевшись на самый край скамейки, он умоляюще заглядывал в волькины заплаканные глаза и, еле сам удерживаясь от слез, прошептал:

— Что означает этот плач, тебя одолевший? Отвечай же, не разрывай моего сердца на куски, о юный мой господин

— Верни, пожалуйста, обратно Женю, Хоттабыч.

— Я не знаю этого Жени, о Вольк.» Ибн Алеша, но, говоря без лести, он недостоин и одной твоей слезинки.

— Нет, достоин!

— Прошу прощения, но я все же считаю, что он недостоин,— сварливо заметил Хоттабыч, и глаза его блеснули недобрым блеском.

— \\ я говорю: достоин, достоин, достоин!—Волька уткнулся головой в спинку скамейки и зарыдал вголос.

Старик Хоттабыч внимательно посмотрел на Вольку, пожевал губами и задумчиво произнес, обращаясь больше к самому себе нежели к Вольке:

— Я сам себе удивляюсь. Что бы я ни сделал, все тебе не нравится. В другое время я бы тебя давно наказал за твою строптивость. Мне для этого стоило бы лишь двинуть пальцем. А теперь я не только не наказываю тебя, но даже, наоборот, чувствую себя в чем-то виноватым. Интересно, в чем дело? Неужели в старости. Эх, старею я...

— Что ты, что ты, — Гассан Абдуррах-ман Ибн Хоттаб, ты еще очень молодо выглядишь,— сказал сквозь слезы Волька*

Действительно, старик для своих трех с лишним тысяч лет сохранился совсем1 не плохо. Ему нельзя было дать на вид больше ста, ста десяти лет... Любой из нас выглядел бы в его годы значител* но старше.

—Ну, уж ты скажешь: «очень молодо»,— самодовольно ухмыльнулся Хоттабыч и, доброжелательно взглянув на Вольку, добавил: — Нет, вернуть сюда Женю я, поверь мне, не в силах...

У Вольки снова появились слезы.

— Но, — продолжал Хоттабыч многозначительно,— если ты не возражаешь, мы можем за ним слетать.

— Слетать?! В Индию?! На чем?

—-То есть как это на чем? Конечно, на ковре-самолете. Не на птицах же нам лететь,— насмешливо отвечал старик.

— Когда можно вылететь? — осведомился Волька.

В п

В одном уголке ковра-самолета ворс был в неважном состоянии: это, наверное, постаралась моль. В остальном же ковер отлично сохранился, а что касается кистей, украшавших его, то они были совсем как новые. Вольке показалось даже, что он уже где-то видел точно такой ковер, но никак не мог вспомнить—где. Не то на квартире у Сережи, не то в учительской комнате, в школе. Впрочем, скорее всего, пожалуй, в учительской.

Старт был дан в саду при полном отсутствии публики. Хоттабыч взял Вольку За руку и поставил его рядом с собой на самой серединке ковра. Затем он вырвал три волоса из своей бороды, дунул на них и что-то зашептал, сосредоточенно закатив глаза.

Ковер выпрямился, стал плоским и твердым как лестничная площадка и стремительно рванулся вверх, увлекая на себе Хоттабыча и Вольку.

Ковер поднялся выше самых высоких деревьев, выше самых высоких домов, выше самых высоких фабричных труб и поплыл над городом, полным сияющего мерцания огней.

Вечерняя темнота окутала город, а Здесь, наверху, еще виден был багровый солнечный диск, медленно катившийся за горизонт.

Между тем ковер лег на курс, продолжая одновременно набирать высоту, и Вольке надоело стоять неподвижно. Он осторожно нагнулся и попытался сесть, поджав под себя ноги, как это сделал Хоттабыч, но это оказалось неудобным. Тогда, зажмурив глаза, чтобы побороть противное чувство головокружения, Волька уселся, свесив ноги с ковра. Так си-

И старик ответил:

— Хоть сейчас.

— Тогда не медля в полет, — сказал Волька и тут же замялся: — Вот только не знаю, как с родителями. Они будут волноваться, если я улечу, ничего им не сказав. А если скажу, то не пустят.

— Пусть это тебя не беспокоит,— отвечал старик,— я сделаю так, что они тебя ни разу не вспомнят за время нашего отсутствия.

— Ну, ты не знаешь моих родителей...

— А ты не знаешь Гассана Абдуррах-мана Ибн Хоттаба.

В полете

Сидеть было удобнее, но зато немилосердно дуло в ноги, их относило ветром в сторону, и они все время находились под острым углом к туловищу.

К этому времени ковер вошел в полосу облаков. Из-за пронизывающего тумана Волька еле мог различать контуры тела своего спутника, хотя тот сидел рядом с ним. Ковер, кисти, волькина одежда и все, находившееся в его карманах, набухло от сырости.

— У меня есть предложение,— сказад Волька, щелкая зубами.

— М-м-м? — вопросительно промычал Хоттабыч.

— Я предлагаю набрать высоту и вылететь из полосы тумана.

— С любовью и удовольствием, любезный Волька. Сколь поразительна зрелость твоего ума!

Ковер, хлюпая набухшими кистями, тяжело взмыл вверх, и вскоре над ними уже открылось чистое темносинее небо, усеянное редкими звездами, а под ними покои-^ лось белоснежное море облаков с застывшими округлыми волнами.

Теперь наши путешественники уже больше не страдали от сырости. Они теперь страдали от холода.

И все же Волька уснул. Он спал, а ковер-самолет неслышно пролетал над горами и долинами, над полями и лугами, над реками и ручейками, над колхозами и городами. Все дальше и дальше на юго-восток, все ближе и ближе к таинственной Индии, где томился в цепях юный невольник Женя Богорад.

Волька проснулся через два часа, когда еще было совсем темно. Его разбудила стужа и какой-то тихий мелодичный звон,

В конце концов одной из птиц удалось сцапать кепку•

походивший па звон ламповых хрустальных подвесок: это звенели сосульки на бороде Хоттабыча и обледеневшие кисти ковра. Вообще же весь ковер покрылся скользкой ледяной коркой. Это немедленно отразилось на летных качествах ковра и в первую очередь на скорости его полета. Кроме того теперь при самом незначительном вираже этого сказочного средства передвижения его пассажирам угрожала смертельная опасность — свалиться в пропасть. А тут еще начались бесчисленные воздушные ямы. Ковер падал со страшной высоты, нелепо вихляя и кру-

жась. Волька и Хоттабыч хватались тогда за кисти, невыносимо страдая одновременно от бортовой и килевой качки, от головокружения, от холода и, наконец, чего греха таить, просто от страха.

В довершение всего над нашими путешественниками стали настойчиво и нагло кружить какие-то очень несимпатичные птицы. Они противно орали, громко хлопали крыльями и все норовили унести кепку с волькиной головы и канотье Хоттабыча. В конце концов, одной из них удалось сцапать кепку.

Старик долго крепился, но после одной особенно глубокой воздушной ямы пал духом и робко начал:

— О отрок, подобный обрезку луны, одно дело было забросить твоего друга в Индию. Для этого потребовалось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы сосчитать до десяти. Совсем другое дело лететь на ковре-самолете. Ведь мы уже сколько летим, а пролетели едва одну пятидесятую часть пути. Так не повернуть ли нам обратно, чтобы не превратиться а кусочки льда?

— А Женя останется рабом?

— Я уже имел счастье докладывать тебе, что он недостоин одной твоей слезинки, о радость моей души.

— Нет, мы полетим вперед, хотя бы нам пришлось замерзнуть! Знаешь, я тебя просто не узнаю, старик. Как это у тебя язык поворачивается предложить оставить друга в беде?

С этими словами Волька снова уснул. Через некоторое время его разбудил Хоттабыч, посиневший от холода, но чем-то очень довольный.

— Неужели нельзя дать человеку спокойно поспать? — заворчал Волька.

Но старик восторженно крикнул:

— Я пришел к тебе с радостью, о Волька: нам незачем лететь в Индию. Ты меня можешь поздравить: я уже снова умею расколдовывать. Бессонная ночь на морозе помогла мне вспомнить, как снимать заклятия. Прикажи возвращаться обратно. о юный мой повелитель.

— А Женя?

— Не беспокойся, он вернется домой одновременно с нами или даже немного раньше.

— Ну тогда я не возражаю,— ответил Волька и снова прилег вздремнуть...

Солнце уже близилось к закату, когда продрогшие, но счастливые пассажиры ковра-самолета финишировали в том же месте, откуда они вчера вместе отправились в свой беспосадочный перелет.

— Волька, это ты? — услышали они тотчас же мальчишеский голос, доносившийся из-под старой яблони.

— Женька! Ой, Женька! Честное слово это Женя! — закричал Волька Хоттабы-чу и побежал к своему приятелю.

— Женя! Это ты?

— Я, а то кто же? Конечно, я.

— Ты из Индии?

— А то откуда! Ясное дело, из Индии.

-— Ты был рабом?

— Рабом.

— Ой, как это интересно, Женька, скорее рассказывай, что с тобой там было.

И тут же под яблоней Женя Богорад рассказал своему старинному приятелю Вольке Костылькову о своих приключениях на чайной плантации в одном из заброшенных уголков Индии. Поверьте автору на слово, что Женя вел себя там так, как надлежит вести себя в условиях жестокой эксплоатации юному пионеру.

Но автор этой глубоко правдивой повести достиг довольно преклонного возраста и ни разу не обострил своих отношений с вице-королем Индии. А рассказ Жени Богорада некоторые придирчивые иностранные дипломаты постарались бы определить как вмешательство во внутренние дела Индии — жемчужины Британской короны. Поэтому аллах с ней, с этой жемчужиной. Вернемся лучше к нашим баранам. Что с ними случилось за два дня их пленения, и чем все это дело кончилось?

А случилось с этими баранами вот что.

Опять все хорошо

Примерно в то время, когда возвращавшийся ковер-самолет был уже где-то в районе Серпухова,^ безутешные родители пропавших ребят снова собрались на квартире у Кружкиных и в тысячу первый раз обдумывали, что бы им такое еще предпринять.

Чай в стаканах давно остыл. Разговор не клеился. Иногда кто-нибудь произносил со вздохом:

— Подумать только, наш подрался’ как-то с ребятишками: они на него напали; пришел домой ободранный и ра-сцарапан-ный. А я ему говорю: «Почему это на меня не нападают мальчишки?» Не правда ли, глупо?

И снова наступала томительная тишина.

Похудевший за эти три дня Александр Никитич нервно шагал по комнате из угла в угол. Он тяжело переживал пропажу сына. Татьяна Ивановна не выдержала* наконец, и сказала:

— Знаешь, что, Саша, сходил бы ты в институт, проведал бы баранов. И для работы польза, и развлекся бы немножко.

Минут через десять после ухода товарища Кружкина раздался телефонный звонок, и Татьяна Ивановна услышала в трубке неуверенный мальчишеский голос:

— Это квартира Кружкиных?

— Да,— ответила Татьяна Ивановна,— Кружкиных. А в чем дело?

— У вас здесь нет случайно кого-нибудь из Богорадов?

— Есть. А кто их спрашивает?

— Передайте им пожалуйста, что их просит Женя.

~ Какой Женя?

— То есть как это «какой Женя»?! Обыкновенно, какой. Их сын Женя.

— Женечка, миленький, дорогой мой Женечка! — залепетала тогда Татьяна Ивановна в трубку.— Разве тыне утонул? То есть, что это я говорю! Ну, конечно, ты не утонул! Как я рада, Женечка, что ты не утонул-! А где мой Сережа?

— Не знаю,— донесся издали печальный голос,— я его сам три дня уже не видел...

Но тут подбежал побледневший от волнения Николай Никандрович и, вырвав у Татьяны Ивановны из рук трубку, Закричал страшным голосом:

— Женька, это ты?

— А то кто? Конечно, я.

— Где же ты, разбойничья твоя душа, пропадал?

— Я... я... я гостил у одного товарища... е Можайске...

— В Можайске?! — залился счастливым смехом Богорад-старший. — Ах, ты, такой-сякой, по гостям разъезжать задумал! Скажите, пожалуйста, какой мистер Пиквик! Ну, мы, Женечка, сейчас придем домой. Смотри, сиди и жди нас, не вздумай снова уезжать в свой Можайск.

Наскоро попрощавшись с еще более погрустневшей Татьяной Ивановной, Богорады помчались домой.

Как раз к этому моменту Александр Никитич входил в ворота своего института. Постепенно невеселые мысли о сыне вытеснились мечтами о молниеносной научной славе.

Но что случилось? Из хлева доносился гул человеческих голосов и громкий прерывистый лязг непей.

«Воры!» — промелькнула в мозгу Александра Никитича тревожная мысль.

Дрожащими от волнения руками он отпер двери хлева, ворвался внутрь помещения и застыл.

Бараны бесследно пропали!

Вместо баранов в стойлах металось около двух десятков мужчин, прикованных цепочками за ногу к стене.

— Па-пазвольте, — грозно закричал

тогда Александр Никитич,— а где же бараны?

—- Это мы и есть бараны,— зло ответил ему мужчина лет сорока пяти с наполовину побритым лицом.— То есть, вообще говоря, мы, конечно, не бараны, а, конечно, как вы видите, люди. А вот вы нас трое суток депжите в этих дурацких стойлах. Да снимите вы, наконец, чорг возьми, эти идиотские цепочки с наших ног!—заорал'' он без всякого перехода, и со всех стооон поднялся возмущенный гам.

— Снимите немедленно цепочку, а то я весь хлев разнесу! — покрывая все голоса, заревел человек с наполовину побритым лицом.

Ничего не понимав чий и изрядно перетрусивший Александр Никитич извлек из шкафа ключи от замков, которыми были скреплены цепи. Но в это время из самого отдаленного стойла донесся голос:

— Папа! Папочка!

— Сережа! Сынок мой милый! — закричал, не веря своему счасть?о, Александр

Никитич. И бросился тормошить и обнимать сына.

— Вот это здорово!.. Как ты сюда попал, а? Мы тебя по всему городу ищем, а ты, оказывается, здесь под самым моим носом и даже виду не показываешь!

— Я же еще третьего дня на улице прыгал вокруг тебя,— об’яснял Сережа.— Ты даже сказал тогда милиционеру, что уже давно ведешь наблюдения над этим молодым барашком, то есть надо мной. Вот я и думал, что ты меня узнал.

— Да нет же! — отвечал счастливым го* лосом Александр Никитич.— Я тогда, сказать тебе правду, здорово врал.

Но, тут же поняв, что выставляет себя перед сыном в невыгодном свете, он смущенно закашлял и сказал:

— Вот мама-то обрадуется! Побегу позвоню ей.

Так и не сняв цепочки с сережиной ноги, он побежал к выходу. Но тут притихшие было остальные пленники подняли снова такой гвалт, что Александр Никитич, торопливо произнося неуклюжие из-

Вместо баранов в стойлах металось около двух десятков мужчин, прикованных цепочками за ногу к стене.

извинения, бросился отпирать замки на цепях и, чтобы показать свою полную беспристрастность, освободил Сережу самым последним.

— Где тут у вас жалобная книга? — приставал в это время к Александру Никитичу мужчина с наполовину выбритым лицом, которого Кружкин освободил первым.— Нет, я вас категорически спрашиваю: где жалобная книга?

Он приставал до тех пор, пока товарищи по несчастью не об’яснили ему всю невыгодность его положения. Посоветовавшись немного, жертвы Хоттабыча решили дело замять и взяли друг с друга торжественные клятвы, что никто никогда никому и ни под каким видом не расскажет об удивительном их превращении из людей в баранов.

— Как ты попал в эту компанию? — спросил Александр Никитич у Сережи, когда они возвращались домой.—Ты разве тоже был в этой злосчастной парикмахерской?

— Да нет же,— отвечал Сережа, крепко держась за руку отца, — я как раз проходил мимо. Вдруг, понимаешь, слышу:

внутри парикмахерской люди прямо помирают со. смеху. Я, конечно, полез в парикмахерскую посмотреть, в чем дело. И уже сам, понимаешь, сам смеюсь. Засунул я голову в зал, смотрю, а там только два человека нормальных: Волька Костыльков и какой-то старичок в смешных туфлях. А остальные все: и мастера и остальные граждане — ну прямо на моих глазах превращались в баранов. Тут я, понимаешь, как дупак еще громче стал смеяться и в ладоши хлопать. И вдруг я слышу: что-то не тот, понимаешь, звук получается. ( Непохожий на аплодисменты. Смотрю, а у меня вместо рук копыта, и сам я уже не человек, а барашек! Только ты, пожалуйста, папа, ником^^ не рассказывай.

— Ладно, ладно, — сказал Александр Никитич.— Видишь, Сережа, во-о-он мама спешит.

Сережа бросился навстречу Татьяне Ивановне...

Как будто сговорившись, никто не напоминал Александру Никитичу про его первую и последнюю попытку добиться научной славы без упорного и добросовестного труда.

Хоттабстрой

Разумеется, на следующее утро друзья были уже в сборе.

— Будьте знакомы,—сказал официальным голосом Волька и представил Хот-табычу Сережу и Женю.

— Очень приятно,— сказали в один голос и Хоттабыч и обе его недавние жертвы.

А Хоттабыч подумал немножко, пожевал губами и добавил:

— Нет границ моему счастью познакомиться с вами. Друзья моего юного повелителя— лучшие мои друзья.

— Повелителя? — удивились Сережа и Женя.

— Да, повелителя и спасителя.

— Спасителя?—не удержались и фыркнули ребята.

— Напрасно смеетесь,— строго взглянул на них Волька,— тут ничего смешного нету.

И вкратце рассказал о всех приключениях за последние трое суток.

Ребята помолчали, подавленные необычайностью своего нового знакомого. Молчание прервал Женя:

— А знаете, товарищи, наш дом будут скоро сносить.

— Прошу прощения, превосходнейший

отрок, не скажешь ли ты мне, что значит «сносить дом»?-—пытливо осведомился Хоттабыч.

— Ну, сломают.

— А зачем, прости мне мою назойливость, будут ломать твой дом?

— То есть как «зачем»? Чтобы построить на его месте новый дом, дом-дворец. Это не только наш дом ломать будут,— добавил Женя с гордостью.— В нашем пе* реулке сразу четырнадцать домов ахнут. Заодно уже и переулок расширят. Давно пора.

— А тебе жалко дом? — сочувственно спросил старик.

— А то не жалко! Конечно, жалко, я к нему во как привык. Мы в нем одиннадцатый год живем. И ребята кругом все Знакомые...

— В таком случае,— сказал Хоттабыч, взволнованно облизывая себе губы,— не позволит ли мне мой юный повелитель драгоценнейший Волька ибн Алеша перенести эти дома в другое место, дабы сохранить их в целости и доставить этим удовольствие тебе и благородному твоему другу Жене?

— Это было бы замечательно! — сказал Женя.

Хоттабыч молча поклонился.

Около четырех часов утра два подвыпивших гражданина возвращались домой после товарищеской пирушки. Вдруг одии из них, тот, который повыше, почувствовал, что сверху ему что-то капнуло на нос. Это при совершенно безоблачном небе! Удивленный гражданин поднял свои глаза вверх, потом торопливо зажмурил их: он явно чего-то испугался, но решил не показывать вида.

— Вася, дорогой мой,— сказал он якобы равнодушным голосом,— посмотри, сделай милость, наверх...

Вася послушно посмотрел наверх, тоже испуганно заморгал глазами, тоже сделал равнодушное лицо и отвечал более или менее спокойным голосом:

“Так что я, Никитушка, ни-ничёго не вижу.

— Ну вот и хорошо,— грустно сказал Никитушка, решив, что у него галлюцинация.

— Конечно, хорошо,— не менее грустно отвечал ему Вася и подумал, что нервы у него совсем расшатались.

Именно поэтому друзья и не сознались, что видели, как по небу один за другим пронеслись четырнадцать многоэтажных домов. Под каждым домом тоненькими, еле Заметно''** усиками болтались обрывки телефонных и электрических проводов и торчали обломки водопроводных труб. Из труб еще капала вода. Одна из капель как раз и упала на нос Никитушке...

Примерно в это же время Николай Никандрович Богорад проснулся от какого-то резкого толчка, спросонок решил, что уже пора вставать, и пошел на кухню умываться. Повернул выключатель — свет*не зажегся. Решил умыться в полутьме, но вода из крана не текла.

— Что за безобразие! — возмутился он тогда и снял телефонную трубку, чтобы сообщить управдому, что сразу испортились и электричество и водопровод, но и телефон бездействовал.

Тогда Николай Никандрович решил пойти разбудить управдома, чтобы сообщить ему об этих странных авариях. Открыл двери парадного и увидел, что дом стоит не в 1-м Спасоболвановском переулке, как обычно, а в совершенно неизвестном месте, где-то за городом...

Было не больше четырех часов утра, тсогда Вольку разбудило легкое прикосновение чьей-то руки. Он недовольно хмыкнул, повернулся на другой бок и, натянув

на голову одеяло, попытался снова заснуть. Это ему, однако, не удалось, потому что неизвестно каким путем пробравшийся в комнату сильный ветер сдул с него одеяло.

Тогда Волька огорченно открыл глаза и увидел прямо над собой торжествующее лицо Хоттабыча.

— В чем дело? — сварливо спросил Волька.— Не мешай, пожалуйста, спать!

Старик сделал вид, что не заметил обиженного тона. Он важно разгладил руками свою бороду и низко-низко поклонился:

— Если ты, к искренней моей радости, чувствуешь себя здоровым, то соблаговоли встать и почтить своим присутствием 1-й Спасоболвановский переулок.

— В такую рань?! Скажи хоть, в чем дело!

— Да позволено будет мне не ответить на этот вопрос, ибо я осмелился уготовить тебе, о, Волька, скромный сюрприз.

— Ну разве что сюрприз,— сурово сказал Волька и, позевывая и потягиваясь, начал одеваться.

Спустя несколько минут они вышли из дому и зашагали по широкому пустынному тротуару. Одинокие шаги далеких пешеходов звонко раздавались в утренней тишине. Город еще спал. Румяное солнце лениво поднималось из-за крыш, расталкивая толпившиеся у горизонта желтые, розовые и оранжевые облака. Высоко а небе еле слышно гудел самолет, и его крылья на солнце тоже были розовые.

По мере приближения к 1-му Спасоболвановскому переулку Хоттабыч проявлял все большие и большие признаки волнения. Он то забегал вперед, то отставал, непрерывно утюжа свою бороду. Канотье он сдвинул на самый затылок и был теперь похож на старомодного гуляку.

Но вот они, наконец, свернули в переулок, и старик, сделав широкий гостеприимный жест, произнес:

— Соблаговоли, о, мой повелитель, осмотреть дворцы.

— Какие дворцы?—удивился Волька.— Где дворцы?

Но, сделав еще несколько шагов, он восторженно воскликнул:

— Ух, ты! Вот это здорово! Это ты сделал?

— Да, это сделал я, недостойный твой слуга,— скромно, но с достоинством ответил Хоттабыч и, с трудом сдерживая горделивую улыбку, повел Вольку в глубь переулка.

Еще полчаса тому назад левую сторону . «го загромождали четырнадцать мрачноватых серых многоэтажных домов, похожих на огромные кирпичные ящики. Сейчас нЛ их месте возвышались сверкающие громады четырех белых мраморных дворцов. Богатая колоннада украшала их фасады. На их плоских крышах зеленели пышные сады. Капельки воДы, бившей из роскошных фонтанов, играли в лучах восходящего солнца как драгоценные камни.

У входа в каждый дворец стояло по два черных великана с громадными кривыми мечами в руках. Завидев Вольку, великаны как по команде пали ниц и громоподобными голосами приветствовали его. При этом из их ртов вырвались огромные языки пламени, и Волька невольно вздрогнул.

— Да не страшится мой юный повелитель, — успокоил его Хоттабыч.—Это мирные ифриты, поставленные мной у входов для вящшей твоей славы. Они готовы служить тебе до последнего своего издыхания.

Великаны снова пали ниц и, изрыгая пламя, смиренно проревели:

— Повелевай нами, о Могучий наш господин!

— Пойдем, Хоттабыч, посмотрим твои дворцы,— сказал Волька и, перепрыгивая срязу через несколько ступенек, вошел внутрь.

—• Это не мои дворцы. Это твои дворцы,— почтительно возразил старик,следуя за Волькой, но тот не обратил на эти слова никакого внимания.

Первый дворец был целиком из драгоценного розового мрамора. Его восемь тяжелых резных дверей, изготовленных из сандалового дерева, были украшены серебряными звездами и яркоалыми рубинами. !

Второй дворец был из голубоватого мрамора. В нем было десять дверей и$ редчайшего эбенового дерева. Они были усыпаны алмазами, сапфирами и Изумрудами.

Посреди третьего дворца, самого прекрасного, был просторный бассейн, а в нем плескались золотые рыбы, каждая величиной с доброго осетра.

— Это вместо твоего маленького аквариума,— застенчиво об’яснил Хоттабыч.— Мне кажется, что только таким аквариумом ты можешь пользоваться, не роняя своего высокого достоинства.

«Д~да,— подумал про себя Волька,— по-

пробуй-ка взять в руки эдакую золотую рьгбку — без рук останешься».

— А теперь,— сказал победоносно Хот-^абыч,— окажи мне честь и окинь благосклонным взором четвертый дворец.

Они вошли в четвертый дворец, блиставший таким великолепием, что Волька ахнул:

— Да ведь это вылитый метро! Ну прямо станция «Киевский вокзал»!

— Ты еще не все видел, о благословенный Волька! — оживился тогда Хоттабыч.

С этими словами <^н вывел Вольку на улицу. Великаны взяли немедленно мечи накараул, но Хоттабыч, не обращая на них внимания, указал мальчику на полированную золотую доску, украшавшую вход во дворец. На ней были вычеканены слова, от которых Вольку сразу ударило сначала в жар, а потом в холод:

«Дворец этот прйнадлежит благороднейшему и славнейшему из отроков этого города, красавцу из красавцев, умнейшему из умных, преисполненному неисчислимых достоинств и совершенств, непоборимому и непревзойденному знатоку в географии и прочих других науках, первейшему из ныряльщиков, искуснейшему из пловцов и волейболистов* непобедимому чемпиону комнатного биллиарда всех систем,— царственному юному пионеру Вольке ибн Алеше, да славится во веки веков имя его и имя его достойных родителей/»

Такие же надписи, только покороче, были и на остальных дворцах.

— В этих надписях,—пробормотал Волька, когда он пришел в себя — маловато самокритики, но это, в конце концов, неважно, потому что вывески вообще надо заменить другими.

— Я понимаю тебя и не могу не обвинить себя в недомыслии,— смутился старик.— Конечно, надо было сделать надписи из драгоценных камней.

— Ты меня неправильно понял, милый Хоттабыч! Я хотел бы, чтобы на доске было вычеканено, что эти дворцы являются собственностью Московского коммунального хозяйства. Видишь ли, в нашей стране не принято, чтобы дворцы принадлежали частным людям, Пусть эти дворцы принадлежат МКХ.

— Я не знаю, кто такой этот Эмкаха,— произнес Хоттабыч с горечью в голосе,— к вполне допускаю, что он достойный человек. Но разве Эмкаха освободил меня из страшного заточения в бутылке? Нет,

это сделал не Эмкаха, а ты, прекраснейший отрок, и именно тебе или никому будут принадлежать эти дворцы.

— Но пойми же...

•— И не хочу понймать. Или тебе или никому!

Волька еще никогда не видел Хоттабыча таким раэ’яренным. Его лицо побагровело, глаза, казалось, метали молнии. Видно было, что старик еле удерживается, чтобы не обрушить свой гнев на мальчика.

— Значит, ты никак несогласен, о кристалл моей души?

— Конечно, нет. Зачем они мне, эти дворцы?

— Иэхх!—горестно воскликнул тогда Хоттабыч и махнул руками.

В то же мгновение дворцы расплылись в своих очертаниях, заколыхались и распаяли в воздухе, как туман, развеянный ветром. С воплями взвились вверх и исчезли великаны.

Два подвыпивших гражданина, которые

Старик Хоттабыч

На Хоттабыча было просто жалко смотреть. Он никуда не выходил и отсиживался в аквариуме, ссылаясь на то, что у него якобы разыгрался ревматизм. Конечно, это было нелепой мотивировкой, ибо глупо с ревматизмом забираться в воду.

Хоттабыч лежал на дне аквариума, лениво шевеля плавниками и вяло глотая ртом воду. Когда к аквариуму подходили Волька, Сережа или Женя, старик уплывал к задней стенке, весьма невежливо поворачиваясь к ним хвостом. По ночам, когда все в доме спали, он вылезал из воды, чтобы немножко размяться* и до утренней зари еле слышно шаркал туфлями по комнате и что-то бормотал. Хоттабыч обдумывал какое-то важное решение.

Так продолжалось несколько суток, пока, наконец, в один прекрасный день Хоттабыч не вылез из аквариума. Отжимая воду из бороды и усов, он сдержанно сказал обрадованному Вольке:

— Ты меня очень обидел, о сладчайший Волька, отказом от моего скромного подарка. Твое и мое счастье, что я обещал тебе не обижаться, в противном случае я сделал бы с тобой нечто непоправимое, о чем сам в дальнейшем весьма бы сожалел, ибо я полюбил тебя всей душой и особенно не могу не ценить прекрасное

еще не успели добраться домой, снова увидели, как по небу пронеслись четырнадцать многоэтажных домов, только на этот раз в обратном направлении.

А Николай Никандрович, который перед тем, как будить соседей, зашел на минутку к себе, чтобы накинуть пиджак, вдруг обнаружил, что в квартире горит свет. На кухне весело журчала вода из водопроводного крана.

— Что За чудеса? — поразился Бого-рад-старший. — А ну, давай посмотрим, может быть, и телефон сам собой исправился?

Недоверчиво ухмыляясь, он снял с рычажка телефонную трубку. Послышался обычный непрерывный гудок низкого тона. Телефон был в полной исправности.

Николай Никандрович посмотрел на часы. Часы показывали без четверти пять. Он подошел к окну, распахнул его настежь, высунулся из него, чтобы глотнуть свежего воздуха, и увидел, что дом снова находится на своем обычном месте.

и Мей Лань-чжи

бескорыстие твоей дружбы. Но больше ты богатства от меня и не ожидай. Я всегда буду делать все, что ты мне прикажешь, но на руки ты впредь не получишь ни одного золотого.

— Ну вот и чудесно,— отвечал Волька,— тут у меня с ребятами имеется к тебе одно* интересное предложение. Мы давно собираемся попросить тебя пойти с нами в цирк.

— С любовью и удовольствием,— сказал Хоттабыч.

И через полчаса Волька, Женя, Сережа и Хоттабыч были уже в Парке культуры и отдыха, у входа в цирк «Шапито».

Старик принципиально возражал против покупки билетов. Он попытался даже усмотреть в этом некую недооценку своего могущества.,

— Нет, вы не знаете еще Гассана Аб-дуррахмана ибн Хоттаба, — сказал он с легкой горечью и, попросив ребят подождать где-нибудь неподалеку, подошел к будке администратора, около которой гудела длинная очередь жаждущих получить контрамарку.

Время от времени из окошечка высовывалась взъерошенная голова администратора. Он сердито кричал:

— Напрасно дожидаетесь, граждане,

контрамарок нет и не будет: цирк набит доотказу!

Но очередь не двигалась с места, и администратор всердцах с треском захлопывал окошечко.

Хоттабыч в очередь не полез, а, встав в сторонке, что-то зашептал, сосредоточенно глядя в стенку, по ту сторону которой притаился администратор. Он глядел так, не моргая глазами, до тех пор, пока из окошечка не высунулся администратор с белым листочком бумаги в руке.

— Кто здесь товарищ Хотапченко?— выкрикнул он с заговорщическим видом.

— Я тот человек, которого ты ищешь,— сказал старик с достоинством и только успел взять в руки контрамарку, как окошечко с шумом захлопнулось, чуть не прищемив ему пальцы.

— Безобразие! — заволновались тогда в очереди.— Тут люди ожидают с шести часов вечера! Сами говорят, что не будет пропусков, и сами же выдают без очереди!

Администратор не вытерпел, открыл окошко, выкрикнул из него:

— Товарищ Хотапченко — командировочный!

И снова захлопнул окошко, на сей раз уже окончательно.

Хоттабыч с ребятами вошли в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп.

В одной из лож, около самой арены, было как раз четыре свободных стула, но Хоттабыч категорически отказался занять эти места.

— Я не могу согласиться,— сказал он важно,— чтобы хоть кто-нибудь в этом помещении сидел выше меня и моих глубоко чтимых друзей. Это было бы ниже вашего и моего достоинства.

Спорить со стариком было совершенно бесполезно, и ребята, скрепя сердце, уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра.

Вскоре выбежали униформисты в ярких, расшитых золотом ливреях и выстроились по обе стороны выхода на арену. Шпрех-шталмейстер зычным голосом об’явил начало представления, и «первым номером обширной программы» выехала на арену наездница, вся усеянная блестками, как елочный дед-мороз.

— Ну как, нравится? — спросил Волька у Хоттабыча.

— Не лишено интереса и для глаз приятно,— осторожно ответил старик.

За наездницей последовали акробаты, за

акробатами — клоуны, за клоунами—дрессированные собачки, вызвавшие сдержанное одобрение Хоттабыча, за собачками — жонглеры и прыгуны. На прыгунах закончилось первое отделение, и наши друзья пошли погулять.

Когда после сигнала все снова уселись по своим местам, к Хоттабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике, с большим подносом в руках.

— Эскимо не потребуется? — спросила она у старика, и тот в свою очередь вопросительно посмотрел на Вальку.

— Возьми, Хоттабыч: это очень вкусно. Попробуй.

Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. Он угостил ребят и купил себе еще одну порцию, потом еттте одну и, наконец, разохотившись, откупил у обомлевшей продавщицы сразу все наличие эскимо — сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью пакетика с мороженым. Девушка обещала потом придти за подносом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на своего удивительного покупателя.

— Ого! — сказал Женька и подмигнул своим приятелям.— Старик дорвался-таки до эскимо.

В каких-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все сорок три порции. Он ел эскимо как огурцы, сразу откусывая большие куски. Последний кусок он проглотил как раз в тот момент, когда в цирке снова Зажглись все огни и шпрехшталмейстер, выйдя на середину арены, торжественно провозгласил:

— Мировой... комбинированный... аттракцион!.. Китайский артист Мей Лань-чжи.

Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел немолодой уже китаец в расшитом золотыми драконами синем халате. Это и был Мей Лань-чжи.

Пока его ассистент раскладывал на маленьком столике все, что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться. При улыбке у него ярко поблескивал во рту золотой зуб.

— Замечательно!—прошептал завистливо Хоттабыч.

— Что замечательно? — спросил его Волька, продолжая аплодировать.

— Замечательно, когда у человека растут золотые зубы.

— Ты думаешь? — рассеянно спросил Волька, внимательно следя за начавшимся номером.

— Я убежден в этом,— ответил Хоттабыч.— Это очень красиво и богато.

Мей Лань-чжи кончил свой первый номер.

— Ну как, знаменито? — спросил Волька у Сережи таким тоном, как будто это он сам проделал этот фокус.

— Спрашиваешь! — восторженно ответил Сережа, и Волька тут же громко вскрикнул от удивления: у Сережи оказался полный рот золотых зубов.

— Ой, Волька, что я тебе скажу,— прошептал в то же время Сережа.— Ты только не пугайся: у тебя все зубы стали золотые.

— Ребята, не трепитесь и не мешайте смотреть,— вмешался в разговор Женя Богорад, и приятели увидели, что и у него во рту блестели тридцать два золотых зуба.

— Это, наверное, работа Хоттабыча,— сказал с тоской Волька.

И действительно, старик, прислушивавшийся к их разговору, утвердительно кивнул головой и простодушно улыбнулся, открыв при этом в свою очередь два ряда крупных ЗОЛОТЫХ зубов.

— Даже у Сулеймана ибн Дауда — мир с ними обоими — не было во рту такой роскоши! — хвастливо сказал он.— Только не благодарите меня. Я уверяю вас: вы достойны -этого небольшого сюрприза с моей стороны.

— Да мы тебя и не благодарим,— сердито возразил ему Женя, но Волька, испугавшись, как бы старик не разгневался, дернул Женю за руку.

— Понимаешь ли, Хоттабыч,— начал он дипломатично,— это будет слишком бросаться в глаза, если сразу у всех нас четырех, сидящих рядом, все зубы окажутся золотые. На ну все будут смотреть, и мы будем очень стесняться.

— И не подумаю стесняться,— сказал Хоттабыч.

— Да, но вот нам все-таки будет как* то не по себе. Мы будем так стесняться, что у нас пропадет все удовольствие от цирка.

— Ну, и что же? — спросил нетерпеливо Хоттабыч.

’— Так вот мы все тебя просим, чтобы до тех пор, пока мы вернемся домой, у нас были во рту обычные костяные зубы.

— Восхищаюсь вашей скромностью, о юные мои друзья! — сказал немного обиженно старик, и ребята с облегчением почувствовали, что зубы у них во рту по-

теряли свой металлический привкус и приобрели прежний вид.

— А когда вернемся домой, они снова станут золотые? — с беспокойством спросил Женя.

Волька раздраженно ответил:

— Ладно, потом увидим, может, старик про них позабудет.

И он с увлечением принялся смотреть на головокружительные фокусы Мей Лань-чжи и хлопать ''вместе со всеми зрителями, когда тот из совершенно пустого ящика вытащил сначала голубя, потом курицу и, наконец, мохнатого веселого пуделя.

Только один человек сердито, не выражая никаких признаков одобрения, смотрел на фокусника. Это был Хоттабыч.

Ему было очень обидно, что фокуснику хлопали по всякому пустяковому поводу, а он, проделавший со времени освобождения из бутылки столько чудес, ни разу не услышал не только аплодисментов, но и ни одного искреннего слова одобрения.

Поэтому, когда снова раздались аплодисменты и китаец, перед тем как перейти к следующему номеру, начал раскланиваться во все стороны, Гасеан Абдуррах-ман ибн Хоттаб, не взирая на протесты зрителей, полез через их головы на арену. Мей Лань-чжи как раз в это время начал самый эффектный из своих номеров.

Прежде всего фокусник зажег несколько очень длинных разноцветных лент и запихал их в горящем виде себе в рот. Потом он взял в руки большую, ярко раскрашенную миску с каким-то веществом, похожим на очень мелкие древесные опилки. Доотказу набив себе рот этими опилками, Мей Лань-чжи стал быстро размахивать перед собой красивым большим веером. Сначала опилки во рту затлели, потом появился небольшой дымок, и, наконец, когда в цирке, по заранее разработанному плану, погасили электричество, все увидели, как в темноте изо рта знаменитого фокусника посыпались тысячи искр и даже показалось небольшое пламя.

Казалось, что цирк обрушится от взрыва аплодисментов. И тогда среди бури рукоплесканий и криков «браво» раздался вдруг возмущенный голос старика Хоттабыча.

— Вас обманывают! — опал он, надрываясь. — Вас нагло обманывает этот старый бездельник! Это никакие не чудеса! Это обыкновенная ловкость рук!

— Вот это «рыжий»!—восхищенно вос-кликнул кто-то из публики.— За-ме-ча-тельный «рыжий»! Браво, «рыжий»!—закричал он, и все зрители, кроме Вольки и обоих его друзей, дружно зааплодировали Хоттабычу.

Старик не понимал, о каком «рыжем» ему кричат, и иронически продолжал:

— Разве это чудеса?! Ха-ха!

Он отодвинул оторопевшего фокусника в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких,

И китаец — ассистент несчастного Мей Лань-чжи,— и разно* образный его реквизит, и молодцеватые униформисты, и даж* часть публики — все это в одно мгновенье взвилось вверх.

что по цирку сразу пронесся явственный эапах серы.

С улыбкой выслушав вызванные этим аплодисменты, Хоттабыч схвагил Мей Лань-чжи за шиворот и меньше чем в одну минуту превратил его последовательно в кролика, осла, носорога и бочку с водой.

Потом он вернул несчастного фокусника в его обычное состояние, но только для того, чтобы тут же разодрать пополам вдоль туловища. Обе половинки немедленно разошлись в разные стороны, смешно подскакивая каждая на своей единственной ноге. Когда, проделав полный к^уг по манежу, они послушно вернулись к Хоттабычу, он срастил их вместе и, схватив возрожденного Мей Лань-чжи за локотки, подбросил его высоко, под самый купол цирка, где тот и пропал бесследно.

С публикой творилось нечто невообразимое, люди хлопали в ладоши, топали ногами, стучали палками, вопили истошными голосами: «Браво!», «Бис!», «Изумительно!», «Я таких фокусов сроду не видал!» и многое другое, чего нельзя было разобрать в поднявшемся невероятном шуме и гаме.

— Это — еще не все!— кричал страшным, громовым голосом Хоттабыч, разгоряченный всеобщихм одобрением, и стал вытаскивать из-под полы своего пиджака целые табуны разномастных лошадей.

Лошади испуганно ржали, били копытами, мотали головами, развевая свои роскошные шелковистые гривы. Потом по мановению руки Хоттабыча лошади пропали и из-под полы пиджака выскочили один за другим, грозно рыча, четыре огромных берберийских льва и, несколько раз пробежавшись вокруг арены, исчезли.

г В это время в действие вмешались двое молодых людей. По приглашению администрации они еще в начале представления вышли на арену, чтобы следить за фокусником. На этом основании они уже считали себя специалистами циркового дела и тонкими знатоками черной и белой магии.

Один из них развязно подбежал к Хот-табычу и с возгласом «Я, кажется, понимаю, в чем дело!» попытался залезть к нему под пиджак, но тут же бесследно исчез под гром аплодисментов ревевшей от восторга публики. Такая же бесславная участь постигла и второго развязного молодого человека.

Дальше Хоттабыч действовал уже под сплошные и непрерывные рукоплескания.

Вот он махнул руками, и все, что было на арене: и китаец — ассистент несчастного Мей Лань-чжи,— и разнообразный многочисленный его реквизит, и нарядные молодцеватые униформисты, и даже часть публики — все это в одно мгновенье взвилось вверх и, проделав несколько прощальных кругов над восхищенными зрителями, растаяло в воздухе.

Тридцать три оркестранта вдруг сгрудились в одну кучу и огромным комом скатились со своей площадки на арену. Этот ком катился по барьеру, поспешно уменьшаясь в своем об’еме, пока, наконец, не достиг величины горошины. Тогда Хоттабыч поднял его, положил себе в правое ухо, и из уха понеслись сильно приглушенные бравурные звуки марша.

Затем старик, который еле держался на ногах от возбуждения, как-то по-особому щелкнул сразу пальцами обеих рук, и все Зрители, один за другим, стали со свистом срываться со своих мест и пропадать где-то далеко под куполом.

И вот, наконец, в опустевшем цирке остались только четыре человека: Хоттабыч, устало присевший на барьере арены, и Волька со своими приятелями, скатившиеся кубарем со своих мест к ста* рику на арену.

— Ну, как? — вяло спросил Хоттабыч, с трудом приподнимая голову и глядя на ребят странными, помутневшими глазами.— Это вам не Мей Лань-чжи? А?

— Куда этому жалкому фокуснику до тебя! — отвечал Волька, сердито моргая своим друзьям, которые все порывались попросить о чем-то старика.

— А какие были рукоплескания! — с удовольствием вспоминал Хоттабыч.

— Еще бы! А ты мог бы вернуть всех на прежние места, чтобы все было так, как было раньше? Это, наверное, очень трудно?

— Нет, нетрудно. То есть для меня, конечно, нетрудно,—горделиво отвечал еле слышным голосом Хоттабыч, поблескивая Золотыми зубами.

Из уст ребят вырвался вздох облегчения.

— А мне почему-то кажется, что тебе это чудо не подсилу,— коварно сказал Волька, явно подзадаривая старика.

— Подсилу, но я что-то очень устал.

— Ну вот, я и говорил, что тебе не подсилу.

Вместо ответа Хоттабыч приподнялся на ноги, вырвал у себя из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное слово, вроде «лехододиликраскало», и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену.

Тотчае же из-под купола со свистом примчались и расселись согласно купленным билетом беспредельно счастливые зрители. На манеже как из-под земли выросли Мей Лань-чжи со своим ассистентом и реквизитом и униформисты во главе со своим бравым шпрехшталмейстером.

Оркестр горошинкой выкатился из правого уха Хоттабыча, быстро вырос в огромный ком человеческих тел, сам по себе, вопреки закону земного притяжения, покатился наверх, на свою площадку, рассыпался там на тридцать три отдельных человека, расселся по своим местам и грянул туш.

Крики восторга, гром аплодисментов, казалось, разнесут сейчас помещение цирка на куски.

— Разрешите, граждане, попрошу вас пропустить,— проталкивался к Хоттабычу сквозь тесно обступившую его восторженную толпу худощавый человек в больших круглых роговых очках. — Я... из Управления госцирков... очень прошу вас (уфф!) в кабинет директора цирка... нам нужно экстренно (уфф! УФФО переговорить с вами об ангажементе... турнэ по СССР!.. Согласны (уфф!) на любое ваше условие...

— Оставьте старика в покое! — сказал с досадой Волька.— Вы разве не видите? Он болен, у него повышенная температура.

Действительно, у Хоттабыча был сильный жар. ^тарнк об’елся мороженым.

Больница под кроватью

Тот, кто никогда не возился с заболевшим джином, не может даже себе представить, какое это утомительное и хлопотливое дело.

Прежде всего, возникает вопрос: где его держать? В больницу его не положишь, и дома на виду его тоже держать нельзя.

Во-вторых, как его лечить? Медицина рассчитана на лечение людей. При лечении джинов медицина бессильна.

В-третьих, заразны ли для людей болезни джинов?

Все эти три вопроса были тщательно обсуждены ребятами, когда они на такси увозили бредившего Хоттабыча из цирка.

Было решено: во-первых, Хоттабыча в больницу не везти, а держать его со всеми возможными удобствами у Вольки под кроватью, предварительно предложив ему для безопасности сделаться невидимым; во-вторых, лечить его, как лечат людей от простуды: давать на ночь аспирин, поить чаем с малиновым вареньем, чтобы хорошенько пропотел; в-третьих, что болезни джинов людям, очевидно, не передаются.

К счастью, дома никого не было, и Хоттабыча удалось спокойно уложить на его обычное место под кроватью. Женька с Сережей побежали за аспирином и малиновым вареньем, а Волька пошел на кухню подогреть чай.

— Ну вот и чай готов,— весело сказал он через пять минут, возвращаясь из кухни с кипящим чайником в руке.— Будем пить чай, старина? А?

Ответа не последовало.

— Умер!—-ужаснулся Волька и вдруг почувствовал, что несмотря на все неприятности, которые уже успел доставить Хоттабыч, ему будет очень жалко, если старик умрет.

— Хоттабыч, миленький,—залепетал он и, став на коленки, полез под кровать.

Но старика под кроватью не оказалось.

В это время ввалились Женька и Сережа, с шумом волоча за собой Хоттабыча. Старик упирался и бормотал себе под нос что-то несвязное.

— Вот чудак! Нет, ты подумай только, что,за чудак! — возмущенно орал на всю квартиру Женя, помогая укладывать больного на место.—Возвращаемся это мы сюда, смотрим, а Хоттабыч-то твой стоит на углу с мешком золота и все норовит всучить его прохожим. Я у него спрашиваю...

— Нет, это я у него спрашиваю,— вмешался Сережа.

— Мы оба спрашиваем у него: «Что ты делаешь здесь, на улице, с повышенной температурой?!» А он мне отвечает...

— Нет, это он мне отвечает,— снова вмешался Сережа.

— А он нам отвечает: «Я, мол, чувствую приближение смерти. Я, мол, хочу по этому случаю раздать милостыню». Тут я ему и говорю: «Чудак ты, чудак, кому же ты собираешься раздавать милостыню, раз у нас нищих уже давным-давно нет?» А он тогда мне...

— Нам,— поправил Сережа.

— А он тогда мне,— продолжал Женька раздраженно.— А он тогда мне и говорит: «В таком случае я пошел домой». Вот мы его и привели. Лежи, лежи, старичок, поправляйся.

Хоттабычу дали лошадиную дозу аспирина, скормили ему с чаем всю банку малинового варенья и, укутав получше, уложили спать.

Старик полежал некоторое время спокойно, но вдруг заволновался и собрался вставать, чтобы пойти к покойному Сулейману ибн Дауду извиняться за какие-то давнишние обиды. Потом он заплакал и стал просить Вольку, чтобы тот сбегал в Индийский океан, разыскал там на дне медный кувшин, в котором заточен его дорогой братик Омар ибн Хоттаб, освободил его из заточения и привел сюда.

— Мы бы так чудно зажили здесь все вместе,— бормотал он в бреду, заливаясь горючими слезами.

Через полчаса старик пришел в сознание и слабым голосом сказал из-под кровати:

— О, юные мои друзья, вы не можете себе вообразить даже, как я вам благодарен за вашу любовь и дорогое ваше внимание. Окажите мне, прошу вас, еще одну услугу: завяжите мне покрепче руки, а то я во время горячки такое наколдую, что потом и сам уже ничего не смогу поделать.

Старика связали, и он моментально заснул как* убитый.

Наутро Хоттабыч проснулся совершенно здоровым.

— Вот что значит вовремя поданная медицинская помощь! — удовлетворенно сказал Женя и твердо решил по окончании школы поступить учиться на медицинский факультет.

— Вот чудак! Нет, ты подумай только, что за чудак! — возмущённо_л на всю квартиру Женя, помогая укладывать больного на место. — Возвращаемся это мы сюда, смотрим, а Хоттабыч-то твой стоит на углу с мешком золота и всё норовит всучить его прохожим. Я у него спрашиваю...

— Нет, это я у него спрашиваю, — вмешался Серёжа.

— Мы оба спрашиваем у него: «Что ты делаешь здесь, на улице, с повышенной температурой?!» А он мне отвечает...

— Нет, это он мне отвечает, — снова вмешался Серёжа.

— А он нам отвечает: «Я, мол, чувствую приближение смерти. Я, мол, у по этому случаю раздать милостыню». Тут я ему и говорю: «Чудак ты, 1к, кому же ты собираешься раздавать милостыню, раз у нас нищих давным-давно нет?» А он тогда мне...

— Нам, — поправил Серёжа.

— А он тогда мне, — продолжал Женька раздражённо, — а он тогда и говорит: «В таком случае я пошёл домой». Вот мы его и привели, и, лежи, старичок, поправляйся.

Хоттабычу дали лошадиную дозу аспирина, скормили ему с чаем банку малинового варенья и, укутав получше, уложили спать.

Старик полежал некоторое время спокойно, но вдруг заволновал-собрался вставать, чтобы пойти к покойному Сулейману ибн Дау-звиняться за какие-то давнишние обиды. Потом он заплакал и стал сить Вольку, чтобы тот сбегал в Индийский океан, разыскал там на медный кувшин, в котором заточён его дорогой братик Омар ибн габ, освободил его из заточения и привёл сюда.

— Мы бы так чудно зажили здесь все вместе, — бормотал он в бреду, [ваясь горючими слезами.

Через полчаса старик пришёл в сознание и слабым голосом сказал од кровати:

— О юные мои друзья, вы не можете себе вообразить даже, как я вам одарен за вашу любовь и дорогое ваше внимание. Окажите мне, про-ас, ещё одну услугу: завяжите мне покрепче руки, а то я во время го-си такое наколдую, что потом и сам уже ничего не смогу поделать. Старика связали, и он моментально заснул как убитый.

Наутро Хоттабыч проснулся совершенно здоровым.

— Вот что значит вовремя поданная медицинская помощь! — удовлетворённо сказал Женя и твёрдо решил по окончании школы поступить учиться на медицинский факультет.

РОКОВАЯ СТРАСТЬ ХОТАБЫЧА

— Возможны осадки, — заявил Серёжа авторитетно.

Он только что ввалился в Волькину комнату. Волька и Женя тихо беседовали с Хоттабычем, который продолжал нежиться под кроватью.

Вскоре действительно всё небо покрылось тучами и заморосил противный, не по сезону холодный дождик.

— Может быть, послушаем? — спросил Волька, небрежно кивнув на новенький радиоприёмник — подарок родителей за успешный переход в 6-й класс, и с видимым удовольствием включил радио.

Мощные звуки симфонического оркестра заполнили комнату.

Удивлённый Хоттабыч высунул свою голову из-под кровати и спросил:

— Где находится это множество людей, столь сладостно играющих на различных музыкальных инструментах?

— Ах да! — обрадовался Женя. — Ведь Хоттабыч не знает радио!

Добрых два часа ребята наслаждались, наблюдая за Хоттабычем.

Старик был совершенно потрясён достижениями радиотехники. Волька ловил для него Владивосток и Анкару, Тбилиси и Лондон, Киев и Париж. Из рупора послушно вылетали звуки песен, гремели марши, доносились речи на самых разнообразных языках.

Потом ребятам наскучило радио. Они ушли на улицу, оставив очарованного Хоттабыча у приёмника.

Именно к этому времени относится таинственная история, по сей день не разгаданная в семействе Костыльковых. Волькина бабушка пришла выключить приёмник и услышала в совершенно пустой комнате чьё-то стариковское покашливанье. Затем она увидела, как сама по себе передвигается по шкале приёмника воронёная стрелка вариометра.

Перепуганная насмерть старушка решила не дотрагиваться до приёмника, а бежать за Волькой. Она поймала его у автобусной остановки. Волька страшно заволновался, сказал, что он совершенствует радиоприёмник, автоматизирует его и просит родителям об этом не рассказывать, потому что он готовит для них сюрприз. Отнюдь не успокоенная его словами, бабушка всё же обещала хранить тайну. До вечера она с трепетом прислушивалась, как в совершенно пустой комнате изредка раздавался странный стариковский голос.

В этот день приёмник не отдыхал ни одной минуты. Около двух часов ночи, правда, рупор замолк. Но оказалось, что старик просто забыл, как принимать Лондон. Он разбудил Вольку, расспросил его и снова приблизился к приёмнику...

Случилось непоправимое: старик Хоттабыч до самозабвения увлёкся радио...

Если кто-нибудь из читателей этой глубоко правдивой повести, проходя в Москве по улице Разина, заглянет в приёмную Главсевморпути*, то среди многих десятков граждан, мечтающих о командировке в Арктику, он увидит старичка в твёрдой соломенной шляпе канотье и вышитых золотом и серебром туфлях. Это старик Хоттабыч, который, несмотря на все свои старания, никак не может устроиться радистом на какую-нибудь из полярных станций.

Уже один его внешний вид — большая седая борода, а следовательно, и бесспорно почтенный возраст — является серьёзным препятствием на пути к реализации его мечты. Но ещё безнадёжнее становится его положение, когда он начинает заполнять анкету.

На вопрос о своей профессии до революции 1917 года он правдиво пишет: «Злой дух». На вопрос о возрасте — «3732 года и 5 месяцев», на вопрос о семье он простодушно отвечает: «Имею брата Омара Хоттабовича, который находится где-то на дне не то Средиземного моря, не то Индийского океана в медном сосуде» — и так далее и тому подобное.

Прочитав анкету, все решают, что он сумасшедший, хотя читатели нашей повести знают, что старик пишет сущую правду.

Если кто-нибудь сумеет разъяснить это недоразумение и поможет Хоттабычу стать радистом на любой из полярных станций, то старик ему будет очень обязан и заранее обещает оказать не меньшие знаки благодарности, чем он оказал Вольке Костылькову, когда тот освободил его из замшелой глиняной бутылки, покоившейся несколько тысяч лет на дне реки.

— Ну, что за . чепуха! — ответил за перегородкой отец* — Парню уже тринадцать лет. Пускай встает и помогает складывать вещи... У него уже скоро борода ра-сти начнет, а ты все: ребенок, ребенок...

Складывать вещи! Как он мог это забыть?!

Волька • моментально, сбросил с себя одеяло/и стал торопливо иатагирать штаны; Как он мог забыть! Такой день!

Семья Костыльковых переезжала сегодня, на новую квартиру. Еще накануне вечерея почти все веши были запакованы.

Не успели напиться чаю. как в квартиру постучались. Двое грузчиков ргароао распахнули обе половники двери и зычными голоегши спросили: '' . ~

У. Можно начинать?

— Пожалуйста, — ответили одновременно мать и бабушка и страшно засуетились.

Волька торжественно вынес на улицу к фургону диванные валики и спинку.

— Переезжаете? — опросил у него Сережа Кружкия, веселый паренек с черными хитрыми глазами.

— Переезжаем, — сухо ответил Волька с таким видом, как будто он переезжал с кваршры на квартиру каждую шестидневку и будто в этом не было для него ничего удивительного.

Подошел дворник Степаныч, глубокомысленно свернул цыгарку я неожиданно завел с Волькой солидный разговор, как равный с равным. У мальчика от гордости и счастья слегка закружилась голова. Он с уважением отозвался о сложности дворницкой профессии, потом набрался духу и пригласил Стеланыча в гости на но-бую квартиру. Дворник сказал мерси. Словом. налаживалась серьезная я положительная беседа двух мужчин, когда вдруг из квартиры раздался раздраженный голос матеря:

— Волыса, Волька! Ну куда девался этот несносный ребенок? х

И все разом пошло прахом. Дворник, очевидно, устыдившись малолетства своего собеседника, еле кивнул ему головой и принялся с ожесточением подлетать улицу. Ребята сделали вид, будто безумно увлеклись слепым щенком, которого еще три дня геведомо откуда приволок на бечевке Сережа. А Волька. понурив голову, пошел в опустешутэ квартиру, в которой сиротливо валялись обрывюи старых газет и грязные пузырьки из-под лекарств.

— Наконец-то! — накинулась на него мать. — Бери твой знаменитый аквариум и срочно влезай в фургон. Будешь там сидеть на диване и держать аквариум в руках. Болыпе девать его некуда. Только смотри, не расплескай воду на диван...

2. ТАИНСТВЕННАЯ БУТЫЛКА

Наконец, фургон, скрипя, остановился ? подъезда их нового дома. Грузчики ловко я быстро перетащили вещи в квартиру и уехали в бодро дребезжавшем фургоне.

Отец, кое-как расставив вещи, сказал:

— Остальное доделаем после работы.

И ушел на завод.

Мша совместно с бабушкой принялись распаковывать посуду, а Волька решил тем временем обновить речку. Правда, отец предупредил, чтобы Волька без него не смел ходить купаться, потому что тут етралкно глубоко,, но Волыса быстро нашел для себя оправдание. /V

— Мне необходимо выкупаться, — решил он, — чтобы была свежая голова. Как это я могу явиться — на испытания с несвежей головой?

Это большое удобство, когда речка недалеко от дома. Волька сказал ламе, что пойдет нЯГберег готовиться по географии. Прибежав к речке, он первым делом раз. делся и бросился в воду. Шел одиннадцатый чаю, и на берегу не было ни одного человека. В этом обстоятельстве были свои. хорошие и плохие — стороны. Хорошо было то, что никто не мог ему помешать выкупаться и хорошо поплавать. Обидно было, что по той же причине никто не мог восторгаться тем, как красиво и л''егко .Волька плавает и, в особенности, как он замет чательио ныряет.. . ^

‘ Волька наплавался и нанырялся до того, что буквально пбеинел. Он уж совсем было вылез из воды, но передумал и решил еще раз нырнуть.

И вот в тот самый момент, когда он уже собирался подняться на поверхность; его рука вдруг нащупала на дне реке какой-то продолговатый предмет. Он схватил его и вынырнул у самого берега. В его руках была скользкая, замшевая глиняная бутылка очень страдной фермы. Ее горлышко было наглухо замазано каким-то смолистым веществом, на котором было выдавлено что-то. отдаленно напоминавшее печать.

Волька прикинул бутылку на вес. Бутылка была тяжелая, и Волька обмер. «Клад!» — мгновенно пронеслось у него в мозгу. — «Клал со старинными золотыми монетами. Вот это здорово!».

Наспех одевшись, он помчался домой, чтобы в укромном уголке распечатать бутылку.

Когда Волька добежал до дому, в его голове уже окончательно сложилась заметка, которая завтра появится во всех газетах. Он даже придумал название. Она должна была называться: «Честный посту, пок». Текст ее. должен был быть примерно такой;

«Вчера в 24-е отделение милиции явился пионер Володя Костыльков и вручил дежурному клад из старинных золотых монет, найденный им на дне реки. По сведениям из достоверных источников, Володя Костыльков — прекрасный ныряльщик».

ВоЛька вбежал в квартиру и, проскользнув мимо кухни, где мама с бабушкой готовили обед, юркнул в комнату и прежде всего запер на ключ дверь. Затем вытащил из кармана перочинный нож и, дрожа от волнения, соскреб печать с горлышка бутылки.

В то же мгновение вся комната наполнилась едким черным дымом и что-то вроде бесшумного взрыва большой силы под--бросило его к потолку, где он и повис, зацепившись штанами за ламповый крюк.

3, СТАРИК ХОТТАБЫЧ

Это может показаться странным, но первым чувством, охватившим нашего героя, когда он очутился в столь неудобном положении, было не чувство удивления, а сильное разочарование. Было совершенно очевидно, что заметке «Честный посту нов» не суждено появиться на страницах газет ни завтра, ни послезавтра. Потом на одно Мгновение Вольку охватило вдруг опасение за свои штата. Новые штаны, в которых он должен был пойти сегодня на испытание, безнадежно порвались, и еще неизвестно, как он сможет вое это дело объяснить родителям.

^ Но оба эти чувства уступили место чувству глубокого недоумения. И в самом деле, что такое произошло с ним? Что оказалось вместо клада в диковинной бутылке?

Пока Волька пытался, раскачиваясь на крюке, придумать мало-мальски правдоподобное об’яенение всему приключившемуся, дым в комнате понемножку рассеялся, и Волька вдруг увидел, что в комнате кроме него находится еще одно живое существо. Это был тощий старик с бородой по пояс, в роскошной шелковой чалме, в таких же кафтане и шароварах и необыкновенно вычурных сафьяновых туфлях.

— Апчхи! — оглушительно чихнул неизвестный старик и дал ниц. — Привет., ствую тебя, о, прекрасный и мУдрый отрок..

—-1 Вы иллюзионист из цирка? — догадался Волька, с любопытством оглядывая сверху незнакомцу

— Нет, пошгатель мой. —■ продолжал старик, оставаясь в том же соложении и немилосердно чихая. — Я не иллюзионист из цщжа. Знай же, о, благословеннейший из прекрасных, что я Г ас-сан Абдурахман ион Хоттаб, или, по-ваше-му, Гассан Абдурахман Хоггабович. И случилась со мной, алчхи, удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз, послужила''бы налипанием для поучающихся. Я, несчастный джин, ослушался Сулеймана. ибн Дауда (мир с ними обоими!). Я и брат мой —Омар Хот-табович. И Сулейман прислал за наши своего визиря Асафа ибн Барахию, и названный Асаф привел нас насильно, введя меня и брата моего в унижение против нашей воли. И Сулейман ибн Дауд (мир с ними обоими!) приказал принести два сосуда: один мевды& а другой глиняный, и заточил меня в глиняном сосуде, а брата моего. Омара Хоттзбовича, в медном: запечатал он" оба сосуда, оттиснув на них величайшее я? пен Аллаха, а потом отдал приказ джинам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня в реку, из которой ты. о, благословенный спаситель мой, апчхи. апчхи, извлек меня. Да продлятся дни твои, о..* Извиняюсь, как твое имя, отрок? ''

— Меня зовут Волька, — ответил наш герой, продолжая раскачиваться шит" потолком.

— А имя отца твоего, да будет он благословен во веки веков!

•—г- Папу моего зовут Алеша.

—г Так знай же, о, превосходнейший из отроков, звезда сердца моего. Волька ибн Алеша, что я буду делать впредь все, что ты мне прикажешь, ибо ты меня спас из страшного заточения и я твой. раб.

— Почему ты тав чихаешь? — осведомился ни с того, ни с сего Волька.

Несколько тысяч лет, проведенных в сырости, без благодатно^. * солнечного света, в глубинах, вод. наградили меня, недостойного твоего слугу, хроническим насморком. Но все это сущая чепуха. Повелевай мной, о, Мой юный господин! — с жаром закончил Гассан Абдурадмаа * ибн Хоттаб. задрав вверх голову, но продолжая оставаться на кбленях/ 4 —

— Я желаю немедленно очутиться на полу, — неуверенно промолвил Волька. И в то же мгновение он оказался внизу, рядом со стариком Хотгабычем. .Первым делом Волька схватился за штаны. Штаны был» абсолютно целы. . ♦.-** —

Начинались чудеса.

4- ИСПЫТАНИЕ ПО ГЕОГРАФИИ.

— Повелевай шок». — продолжал старик Хоттабыч, глядя на Вольку преданными ''собачьими глазами. — Нет ли V тебя какого-нибудь горя, о. Волька ион Алеша? Скажи, я помоп тебе. Не гложет ля теб4 ''то ока? I

Гложет,—застенчиво отвечал Водь-ка. «— У меня сегодня испытание по географии.

Старик Xоттаюыч чрезвычайно обрадовался и суматошно замахал руками.

— Не беспокойся, о, мой повелитель,— возбужденно орал он. блестя глазами. — Знай же, что тебе неслыханно повезло, о, красивейший из отроков,, ибо я больше всех джинов богат знаниями по геогоа-фик, я, твой верный ра& Гассан Абдурахман ибн Хоттаб. Мы пойдем с тобой вместе в школу, да будут благословенны ее фундамент и крыша. Я тебе буду незримо подсказывать ответы на все вопросы, и ты прославишься среди учеников твоей школы и среди учеников всех школ, твоего великолепного города.

— Заметано! — сказал Волька. .

Он уже открыл дверь, чтобы пропустить вперед себя Хоттабыча. но тут же снова закрыл ее и строго приказал старику:

— Немедленно смени одежду.

— Разве мои одежды не услаждают твой взор, о. достойнейший из Волек? — огорчился Хоттабыч.

— безусловоо услаждают, — дипломатично ответил Волька, — но все же слишком уж они будут бросаться в глаза.

Еще через дре минуты из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Востшьковых, вышел наш герой, держа под руку старика Хоттабыча. Хоттабыч был великолепен в новой пиджачной паре из белого полотна, украинской вышитой сорочке и твердой соломенной шляпе «канотье». Единственной деталью его туалета, которую он ни з» что не согласился сменить, были туфли. Ссылаясь на мозоли трехты-ся’гглетней давности, он остался в вычурных,, богато расшитых золотом и серебром туфлях, которые в свое время свели 5бы, наверно, с ума самого большого модника при дворе калифа Гарун аль Рашида...

-т— Костыльков Владимир. — торжественно провозгласили за столом, где сидела комиссия. ''

Волька нехотя встал из-за парты, неуверенным шагом подошел к столу и вытащил билет № 14: «Форма и движение земли». '' —

4- Тэк-с, сказал разомлевший от жары член комиссии и вытер платком вспотевшее лидо.—Тэк-с. товарищ Костыльков. Что же ты нам можешь интересного рассказать, ну. хотя бы о горизонте?

Старик Хоттабыч, притаившийся за дверью, в коридоре, услышав этот вопрос, что-то беззвучно зашептал.

А Волька вдруг почувствовал, как неведомая сила внезапно раскрыла его рот.

тт Горизонтом, о, высокочтимый мой учитель, — начал он и тут же облился холодным потом,—я осмелюсь назвать, с твоего позволения, ту грань, где хрустальный купол небес соприкасается с краем земли.

— Брось паясничать. Костыльков, — вяло сказал экзаменатор.— Как прикажешь понимать твои слова насчет хрустального свода небес в края земли: в переносном или буквальном смысле этого слова?

— В буквальном, — прошептал за дверью старик Хоттабыч.

И Волька. чувствуя, что порет несусветную чепуху, вслед за ним ответил:

— В буквальном, о. учитель!

Он не хотел этого говорить, во слова вылетали из него помимо его желания.

С экзаминатора мгновенно сошло сонное настроееие. а ученики, изнывавшие на партах в ожидании своей очереди, встрепенулись и зажужжали, как шмели.

— В переносном.— подсказал ему Сережа Кружкин трагическим шопотом.

Но. Волька снова громко й внятно, произнес:

— Конечно, ь буквальном.

— Значит, как же?—забеспокоился экзаменатор.—• Значит, небо — это твердый купол?

— Твердый,— отвечал убитым голосом Волька, и крупные слезы потекли по ею щекам.

— И значит, есть тадое место, где земля кончается?

'' — Есть такое место,—продолжал против своей воли отвечать наш герой, чувствуя, что ноги у него буквально подкашиваются от ужаса.

— Н-да!—промычал экзаминатор и <* любопытством посмотрел на Вольку.— А что ты можешь сказать насчет формы земли? ... — ж ^. — ;

Старик Хоттабыч что-то . трудолюбиво забормотал в ксридорё.

Земля покоится на шести слонах, а те

в свою очередь- стоят, на огромной черепахе... ;

«Земля имеет форму шара»,—хотел было сказать Волька экзаминатору, но. по независящим от него обстоятельствам, отвечал:

— Земля, о, достойнейший, из учителей, имеет форму плоского диска и омывается со всех столон величественной рекою Океан. Земля покоится на шести слонах, а те в свою очередь стоят на огромной черепахе. Так устроен мир, о, учитель!,

Старик Хоттабыч в коридоре одобрительно кивал головой

Весь класс помирал со смеху.

— Ты, наверно, болен. Воля?—участливо опросил у него директор школы и пощупал его лоб, мокрый от пота. V

— Благодарю тебя, о, учитель,— отвечал ему Волька. изнемогая от чувства собственного бессилия.— Благодарю тебя, я — хвала Аллаху — совершенно здоров.

— Прядешь, когда выздоровеешь. Воля.— мягко сказал ему тогда директор и вывел его под руку из класса г— Придешь, когда выздоровеешь, и я сам проверю твои знания по географии.

По ту сторону дверей -Вольку встретил сияющий Хоттабыч.

— Заклинаю тебя, о, юный мой повелитель.— сказал он. обращаясь к Воль-ке.— Потряс ли ты своими знаниями учи телей своих и товарищей своих?

— Потряс.— ответил, вздохнув. Волька и с ненавистью посмотрел на старика Хоттабыча.

Старик Хоттабыч самодовольно ухмыльнулся.

5. ХОТТАБЫЧ ДЕЙСТВУЕТ ВО-ВСЮ

Домой итти не хотелось. На душе у Вольки было отвратительно, и хитрый старик. почувствовав что-то неладное, добрых три часа рассказывал своему спасителю, сидя на скамейке на берегу реки, о разных своих похождениях. Потом Волька вспомнил, что мама дала ему денег на би-

лет в к идо. Предполагалось, что он пойдет в кино сразу после того, как сдаст испытание.

— Знаешь что, старик,— сказал Волька. загоревшись.—сходим в кино!

— Твои слова для меня—закон, о. Волька иби Алеша.— смиренно отвечал старик.—Но скажи мне. сделай милость, что ты подразумеваешь под этим непонятным для меня словом «кино»? Не баня ли это? Или, может быть, это так у вас называется рынок, где можно погулять, побеседовать со своими друзьями?

— Не прикидывайся, старик;—йыкнул на него ^Волька.— Брось разыгрывать! Каждый ребенок знает, что такое кино. Кано. это...— тут он неопределенно поводил в воздухе руками и добавил:—ну. в обшей.'' придем — увидишь.

Около кинотеатра «Роскошные грезы» стояла большая толпа — очередь в кассу.

Над кассой висел плакат: «Детям доу шестнадцати лет вход воспрещен».

— Лто с тобой, о. красивейший из красавце?,?— всполошился Хоттабыч. увидев, что Волька вдруг снова помрачнел.

— А то со мной,— с досадой ответил Волька,— что из-за твоих россказней мы опоздали на дневной сеанс. Тепфь пускают уже только шестнадцати лет. И потом — видишь, какая очередь. Прямо не знаю, что теперь делать. Домой итти не хочется...

— Ты не пойдешь домой!—заорал на всю площадь старик Хоттабыч.— Не пройдет и одного мгновения, как нас пропустят в твое «ки-но». и мы пройдем в него окруженные всеобщим вниманием и восхищением.

— Старый хвастунишка! — выругался про себя Волька. сжав кулаки. И вдруг обнаружил в своем правом кулаке два билета восьмого ряда.

— Ну, идем,— сказал Старик Хоттабыч. которого буквально распирало от счастья.— Идем, теперь-то они тебя пропустят.

— Ты уверен?— осведомился Волька.

— Так же. как в том. что тебя ожидает великое будущее. Пусть попробуют, не пропустить,— сказал он и лодвел Вольку к зеркалу, висевшему около контроля.

Волька посмотрелся в зеркало и обмер Из зеркала на него глядело Ублюдочное существо в коротких штанишках, в пионерском галстуке и с бородой на розовом мальчишеском лице.

6. НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В КИНО «РОСКОШНЫЕ ГРЕЗЫ»

Торжествующий Хоттабыч поволок Воль. ку вверх по лестнице на второй этаж, в фойе. Наш герой, онемевший от тоски, тщетно пытался прикрыть руками продолжавшие бурно расти бороду в усы. Это дало контролерше повод сурово начать:

— Мальчик, детям до шестна...

Но Волька совершенно машинально отнял руки от своего подбородка, в контролерша поперхнулась.

— Пожалуйста. гражданин,»— сказала она и дрожащими от страха руками оторвала контрольные талоны билетов.

Около самого входа в зрительный зал скучал Женя Богорад, круглолицый, коренастый паренек, выглядевший значительно старше своих четырнадцати лет. Это был старинный волькиа приятель. Он невыносимо страдал от одиночества. Ему не терпелось рассказать хоть кому-нибудь, как сегодня Волька сдавал испытание по географии. И. как назло.— ни одного приятеля!

Он посмотрел на часы. До начала сеанса оставалось еще пятнадцать мозут. и он решил сойти вниз. Авось, судьба пошлет ему кого-нибудь из знакомых. В самых дверях его сшаб с ног старик в канотье и расшитых золотом туфлях, который тащил за руку самого Вольку Костылькова. Волька почему-то прокрывал руками лицо.

— Волька! — крикнул ему Женя.

Но Костыльков не выказал никаких признаков особой радости. Он даже, наоборот. демонстративно ушел в самый дальний угол фойе, и Женя обиделся. Он был очень гордый.

— Ну и не надо,— решил он в пошел в буфет выпить стаканчик ситро.

не буду вам здесь рассказывать о там, что случилось в парикмахерской после того, как Вольку, наконец, побрили; о том, что произошло с Женей Богорадом и Сережей Кружкиным; как они пропади без вести и как они, в конце концов, были найдены; о том, как старик Хоттабыч полностью восстановил свою необычную квалификацию. Обо всем этом я подробно рассказал в десято», одиннадцатом и двенадцатом номерах журнала «Пионер», к которым я и отсылаю пытливых читателей этой повести.

Продолжим свое повествование, начиная с того момента, как старик Хоттабыч пошел смотреть представление в цирке Шапито.

9. СТАРИК ХОТТАБЫЧ И МЕЙ ЛАНЬ-ЧЖИ

— У меня с ребятами имеется к-тебе интересное предложение,— сказал Хотта-бычу Волька.— Мы давно собираемся попросить тебя пойти с нами в цирк.

— С любовью и с удовольствием,—ска-вал Хоттабыч.

И через полчаса Волька, Женя, Сережа ж Хоттабыч были уже в Парне культуры и отдыха, у входа в цирк Шапито.

Огарик принципиально возражал против покупки билетов. Он попытался даже усмотреть в этом некую недооценку своего могущества.

— Нет, вы не знаете еще Гассана Абдурахмана ибн Хоттаба,—сказал он с легкой горечью и, попросив ребят подождать где-нибудь неподалеку, похошел к будке администратора, около которой гудела длинная очередь жаждущих получить контрамарки.

Время от времени из окошечка высовывалась вз’ерошенная голова администратора. Он сердито кончал:

— Напрасно дожидаетесь, граждане, контрамарок нет и не будет: цирк набит доотказа!

Но очередь не двигалась с места, и администратор нсердпах е треском захлопывал окошечко,

Хоттабыч в очередь не полез, а, встав в сторонке, фго-то зашептал, сосредоточенно глядя в стенку, по ту сторону которой притаился администратор. Он глядел так, не моргая глазами, до тех ш>р, пока из окошечка не высунулся , администратор с белым листочком бумага в руке.

— Кто здесь товарищ ХотапченкО?— Выкрикнул он с заговорщическим видом.

— Я тот человек, которого ты ищешь*— сказал старик с достоинством и только усяел взять в руки контрамарку, как око-щечко с шумом захлопнулось, чуть не прищемив ему пальцы.

— Безобразие!— заволновались тогда в очереди.— Тут люди ожидают с шести часов вечера! Сами говорят, что не будет пропусков, и сами же выдают без очереди!

Администратор не вытерпел, открыл окошко. выкрикнул из него:

— Товарищ Хотапченюо—? командировочный!

И снова захлопнул окошко, на сей раз уже окончательно.

Хоттабыч с ребятами вошли в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп.

В одной из лож, около самой арены, было как раз четыре свободных стула, во Хоттабыч категорически отказался занять эти места.

* — Я не могу еогласиться.— сказал он важно,— чтобы хоть кто-нибудь в этом помещении сидел выше меня и моих глубоко чтомых друзей: это было бы ниже вашего и моего достоинства.

Спорить со стариком было совершенно бесполезно, м ребята, скрепя сердце, уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра.

Вскоре выбежал* униформисты в ярких. расшиты* золотом ливреях и выстрой, лись по обе. стороны арены. Ипрехштал-мейстер зычным голосом об''явмл начало представления* н «первым номером обширной программы» выехала на спену наездница, вся усеянная блестками, как елочный дед-мороз. .V

— Ну кай. нравится?*—спросил Волька у Хоттабыча,

— Не лишено интереса, и для глаз приятно,— осторожно ответил старик.

За наездницей последовали акробаты, за акробатами — клоуны, за клоунами — дрессированные собачки, вызвавшие сдержанное одобрение Хоттабыча. за собачками— жонглеры и прыгуны. На пшгунах закончилось первое отделение, к наши друзья пошли погулять.

Когда после сигнала все снова уселись по своим местам, к Хотгабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике с большим подносом в руках.

— Эскимо не потребуется?— спросила она у старика.

И тот в свою очередь вопросительно посмотрел на Вольку.

— Возьми, Хоттабыч: это очень вкусно. Попробуй.

Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. Он угостил ребят и купил себе, еще одну порцию, потом еще одну и, наконец, разохотившись, купил у обомлевшей продавщицы сразу все наличие эскимо — сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью -пакетика с мороженым. Девушка обещала потом притон за поднооом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на своего удивительного покупателя.

— Ого!—сказал Женька и подмигнул своим приятелям. — Старик дорвался ко эскимо!

В какие-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все серок три порции. Он ел эскимо, как огурцы, сразу откусывая большие куски. Последний кусок он проглотил как раз в тот момент, когда в цирке снова зажглись все 01 ни и пгарехшталмейстер, выйдя й* середину арены, торжественно провозгласил:

— Мировой... комбинированный... аттракцион!.. Китайский артист Ией Лань-чжи.

Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел немолодой уже китаец в расшитом золотыми драконами синем халате» Эго и был Мей Лань-чжи.

Пока его ассистент раскладывал на маленьком столике все. что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться. При улыбке у него ярко поблескивал во рту золотой зуб.

— Замечательно!—прошептал завистливо Хоттабыч.

— Что замечательно?-спросил его Волька, продолжая аплодировать.

— Замечательно, когда у человека растут золотые губы.

— Ты думаешь?— рассеянно спросил Волька, внимательно следя за начавшимся номером.

— Я убежден в этом,— ответил Хоттабыч.— Это очень красиво и богато.

Мей Лань-чжи кончил свой первый номер.

—^ Н^ как, знаменито?— спросил Волька у Сережи таким тоном, как будто он сам проделал этот фокус.

— Опрашиваешь!—восторженно ответил Сережа, и Волька тут же громко вскрикнул от удивления: у Сережи оказался полный рот золотых зубов.

— Ой, Волька, то) я тебе скажу,— прошептал в то же время Сережа.— Ты только не пугайся: у тебя все зубы стали золотые.

— Ребята» щ мешайте смотреть*-*- вмешался в разговор Женя Богорад, и приятели увидели, что и у него во рту блестели тридцать два золотых зуба.

— Эта, наверное, работа Хоттабыча,— сказал с тоской Волька.

И действительно, старик, прислушивавшийся к их разговору, утвердительно кивнул годовой и простодушно улыбнулся, открыв в свою очередь ори этом два ряде

КРУПНЫХ ЗОЛОТЫХ ЗУбОВ. й :

— Даже у Сулеймана иби Дауда «— мир г ними обоими — не было во рту такой роскоши!— хвастливо сказал он.— Только ве благодарите меня. Я уверяю вас: вы до-

стойны этого небольшого сюрпрй& с моей стороны.

— Да мы тебя и не благодарим,^— сердито возразил ему Женя, но Волька, испугавшись, как бы старик не разгневался, дернул Женю за руку.

— Понимаешь ли, Хоттабыч»—яачал он дипломатично,—это будет дошкой бросаться в глаза, если сразу У всех нас четырех, сидящих рядом, все зубы окажутся золотыми. Па нас все будут смотреть, в мы будем очень стесняться. Л.,-;

— И не подумаю: стесняться!— сказах Хоттабыч*.

— Да, но вот нам-все-таки буДОг как-то не по себе. Мы будем так стесшггься, что у нас пропадет все удовольствие от цирка.

— Ну, и что же? —спросил нетерпеливо Хоттабыч.

— Так вот мы все тебя цросим, чтобы до тех пор, пока мы вердойся домой, у нас были во рту обычные костимые зубы.

— Восхищаюсь вашей скромностью, о; юные мои друзья!—сказал немного обиженно старик, и ребята с облегчением почувствовали, что зубы у них во рту потеряли свой металлический привкус м приобрели прежний вид.

— А когда вернемся домой, они снов г станут золотыми?—с беспокойством спросил Женя.

Волька раздраженно ответил:

— Ладно, потом увидим, может, старик про них забудет.

И он с увлечением принялся смотреть на головокружительные фокусы Мей Ла-нь-чжи и хлопать вместе со всеми зрителями, когда тот из совершенно пустого ящика вытащил сначала голубя, потом курицу и» наконец, мохнатого веселого пуделя.

Только один человек сердито, не дыра? жая никаких признаков одобрения, смотрел на фокуошпса. Это был Хоттабыч.

Ему было очень обидно, что фокуснику хлопали по всякому пустяковому поводу, л он, проделавший со времени освобождения из бутылки столько чудес, ни разу не услышал не только аплодисментов, но щ ни одного искреннего слова одобрения.

Поэтому, когда снова раздались аплодис. менты и китаец, перед тем как перейти к следующему номеру, начал раскланиваться во все стороны, Гассан Абдурахман иби Хоттаб, невзирая на протесты зрителей, полез через их головы на арену. Мей Лань-чжя как раз в это время начал самый эффектный из своих номеров.

Прежде всего фокусник зажег несколько очень длинных разноцветных лент и запихал их в горящей виде себе в рот. Потом он взял в руки большую, ярко раскрашенную миску с каким-то веществом, похожим на очень мелкие древесные опилки. До отказа набив себе рот этими опилками, Мей Лань-чжи стал быстро размахивать перед собой красивым большим веером. Сначала | опилки во рту затлели, потом появился небольшой дымок, и. наконец, когда в цирке, по заранее разработанному плану, погасили электричество, все. увидели* как в темноте изо рта знаменитого фокусника посыпались тысячи искр и даже показалось небольшое пламя.

Казалось, что цирк обрушится от взрыва аплодисментов. И тогда среди бури рукоплесканий и криков «браво» раздался вдруг возмущенный голос старика Хоттабыча.

— Вас обманывают!— орал он, надрываясь.— Вас нагло обманывает этот старый бездельник! Это не чудеса! Это обыкновенная ловкость рук!

— Вот это «рыжий»!—восхищенно воскликнул кто-то из публики.— За-ме-ча-тельный «рыжий»! Браво, «рыжий*!-— закричал он, и все зрители, кроме Вольт и обоих его друзей, дружво зааплодировали Хотабычу.

Старик не понимал, о каком «рыжем» ому кричат, и иронически продолжал:

— Разве это чудеса?! Ха-ха!

'' Он отодвинул оторопевшего фокусника в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных раз* но цветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронесся явственный запах серы.

Женя Богорад не видел, как вокруг его приятеля и странною ста ржа начал толпиться народ. Когда же он попытался пробиться к Костылысову, было уже поздно. Вольку и старика Хоттабыча окружала плотная стена из многих десятков людей. Толпа продолжала расти. Граждане, грош хал стульями, оставляли свои места перед эстрадой. Вскоре оркестр играл перед пустыми стульями. И так он играл до самого начала сеанса.

— Скажите, пожалуйста, в чем дело?—спрашивал Женя, неутомимо работая л&ктями. Но ему никто не отвечал.

Нанести порядок решил сам директор кино. Он откашлялся и громко произнес:

— Граждане, разойдитесь! Что вы, бородатого мальчика не видели что ли?

Когда эти слова директора донеслись до помещения ^буфета, все брооили пить чай щ прохладительные напитки и ринулась Посмотреть на бородатого мальчика.

— Я погиб, ой, как я погиб!—тихо Шептал Волька, с отвращением глядя на Хоттабыча.

Крупные слезы покатились по его ще Хам и пропали в гуще бороды.

— Бородатый мальчик плачет,— пошед пгопот по всей толпе.

Потом лицо Костылькова вдруг просветлело. Он быстро повернулся к старику, и бказал ему голосом, дрожащим от радостного волнения:

— Я приказываю тебе. Гассан Абдурахман ибн Хотгаб, сделай так, чтобы с моего лица пропала эта проклятая растительность.

’ —Слушаю и повинуюсь,—ответил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточен-во прищелкивая пальцами.

Борода и усы на волшгаом лице оставались без изменений.

— Ну?— оказал Волька нетерпеливо.

— Еще один миг, о, Волька ибн Алеша,— продолжал старик, нервно продолжая шептать и щелкать.

Но борода и усы попреяснему продолжала мирно расти на липе несчастного нашего героя.

Старик Хоттабыч безрезультатно пощелкал еще немного Потом, к удивлению и восторгу окружающих, он вдруг повалился на пол и завопил, раздирая на себе одежды:

— О, драгоценнейший из отроков, о, приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев... Я не мюгу избавить тебя от бороды и усов... Я позабыл, как это делается!..

7. ЕЩЕ ОДНО НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В КИНО

Бородатый пионер, старик, катавшийся по полу и царапавший себе лицо—все это было настолько интересно, что публику с трудом удалось заманить в зрительный зал после третьего звонка.

Когда последние зеваки, оглядываясь на остававшихся в фойе Вольку и Хоттабыча, скрылись в зрительном зале. Волька твердым голосом сказал:

— Уйдем отсюда.

^ Но тут взмолился старик Хоттабыч:

Г щ Бесконечна моя вина перед тобою,

О, Волька ибн Алеша. И все же я прошу тебя о великой милости. Пойдем туда, куда пошли все остальные, ибо мне хочется узнать, что такое кино. Сколь прекрасно оно должно быть, если умудренные яизныо мужи ходят сюда в столь изнурительную жару.

— Я не хочу, чтобы на меня глазели я во время сеанса,— отвечал убитым голосом Волька, во тут же. вспомнив, что во время демонстрации картин свет тушат, добавил:

— Впрочем, пойдем!

Они пришли на свои места, почти никем не замеченные. Усевшись в’ кресло, Хоттабыч немедленно снова начал причитать.

— Позор ва мою старую голову,— скулил он, стараясь не обратить на себя внимание окружающих.— Забыть такое простое волшебство. И кто забыл?! Я, Гассан Абдурахман ибн Хотгаб. могущественнейший из джинов, тот, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!

— Брось хныкать и лучше скажи, что мне делать. Неужели мне до седой бороды придется ходить с этой бородой?

— О, нет, успокойся, мой повелитель!—отвечал, хныкая, старик.—Я околдовал тебя малым колдовством, и через три дня и три ночи лицо твое снова станет гладким, как у новорожденного.

Волька подумал о том, что ему придется в таком виде возвратиться сегодня домой, и он, несмотря на нестерпимую жару, похолодел от тоски.

Как раз к этому времени на экране кончились обильные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, грянула музыка, задвигались и заговорили люди. И Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке:

— Ну, это я вое понимаю. Это очень просто. Все эти люди прошли к нам через стену. Это я тоже умею.

— Я бы на вашем месте, молодой че-ловек, поступил бы в цирк. ^

— Ничего ты не понимаешь!— поразился Волька невежеству старика.— Все это кино построено по принципу..*

Но в это время с передних рядов зашикали, и волькины объяснения прервались на полуслове.

Вдруг пронзительный паровозный гудок прорезал тишину зрительного зала, и испуганный Хоттабыч схватил за руку спокойно сидевшего Вольку.

— О, царственный Волька!—прошептал он, вздрагивая от ужаса.— Я узнаю этот голос. Это голос царя джинов Джирд-жтаса из потомства Гирджиса. Бежим, пока не поздно.

— Пу, что за чушь!—отвечал Волька, который так увлекся картиной, что позабыл о своем несчастье. — Сиди спокойно! Ничто нам не угрожает!

— Слушаю и повинуюсь,— покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать мелкой дрожью.

Но ровно через секунду, когда на экране помчался, прямо на зрителей, громко гудевший паровоз, громкий крик ужаса раздался в зрительном зале.

— Бежим!—вопил не своим голосом старик Хоттабыч, направляясь к выходу. Но тут же он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся к нему, схватил его за руку й побежал к выходу.

— Граждане!—начал было билетер, преграждая бегущим дорогу.

Но тут же. к великому удивлению всех сидевших в зрительном зале, он совершил красивую дугу в воздухе и неожиданно очутился на эстраде перед самым экраном... ♦

— Чего ты кричал? Чего развел эту панику ?!;— сердито спросил уже на улипе Волька у Хоттабыча., и тот ответил:

— Как же мне было не кричать, когда над нами нависла смертельная опасность. Прямо на нас несся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис.

И Волька понял, что объяснить старику, что такое кино и что такое пйровоз,— абсолютно безнадежное дело.

Немножко отдышавшись, старик Хоттабыч смиренно спросил:

— Чего бы тебе хотелось сейчас, о, Волька ибн Алеша?

И Волька отвечал:

— Бриться, и немедленно!

8. «ФИГАРО ЗДЕСЬ № I»

По случаю кануна выходного дня парикмахерская «Фигаро здесь № I» Ростокинского районного банно-прачечного треста была переполнена клиентами.

В семь часов двадцать две кинуты вечера небритый мастер высунул свое распаренное липо из мужского зала и крикнул хриплым голосом:

— Очередь!

Тогда из укромного уголка, около самой вешалки, вышел и уселся в парикмахерском кресле мальчик с лицом, наполовину закутанным в какую-то белую тряпочку.

— Прикажете постричь? — галантно осведомился парикмахер.

— Побрейте аГеня!—ответил ему сдавленным голосом мальчик и развязал платок, в котором были спрятаны его борода и усы.

«Вот что значит работать в душном помещении в такую жару, — подумал с тоской парикмахер. Он решил, что у него галлюцинация.— Доработался!»

— Побрейте меня,— продолжал мальчик,— только как можно скорее.

Парикмахер понял, что это не галлюцинация, сразу повеселел и, ухмыльнувшись, ответил:

Щ Я бы на вашем месте, молодой человек, не брил бы бороду, а поступил бы в цирк. Вы бы там с такой личностью смогли вполне свободно заработать бешеные деньги.

— Да брейте же поскорее!—крикнул Волька, опасливо глядя на соседние кресла.

Парикмахер, глупо хихикая, приступил к делу. Но было уже поздно, потому что все присутствующие в парикмахерской заметили необыкновенного клиента. Мастера бросили свою работу и с бритвами и нож-кипами в руках устремились к креслу, на котором сидел несчастный Волька. Клиенты с намыленными щеками, с наполовину побритыми затылками, с нелостриженными прическами, фыркая и подталкивая друг друга локтями, бесцеремонно обменивались мнениями насчет волькиной физиономии.

Со своей стороны и мастер, польщенный всеобщим вниманием, не нашел ничего умнее, как отпускать грубые шуточки по поводу необычного уродства мальчика.

Старик Хоттабыч еле сдерживал себя, опасаясь повредить Вольке своим преждевременным вмешательством.

Но вот уже последняя полоска мьш снята вместе с волосами с волькиного ляпа, и мастер сказал, давясь от смеха:

— Напрасно, все-таки, изволили сбривать такую ценность. С такой бородой прямая дорога в цирк, а на худой конец ^можно прекрасно подработать на любой ярмарке.

С улыбкой выслушав вызванные этим Ьплодисменты, Хоттабыч схватил Мей Лань-чжи за шиворот и меньше чем в одну минуту превратил его последовательно в кролика, осла, носорога и бочку с водой.

Потом он вернул несчастного фокусника в его обычное состояние, но только для того, чтобы тут же разодрать пополам вдоль туловища. Обе половинки немедленно разошлись в разные стороны, смешно , под скакивая г*» «дая па своей единственной йоге. Когда, щюделав полный круг по арене, они послушно вернулись к Хотта-бычу, ''Он срастил их вместе и, схватив возрожденного Мей Лань-чжи за локотки подбросал его высоко, под самый купол цирка, .яе тот и пропал бесследно.

С публикой творилось нечто невообразимое: люди хлопали в ладоши, топали но гамп, стучали палками, вопили истошными голосами: «Брадо!», «Бис!». «Изумительно!», «Я таких фокусов сроду не видал!» и многое другое, чего нельзя было разобрать в поднявшееся невероятном шуме и гаще. ■ '' ?

•*- Это еще не все!—кричал страшным громовым голосом Хоттабыч, разгоряченный всеобщим одобрением, и стал вытаскивать из-под полы своего пиджака целые табуны раэбомастных лошадей.

Лошади испуганно ржали, били копытами,* моталд головами, развевая свои роскошные шелковистые гривы. Потом, по мановению руки Хоттабыча, лошади пропали, и из-под полы пиджака выскочили один за другим, грозно рыча, четыре огромных берберийских льва и, несколько раз пробегавшись вокруг арены, исчезли.

В это время в действие вмешалось двое молодых людей. По приглашению админи стратора они еще в начале представления вышли на арену, чтобы следоть за Фокусником. На этом оснований они уже считали себя специалистами циркового дела й тонкими знатоками черной и белой магии.

Один из них развязно подбежал к Хот. табычу и с возгласом «Я,* кажется, пони* паю. чем дело!» попытался залезть к нему под пиджак, но тут же бесследно исчез под гром аплодисментов ревевшей от восторга публики. Такая же бесславная участь постигла и второго развязного молодого человека. —

Дальше Хоттабыч действовал уже под сплошные и непрерывные рукоплескания.

Бот он махнул руками, и все, что было на арене: и китаеп — ассистент . несчастного Мей Лань-чжи, и разнообразный многочисленный его реквизит, и нарядные молодцеватые униформисты, и даже часть публика — все это в одно мгновенье взвилось вверх^и, проделав несколько прощальных кругов над восхищенными зрителями, растаяло в воздухе.

Тридцать три оркестранта вдруг сгрудились в одну кучу и огромным комом скатились, со сво^й площадьи на арену. Эт'': ком катился по барьеру, поспешно уменьшаясь в своем об’еме, пока, наконец, не достиг величины горошины. Тогда Хотта-бьгч поднял его, положив себе в правое ухо, и из уха понеслись сильно приглушенные бравурные звуки марша.

Затем старик, когорт й еле держался на йогах от возбуждения, как-то по-особому шелкнул сразу пальцами обеих рук, и все арители, один за другим, стали со свистом срываться со своих мест и, пропадать где-то далеко под куполом.

И вот, наконец, в опустевшем цирке остались только четыре человека: Хоттабыч, устало присевший на барьер арены, и Волька со своими приятелями, скатившиеся кубарем со своих мест к старику на арену.

— Ну, как?— вяло спросил Хоттабыч, с трудом приподнимая голову и глядя па ребят странными, помутневшими глазами.—Это вам не Мей Лань-чжи? А?

— Куда этому жалкому фокуснику до тебя!— отвечал Волька. сердито моргая своим друзьям, которые ьЖ порывались попроси .ъ о чем-то старика.

— А какие были рукоплескания!—г удовольствием вспоминал Хоттабыч.

— Еще бы! А ты мог бы вернуть всех на прежние места. чтс5ы все было так. как было раньше? Это,* наверное, очень трудно?

I, — Нет, нетрудно. То есть для меня.

конечно, нетрудно,— горделиво отвечал еле слышным голосом Хоттабыч. поблескивая золотыми зубами.

Из уст ребят вырвался вздох облегчения

— А мне почему-то кажется, что тебе это чудо не под силу, — коварно сказал Волька, явно подзадоривая старика.

— Под силу, но я что-то очень устал.

— Ну вот, я и говорил, что тебе не под силу.

Вместо ответа Хоттабыч приподнялся на ноги, вырвал у себя из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал: выкрикнул какое-то странное слово, вроде «лехододиликраскало», и, обессиленный, опустился прямо на опилки, докрывающие арену.

Оя превратил Мей Лань-ч>ця в носорога.

■ Тотчас же из-под купола со свистом примчались и расселись согласно купленным билетам беспредельно счастливые зрители. На манеже, как из-под земли, выросли Мей Лаиь-чжи со своим ассистентом и реквизитом и униформисты во главе со своим бравым шпрехшталмейстером.

Оркестр горошинкой-выкатился из правого уха Хоттабыча, быстро вырос в огромный ком человеческих тел. сам по себе, вопреки закону земного притяжения, покатился наверх, на свою площадку, рассыпался там на тридцать три отдельных человека, расселся по своим местам и грянул туш.

Крики восторга, гром аплодисментов, казалось, разнесут сейчас помещение цирка на куски.

— Разрешите, граждане, попрошу вас пропустить,— проталкивался к Хоттабычу сквозь тесно обступившую его восторженную толпу худощавый человек в больших круглых роговых очках.— Я... из Управления госцирков... очень прошу вас (уфф!) а кабинет директора цирка... н<ам нужно экстренно (уфф! уфф!) переговорить с вами об ангажементе... турне по СССР!.. Согласны (уфф!) на любое ваше условие...

— Оставьте старика в покое!— сказал с досадой Волька. — Вы разве не видите, он болей, у него повышенная температура.

Действительно, у Хоттабыча был сильный жар. Старик об''елся мороженым.

10. БОЛЬНИЦА ПОД КРОВАТЬЮ

Тот, кто никогда не возился с заболевшим джином, не может даже себе представить, какое это утомительное и хлопотливое дело. к , ''

Прежде всего, возникает возрос: где его держать? В больницу его не положишь, в дома на виду его тоже держать нельзя.

Во-вторых* как его лечить? Медицина рассчитана на лечение людей. При лечении джинов медицина бессильна.

В третьих, заразны ли для людей болезни джинов?

Все эти три вопроса были тщательно обсуждены ребятами, когда они на такси увозили бредившего Хоттабыча из цирка.

Было решено: во-первых, Хоттабыча в больницу не везти, а держать его со всеми возможными удобствами у Вольки под кроватью, предварительно предложив ему для безопасности сделаться невидимым: во-вторых, лечить его, как лечат людей от простуды: давать на ночь аспирин, поить чаем с малиновым вареньем, чтобы хорошенько пропотел: в-третьих, что болезни джинов людям, очевидно, не передаются.

К счастью, дома никого не было, и Хот-табьгча удалось спокойно уложить на его обычное место под кроватью. Женька с Сережей побежали за аспирином и малиновым вареньем, а Волька пошел на кухню подогреть чай.

— Ну вот и чай готов,— весело сказал он через пять минут, возвращаясь из кухни с кипящим чайником в руке.— Будем пить чай, старина? А?

Ответа не последовало.

— Умер!— ужаснулся Волька и вдруг почувствовал, что. несмотря на все неприятности, которые уже успел доставить Хоттабыч, ему будет очень жалко, если старик умрет.

— Хоттабыч миленький,— залепетал он

и. став на коленки, полез под кровать.

Но'' старика сод кроватью не оказалось.

В это время ввалились''’Женька и Сережа, с шумом волоча «за собой Хоттабыча. Старик упирался и бормотал себе под нос что-то несвязное.

— Вот чудак! Нет, ты подумай только, что* за чудак!—возмущенно орал на всю квартиру Женя, помогая укладывать больного на место.—Возвращаемся это мы сюда, смотрим,—а Хоттабыч-то твой стоит Н1 углу с мешком золота и все норовит всучить его прохожим. Я у него спрашиваю...

— Нет, это я у него спрашиваю.— вмешался Сережа.

— Мы оба спрашиваем у него: «Что ты делаешь здесь, на улице, с повышенной температурой?!» А он мне отвечает...

— Нет, это он мне отвечает, -— снова вмешался Сережа:

— А он нам отвечает: «Я, мол, чувствую приближение смерти. Я, мод. хочу по этому случаю раздать милостыню». Тут я. ему и говорю: «Чудак ты, чудак, кому же ты собираешься раздавать милостыню, раз у нас нищих уже давным-давно нет?» А он тогда мне...''

— Нам,— поправил Сережа

— А он тогда мне,—продолжал Женька раздраженно.— А он тогда мне и говорит: «В таком случае я пошел домой». Вот мы его и привели. Лежи, лежи, старичок, поправляйся.

Хоттабычу дали лошадиную дозу аспирина. скормили ему г, чаем всю банку малинового варенья и. укутав получше, уложили спать.

Старик полетиал некоторое время спокойно, но вдруг заволновался и собрался вставать, чтобы пойти к покойному Сулейману ибн Дауду извиняться за какие-то давнишние обиды. Потом он заплакал и стал просить Вольку. чтобы тот сбегал в Индийский океан, разыскал там на дне медный кувшин, в котором заточен его дорогой братик Омар ибн Хоттаб. освободил его из заточения и привел сюда. ‘ ?

— Мы бы так чудно зажиля здесь все вместе, — бормотал он в бреду, заливаясь горючими слезами.

Через полчаса старик пришел в сознание и слабым голосом сказал, из-под кровати:

— О, юные мои друзья, вы не можете себе вообразить даже, как я вам благодарен за вашу любовь и дорогое ваше внимание. Окажите мне, прошу вас. еще одну услугу: завяжите мне покрепче руки, а то я во время горячки такое наколдую, что потом и сам уже, ничего не смогу поделать.

Старика связали, и он моментально заснул, как убитый.

Наутро Хоттабыч проснулся совершенно здоровым.

11. ХОТТАБСТРОЙ

— А зна-еге, товарищи,— сказал как-то Женя, — наш дом будут скоро сно-сить.

— Прошу прощения, превосходнейший отрок, не скажешь ли ты мне. что значит «сносить дом» ?т— пытливо осведомился Хоттабыч.

— Ну, сломают.

— А зачем, прости мне мою назойливость, будут ломать твой дом?

— То есть как зачем? Чтобы построить на его месте новый дом. дом-дворец. Это не только наш дом ломать будут,— добавил Женя с гордостью.— В нашем*переулке сразу четырнадцать домов снесут.

— А тебе жалко дом?— сочувственно спросил старик.

г- — А то не жалко! Конечно, жалжо, я к нему привык! Мы в нем одиннадцатый год живем. И ребята кругом все знакомые...

— В таком случае,— оказал Хоттабыч, взволнованно облизывая себе губы,— не позволит ли 4не, мой юный повелитель, драгоценнейший Волька ибн Алеша, перенести эти дома в другое место, дабы сохранить их в целости и доставить этим удовольствие тебе и благородному твоему другу Жене?

— Это было бы замечательно!— сказал Женя.

Хоттабыч молча поклонился...

Около четырех часов утра два гражданина возвращались домой из заводского клуба. Вдруг один из них, тот, который повыше, почувствовал, что сверху- ему что-то капнуло на нос. Это при совершенно безоблачном небе! Удавленный гражданин поднял свои глаза вверх, потом торопливо зажмурил их: он явно чего-то испугался, но решил не показывать виду.

— Вася, дорогой мой,— сказал он деланно равнодушным голосом. —"посмотри, сделай милость, наверх...

Вася послушно посмотрел наверх, тоже испуганно заморгал глазами, тоже сделал равнодушное лицо и отвечал более или менее спокойным голосом:

— Так что я. Никйтушка, ничего не вижу. * *

— Ну вот и хорошо,— грустно сказал Никетушка, решив, что у него галлюцинация. .

— Конечно, хорошо,—не менее грустно отвечал ему Вася и подумал, что нервы у него совсем расшатались.4.

Именно поэтому друзья и не сознались, что видели, как по небу один за другим пронеслись четырнадцать многоэтажных домов. Под каждым домом тоненькими, еде заметными усиками болтались обрыйки телефонных и электрических проводов и торчали обломки водопроводных тоуб. Из труб еще канала вода. Одна из капель как раз и упала на нос Никитушке...

Примерно в это же время отец Жени Богорада — Николай Никандрович — проснулся от какого-то резкого толчка, спросонок решил, что уже пора вставать, и пошел на кухню умываться. Он''повернул выключатель, но свет не зажегся. Николай Никандрович решил умыться в полутьме, повернул водопроводный кран, но вода из крана не текла.

— Что за безобразие!—возмутился он тогда и снял телефонную трубку, чтобы сообщать управдому, что сразу Испортились и электричество и водопровод, но телефон бездействовал.

Возмущенный Николай Никандрович реши л пойти разбудить управдома, чтобы сообщить ему об этих странных авариях. Открыл двери парадного и увидел, что дом стоит не в 1-м Снасоболвановском переулке, как обычно, а в совершенно неизвестном месте, где-то за городом...

Было не больше четырех часов утра, когда Вольку разбудило легкое прикосновение чьей-то руки. Он недовольно хмыкнул. повернулся на другой бок и. натянув на голову одеяло, попытался снова заснуть. Это ему. однако, не удалось, пото-му что неизвестно каким путем пробравшийся в комнату сильный ветер сдух е него одеяло.

Тогда Волька огорченно открыл глаза и увидел прямо над собой торжествующее лицо Хоттабыча.

— В чем дело?— сварливо спросил Волька.—Не мешай, пожалуйста, спать!

Ота/ри* сделал вид, что не заметил свар-

ливого тона. Он важно разгладил руками свою бороду и низко-низко поклонился:

*— Если ты, к искренней моей радости, чувствуешь себя здоровым, то соблаговоли встать и почтить своим присутствием 1-й Спасоболвановокий переулок.

— В такую рань?! Скажи хоть, в чем дело?

— Да позволено будет мне не ответить на этот вопрос, ибо я осмелился приготовить тебе, о Волька, скромный сюрприз.

— Ну разве что сюрприз,—сурово сказал Волька и, позевывая и потягиваясь, начал одеваться.

Спустя несколько минут они вышли из дом^ и зашагали по широкому пустынному тротуару. Одинокие шаги далеких пешеходов звонко раздавались в утренней тишине.

— Так что я, Никитушка, Ничего,• >, не вижу.

Город еще спал. Румяное солнце лениво поднималось из-за гсоыш, расталкивая толпившиеся у горизонта желтые, розовые и. оранжевые облака. Высоко в небе еле слшпно гудел самолет, и его крылья на солнце тож^ были розовые. *

Но мере приближения к 1-му Спаообол-вановскому переулку Хоттабыч проявлял все большие и большие признаки волнения. Он то забегал вперед, то отставал, непрерывно утюжа свою бороду. Канотье он сдвинул на самый затылок и был теперь похож на старомодного гуляку.

Но вот они, наконец, Свернули в переулок, и старик, сделав широкий гостеприимный жест правой рукой, произнес:

— Соблаговоли, о мой повелитель, осмотреть дворцы.

— Какие дворцы?— удивился Волька.—Где дворцы?

Но, сделай еще несколько шагов, ол восторженно воскликнул:

— Ух ты! Вот это здорово! Это ты сделал?

— Да. это сделал я. недостойный твой слуга,—■ скромно, но с достоинством ответил Хоттабыч и, с трудом сдерживая горделивую улыбку, повел Вольку в глубь переулка. 1

Еще полчаса назад левую сторону его загромождали четырнадцать мрачноватых серых многоэтажных домов, похожих на огромные кирпичные ящики. Сейчас на их месте возвышались сверкающие громады трех белых мраморных ‘ дворцов. Богатая колоннада украшала их фасады. На их плоских крышах зеленели пышные сады. Капельки воды, бившей из роскошных фонтанов, играли в лучах восходящего солнца, как драгоценные камни.

У входа в каждый дворец стояло по два черных великана с громадными кривыми мечами в руках. Завидев Вольку, великаны^ как по команде, пали ниц и пюмоно-добиьпги голосами приветствовали его. При этом из их ртов вырвались, огромные языки пламени, и Волька невольно вздрогнул.

— Да не страшится мой юный повели-

тель,— успокоил его Хоттабыч.— Это мирные ифриты, поставленные мной у входов для вящшей твоей славы. Они готовы служить тебе до самой смерти.

Великаны снова пали ниш и, изрыгая пламя, смиренно проревели: •

— Повелевай нами, о могучий наш господин!

— Пойдем, Хоттабыч, посмотрим ®ои дворцы,— сказал Волька и. перепрыгивая сразу через несколько ступенек, вошел внутрь.

-V Это не мои дворцы. Это твои дворцы,— почтительно возразил старик, следуя за Волькой, но тот не обратил на эти слова никакого внимания.

Первый двореп был'' целиком из драгоценного розового мрамора. Его восемь тя-желых резных дверей, изготовленных из сандалового дерева, были украшены серебряными звездами и яркоалыми рубинами.

Второй дворец был из голубоватого мра-, мора. В нем бьцю десять дверей из редчайшего черного, дерева. Они были усыпаны алмазами, сапфирами и изумрудами..

Посреди третьего дворца, самого прекрасного, был просторный бассейн, а в нем плескались золотые рыбы, каждая взличи-ной с добррго осетра.

— Это вместо твоего маленького аквариума,— застенчиво об’яспил Хоттабыч.— Мне кажется, что только таким аквариумом ты можешь пользоваться, не роняя своего высокого достоинства.

«Да-а,—- подумал про себя Волчка,— попробуй-ка взять в руки этакую золотую рыбку —без рук останешься».

— А теперь,—сказал победоносно Хоттабыч, — окажи мне честь и окинь благосклонным взором четвертый чертог.

Они вошли в четвертый дворец, блиставший . таким великолепием, что Волька ахнул:

—; Да ведь это вылитое метро! Ну. прямо станция «Киевский вокзал»!

— Все это принадлежит тебе, о лучший из отроков, Волька ибн Алеша!

— Ничего мне этого не нужно,— сердито ответил Волька.

— Иэхх!—горестно воскликнул тогда Хоттабыч и махнул руками.

В то же мгновение дворцы расплылись, в своих очертаниях, заколыхались и растаяли в воздухе, как туман, развеянный ветром. С воплями взвились вверх и исчезли великаны.

Два ражданина, которые так еще и не успели добраться домой, снова увидели, как по небу пронеслись четырнадцать многоэтажных домов, только на этот раз в обратном направлении.

А Николай Никандрович, который, перед тем, как будить соседей, зашел на минутку к себе, чтобы накинуть пиджак, вдруг обнаружил. что в''квартире горит свет. На кухне‘весело журчала "вода из водопровод-'' пого крана.

— Что за чудеса*— поразился Богорад-старший.— А ну, давай посмотрим, может быть, и телефон сам собой исправился?!

Недоверчиво улыбаясь, оа снял с рычажка телефонную трубку. Послышался обычный непрерывный гудок низкого тона: телефон был в полной исправности.

Николай Никандрович посмотрел на часы. Часы показывали без четверти пять. Он подошел к окну, распахнул его настежь, рьгсунулся из него, чтобы глотнуть свежего воздуха, С увидел, что дом снова находится на своем обычном месте, а в нескольких шагах от тротуара стоят Волька и какой-то чудаковато одетый старичок. Волька был явно чем-то расстроен,

— Костыльков?— удивился Николай Никандрович.— Ты как сюда попал в такую рань?

— Да так... вышел прогуляться,—зага? дочно ответил Волька.

— А-а-а-а.— протянул понимающе Николай Никандрович. Он еще хотел спросить, что это за старичок, с кото-рем юный Костыльков разгуливает на рассвете так далеко от своего дома, но потом решил, что это не его де^о, закрыл окно. Зевнул и лег ёпа4ь.

«Что-то нервы у меня начинают4, пошаливать, схожу-ка я завтра к доктору»,— успел он еще подумать и уснул, как убитый.» . I V. . • V.

12» КТО САМЫЙ БОГАТЫЙ

Пять дней Хоттабыч обижался на Вольку и отсиживался в аквариуме. На шестой день, с удовлетворением убедившись, что мальчик тяжело переживает их размолвку, старик вылез, наконец, из воды.

— Пойдем погуляем, что ли, о кристалл моей души,— сказал он таким тоном, как будто между ними ничего особенного не произошло.

— Только при одном условии,—твердо заявил Волька,— при условии, что ты не будешь больше шарахаться от каждого автобуса, как деревенская лошадь. Хотя, пожалуй, я напрасно обидел деревенских лошадей. Они уже давно перестали бояться машин. Да и тебе, пожалуй, пора привыкнуть, что это не Джйрджисы какие-нибудь, а честные советские двигатели внутреннего сгорания.

— Слушаю и повинуюсь, о Волька ибн Алеша,— покорно отвечал старик.

— В таком случае повторяй за мной: я больше не буду бояться...

— Я больше не буду бояться...—повторил с готовностью Хоттабыч.

— ...автобусов, троллейбусов, грузовиков, трамваев, самолетов...

— ...автобусов, троллейбусов, грузовиков, трамваев, самолетов.

— ...автомашин, прожекторов, экскаваторов, пишущих машинок...

— ...автомашин, прожекторов, экскаваторов, пишущих машинок...

— ...телефонов, патефонов, радиорупоров, пылесосов...

— ...телефонов, патефонов, радиорупоров, пылесосов...

—...электрических выключателей, примусов, дирижаблей и вентиляторов...

— ....электрических выключателей, примусов, дирижаблей м вентиляторов...

— Ну, вот как будто и все,— сказал Волька.

— ...Ну, вот как будто и все,—машинально повторил вслед за ним Хоттабыч, и оба рассмеялись.

Чтобы закалить стариковы нервы, они раз двадцать пересекли пешком самые оживленные городские перекрестки, проехали по нескольку станций на трамвае м, наконец, утомленные, но довольные, залезли в автобус.

Они ехали, блаженно покачиваясь на кожаных подушках сидений. Волька углубился в чтение «Пионерской правды», старик о чем-то думал, изредка благожелательно погаодывая на своего юного спутника. Потом лицо Хоттабыча расплылось в довольной улыбке: он, очевидно, придумал что-то приятное.

Автобус довез их потаи до самого дома. Вскоре они уже были в волькиной комнате. Было очень жарко, и Волька не заметал, как стакан за стаканом осушил весь графин с тепловатой кипяченой водой.

— Знаешь что, о достойнейший из учащихся неполной средней школы,—промолвил после некоторого молчания Хоттабыч,— ты должен был бы, на мой взгляд, быть холоднее и сдержаннее в обращении с юными обитателями твоего двора. Поверишь ли, сердце разрывалось у меня на части, когда я слышал, как огак встречали тебя криками: «Эй, Волька!», «Здорово, Волька!» и тому подобными явно не достойными тебя возгласами. Прости мне мою резкость, благословеннейший, но ты совершенно напрасно распустил их. Ну, какая они ровня тебе, богатейшему из богачей? Уже не говоря о прочих твоих поистине неисчислимых достоинствах.

— Ну вот еще!—несколько удивленно возразил ему Волька.— Они мне как раз самая ровня, а один даже из седьмого класса. А насчет моего богатства ты жестоко ошибаешься — у меня на сберегательной книжке всего двадцать восемь рублей пятьдесят копеек. А у некоторых ребят на нашем дворе — по полторы сотни. Тоже нашел богача!

Вольке от этих слов самому стало смешно, и он фыркнул.

— Нет, это ты ошибаешься, о опахало моей души!—торжествующе вскричал тогда Хоттабыч и подвел Вольку к окну.— Смотри и убеждайся в правоте моих слов!

Перед глазами Вольки предстала удивительная картина.

13. ОДИН ВЕРБЛЮД ИДЕТ

Во дворе было полным-полно тяжело нагруженных слонов, верблюдов и ослов. В раскрытые ворота продолжали прибывать все новые и новые караваны. Брики чернокожих погонщиков, одетых а белоснежные бурнусы, сливались с трубными звуками, которые издавали слоны, с воплями верблюдов, ревом ослов, топотом многих сотен копыт, мелодичным позвякиванием колокольчиков и бубенцов.

Коротенький, до черноты загорелый человечек в богатой шелковой одежде слез со своего слона, вышел на середину двора, троекратно ударил палочкой о неостывший еще от полуденного зноя асфальт, и из мостовой забил мощный фонтан. Сейчас же погонщики, с кожаными ведрами в руках, озабоченно выстроились в длинную очередь. Вскоре двор наполнился сопением, чмоканьем и пофыркиванием жадно пивших животных.

— Смотри же, о Волька!—воскликнул Хоттабыч, стараясь перекричать гам, сто-

явший за окном.— Смотри, как высоко я ценю оказанную тобой услугу. Все это — твое!

— Что все?—спросил оглушенный шумом Волька.

— Все: и слоны,, и верблюды, и ослы, и все золото, и драгоценности, груженные на них, и люди, состоящие при этих грузах и животных. Все это твое!

День ото дня становилось не легче» Пятидневку тому назад Волька чуть не стал домовладельцем. А сейчас он становился сразу несметным богачом, скотовладельцем и, так сказать, на, сладкое, рабовладельцем!

Первой мыслью было упасть на колени перед Хоттабычем и умолять его убрать эти ценные дары, пока еще никто их не заметил;

Но Волька сразу же вспомнил историю с дворцами в Первом Спасоболваповском переулке. Если бы он тогда тактичнее повел разговор, можно было сделать так, чтобы дворцы остались украшать собой город без ущерба для волькиного пионерского достоинства.

Одним словом, нужно было выиграть время для размышлений и выработки оперативного плана.

— Знаешь что, Хоттабыч,— сказал он, стараясь говорить как можно непринужденней,— а не покататься ли нам на вер-(Цюде, пока рабы управятся с караваном?

— С радостью и удовольствием,—доверчиво отвечал старик.

Через минуту^ двугорбый корабль пустыни, величественно покачиваясь и надменно оглядываясь по сторонам, вышел на улицу, неся на своей спине взволнованного Вольку и Хоттабыча, который чувство-

вал себя как дома и томно обмахивался шляпой.

— Верблюд! Верблюд!— обрадовались ребятишки, высыпавшие на улицу одновременно и в таком количестве, как будто у них было принято ожидать в это врем* появления верблюда. Они тесным кольцом окружили невозмутимое животное, возвышавшееся над ними, как двухэтажный троллейбус над тележками с газированной водой.

Верблюд подошел к перекрестку как раз тогда, когда на светофоре загорелся красный свет. Не приученный к правилам уличного движения, он хладнокровно переступил жирную белую черту на мостовой, хотя около нее было большими буквами написано: «Стоп!» Но напрасно Волька старался удержать животное по эту сторону черты. Корабль пустыни, спокойно перебирая ногами, продолжал свой путь прямо навстречу милиционеру, который уже приготовился к достойной встрече нарушителя и уже вытащил из сумки квитанционную книжку для взимания штрафа.

Но тут вдруг раздался громкий рев сирены, зловеще заскрежетал тормоз и под самым носом флегматически посапывавшего верблюда остановилась голубая машина. Из машины выскочили шофер с двумя пассажирами и с места в карьер принялись ругать перепугавшейся экипаж невозмутимого верблюда.

Действительно, еще одна '' секунда —и произошла бы непоправимая катастрофа.

— Попрошу поближе & тротуару,— зловеще сказал милиционер и приложил руку к козырьку своего белого шлема.

Вольке с Трудом удалось заставить верблюда подчиниться этому роковому распоряжению.

Собравшаяся толпа была настроена резко отрицательно к нашим героям. До слу~‘ ха сразу поскучневшего Волыш доносились отдельные мало утешительные реплики:

— И откуда только люди сейчас верблюдов достают, уму непостижимо...

— Эта животная краденая...

— Ничего, в отделении разберутся.

Волька, почувствовав, что он влип в

неприятную* историю, свесился с верблюда и принялся неловко извиняться перед милиционером.

— Товарищ милиционер, я больше ног буду, отпустите нас, пожалуйста... Нам верблюда кормить пора... Ведь в первый же раз...

— Ничего не могу поделать, гражданин,— сухо отвечал милиционер,—в таких случаях все говорят, что в первый -раз.

Между нами говоря, милиционер в данном случае был неправ, потому что это был действительно нервы# в истории того города случай нарушения правила уличного движения верблюдом. г 4

Волька продолжал свои тщетные попытки разжалобить сурового милиционера, когда вдруг почувствовал, что Хоттабыч дернул его за рукав.

— О юный мой повелитель!—сказал он, и это были первые его слова за все время этого прискорбного инцидента.— О юный мой повелитель, мне грустно видеть унижения, на которые ты идешь, для того чтобы избавить меня от неприятностей. Все эти люди не достойны целовать твои пятки. Дай же им понять пропасть, отделяющую их от тебя.

Волька в ответ только досадливо отмахнулся. Он лихорадочно подбирал в уме самые жалостливые и убедительные слова, когда вдруг почувствовал, что с ним повторяется та же история, что и во время испытаний по географии: он снова не был волен над своей речью.

Он хотел сказать:

— Товарищ милиционер, но я очень прошу вас, отпустите меня. Н обещаю вам до самой смерти никогда не нарушать правил уличного движения.

Но вместо этой смиренной просьбы он вдруг заорал на всю улицу:

— Как ты смеешь, презренный, задерживать меня! На колени! Немедленно на колени предо мной, или я тебя тотчас же разорву на куски!

Хоттабыч при Этих словах удовлетворенно ухмыльнулся и тщательно расправил пальцами усы. Что асе касается милиционера и окружающей толпы, то все они от неожаданности были далее не столько возмущены этими наглыми речами, сколько ошарашены тк и;

— Я попрошу вас повторить произнесенные вами слова,— обратился, к Вольке милиционер, стараясь сохранить спокойствие.

— Я самый выдающийся отрок этого города!—■ продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия.— Вы не достойны целовать мои пятки! Я красавец! Я ум-ни-па! А ну, попробуйте-, ка поцеловать мои пятки!

— Ладно,— хмуро ответил милиционер,—-там в отделении разберутся насчет пяток тоже. % пятки вы, гражданин, ответите отдельно.

. — Что со мной будет? Ой-ой-ой, что со мной будет!*—ужасался Волька, в то время как из его рта вылетали грозные слова: . ,» •-

— Остановись и замолчи, недостойный страж! Смирись и жди, пока не нолучишь заслуженного наказания из моих рук!

8 это врем# что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашептывать Вольке свои высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза:

— Товарищи... Братцы... Вы меня не слушайте... Разве это я говорю?.. Это вот он/ этот старый болван, говорит... Я официально заявляю, что за эти слова не отвечаю.

Во тут Хоттабыч снова взял нить разговоров в свои руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал:

— Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен! Честное пионерское!

Он уже прекрасно понимай!, что его слова никого не пугают, а только возмущают, а некоторых даже смешат, но ничего сделать не мог. Между тем чувства недоумения сменились у тех, кто слушал Вольку, чувством легкого беспокойства и даже сочувствия. — • .* «

Вот мы, граждане, ругаем этого /мальца, смеемс# над дам, а он, может быть, сумасшедший, то. есть, я хотел выразиться; ненормальный,— сказал проникновенно оДин старичок/ И как бы перекликаясь с этими-словами, вдруг раздался взволнованный голос какрйгто женщины:

— Граждане! Что я вижу, у него же сильдой яед>! Мальчик ведь п$ямо дымится!

— А му: молчать* если хотите со мной разговаривать! — проревел им в ответ Волька н вдруг е ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают боодпие огненные языки.

Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызывать «скорую помощь», н Волька, воспользовавшись сОз давшейся сумятиней, шепнул Хоттабычу:

—• Гассан Абдурахман ибн Хоттаб! Приказываю тебе Немедленно перенести верблюда вместе с наии подальше от этого места. Лучше всего за город! А то нам худо будет. С милицией хлопот потом не оберешься.

• Слушаю и повинуюсь,—также топотом ответил старик. И в ту же секунду верблюд со своими седоками взвился в воздух и исчез, оставив всех в глубочайшем недоумении.

X через минуту он плавно снизился на окраине города, где и был навсегда остав-ч лен своими неблагодарными пассажирами Он, очевидно, и по сей день пасется где-то в ‘ окрестностях города. Его очень легко узнать, если он вам попадется на глаза у него уздечка вся усыпана бриллиантами Ш изумрудами.

14. ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ "V п В ОТДЕЛЕНИИ ГОСБАНКА

гВо1т(а Волька вместе с Хоттабычем вернулся домой, было уже часов одиннадцать вечера. Несмотря на все пережитые

— Невероятно! Просто невероятно!

— Очень хорошо,— сказал Волька,— в таком случае сделай их, пожалуйста, пока что невидимыми и давай ложиться спать. Завтра нам придется встать к восходу солнца. ,

-г- Слушаюсь и повинуюсь.

И вот зеваки, собравшиеся на дворе, чтобы поглазеть на шумный и необычный караван, внезапно увидели, что двор абсолютно пуст, и, удивленные, разошлись по домам.

Волька, наскоро поужинав, с удовольствием разделся и улегся в кровать, прикрывшись по случаю жары одной только простыней. А Хоттабыч очень удобно устроился у Вольки под кроватью..

Некоторое время оба наших героя лежали молча. Волька никак не мог решить, с чего начать предстоящий щекотливый разговор.

— Спокойной ночи,— доброжелательно произнес Хоттабыч из-под кровати, и Волька понял, что нора начинать.

— Хоттабыч — сказал он, свесив голову с кровати,—мне нужно с тобой немножко поговорить.

— Уж не насчет ли сегодняшних моих даров? —опасливо осведомился Хоттабыч и, подучив утвердительный ответ, тяжело вздохнул.

— Видишь ли, стэдик, мне хотелось бы знать, имею ли я право распоряжаться твоим подарком так, как мне заблагорассудится?

-г» Бесспорно; о благословенный богач!

—* 1 как бы я им ни распорядился, ты не будешь на меня в обиде?

Не буду, о .Волька. Смею ли я обидеться на человека, столь много сделавшего для меня!

— Если тебе нетрудно* : Хоттабыч, то, Пожалуйста, поклянись.

— Клянусь, глухо сказал из-под кровати Хоттабыч, понимавший, что это все неспроста.

— Ну, вот и хорошо, -—обрадовался Волька и даже присел от волнения на кровати. — Значит, тц не обидишься, если я тебе скажу, что не могу'' принять твой подарок, хотя очень и очень, очень благодарен тебе за твою щедрость.

— О горе мне, почему ты отказываешься от моих даров? Это ведь не дворцы. Ты •ввдищ^, о к Вольку, я тебе больше не щ* рго дворцов* 1 ч* ^

— Но те еввёршейо Ш к чему ‘"все эти тюки золота, р серебра и драгоценных камней. щ ''•>, ■

— Это очень странно и непонятно для моего разуменья, — буркнул Хоттабыч из-под кровати и замолчал...

На рассвете следующего дня телефонный звонок поднял с постели заведующего районным отделением государственного банка. Заведующего экстренно вызывали в отделение. Взволнованный таким ранним звонком, он примчался к месту работы и увидел во дворе дома, где помещалось отделение банка, несколько сот слонов, верблюдов и ослов, груженных тяжелыми тюками.

— Тут один гражданин хочет внести вклад, — сообщил ему растерянный дежурный.

— В чем д§ло? — спросил тогда заведующий.—Разве вы не . знаете, что прием вкладов производится только с десяти Часов утра? §

В ответ на это дежурный молча протянул заведующему исписанный неровным мальчишеским почерком листок из ученической тетради. Заведующий прочитал бумажку и попросил дежурного ущипнуть его за руку. Дежурный С охотой выполнил эту просьбу. Заведующий поморщился от боли, снова посмотрел на листок и промолвил1:

— Невероятна Просто невероятно!

Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, подарил государственному банку на любые нужды, по усмотрению последнего,. двести сорок шесть тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью в три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто. тридцать . пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек.

Эта сумма могла получиться рублей на тридцать больше, но Волька оставил у Себя три золотые монеты, чтобы заказать для бабушки несколько золотых коронок...

■ Самым удивительные во всей истории этого необычного вклада было то,'' что животные, на которых привезли сокровища, и люди, сопровождавнше- их, растаяли в воздухе, лишь только ценности были сданы под расписку заведующее отделением.

за день неприятности, у Вольки было приподнятое настроение^ Он наконец придумал, что ецу сделать с несметными богатствами, бйаливпшмйся^ / как с#ег на Т&лрву. . ''г //'' ''■ г 3.;; Щ

Прежде всего он справился у Хоттабыча; может ли он сделать всех этих погонщиков, с их слонами, верблюдами, ослами « всей клажей, невидимыми для постороннего глаза.

—: Только прикажи^ о богатейший из богачей,— с готовностью отвечал Хоттабыч. *

15. СЛУЧАЙ В МЕТРО

В один из веселых солнечных дней наши друзья отправились на футбольный матч. Ехать репшли в метро.

Против всяких ожиданий Хоттабыч «очень спокойно отнесся к спуску на эскалаторе. Он с любопытством ступил на движущуюся бесконечную ленту, которая тут же превратилась в лестницу с красивыми металлическими ребрами, и уже внизу, на перроне, скромно сказал своим молодым спутникам:

— Движущаяся лестница—это ведь Очень просто. Если тебе, о Волька ибн Алеша, это доставит удовольствие, я сегодня же превращу в движущуюся любую лестницу твоего дома, да будут благословенны его фундамент, крыша и в особенности надстройка, в которой ты столь счастливо проживаешь.

— Потом поговорим,-^-уклонился Волька от прямого ответа. Он сомневался, подучится ли что-нибудь путное из предложения Хоттабыча.—Я подумаю.

Но додумать не пришлось, потому что как раз в это время из черной глубины туннеля донесся глухой грохот приближающегося поезда, в темноте засверкали прожекторы головного вагона, предостерегающе загудела сирена, и к перрону с лязгом подкатил нарядный, ярко освещенный голубой поезд.

— Айда, ребята, во второй вагон,— озабоченно скомандовав Волька и тут же обнаружил, что Хоттабыч исчез. Тогда они ринулись сквозь толпу с тревожными криками: «Хоттабыч, Хоттабыч! Куда ты девался, Хоттабыч?!»

— Я здесь, о друзья мои! Я здесь, ваш несчастный слуга!—донесся откуда-то издали печальный голос пропавшего старика.

Через минуту они увидели Хоттабыча. Он пытался выбежать на улицу по тому самому эскалатору, который только что Доставил их на перрон. Все старания Хоттабыча ни. к чему не приводили, потому .что, пока он делал ослабевшими от страха йогами несколько шагов вперед, лестница на такое же расстояние спускалась вниз.

— Слезай с эскалатора! — крикнул ему Шизу Волька. Но старик, очевидно, никак не мог догадаться, как это сделать, хотя для этого достаточно было просто повернуться лицом к перрону.

Делать нечего, пришлось Вольке взбежать по эскалатору, подымавшемуся вверх, чтобы спуститься затем к застрявшему на лестнице Хоттабычу.

— Чего ты удрал, чудал-человек?— раздраженно спросил он у старика.

— Я увидел, повелителе мой, как из подземелья выползало гремучее чудовище с. огненными глазами, и я не мог не бежать. Я не труслив, во укажи мне хоть одного джина, который бы не испугался, увидев эти страшные глаза. д

— Никакое это не чудовище, это обыкновенный поезд, и давай, пожалуйста, не задерживай нас больше твоими глупыми страхами.

Они побежали по перрону к только что прибывшему поезду и, работая локтями, стали пробираться внутрь вагона.

16. СКОЛЬКО НАДО МЯЧЕЙ?

Стадион бурлил той особой, праздничной жизнью, которая кипит на нем всегда во время решающих футбольных состязаний. Играл оркестр. Восемьдесят с лишним тысяч человек, срдя на своих местах, с жаром обсуждали возможный исход матча, и от этого обсуждения в воздухе все время стоял ровный, ни с чем несравнимый гул человеческих. голосов. Все с нетерпением ждали начала матча.

г И вот, наконец, на изумрудно-зеленом футбольном поле появился судья со своими помощниками. В руках у судьи был мяч, которому суждено было в этот день вынести Немало ударов, проделать по земле и в воздухе не один километр с тем, чтобы, попав десколько лишних раз в чьи-то ворота, решить тем самым, какой из команд достанется в этот день победа. Судья положил то в самом центре поля. Обе команды выбежали из дюка и построились друг против Круга. Капитаны пожали друг другу руки, Просиди жребий, какой команде играть про-

тив солнца. Этот печальный удел выпал на долю команды спортивного общества «Зубило» (красная майка, белые трусы), к великому удовольствию команды общества «Шайба» и части болельщиков.

— Не сочтешь ли ты, о Волька, возможным, объяснить твоему недостойному сЛуге, что будут делать с мячом эти двадцать два столь симпатичных мне молодых человека? — почтительно осведомился Хоттабыч, но Волька в ответ только нетерпеливо отмахнулся:

— Сейчас все сам поймешь.

Бак раз в этот момент форвард «Зуби-ла» звонко ударил носком бутцы по мячу— к матч начался.

— Неужели этим двадцати двум приятным молодым-людям придется целых девяносто минут бегать по этому обширному полю, терять силы, падать и толкать друг друга только для того, чтобы иметь возможность несколько мгновений погонять этот невзрачный кожаный мячик? И лишь потому, что на всех их нашелся для игры только один мяч?—-недовольно спросил Хоттабыч через несколько минут* ,

Но Волька, увлеченный игрой, и на этот раз ничего старику не ответил. Было не до Хоттабыча: нападение «Шайбы» завладело мячом и было уже у. самых ворот «Зубила».

— Знаешь что, Сережка,—шепнул своему приятелю Женя Богорад,— мне кажется, наше счастье, что Хоттабыч ничего не понимает в футболе. А то бы он тут таких дров наколол, что ой-ой-ой!

— И мне так кажется,— кивнул утвердительно головой Сережа и тут же, ахнув, потрясенный, вскочил со своего места.

Одновременно с ним вскочили на ноги и взволнованно загудели и все остальные восемьдесят тысяч зрителей. Пронзительно прозвучала сирена судьи, но игроки и без того застыли на месте.

Случилось нечто неслыханное в истории футбола И; абсолютно необъяснимое с точки зрения законов природы: откуда-то сверху, с неба, звеня, упали и покатились по полю двадцать два ярко раскрашенных во все цвета радуги мяча. Бак выяснилось при ближайшем ознакомлении, они были изготовлены из превосходного сафьяна.

— Это безобразие! Неслыханное хулиганство! Вывести со стадиона того, кто позволяет такие возмутительные шутки! — возбужденно кричали на трибунах.

Конечно, следовало бы немедленно вывести со стадиона и даже предать суду виновника этого переполоха, но никто не в силах был его обнаружить. Только четыре человека из восьмидесяти с лишним тысяч зрителей знали, кто этот виновник: Хоттабыч и три его молодых друга.

— Что ты наделал? — назидательно зашептал Волька Хоттабычу на ухо.— Ты остановил всю игру и лишил шайбовцев верного гола.

Насчет неудачи шайбовцев Волька, впрочем, сказал без особого огорчения, так как он «болел» за «Зубило».

— Я хотел, чтобы было лучше,— также шопотом оправдывался смущенный Хоттабыч.—-^Я думал, будет удобнее, если каждый игрок будет иметь возможность, не толкаясь и не бегая, как сумасшедший, но этому огромному полю, вволю поиграть собственным мячом.

— Ну что мне прикажешь с тобой делать! — развел Волька руками, усадил старика на место и наспех об’яснил ему основные правила футбола.

-г- Вот жалко только, что «Зубилу» приходится играть против солнца, а во втором тайме, когда команды поменяются местами, солнце уже успеет закатиться. Получается, что шайбовцы ни за что, ни про что находятся в лучших условиях, — выразительно сказал напоследок Волька. Он не Ш основания надеялся, что Хоттабыч учтет его слова.

— Действительно несправедливо,— согласился старик, и в то же мгновение солнце, к огорчению шайбовцев* скрылось за легким облачком и уже не появлялось до самого конца матча.

Между тем с поля убрали все лишние мячи, судья зачел время, ушедшее на ликвидацию инцидента, и игра продолжалась.

После волькиных объяснений Хоттабыч стал следить за состязанием со все большим и большим интересом. Шайбовцы, лишившиеся в результате инцидента с двадцатью двумя мячами верного гола, нервничали, часто «мазали», и старик чувствовал себя виноватым перед ними и терзался'' угрызениями совести.

Так* роковым образом разошлись пути и симпатии Вольки Костылькова и Гассана Абдурахмана ибн Хоттаба. Когда первый сиял от удовольствия (а это бывало каждый раз, когда кто-нибудь из . команды «Шайбы» бил мимо ворот противника), старик сидел мрачнев тучи. Зато, когда нападение «Зубила» било мимо ворот «Шайбы», картина резко менялась: Хоттабыч заливался счастливым смехом, а Волька страшно злился: *

— Не понимаю, Хоттабыч, что ты находишь в этом смешного! Чуть-чуть не было гола.

— Чуть-чуть не считается, о драгоценнейший, —торжествующе отвечал ему Хоттабыч где-то подслушанной фразой.

17. ХОТТАБЫЧ СТАНОВИТСЯ БОЛЕЛЬЩИКОМ

Старик, впервые столкнувшийся с футболом, не знал еще, что бывают болельщики. Волькино огорчение по поводу солнца, бившего в глаза команде «Зубило», он воспринял как простую заботу мальчика

о справедливости. О том, что он сам стал болельщиком, он, конечно, и не подозревал, как не подозревал об этом и Волька. Волька был так увлечен тем, что происходило на поле, что на остальное не обращал ни малейшего внимания. Это прискорбное обстоятельство, и послужило причиной необыкновенных событий, приключившихся в этот день на стадионе, к великому огорчению Волоки Костылькова и его друзей и не менее великому удивлению

* остальных зрителей этого, небывалого матча.

Началось с того, что в один особо напряженный момент, когда нападение «Зубила» приближалось к воротам «Шайбы», Волька, таинственно нагнувшись к Хоттабычу, доверительно ему прошептал:

— Хоттабыч, миленький, пододвинь, пожалуйста, чуточку ворота «Шайбы», когда зубиловцы будут по ним бить.

Старик насупился и впервые с момента их знакомства вместо беспрекословного согласия спросил:

— А какая, осмелюсь я осведомиться, польза будет,от этого «Шайбе»?

—■ «Шайбе» и не надо. От этого «Зубилу» польза будет, — с жаром ответил Волька. '' ’ 4 у

Старик промолчал. Зубиловцы снова промазали. А через две-три минуты дюжий молодец из нападения «Шайбы» под одобрительный. рев толпы забил классический мяч в ворота «Зубила»,.

— Егорушка, ты только. не вздумай, пожалуйста, надо мной смеяться, — сказал вполголоса вратарь «Зубила» одному из запасных игроков, когда игра перешла на поле «Зубила», — но я готов поклясться, что штанга моих ворот подыгрывает шай-бовцам...

— Что?!

— Понимаешь, когда они били по голу, я ясно видел, как правая штанга отодвинулась сантиметров на пятьдесят в сторону и пропустила/мяч...

— Температуру мердл? — иронически спросил запасный игрок.

— Чью, штанги?

— Нет, свою. У тебя, наверное, сильный грипп.

— Тьфу! — плюнул обиженно вратарь и заметался в воротах. Шайбовцы, ловко обводя защиту, приближались к воротам «Зубйла» стремительно, как лавина.

Бац! Второй гол за три минуты. Причем . оба раза по совершенно не зависящим от вратаря «Зубила» причинам. Вратарь дрался, как дев. Но что он ног поделать, когда в самый момент удара по воротам верхняя их планка сама по себе приподнялась ровно- нздтолько, чтобы мяч свободно мог пролететь, чуть задев кончики пальцев поднятых вверх рук йратаря. ^ Бому сказать об этом? Кто поверит? Вратарю стало грустно и страшно, как ^ маленькому мальчику, попавшему ночью в дремучий лес.

— Видел? — спросил он безнадежным голосом у Егорушки.

— К-к-к-кажется, видел,—заикаясь, ответил запасный игрок. — Только никому не скажешь. Все равно никто не поверит.

А в это время в восьмом ряду северной трибуны разгорался тихий скандал.

— Ты все перепутал, — сказал Волька Хоттабычу, когда «Зубилу» забили первый гол,— Я тебя просил помочь зубиловцам, а ты почему-то подыграл шайбовцам.. Нужно быть внимательней. Слышишь?

Слышу, суха ответил старик, г* Гассан Абдурахман ибн Хоттаб никогда не страдал рассеянностью.

Приближался конец первого тайма, и счастье как будто обратилось, наконец, лицом к «Зубилу». Игра перешла на поле , «Шайбы». Зубиловцы, что называется, землю рыли, н вскорости лучший их форвард с невероятной силой подал мяч в верхний угол ворот «Шайбы».

Все восемьдесят с лишним тысяч зрителей в неописуемом волнении привскочили со своих мест, затаив дыхание. Этот верный гол должен был размочить «сухой» счет «Зубила». Волька, Сережа и Женя, дружно брлевшие за «Зубило»,, радостно подмигнули друг другу, но тут же разочарованно вздохнули и грустно усе-дцсь на свои места: был верный мяч, а ударился в верхнюю штангу, да еще с такой сйлой, что звон пошёл па всему ста-*иойу.

Звон мяча, кстати говоря, слился с громким воплем, который издал вратарь . «Шайбы». Стремительно опустившаяся на одно мгновение штанга- спасла вратаря от гола, но зато пребольно ударила его по голове

Только теперь Волька, наконец, догадался, что Хоттабыч не ошибается, а дей ствует совершенно сознательно. Тогда он ужаснулся:

— Гассан Абдурахман ибн Хоттаб,— сказал он дрожащим голосом, — что же это такое? Ты же знаешь, что мы все— и я, я Сережа, и Женька — болеем за «Зу било», а ты, выходит, совсем наоборот болеешь за «Шайбу»?

— Увы, о благословенный, это так,— удрученно ответил старик.

— Разве я не спас тебя из заточения я глиняной бутылке? — горько продолжал Волька*.

— Это верно, как то, что сейчас день,

■и как то, что тебя ждет великое будущее, — еле слышно отвечал Хоттабыч.

— Смотри, — угрожающе заявил тогда Волька,—будет скандал.

— Пусть будет, что будет,—сказал ему

I в ответ Хоттабыч, и в тот же миг вратарь

«Зубила» поскользнулся на совершенно сухом месте и пропустил в ворота третий мяч.

— Ах так?! — заскрежетал тогда зубами Волька.—Значит, по-хорошему ты не хочешь? Ладно!

Он вскочил на скамью и, указывая пальцем на сидашего у его ног расстроенного Хоттабьищ, заорал:

— Граждане! Он все время подыгрывает «Шайбе»!

. — Кто подыгрывает? Судья подыгрывает? Что вц говорите? Оказывается, судья подыгрывает, — взволновались кругом.

— Да нет же, не судья,—взволновался Волька.—Причем здесь судья? Это вот этот старичок подыгрывает... Отстаньте от меня!

Последняя фраза относилась к Сереже и Женьке, которые испуганно дергали своего приятеля за рукав. Но Волька не унимался, хотя теперь уже никто не относился серьезно к волькиным словам:

— Так ты говоришь, — покатывались все. кругом со смеху,— так ты говоришь,

что старичок отсюда, из восьмого ряда серверной трибуны, почем зря передвигает ворота? Хи-хи-хи! Он, наверно, в кармане такой штепсель особенный имеет, чтобы управлять воротами на расстоянии? Может быть, это он и мячики давеча на поле понакидал?

— Ну да, он,—ожесточенно подтвердил Волька, вызвав новые взрывы смеха/

А землетрясение в Чили — тоже его рук дело? Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!

— Нет, в Чили не он,—честно раз’яс-нил Волька. — Землетрясение — это от катастрофических сдвигов почвы. Тем более в Чили. А он совсем недавно из бутылки вылез.

— Ну вот что, паренек, — благожелательно сказал Вольке один пожилой болельщик, когда смех немного утих,— не срамись перёд людьми, не говори глупостей

— И не говори. Срам-то какой, скандал на всю Европу.

Но вот, наконец, зубиловцы прорвали фронт нападения и полузащиты «Шайбы» и яростно повели мяч к ее воротам. Защита шайбовцев от долгого бездействия разложилась и не смогла быстро мобилизовать свои силй на борьбу с неожиданной опасностью. А вратарь, тот и вовсе сидел себе спокойно на травке.

Пока он вскакивал на ноги, зубиловцы ударили по незащищенным воротам в самый центр.

— Хоттабыч, миленький, дорогой, дай " зубиловцам хоть размочить игру, — взмо- и лился в этот момент Волька. > м

Но Хоттабыч прикинулся, будто ничего г не слышит, и мяч, летевший в центр во- л рот, неожиданно свернул к левой штанге ч. и ударился о нее с такой силой, что про- с летел через все поле, старательно облетая всех встречавшихся на его пути зубилов* и пев, как если бы он был живой, и плавно м и мягко вкатился в многострадальные воро- * та «Зубила». ; с

24 : 0! | При игре равных, примерно, по силе команд этот счет просто поражал. * И тогда Волька Совершенно вышел из с себя. т~, |

— Я требую, я, наконец, категориче- * ски приказываю тебе немедленно прекра- 5 тить это издевательство! прошипел он, ( глотая слезы, Хоттабычу. — А то я навсегда прекращаю с тобой знакомство. „ Выбирай: я или «Шайба»! (

— Ты ведь сам болельщик, о прекрас- г пейший из гневающихся! Так неужели ты а не можешь меня понять? — запротестовал * Хоттабыч с отчаянием, но, почуяв по воль- ° киному тону, чю на сей раз действительно может притти конец их дружбе, он ! простонал: — Я смиренно жду твоих дальнейших приказаний. 1

— Зубиловцы не виноваты, что ты болеешь за «Шайбу». А ты их ни за что, < ни. про что опозорил перед всей страдой. 1 Сделай, чтобы все видели, что они не виноваты в своем проигрышен.

— Слушаю и повинуюсь/ о юный вра- \\ тарь моей души. 1

Еще не замолкла сирена судьи, извё- ■ щавшая о конце первого тайма, как все 1 одиннадцать игроков команды добровольного спортивного общества «Зубило» дружно * начали чихать, кашлять и сморкаться. Они кое-как построились в затылок и, вяло перебирая ногами, поплелись в раздевалку унылой рысцой, непрерывно чихая, сморкаясь и кашляя.

Через минуту туда вызвали врача — вся команда чувствовала себя нездоровой. Врач пощупал у всех пульс, предложил всем снять майки, потом осмотрел у всех полость рта и, в свою очередь, вызвал в раздевалку судью-

— Вот что, Лука Евгеньевич, придется матч отложить, а сегодняшний счет признать недействительным.

— То есть, собственно говори, почему? — удивился судья.

— А потому, — растерянно произнес врач,— что команда «Зубила» не может быть по крайней мере семь дней выпущена на футбольное поле — она вся сплошь больна. /

— Больна?! Чем?

— Очень странный медицинский случай, Лука Евгеньевич. Вее эти одиннадцать вполне взрослых товарищей одновременно заболели детской болезнью—корью.

Я бы, Лука Евгеньевич, сам не поверйж,: если бы только что не осмотрел их всех самым тщательным образом.

Так закончился единственный*в истории футбола матч, в котором болельщик имад возможность активно воздействовать на ход состязания. Как видите* это нй к чему хорошему не привело. -Редкий факт, когда одиннадцать взрослых спортсменов вторично в своей жйюни и одновременно заболели корью, а на дру- < гой день проснулись ервершенно здоровыми, был подробно описан в статье известного профессора Л. И. Коклюш, напечатанной в научном медицинском журнале «Корь и хворь».

и не мешай следить-за игрой. Там, брат, сейчас такое делается, что и без тебя тошно (гражданин тоже болел за «Зубило»).

Действительно, до тайма оставалось еще целых одиннадцать минут, а счет уже был 14 : 0 в пользу «Шайбы».

С командой «Зубила» происходили все время какие-то очень странные вещи. Она как бы разучилась играть, паесовка поражала своей беспомощностью и нелепостью, игроки то и дело падали, как будто они только сегодня научились ходить,

А потом совершенно непонятно повела себя защита. Боевые беки и хавбеки стали при одном виде мяча испуганно шарахаться в сторону, как от бомбы, которая вот-вот должна разорваться. ''

15 : О!

16 : О!

18 : О!

23 : О!

В среднем падали мячи каждые сорок се~ кунд в ворота «Зубила», как яблоки падают в корзины в саду во время уборки.

Что стало с вратарем? Почему он прижался лицом к боковой штанге и только вскрикивает «Ой, мама!» каждый раз, .когда бьют по его воротам? Почему и он вдруг ни с того, ни с сего уходит с задумчивым лицом из всрот каждый раз в самый решающий момент, когда бой разгорался у самой штрафной площадки?

— Ты что, очумел, Грищка, что ли?— бесновался за сеткой Егорушка, и вратарь отвечал ему со стоном.

— И верно, очумел. Меня все время как будто за шиворот кто-то волочит. Я упираюсь, а он меня толкает из ворот. Я к мячу, а он меня к штанге прижимает так, что не оторваться.

— Ой и худо же тебе, Гриша!

18. НА «ЛАДОГЕ» В АРКТИКУ

В жаркий июльсккй поддень от Красной пристани Архангельского порта отчалил ледокольный пароход «Ладога», ихея на своем борту шестьдесят восемь экскурсан-тов-стахановцев. Духовой оркестр на пристани беспрерывно играл марши. Провожающие махали платками, кричали:

— Счастливого плавания!

Пароход осторожно выбрался на середину Двины и, оставляя за собой белоснежные облачка пара, поплыл мимо множества советских и иностранных океанских и речных судов, держа курс на горло Белого моря.

Толпившиеся на спардеке экскурсанты на целый месяц прощались е Архангельском и Большой Землей.

— Волька! — крикнул один из экскурсантов другому, озабоченно шнырявшему у капитанской рубки. — Куда девались Сережка с Хоттабычем?

Из этих слов наблюдательные читатели могут сделать безошибочный вывод, что среди экскурсантов, находились и наши старые знакомые.

Погода благоприятствовала «Ладоге». Три дня пароход шел чистой водой. Только к концу третьих суток он вошел в полосу однолегних и разреженных льдов.

Ребята как раз играли в шашки в кают-компании, когда туда вбежал, придерживая правой рукой свою неизменную соломенную шляпу, взбудораженный старик Хоттабыч.

— Друзья мои! — сказал он, широко улыбаясь.— Вы можете мне не поверить, и я нисколько не обижусь. Я бы сам не поверил, если бы не увидел это собственными глазами. Удостоверьтесь, прошу вас: все море, насколько можно охватить его взор я, покрыто сахаром и алмазами.

Старику эти слова были вполне простительны: никогда за свою почти четырехтысячелетнюю жизнь он не видел ни одной льдины.

Все находившиеся в кают-компании бросились на палубу и увидели, как навстречу «Ладоге» бесшумно приближались мириады белоснежных льдин, ослепительно блестевших под яркими лучами полуночного солнца. Вскоре под закругленным стальным форштевнем парохода заскрежетали и загремели первые льдины.

Поздно ночью экскурсанты заметили в отдалении группу островов. В первый раз они увидели величественную и угрюмую панораму архипелага Земли Франца-Иоси-фа. Впервые они увидели голые, мрачные скалы и горы, покрытые крупными, сверкающими ледниками. Ледники были похожи на светлые, острогрудые облака, крепко прижатые к суровой земле.

— Пора на боковую,— сказал Волька, когда все уже вдоволь насладились необычными видами далеких островов.—И делать, собственно говоря, нечего, а спать никак не хочется. Вот что значит не привыкли спать при солнечном свете.

— А мне, о благословеннейший, представляется, что спать мешает не солнце, а совсем другое,— смиренно высказал свое мнение Хоттабыч, но никто, к сожалению, не обратил на его слова никакого внимания.

19. РИФ ИЛИ НЕ РИФ?

Не успели еще экскурсанты заснуть В своих каютах, как раздался сильный толчок, и они посыпались со своих коек на пол, как спелые плоды. В то же мгновение прекратился ровный гул машин. В наступившей тишине послышалось хлопанье дверей, топот ног экскурсантов, выбегавших из кают, чтобы узнать, что случилось. С палубы доносились громкие слова команды.

Волька свалился со своей верхней койки очень удачно. Он тотчас же вскочил на ноги, машинально потирая рукой ушибленные места.

«Неужели мы наскочили на подводную Скалу?—подумал он, поспешно натягивая на себя штаны, и тут же поймал себя на том, что эта мысль пс только не испугала его, но даже доставила какое-то странное, Жгучее чувство тревожного удовлетворе-

ния.— Как это здорово,— пронеслось у него в мозгу, пока он лихорадочно зашнуровывал ботинки,— вот я и попал в настоящее приключение! Красота! На тысячи километров кругом ни одного ледокола. А у нас, может быть, и радиостанция не работает».

Вмиг перед ним вырисовалась увлекательнейшая картина: корабль терпит бедствие, запасы пресной воды и продовольствия иссякают, но все экскурсанты и команда «Ладоги» держат себя мужественно и спокойно, как и надлежит советским людям. Попрежнему продолжаются на «Ладоге» научные работы (по совести говоря, ни одного научного работника на паррходе не было, но, упоенный своими мечтами, Волька забыл об этом немаловажном обстоятельстве). Но лучше всех ведет себя, конечно, он, Волька Костыльков. О, Волька Костыльков умеет мужествспно смотреть в глаза опасности! Он всегда весел, он всегда внешне беззаботен, он подбадривает унывающих. А когда от нужды и лишений заболевает капитар «Ладоги» Степан Тимофеевич, он, ВолПька, по праву берет руководство экспедицией в свои руки...

— Какова причина, нарушившая сон, столь необходимый твоему неокрепшему еще организму?—прервал его сладостные мечты позевывавший со сна Хоттабыч.

— Прежде всего спокойствие,— ответил Волька,— никаких оснований для паники нет. Не пройдет и десяти дней, как за нами приедут на каком-нибудь мощном ледокол? и преспокойно снимут нас с мели. Можно было бы, конечно, сняться и самим, но, слышишь, машины не шумят.

Волька с гордостью слушал самого себя. Он и не предполагал, что умеет так легко успокаивать людей.

— О горе мне! — неожиданно засуетился старик, бестолково засовывая босые ноги в свои знаменитые туфли. — Вели вы погибнете, я этого не переживу. Неужели мы напоролись на мель? Увы мне! Уж лучше бы шумели машины. А я хорош! Вместо того, чтобы использовать свое могущество на более важные дела, я...

— Хоттабыч, — строго сказал тогда Волька,— признавайся, что ты там такого натворил?

— Да ничего особенного я не натворил, о справедливейший Волька ибн Алеша. Просто, заботясь о твоем спокойном сне, я позволил себе приказать машинам не шуметь.

— Ты с ума сошел! — ужаснулся Волька. — Теперь я понимаю, что случилось. Ты приказал машинам не шуметь, а работать без шума они не могут. Поэтому пароход так внезапно и остановился. Немедленно отменяй свой приказ, а то еще, того и гляди, котлы взорвутся.

— Слушаю и повинуюсь, — отвечал дрожащим голосом Хоттабыч.

В ту же минуту машины вновь зашумели, и «Ладога», как ни в чем не бывало, тронулась в путь, оставив капитана, судового механика и все остальное Население парохода теряться в догадках о причине внезапной и никак с точки зрения законов механики необ’яснимой остановки машин и столь же загадочного возобновления ^их работы.

20. ОБИДА СТАРИКА ХОТТАБЫЧА

К утру «Ладога» вошла в полосу густых туманов. Она медленно продвигалась вперед, каждые пять минут оглашая пустынные просторы мощным ревом своей сирены,—так полагалось по законам кораблевождения. В туманную погоду корабли должны подавать звуковые сигналы, все равно, находятся ли они на самых бойких морских дорогах или в пустыннейших местах Северного Ледовитого океана, чтобы не было столкновений.

Вскорости снаружи донесся резкий свисток. От неожиданности все вздрогнули, а Сережа весело вскрикнул: »

— Безобразие! Кто-то на ходу вскочил на пароход!

Но рассмеяться никто не успел, потому что в то же мгновение «Ладога» сильно содрогнулась, что-то сильно заскрежетало под дном судна, и оно второй раз за эти сутки остановилось, густо на этот раз окутанное молочно-белым туманом.

— Опять твои штучки, Хоттабыч?! — угрожаюше прошипел Волька, позабыв об элементарной осторожности.

Но Хоттабыч в ответ только суматошно замахал руками:

— Что ты, что ты, о прелестнейший из учащихся неполной средней школы! Клянусь тебе, я знаю о причинах столь неожиданной остановки корабля не больше тебя...

И точно, на этот раз старик был абсолютно ни при чем. Заблудившись в тумане, «Ладога» наскочила на банку.

Высыпавшие на палубу пассажиры с трудом могли различать в тумане бортовые поручни. Свесившись над кормой, можно было все-таки заметить, как от бешеной работы винта пенилась темнозеленая неприветливая вода.

Прошло полчаса, а все попытки снять «Ладогу» с банки, пустив ее обратным ходом, кончились ничем. Тогда капитан судна Степан Тимофеевич приказал сухонькому боцману Панкратьичу свистать всех наверх.

— Товарищи,— сказал Степан Тимофеевич, когда все обитатели «Ладоги», кроме занятых на вахте, собрались на спардеке,— об’является аврал. Для того чтобы сняться с банки без посторонней помощи, у нас остается только одно средство— перебункеровать уголь с носовой части судна на корму. Тогда корма перетянет, и все будет в порядке. При настоящих стахановских темпах тут работенки часов на десять-двенадцать — не больше! Боцман разобьет вас сейчас на. бригады, быстренько переоденьтесь в одежду, которая похуже, чтобы нежалко было запачкаться,—и за работу!

— Вам, ребята, и тебе, старичок, можно не беспокоиться. Эта работа не по вашим силам,— добавил капитан, обращаясь к нашим друзьям.— Вам еще рано, а тебе уже поздно возиться с тяжестями.

— Мне не по силам возиться с тяжестями?!—свирепо отозвался Хоттабыч.— Да знаешь ли ты, что никто из присутствующих здесь не может сравниться со мной в подымании тяжестей, о высокочтимый Степан Тимофеевич?!

Услышав его хвастливые слова, все, несмотря на серьезность положения, дружно рассмеялись.

— Ну и старичок! Здоров врать!

—■ Ты, милый, заливай, да знай меру!

— Ишь ты, чемпион какой нашелся!

— Вы меня плохо знаете! — вскричал тогда запальчиво Хоттабыч.— Сейчас вы сами удостоверитесь, говорил ли я хоть раз в своей жизни неправду.

С этими словами схватил Степана Тимофеевича, весившего по меньшей мере девяносто килограммов, и легко, как перышко, подбросил его выше пароходной трубы. Ничуть не пошатнувшись, он подхватил падавшего капитана на свои вытянутые руки и бережно поставил его на ноги. Затем, не переводя дыхания, он выхватил из окружавшей его пораженной толпы трех экскурсантов и стад ими жонглировать, как если бы это были легонькие палочки, а не плотные, уже не молодые люди.

—■ Вот это да! Мировой чемпион, а не старик! — воскликнул кто-то из окружающих, и раздались такие оглушительные аплодисменты, как будто дело происходило не на палубе судна, терпящего бедствие далеко от земли, а где-нибудь на чемпионате бокса или французской борьбы.

— В отношении старика беру свои слова обратно,— торжественно провозгласил Степан Тимофеевич, когда аплодисменты, наконец, утихли.— А теперь за работу, товарищи! Время не терпит!

— Хоттабыч, — внушительно сказал Волька, отведя старика в сторонку,—это не дело — перетаскивать двенадцать часов подряд уголь из одной ямы в другую. Надо тебе постараться самому стащить пароход с банки:

«— Это выше моих сил, о Волька ибн Алеша, — печально отвечал старйй. — Я уже думал об этом. Можно, конечно, стащить его с камней но: тогда продерётся дно корабля, а починить я его не сумею ибо никогда не видел, как оно выглядит, и все мы утонем, как слепые котята в бочке с водой.

— Подумай лучше, Хоттабыч, может быть, тебе все-таки что-нибудь придёт в голову.

— Нет, не придет, уверяю тебя, не придет, — сокрушенно отвечал старик и тут же спросил: — а что, если уничтожить самую мель? Это не стоило бы мне никакого труда.

— Хоттабыч, дорогой, какой ты у меня умница! — воскликнул Волька и бросился пожимать старику руку. — А еще говоришь, что ничего не придумаешь! Это же замечательно! Немедленно ликвидируй эту проклятую банку.

— Слушаю и повинуюсь,- сказал Хоттабыч с готовностью.

Уже первая авральная бригада спустилась в угольный трюм и стала с грохотом загружать антрацитом большие железные ящики, когда «Ладога» вдруг вздрогнула и быстро завертелась в глубоком водовороте, образовавшемся на месте провалившейся банки. Еще минута — и пароход разнесло бы в щепки, если бы Волька ее догадался приказать растерявшемуся Хоттабычу прекратить водоворот. Море сразу успокоилось, и «Ладога», повертевшись еще немножко в силу инерции, благополучно продолжала свой путь.

И снова никто, кроме Хоттабыча и Вольки, не ног понять, что такое произошло.

Опять потянулись увлекательные и один на другой не похожие дни путешествий по малоизведанным морям и. проливам, мимо суровых островов, на которые не ступала или. почти никогда не ступала человеческая нога. Экскурсанты высаживались на острова, где их торжественно встречали ружейными салютами мужественные советские зимовщики, н на совершенно не обитаемые одинокие скалы. Вцесте со всеми остальными экскурсантами наши друзья лазали на ледники, бродили по голым, как камни в банной печи, базальтовым плато, скакали со льдины на льдину через метровые полыньи и охотились на белых медведей. Одного из них бесстрашный Хоттабыч собственноручно привел за холку на «Ладогу». Медведь под влиянием Хоттабыча ‘ сразу сделался ручным и ласковым, как теленок, и впоследствии доставил немало веселых минут экскурсантам и команде парохода. Этого медведя сейчас показывают в цирках, и многие из наших читателей его, вероятно, видали. Его зовут «Кузя».

21.ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

Ну, вот, дорогие читатели, и подходит к концу смешная и трогательная повесть о Гассане Абдурахмане ибн Хоттабе и его юных друзьях — Вольке Костылькове, Сереже Кружкине и Жене Богораде. Не знаю, как вам, но мне как-то жалко расставаться с героями этой повести. Очень возможно, что кое-кто из читателей очень спокойно отнесется к тому, что повесть заканчивается. Но мне почему-то кажется, что большинство ’ зх, для кого она писалась, простит автору отдельные ее недостатки и спросит, может быть, даже не без сожаления:

Неужели не было больше приключений Хоттабыча, которые стоило бы описать и довести до сведения читателя?

Конечно, далеко не все еще рассказано

о необыкновенных похождениях старого джина, сделавшего по воле автора и Вольки Костылькова. огромный скачок через три тысячелетия из технически отсталого, дремучего рабовладельческого общества в страну социализма и передовой техники.

Я постараюсь, как только найдется для этого достаточное время, описать со всей присущей мне добросовестностью истории о том, как Хоттабыч и его друзья построили ковер-гидросамолет и летали на нем в Италию разыскивать брата Хоттабыча — Омара: как они, наконец, нашли Омара совсем неграм, гДе предполагали, и как он впоследствии, по глупости своей, превратился а спутника Земли; о том, как Хоттабыч и ребята попали в Италии в тюрьму и как их пытали там вареньем; как Хоттабыч поехал вместе с Волькой в Артек и что из этого вышло; как Хоттабыч столкнулся при очень интересных обстоятельствах с последним московским частником Феоктистом Хапугиным и т. д. и т. п.

А пока что учтем, что наши друзья благополучно вернулись из Арктики, влюбленные в нее, как и все, кто когда-нибудь побывал в этих краях.

22. РОКОВАЯ СТРАСТЬ ХОТТАБЫЧА

— Возможны осадки,— заявил Сережа авторитетно.

Он только что ввалился в вольки ну комнату. Волька и Женя тихо беседовали с Хотгабычем, который продолжал нежиться под кроватью.

Вскоре, действительно, все небо покрылось тучами и заморосил противный, не по сезону холодный дождик.

— Может быть, послушаем? — спросил Волька. небрежно кивнув на новенький радиоприемник — подарок родителей за успешный переход в 6-й класс.— и с видимым удовольствием включил радио.

Мощные звуки симфонического оркестра заполнили комнату.

Удивленный Хоттабыч высунул свою голову из-под кровати и спросил:

— Где находится это множество людей, столь сладостно играющих на различных музыкальных инструментах?

— Ах, яа!— обрадовался Женя.— Ведь Хоттабыч не знает радио.

Добрых два часа ребята наслаждалась, наблюдая за Хоттабычем. Старик был совершен») иотрнсен достижениями радиотехники. Волька ловвл для него Владивосток и Анкару, Тбилиси и Лондон, Киев и Париж. Из рупера послушно вылетали звуки песен, тремели марши, доносились речи на самых разнообразных языках.

Потом ребятам наскучило радио. Они ушли на улиту, оставив очаровантого Хоттабыча у радиоприемника.

Именно в этому времени относится та-инственная история, по сей день не разгаданная в семействе Кружкиных. Волькина бабушка пришла выключить приемник и слышала в совершенно пустой комнате чье-то стариковское покашливание. Затем она увидела, как сама по себе передвигается по шкале приемника вороненая стрелка вариометра.

Перепуганная насмерть старушка решила не дотрагиваться до приемника, а бежать за Волькой. Она поймала его у автобусной остановки. Волька страшно заволновался, сказал, что он совершенствует радиоприемник, автоматизирует его и просит родителям об этом не рассказывать. -потому что он готовит для них сюрприз. Отнюдь не успокоенная его словами бабушка все же обещала хранить тайну. До вечера она с трепетом прислушивалась, как в совершенно пустой комнате изредка раздавался странный стариковский голос. В этот день радиоприемник не отдыхал ни одной минуты. Около двух часов ночи, правда, рупор замолк, но оказалось, что старик просто забыл, как принимать Лондон. Он разбудил Вольку, расспросил его и снова приблизился к приемнику...

Случилось непоправимое: старик Хоттабыч до самозабвения увлекся радио...

Если кто-нибудь из читателей этой глубоко правдивой повести, проходя в Москве, по улице Разина, заглянет в приемную Главсевморпути, то среди многих десятков граждан, мечтающих о командировке в Арктику, он увидит старичка в твердой соломенной канотье и вышитых золотом и серебром туфлях.

Это старик Хоттабыч, который, несмотря на все свои старания, никак не может устроиться радистом на какую-нибудь полярную станцию.

Уже один его внешний вид — большая седая борода, а следовательно, и бесспорно почтенный возраст — является серьезным препятствием на пути реализации его мечты. Но еще безнадежнее становится его положение, когда он начинает заполнять анкету.

На вопрос о свое! профессии до революции 1917 года он правдиво пишет: «Злой дух»; на вопрос о возрасте—«3732 года и 5 месяцев»; на вопрос о семье он простодушно отвечает: «Имею брата Омара Хоттабовича, который находится где-то на дне не то Средиземного моря, не то Индийского океана в медном сосуде»,-—и так далее и тому подобное.

Прочитав анкету; вее решат, что он сумасшедший, хотя читателя наше! повести знают, что старик пишет сущую правду.

Если кто-нибудь сумеет разъяснить это недоразумение и поможет Хоттабычу стать радистом на любой из полярных станций, то старев ему будет очень обязан и заранее обещает оказать не меньшие знаки благодарности, чем он оказал Вольке Костылькову, когда он освободил его из замшелой глиняной бутылки, покоившейся несколько тысяч лет на дне реки.

Может ли детская сказка стать источником для историка? Как ни

странно, может. Особенно если речь идет об истории культуры или

повседневности. Художественн

Где водятся волшебники? В дореволюционном Витебске, будто сошедшем с полотна Марка Шагала. Белорусская провинция, убогая, нищая. И фантастический старый город в окрестностях Западной Двины. Там люди смотрят вверх, на небо, и — взлетают.

Не на ковре-самолете — в собственных мечтах.

— Отец любил каждый день приходить к городской пожарной каланче. Кроткий еврейский мальчик, очень красивый, есть старые фотографии, — говорит Наталья Лагина, дочь писателя. — Достаточно назвать всего три фамилии, которыми прославился Витебск: это художник Марк Шагал (на 16 лет старше) , композитор Марк Фрадкин, который, кстати, жил с папой в одном доме в Москве, но был на десять лет моложе*, и, конечно, мой отец.

Детей в семье было пятеро. Отец был старшим. Единственная радость в жизни — по субботам ходить к богатому соседу покупать квашеную капусту. На мальчика Лазаря надевали праздничную рубашечку, подпоясывали кушачком. Ничего общего с правильным московским пионером Волькой Костыльковым.

Да и задиристая Западная Двина, по которой гонял плоты дедушка Иосиф, мало напоминала “одетую в гранит” Москву-реку, где тыщи лет пролежала бутылка с арабским джинном, любителем мороженого. Отец стал интеллигентом в первом поколении. Да и вся семья плотогона, а потом продавца в скобяной лавке вышла в настоящие интеллигенты. Среди них, к примеру, был и очень крупный ученый-литературовед Давид Гинзбург (самый младший брат отца), трагически ушедший из жизни в двадцать четыре года, но и по сей день остающийся одним из самых уважаемых в нашей литературе исследова¬телей творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина.

фото из архива Ольги Ким

“Ужасный сладкоежка и чудовищный лентяй” — так Лазарь Лагин представлял себя. Его единственная дочь, журналистка, полностью переняла эту манеру, добавляя к тому же: “А я еще и трусиха!”

На самом деле работоспособности у писателя было не занимать. Хотя больше всего в жизни он действительно любил музыку и конфеты. Садился за того же “Хоттабыча”, предварительно положив перед собой килограмм шоколадок. Родные закрывали входную дверь на замок, чтобы писатель не сбежал погулять.

— Только я личным примером и могла его заставить работать, — признается Наталья Лазаревна. — Заслышав стук моей пишущей машинки, он входил в эту комнату и предлагал: “Пошли-ка лучше в кино? В 26-й раз на “Мою прекрасную леди!” — “Папа, тебе же завтра сдавать рецензию”, — наставляла его я на путь истинный. “Ничего, в крайнем случае ты ее за меня напишешь”.

Лагин ужасно не хотел, чтобы дочка выросла избалованной. Подобных примеров вокруг них, в известном литераторском доме на улице Черняховского, не счесть. Все звезды соцреализма жили здесь. “Это страшная категория — писательские дочки, писательские дети. Из большинства толк не вышел, потому что они знали только импортные шмотки и ресторан ЦДЛ, — рассказывает Наталья Лазаревна. — Тем же, кто попытался пойти по родительским стопам, доставалось больше всего. “За них пишут папашки!” Я мечтала стать ветеринаром, на что папа фыркал: “Ты упадешь в обморок на первой же кошачьей операции”. О карьере музыканта тоже пришлось забыть. Тогда я выбрала профессию музыкального и театрального критика, в которой отец ничего не смыслил, закончила киноведческий факультет во ВГИКе, только после этого недоброжелатели отстали”.

У отца и дочери Лагиных много общего. Даже дни рождения их следуют друг за другом: 3 и 4 декабря.

Знак Стрельца. Любовь к путешествиям и авантюрам.

Сумасбродный, но добрый характер. “У нас с папой все зависело от настроения, — повторяет Наталья Лагина. — Папа мог быть милым, а затем — как вихрь на него налетал — брал, например, со стола тяжелую тарелку и швырял мне в голову в припадке плохого настроения. Я, обиженная, закрывалась в своей комнате, а он, тут же остыв, подсовывал мне под дверь шоколадку: “Прости, был не прав”. Он хотел, чтобы я сама умела себя защищать, не была изнеженной, поэтому и казался иногда таким грубым”.

* * *

Свой самый смелый поступок Наташа Лагина совершила в 16 лет. Она переехала от матери к отцу.

— Родители давно не жили вместе. Мама была очаровательной, вылитая Любовь Орлова в ее лучшие годы, — Наталья Лазаревна достает выцветший снимок. — Она работала секретарем в журнале “Крокодил”, и ее постоянно приглашали сниматься в кино. Андрей Кончаловский вспоминал, что на всю Москву было три признанных красавицы. Одна из них — Татьяна Васильева — моя мама. Но стать актрисой таланта не хватило. Зато в фильме “Весна” она на крупных планах дублировала порой нашу первую кинозвезду. Ведь в те времена Орловой было уже за пятьдесят. Увы, я-то сама внешне — вылитый папа. Но и внутренне, к счастью, — тоже копия он.

В свои 16 лет, выпавшие на Гражданскую войну, Лазарь Лагин сначала вступает в партию большевиков, а затем создает комсомол в Белоруссии. “Как-то к ним в полк в Ростове-на-Дону приехал выступать Маяковский. “Кто из вас тоже пишет стихи — валяйте их вслух, а я сейчас рецензию выдам”, — рассказывает Наталья Лазаревна. — Папа прочел стихотворение “Старшина”. Каково же было его удивление, когда на следующий день, в другом полку, он услышал, как Владимир Владимирович шпарит его творение наизусть”.

“Этот человек обязательно станет писателем”, — добавил пролетарский поэт.

В анналах семьи осталась фраза: “Дорогой Лазарь, что же вы мне не приносите свои новые стихи?” На что Лагин будто бы ответил: “Как вы, Владимир Владимирович, не могу. А хуже не хочется”.

Их дружба продолжалась и в Москве, до самой смерти Маяковского. Случайный этот разговор состоялся как раз накануне его самоубийства.

— Папа почти никогда не публиковал свои стихи, считал это пустяковым занятием. И мне запретил сочинять: “В моем доме поэтессы не будет”. Это слово он произносил так, будто речь шла о падшей женщине, — улыбается Наталья Лазаревна. — Серьезно к своим произведениям он стал относиться в 70-е годы, когда со дна Черного моря подняли советскую подлодку, погибшую в годы войны. В кармашке на груди одного из матросов обнаружили клочок газеты с обрывком папиной поэмы “Ночь комиссара”.

После переезда в знаменитый писательский дом отец поселил дочь в самой маленькой, 12-метровой комнатке. Себе взял две большие. Хозяйство вела баба Катя — мамина мама.

— Я привезла ее с собой и ни разу об этом не пожалела. Папа души в ней не чаял. Купил в нашу комнатку телевизор, специально для бабули. Отсюда она и в больницу уехала, — добавляет Наталья Лазаревна. — Сначала бабуля казалась редкостной антисемиткой, а под конец жизни даже прослезилась: “Лучшие люди на земле — евреи”.

— Мне кажется, что ваш отец чем-то похож на своего замечательного старика Хоттабыча.

— Что вы, ничего общего, — взмахивает Наталья Лазаревна руками. — Вообще, лучшей книжкой папа считал “Голубого человека”. Это о путешествиях во времени. А еще были “Остров Разочарования”, “Патент АВ”, сценарии к мультфильмам. Но самое любимое папино творение — такое тоненькое, чуть больше сорока страниц, — “Обидные сказки”. Их он сочинял с 24-го года и почти до конца жизни. Он над каждым словом здесь работал так, что вся его лень куда-то девалась.

Старика Хоттабыча давно растащили на цитаты: “О, Волька ибн Алеша”, — восклицает старый джинн, подлизываясь к своему молодому хозяину.

“Дох-тиби-дох-тиби-дох” — таинственное арабское заклинание, и — прочь еще один волосок из волшебной бороды. Хотя в книжке этого не было — специально для радиопостановки коронную фразу придумал актер Николай Литвинов.

* * *

За шестьдесят с лишним лет книга выдержала несколько сотен переизданий. И всего одну экранизацию.

— Папа был категорически против, чтобы по “Хоттабычу” снимали кино. Вообще не хотел фильмов по своим книгам. И мне внушил, чтобы с лестницы спускала, если приходят с киностудий. “Я пишу для читателей, а не для зрителей!” Он полагал, и правильно, как мне кажется, что нельзя передать мысли автора посредством киноэкрана, — рассуждает Наталья Лагина. — Что в итоге и получилось — дети в фильме абсолютно деревянные, никому не нравятся. Да и жизнь у них не сложилась: Волька Костыльков, к примеру, спивался. Потом, правда, как я слышала, взял себя в руки и “завязал”. Он работал, как я знаю, шофером на Севере. А мальчика Женю, друга Вольки, в театральном мюзикле “Старик Хоттабыч” мы вообще поменяли на девочку. Только старик в фильме был чу-у-удный!

Опереточный комик из Одессы Николай Волков редко снимался. Мы с Натальей Лазаревной перетряхнули толстенную киношную энциклопедию, но нашли только имя его сына — известного актера Николая Николаевича Волкова. “Мы с Колей так и называли друг друга: молочными братом и сестрой. Он — сын Хоттабыча. Я, получается, дочь, — Наталья Лазаревна вздыхает. — Коля умер совсем недавно, от редкой болезни крови. А думали, что у него обычная простуда. Многие мои друзья ушли один за другим: Микаэл Таривердиев, Эмиль Лотяну. А еще раньше уходили папины товарищи”.

Их семья — это их друзья. В этом доме бывали физик Ландау и математик Гельфанд, скрипач Спиваков. А уж писателей не перечесть: Виктор Некрасов, Михаил Зощенко, Александр Бек, Ильф с Петровым…

— Но я не могу сказать, что с коллегами у него сохранялись только хорошие отношения, — говорит Наталья Лазаревна. — Однажды папу обвинили в плагиате. Написали, что в своем романе “Патент АВ” он переписал повесть Александра Беляева “Человек, потерявший свое лицо”. Честное имя папе удалось отстоять, только показав оригинал раннего произведения “153 самоубийцы”, где конспективно излагался тот же “Патент АВ”. Бывает, что одинаковые сюжеты приходят к совершенно разным писателям…

Знаменитый “Старик Хоттабыч” не прославил своего создателя. Хотя вышедшая в 40-м году сказка мгновенно сметалась с полок книжных магазинов.

— Папа, наоборот, даже скрывал, что он автор “Хоттабыча”, — вздыхает Наталья Лазаревна. — В том, что папино имя оставалось неизвестным простому читателю, виноваты литературные критики. Вы представляете, за шестьдесят лет на “Хоттабыча” было всего две рецензии — в 40-м году и на папино 75-летие. А через полгода он умер.

Ходили слухи, что первоначально повесть-сказку редактировал сам Сталин. В авторской версии она вышла только после смерти Лагина. Оттуда впервые убрали лишние главы, повествующие о преимуществах социалистического образа жизни и борьбе с американскими капиталистами.

И оказалось, что настоящий, лагинский “Хоттабыч” совсем тоненький — всего около двухсот страниц, куда ему до “Тысячи и одной ночи”.

“К папе эти правки не имели никакого отношения, — вспоминает Наталья Лагина. — Кстати, он даже не получил за своего “Хоттабыча” Сталинской премии. Ее должны были вручить ему за “Остров разочарования”, в марте 53-го. Но тут генсек умер, и премия где-то затерялась. Папа был неудобный человек, талантливый, но с чудовищным характером — таких не награждают. “В наше время о таланте судят не по наличию наград, а по их отсутствию”, — частенько повторял он”.

* * *

Именно Лазарь Лагин открыл миру братьев Стругацких, вытащив из мусорной корзины “Детгиза” их первую книгу “Страна багровых туч”. А его дочь, работавшая в “Юности”, редактировала еще неопытных братьев Вайнер. “Пришли ко мне толстенькие дядечки с толстенькой же рукописью о проблемах молодежи. Весьма актуальная в советские годы тема. Когда я их рукопись прочла, то сразу поняла, что это блеск”.

В этой квартире всегда кошки. Даже магниты на холодильнике и футляр для очков в форме усатых мордочек.

— Вначале папа был против кошек, потом у нас появился Кузя. У Кузи была отличная родословная. Он родился в семье кинозвезд и сам снимался в кино. Его мама, кошка Багира, играла в “Бриллиантовой руке”. А папа, кот Шануар, в “Иван Васильевич меняет профессию”, — говорит Наталья Лагина.

Теперешних домашних любимцев Наталья Лазаревна чаще подбирает голодными на улице. Застенчивого красавца Гошу, который так и не показался на глаза корреспонденту “МК”, она назвала в честь Георгия Вайнера.

Кстати, в появлении старика Хоттабыча, если кто помнит, виновата тоже хитрая кошка, вовремя опрокинувшая аквариум.

И — Волька Костыльков взлетел под потолок, на люстру.

А из замысловатого сосуда раздались кашель и чиханье заточенного в плен джинна. Чудеса начались.

4 декабря, в день рождения писателя, на родине Лагина хотят открыть памятник Хоттабычу. Но его единственная дочь в Витебск не приедет — слишком накладно, это заграница.

Но самое забавное напоминание о книге отца, как считает Наталья Лазаревна, она обнаружила в Израиле. Заблудившись на одинаковых восточных перекрестках, она случайно набрела на улицу ибн Хоттаба.

— Сам папа никогда не верил в чудеса, — восклицает дочь писателя. — Но он делал все, чтобы другие люди в них обязательно поверили.

Екатерина Сажнева

Опубликовано в газете "Московский комсомолец" №756 от 28 июня 2000 г.

http://www.mk.ru/editions/daily/article/2...

* Лазарь Лагин проживал в Москве по адресу: ул.Черняховского, дом 4, кв. 82. Там же, по свидетельству его дочери, проживал и ещё один известный витеблянин, композитор Марк Фрадкин. Улица названа в честь И.Д. Черняховского,не витеблянина, однако имеющего отношение к городу:

второй медали «Золотая Звезда» генерал армии Черняховский Иван Данилович удостоен Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 июля 1944 года за успешные действия его войск при освобождении Витебска, Минска, Вильнюса

goo.gl/qjCrOx

В Витебске появятся скульптуры старика Хоттабыча и Золотой Рыбки...

http://news.vitebsk.cc/2016/10/25/v-viteb...

А тем временем, в райцентре Витебской обл. уже есть скульптурный ансамбль витеблянина Александра Гвоздикова.

"Волька ибн Алёша и Старик Хоттабыч". РБ, г. Орша, центральный парк отдыха

http://eva.ru/eva-life/contest/contest-ph...

В городе-побратиме Витебска — Белоярском (административном центре Белоярского района Ханты-Мансийского автономного округа-Югры) также установлен памятник Хоттабычу работы ещё одного витебского скульптора Ивана Казака

http://cat-and-city.livejournal.com/21185...