Помните, как Женя, Волька и Хоттабыч летят на поиски Омара? Помните конец 37-й главы? (На всякий случай ее можно освежить вот тут). Прошло еще немного времени, и они снизились в тихой голубой бухточке, неподалеку от итальянского города Генуи.

Генуи, слышите, Генуи, и это несколько раз обыгрывается в дальнейшем тексте, начиная прямо с названия 38-й главы "Интервью с юным генуэзцем".

Наши путешественники, не останавливаясь, прошли дальше и спустя некоторое время вошли в город Геную. <…> -- А разве в Неаполе рабочие не бастуют против иностранных военных баз? -- рассердился юный генуэзец. -- Знаешь что, иди-ка ты подобру-поздорову! У нас в Генуе мальчики не любят, когда к ним пристают с глупыми вопросами?..

А в махаоновском издании они приземлились в бухточке неподалеку от итальянского города Герона!

Герона? Герона! Я не мог поверить своим глазам. думал опечатка. Пробежал глазами следующую главу — нет, все правильно. Название — "Интервью с юным геронцем" (см тут оглавление), вошли в Герону, "у нас в Героне мальчики не любят" и т.д. — все как и положено только название города другое. Более того, после первого упоминания о Героне идет сноска, что мол мы сами удивлялись, но Хоттабыч клялся, что город называется Герона.

При этом Герона (она же Хирона, Жирона, Жерона. Герунда) находится не в Италии, а в Испании (Каталонии) и, хотя является аэропортом приморского района Коста-Брава, расположена от моря довольно далеко. В общем, непонятно чего вдруг возникает этот город.

Моя версия — это привет из далекого хедерного прошлого Лазаря Иосифовича Гинзбурга. Вместо вычеркнутого бдительным цензором (с наверняка таким же прошлым) "лехадодиликраскало" возникла Герона, ибо для еврейского уха слово Герона звучит почти как Бердичев, Шпола или Меджибуж с Межеричем... Город мудрецов-каббалистов.

"""""

Первым делом он упал на колени и, истово колотясь лбом о пол каюты, возопил громовым голосом:

— Нет бога, кроме Аллаха, а Сулейман пророк его!

После этих слов он ещё несколько раз молча стукнулся лбом об пол с такой силой, что вещи, висевшие на стенах каюты, закачались, как во время сильной качки. Потом он снова вскричал:

— О, пророк Аллаха, не убивай меня!..

— Разрешите справочку,— прервал его стенания перепуганный и в то же время заинтригованный Волька.— Если я не ошибаюсь, речь идёт об иудейском царе Соломоне?

— Именно о нём, о презренный отрок, о нём, о Сулеймане ибн Дауде, да продлятся дни его на земле!

— Это ещё большой вопрос, кто из нас презренный,— тактично возразил незнакомцу Волька.— А что касается вашего Сулеймана, то заявляю вполне официально: дни его ни в коем случае продлиться не могут. Он, извините, умер.

— Ты лжёшь, несчастный, и дорого за это заплатишь!

— Напрасно злитесь, гражданин. Он умер три тысячи лет назад. Об этом даже в энциклопедии написано.

1-я редакция.

bahaltener

25 мая 2009, 21:56:05 UTC

Да, автор знал еврейскую тему. Ну а Сулейман тоже известно кто. Впрочем сказки 1001 ночи полный рассказов о Шлойме ѓа-Мелехе заклинающем шейдим (джиннов в локальной версии :)-

bolek

25 мая 2009, 22:15:19 UTC

да, конечно. просто было атк неожиданно увидеть там Герону

alek_ya

25 мая 2009, 22:34:54 UTC

хочешь сказать, старый хасид-ашкеназ летал к сефардам?)

bolek

26 мая 2009, 03:26:40 UTC

он по любому летатл к сефардам, в Генуе жили тоже сфардим...

alek_ya

25 мая 2009, 22:37:55 UTC

...на самлм деле, интересно было бы прочитать именно первое издание.

levkonoe

26 мая 2009, 05:23:59 UTC

я никогда не могла понять, какого аллаха он поминает, если его заточили 3500 лет назад?

bolek

26 мая 2009, 08:41:44 UTC

Блин, точно. Я об этом как-то и не подумал...

Опять же, прав был bahaltener во времена царя Шломо Давидовича никаких джиннов быть не могло, были шейдим...

В этом смысле стилизация неудачная....

levkonoe

26 мая 2009, 08:45:14 UTC

иначе не проходило никак

levkonoe

26 мая 2009, 05:24:54 UTC

кстати, в мультфильме про Нильса с гусями — гном говорит "абес шабес картофлябес"

bolek

26 мая 2009, 08:43:03 UTC

угу, но думаю. что это случайное совпадение, сродни поиску шестиконечных звезд в фотографии салюта над Чернобыльской АЭС. Хотя... Сельма Легерлеф ведь родилась в Иерусалиме. Так что надо подумать :-)))

michaelko

26 мая 2009, 08:24:17 UTC

Первый вариант книги, с "лехадоди" еще 30-х годов. Тогда Испания во всех смыслах была актуальней.

bolek

26 мая 2009, 08:40:07 UTC

да, но в книге подчеркивается, что именно итальянский город. Опять же дальше описывается американский самолет садящийся на аэродроме, НАТОвцы, американцы, бывший муссолиниевский шпик, все это в 30-е годы быть не могло...

michaelko

26 мая 2009, 08:45:12 UTC

Вы хотите сказать, что в издании 50-х была Герона?

bolek

26 мая 2009, 09:03:07 UTC

ну вот же, они пишут в анонсе, что эта книга — текст 1957 года! Что меня и поразило...

Я читал более позднее издание, как мне кажется середины 60-х, начала 70-х

bolek

26 мая 2009, 09:07:55 UTC

кстати, интересно, что Волька там сдает в 6-м классе экзамен по географии. Из книги Ильиной "4 высота" я помню, что до войны таки в 6-м классе сдавали географию, что было в 50-х гг в Москве не заню. помню, что в 70-80-х в Украине в 6-м классе сдавали экзамены, а в России — нет.

Этот экзамен — рудимент из первой книги или вполне соответствовал московским реалиям 50-х?

А старичок в вышитой украинской рубашке — как это в году Никиты Сергеича не вычеркнули?

bolek

26 мая 2009, 09:19:21 UTC

А вот еще эпизод "Десятка три карапузов, держась по двое за руки,

шли по тротуару и солидно пели звонким, но нестройным хором:

"Не нужен нам берег турецкий!.." Наверно, это детский сад шел

гулять на бульвар..."

Эта песня создана в 1949 году, так что явно из второго варианта, послевоенного. Первый, кстати, вообще, как я помню публиковался в журнале...

collegaproul

22 декабря 2009, 07:27:45 UTC СВЕРНУТЬ

Лично я во всех книжных изданиях видел только слово «лехадодиликраскало», причём в выпущенных даже в застойные времена. Оно появляется единственный раз в сцене в цирке. Вообще существует ужасно много вариантов текста «Старика Хоттабыча» и неизвестно, какой из них окончательный. Но факт, что Лагин достаточно хорошо знал еврейскую историю, сомнению не подлежит.

http://bolek.livejournal.com/565747.html

***

KID_BOOK_MUSEUM — 1 МЕСТО В РЕЙТИНГЕ СИБИРСКОГО РЕГИОНА

violla_la (violla_la) написал в kid_book_museum

2013-11-27 13:07:00

Еще раз о Хоттабыче

Оригинал взят у violla_la в Еще раз о Хоттабыче

На днях издательство "Нигма" объявило о выходе нового издания "Старика Хоттабыча"; с текстом первой редакции 1938 г. и иллюстрациями Г.Мазурина из разных редакций, в том числе и совершенно новыми. Ирина Трухина уже выложила интереснейшую сравнялку, за что ей большое спасибо!

"О любезнейшие и драгоценнейшие друзья мои!"

Nov. 26th, 2013 at 7:22 AM

пёс

Прелестные и неповторимые украшения сего интернет-пространства, упоительные надежды отечественных наук и искусств, радость и гордость родителей и друзей своих! Да будет ваш жизненный путь усеян розами без шипов, и да будет он столь долог, сколь желает вам этого Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб Ира ибн Володя!

К новости о том, что в Нигме выйдет "Старик Хоттабыч" с рисунками Германа Алексеевича Мазурина я лично отнеслась совершенно спокойно.

Потому как есть у меня этот "Хоттабыч", 1963 года разлива:)

И я даже и не помышляла заменить её на новую! По трём причинам:

ПЕРВАЯ причина — Книга моего детства, с ней связаны незабываемые воспоминания:)

ВТОРАЯ причина — Хоть и замызганная она у меня, и выпущена она на ужжасной бумаге, но ЦВЕТНЫЕ ВКЛЕЙКИ в ней — закачаешься! Очень сомневалась, что эти рисунки в новой книге превосходили бы по качеству рисунки на вклейках, старенькие-замызганные.

и ТРЕТЬЯ причина — В книге 63-го года имеется очень любимый мною автограф -

[похвальбушка:)]

Но... человек предполагает, а получается всё наоборот, как обычно:)

Нет, естесссьно я не расстанусь со старой книгой! (см.причины выше) Но новая оказалась... совсем ДРУГАЯ!

Я знала, конечно, эту историю с переписыванием Лазарем Иосифовичем Лагиным текста сказки. Так сказать "по указанию свыше". И даже когда-то читала первый вариант 1938 года. Но всё моё детство сопровождал именно второй вариант, 55-го года — где было и про Гогу-собаку, и про индийское путешествие Женьки.

Кстати говоря, в раннем издании вместе с Волькой участвуют в приключениях два друга — Серёжа и Женька. А в поздней редакции Серёжа "самоликвидировался":), и во всех приключениях участвуют только Волька с Женькой.

А гражданин Хапугин — бывший частник, а теперь помощник заведующего хозяйством кустарной артели "Красный петух" во втором варианте текста преобразовался в буржуя из Нью-Йорка Гарри Вандендаласса.

Но как и раньше, так и сейчас я не считаю это произведение "политизированным"... мне кажется "Буратино", "Чиполлино" да "Три толстяка" даже больше про политику, чем "Хоттабыч"! А у Лагина — просто сказка о древнем старике, растерявшемся в современном мире:)

Хотя мир, в который попал Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб для сегодняшних читателей не такой уж и современный!

Очень повеселили сноски в новой книге. Там нам подробно растолкуют, кто такие пионеры и брадобреи (а то из самого слова непонятно!:) и что такое цирюльни. Пояснят нам название газеты "Пионерская правда":))) и объяснят, что такое червонец:)))

Думаю, что современные дети лет 10 (а раньше эту книгу читать и смысла нет) как-то уже даже в школе или по телевизору в старых фильмах о пионерах слышали... не говоря уж о том, что мамы-папы, поди, им тоже уже рассказывали о своём детстве:)

Короче, текст сказки этой в первой редакции мне интересен. Даже просто для сравнения с тем текстом, с которым я была знакома с детства.

Но и рисунки Германа Алексеевича в новой книге практически все — другие!

Где-то половина чёрно-белых рисунков из старой книги перекочевало в книгу новую, а вторая половина — свеженарисованные:) Причём превратились они из ч.б. в цветные! Мне, как собирателю книг, иллюстрированных моими любимыми художниками, интересно такое вдвойне!

Чуть не забыла немного рассказать про новое издание, так увлеклась сравниванием двух вариантов "Стариков"!:)

Книга немного увеличенного формата (старая гораздо больше). Хорошо "лежит в руке" и читать очень удобно. Опять на ум приходит слово "ладненькая":)

Бумага мелованная, плотная, абсолютно без блеска (на фото от вспышки чуть бликует только краска!).

Шрифт средний, с большим межстрочечным пространством — читать очень комфортно.

Ну и обложка здОровская, как я люблю:) — матовая, с блинтовым тиснением и фоном приятного лимонного цвета. Закладка-ляссе и чудесное качество печати латвийской типографии.

В-общем, как вы уже поняли, у меня будут теперь жить-поживать ДВА старика.

Которые написаны одним писателем, и нарисованы одним художником.

Но которые очень сильно отличаются друг от друга.

И я не знаю, который из них мне нравится больше... потому и жить они у меня в библиотеке будут СЛАДКОЙ ПАРОЧКОЙ:)... — мир с ними обоими!:))))

НЕ показать вам, КАК сильно отличаются книги я ж не могла!:)

А вот этого рисунка в книге нет. Ни такого, ни видоизменённого.

Эпизод полета Хоттабыча в космос к брату в первой редакции отсутствует...

Nov. 26th, 2013 04:56 am (UTC)

Ну вообще)!!! Вот вы меня удивили, что редакций сказки было несколько, и у Вольки два друга)... Тоже очень любимая из детства книга, и ещё была удивительная пластинка)..Теперь буду хотеть эту книгу....

Link Reply Thread

trukhina

Nov. 26th, 2013 11:41 am (UTC)

эта история с несколькими переписаниями одной книги не только у Лагина с его "Хоттабычем" происходила:)

Link Reply Parent Thread

elena_phedotova

gudrun1983

Nov. 26th, 2013 08:42 am (UTC)

Вот и у меня то же самое. Есть книга 63 года и я ее оставлю в любом случае, по схожим причинам, но и новую придется покупать. И в последнее время часто так происходит — переиздание беру и старую оставляю. Да что же это такое? :)))

traugot_g_a_v

Nov. 26th, 2013 09:06 am (UTC)

Спасибо, Ирина!

Особенно — за сравнялку :) Пока смотрела первую часть (новинку), думалось: ух ты, классненько, придется покупать, хоть и не собиралась. А потом посмотрела сравнялку. Старый вариант иллюстраций мне нравится больше. Он как-то эмоциональнее, что ли... И зачем пионерский галстук с Вольки "сняли" на большинстве иллюстраций? Все равно ведь про пионеров в тексте есть, так пусть бы и на рисунках оставался пионер-пионером :) Но все равно, наверно, куплю, нравится :)

особенно цветных!!!

пионеры упоминаются в тексте... но нечасто:), и на рисунках нового вариата они тоже изредка мелькают:)

А что же там с текстои и рисунками? Я вот заметила, что на одном развороте (52-53 стр.) иллюстрация совсем не по тексту

http://madalena-1977.livejournal.com/6427...

Link Reply Thread

trukhina

Nov. 26th, 2013 11:50 am (UTC)

это не НЕсоответствие:)

просто в первом варианте текста (в том, что в новой книге), например, НЕТ истории о приключениях Женьки в Индии. А рисунки чудесные есть:)

Поэтому вот этот рисунок (что по ссылке) прикреплён к той фразе Хоттабыча, что он отправил Женьку в Индию в рабство, и они с Волькой засобирались его спасать — и прикреплён рисунок, что же там, в рабстве, Женька делает:)

Link Reply Parent Thread

madalena_1977

Nov. 26th, 2013 12:21 pm (UTC)

За уши притянута всё же :)

Ну да ладно. Хоть увидела издание. Спасибо!

Link Reply Parent Thread

trukhina

Nov. 26th, 2013 12:24 pm (UTC)

может и за уши, но жалко ж, ежели такие рисунки пропадут — не войдут в издание!

Link Reply Parent Thread

mara_glad

Nov. 26th, 2013 12:26 pm (UTC)

А кто же выиграл в футбольном матче? :)))

В старой книге счёт в пользу одной команды, в новой -- в пользу другой, судя по картинкам... :)

Link Reply Thread

trukhina

Nov. 26th, 2013 12:37 pm (UTC)

выиграла "Шайба", конечно! только результаты матча аннулировали:)

... в старой книге — КОСЯК, я его ещё с детства помню:))))))

Напомню, что "Старик Хоттабыч", подобно знаменитому "Орфею" Глюка, существует как минимум в трех редакциях. Во всяком случае, у нас дома живут три "Хоттабыча" с тремя разными текстами. Один — от издательства "Нюанс" 1993г. с чудесными иллюстрациями А.Петрова и текстом 1938 года, второй — "бюджетное" издание "Дрофы 2006г. с рисунками Г.Мазурина и текстом 1955 года, и третий — от Детгиза 1955г. с рисунками Г.Валька и текстом 1952 года ("Хоттабыч" моего детства).

Читая вслух с ребятами, мы совмещали все три варианта и увлеченно обсуждали, где и как автор менял текст.

Для себя я составила список отличий в разных редакциях. Кому интересно -

[Основные отличия в текстах 1938,1952,1955гг.]

I. Экзамен по географии.

В 1-ой редакции это очень короткая глава: Волька рассказывает экзаменаторам про хрустальный купол небес и Землю, стоящую на шести слонах, и директор отправляет его домой.

Во 2-ой редакции появляется колоритная сцена со школьным швейцаром, а Волька долго и подробно рассказывает об Индии учителю географии Сергею Семеновичу.

В 3-ей редакции учителя заменяет учительница — Варвара Степановна, с которой будет связана отдельная сюжетная линия. Появляется здесь и Гога Пилюкин по прозвищу Пилюля, и новый эпизод с подарком (Хоттабыч пытается подарить Вольке часы)

II.Эпизод в кино.

1-я редакция: не дойдя до зрительного зала, Хоттабыч и Волька отправляются в парикмахерскую.

2-я и 3-я редакции: развернутая сцена в зрительном зале и бегство Хоттабыча из кино.

III. Эпизод в парикмахерской — есть только в 1-ой редакции.

Бородатого Вольку высмеивают посетители вместе с парикмахером, и разгневанный Хоттабыч превращает их в баранов. Случайно среди превращенных оказывается друг Вольки Сережа Кружкин. Вся сюжетная линия с баранами, Сережей Кружкиным и его папой отсутствует во 2-й и 3-й редакциях, где вместо этого дан эпизод в павильоне фруктовых вод (Хоттабыч набрасывается на официанток, но Волька его урезонивает).

IV. Эпизоды с лающим Гогой — есть только в 3-ей редакции.

V. Эпизод в тбилисских банях — есть только в 3-ей редакции.

VII. Женя Богорад в Индии.

1-я редакция: пребывание Жени в Индии обходится молчанием — чтобы не обострять "отношения с вице-королем Индии".

2-я редакция: описывается, как Женю продают в рабство (вариант 2-а). В 1955 году, в период начинающейся дружбы СССР с Индией, автор переписывает эпизод, и Хоттабыч забрасывает Женю не в Индию, а в Йемен, где его опять-таки продают в рабство (вариант 2-б)

3-я редакция: "хинди, руси — пхай-пхай!" — никакого рабства, Женю с восторгом чествуют в индийских деревнях, носят на руках, вместе поют "Катюшу"

VIII. Эпизод в шахтерском санатории — есть только в 3-ей редакции.

IX. Эпизод с "Хоттабстроем" — только в 1-й редакции: Хоттабыч переносит целый переулок за город, а затем возвращает обратно.

X. Эпизод в цирке.

1-я редакция: выступление китайского фокусника Мей Ланьчжи

2-я и 3-я редакции: выступление советского фокусника Афанасия Сидорелли. В 3-ей редакции в цирке появляется учительница Варвара Степановна; опасаясь ее встречи с джинном, ребята отвлекают внимание Хоттабыча и начинают учить его азбуке.

XI. Излечение лающего Гоги — только в 3-й редакции.

XII. Волшебное кольцо Сулеймана

1-я редакция: встреча с гражданином Хапугиным, бывшим частником, а теперь помощником завхоза кустарной артели "Красный петух"

2-я и 3-я редакции: встреча с мистером Гарри Вандендаллесом, американским дельцом

XIII. Наказание хулигана.

1-я редакция: Вакса Кочерыжкин

2-я и з-я редакции: Сережка Хряк

XIV. В Италии.

1-я редакция: Италия Муссолини — Хоттабыч находит английскую мину и попадает в охранку.

2-я и 3-я редакции: Хоттабыч находит американскую мину, новая встреча с Гарри Вандендаллесом (в 3-ей редакции — некий город Герона, в остальных — Генуя)

XV. Эпизод с телефоном — только во 2-ой и 3-ей редакциях.

XVI. На "Ладоге"

1-я редакция: Хоттабыч неудачно выступает с сольным пением

2-я редакция: Хоттабыч снимает пароход с банки

3-я редакция: Хоттабыч встречается с Варварой Степановной, успешно выступает с фокусами и снимает пароход с банки

XVII. Новогодний визит Хоттабыча — только 2-ой и 3-ей редакциях — Хоттабыч навещает брата на орбите

То, что для нового издания некоторые иллюстрации художнику пришлось отрисовывать заново, вполне понятно — ведь в первой редакции действуют не два мальчика (Волька и Женя), а три (Волька, Женя и Сережа). Жаль, что Волька в новом варианте лишился пионерского галстука — неужели кого-то сегодня может напугать пионерская символика?

UPD: с другой стороны, Волька в галстуке — скорее, привычка. На самом деле, логично, что мальчик надевает пионерский галстук в день экзамена, а потом появляется без галстука — ведь наступили каникулы.

А вот перенос иллюстраций из прежних изданий в новое показался не всегда убедительным.

Ну ладно — иллюстрация с Женей в Индии. В первой редакции о пребывании Жени в Индии почти ничего не говорится, так что можно додумать все, что угодно.

Но вот,например, эта иллюстрация — в поздней редакции она изображает мистера Вандендаллеса, американского дельца (что заметно по его заграничному костюму и темным очкам).

DSC03578

В новой книге она же изображает Феоктиста Кузьмича Хапугина, бывшего частника, а теперь помощника завхоза кустарной артели "Красный петух". Тогда непонятно, зачем было помещать в новое издание вот эту иллюстрацию:

DSC03580

Действие происходит в Италии, где гражданину Хапугину делать абсолютно нечего, как нечего делать и Чезаре Санторетти с чемоданом Хоттабыча в тексте первой редакции.

Кстати о тексте.

Признаться, мне жаль, что выбор Нигмы пал именно на первый вариант текста — он самый короткий, и там отсутствует столько интересных моментов. С другой стороны, если дома есть одна из поздних редакций, можно развлечься сопоставлением текстов:)

Например, в 1938 году директор цирка предлагает Хоттабычу: "Турне по Западной Европе! Турне по Северной Америке!" , а в 1950-х годах: "ряд выступлений в Москве и периферийных цирках!" :))

Или — в 1938 году Хоттабыч, увлекшийся радио, ловит Владивосток, Лондон, Париж, Анкару, а в 50-е гг. — Владивосток, Тбилиси, Киев, Ленинград, Минск, Ташкент))

А поразительная сцена с превращением советских граждан в подопытных баранов! Читая, удивляешься: и как автору сошло это с рук, в 38-ом-то году...

Правда, потом авторский текст тоже был отредактирован и приглажен. Сделано это не Нигмой, а еще раньше, но в новое издание попал именно отредактированный вариант. Например, "наши бараны" там деликатно заменены на "эти бараны", а "чистый, высокий и светлый хлев научно-исследовательского института" на "чистое, высокое и светлое помещение для животных".

У берегов Италии Хоттабыч с ребятами находят мину с надписью "Made in England" (в поздних редакциях — "Made in USA") — в отредактированном варианте на мине нет никаких надписей.

Убраны из текста уточнения "на двадцать втором году революции" и упоминания Муссолини.

"Причесаны" также и некоторые "вкусные" диалоги из первой редакции, звучавшие прямо по-зощенковски:

" — Ездиют тут на верблюдах...

— Тут, я так полагаю, главный не мальчишка. Тут, я так полагаю, главный — старичок, который за мальчишкой сидит...

— Да, сидит, собака, и шляпой обмахивается. Прямо как довоенный граф."

В отредактированном варианте: "- Да, сидит и шляпой обмахивается. Прямо как граф какой-нибудь."

В любом случае, выход нового издания "Хоттабыча" — интересное событие и свидетельство того, что даже спустя 75 лет повесть-сказка продолжает жить активной жизнью :))

UPD: я перечислила только основные сюжетные изменения, но отличий в текстах, разумеется, гораздо больше.

И начинаются они уже в первых главах. В 1-й редакции, например, Волька, уезжающий в фургоне из родного Настасьинского переулка, представляет, что он "где-то в Америке, в суровых пустынных прериях, где каждую минуту могут напасть индейцы и с воинственным кличем снять с тебя скальп." Старая бочка, в которой бабушка квасила на зиму капусту, напоминает Вольке "бочки, в которых пираты старого Флинта хранили ром."

В поздних же редакциях Вольку, переезжающего уже из Трехпрудного переулка, посещают совсем иные видения: "...будто едешь...где-то в далеких сибирских просторах, где тебе предстоит в суровых боях с природой возводить новый гигант советской индустрии. И, конечно, в первых рядах отличников этой стройки будет Волька Костыльков. Он первый соскочит с машины, когда караван грузовиков прибудет к месту назначения. Он первый раскинет свою палатку и предоставит ее заболевшим в пути, а сам, перекидываясь шуточками с товарищами по стройке, останется греться у костра, который он же быстро и умело разведет. А когда в трескучие морозы или свирепые бураны кое-кто вздумает сдавать темпы, ему будут говорить: "Стыдитесь, товарищ! Берите пример с показательной бригады Владимира Костылькова..."

Та же бочка для капусты на этот раз вызывает в памяти Вольки философа Диогена, "того самого, который из древней греческой истории".

По-разному реагирует Волька из разных редакций и на появление Хоттабыча.

В 1-й редакции он принимает незнакомца за иллюзиониста из цирка; во 2-й — за работника домоуправления, в 3-ей — за участника самодеятельности. В первом варианте Волька сразу переходит с Хоттабычем на "ты", в поздних редакциях — сохраняет вежливое "вы" вплоть до окончания злополучного экзамена по географии...

Не встретить в поздних редакциях ни заклинания "лехадодиликраскало", использованного Хоттабычем во время циркового представления, ни "бороды апостола" на розовом Волькином лице... — и так далее.

Почитать текст второй редакции можно, например, здесь — http://mp3-kniga.ru/bibliofil/valk-hottab...

Это книга 1953 года и она немного отличается от живущей у меня дома книги 1955года — я не стала их разделять и несколько вольно назвала вариантом 2-а и 2-б. В варианте 2-а Женя Богорад попадает в Индию, в варианте 2-б — в Йемен. Кроме того, в варианте 2-а нет глав про Степана Степановича Пивораки и про хулигана Сережку Хряка. В остальном, если не ошибаюсь, варианты идентичны. Но уже в том же 1955 году автор совершенно переделывает книгу, — именно об этом, окончательном переиздании с «изъятыми выпадами в адрес постколониальных властей» насколько я понимаю, говорится в Википедии.

"""""""""

По лающему Гоге поняла, что с детства и на всю жизнь полюбила сказку в третьей редакции.

Но хочется разобраться. В вашем анализе 2-я редакция — это текст 1952 года? Наверно, как раз тот, про который в Википедии написано: "Одна из версий, сравнительно менее известная, была издана в начале 1953 года. В этой версии содержались, в частности, крайне резкие выпады в адрес империализма, Соединённых Штатов Америки, постколониальных властей Индии и т. п., при переиздании спустя всего несколько лет изъятые".

А третья редакция — текст 1955-го года?

Получается, что эпизоды о Жене Богораде в Индии редактировались и после 1955 года, если речь идет уже о 4-х вариантах? (Правда, встретила мнение, что Лагин редактировал книгу чуть ли не к каждому переизданию, и вариантов с мелкими изменениями может быть гораздо больше, чем 3-4).

http://kid-book-museum.livejournal.com/71...

ИЗ РЕДАКЦИИ 1953 Г.

...Пять пароходов, шедших из Америки в Европу с оружием и яичным порошком, и три парохода, возвращавшихся из Европы в Америку с награбленным по «плану Маршалла» ценным сырьем, отметили в своих судовых журналах встреченное в открытом океане странное существо, напоминавшее большого дельфина, но плевавшееся, как верблюд, и время от времени завывавшее, словно издыхающая гиена. Как известно, дельфины не плюются и не воют и, главное, не катятся по волнам, а плывут большей частью под водой, рылом вперед и спиной кверху или кувыркаются. Поэтому все восемь вахтенных офицеров сочли необходимым отметить, что, скорее всего, это все-таки был не дельфин, а какое-то другое, до сего времени неизвестное науке животное. Один из вахтенных офицеров, обладавший склонностью к научной работе, сам того не подозревая, очень метко назвал это необычное существо «атлантическим шакалом»...

...Не менее достойна внимания и судьба мистера Гарри Вандендаллеса. Мы забыли сказать, что одновременно с инспектором был наказан и он. Хоттабыч превратил его в собаку. Чезаре Санторетти в одну минуту поседел, следя за тем, как этот алчный американец быстро превращался в облезлую рыжую шавку. Так он по сей день и проживает в своей нью-йоркской квартире в собачьем виде. Богатейшие владыки Уолл-стрита постоянно шлют ему отборные кости с собственного стола. Раз в неделю он выступает за это с двадцатиминутным лаем в радиопередаче «Голос Америки»...

...— Никогда не поверил бы твоим словам, — произнес тогда со вздохом Хоттабыч, — никогда не поверил бы, если бы не нашел подтверждения им на страницах столь уважаемой мною газеты. Умоляю тебя, о Волька, объясни мне: почему здесь, в твоей прекрасной стране, все не так, как в других государствах?

— Вот это пожалуйста, хоть сейчас! — с готовностью ответил ему Волька и, удобно усевшись на берегу реки, долго и с гордостью объяснял Хоттабычу сущность советского строя.

Излагать содержание этой надолго затянувшейся беседы, пожалуй, не стоит, ибо нет сомнения, что любой из читателей нашей повести рассказал бы Хоттабычу на месте Вольки то же, что и он.

— Все сказанное тобою столь же мудро, сколь и благородно. И всякому, кто честен и имеет справедливое сердце, после твоих слов есть над чем подумать, — чистосердечно промолвил Хоттабыч, когда закончился первый в его жизни урок политграмоты...http://2084.ru/articles.php?article_id=326

****

2008-06-02 23:38:00

"Старик Хоттабыч" 1938 и 1955

Одной из любимых книг детства был «Старик Хоттабыч». Как известно у книги имеется два варианта. 1938 года и 1955 года. Версия 1955 года известна всем, а вот вариант 1938 года канул в Лету. Недавно я нашел его и прочитал. А заодно выписал почти все отличающиеся моменты

Общее сравнительно впечатление таково. Вариант 1955 года направлен на борьбу с внешними врагами –американцами, итальянцами и прочими «акулами капитализма». В СССР же нет ни одного отрицательного персонажа. Самый плохой это Гога Пилюкин, да и тот вообщем-то нормальный советский пионер. Вариант 1938 года борется с внутренними отрицательными явлениями. Обилие всяческих жуликов, хапуг, намек на возможность взяточничества и ростовщичества.

Все вообщем-то логично. 1955 год –Холодная война. 1938 год –Ежовщина

1. Переезжал Волька на новую квартиру не на грузовике, а в фургоне

2. В 1938 году Настасьинский переулок, в 1955 году Трехпрудный

3. Современную одежду Хоттабыч обрел не благодаря дедушкину портрету, а просто так

4. Билет на экзамене по географии был «Форма движения Земли» (а не «Индия»)

5. Экзамен принимал директор, никакой Варвары Степановны не было вообще

6. В кино «после 16» Женя Богорад ходил не потому что у него дядя был главой администрации, а потому что выглядел старше своих лет

7. Из кино Волька и Хоттабыч ушли сразу, еще не заходя в зал

далее

8. Парикмахеры насмехались над Волькой и его бородой. И за это Хоттабыч превратил их в баранов

9. Ближайшим приятелям Вольки был не только Женя Богорад, но и Сережа Кружкин

10. За средством от бороды Хоттабычу не пришлось летать в тбилисские бани, его купили в московской аптеке

11. Исчезли не только Женя Богорад, но и Сережа Кружкин

12. Про Индию лишь пару строчек, в которых автор заявил «И тут же под яблоней Женя Богорад рассказал своему старинному приятелю Вольке Костылькову о своих приключениях на чайной плантации в одном из заброшенных уголков Индии. Поверьте автору на слово, что Женя вёл себя там так, как надлежит вести себя в условиях жестокой эксплуатации юному пионеру. Автор этой глубоко правдивой повести достиг довольно преклонного возраста и ни разу не обострил своих отношений с вице-королём Индии. Ему поэтому не хотелось бы испортить эти с таким трудом наладившиеся отношения. А рассказ Жени Богорада, совсем ещё юного гражданина Советского Союза, о том, что он видел в Индии, придирчивые дипломаты могли бы определить как вмешательство во внутренние дела жемчужины британской короны.»

13. Сережа Кружкин тоже нашелся он был превращен в барана

14. Чтобы соорудить дворцы для подарка Вольке Хоттабыч перенос находящиеся на месте будущих дворцов дома за город

15. В версии 1955 года Волька сравнивает третий дворец со станцией метро «Комсомольской-кольцевой» (открытой в 1952 году), а в версии 1938 года со станцией «Киевский вокзал» (ныне станция Киевская Филевской линии, открыта в 1937 году)

16. Дворцы Волька предложил отдать не РОНО, а МКХ (Московскому коммунальному хозяйству)

17. В списке вещей которых не должен бояться Хоттабыч в 1955 г телевизоры, в 1938 г дирижабли

18. Вместо Сидорелли в цирке выступал китаец Мей Ланчжи

19. Отчитывая Хоттабыча пытавшегося раздавать золото Волька в версии 1938 года сказал «Чудак ты, чудак! Кому же ты собираешься раздавать милостыню, раз у нас нищих давным-давно нет? Расхватают у тебя золото жулики, и всё». В версии 1955 года про жуликов не было

20. Вместо Гарри Вандендалесса действует гражданин Хапугин, бывшего частник, а теперь помощника заведующего хозяйством кустарной артели «Красный пух»

Цитата: «И я заплакал тогда сильным плачем, так что промочил слезами свою одежду, и молвил: «Пожалей меня, несчастного своего раба!» И тогда Хапугин изменился в лице, побледнел и сказал, что он уже второй месяц член профсоюза и уже два года как он не пользуется наёмным трудом, и что плакали какие-то его денежки (как будто деньги могут плакать!), и что у него было четыре чудных магазина, и что их, увы, никогда не будет»

Из желаний Хапугина «Желаю, чтобы немедленно у меня появилось десять больших дач под Москвой!»

21. На стадионе Волька сказал просто о землетрясении, а в 1955 году о землетрясении в Чили

22. Вместо хулигана Сережки Хряка, хулиган Васька Кочерыжкин

23. Проводник собирался ссаживать Хоттабыча в Киеве, а не в Брянске

24. Вместо Героны герои оказались в Генуе

25. Неработающие люди в Италии оказались безработными, а не забастовщиками

26. Подаренные чемоданы были заполнены золотыми монетами, а не рыбой

27. В итальянской линии очень большое количество деталей расходится

Цитата: “ Да я никогда и не был женат, о коварный следователь!

— Ну вот-вот. А дозвольте узнать, внесли ли вы налог, причитающийся с вас как с холостяка?

— В мои годы? — поразился Хоттабыч.

— Значит, вы не выполнили долг перед возрождённой Италией и уклонились от уплаты налога на холостяков,— с удовлетворением заключил следователь.— Я, к великому своему сожалению, вынужден арестовать вас. Впрочем, есть и другой, более приятный выход»

А молодой итальянец Джованни был и в 1938 году. Через четыре года наверное он оказался под Сталинградом…..

28. “Ладога» останавливалась не два, а один раз. И он был по вине Хоттабыча

29. На «Ладоге» Сережка Кружкин обыграл всех в подкидного дурака

30. Сосуд с Омаром Юсуфом открыл Сережка Кружкин

31. В отличии от версии-1955 в старом варианте между «Ладогой» и Москвой был еще поезд. В котором какой-то жулик стащил сосуд с Омаром Юсуфом, но жулика задержала милиция

32. На волькином радиоприемнике по мимо советских городов Хоттабыч ловил и зарубежные

http://ekibaztus.livejournal.com/133120.h...

vadim_i_z

2 июня 2008, 22:21:22 UTC

Хорошая табличка, спасибо.

А это видели?

http://crusoe.livejournal.com/21021.html

http://crusoe.livejournal.com/56474.html

ekibaztus

3 июня 2008, 06:36:43 UTC

Спасибо. Первое впечатление после прочтения версии-1938 было то что она короче версии-1955. Количество глав это подтверждает

http://shurshunn.livejournal.com/tag/%D0%...

Что-то я не нашёл Виктора Платоновича Некрасова (в сравнениях), а ведь он упоминался в редакции 1955 года.

Отдельной книгой повесть издали в 1940 году.

Но дата первой публикации — 1938, так что все правильно.

Что-то я не нашёл Виктора Платоновича Некрасова (в сравнениях), а ведь он упоминался в редакции 1955 года.

В каком контексте упоминался?

-

В каком контексте упоминался?

Книги под рукой нет, но помню вот что. Когда приятели вместе с Хоттабычем летели над Куйбышевским (кажется) водохранилищем, кто-то сказал: "Здесь работает мой друг (или родственник), Виктор Платонович Некрасов". Примерно так. Думаю, что сказано это было неспроста.

В сравнении оглавлений этого не может быть. А в тексте я такого не припомню, хотя, наверное, тоже обратил бы внимание.

Когда приятели вместе с Хоттабычем летели над Куйбышевским (кажется) водохранилищем, кто-то сказал: "Здесь работает мой друг (или родственник), Виктор Платонович Некрасов". Примерно так.

Мой дядя — экскаваторщик. Он командир шагающего экскаватора. Протасов Василий Петрович. Он сейчас, если хочешь знать, Куйбышевское море копает.

Л. Лагин

Эта цитата — по ссылке, которую дал vadim_i_z. Не знаю как вам, а мне очень интересно, почему Лазарь Лагин заменил Протасова В. П. на Некрасова В. П.. Признаков близкой дружбы между Лагиным и Некрасовым я не обнаружил. Так в чём же дело?

У меня книга 1959 года...

близкой дружбы между Лагиным и Некрасовым я не обнаружил.

А, наверно, оказался Протасов В. П. "спецом-вредителем, врагом народа". Подсказали автору..

мне очень интересно, почему Лазарь Лагин заменил Протасова В. П. на Некрасова В. П..

А не наоборот?

Вот так политика тихой сапой вкрадывается даже в сказки.

почему Лагин заменил Протасова В. П. на Некрасова В. П.. ?

наверно, оказался Протасов В. П. "спецом-вредителем, врагом народа".

В таком случае Протасов — отличный машинист экскаватора, а Некрасов — диссидент.

Получается, что нейтральный Василий Протасов заменил Виктора Некрасова намного раньше, когда последний ещё не считался опальным.

Сталинский фавор, сменившийся затем, в 1963-м, хрущевской опалой — парадоксы и шалости фортуны.

http://magazines.russ.ru/zvezda/2001/8/ne...

К сожалению, Сталинская премия не стала «охранной грамотой» для дальнейшего творчества Виктора Некрасова. Всему виной тематика, выбранная писателем для своих последующих произведений. В 1954 году он написал повесть «В родном городе», очень красочно описавшую партийно-бюрократическое бездушие, с которым пришлось столкнуться вернувшимся с войны фронтовикам.

Однако куда более жесткую критику вызвала статья «Слова «великие» и простые», которая была написана в 1959 году. В ней Виктор Некрасов четко указал на недопустимость героической патетики, за которой невозможно было разглядеть всю правду о войне. В следующем 1960 году конфликтная ситуация получила свое развитие с выходом очередной критической статьи об архитектуре тех лет, отличающейся убогим однообразием и монументальной безвкусицей. Все это было однозначно квалифицировано, как идейно порочные взгляды на советский строй.

В 1962 году Виктор Некрасов своим циклом очерков «По обе стороны океана» вызвал жесткую критику со стороны самого Хрущева. После этого его совсем перестали печатать.

http://www.mega-stars.ru/writers/nekras ... novich.php

Сталинский фавор, сменившийся затем, в 1963-м, хрущевской опалой, и брежневским изгнанием...

Так когда же появился Протасов Василий Петрович?

До 1961 был Некрасов.

http://g66.ru/m-necropol/post338312/

https://rusforus.ru/viewtopic.php?t=8776

***

Конечно, "Старик Хоттабыч" в изначальном виде 1938 года и в редакции 1958 годов (есть еще редакция 1955 года) сильно различается (я читал в детстве вариант от 1958 года). Правки вносил сам Лагин, насколько я знаю. Сравните главу об экзамене по географии из старой и новой версии.

Версия 1938 года:

"– Повелевай мной, – продолжал старик Хоттабыч, глядя на Вольку преданными, собачьими глазами. – Нет ли у тебя какого-нибудь горя, о Волька ибн Алеша? Скажи, я помогу тебе. Не гложет ли тебя тоска?

– Гложет, – отвечал застенчиво Волька. – У меня сегодня испытание по географии.

– Не беспокойся, о мой повелитель! – возбужденно заорал старик. – Знай же, что тебе неслыханно повезло, о красивейший из отроков, ибо я больше всех джиннов богат знаниями по географии, я – твой верный раб Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Мы пойдем с тобой вместе в школу, да будут благословенны ее фундамент и крыша! Я тебе буду незримо подсказывать ответы на все вопросы, и ты прославишься среди учеников твоей школы и среди учеников всех школ твоего великолепного города.

– Замечательно! – сказал Волька.

Он уже открыл дверь, чтобы пропустить вперед себя Хоттабыча, но тут же снова закрыл ее.

– Придется тебе сменить одежду.

– Разве мои одежды не услаждают твой взор, о достойнейший из Волек? – огорчился Хоттабыч.

– Безусловно услаждают, – дипломатично ответил Волька, – но все же слишком уж они будут бросаться в глаза в нашем городе.

Через две минуты из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел наш герой, держа под руку старика Хоттабыча. Хоттабыч был великолепен в новой пиджачной паре из белого полотна, украинской вышитой сорочке и твердой соломенной шляпе канотье. Единственной деталью его туалета, которую он ни за что не согласился сменить, были туфли. Ссылаясь на мозоли трехтысячелетней давности, он остался в вычурных, богато расшитых золотом и серебром туфлях, которые в свое время свели бы, наверное, с ума самого большого модника при дворе калифа Гарун аль Рашида…

– Костыльков Владимир! – торжественно провозгласили за столом, где сидела комиссия.

Волька нехотя встал из-за парты, неуверенным шагом подошел к столу и вытащил билет № 14 – «Форма и движение Земли».

– Так, – сказал разомлевший от жары член комиссии и вытер платком вспотевшее лицо. – Так, так, Костыльков. Что же ты можешь рассказать о горизонте?

Старик Хоттабыч, притаившийся за дверьми в коридоре, услышав этот вопрос, что-то беззвучно зашептал.

А Волька вдруг почувствовал, что какая-то неведомая сила против его желания раскрыла ему рот.

– Горизонтом, о высокочтимый мой учитель, – начал он и тут же облился холодным потом, – я осмелюсь назвать, с твоего позволения, ту грань, где хрустальный купол небес соприкасается с краем Земли.

– Что такое, Костыльков? – удивился экзаменатор. – Как понимать твои слова насчет хрустального свода небес и края Земли: в переносном или буквальном смысле?

– В буквальном, – прошептал за дверью старик Хоттабыч.

И Волька, чувствуя, что несет несусветную чепуху, вслед за этим ответил:

– В буквальном, о учитель!

Он не хотел этого говорить, но слова вылетали сами, помимо его желания.

С экзаменатора мгновенно сошло сонное настроение, а ученики, изнывавшие на партах в ожидании своей очереди, встрепенулись и зажужжали, как шмели.

– В переносном, – подсказал ему Сережа Кружкин трагическим шепотом.

Но Волька снова громко и внятно произнес:

– Конечно, в буквальном.

– Значит, как же? – забеспокоился экзаменатор. – Значит, небо – это твердый купол?

– Твердый, – отвечал убитым голосом Волька, и крупные слезы потекли по его щекам.

– И, значит, есть такое место, где Земля кончается?

– Есть такое место, – продолжал против своей воли отвечать наш герой, чувствуя, что ноги у него буквально подкашиваются от ужаса.

– Да-а… – протянул экзаменатор и с любопытством посмотрел на Вольку. – А что ты можешь сказать насчет формы Земли?

Старик Хоттабыч что-то трудолюбиво забормотал в коридоре.

«Земля имеет форму шара», – хотел было сказать Волька, но по не зависящим от него обстоятельствам отвечал:

– Земля, о достойнейший из учителей, имеет форму плоского диска и омывается со всех сторон величественной рекою – Океаном. Земля покоится на шести слонах, а те, в свою очередь, стоят на огромной черепахе. Так устроен мир, о учитель!

Старик Хоттабыч в коридоре одобрительно кивал головой.

Весь класс помирал со смеху.

– Ты, наверно, болен, Воля? – участливо спросил у него директор школы и пощупал его лоб, мокрый от пота.

– Благодарю тебя, о учитель, – отвечал ему Волька, изнемогая от чувства собственного бессилия, – благодарю тебя. Я, хвала Аллаху, совершенно здоров.

– Придешь, когда выздоровеешь, Воля, – мягко сказал ему тогда директор и вывел его под руку из класса. – Придешь, когда выздоровеешь, и я сам проверю твои знания по географии.

По ту сторону дверей Вольку встретил сияющий Хоттабыч.

– Заклинаю тебя, о юный мой повелитель, – сказал он, обращаясь к Вольке, – потряс ли ты своими знаниями учителей своих и товарищей своих?

– Потряс, – ответил, вздохнув, Волька и с ненавистью посмотрел на старика Хоттабыча.

Старик Хоттабыч самодовольно ухмыльнулся."

Версия 1958 года:

"— Повелевай мною! — продолжал Хоттабыч, глядя на Вольку преданными глазами. — Нет ли у тебя какого-нибудь горя, о Волька ибн Алёша? Скажи, и я помогу тебе.

— Ой, — всплеснул руками Волька, кинув взгляд на бодро тикавший на его столе будильник. — Опаздываю! Опаздываю на экзамен!..

— На что ты опаздываешь, о драгоценнейший Волька ибн Алёша? — деловито осведомился Хоттабыч. — Что ты называешь этим странным словом «эк-за-мен»?

— Это то же самое, что испытания. Я опаздываю в школу на испытания.

— Знай же, о Волька, — обиделся старичок, — что ты плохо ценишь моё могущество. Нет, нет и ещё раз нет! Ты не опоздаешь на экзамен. Скажи только, что тебе больше по нраву: задержать экзамены или немедленно оказаться у врат твоей школы?

— Оказаться у врат, — сказал Волька.

— Нет ничего легче! Сейчас ты будешь там, куда ты так жадно тянешься своей юной и благородной душой, и ты потрясёшь своими познаниями учителей своих и товарищей своих.

С приятным хрустальным звоном старичок снова выдернул из бороды сначала один волосок, а за ним другой.

— Боюсь, что не потрясу, — рассудительно вздохнул Волька, быстренько переодеваясь в форменную одежду. — По географии я, честно говоря, на пятёрку не вытяну.

— Экзамен по географии? — вскричал старик и торжественно поднял свои иссохшие волосатые руки. — Экзамен по географии? Знай же, о изумительнейший из изумительных, что тебе неслыханно повезло, ибо я больше кого-либо из джиннов богат знаниями по географии, — я, твой верный слуга Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Мы пойдём с тобой в школу, да будут благословенны её фундамент и крыша! Я буду тебе незримо подсказывать ответы на все вопросы, которые будут тебе заданы, и ты прославишься среди учеников своей школы и среди учеников всех школ твоего великолепного города. И пусть только попробуют твои учителя не удостоить тебя самых высочайших похвал: они будут иметь дело со мной! — Тут Хоттабыч рассвирепел: — О, тогда им придётся очень, очень плохо! Я превращу их в ослов, на которых возят воду, в бездомных собак, покрытых коростой, в самых отвратительных и мерзких жаб — вот что я с ними сделаю!.. Впрочем, — успокоился он так же быстро, как и рассвирепел, — до этого дело не дойдёт, ибо все, о Волька ибн Алёша, будут восхищены твоими ответами.

— Спасибо, Гассан Хоттабыч, — тяжко-тяжко вздохнул Волька. — Спасибо, только никаких подсказок мне не надо. Мы — пионеры — принципиально против подсказок. Мы против них организованно боремся.

Ну откуда было старому джинну, проведшему столько лет в заточении, знать учёное слово «принципиально»? Но вздох, которым его юный спаситель сопроводил свои слова, полные печального благородства, утвердили Хоттабыча в убеждении, что помощь его нужна Вольке ибн Алёше больше, чем когда бы то ни было.

— Ты меня очень огорчаешь своим отказом, — сказал Хоттабыч. — И ведь, главное, учти: никто моей подсказки не заметит.

— Ну да! — горько усмехнулся Волька. — У Сергея Семёновича такой тонкий слух, спасу нет!

— Теперь ты меня не только огорчаешь, но и обижаешь, о Волька ибн Алёша. Если Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб говорит, что никто не заметит, значит так оно и будет.

— Никто-никто? — переспросил для верности Волька.

— Никто-никто. То, что я буду иметь счастье тебе подсказать, пойдёт из моих почтительных уст прямо в твои высокочтимые уши.

— Просто не знаю, что мне с вами делать, Гассан Хоттабыч, — притворно вздохнул Волька. — Ужасно не хочется огорчать вас отказом… Ладно, так и быть!.. География — это тебе не математика и не русский язык. По математике или русскому я бы ни за что не согласился на самую малюсенькую подсказку. Но поскольку география всё-таки не самый главный предмет… Ну, тогда пошли побыстрее!.. Только… — Тут он окинул критическим взором необычное одеяние старика. — М-м-м-да-а-а… Как бы это вам переодеться, Гассан Хоттабыч?

— Разве мои одежды не услаждают твой взор, о достойнейший из Волек? — огорчился Хоттабыч.

— Услаждают, безусловно услаждают, — дипломатично ответил Волька, — но вы одеты… как бы это сказать… У нас несколько другая мода… Ваш костюм слишком уж будет бросаться в глаза…

Через минуту из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел Волька, держа под руку Хоттабыча. Старик был великолепен и новой парусиновой пиджачной паре, украинской вышитой сорочке и твёрдой соломенной шляпе канотье. Единственное, что он не согласился сменить, была обувь. Сославшись на мозоли трёхтысячелетней давности, он остался в своих розовых туфлях с загнутыми носками, которые в своё время свели бы, вероятно, с ума самого большого модника при дворе калифа Гаруна аль Рашида.

И вот Волька с преобразившимся Хоттабычем почти бегом приблизились к подъезду 245-й мужской средней школы. Старик кокетливо посмотрелся в стеклянную дверь, как в зеркало, и остался собой доволен.

Пожилой швейцар, солидно читавший газету, с удовольствием отложил её, завидев Вольку и его спутника. Ему было жарко и хотелось поговорить.

Перескакивая сразу через несколько ступенек, Волька помчался вверх по лестнице. В коридорах было тихо и пустынно — верный и печальный признак, что экзамены уже начались и что Волька, следовательно, опоздал!

— А вы, гражданин, куда? — благожелательно спросил швейцар Хоттабыча, последовавшего было за своим юным другом.

— Ему к директору нужно! — крикнул сверху Волька за Хоттабыча.

— Извините, гражданин, директор занят. Он сейчас на экзаменах. Зайдите, пожалуйста, ближе к вечеру.

Хоттабыч сердито насупил брови:

— Если мне будет позволено, о почтенный старец, я предпочёл бы подождать его здесь. — Затем он крикнул Вольке: — Спеши к себе в класс, о Волька ибн Алёша, я верю, ты потрясёшь своими знаниями учителей своих и товарищей своих!

— Вы ему, гражданин, дедушкой приходитесь или как? — попытался швейцар завязать разговор.

Но Хоттабыч, пожевав губами, промолчал. Он считал ниже своего достоинства беседу с привратником.

— Разрешите предложить вам кипячёной воды, — продолжал между тем швейцар. — Жара сегодня — не приведи господь.

Налив из графина полный стакан, он повернулся, чтобы подать его неразговорчивому незнакомцу, и с ужасом убедился, что тот пропал неизвестно куда, словно сквозь паркет провалился. Потрясённый этим невероятным обстоятельством, швейцар залпом опрокинул в себя воду, предназначенную для Хоттабыча, налил и осушил второй стакан, третий и остановился только тогда, когда в графине не осталось ни единой капли. Тогда он откинулся на спинку стула и стал в изнеможении обмахиваться газетой.

А в это время на втором этаже, как раз над швейцаром, в шестом классе «Б», происходила не менее волнующая сцена. Перед классной доской, увешанной географическими картами, за столом, по-парадному покрытым сукном, разместились учителя во главе с директором школы Павлом Васильевичем. Перед ними сидели на партах чинные, торжественно подтянутые ученики. В классе стояла такая тишина, что слышно было, как где-то под самым потолком монотонно гудит одинокая муха. Если бы ученики шестого класса «Б» всегда вели себя так тихо, это был бы безусловно самый дисциплинированный класс во всей Москве.

Нужно, однако, подчеркнуть, что тишина в классе была вызвана не только экзаменационной обстановкой, но и тем, что выкликнули к доске Костылькова, а его в классе не оказалось.

— Костыльков Владимир! — повторил директор и окинул недоумевающим взглядом притихший класс.

Стало ещё тише.

И вдруг из коридора донёсся гулкий топот чьих-то бегущих ног, и в тот самый момент, когда директор в третий и последний раз провозгласил «Костыльков Владимир!», с шумом распахнулась дверь и запыхавшийся Волька пискнул:

— Я!

— Пожалуй к доске, — сухо промолвил директор. — о твоём опоздании мы поговорим позже.

— Я… я… я болен, — пробормотал Волька первое, что ему пришло в голову, и неуверенным шагом приблизился к столу.

Пока он размышлял, какой бы из разложенных на столе билетов ему выбрать, в коридоре прямо из стены появился старик Хоттабыч и с озабоченным видом прошёл сквозь другую стену в соседний класс.

Наконец Волька решился: взял первый попавшийся билет, медленно-медленно, пытая свою судьбу, раскрыл его и с удовольствием убедился, что ему предстоит отвечать про Индию. Как раз про Индию он знал много. Он и давно интересовался этой страной.

— Ну что ж, — сказал директор, — докладывай.

Начало билета Волька даже помнил слово в слово по учебнику. Он раскрыл рот и хотел сказать, что полуостров Индостан напоминает по своим очертаниям треугольник, что омывается этот огромный треугольник Индийским океаном и его частями: Аравийским морем — на западе и Бенгальским заливом — на востоке, что на этом полуострове расположены две большие страны — Индия и Пакистан, что населяет их добрый, миролюбивый народ со старинной и богатой культурой, что американские и английские империалисты всё время нарочно стараются поссорить обе эти страны, и так далее и тому подобное. Но в это время в соседнем классе Хоттабыч прильнул к стенке и трудолюбиво забормотал, приставив ко рту ладонь трубкой:

— Индия, о высокочтимый мой учитель…

И вдруг Волька, вопреки собственному желанию, стал пороть совершенно несусветную чушь:

— Индия, о высокочтимый мой учитель, находится почти на самом краю земного диска и отделена от этого края безлюдными и неизведанными пустынями, ибо на восток от неё не живут ни звери, ни птицы. Индия — очень богатая страна, и богата она золотом, которое там не копают из земли, как в других странах, а неустанно, день и ночь, добывают особые, золотоносные муравьи, каждый из которых величиной почти с собаку. Они роют себе жилища под землёю и трижды в сутки выносят оттуда на поверхность золотой песок и самородки и складывают в большие кучи. Но горе тем индийцам, которые без должной сноровки попытаются похитить это золото! Муравьи пускаются за ними в погоню, и, настигнув, убивают на месте. С севера и запада Индия граничит со страной, где проживают плешивые люди. И мужчины и женщины, и взрослые и дети — все плешивые в этой стране, и питаются эти удивительные люди сырой рыбой и древесными шишками. А ещё ближе к ним лежит страна, в которой нельзя ни смотреть вперёд, ни пройти, вследствие того, что там в неисчислимом множестве рассыпаны перья. Перьями заполнены там воздух и земля: они-то и мешают видеть…

— Постой, постой, Костыльков! — улыбнулась учительница географии. — Никто тебя не просит рассказывать о взглядах древних на физическую географию Азии. Ты расскажи современные научные данные об Индии.

Ах, как Волька был бы счастлив изложить свои познания по этому вопросу! Но что он мог поделать, если уже больше не был властен над своей речью и своими поступками! Согласившись на подсказку Хоттабыча, он стал безвольной игрушкой в его доброжелательных, но невежественных руках. Он хотел подтвердить, что, конечно, то, что он только что сказал, ничего общего не имеет с данными современной науки, но Хоттабыч за стеной недоуменно пожал плечами, отрицательно мотнув головой, и Волька здесь, перед экзаменационным столом, вынужден был также пожать плечами и отрицательно мотнуть головой:

— То, что я имел честь сказать тебе, о высокочтимая Варвара Степановна, основано на самых достоверных источниках, и нет более научных сведений об Индии, чем те, которые я только что, с твоего разрешения, сообщил тебе.

— С каких это пор ты, Костыльков, стал говорить старшим «ты»? — удивилась учительница географии. — И перестань паясничать. Ты на экзамене, а не на костюмированном вечере. Если ты не знаешь этого билета, то честнее будет так и сказать. Кстати, что ты там такое наговорил про земной диск? Разве тебе не известно, что Земля — шар?!

Известно ли Вольке Костылькову, действительному члену астрономического кружка при Московском планетарии, что Земля — шар?! Да ведь это знает любой первоклассник!

Но Хоттабыч за стеной рассмеялся, и из Волькиного рта, как наш бедняга ни старался сжать свои губы, сам по себе вырвался высокомерный смешок:

— Ты изволишь шутить над твоим преданнейшим учеником! Если бы Земля была шаром, воды стекали бы с неё вниз, и люди умерли бы от жажды, а растения засохли. Земля, о достойнейшая и благороднейшая из преподавателей и наставников, имела и имеет форму плоского диска и омывается со всех сторон величественной рекой, называемой «Океан». Земля покоится на шести слонах, а те стоят на огромной черепахе. Вот как устроен мир, о учительница!

Экзаменаторы смотрели на Вольку со всё возрастающим удивлением. Тот от ужаса и сознания своей полнейшей беспомощности покрылся холодным потом.

Ребята в классе всё ещё не могли разобраться, что такое произошло с их товарищем, но кое-кто начинал посмеиваться. Уж очень это забавно получилось про страну плешивых, про страну, наполненную перьями, про золотоносных муравьёв величиной с собаку, про плоскую Землю, покоящуюся на шести слонах и одной черепахе. Что касается Жени Богорада, закадычного Волькиного приятеля и звеньевого его звена, то он не на шутку встревожился. Кто-кто, а он-то отлично знал, что Волька — староста астрономического кружка и уж во всяком случае знает, что Земля — шар. Неужели Волька ни с того ни с сего вдруг решил хулиганить, и где — на экзаменах! Очевидно, Волька заболел. Но чем? Что за странная, небывалая болезнь? И потом, очень обидно за звено. Всё время шли первыми по своим показателям, и вдруг всё летит кувырком из-за нелепых ответов Костылькова, такого дисциплинированного и сознательного пионера!

Тут на свежие раны Жени поспешил насыпать соли сидевший на соседней парте Гога Пилюкин, пренеприятный мальчишка, прозванный одноклассниками Пилюлей.

— Горит твоё звено, Женечка! — шепнул он, злорадно хихикнув. — Горит, как свечечка!.. Женя молча показал Пилюле кулак.

— Варвара Степановна! — жалостно возопил Гога. — Богорад мне кулаком грозится.

— Сиди спокойно и не ябедничай, — сказала ему Варвара Степановна и снова обратилась к Вольке, который стоял перед нею ни жив ни мёртв: — Ты что это, серьёзно насчёт слонов и черепах?

— Как никогда более серьёзно, о почтеннейшая из учительниц, — повторил Волька старикову подсказку, сгорая от стыда.

— И тебе нечего добавить? Неужели ты полагаешь, что отвечаешь по существу твоего билета?

— Нет, не имею, — отрицательно покачал головой там, за стенкой, Хоттабыч.

И Волька, изнывая от беспомощности перед силой, толкающей его к провалу, также сделал отрицательный жест:

— Нет, не имею. Разве только, что горизонты в богатой Индии обрамлены золотом и жемчугами.

— Невероятно! — развела руками учительница. Не верилось, чтобы Костыльков, довольно дисциплинированный мальчик, да ещё в такую серьёзную минуту, решил ни с того ни с сего так нелепо шутить над учителями, рискуя к тому же переэкзаменовкой.

— По-моему, мальчик не совсем здоров, — шепнула она директору.

Искоса бросая быстрые и сочувственные взгляды на онемевшего от тоски Вольку, экзаменаторы стали шёпотом совещаться.

Варвара Степановна предложила:

— А что, если задать ему вопрос специально для того, чтобы мальчик успокоился? Ну, хотя бы из прошлогоднего курса. В прошлом году у него по географии была пятёрка.

Остальные экзаменаторы согласились, и Варвара Степановна снова обратилась к несчастному Вольке:

— Ну, Костыльков, вытри слёзы, не нервничай. Расскажи-ка, что такое горизонт.

— Горизонт? — обрадовался Волька. — Это просто. Горизонтом называется воображаемая линия, которая…

Но за стеной снова закопошился Хоттабыч, и Костыльков снова пал жертвой его подсказки.

— Горизонтом, о высокочтимая, — поправился он, — горизонтом я назову ту грань, где хрустальный купол небес соприкасается с краем Земли:

— Час от часу не легче! — простонала Варвара Степановна. — Как прикажешь понимать твои слова насчёт хрустального купола небес: в буквальном или переносном смысле слова?

— В буквальном, о учительница, — подсказал из-за стены Хоттабыч.

И Вольке пришлось вслед за ним повторить:

— В буквальном, о учительница.

— В переносном! — прошипел ему кто-то с задней скамейки.

Но Волька снова промолвил:

— Конечно, в буквальном, и ни в каком ином.

— Значит, как же? — всё ещё не верила своим ушам Варвара Степановна. — Значит, небо, по-твоему, твёрдый купол?

— Твёрдый.

— И, значит, есть такое место, где Земля кончается?

— Есть такое место, о высокочтимая моя учительница.

За стеной Хоттабыч одобрительно кивал головой и удовлетворённо потирал свои сухие ладошки. В классе наступила напряжённая тишина. Самые смешливые ребята перестали улыбаться. С Волькой определённо творилось неладное.

Варвара Степановна встала из-за стола, озабоченно пощупала Волькин лоб. Температуры не было.

Но Хоттабыч за стенкой растрогался, отвесил низкий поклон, коснулся, по восточному обычаю, лба и груди и зашептал. И Волька, понуждаемый той же недоброй силой, в точности повторил эти движения:

— Благодарю тебя, о великодушнейшая дочь Степана! Благодарю тебя за беспокойство, но оно ни к чему. Оно излишне, ибо я, хвала аллаху, совершенно здоров.

Варвара Степановна ласково взяла Вольку за руку, вывела из класса и погладила по поникшей голове:

— Ничего, Костыльков, не унывай. Видимо, ты несколько переутомился… Придёшь, когда хорошенько отдохнёшь, ладно?

— Ладно, — сказал Волька. — Только, Варвара Степановна, честное пионерское, я нисколько, ну совсем нисколечко не виноват!

— А я тебя ни в чём и не виню, — мягко отвечала учительница. — Знаешь, давай заглянем к Петру Иванычу.

Пётр Иваныч — школьный доктор — минут десять выслушивал и выстукивал Вольку, заставил его зажмурить глаза, вытянуть перед собой руки и стоять с растопыренными пальцами; постучал по его ноге ниже коленки, чертил стетоскопом линии на его голом теле.

За это время Волька окончательно пришёл в себя. Щёки его снова покрылись румянцем, настроение поднялось.

— Совершенно здоровый мальчик, — сказал Пётр Иваныч. — То есть прямо скажу: на редкость здоровый мальчик! Надо полагать, сказалось небольшое переутомление… Переусердствовал перед экзаменами… А так здоров, здо-о-о-ро-о-ов! Микула Селянинович, да и только!

Это не помешало ему на всякий случай накапать в стакан каких-то капель, и Микуле Селяниновичу пришлось проглотить их.

И тут Вольке пришла в голову шальная мысль. А что, если именно здесь, в кабинете Петра Иваныча, воспользовавшись отсутствием Хоттабыча, попробовать сдать Варваре Степановне экзамен?

— Ни-ни-ни! — замахал руками Пётр Иваныч. — Ни в коем случае не рекомендую. Пусть лучше несколько денёчков отдохнёт. География от него никуда не убежит.

— Что верно, то верно, — облегчённо промолвила учительница, довольная, что всё в конечном счёте так благополучно обошлось. — Иди-ка ты, дружище Костыльков, до дому, до хаты и отдыхай. Отдохнёшь хорошенько — приходи и сдавай. Я уверена, что ты обязательно сдашь на пятёрку… А вы как думаете, Пётр Иваныч?

— Такой богатырь? Да он меньше чем на пять с плюсом ни за что не пойдёт!

— Да, вот что… — сказала Варвара Степановна. — А не лучше ли будет, если кто-нибудь его проводит до дому?

— Что вы, что вы, Варвара Степановна! — всполошился Волька. — Я отлично сам дойду.

Не хватало только, чтобы провожатый столкнулся носом к носу с этим каверзным стариком Хоттабычем!

Волька выглядел уже совсем хорошо, и учительница со спокойной душой отпустила его домой. Навстречу ему бросился швейцар:

— Костыльков! Тут с тобой дедушка приходил или кто, так он…

Но как раз в это время из стены появился старик Хоттабыч. Он был весел, очень доволен собой и что-то напевал себе под нос.

— Ой! — тихо вскрикнул швейцар и тщетно попытался налить себе воды из пустого графина.

А когда он поставил графин на место и оглянулся, в вестибюле не было ни Вольки Костылькова, ни его загадочного спутника. Они уже вышли на улицу и завернули за угол.

— Заклинаю тебя, о юный мой повелитель, — горделиво обратился Хоттабыч, нарушив довольно продолжительное молчание, — потряс ли ты своими знаниями учителей своих и товарищей своих?

— Потряс! — вздохнул Волька и с ненавистью посмотрел на старика.

Хоттабыч самодовольно ухмыльнулся.

Хоттабыч просиял:

— Я другого и не ожидал!.. А мне было показалось, что эта почтеннейшая дочь Степана осталась недовольна широтой и полнотой твоих познаний.

— Что ты, что ты! — испуганно замахал руками Волька, вспомнив страшные угрозы Хоттабыча. — Это тебе только показалось.

— Я бы превратил её в колоду, на которой мясники разделывают бараньи туши, — свирепо заявил старик (и Волька не на шутку струхнул за судьбу своей классной руководительницы), — если бы не увидел, что она оказала тебе высший почёт, проводив тебя до самых дверей класса, а затем и чуть ли не до самой лестницы! И тогда я понял, что она по достоинству оценила твои ответы. Мир с нею!

— Конечно, мир с нею, — торопливо подхватил Волька, у которого словно гора с плеч свалилась.

За несколько тысячелетий своей жизни Хоттабыч не раз имел дело с загрустившими людьми и знал, как улучшить их настроение. Во всяком случае, он был убеждён, что знает: надо человеку подарить что-либо особенно желанное. Только что подарить?

Случай подсказал ему решение, когда Волька обратился к одному из прохожих:

— Извините, пожалуйста, разрешите узнать, который час.

Прохожий кинул взгляд на свои наручные часы:

— Без пяти два.

— Спасибо, — сказал Волька и продолжал путь в полном безмолвии.

Молчание прервал Хоттабыч:

— Скажи мне, о Волька, как этот пешеход, не глянув на солнце, столь точно определил время?

— Ты же видел, он посмотрел на свои часы.

Старик в недоумении поднял брови:

— На часы?!

— Ну да, на часы, — пояснил Волька. — Они у него были на руке… Такие кругленькие, хромированные…

— Почему же таких часов нет у тебя — достойнейшего из спасителей джиннов?

— Мне ещё рановато иметь такие часики, — смиренно отвечал Волька. — Годами не вышел.

— Да позволено будет мне, о достойнейший пешеход, осведомиться, который теперь час, — остановил Хоттабыч первого попавшегося прохожего и впился глазами в его наручные часы.

— Без двух минут два, — отвечал тот, несколько удивлённый необычной витиеватостью вопроса.

Отблагодарив его в наиизысканнейших восточных выражениях, Хоттабыч с лукавой усмешечкой обратился к Вольке:

— Да будет позволено мне, о лучший из Волек, осведомиться и у тебя, который час.

И вдруг на Волькиной левой руке засверкали точь-в-точь такие же часы, как у того гражданина, но только не из хромированной стали, а из чистейшего червонного золота.

— Да будут они достойны твоей руки и твоего доброго сердца, — растроганно промолвил старик, наслаждаясь Волькиной радостью и удивлением.

Тогда Волька сделал то, что делает на его месте любой мальчик и любая девочка, когда они впервые оказываются владельцами часов, — он приложил часы к уху, чтобы насладиться их тиканьем.

— Э-э-э! — протянул он. — Да они не заведены. Надо их завести.

Волька попытался вертеть заводную головку, но она, к величайшему его разочарованию, не вертелась.

Тогда Волька вынул из кармана штанов перочинный ножик, с тем чтобы открыть крышку часов. Но при всём старании он не мог найти и признаков щели, куда можно было бы воткнуть лезвие ножа.

— Они из цельного куска золота! — хвастливо подмигнул ему старик. — Я не из тех, кто дарит дутые золотые вещи.

— Значит, внутри у них ничего нет? — разочарованно воскликнул Волька.

— А разве там что-то должно быть, внутри? — забеспокоился старый джинн.

Вместо ответа Волька молча отстегнул часы и вернул их Хоттабычу.

— Хорошо, — кротко согласился тот. — Я тебе подарю такие часы, которые не должны иметь ничего внутри.

Золотые часики снова оказались на Волькиной руке, но сейчас они стали тоненькими, плоскими. Стекло на них исчезло, а вместо минутной, секундной и часовой стрелок возник небольшой вертикальный золотой шпенёчек в середине циферблата с великолепными, чистейшей воды изумрудами, расположенными там, где полагалось быть часовым отметкам.

— Никогда и ни у кого, даже у богатейших султанов вселенной, не было наручных солнечных часов! — снова расхвастался старик. — Были солнечные часы на городских площадях, были на рынках, в садах, во дворах, и все они сооружались из камня. А вот такие я только что сам придумал. Правда, неплохо?

Действительно, оказаться первым и единственным во всём мире обладателем наручных солнечных часов было довольно заманчиво.

На Волькином лице выразилось неподдельное удовольствие, и старик расцвёл.

— А как ими пользоваться? — спросил Волька.

— А вот так. — Хоттабыч бережно взял Волькину левую руку с вновь придуманными часами. — Держи руку вот так, и тень от этой золотой палочки ляжет на искомую цифру.

— Для этого должно светить солнце, — сказал Волька, с досадой глянув на облачко, только что закрывшее собой дневное светило.

— Сейчас это облачко уйдёт, — обещал Хоттабыч, и действительно снова вовсю засветило солнце. — Вот видишь, часы показывают, что время теперь где-то между двумя и тремя часами пополудни. Примерно, половина третьего.

Пока он это говорил, солнце скрылось за другим облаком.

— Ничего, — сказал Хоттабыч. — Я буду очищать для тебя небо каждый раз, когда тебе угодно будет узнать, который час.

— А осенью? — спросил Волька.

— Что осенью?

— А осенью, а зимой, когда небо целыми месяцами скрыто за тучами?

— Я тебе сказал, о Волька, солнце будет свободно от туч каждый раз, когда это тебе понадобится. Тебе надо будет только приказать мне, и всё будет в порядке.

— А если тебя не будет поблизости?

— Я всегда буду поблизости, лишь только ты меня кликнешь.

— А вечером? А ночью? — ехидно осведомился Волька. — Ночью, когда на небе нет солнца?

— Ночью люди должны предаваться сну, а не смотреть на часы, — в великой досаде отвечал Хоттабыч.

Ему стоило очень больших трудов взять себя в руки и не проучить этого настырного отрока.

— Хорошо, — кротко сказал он. — Тогда скажи, нравятся ли тебе часы, которые ты видишь на руке вон того пешехода? Если они тебе нравятся, они будут твоими.

— То есть как это так — моими? — удивился Волька.

— Не бойся, о Волька ибн Алёша, я не трону его ни единым пальцем. Он сам с радостью подарит их тебе, ибо ты поистине достоин величайших даров.

— Ты его заставишь, а он…

— А он будет счастлив, что я не стёр его с лица земли, не превратил его в облезлую крысу, рыжего таракана, трусливо таящегося в щелях хибарки последнего нищего…

— Ну, это уже форменное вымогательство! — возмутился Волька. — За такие штучки у нас, брат Хоттабыч, в милицию и под суд. И поделом, знаешь ли.

— Это меня под суд?! — Старик взъерепенился не на шутку. — Меня?! Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба? Да знает ли он, этот презреннейший из пешеходов, кто я такой?! Спроси первого попавшегося джинна, или ифрита, или шайтана, и они тебе скажут, дрожа от страха мелкой дрожью, что Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб — владыка телохранителей из джиннов, и число моего войска — семьдесят два племени, а число бойцов каждого племени — семьдесят две тысячи, и каждый из тысячи властвует над тысячей маридов, и каждый марид властвует над тысячей помощников, а каждый помощник властвует над тысячей шайтанов, а каждый шайтан властвует над тысячей джиннов, и все они покорны мне и не могут меня ослушаться!.. Не-е-ет, пусть только этот трижды ничтожнейший из ничтожных пешеходов…

А прохожий, о котором шла речь, преспокойно шагал себе по тротуару, лениво поглядывая на витрины магазинов, и не подозревал о страшной опасности, которая в эту минуту нависла над ним только потому, что на его руке поблёскивали самые обыкновенные часы марки «Зенит».

— Да я… — выхвалялся совсем разошедшийся Хоттабыч перед оторопевшим Волькой, — да я его превращу в…

Дорога была каждая секунда. Волька крикнул:

— Не надо!

— Чего не надо?

— Трогать прохожего не надо… Часов не надо!.. Ничего не надо!..

— Совсем ничего не надо? — усомнился старик, быстро приходя в себя.

Единственные в мире наручные солнечные часы исчезли так же незаметно, как и возникли.

— Совсем ничего… — сказал Волька и так тяжко вздохнул, что старик понял: сейчас главное — развлечь своего юного спасителя, рассеять его дурное настроение."

****

Сказка имеет 3 варианта:

оригинал 1938 года;

редакцию 1953 года;

расширенную версию 1955 года.

Причинами редакций были изменения, произошедшие в СССР и в мире с 1938 года. Наталья Лагина утверждала, что правками в последующих 2 редакциях её отец не занимался. По сравнению с редакциями оригинал является менее идеологизированным и более аполитичным.

Последующие редакции содержат вставки антикапиталистической направленности. Выход первой изменённой редакции в 1953 году пришёлся на разгар так называемой «Борьбы с космополитизмом», из-за чего в ней содержались, в частности, крайне резкие выпады в адрес империализма, США, постколониальных властей Индии и тому подобное. Эта редакция мало известна, так как в новой, выпущенной спустя 2 года, все эти правки были изъяты, но были добавлены новые.

Версия 1955 года чуть побольше оригинала, так как на этот раз были добавлены целые главы. Например, в стандартной версии герои повести попадают в Италию, страдающую под властью Бенито Муссолини, а в расширенной версии — под властью капиталистов. В редакциях 1953 и 1955 годов Лазарь Лагин и на обложке, и на последней странице именовался только как «Л. Лагин», без раскрытия полного имени и отчества. В постсоветское время чаще всего переиздаётся оригинальная версия 1938 года.

Старик Хоттабыч Хоттабыч, старик

Возраст Хоттабыча — 3732 года и 5 месяцев.

Популярная «в народе» присказка Хоттабыча при колдовстве «Трах-тибидох» присутствует в радиоспектакле 1958 года (изданном также на грампластинке), но в книге её нет. Нет её и в фильме. Практически единственное «озвученное» заклинание джинна присутствует в первом издании книги (1940 года) и её современных репринтах:

« Вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное слово «лехододиликраскало» и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену. »

В более поздних советских изданиях этого слова нет, написано:

« Вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное и очень длинное слово и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену. »

Слова заклинания совпадают с первой строкой иудейского литургического гимна «Леха доди» в ашкеназском (восточноевропейском) произношении и означают «Иди, мой Возлюбленный, навстречу невесте». В современном стандартном иврите (опирающемся на сефардское произношение) фраза звучит: «Леха доди ликрат кала…».

При этом, по репликам самого Хоттабыча и другим ремаркам в книге, его родным языком является арабский, а сам он верит в Аллаха, то есть является мусульманином — при том, что во времена заточившего его в кувшин Сулеймана ибн Дауда (древнеизраильского царя Соломона, жившего в X веке до н. э.) ислама как религии, введенной Мухаммедом, ещё не существовало (впрочем, подобное анахронистичное именование библейских персонажей «верующими в Аллаха» и трактовка их как «мусульман» характерны как для ислама в целом, так и для основанных на нём сюжетов «Тысячи и одной ночи»; в том числе они встречаются в сказке о рыбаке, обманувшем джинна, на образе которого у Лагина основан персонаж брата заглавного героя, Омара Юсуфа).

Хоттабыч вспоминает также и о Харуне (Гаруне) ар-Рашиде, которого не мог знать, так как сидел к тому времени в кувшине уже полторы тысячи лет.

Образ Хотабыча использовали Кир Булычёв, Леонид Каминский, Александр Дитрих. Хоттабыча упоминает Алина Фернандес, дочь Фиделя Кастро, среди советских кукол, ей подаренных.

Источник: http://fishki.net/2128432-starik-hottabyc... © Fishki.net

http://shaltay0boltay.livejournal.com/123...

http://h.ua/story/378949/

Этот первый вариант тридцать восьмого года потоньше второго будет. А какие персонажи в нем, в первом, были!

а) Гражданин Хапугин, «бывший частник, а теперь помощник заведующего хозяйством кустарной артели «Красный пух»;

б) «китайский артист Мей Ланьчжи» (будущий фокусник Сидорелли);

в) девятнадцать горемычных баранов…

Именно в таком виде повесть впервые была напечатана в «Пионерской правде» и журнале «Пионер».

В известной всем версии 1951 года текст существенно переработан: Хапугин стал американцем, поднят занавес над пребыванием Жени Богорада в Индии, персонал парикмахерской районного банно-прачечного треста избежал превращения в баранов, за средством от бороды Хоттабычу пришлось летать в тбилисские бани (в 38-ом его купили в московской аптеке), на волькином радиоприемнике в 51-ом Хоттабыч ловит только советские города, зарубежных уже нет и т. д. — мелких правок не счесть, но язык первого варианта поблек.

Значительная часть поздних правок была призвана придать книге злободневность: вариант 1951 года направлен на борьбу с внешними врагами – американцами, итальянцами и прочими «акулами капитализма», вариант 1938 года, менее резкий в идеологическом смысле, борется только с внутренними отрицательными явлениями.

Ссылка на сообщение glupec, 29 октября 2016 г.

«Трах-тибидох-тибидох, тох-тох!..»

Даже в 80-е, когда первый вариант «Хоттабыча» не издавался и про него все забыли -- мальчишки все равно ЗНАЛИ это волшебное заклинание (из второй редакции Лагин его выкинул -- и зря! Чем необычнее и сказочнее -- тем интереснее...)

Хоттабыч в старой версии еще не такой хороший — видно, что ему СССР очень, оочень чужд. («Братец у меня не сахар», — так он, кажется, говорил об Омаре Юсуфе? А мог бы и о себе сказать). Полный рот золотых зубов, наручные солнечные часы... и прочие чудеса, к-рые тогда еще не были добрыми: уменьшил циркачей (просто потому, что они его раздражали), потакал ненасытным амбициям гражданина Хапугина... продал ни в чем не повинного мальчика в британскую колонию... Вообще, не Хоттабыч гг — главными героями являются три друга: Волька, Женя и Сережка. Через их восприятие мы и видим пожилого джинна. А сам по себе он как-то... не нужен.

Сюжет, впрочем, более эффектный и «вкусный», чем во второй версии. Кое-что — лучше, емче и лаконичнее (Хоттабыч дарит рыбаку золотую монету, из-за к-рой потом у того были неприятности. Зачем понадобилось во 2-й версии умножать сущности и вместо монеты придумывать чушь про «драгоценный» чемодан )

Кое-что — понятнее (интуитивно: напр., почему Хоттабыч носил украинскую вышиванку и соломенную шляпу. Почему учитель географии — Варвары Степановны в этом варианте не было! — не приставал к Вольке из-за чепухи, к-рую тот порол на экзамене. Почему Генуя, а не выдуманная «Герона»... Ну и т.д.) «Частник — это тот же эксплуататор»: нормальная мораль для середины 30-х (а вот в 58-м уже требовались объяснения. Которых автор не дал).

Короче, читать стоит. Как и второй вариант. Но все равно эта вещь насквозь «совейская», издержки того времени чувствуются, как ни крути.

Оценка: 8

[ 17 ]

Ссылка на сообщение montakvir7511, 30 июня 2016 г.

Вот ещё одна выдающаяся детская советская книга, которая гораздо интереснее и качественнее своего иностранного предшественника. Сразу приходят на ум «Буратино» и «Волшебник Изумрудного Города». Ну и Хоттабыч оказался сильно краше занудной и скучноватой повести Ф. Энсти. Зарубежные первоисточники я даже в глубоком наивном детстве терпеть не мог, когда вообще все подряд глотал, а вот наши писатели создали шедевры на все времена. С одной стороны, красть вроде как нехорошо, даже и в таком слегка завуалированном виде, а с другой, когда на выходе получается такое пиршество духа — вынужден оправдать факт интеллектуального пиратства наших классиков.

Первую редакцию я прочитал совсем недавно, она меньше по объёму, в ней присутствуют некоторые актуальные на момент выхода политические и социальные мелкие и крупные детали, которые Лагину спустя десятилетие пришлось переделывать, дабы сказка снова оказалась современной и актуальной. И вот странное дело — мне, возможно по причине разницы моих читательских лет, первая редакция понравилась даже больше, чем вторая.

Много сочных деталей советского быта, несколько канувших в небытие ( или сменивших имя) в переделке персонажей. Показался слегка другим в сравнении со вторым вариантом язык. Он более наивен, прост, и в целом манера построения повествования сильно напомнила бессмертные романы Ильфа и Петрова, что в номере 2 я не припомню. Ну, сравнение с Ильфом мне как раз очень по душе.

В общем, оба варианта стоит иметь на своей полке, желательно, и с аутентичными иллюстрациями, как у Константина Ротова, например, чьи рисунки к «Хоттабычу» мне нравятся больше всего.

Читайте сами и давайте читать своим детям. Эта наша книжная история, на этих сказках мы выросли, и, может быть, даже и неплохими людьми.

Оценка: 10

– [ 3 ] +

Ссылка на сообщение rakinfant, 8 декабря 2014 г.

Не согласен, что первый вариант лучше.

В первом варианте чудеса Хоттабыча оказываются ни к селу, ни к городу.

Но только ко второму варианту встала в полный рост вторая идея —

советские люди своим трудом сами могут творить чудеса.

Лающий мальчик и его излечение куда более яркий образ,

чем забаранивание и разбаранивание Серёжи.

Объединение Серёжи Кружкина с Женей Богорадом

заставило появиться на свет новые чёрно-белые иллюстрации,

так как на половине старых цветных присутствовало три мальчика,

и они уже не годились.

Так появился на бумаге труженик без спецовки,

с достоинством шествующий вдоль поезда.

И пляска Хоттабыча на трибунах стадиона тоже стала выразительнее.

Оценка: 9

[ 8 ]

Ссылка на сообщение lubar, 4 декабря 2012 г.

Так давно планировал прочитать первую редакцию, что практически забыл второю. Может это и правильно все-таки в каком-то смысле первая редакция — оригинал.

Очень смешная и добрая...почти сказка.

Хотя в этой сказкой мы знакомимся с Москвой конца 30х годов. Школа, экзамены, снос одних домов, строительство новых. Меня потрясло, как буднично воспринимается метро открытое всего пару лет назад. Футбольные страсти, которые сильнее любого чувства долга.

Интересный внешнеполитические зарисовки. В Индии все плохо, но мы не будем портить только что налаженные отношения с Британской Короной. А вот по бедной Генуе пройдемся. Хотя опять-таки без наездов на высшее руководство.

Сюжет как видно должен быть калькой на лампу Аладина. Но зажил своей жизнью. Хотабыч 3000 лет назад посаженный в сосуд, почему-то при этом оказался арабом-мусульманином, что не мешало помнить, что Сулейман Ибн Дауд был иудейским царем, а имя Алах в те времена относилось к немного другому богу. Но Хотабыч подчинятся Корану, а не истории. Правда почему-то считает себя круче ифритов. Обладает, как и Омар, очень своеобразными знаниями об устройстве мира. Возможно логичнее рассматривать историю как фэнтези, где Хотабы из своего параллельно магического мира, попал в наш технократический.

Магические возможности Хотабыча , в этой версии, практически безграничные, почти все проходит без накладок. Например дом как оторвался от проводов, так они все потом обратно прицепились и заработали. Единственный сбой, остановка корабля, когда Хотабыч заглушил двигатели.

Волосиков из бороды было надергано немало, хотя чудеса можно было творить и без них. В воде колдовать Хотабычу так же ни что не мешало.

Из жертв Хотабыча мне больше всех жалко товарища Пивораки, он пострадал абсолютно незаслуженно и даже почти бессмысленно. Так как его услуги второй раз не понадобиться, зря его Хотабыч запугал.

Товарищ Хапугин познакомил нас с местными комиссионными магазинами и с некоторыми не совсем советскими товарищами. Впоследствии выяснилось, что возможно товарищ Хапугин просто муж товарища Хапугиной.

Барашки получились очень симпатичные. «За этим молодым барашком я давно наблюдаю» :)

Волька оказался очень политически грамотным, так что мы узнали, что собственность в Союзе конца 30х принадлежала не только государству , но и кооперативам.

В целом меня очень восхитило Волькино отношение к всевозможным богатствам , которые пытался бросить на него Хотабыч. Однако тут есть интересный момент. Громадные богатства выводят Вольку из привычной скорлупы обычного советского пионера, что безусловно не комфортно, а вот от парочки золотых монет бабушке на коронки и контрамарок в цирк и даже попадания на элитный ледокол отказываться Волька совершенно не собирался.

Оценка: 8

[ 1 ]

Ссылка на сообщение witkowsky, 21 марта 2011 г.

Это лучше, чем Энсти (досоветском переводном девичестве — Анстей). И в целом — первый вариант был безусловно живой книгой.

Оценка: 8

[ 5 ]

Ссылка на сообщение мрачный маргинал, 4 января 2011 г.

До Лагина джинна переселял в ХХ век англичанин Энсти, но только советский детский классик смог надолго сделать существо из арабских сказок, легенд и мифов собеседником детворы (и взрослых).

Оценка: 8

[ 2 ]

Ссылка на сообщение nibbles, 16 сентября 2009 г.

«Познакомился» я с «Хоттабычем» еще в сопливом детстве... отличный мюзикл «Хоттабыч» на грампластинке фирмы «Мелодия» был мною заслушан до совершенно непотребного шипения. Эх, ностальгия!

Оценка: 9

[ 5 ]

Ссылка на сообщение Вертер де Гёте, 19 декабря 2007 г.

Первый вариант «Хоттабыча» лучше окончательной версии! И хотя здесь отсутствует одна забавная сюжетная линия, появившаяся в издании 50-х годов, но зато здесь нет и откровенно конъюнктурных тем, вроде американца Вандендаллеса, который совершенно ни к селу ни к городу, или пафосных глав о «строителях морей». Да и самому Лагину больше нравился первый вариант.

Великолепная сказка, книга для всех возрастов: очень хороший, ироничный язык произведения (Лагин обладал редким даром фельетониста — рассказ проводника, например, превосходен!), искромётные приключения. Футбольный эпизод — просто шедевр. Немного неестественными выглядят некоторые «политические» главы, поэтому мне больше понравилось первое, более ровное — без «американских туристов», издание «Хоттабыча» (см.мой отзыв к ПОВЕСТИ «Старик Хоттабыч»). А вообще, интересно сравнить обе версии: в первой — США, насколько я помню, практически и не упоминаются, даже бомба, которую Хоттабыч находит в Италии — мейд ин Ингланд — ясно, кто тогда считался главным врагом)). И внешней политики в «сталинском издании» — значительно меньше, даже вместо Вандендаллеса — Хапугин, может это тоже отражение эпохи — врагов предпочитали искать внутри страны!

Фантлаб

http://hartyfiliya.blogspot.com/2016/06/

Сказка имеет 3 варианта: оригинал 1938 года, редакцию 1953 года и расширенную версию 1955 года. Причинами редакций были изменения, произошедшие в СССР и в мире с 1938 года. Наталья Лагина утверждала, что правками в последующих 2 редакциях её отец не занимался. По сравнению с редакциями оригинал является менее идеологизированным и более аполитичным. [источник не указан 37 дней]

Последующие редакции содержат вставки антикапиталистической направленности. Выход первой изменённой редакции в 1953 году пришёлся на разгар так называемой «Борьбы с космополитизмом», из-за чего в ней содержались, в частности, крайне резкие выпады в адрес империализма, США, постколониальных властей Индии и тому подобное. Эта редакция мало известна, так как в новой, выпущенной спустя 2 года, все эти правки были изъяты, но были добавлены новые.

Версия 1955 года чуть побольше оригинала, так как на этот раз были добавлены 7 новых глав. Например, если герои повести попадают в Италию, то в стандартной версии она страдает под властью Бенито Муссолини, а в расширенной — под властью капиталистов. В редакциях 1953 и 1955 годов Лазарь Лагин и на обложке, и на последней странице именовался только как «Л. Лагин», без раскрытия полного имени и отчества. В постсоветское время чаще всего переиздаётся оригинальная версия 1938 года.

http://www.kino-teatr.ru/kino/movie/sov/6...

Внизу под самолётом широко раскинулось Московское море.

  Волька, сидевший рядом с ним, горделиво шепнул Хоттабычу:

  — Это море сделал мой дядя.

  — Море?! — неприятно поразился Хоттабыч.

  — Море.

  — Дядя?

  — Дядя.

  — Ты хочешь сказать, что ты племянник аллаха?

  Старик был очень огорчён.

  — Мой дядя — экскаваторщик. Он командир шагающего экскаватора. Протасов Василий Петрович. Он сейчас, если хочешь знать, Куйбышевское море копает.

  — У-ух ты, благословеннейший! — вспыхнул Хоттабыч. — Я тебе так верил, о Волька! Я тебя так уважал!.. И вдруг ты мне так бессовестно… говоришь неправду!..

  — Вася Протасов твой дядя? — обрадовался сидевший позади них приземистый человек с обветренным широким лицом. — Нет, верно?

  — Он мамин двоюродный брат.

  — Чего же ты молчишь, парень! — восхитился спрашивавший. — У человека такой дядя, а он молчит! Ведь это же золотой человек!.. Я как раз сейчас с Куйбышевского моря… Мы с ним на одном участке… Да мы с ним, если хочешь знать…

  Волька мотнул головой на сумрачного Хоттабыча:

  — А вот он не верит, что Московское море делал мой дядя.

  — Ай-ай-ай, гражданин, нехорошо как! — стал тогда стыдить Хоттабыча знакомый Волькиного дяди. — Как же это вы сомневаетесь в таком чудном человеке! Василий Протасов это море выкопал, другое копает. Третье потребуется — он и третье выкопает!.. Вы что же, газет не читаете, что ли? Да вот, посмотрите, вот как раз тут, кстати, наша газета. — Он извлёк из видавшего виды портфеля газету и ткнул пальцем на фотографию. — Видите?

  — Ой, дядя Вася! — обрадовался Волька. — Вы мне дадите эту газету? Я её маме подарю.

  — Бери. Твоя, — великодушно сказал строитель. — Вы всё ещё сомневаетесь? — обратился он к присмиревшему Хоттабычу. — Да вы прочитайте заголовок: «Славные творцы морей». Это как раз про его дядю, про Васю Протасова.

  — И про вас тоже? — спросил Женя.

  — Главное тут про Протасова. Я что… Да вы читайте, гражданин!

  Хоттабыч сделал вид, что читает. Ну в самом деле, не признаваться же ему было, что он неграмотен…

  Вот почему, когда они следовали с аэродрома домой, Хоттабыч осведомился у своих юных друзей, не могут ли они научить его грамоте, ибо он чуть не сгорел от стыда, когда ему предложили прочитать слова «Славные творцы морей».

  Договорились, что при первой представившейся возможности ребята научат Хоттабыча читать газеты. Старик хотел в первую очередь научиться читать именно газеты.

  — Чтобы знать, где какое море строится, — пояснил он, застенчиво отводя в сторону свои диковатые добрые глаза.

"""""""""

В 1959—1960 годах и в декабре 1962 года [Виктор Некрасов] посетил Францию. В начале ноября 1960 года впервые побывал в США. В конце 1962 году в «Новом мире» были опубликованы путевые очерки «По обе стороны океана», написанные на материале поездок в Италию и США.

Практически сразу, в январе 1963 года с легкой руки всемогущего и своенравного Никиты Хрущева Некрасова начали травить за «преклонение перед Западом», якобы высказанное им в путевых очерках «По обе стороны океана». 19 января в газете «Известия»» напечатана анонимная заметка, с оскорбительным названием «Турист с тросточкой», в которой издевательской критике подвергнуты очерки Некрасова «По обе стороны океана». Впоследствии стал известен автор этого заказного опуса — журналист-международник Мэлор Стуруа.

http://nekrassov-viktor.com/Turist%20s%20...

*******

58 г. текст 1955/2 г. или 1957 г. Виктор Платонович Некрасов     https://fantlab.ru/edition31123 ред. 55-2 рис Ротова Москва, 1938 г.,1955 г.

                                                                 https://fantlab.ru/edition56978 ред. не указана

В 1955 г., видимо после знакомства с В. Некрасовым или его произведениями, Л. Лагин вывел последнего как двоюродного дядю Вольки, знатного экскаваторщика, в 3й редакции СХ" https://fantlab.ru/blogarticle49274

В.П.Н.

https://fantlab.ru/edition52060

"Внизу под самолётом широко раскинулось Московское море.

Волька, сидевший рядом с ним, горделиво шепнул Хоттабычу:

— Это море сделал мой дядя.

— Море?! — неприятно поразился Хоттабыч.

— Море.

— Дядя?

— Дядя.

— Ты хочешь сказать, что ты племянник аллаха?

Старик был очень огорчён.

— Мой дядя — экскаваторщик. Он командир шагающего экскаватора. Некрасов Виктор Платонович.* Он сейчас, если хочешь знать, Куйбышевское море копает.

— У‑ух ты, благословеннейший! — вспыхнул Хоттабыч. — Я тебе так верил, о Волька! Я тебя так уважал!.. И вдруг ты мне так бессовестно… говоришь неправду!..

— Витя Некрасов твой дядя? — обрадовался сидевший позади них приземистый человек с обветренным широким лицом. — Нет, верно?

— Он мамин двоюродный брат.

— Чего же ты молчишь, парень! — восхитился спрашивавший. — У человека такой дядя, а он молчит! Ведь это же золотой человек!.. Я как раз сейчас с Куйбышевского моря… Мы с ним на одном участке… Да мы с ним, если хочешь знать…

Волька мотнул головой на сумрачного Хоттабыча:

— А вот он не верит, что Московское море делал мой дядя.

— Ай‑ай‑ай, гражданин, нехорошо как! — стал тогда стыдить Хоттабыча знакомый Волькиного дяди. — Как же это вы сомневаетесь в таком чудном человеке! Виктор Некрасов это море выкопал, другое копает. Третье потребуется — он и третье выкопает!.. Вы что же, газет не читаете, что ли? Да вот, посмотрите, вот как раз тут, кстати, наша газета. — Он извлёк из видавшего виды портфеля газету и ткнул пальцем на фотографию. — Видите?

— Ой, дядя Витя! — обрадовался Волька. — Вы мне дадите эту газету? Я её маме подарю.

— Бери. Твоя, — великодушно сказал строитель. — Вы всё ещё сомневаетесь? — обратился он к присмиревшему Хоттабычу. — Да вы прочитайте заголовок: «Славные творцы морей». Это как раз про его дядю, про Витю Некрасова.

— И про вас тоже? — спросил Женя.

— Главное тут про Некрасова. Я что… Да вы читайте, гражданин!

Хоттабыч сделал вид, что читает. Ну в самом деле, не признаваться же ему было, что он неграмотен…

Вот почему, когда они следовали с аэродрома домой, Хоттабыч осведомился у своих юных друзей, не могут ли они научить его грамоте, ибо он чуть не сгорел от стыда, когда ему предложили прочитать слова «Славные творцы морей».

Договорились, что при первой представившейся возможности ребята научат Хоттабыча читать газеты. Старик хотел в первую очередь научиться читать именно газеты.

— Чтобы знать, где какое море строится, — пояснил он, застенчиво отводя в сторону свои диковатые добрые глаза."

*******

Избранное: Голубой человек. Обидные сказки. Майор Велл Эндью. Старик Хоттабыч

Лагин, Лазарь Иосифович

Москва

Художественная литература

1975

В 1975. г. ф.и.о. вынужденного годом ранее эмигрировать из СССР Виктора Платоновича Некрасова уже упоминать было нельзя, поэтому скорректировали на Виктора Антоновича Некрасова. Возможно, к тому времени книжка была в типографии, и полностью изменить ф.и.о. было сложно.

Внизу под самолетом широко раскинулось Московское

море.

Волька, сидевший рядом с ним, горделиво шепнул

Хоттабычу:

— Это море сделал мой дядя.

— Море?! — неприятно поразился Хоттабыч.

— Море.

— Дядя?

— Дядя.

— Ты хочешь сказать, что ты племянник аллаха?

Старик был очень огорчен.

— Мой дядя — экскаваторщик. Он командир шагающе­

го экскаватора. Некрасов Виктор Антонович. Он сейчас,

если хочешь знать, Куйбышевское море копает.

— У-ух ты, благословеннейший! — вспыхнул Хотта­

быч.— Я тебе так верил, о Волька! Я тебя так уважал!..

И вдруг ты мне так бессовестно... говоришь неправду!..

— Витя Некрасов твой дядя? — обрадовался сидевший

позади них приземистый человек с обветренным широким

лицом.— Нет, верно?

— Он мамин двоюродный брат.

— Чего же ты молчишь, парень! — восхитился спра­

шивавший.— У человека такой дядя, а он молчит! Ведь это

же. золотой человек!.. Я как раз сейчас с Куйбышевского

моря... Мы с ним на одном участке... Да мы с ним, если

хочешь знать...

Волька мотнул головой на сумрачного Хоттабыча:

— А вот он не верит, что Московское море делал мой

Дядя.

— Ай-ай-ай, гражданин, нехорошо как! — стал тогда

стыдить Хоттабыча знакомый Волькиного дяди.— Как же

это вы сомневаетесь в таком чудном человеке! Виктор

Некрасов это море выкопал, другое копает. Третье потре­

буется — он и третье выкопает!.. Вы что ж, газет не чи­

таете, что ли? Да вот, посмотрите, вот как раз тут, кстати,

наша газета.— Он извлек из видавшего виды портфеля га­

зету и ткнул пальцем на фотографию.— Видите?

1938—1957

https://fantlab.ru/edition56994

*****

83 г. Протасов Василий Петрович      https://fantlab.ru/edition16858 Москва, 1938 г.,1955 г.

Внизу под самолётом широко раскинулось Московское море.

Волька, сидевший рядом с ним, горделиво шепнул Хоттабычу:

— Это море сделал мой дядя.

— Море?! — неприятно поразился Хоттабыч.

— Море.

— Дядя?

— Дядя.

— Ты хочешь сказать, что ты племянник аллаха?

Старик был очень огорчён.

— Мой дядя — экскаваторщик. Он командир шагающего экскаватора. Протасов Василий Петрович. Он сейчас, если хочешь знать, Куйбышевское море копает.

— У-ух ты, благословеннейший! — вспыхнул Хоттабыч. — Я тебе так верил, о Волька! Я тебя так уважал!.. И вдруг ты мне так бессовестно… говоришь неправду!..

— Вася Протасов твой дядя? — обрадовался сидевший позади них приземистый человек с обветренным широким лицом. — Нет, верно?

— Он мамин двоюродный брат.

— Чего же ты молчишь, парень! — восхитился спрашивавший. — У человека такой дядя, а он молчит! Ведь это же золотой человек!.. Я как раз сейчас с Куйбышевского моря… Мы с ним на одном участке… Да мы с ним, если хочешь знать…

Волька мотнул головой на сумрачного Хоттабыча:

— А вот он не верит, что Московское море делал мой дядя.

— Ай-ай-ай, гражданин, нехорошо как! — стал тогда стыдить Хоттабыча знакомый Волькиного дяди. — Как же это вы сомневаетесь в таком чудном человеке! Василий Протасов это море выкопал, другое копает. Третье потребуется — он и третье выкопает!.. Вы что же, газет не читаете, что ли? Да вот, посмотрите, вот как раз тут, кстати, наша газета. — Он извлёк из видавшего виды портфеля газету и ткнул пальцем на фотографию. — Видите?

— Ой, дядя Вася! — обрадовался Волька. — Вы мне дадите эту газету? Я её маме подарю.

— Бери. Твоя, — великодушно сказал строитель. — Вы всё ещё сомневаетесь? — обратился он к присмиревшему Хоттабычу. — Да вы прочитайте заголовок: «Славные творцы морей». Это как раз про его дядю, про Васю Протасова.

— И про вас тоже? — спросил Женя.

— Главное тут про Протасова. Я что… Да вы читайте, гражданин!

Хоттабыч сделал вид, что читает. Ну в самом деле, не признаваться же ему было, что он неграмотен…

Вот почему, когда они следовали с аэродрома домой, Хоттабыч осведомился у своих юных друзей, не могут ли они научить его грамоте, ибо он чуть не сгорел от стыда, когда ему предложили прочитать слова «Славные творцы морей».

Договорились, что при первой представившейся возможности ребята научат Хоттабыча читать газеты. Старик хотел в первую очередь научиться читать именно газеты.

— Чтобы знать, где какое море строится, — пояснил он, застенчиво отводя в сторону свои диковатые добрые глаза.

"""""""

В 1974 г. вынудили эмигрировать из СССР писателя-фронтовика В.П.Н. Застой всё усиливался, и даже просто Виктора Некрасова (без узнаваемого "редкого"отчества) уже было не упомянуть.

*******

*******

В.П.Н.

Внизу под самолетом широко раскинулось Москов-

ское море.

Волька, сидевший рядом с ним, горделиво шепнул

Хоттабычу:

— Это море сделал мой дядя.

— Море?! — неприятно поразился Хоттабыч.

— Море.

— Дядя?

— Дядя.

— Ты хочешь сказать, что ты племянник аллаха?

Старик был очень огорчен.

— Мой дядя — экскаваторщик. Он командир шагаю-

щего экскаватора. Некрасов Виктор Платонович. Он сей-

час, если хочешь знать, Куйбышевское море копает.

— У-ух ты, благословеннейший! — вспыхнул Хотта-

быч.—Я тебе так верил, о Волька! Я тебя так уважал!..

И вдруг ты мне так бессовестно... говоришь неправду!..

— Витя Некрасов твой дядя? — обрадовался сидев-

ший позади них приземистый человек с обветренным

широким лицом.— Нет, верно?

— Он мамин двоюродный брат.

— Чего же ты молчишь, парень! — восхитился спра-

шивавший.— У человека такой дядя, а он молчит! Ведь

это же золотой человек!.. Я как раз сейчас с Куйбышев-

ского моря... Мы с ним на одном участке... Да мы с

ним, если хочешь знать...

Волька мотнул головой на сумрачного Хоттабыча:

— А вот он не верит, что Московское море делал

мой дядя.

— Ай-ай-ай, гражданин, нехорошо как! — стал тогда

стыдить Хоттабыча знакомый Волькиного дяди.— Как

же это вы сомневаетесь в таком чудном человеке! Вик-

тор Некрасов это море выкопал, другое копает. Третье

потребуется — он и третье выкопает!.. Вы что ж, газет

не читаете, что ли? Да вот, вот как раз тут, кстати, на-

ша газета.— Он извлек из видавшего виды портфеля

газету и ткнул пальцем на фотографию.— Видите?

— Ой, дядя Витя! — обрадовался Волька.— Вы мне

дадите эту газету? Я ее маме подарю.

— Бери. Твоя,— великодушно сказал строитель.—

Вы все еще сомневаетесь? — обратился он к присмирев-

шему Хоттабычу.— Да вы прочитайте заголовок: «Слав-

ные творцы морей». Это как раз про его дядю.

— И про вас тоже? — спросил Женя.

— Главное тут про Некрасова. Я что... Да вы чи-

тайте, гражданин!

Ретекс. М. 92 г. Печатается по изданию «Детская литература»

Москва. 1970

Общество «Ретекс, ЛТД». 117331, Москва, ул. Ульяновой, д. 16.

https://fantlab.ru/edition52002

Их семья — это их друзья. В этом доме бывали физик Ландау и математик Гельфанд, скрипач Спиваков. А уж писателей не перечесть: Виктор Некрасов, Михаил Зощенко, Александр Бек, Ильф с Петровым…

http://www.mk.ru/editions/daily/article/2...

В его письмах, которые я разбирала, приводя в порядок

архив, масса слов признательности от Зощенко и Козачинского,

Эренбурга, Светлова, Олеши, Виктора Некрасова (с ним папа

близко дружил ещё с войны), не говоря уже о детских писателях.

https://fantlab.ru/blogarticle49995

ВИКТОР НЕКРАСОВ И ЛАЗАРЬ ЛАГИН

Всем известно, что повесть-сказка уроженца Витебска Лазаря Лагина "Старик Хоттабыч" и роман киевлянина Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" имеют много созвучных мест.

Но ещё не все знают, что в "Старике Хоттабыче" второстепенным персонажем выведен киевлянин, писатель Виктор Некрасов, разыскавший на Андреевском спуске дом Михаила Булгакова, соседний с ним дом "Замок Ричарда — Львиное сердце" и первым воспевший Андреевский спуск. Человек, влюблённый в Киев и множество раз рассказывавший о нём в произведениях.

В 1955 г., видимо после знакомства с В. Некрасовым или его произведениями, Лагин вывел последнего как двоюродного дядю Вольки- знатного экскаваторщика, в 3-й редакции "Старика Хоттабыча".

В 1959—1960 годах и в декабре 1962 года [Виктор Некрасов] посетил Францию. В начале ноября 1960 года впервые побывал в США. В конце 1962 году в «Новом мире» были опубликованы путевые очерки «По обе стороны океана», написанные на материале поездок в Италию и США.

Практически сразу, в январе 1963 года с легкой руки всемогущего и своенравного Никиты Хрущева Некрасова начали травить за «преклонение перед Западом», якобы высказанное им в путевых очерках «По обе стороны океана». 19 января в газете «Известия»» напечатана анонимная заметка, с оскорбительным названием «Турист с тросточкой», в которой издевательской критике подвергнуты очерки Некрасова «По обе стороны океана». Впоследствии стал известен автор этого заказного опуса — журналист-международник Мэлор Стуруа.

В 1966 г. на В. Некрасова начались гонения из-за участия в несанкционированном митинге к 25-летию трагедии Бабьего Яра.

В 1975. г. ф.и.о. вынужденного годом ранее эмигрировать из СССР Виктора Платоновича Некрасова уже упоминать было нельзя, поэтому скорректировали на Виктора Антоновича созвучно с Платоновичем) Некрасова. Возможно, к тому времени книжка была в типографии, и полностью изменить ф.и.о. было сложно.

В 1983 г. дядей Вольки стал уже Василий Петрович Протасов.* Созвучно с Некр/АСОВ/ / В/иктор /П/латонович.-*То ли по ассоциации с киевским Протасовым Яром,то ли по созвучию с футболистом Олегом Протасовым, чей клуб "Днепр" в 1981 г. вернулся в высшую лигу, а в 1983-м — впервые стал чемпионом СССР. Доподлинно неизвестно, был ли Лагин знаком с так же не очень благонадёжным переводчиком С. Маркишем (псевд. — Ф. Протасов), сыном писателя П. Маркиша, или прочёл в "Иностранной литературе" 1962 г. его совместный с В. Хинкисом перевод повести Дж. Б. Пристли "31 июня". Теперь остаётся только догадываться ...

ОСТОЯЛОСЬ ЛИ РЕАЛЬНОЕ ЗНАКОМСТВО ДВУХ ПИСАТЕЛЕЙ — ФРОНТОВИКОВ?

Скорее всего, да.

Дочка писателя Наталья говорила, что их с папой семья — это их друзья, и в их доме бывали физик Ландау и математик Гельфанд, скрипач Спиваков. А уж писателей не перечесть: Виктор Некрасов, Михаил Зощенко, Александр Бек, Ильф с Петровым...

В подтверждение вышесказанного позвольте привести фрагмент из ХХ главы "Волька Костыльков — племянник аллаха" (киевского издания "Стари

ка Хоттабыча", Государственное издательство детской

литературы УССР, 1959 г., с прекрасными рисунками киевлянина Валентина Литвиненко):

«Внизу под самолётом широко раскинулось Московское море.

Волька, сидевший рядом с ним, горделиво шепнул Хоттабычу:

— Это море сделал мой дядя.

— Море?! — неприятно поразился Хоттабыч.

— Море.

— Дядя?

— Дядя.

— Ты хочешь сказать, что ты племянник аллаха?

Старик был очень огорчён.

— Мой дядя — экскаваторщик. Он командир шагающего экскаватора. Некрасов Виктор Платонович. Он сейчас, если хочешь знать, Куйбышевское море копает.

— У‑ух ты, благословеннейший! — вспыхнул Хоттабыч. — Я тебе так верил, о Волька! Я тебя так уважал!.. И вдруг ты мне так бессовестно… говоришь неправду!..

— Витя Некрасов твой дядя? — обрадовался сидевший позади них приземистый человек с обветренным широким лицом. — Нет, верно?

— Он мамин двоюродный брат.

— Чего же ты молчишь, парень! — восхитился спрашивавший. — У человека такой дядя, а он молчит! Ведь это же золотой человек!.. Я как раз сейчас с Куйбышевского моря… Мы с ним на одном участке… Да мы с ним, если хочешь знать…

Волька мотнул головой на сумрачного Хоттабыча:

— А вот он не верит, что Московское море делал мой дядя.

— Ай‑ай‑ай, гражданин, нехорошо как! — стал тогда стыдить Хоттабыча знакомый Волькиного дяди. — Как же это вы сомневаетесь в таком чудном человеке! Виктор Некрасов это море выкопал, другое копает. Третье потребуется — он и третье выкопает!.. Вы что же, газет не читаете, что ли? Да вот, посмотрите, вот как раз тут, кстати, наша газета. — Он извлёк из видавшего виды портфеля газету и ткнул пальцем на фотографию. — Видите?

— Ой, дядя Витя! — обрадовался Волька. — Вы мне дадите эту газету? Я её маме подарю.

— Бери. Твоя, — великодушно сказал строитель. — Вы всё ещё сомневаетесь? — обратился он к присмиревшему Хоттабычу. — Да вы прочитайте заголовок: «Славные творцы морей». Это как раз про его дядю, про Витю Некрасова.

— И про вас тоже? — спросил Женя.

— Главное тут про Некрасова. Я что… Да вы читайте, гражданин!

Хоттабыч сделал вид, что читает. Ну в самом деле, не признаваться же ему было, что он неграмотен…

Вот почему, когда они следовали с аэродрома домой, Хоттабыч осведомился у своих юных друзей, не могут ли они научить его грамоте, ибо он чуть не сгорел от стыда, когда ему предложили прочитать слова «Славные творцы морей».

Договорились, что при первой представившейся возможности ребята научат Хоттабыча читать газеты. Старик хотел в первую очередь научиться читать именно газеты.

— Чтобы знать, где какое море строится, — пояснил он, застенчиво отводя в сторону свои диковатые добрые глаза.»

* Виктор Платонович Некрасов 24/VIII 1941 года был призван в армию. Служил в действующей армии — командиром взвода, полковым инженером, заместителем командира саперного батальона по строевой части вплоть до июня 1944 г.

1959, Лазарь Лагин, «Старик Хоттабыч», повесть-сказка. (редакция 1955 года). Иллюстрации В. Литвиненко. Дитвидав (Госиздат УССР), Киев

Pages: 348; Cover: Hardcover; Dimensions: 15x21 cm; Copies: 75,000

Weight: approx. 0.41 kg.

ABOUT: Культовая в СССР повесть-сказка Лазаря Иосифовича Лагина (1903-1979) Старик Хоттабыч. Текст по третьей редакции 1955 года: по сравнению с первым изданием добавлено семь новых глав и некоторые текстовые изменения выраженно пропагандистского характера. В настоящее время эта редакция повести практически не переиздается: текст чаще всего воспроизводится по первой редакции 1938 года, не такой политизированной.

Прижизненное издание.

Перед экзаменом Волька решает искупаться в речке. В дни неудач и грусть-тоски Хоттабыч превращается в рыбку и плюхается в аквариум.

Духовное очищение невозможно сравнить ни с каким физическим процессом, хотя на первый взгляд, окунание в воды миквэ похоже на купание. Идея духовной нечистоты и процесс очищения от нее являются заповедями Всевышнего, которые невозможно полностью понять.

В книге еврейских законов «Шулхан Арух а-Рав» в 4-й главе, посвященной законам омовения рук, Алтер Ребе приводит причину этого из книги «Зоар» и Талмуда (трактат «Шабат» 109а): «Чтобы удалить дух нечисти с рук, оставшийся после ухода из тела святой души во время сна». Отсюда можно немного понять, что духовная нечистота («тума») связана с уходом святого. К этому можно применить известную поговорку: «Свято место пусто не бывает». Поэтому место, где была святость, сразу наполняется нечистотой.

http://www.moshiach.ru/study/judaism/8541...

Омовение в микве, однако, практикуется различными общинами как средство духовного очищения, в частности, в канун субботы, праздников и постов, особенно Иом-Кипур.

http://www.eleven.co.il/article/12762

***

Как установил известный исследователь минской старины, писатель Михаил Володин: когда Лазарю исполнится тринадцать лет (21.11.1916 по ст. стилю), родители соберут гостей на Бар-мицву — праздник взросления. Нынче мальчикам по такому случаю дарят деньги или веши, раньше дарили книги. Книг, как и гостей, будет много. Одну из них — незадолго до этого изданный в России «Медный кувшин» англичанина Ф. Энсти — Лазарь немедленно выделит из общего числа https://fantlab.ru/edition133217

М. Володин. Воскрешение Лазаря, или Историйка о джинне из черты оседлости

13 лет указывается в Мишне как возраст, после достижения которого человек обязан соблюдать законы Торы: «С пяти лет — изучают Письменную Тору, с десяти — Мишну, с тринадцати лет — исполняют все заповеди».

А вот в издании 1940 года сказано отцом главного героя:

– Ну что за чепуха! – ответил за перегородкой отец. – Парню уже тринадцать лет. Пускай встаёт и помогает складывать вещи. У него скоро борода расти начнёт, а ты всё: ребёнок, ребёнок…

//если б он знал, что слово бывает материальным, не шутил бы так//

То есть, с еврейской (хоттабычевой) точки зрения, Волька ибн (бен) Алеша достиг совершеннолетия и стал потенциальным женихом. Но, как было уже сказано, никаких невест! Кроме "леха доди"...(гимн встречи невесты-субботы)

"Вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное слово "лехододиликраскало" и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену".

ЛЕХА́ ДОДИ́ (לְכָה דוֹדִי,`Иди, мой Возлюбленный`), первые слова и название рифмованного литургического гимна, приветствующего наступление субботы. Леха Доди состоит из вводной строки и девяти строф; начальные буквы первых восьми строф образуют акростих имени автора, каббалиста (см. Каббала) Шломо Алкабеца. Вводная строка, повторяющаяся как рефрен, гласит: «Иди, мой Возлюбленный, навстречу невесте, приветствуем лик субботы».

Литургический гимн «Леха доди» составлен тоже «волшебником» – цфатским каббалистом Шломо Алкабецом. Текст сей составлен по всем правилам метафизической науки: начальные буквы строф образуют акростих имени автора, и в тексте присутствует рефрен заклинания – «иди, мой друг (или – возлюбленный), навстречу невесте». А суббота как невеста – это классический талмудический образ (трактат Шабат, 118б-119а).

Полный рефрен: "выйди, друг мой, навстречу невесте; с тобой вместе мы встретим Субботу!"

"Встреча Субботы" на иврите "Каббалат Шаббат".

http://www.eleven.co.il/article/12426

www.sem40.ru/index.php?newsid=251319

А вот вам еще одно, на первый взгляд, совершенно абсурдное и поэтому похожее на истинное, наблюдение. Что напоминает имя главного героя книги – Хоттаб? Удивительно знакомое для наших читателей слово, не правда ли? Ну, конечно, ХАБАД! Именно – ХАБАД!

  А почему бы и нет? С хабадниками писатель наверняка был знаком с самого детства, поскольку родился и вырос в Витебске, где была довольно крупная хасидская община (к слову, Любавичи – родина ХАБАДа, в то время находились на территории Белоруссии, в Витебской губернии). Ну, и, кроме того, вполне вероятно, что он был потомком Четвертого Ребе ХАБАДа, рабби Шмуэля, дочь которого, Двора-Лея, вышла замуж за рабби Моше-Арье-Лейба Гинзбурга из Витебска.

И еще одна любопытная деталь. ХАБАД, как известно, аббревиатура трех основных понятий, на которых и построено все учение хасидизма ХАБАД – Хохма (мудрость), Бина (понимание) и Даат (знание). А цель этого учения – постижение, ПОЗНАНИЕ Б-жественности. Не этим ли руководствовался Лазарь Гинзбург, сочиняя один из самых веселых диалогов своего бессмертного произведения?

  « ... — Зачем ты хочешь рвать волоски? — снова всполошился Волька.

   — Я превращу в пыль все товары, и все столы, и все оборудование этой презренной лавки!

   — Ты с ума сошел! — вконец возмутился Волька. — Ведь это государственное добро, старая ты балда!

   — Да позволено мне будет узнать, что ты, о бриллиант моей души, подразумеваешь под этим неизвестным мне словом «балда»? — с любопытством осведомился Хоттабыч.

   Волька покраснел, как морковка.

   — Понимаешь ли... как тебе сказать... э-э-э... Ну, в общем, «балда»- это что-то вроде мудреца.

   Тогда Хоттабыч решил запомнить это слово, чтобы при случае блеснуть им в разговоре».

  Удивительно, но Хоттабыча это объяснение удовлетворяет! И, будьте уверены, принимает он его не в силу своей наивности, хотя и не знаком с особенностями русского языка. Ведь мудрец, он — кто? Правильно, «муж знания, веры», или баал даат, или «балдос» в хоттабычево-ашкеназийском произношении. Поэтому он не спорит со своим юным другом, а принимает словечко (несколько искаженное в его понимании) на вооружение, чтобы при случае воспользоваться им.

https://fantlab.ru/blogarticle49458

Гематрия (числовое значение) слова "эхад" равна 13. "Эхад" в переводе с иврита — «один», «единый». И это напоминает нам о том, что Всевышний — Един, нет никого, кроме Него.

Ту же гематрию — 13, имеет и слово аhава (любовь). Что и не удивительно, ведь суть любви — единение.

Когда Моше Рабейну попросил Творца: «Дай мне постичь пути Твои...» (Тора, книга Шемот, гл.33, ст.13), Всевышний ответил ему определением, состоящим из тринадцати (!) слов (см. Шемот, гл.34, ст.6-7). Это определение называется в нашей традиции — «Шелош эсре мидот шель рахамим», где раскрывается Небесная Система управления миром — через гармоничное равновесие непрерывного потока Благословения Небес (на иврите — хесед) и заданной при Сотворении Мира структуры границ и ограничений (на иврите — дин).

В рамках наших ответов невозможно дать более подробное разъяснение сути «Шелош Эсре мидот...». Ведь не случайно центральная часть Сифра де-цениюта (так называется глава книги Зогар, где в концентрированной форме изложены основы процесса Сотворения Мира, которые необычайно сложны для понимания) построена как комментарий к «Шелош Эсре мидот».

Эти «Шелош Эсре мидот...» принято произносить, как часть молитвы в дни повышенного самоанализа (месяц Элул, в дни между Рош а-Шана и Йом Кипуром, в дни постов). Во многих общинах их произносят каждый день, кроме суббот и некоторых праздников.

http://viknaodessa.od.ua/newspaper/news/?...

"13 принципов веры" Маймонида.

13 средних благословений центральной части ежедневной утреней молитвы "Шмонэ эсрэ" — наши просьбы к Богу.

613 заповедей (ивр. ‏תרי"ג מצוות‏‎ — Тарьяг Мицвот) — перечень основных религиозных предписаний (мицва) в иудаизме.

***

"Интервью с юным геронцем", вошли в Герону, "у нас в Героне мальчики не любят" и т.д. — все как и положено только название города другое. Более того, после первого упоминания о Героне идет сноска, что мол мы сами удивлялись, но Хоттабыч клялся, что город называется Герона.

При этом Герона (она же Хирона, Жирона, Жерона. Герунда) находится не в Италии, а в Испании (Каталонии) и, хотя является аэропортом приморского района Коста-Брава, расположена от моря довольно далеко. В общем, непонятно чего вдруг возникает этот город.

Моя версия — это привет из далекого хедерного прошлого Лазаря Иосифовича Гинзбурга. Вместо вычеркнутого бдительным цензором (с наверняка таким же прошлым) "лехадодиликраскало" возникла Герона, ибо для еврейского уха слово Герона звучит почти как Бердичев, Шпола или Меджибуж с Межеричем... Город мудрецов-каббалистов

Да, автор знал еврейскую религиозную тему. Ну а Сулейман тоже известно кто. Впрочем сказки 1001 ночи полны рассказов о Шлойме ѓаМелехе (царе Шломо/Соломоне) заклинающем шейдим (джиннов в локальной версии :)

хочешь сказать, старый хасид-ашкеназ летал к сефардам?)

он по любому летал к сефардам, в Генуе жили тоже сфардим...

http://bolek.livejournal.com/565747.html

***

Мистер Ванденталлес из редакции 1956 г. — аллюзия (ассоциация) на слово "талес" .

Талит Большой /иврит/ (Талес Гадоль /идиш/) — это четырехугольное молитвенное покрывало с пришитыми по углам кистями (цицит).

В настоящее время талит (талес) используется как ритуальное облачение, преимущественно белого цвета с голубыми, темно-синими или черными полосами.

Одевают талит гадоль для чтения утренней молитвы Шахарит и при проведении религиозных обрядов, заповедованных Торой. Талит должен аккуратно покрывать плечи молящегося.

Согласно заповеди Торы, иудеи пришивали к углам четырехугольного плаща сплетенные кисти, символизирующие 613 Заповедей и не дающие забыть о необходимости их соблюдения.

1-я редакция (1940)

Первым делом он упал на колени и, истово колотясь лбом о пол каюты, возопил громовым голосом:

— Нет бога, кроме Аллаха, а Сулейман пророк его!

После этих слов он ещё несколько раз молча стукнулся лбом об пол с такой силой, что вещи, висевшие на стенах каюты, закачались, как во время сильной качки. Потом он снова вскричал:

— О, пророк Аллаха, не убивай меня!..

— Разрешите справочку,— прервал его стенания перепуганный и в то же время заинтригованный Волька.— Если я не ошибаюсь, речь идёт об иудейском царе Соломоне?

— Именно о нём, о презренный отрок, о нём, о Сулеймане ибн Дауде, да продлятся дни его на земле!

— Это ещё большой вопрос, кто из нас презренный,— тактично возразил незнакомцу Волька.— А что касается вашего Сулеймана, то заявляю вполне официально: дни его ни в коем случае продлиться не могут. Он, извините, умер.

— Ты лжёшь, несчастный, и дорого за это заплатишь!

— Напрасно злитесь, гражданин. Он умер три тысячи лет назад. Об этом даже в энциклопедии написано.

***

*царь Соломон, строитель Иерусалима и сын израильского царя Давида. Его еще звали Экклезиастом, а он в ответ говорил: «И это пройдет». https://is.gd/qMyJv2

"Он горестно взглянул на своих ничего не понимающих молодых спутников, заплакал, гробовым голосом сказал им: «Прощайте, друзья мои» — и, направившись к пожилому покупателю, стоявшему около самого прилавка, растолкал локтями публику и бухнулся перед ним на колени.

— Приказывай мне, ибо я твой покорный и смиренный раб! — сказал он, глотая слёзы и порываясь поцеловать полы его пиджака.

— Не лезьте ко мне,- замахал пожилой гражданин руками,- не лезьте, а то я вам съезжу по физиономии! Ишь ты, к карману подбирается, бумажник свистнуть хочет! Жулик!

— Ты ошибаешься, о мой повелитель. Я жду твоих приказаний, чтобы исполнить их немедленно и беспрекословно,- отвечал убитым голосом старик, всё ещё стоя на четвереньках.

— Стыдно, гражданин, нищенствовать в наше время,- укоризненно сказал Хоттабычу продавец из-за прилавка.- А ещё прилично одетый.

— Значит, сколько за колечко? — нервно продолжал пожилой гражданин разговор, прерванный Хоттабычем.

— Всего-навсего три рубля сорок одна копейка, гражданин Хапугин,- ответил продавец.- Вещица, конечно, случайная.

Продавцы магазинов случайных вещей хорошо знали гражданина Хапугина, бывшего частника, а теперь помощника заведующего хозяйством кустарной артели «Красный пух».

Каждый день после службы Хапугин обходил один за другим магазины в надежде воспользоваться неопытностью продавцов и отхватить за бесценок какую-нибудь ценную вещицу. Совсем недавно ему удалось купить за десять рублей какую-то особенную фарфоровую чашечку, и вот сейчас, как раз тогда, когда перед ним бухнулся на колени Хоттабыч, он приценивался к потемневшему от времени колечку, которое продавец полагал серебряным, в то время как Хапугин сразу определил его как платиновое.

— Д-да-а,- иронически протянул гражданин Хапугин, протягивая продавцу через минуту кассовый чек,- по цене и колечко.

Получив свою покупку, он сразу спрятал её в свой старомодный кожаный кошелёк и быстро вышел на улицу. Вслед за ним поспешил и Хоттабыч, утирая кулаками слёзы, обильно тёкшие по его лицу. Пробегая мимо своих друзей, он едва успел бросить им на ходу:

— Увы, в руках этого почтенного Хапугина я только что увидал волшебное кольцо Сулеймана ибн Дауда — мир с ними обоими! — а я раб этого кольца и должен следовать за тем, кто им владеет. Прощайте же, друзья мои, я всегда буду вспоминать о вас с благодарностью и любовью…"

На кольце царя Соломона бен Давида должна была быть надпись "Всё проходит. И это пройдёт". Две скромные надписи украшали кольцо царя Соломона. «ВСЕ ПРОЙДЕТ» — говорили буквы на внешней стороне. Когда правитель испытывал сильный гнев или сильную радость, эта надпись отрезвляла его, в ней он находил спасение от страстей.

«И ЭТО ПРОЙДЕТ…»было написано на внутренней стороне кольца Соломона. В минуты крайнего душевного напряжения, когда казалось, что весь мир рушился и кольцо казалось ненужной безделушкой, стоило сорвать кольцо царю Соломону с пальца, как другая надпись напоминала о том, что любую ношу можно вынести. Все суета-сует, и нет такой ноши, которую нельзя вынести.

***

Борода у 13-летнего Вольки.

"Волька продолжал шепотом, нагнувшись к самому уху печально поникшего

Хоттабыча:

— Сделай так, чтобы немедленно не стало у меня этой глупой бороды.

— Нисколько она не глупая! — прошептал в ответ старик. — Это в высшей

степени почтенная и благообразная борода."

Кстати, именно в Талмуде борода впервые упоминается как неотъемлемый элемент мужской красоты («Бава Меция» 84а).

Источник: http://www.moshiach.ru/study/enciclopedia...

© www.moshiach.ru

***

Лётные качества Волькиной конструкции оказались не пример выше, неже-

ли у обычного ковра-самолета. Быстро промелькнули под нашими путешест-

венниками Черное море, Босфор, Дарданеллы, Малая Азия, иссушеная палящим

эноем плоскогорья Аравийского полуострова. Затем глубоко внизу показа-

лись желтые пески Синайской пустыни (эмиграция в Израиль; арабо-

израильский вооружённый конфликт). Узкая полоска Суэцкого канала отде-

ляла ее от точно таких же желтых песков Аравийской пустапян, и это уже

была Африка, Египет.

Отсюда Хоттабыч собирался начать свои поиски Омара Юсуфа в Средизем-

ном море: с самой восточной его стороны до самой западной. Но еще не ус-

пел "ВК-1" снизиться до двухсот метров, как Хоттабыч в великой досаде

назвал себя старым дурнем, а ковер-гидросамолет снова стал набирать вы-

соту и лег курсом на запад. За время, проведенное в сосуде, Хоттабыч по-

забыл, что в этих местах впадает в Средиземное море Нил, и вода здесь

вечно мутна от ила и песка, которые эта могучая и полноводная река выно-

сит далеко в море. Какие же поиски могут быть в этой густой желтой мути?

Только глаза засоришь. Египет — место еврейского рабства; см. религ. тексты,

"это прямо Египет какой-то!"

Хоттабыч решил отложить обследование этого неудобного района на тот

случай, если не удастся обнаружить Омара. Юсуфа в остальной части Среди-

земного моря.

Прошло еще немного времени, и они снизились в тихой голубой бухточке,

неподалеку от итальянского города Генуи ( в др. редакции — Героны).

***

Богорад — фамилия еврейского происхождения. Представляет собой аббревиатуру от «бен hо-рав Довид»[1], то есть «сын раввина Давида». Вариант — Боград.

Известные носители[править | править вики-текст]

Женя Богорад — один из главных героев повести и фильма «Старик Хоттабыч».

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%B...

https://toldot.ru/life/lnames/lnames_1051...

***

Честное пионерское еврейское!

Волько (Вольф, Владимир, Вэлвл)

http://www.soroki.com/node/culture/Wolf_f...

Сосновский Владимир (Волько)

https://toldot.ru/life/cemetery/graves_11...

***

У Лагина по книгам рассыпаны имена и названия, корни которых лежат в иврите, и события, имеющие начало в еврейских традициях. При этом упрятаны они не хуже, чем происхождение Хоттабыча. Еврейские коды — письменные, культурные, иудейские и каббалистические (таких у Лагина тоже немало — жаль, нет места о них рассказать!) — вовсе не фига в кармане для Советской власти, а связь с детством и с юностью. Связь с Витебском и Минском. В разнонациональной Москве не звучал ни идиш, ни иврит. Там ничто не напоминало о традициях, которыми было наполнено детство мальчика из черты оседлости. (Михаил Володин)

***

На иврите выходил пересказ Дэвида Крола "Тайна Илана, или Волшебник Хоттабыч": Тель-Авив , Явне, 1972.

Других изданий не нашел. В издании указано, что это пересказ романа Лазаря Лагина.

Да, на иврите не "Хоттабыч", а "Хоттаби". То есть, ивритизированы все герои — они сделаны израильтянами.

Даниэль Клугер

"Бородатый ребенок".

Л.Лагину 110 лет

«-Пожалуйста, разойдитесь, граждане! Что вы, бородатого ребенка не видели, что ли? Волька продолжал шепотом, нагнувшись к самому уху печально поникшего Хоттабыча: – Сделай так, чтобы немедленно не стало у меня этой глупой бороды. – Нисколько она не глупая! – прошептал в ответ старик. – Это в высшей степени почтенная и благообразная борода». Простодушно наивный, добросердечный, слегка лукавый и обидчивый как ребенок… Так сложилось, что обаятельнейший герой стал его своеобразной визитной карточкой, если не сказать, что он просто затмил писателя своей славой. Выдуманный образ джинна стал гораздо известнее своего создателя. О Хоттабыче слышали все. Лазаря Лагина знают немногие. Даже на памятнике, установленном в 1979 году на его могиле, высечена иллюстрация к первому изданию сказочной повести «Старик Хоттабыч». Впрочем, у персонажа и его родителя было столько общего, что подобный поступок легко понять…Самого Лагина друзья за глаза часто называли именем его популярного героя... Чувство юмора, отзывчивость, бескорыстность, нежность, доброта… Он поделился со своим героем массой качеств, в которых ему самому нельзя было отказать. А еще – безграничная фантазия… Редко можно встретить книгу, которая вобрала бы в себя столько иронии, света и оптимизма.

Источник: https://chippfest.blogspot.com/2013/12/11...

И все же люди умудрялись поправляться.

Палата, в которую меня положили, была для трудных. Здесь держали не по месяцу, как полагалось по норме, а полтора-два и дольше.

Нас было шестеро в этой «палате с камином». Двоих я запомнил по фамилиям — Клепикова и Шустера.

Клепиков казался глубоким стариком. Очевидно, ему было за сорок. Он был наборщик. Не просто наборщик, а наборщик-акцидентщик, как он не раз подчеркивал. Среди наборщиков, этих рабочих-аристократов, акцидентщики, набиравшие сложные рекламные объявления в газетах и журналах, были самыми квалифицированными и высокооплачиваемыми. После революции пятого года он уехал в Америку и вернулся после февральской с активным туберкулезом и гимназической влюбленностью в Керенского.

Когда его отпускал кашель, он пел американские шансонетки и рассказывал о том, как организовывал забастовку в филадельфийской типографии. Судя по этим рассказам, бастовать в Америке было одно удовольствие.

И вот сейчас он помирал. Во всей палате только сам Клепиков не знал об этом. А мы все знали. И мы его жалели, хотя когда его одолевал кашель, он страшно материл всех и вся, и себя в том числе, за то, что черт его дернул из культурной страны возвращаться в страну дикую и бестолковую, где понятия не имеют о носовых платках, акцидентном наборе и визитных карточках.

Мы его жалели. Мы знали, как тошно человеку, когда его легкие разрывает кашель, и как он тогда не властен над собой.

Удивительно — каждый в нашей палате жалел остальных, особенно потому, что в личном своем грядущем выздоровлении никто не сомневался.

Жалел Клепикова и Шустер, совсем молодой коренастый и широкоплечий рыжий красноармеец. Он был под стать своей

фамилии — шустрый, веселый, задиристый и очень добродушный. С Клепиковым он вел долгие разговоры, с уважением слушал рассказы о сложности и красоте акцидентного набора и расспрашивал Клепикова о жизни в Америке рабочих-щетинщиков. Шустер до армии был щетинщиком.

Он и не выглядел вовсе больным, этот краснощекий и верткий парень. Его нельзя было удержать на койке. Он всегда находил повод сбегать в зимний сад, где ходячие больные резались в «козла» и «подкидного дурака» на низких и длинных, во всю длину этого светлого помещения, белоснежных кафельных лежанках, перекинуться несколькими плутовато-невинными словами с молоденькой санитарочкой Груней, потолковать с сумрачным, сильно конопатым дворником Селимом, исполнявшим по совместительству обязанности кучера при единственной санаторной кобыле Надин. Беседы касались главным образом жизни и быта князей, о чем Селим, работавший в царское время тут же кухонным мужиком, как очевидец, мог рассказать немало интересного и поучительного. Шустер самые разительные сведения записывал карандашиком в замусоленную самодельную записную книжку, чтобы потом, вернувшись в полк, обратить их против врагов революции. Он был не просто боец. Он был политбоец.

И так он не был похож на чахоточного, что кой у кого даже возникало сомнение, не словчил ли этот живчик-здоровяк, чтобы перебраться с тряского кавалерийского седла на мяконькую санаторную постельку.

Но он словно и не понимал якобы сочувственных двусмысленных шуточек, которые нет-нет да и отпустит на счет его «ужасно болезненного вида» сладчайшая ехида нашей палаты, ласковый и высохший как скелет бильярдный мастер Ириней Петрович.

Впрочем, тот задирался и с Клепиковым:

— Что ты все про свои карточки-шмарточки! Ты мне кий хоть самый ледащий сотвори, и тогда я тебе скажу: да, мастер. Или, тем более, бильярдный стол!.. Это ж позабористей, чем дом возвести. А буковки собрать на досточку — это всякий дурак сумеет!..

Клепиков наливался гневом, кричал Иринею обидные слова, и сразу на него обрушивался выматывающий душу кашель, а то и кровохарканье.

Ириней пугался, словно впервые доводил Клепикова до такого состояния, соскакивал с постели, покорно и многословно признавал трудность и благородство наборного дела и озабоченно подтыкал со всех сторон одеяло Клепикова — будто бы в рассуждении сквозняка. Никакого сквозняка и в помине не было.

Клепиков отходил не сразу. Он лежал молчаливый, желтый,

важно и многозначительно поджав тонкие темно-фиолетовые губы, не обращая внимания на покаянные хлопоты Иринея Петровича.

А тот, стараясь не смотреть нам в глаза, переключался на Шустера, ехидно уговаривая его не вставать сегодня с кровати, потому что ему сегодня особенно не нравится, как Шустер выглядит. Понимай как хочешь.

Шустер не подавал виду, что до него доходят эти ядовитые намеки. Чтобы поднять настроение Клепикова, он начинал беспокойно себя ощупывать, вынимал карманное зеркальце (он был франтоватым малым), высовывал язык, тщательно изучал его, щедро корча при этом страдальческие рожи.

Он был очень горд и самолюбив. И только мне под величайшим секретом рассказывал иногда кой-какие истории из своего боевого прошлого. До санатория он чуть больше года провоевал конником в Червонном казачестве...

И вот этот здоровяк вдруг стал помирать. Еще вчера мы с ним в умывальной брызгались водой, с силой шлепали друг друга по мокрым спинам, всячески валяли дурака, а сегодня, как раз когда мы, ходячие, ушли завтракать, Шустера унесли в изолятор.

После завтрака пришла санитарочка Груня, заплаканная и испуганная, позвала меня к нашей докторше. Докторша спросила, не могу ли я побрить Шустеру голову. Я прослыл в санатории мастером цирюльного дела, так как обычно раз в неделю брил сильно ослабевшего Клепикова.

Шустер одиноко лежал в просторном изоляторе. Он лежал с очень красным лицом, с уставленными в потолок глазами и бормотал:

— Пейте чай! Братва, пейте чай!.. — Замолкал и через минуту снова: — Пейте чай!.. С сахаром...

Меня он не узнал. Он лежал пластом с открытыми, но невидящими глазами, пока его неумело, вырывая клочья мокрых от пота рыжих волос, стригла машинкой санитарка, пока я ему неумело брил голову. Я и до этого и потом никогда никому не брил головы, а здесь еще слезы все время застилали глаза, и я, как заводной, повторял докторше:

— Если бы вы знали, какой это замечательный парень... Какой геройский политбоец!..

Так я и не добрил его до конца. Двое суток ему клали на недобритую голову пузырь со льдом. На третьи сутки он умер от милиарного туберкулеза.

Наша палата очень по нему горевала. Вспоминали его добрым словом. Ириней — эта ехида из ехид! — и тот сказал, что вот ведь как получилось: имел он на человека обидное и несправедливое

подозрение, а повиниться уже поздно. Помер человек с обидой, и ничего уж теперь не поделаешь.

Только Клепиков молчал, повернувшись ко всем спиной.

К вечеру ему стало хуже. Он стал разговорчив, пытался даже острить, как бы уговаривая самого себя, что все у него в норме и ничего плохого с ним случиться не может.

Но до обеда он не дотронулся.

— Мне бы сейчас рыбки покушать, — сказал он немного погодя. — Ужасно я по рыбке соскучился.

Санаторий наш был на централизованном снабжении. На базах Мосздравотдела рыбой и не пахло.

Но рядом с санаторием раскинулось озеро Сенеж. Оно было полно рыбы и льда. Льда даже больше нормы. Рыба подо льдом задыхалась от недостатка кислорода.

Как раз под вечер того тусклого и морозного дня сотни крестьянских розвальней потянулись со всей округи к озеру. Мужики долбили ломами лунки во льду и лопатами выгребали кишевшую рыбу. Устеленные рядном, рогожей, а то и просто соломой розвальни стремительно с верхом нагружались трепещущими ершами, окунями, голавлями. И не успевала рыба смерзнуться в одну тускло поблескивающую ледяную глыбу, как сверх меры загруженные сани отваливали от лунки. Тогда наступал наш черед — мой и придурковатого клинского стеклодува, которого, несмотря на вполне почтенный возраст, все в санатории называли Васенькой. Нам хватало и той рыбы, которая оставалась после мужиков. Саней у нас, конечно, не было, и лопат никаких не было, и никакой тары, кроме наволочек, которые мы тайком от санаторного начальства сняли с подушек.

Мы грохались на коленки и голыми руками неистово шарили в обжигающей воде по углам пещерок, образовавшихся между проросшим до дна льдом и ледяной кровлей, накалывались на ершиные плавники и кровоточащими пальцами продолжали хватать на ощупь яростно вырывавшуюся из одеревенелых рук рыбу, швыряя ее в задубевшие на морозе наволочки.

До сих пор не пойму, как это мы, чахоточные, плохо одетые, добрый час орудовавшие голыми руками в ледяной воде, не простудились в тот день насмерть. Но мы даже насморка не схватили.

Возвращались бегом.

За нашими спинами быстро отцветал небогатый лиловенький закат. Белые дымки вертикально висели над еле различимыми печными трубами далеких деревень. Кое-где в почти не видных избах уже засветились первые оранжевые плашечки окон, за

которыми жили здоровые люди. Из лунок, еще не успевших затянуться свежим ледком, пар валил, как из распахнутых дверей.

Мы вернулись благополучно. Никто из санаторного персонала нас не заметил. В нашей палате горел камин. Я испек на огне несколько рыбин и с пылу горячими угостил Клепикова. Потом мы пировали. К нам приходили из других палат и тоже пекли рыбу, которую я поймал собственными руками в наибуквальнейшем смысле этого слова, и хвалили меня за то, что я такой здоровый, не простудился.

Потом кто-то достал на кухне чугунок, соли, головку лука, и мы сварили из оставшейся рыбы уху. Было так непривычно сытно, тепло и людно — мы даже на время забыли, что за стеной, на открытой всем ветрам и морозам веранде, лежал, пока оформляли его кончину, бедный рыжий Шустер.

А когда его, наконец, оформили, умер Клепиков.

Теперь уже он лежал за стеной на веранде, открытой всем ветрам.

Впервые пошатнулась в тот день моя уверенность в скором выздоровлении, в том, что я вообще когда-нибудь снова буду здоров. Особенно когда докторша, осмотрев меня и, видимо, испугавшись двух смертей в одной палате за такой малый срок, решила, что меня еще рано выписывать.

Нет, я не испугался смерти. Собственная моя смерть казалась мне невозможным, совершенно диким предположением. Но сама мысль, что еще кто-нибудь в нашей палате может умереть у меня на глазах, была невыносимой.

Я потребовал у докторши увольнения в Москву. Хоть на один день. Мне позарез нужно было вырваться в пусть голодную и холодную, но жизнь нормальных, работающих, счастливых людей. Счастливых потому, что только-только окончательно разгромили Врангеля, счастливых потому, что могут смотреть на своего товарища или соседа без опасения, что его завтра унесут в изолятор помирать.

Докторша меня прекрасно поняла, хотя я, конечно, не решился высказывать такие панические соображения. Я ей просто сказал, что мне очень нужно съездить в Москву на несколько часов, утрясти кое-какие неотложные дела, раз меня собираются задержать в санатории.

Вместо моей изрядно прохудившейся шинелишки меня снабдили ярко-оранжевым, пронзительно пахнувшим полушубком — в таких нас обычно укладывали дышать на свежем воздухе. Дали валенки, и я еще затемно отбыл в Москву.

К вечеру я, очень усталый и озябший, отправился пешком (на

трамвай рассчитывать не приходилось) к Октябрьскому вокзалу, тогда еще называвшемуся Николаевским. До моего поезда было добрых четыре часа. Торопиться было некуда.

Я поднялся от Никитских ворот к Страстной площади и поплелся к Петровским воротам. И вдруг в стеклянных дверях выносного тамбура дома номер семь, как раз между типографией и домом, некогда принадлежавшим драматургу Сухово-Кобылину, я увидел лист ватманской бумаги, а на нем очень черными и очень четкими чертежными буквами было выведено:

ТЕАТР МИСТИЧЕСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ «АЛЬБА»

В жизни не слышал о таком театре!

Конечно, я, как человек марксистски мыслящий и немолодой (мне уже вот-вот должно было стукнуть семнадцать), был против всякой мистики и прочего идеализма. Но любопытство, уйма свободного времени и собачий холод погнали меня наверх, на третий этаж.

На обитой клеенкой и войлоком двери белела карточка: ТЕАТР «АЛЬБА».

Я позвонил. Приоткрылась дверь на цепочке, и горничная с белоснежной кружевной наколкой на голове (это в двадцатом-то году!) спросила, что мне угодно.

Я сказал, что пришел в Театр мистических переживаний.

Она ответила:

— Все билеты проданы! — И защелкнула дверь перед самым моим носом.

Я позвонил снова. Снова приоткрылась дверь. Горничная фыркнула:

— Какой вы странный, право! Вам же говорено, все билеты проданы.

И снова захлопнула дверь.

Если бы не мороз на улице, я бы, пожалуй, смирился. Но деваться мне было некуда. Я позвонил в третий раз.

Теперь дверь открыла пожилая дама в золотом пенсне на узенькой черной ленточке, которая золотой английской булавкой была пришпилена к чопорному черному шелковому платью.

— Что вам угодно? — ледяным голосом осведомилась дама. Я повторил, что мне угодно посмотреть спектакль Театра мистических переживаний «Альба».

— Вам же сказали, гражданин, что мест нет. Приходите в другой раз.

Впервые за последние два года меня назвали «гражданин». Тогда между советскими людьми в ходу было только обращение «товарищ».

— Я приехал из туберкулезного санатория, — сказал я строго. — Я человек больной, и еще неизвестно, когда я смогу в следующий раз выбраться в театр.

Судя по каменному лицу моей собеседницы, эти соображения не произвели на нее никакого впечатления. Но внизу, на первом этаже, кто-то распахнул двери на улицу, вверх по лестнице рванул ледяной воздух, дама испугалась простуды, сняла цепочку и впустила меня.

Я оказался в довольно просторной комнате. Три ряда вешалок, увешанных шубами, шинелями, дамскими манто.

Это не был специально построенный театральный гардероб. Его оборудовали из обыкновенной барской прихожей. В ней не было ни печатных, ни рукодельных афиш, ни фотографий актеров, ни подобия кассы. Сразу из прихожей дверь вела, очевидно, в зрительный зал.

Теперь дама в пенсне величала меня молодым человеком. Надо было себе представить мой тогдашний вид: тощий-претощий парень с чахоточным румянцем на острых скулах, порыжевшая собачья белая папаха, полушубок, щедро источавший пронзительную вонь овчины, валенки — и Театр мистических переживаний, бобровые шубы, дорогие манто.

— Вы сами понимаете, молодой человек, я рада была бы пойти вам навстречу, но, поверьте, театр заполнен до отказа...

— Ничего, — отвечал я смиренно, — я постою. Я никому не буду мешать.

Дама в отчаянии развела руками и пошла в зрительный зал. Пока она прикрывала за собой дверь, я успел увидеть большую комнату, два ряда стульев — не поперек, как обычно в театрах, а вдоль помещения, вместо сцены — невысокий помост, на помосте — длинный стол под канцелярским зеленым сукном, одиноко горящая настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром и человек за столом, который что-то негромко говорил.

Дама в пенсне вернулась, и с нею молодой человек, идеально выбритый и причесанный, в безукоризненной визитке и лаковых (в Москве двадцатого года!) полуботинках.

— Что вам угодно? — строго спросил меня господин в визитке.

Я и ему ответил, что хотел бы посмотреть спектакль Театра

мистических переживаний. И вновь услышал, что мест нет и что мне следует прийти в следующий раз. Я снова объяснил, что болен, что вырваться из санатория мне удастся еще очень нескоро.

— Но ведь нет мест...

На это я еще раз ответил, что я человек негордый, могу тихо постоять в сторонке, никому не мешая.

Минут пять, никак не меньше, длился этот удивительно

монотонный и бестолковый разговор. Похоже, молодой человек д визитке и дама в пенсне не столько старались убедить меня уйти, сколько задержать на какое-то время, не пустить в зрительный зал, пока там что-то Такое не сделают.

То ли они окончательно убедились, что меня не переспорить, то ли пришел подходящий момент, но молодой человек неожиданно уступил.

— Хорошо, — промолвил он устало, — раздевайтесь.

— То есть как это — раздевайтесь? — удивился я.

— Как обычно раздеваются, — с ненавистью глядя на меня, объяснил господин в визитке. — Оставьте на вешалке полушубок и шапку и пожалуйте в зрительный зал.

— Нельзя мне снять полушубок, — возразил я, все еще не понимая, что проиграл сражение.— Я больной человек.

Не мог же я, в самом деле, доставить этому господинчику удовольствие и признаться, что у меня брюки сплошь в заплатах.

Я попробовал было еще спорить, сослался на другие театры, где можно было сидеть в полушубках. На это мой оппонент вполне разумно возразил, что в других театрах холодно, не топлено, а вот у них в театре, наоборот, обязательно положено раздеваться, потому что натоплено и даже жарко.

Сказал и тут же прикусил язык.

И вдруг мне как-то расхотелось идти в этот театр и спорить с этими людьми. Я надел шапку, застегнул полушубок и ушел.

Черт возьми, как у них посветлели лица!..

Через две недели меня выписали из санатория, и в первый же свободный вечер я собрался в Театр мистических переживаний, но никакого театра, даже карточки на двери не обнаружил.

С тех пор прошло полвека с лишним. За эти годы мне привелось встречаться и дружить со многими актерами, режиссерами, драматургами, историками театра, просто театралами. Никто из них и слыхом не слыхивал о Театре мистических переживаний «Альба».

Очень может быть, что это была ловко и дерзко организованная белогвардейская явка — ведь «альба» по-латыни значит «белый». Нашлось несколько бывалых и умных людей, которые согласились с этой версией.

1977

ПЕЧАЛЬНАЯ СУДЬБА ЖАНА ЛУИ Д’АРБАРЕ

Из цикла «Жизнь тому назад»

Когда — теперь все реже и реже — меня пронзают горькие воспоминания о Жане Луи д’Арбаре, в памяти моей всплывает пыльное,

жаркое лето. Самое начало двадцатых годов. Выложенный красивыми плитками тротуар узенькой улицы Карла Маркса, бывшей Губернаторской. Мы с Шуркой Докторовым. Пробренчавшая мимо конка. И в заднем ее тамбуре — Жан. Но в каком виде!

В облачении тяжелого водолаза или в кружевах католического епископа он не произвел бы на нас более дикого впечатления.

Жан был в строгой, безупречно (на наш взгляд, по крайней мере) сшитой черной тройке, белоснежной сорочке с крахмальным воротничком, при черном шелковом галстуке. На ногах его сверкали жарко начищенные ботинки. Он был одет, как нэпман, вырядившийся на свадьбу!

В остальном он нисколько не изменился. Все те же растопыренные, как крылья бабочки, острые уши без мочек. Та Же неизменная ироничная улыбочка. Таким мы его знали по Коммунистическому батальону особого назначения и комсомолу. Член РКСМ с самого его основания, уже скоро три года!

Правда, мы всегда были готовы к любым неожиданностям с его стороны. В нашей уездно-городской организации он был не последним человеком по части всяческих розыгрышей. Но в это вызывающее презрение любого коммунара буржуйское барахло он вряд ли облачился ради розыгрыша. Да и где он мог разжиться таким барахлом? И с какой целью?

А вдруг он стал «жертвой нэповской стихии»? Такое в те годы кое с кем случалось. Но Жан был не из тех, кого могла засосать трясина нэпа. Мы знали его как облупленного. По крайней мере, нам так казалось. Особенно Шурке, который знал Жана с детских лет. Они вместе учились в гимназии, вместе вступали в Союз учащихся-коммунистов, а оттуда — в комсомол.

Я стал комсомольцем значительно позже, в двадцатом. Тогда — то ли на общегородском собрании, то ли на занятиях в ЧОН — мы с ним и познакомились.

Конка продребезжала мимо чуть быстрее черепахи. Жану ничего не стоило бы соскочить на ходу. Но он дождался остановки и сошел только на Соборной площади. Он, видите ли, неустанно воспитывал волю и старался быть суровым и флегматичным.

Что-то в его лице все же говорило, что ему не по себе.

— Ты спятил? — накинулся на него Шуркч. — Вырядился, как чучело на демонстрации! Уж напялил бы заодно и цилиндр...

Жан посмотрел на нас, как бы взвешивая, стоит ли выкладывать свою невеселую тайну. Потом медленно расстегнул пиджак, достал из внутреннего кармана задрипанный клеенчатый бумажник, извлек из него сложенную вчетверо бумажку. Еще немного подумав, протянул ее Шурке:

— Читай! Вслух!

Шурка развернул бумажку и прочел:

«Комиссия по проверке рядов ячейки РКП (б) Семигорского губревтрибунала. Выписка из протокола заседания от 21.VI. 1921 г. ; СЛУШАЛИ. Жан Луи д’Арбаре. Француз. Пролетарий. Шкурник.

ПОСТАНОВИЛИ. Исключить из рядов РКП (б).

Председатель комиссии (подпись).

Члены комиссии (две подписи)».

Мы уставились на Жана, как на человека из бездны.

— С оставлением в рядах РКСМ, — деревянным голосом поведал Жан. Он забрал выписку, аккуратно сложил и вернул в бумажник, а взамен предъявил нам извлеченный из того же бумажника комсомольский билет.

— Шкурник?! — на всю площадь заорал Шурка. — Ты — шкурник?!

На этот вопль стали оборачиваться прохожие.

Шурка убавил голос:

— Какая сволочь на тебя наклепала?

Жан молчал, крепко стиснув буроватые, очень тонкие губы. С — Ты обжаловал? Ты должен был обжаловать!..

Жан отрицательно мотнул головой. Так мы и думали: он был непомерно самолюбив и упрям как сто ослов. Если ему что-нибудь втемяшится в голову...

Мы вошли в скверик, выгороженный из огромной Соборной площади, и сели на лавочку.

— Вы меня, ребята, знаете, — начал Жан, собравшись с духом. Сказал и снова замолк. Молчали и мы с Шуркой. Мы понимали, как ему трудно.

Он снова начал свой рассказ. Нехотя. С паузами. С ухмылочками неизвестно в чей адрес. Очень может быть, в свой. Было ясно, он сожалел, что затеял в столовке Семигорского губревтрибунала нелепый спор, в конечном счете стоивший ему партийного билета.

Потом я по крупицам выпытал у Жана подробности этой трагикомедии — вздорной, обидной и столь характерной для умного и вообще-то тонко чувствовавшего юмор Жана.

Началась эта проклятая заварушка в совершенно буколической обстановке, во время обеденного перерыва. Трибунальцы только что дожевали свои порции сухой и шершавой, как наждак, пшенной каши. До конца перерыва еще оставалось добрых двадцать минут ублаготворенного покоя. Сквозь свежевымытые окна в столовку крутыми столбами валили солнечные лучи. Было тепло и уютно, как в детстве. 4

Жана разморило, потянуло на тематику, далекую от дел трибунала. И тут-то его дернула нелегкая сказать про удивительный феномен в высоких слоях атмосферы.

— Подумать только, — сказал он, сыто потягиваясь, — в каких-нибудь десяти верстах от земной поверхности и летом и зимой одинаково трещит мороз — шестьдесят градусов ниже нуля!

— И летом и зимой? — неприятно поразился председатель трибунала черноморский матрос с «Алмаза» Степан Колыбаев.

— Вот именно, — победоносно подтвердил Жан.

— Даже в солнечные дни?

— Даже.

— Это ты в своей гимназии такую муру вычитал? — совсем еще миролюбиво подмигнул Колыбаев, упорно не замечая, что для Жана, как и для большинства других гимназистов, примкнувших к революции, упоминание об их гимназическом прошлом было ножом острым.

— Это любому грамотному человеку известно, — сказал Жан, безбожно преувеличивая. Верный признак, что он начинает заводиться.

Выражаясь теперешним языком, Жан заводился с полоборота. Человеку, не знавшему о его тяжелой неврастении или не желавшему с нею считаться, ничего не стоило в два счета довести Жана до белого каления. (Правда, этого никогда не случалось с ним во время заседаний трибунала.) Однако храбрый, незлой, кристально честный и совсем неглупый председатель Семигорского губревтри-бунала никогда не делал секрета из того факта, что лично он ни в каких гимназиях не обучался. Нервное истощение, особенно у служащих и интеллигентов, он, человек богатырского здоровья, добросовестно путал с блажью и расхлябанностью.

— Выходит, я уже неграмотный... Не кончал казенную прогимназию, — через силу улыбнулся Колыбаев. — Хорошо, ну а товарищ Федотьев (он так и сказал: «товарищ Федотьев» — для пущей официальности) для вас (он и на «вы» перешел из тех же соображений), он как? Он для вас достаточно грамотный? Он городское еще в двенадцатом кончил...

— Конечно, грамотный... И ты грамотный. Ты меня не так понял. Просто солнечные лучи, проходя через атмосферу...

— Тогда, — Колыбаев, подчеркнуто не реагируя на слова Жана, обратился ко второму члену трибунала Федотьеву, — твое какое мнение будет по этому вопросу?

Назревала стычка не на шутку. Рассудительный Федотьев попытался разрядить обстановку:

— Да бросьте вы, орлы! Какое все это имеет значение с точки зрения мировой революции!

— Нет, ты скажи, Иван, не юли.

Не врать же было Федотьеву. Удивительное явление природы,

о котором поведал Жан, в программе четырехклассных городских училищ не упоминалось. Он так честно и сказал:

— Вроде бы, братки, не слыхал. Но, конечно, — тут же умиротворяюще добавил он, — с точки зрения науки и не такое бывает...

Кто-то из присутствовавших улыбнулся, один даже фыркнул, и Жан взвился:

— Выходит, я вру?

Всегда не прочь подтрунить над ближним, он терпеть не мог, когда проезжались на его счет.

Никто не ответил.

— Вру? Да?

Жан уже был вне себя.

— Чего ж ты молчишь, товарищ Колыбаев? Ты так прямо и скажи! Чего стесняешься?

— Брось ты, Жан, ерепениться, — пытался Федотьев потушить набиравший силу скандал. Уж он-то понимал, что винить в нем надо не Жана и, тем более, не Колыбаева, а каждодневный, без выходных, многочасовый нервотреп трибунальских заседаний. — Из-за чепухи себе настроение портишь...

— Не-е-ет! — уже почти кричал Жан, и руки у него тряслись, как у контуженного. — Не-е-ет, пускай Колыбаев скажет, вру я или не вру! Скоро он будет отрицать, что Земля вертится!

— Ты меня, верно, совсем за дурака считаешь! — взорвался Колыбаев. — Чересчур ты, брат, образованный!..

Но он тут же взял себя в руки:

— Пора заседать. Пошли.

Поздно вечером, после вынесения приговора, Жан вручил председателю трибунала рапорт по всей форме.

Так как товарищ Колыбаев, значилось в рапорте Жана, незаслуженно его оскорбив, не захотел перед ним извиниться, нижеподписавшийся полагает невозможной дальнейшую с ним совместную работу в составе одной коллегии и просит о немедленном его, д’Арбаре, переводе в любой другой трибунал любой губернии Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

Рапорт был возвращен Жану без резолюции. Ему было предложено прекратить интеллигентскую болтовню и выполнять свои служебные обязанности. Тогда Жан подал новый рапорт с просьбой вообще освободить его от работы.

И тут как раз подоспела первая всероссийская партчистка.

С ним возились до чистки, с ним возились члены КОМИССИИ по чистке, но он упирался как осел. Но если осел не понимает, что ведет себя противно логике, то Жан понимал, но ничего с собой поделать не мог.

Д’Арбаре все-таки оставили в комсомоле — учли его заслуги. Да, у него, в отличие от меня и Шурки, были заслуги, и я о них чуть позже расскажу.

Жан вернулся в Минск и поступил на работу в Управление уполномоченного Наркоминдела. Там как раз требовался толковый человек со знанием французского. Здешний белопольский консул прекрасно владел русским языком, но в сношениях с местными советскими дипломатами демонстративно пользовался французским, который знал не в пример хуже. Придраться к нему было нельзя: официальный дипломатический язык, принят во всем мире.

Жан с его интеллигентностью, острым умом, элегантной язвительностью и блистательным французским был для Управления форменной манной небесной. Его назначили секретарем, срочно экипировали (тройка, белый воротничок и т. д.) и выпустили на консула.

Мне не удалось выжать из Жана ни одной детали первой его встречи с консулом, но говорили, будто пан консул вдруг вспомнил, что вполне прилично владеет русским.

Вот почему при встрече на Соборной площади нас так неприятно поразил своим внешним видом наш старый товарищ Жан д’Арбаре. Как и мы с Шуркой, как все порядочные коммунары, он испытывал к буржуйской робе самое глубокое классовое отвращение. Теперь нам стало понятно, почему Жан так долго после своего возвращения избегал встречи с нами.

Мы не сомневались: несколько месяцев добросовестной работы по дипломатической линии — и Жана восстановят в партии. Иначе его не оставляли бы в комсомоле.

Мы были спокойны за нашего товарища.

Мы знали Жана Луи д’Арбаре как облупленного.

По крайней мере, нам так казалось.

Я расскажу, правда, со слов ныне давно покойного незабвенного друга моего Шурки Докторова, о некоторых подробностях детства, отрочества и юности Жана.

Лет до одиннадцати он жил у себя на родине, во Франции, в тихом старинном городе Нанси. Отец его служил на железнодорожном вокзале в какой-то незначительной должности. У господина Жерома Исидора д’Арбаре было шестеро некрасивых дочерей

и четыре сына. Жан Луи был самым младшим, десятым, нежеланным ребенком.

Его единственная тетка Гортензия, младшая сестра отца, своей гренадерской комплекцией, рыжеватыми, словно бы пыльными волосами и характером меньше всего напоминала собой цветок. И это удручающее несоответствие имени и наружности смешило всех.

Нет, не от хорошей жизни и избытка женихов уехала Гортензия д’Арбаре из милого, уютного Нанси в скованную вечными льдами и кишащую белыми и бурыми медведями неописуемо далекую Россию. В Нанси было хорошо известно, что в России француженки нарасхват.

Мадемуазель д’Арбаре поселилась в Минске, чтобы до конца своих дней преподавать французский язык насмешливым и безжалостным учащимся мужской частной гимназии. Она так и осталась на всю жизнь лютой и в чем-то по-детски беспомощной старой девой, затюканной учениками и почти в глаза высмеиваемой коллегами, которые не хотели ей простить ее высокомерия и своего скверного французского произношения.

Первые летние каникулы она провела на родине, в Нанси, и увезла оттуда в Россию младшенького племянника, худющего, как голодающий индус, Жана Луи. Предполагалось, что он скрасит ее одиночество в далекой, чужой стране и хотя бы на год избавит своего отца от лишнего рта. А через год будет видно.

Но Жан меньше всего был приспособлен для скрашивания чьего бы то ни было одиночества. Тем более такой свирепой истерички, как Гортензия д’Арбаре. Это стало видно куда раньше, чем истек год. Но тут началась первая мировая война и о возвращении во Францию нечего было и думать.

Гортензия Клавдиевна (Клодовна) переехала с Госпитальной улицы на круто взбегающую в гору Немиго-Раковскую в квартиру, из одного окна которой открывался вид, будто бы похожий на окраину Нанси, и в свободное от педагогических обязанностей время занялась мучительством Жана.

Соседи не знали, чему больше удивляться — кровопийским выдумкам стремительно старевшей мадемуазель д’Арбаре или нечеловеческому терпению ее племянника. Он был словно вытесан из дерева, этот тщедушный, казавшийся моложе своих лет, заграничный мальчишка, удароустойчивый, как башенные часы, с торчащими на коротко остриженной голове, как крылышки огромной бабочки, тонкими желто-розовыми ушами без мочек, с длиннющими пальцами на бескровных, но неожиданно сильных Руках. Казалось, он звенел под теткиной тяжкой дланью, как звенит под ударом обуха очень сухое и жилистое полено. Но молчал.

Эта чертова Гортензия колошматила Жана, пока не падала без сил. Утомившись, она отталкивала племянника и начинала рыдать запоздало жалея и себя и ребенка.

Возможно, она не избивала бы. его так, если бы он плакал просил прощения, на худой конец, стонал. Но его «бесчувственность» доводила Гортензию до бешенства. Изнемогая от ненависти к Жану, она валилась на свое пустынное двухспальное ложе, предварительно привязав мальчика за ногу к ножке кровати. Узлы на веревке имели чисто символическое значение, ибо Жан в дьявольской своей гордыне как бы не замечал, что его держали на привязи, как собаку или теленка. Он молча сидел на полу, даже не глядя в теткину сторону. Словно ее и на свете не было.

Нарыдавшись вдоволь и немного отдохнув, Гортензия приходила в норму. Фыркая, как лошадь, она умывалась на кухне под водопроводным краном, тщательно вытирала руки безупречно чистым полотенцем, отвязывала племянника.

— Мосье д’Арбаре! Потрудитесь закрыть ставни, — сухо говорила она.

И усаживалась за ученические тетради.

Мосье д’Арбаре, не проронив ни слова, выходил во двор, с грохотом закрывал серые от непогод дощатые ставни на тоненько звеневшие железные засовы, молча возвращался и усаживался за кухонный стол готовить уроки.

Примечательно, что Жан, которому при желании ничего бы не стоило придумать в отместку Гортензии кучу пакостей, ограничивался тем, что нарочно писал из рук вон безграмотные французские диктанты.

Он был в третьем классе, когда Г ортензии как-то приснилось, что Жером Исидор д’Арбаре — ее брат и отец Жана — там, в невообразимо далеком Нанси, приказал долго жить. Усмотрев в этом некое, пусть и не очень четкое указание свыше, она в тот же день перестала привязывать Жана к ножке кровати. Но колотить продолжала.

Революция пробудила в соседях по двору долго дремавшую гуманность. Руководящие представители вновь сформировавшейся домовой общественности напомнили гражданке д’Арбаре, что дети, включая племянников, — в некотором роде цветы будущего и что именно по этой причине сознательные граждане Свободной России не допустят, чтобы в их дворе нарушались священные законы человеколюбия.

На этом мучительства в квартире д’Арбаре закончились.

Было бы в высшей степени неправильно на основании взаимоотношений Жана с теткой делать выводы о его непротивленческом

характере. Со всеми, кроме Гортензии, он всегда находился в состоянии агрессивной самообороны. Он первым кидался в драку с любым обидчиком, будь тот даже могучим усатым мужланом-восьмиклассником — завтрашним студентом. Противник часто превосходил его силой, но по неистовству в драке Жан не имел равных в гимназии.

Он не давал спуску никому, кто имел неосторожность его задеть. Конечно, в этом отношении он не был оригинален: в каждом учебном заведении можно найти парочку-другую таких отчаянных ребят. Но Жан не спускал и тем, кто имел подлость обижать слабых. Спросите любого из его бывших одноклассников, если он дожил до наших дней, и он с удовольствием расскажет вам, как ученик четвертого класса Жан Луи д’Арбаре за милую душу отделал шестиклассника Люциана Киуло-Цапского, более известного под обидной кличкой Полюциан. Этот прыщавый долговязый франт с белоснежными манжетами под щеголеватым гимназическим мундиром, унылый и высокопарный, как эмалированное ведро с помоями, разыгрывал из себя бог весть какого аристократа.

Тут надо сказать, что на самом донышке нашего города бодро копошилась развеселая сумасшедшая Беньяминиха. Еще не старая, довольно чистенько одетая, с аккуратно заштопанной шалью на костлявых плечиках, с черной соломенной шляпкой горшочком на всклокоченных пышных волосах, она всегда была в чудесном настроении, делала глазки проходящим мужчинам, посылала им звучные воздушные поцелуи и кокетливо ворковала им всАд: «Красавчик! У-у-ух, какой шикарный красавчик! Гранд опера!..»

Она была безобидна и беззащитна, как воробей. Домохозяйки ее жалели, подкармливали чем бог послал. Ребятишек и людей душевно глухих она смешила. Но обидеть ее ни у кого не поднималась рука.

У Киуло-Цапского поднялась.

Представьте себе теплый, ясный мартовский полдень. Веселый грохот ломовых телег по булыжной мостовой, шоколадной от вешней грязи. Разноголосый ор мальчишек, которых впервые после долгой зимы выпустили на улицу без опостылевших шинелей. Праздничный гам большой перемены. И на этом фоне — напыщенная фигура Полюциана. А прямо навстречу ему, лицом к лицу, — Беньяминиха.

Беньяминиха была счастлива встретить такого шикарного молодого человека. В шаге от брезгливо отстранившегося шляхтича она изобразила на своем личике кокетливую улыбку, хихикнула, звонко чмокнула палец, послала глубоко шокированному Полюциа-ну воздушный поцелуй и, восхищенно подавшись вперед, выкрикнула свое обычное: «Какой помпончик! Шик, блеск, гранд опера!»

Громкий смех гимназистов.

Такое было выше сил Полюциана. Он развернулся и легко смахнул Беньяминиху с тротуара на покрытый липкой грязью булыжник. Подчеркнуто брезгливо, чтобы все видели, он вытер свои передние конечности носовым платком и швырнул его вслед сумасшедшей.

Беньяминихе все это пришлось по душе. Больше того, это ее чрезвычайно развеселило. Кокетливо хихикая, она поднялась, отряхнулась, уселась поудобней на обочине тротуара и, строя глазки побелевшему от бешенства Полюциану, стала вытирать руки

о свою пышную шевелюру. Пачкать шаль она не решилась.

И тут тщедушный, на голову ниже Полюциана, Жан кинулся в бой. Первым делом он поднял из грязи платок, вымочил его в луже и вымазал им физиономию окаменевшего от неожиданности шестиклассника. Потом отшвырнул платок в сторону, схватил Полюциана за грудки и неправдоподобно спокойным голосом сказал:

— Извольте немедленно извиниться перед этой несчастной женщиной!

— Перед этой вшивой хамкой?''— искренне удивился шляхтич.

— Перед этой несчастной женщиной, хам! — еще более спокойным и почти тихим голосом повторил Жан.

Нет слов, это прозвучало достаточно высокопарно и книжно, но вслед за этой мушкетерской фразой он пустил в ход кулаки. Взбешенный Киуло-Цапский, собиравшийся было расправиться с нежданным рыцарем двумя-тремя ударами, с удивлением убедился, что у этого свирепого четвероклассника очень сильные руки и совершенно неистовый бойцовский темперамент. Только звонок, возвестивший о конце большой перемены, спас Киуло-Цапского от позорного бегства.

Мне с восхищением рассказал об этой славной драке мой одноклассник Вася Метелица, ученик Третьего минского высшего начального училища, то есть человек, склонный скорее недооценить, чем переоценить достоинства самого распрекрасного гимназиста или реалиста. Это была замечательная драка, можете мне поверить.

Потом, когда нас познакомил Шурка Докторов, я сказал Жану, что знаю об этой драке, в которой д’Арбаре показал себя настоящим парнем. Жан из последних сил сдержал самодовольную ухмылку. Только краешки губ у него еле-еле дрогнули.

Говоря о заслугах Жана перед революцией, я имел в виду ту работу, в которой он участвовал примерно за год до нашего знакомства. Я тогда был еще беспартийным. Комсомольцы Литвы и Белоруссии,

кроме оставленных для подпольной работы или ушедших на фронт, были эвакуированы в Смоленск. Свирепствовала белопольская оккупация. В эти грозные дни из смоленского комсомольского общежития вдруг исчез Жан Луи д’Арбаре. Исчез, не простившись даже с самыми близкими товарищами. Через некоторое, довольно продолжительное, время он так же незаметно вернулся. На расспросы не отвечал или отшучивался, выдумывая одну небылицу смешнее другой.

Конечно, бывалые ребята догадывались, что Жан, по-видимому, ходил за кордон. Такое у комсомольцев-литбеловцев было делом нередким. Когда я вступил в комсомол, никто уже не делал тайны из того, что Жан был разведчиком. И все же от самого Жана я не услышал об этом ни слова. Шурка Докторов рассказал мне то немногое, что сам узнал от секретаря горкома.

Просто мотался по городам и весям Польши тщедушный заграничный мальчишка. Говорил, что француз и ищет какого-то своего дальнего родственника, чтобы тот помог ему вернуться домой, во Францию. После нескольких месяцев очень трудной и опасной работы его выдал жандармерии насмерть перепуганный корчмарь. Корчмарю показался странным этот хлипкий паренек, не поляк, не белорус, не русский и не еврей, нечаянно проявивший подозрительное любопытство. Судя по некоторым обстоятельствам, корчмарем владели при этом отнюдь не соображения патриотизма: все происходило на западнобелорусской земле. Он заподозрил, что этот непонятный юноша — провокатор, подосланный дефензивой, чтобы проверить его, корчмаря, бдительность и благонадежность.

Жана крепко били в дефензиве, потом переправили в знаменитый Десятый павильон Варшавской цитадели, где изнуряли бесконечными допросами. Д’Арбаре вел себя безупречно, в точности придерживаясь разработанной для него «легенды». Он вел себя именно так, как должен себя вести затюканный, далекий от политики парнишка, не придумавший по бесконечной своей наивности ничего умнее, чем бежать в такое сумасшедшее время от ненавистной тетки домой, во Францию. Он не стесняясь плакал, когда его били, сыпал наивностями, сочинить которые по ходу этого кровавого действия мог только очень умный и очень выносливый человек. Он плакал и твердил свое, глядя прямо в глаза своим Мучителям с глуповатой просительной улыбкой.

Спасло его в первую очередь то, что он, бесспорно, был французом. Иначе его бы пустили в расход — «на всякий случай». Р дефензиве, особенно в те годы, человеческая жизнь недорого стоила. Но на счастье Жана среди чинов этого ведомства оказался Один полковник, когда-то проживавший в эмиграции во Франции,

и Жан выложил ему целую кучу таких подробностей о Нанси, которые не смог бы заучить и самый расторопный разведчик. При этом он изредка с подлинно мальчишеским простодушием капризничал, грубил следователю, а когда тот грязно выразился о лично ему неизвестной матери Жана, д’Арбаре в лютой ярости плюнул следователю в лицо. На этот раз Жану не пришлось притворяться.

После этого случая Жана первым делом запрятали в карцер, а потом сделали то, что должны были сделать с самого начала: запросили французское посольство. Посольство связалось с Парижем и вскоре удостоверилось, что в Нанси действительно проживает захудалый железнодорожный чиновник д’Арбаре, что его младшая сестра за год до войны действительно отбыла со своим племянником Жаном Луи в Россию, где и обосновалась в качестве преподавателя французского языка в губернском городе Минске. Из надлежащих минских источников были получены сведения о том, что она много лет чуть ли не ежедневно избивала своего племянника и что он, в конце концов, сбежал, оставив записку, из которой следовало, что он отправляется домой, в Нанси, где все-все расскажет отцу. И так как задержанный по подозрению в шпионаже Жан Луи д’Арбаре ко всему прочему имел каких-то, хоть и далеких, но довольно влиятельных родственников, дефензива решила сыграть в гуманизм и выдала беглого племянника на поруки специально прибывшей из Минска мадемуазель д’Арбаре.

Уже из Минска Жану не составило труда перебраться в Смоленск. Чтобы не подводить тетку, которая так ничего и не поняла во всей этой истории, Жан вторично оставил записку, что бежит во Францию и все-все поведает отцу.

Не удивительно, что, когда из Москвы запросили кандидатов, способных занимать ответственные посты в органах пролетарской диктатуры, одним из первых был рекомендован Жан Луи.

Он умел и хотел работать. Через три месяца его из следователей перевели в старшие следователи, а еще через полгода назначили членом губревтрибунала.

Там его и приняли в партию.

Жан был прирожденным юристом и отличным полемистом. Не попади ему тогда в трибунальской столовке вожжа под хвост, он бы далеко пошел по юридической части.

Идиотский ультиматум «или я, или Колыбаев» по сугубо отвлеченному природоведческому вопросу, никакого отношения не имевшему к делам Семигорского губревтрибунала и вообще к интересам пролетарской революции, свидетельствовал о неполностью еше изжитом мальчишестве бывшего члена губревтрибунала, почему

комиссия по чистке и сочла возможным оставить Жана Луи д’Арбаре в рядах комсомола.

Нас с Шуркой и Жаном разбросало по разным местам. Шурка работал в Союзе транспортных рабочих, Жан — в Управлении уполнаркоминдела, меня послали на укрепление кадров Управления уполномоченного Наркомвнешторга: там был обнаружен «гнойник». Меня выбрали секретарем партячейки и назначили заведовать складом художественных ценностей.

Возникли серьезные подозрения, что мой непосредственный начальник Замокин нечист на руку. Поэтому, помимо оформления актов приобретения от населения предметов, имеющих художественную ценность, их учета и надлежащего хранения, мне вменили в обязанность во все глаза следить за тем, чтобы упомянутый товарищ Замокин не сговаривался за моей спиной со спеку-

лянтами-перекупщиками, приносившими ко мне на склад ковры, гобелены, музыкальные инструменты, старинную бронзу, фарфор и тому подобные ценные вещи, постоянно оседавшие в нашем пограничном городе. До кордона было рукой подать, и те, кто приезжал сюда на пути в Польшу, вынуждены были наспех

продавать ценности, не разрешенные законом к вывозу.

С утра до вечера я задыхался на своем складе от пыли, нафталина и душной атмосферы почти открытого, наглого, но никак не доказуемого сговора завсекцией с перекупщиками. Я ничегошеньки не мог противопоставить этому разбою, кроме осторожных, сугубо интеллигентных намеков наших художественных консультантов, которые категорически отказывались определять покупную цену. Они брали на себя ответственность только за художественную ценность приобретаемого предмета.

У меня эта чертова работа отнимала все нервы и большую часть . суток. У Шурки хватало хлопот с грузчиками, шоферами и ломовы-: ми извозчиками. Жан был, по существу, одним из основных работников в своем Управлении. Поэтому мы встречались намного реже, чем нам бы хотелось. Мы виделись на общегородских комсомольских и партийных собраниях, во время частых в те годы ночных тревог, когда по сирене городской электрической станции все бойцы Коммунистического батальона особого назначения топали с винтовками через весь город в клуб Карла Маркса ; (бывшее Дворянское собрание), где размещался штаб ЧОН.

Совсем близко, в считанных километрах по ту сторону границы, грозили частыми набегами банды Булак-Балаховича.

Ближе к осени мы с Шуркой вдруг узнали, что Жан едет в Москву, на Высшие юридические курсы.

Почему его, такого нужного работника, вдруг отпускают на учебу, да еще по другому, не дипломатическому ведомству, Жан не объяснил. Пробурчал, что не век же ему мыкаться без серьезной квалификации. Возможно, он нам сказал не всю правду. Мы принимали как должное, что он нам ничего не рассказывал о своей работе, и особенно не расспрашивали: дипломатия — дело деликатное. Он вообще незаметно приучил нас к тому, что его всегда окружает пелена таинственности и что не следует докучать ему вопросами, если он не в настроении отвечать.

Мы с ним простились.

Жан уехал и пропал.

Вскоре и мы уехали в Москву, в Институт народного хозяйства. Жан, конечно, знал, что и мы собираемся в столицу, но адреса своего не дал и к себе на курсы не приглашал. Обратиться же на эти курсы за справкой мы не решились: Жана могли снова направить на секретную работу, а на курсах, быть может, никто не должен об этом знать. Конечно, при желании, ему ничего не стоило черкнуть нам несколько слов. Мол, жив, здоров, нахожусь в долгосрочной командировке. Вернусь — расскажу... Но, как видно, были серьезные причины, не позволившие ему подать о себе весть...

Прошло более десяти лет. Мы с Шуркой давно окончили Институт народного хозяйства и после немалого срока практической работы благополучно поступили в Экономический институт красной профессуры. Мы успели перейти на третий курс, когда «отыскался след Тарасов»...

Это случилось сумрачным зимним утром. Сыпал сухой снежок. Уже пора было вставать, когда кто-то постучал костяшками пальцев в окно моей комнаты. Шурка жил в соседней.

Босиком я подбежал к окну и увидел Жана. Поначалу мне даже показалось, что за эти десять с лишним лет он ничуть не изменился. Все такой же тощий, подтянутый, с горевшими на морозе тонкими ушами без мочек. Он был в добротном пальто с элегантным котиковым воротником шалью, в высокой, колпаком, котиковой шапке, блестящих новехоньких галошах, оставлявших на свежем насте аккуратные, четкие вафельные следы. В руке он нес кожаный чемодан с широкими респектабельными ремнями и блестящими металлическими пряжками.

Слабо улыбаясь, он махнул мне рукой, затянутой в черную перчатку — тоже новую.

— Шурка! — заорал я на всю квартиру. — Шурка! Жан приехал!

Шурка спросонок не разобрал, переспросил:

— Чего орешь?

— Жан приехал. Жан Луи д’Арбаре изволили прибыть! Собственной, так сказать, персоной! В натуральную величину!.. — надрывался я, позабыв о спящих соседях.

И помчался, как есть, босиком по ледяному полу на кухню.

Я снял щеколду, повернул ключ, и в квартиру в облаках морозного воздуха степенно, ничем не выдавая волнения, проследовал Жан.

Мы обнялись, расцеловались. На кухню выскочил Шурка, тоже босиком, и в свою очередь принялся целоваться с гостем.

— Жив, дьявол! — восторженно хлопал он Жана по подбитому ватином плечу ладно сшитого пальто. — Ах ты, старый обезьян! Мы же тебя уже раз двадцать похоронили!..

— А вот хоронить меня не надо, — очень серьезно, даже с некоторым вызовом сказал Жан. — Я еще в высшей степени живой.

Он деловито осведомился, где можно поставить чемодан, аккуратно пристроил его в прихожей, неторопливо снял пальто и шапку и бережно поместил на вешалке. Потом вошел ко мне в комнату и сел за стол.

Чай и яичницу, чтобы не терять ни минуты свидания, мы .сварганили на весело гудевшем примусе тут же в комнате. Хорошо, что у нас в то утро оказался и сахар, и хлеб, и масло — все, что нужно для завтрака, сытного, но без малейших признаков гурманства. Жан, извинившись, исчез на минуту в прихожей и вернулся с внушительным кусом малосольной кеты и полбутылкой «Русской горькой». Слушателям Института красной профессуры спиртное не очень-то рекомендовалось к употреблению, но по такому случаю...

В голову слегка ударил хмель. Мыс Шуркой стали еще веселее, Жан — почему-то мрачнее. Как гость, он присвоил себе право первых вопросов и задал их целую кучу — о нашем житье-бытье, о нашей учебе, об общих товарищах, о Минске. Уже позже мы с Шуркой поняли, что он всячески оттягивал минуту, когда к расспросам перейдем мы.

Час спустя, когда Жан стал интересоваться репертуаром московских театров, мы сочли себя вправе повременить с удовлетворением его любопытства и, первым делом, стали упрекать Жана за столь долгое пребывание в нетях. Он, конечно, знал, что ему не миновать подробных расспросов. И свои ответы он, конечно же, продумал заранее. Но все же он медлил.

Снова, как и тогда в Минске на сквере у Соборной площади, он не спеша расстегнул свой безупречно сшитый пиджак, извлек из внутреннего кармана, аккуратно зашпиленного английской бу-

лавкой, добротный кожаный бумажник на редкой в те времена «молнии», а из бумажника — тоже как тогда, десять с лишним лет назад, — сложенную вчетверо бумажку.

Это снова была выписка, но не из протокола комиссии по чистке, а из приказа по Высшим юридическим курсам об отчислении слушателя д’Арбаре Жана Луи.

Он молчал с непроницаемым лицом, пока Шурка читал ее вслух,

— Как исключенного из РКП (б), — деревянным голосом пояснил Жан. — Таким, как я — исключенным из рядов, — нет места на курсах... Я взял и уехал в Сибирь. В Новосибирск.

Он проговорил это, напряженно глядя нам в глаза, как ученый, следящий за ходом опасного опыта.

— Ты же оставался членом РКСМ! — возопил Шурка, потрясая кулаками.

Жан промолчал.

— Ты же мог обжаловать! В ЦКК... На худой конец, в Нарко-мюст!..

— Актер горд. Его место в буфете...

— И ты не обжаловал, дурья голова? Обиделся?

— Как видишь.

— Ничего я не вижу! Что ты там делаешь, в Новосибирске?

— Не делаю, а делал. Я там работал адвокатом.

— Адвокатом? Что значит — адвокатом? И почему в прошедшем времени?

— Я перестал работать в Новосибирске.

— Переехал в европейскую часть?

— Наоборот, — скривил тонкие синеватые губы Жан. — В Восточную Сибирь.

— Чего тебя черти дернули в такую даль?

— Дернули, но не черти...

Мыс Шуркой чуть не свалились со стульев. Мы вытаращили на Жана глаза, полные ужаса и недоверия:

— Это как понимать? Выслали? За что?..

— Было за что, — с каким-то сладострастием промолвил Жан. — Я, если угодно, хожу сейчас в самых реакционных адвокатах Восточной Сибири...

Похоже, он удивился, что мы не читали его фамилии в газетах. Он, видимо, забыл, что мы в Москве и тамошних газет не читаем. Особенно много, оказывается, о нем писали, когда он выступал защитником в действительно громком деле: судили какого-то очень крупного и кровавого белогвардейского генерала, вроде атамана Семенова. «Самый реакционный адвокат Восточной Сибири!» — Жан произнес эти слова если не с гордостью, то, по меньшей мере, с вызовом.

Мы были так потрясены, что не догадались толком расспросить Жана, по какому делу он прибыл в Москву. «Прибыл по делам». И все.

Надо было еще привыкнуть к его словам.

Я спросил:

— Чем же ты занимаешься в свободное от защиты белогвардейских генералов время? Поешь в церковном хоре? Танцуешь в балете?

— Ты почти угадал, — спокойно ответил Жан. — Я собираю книги по балету.

— А когда соберешь все такие книги в вашем городе?

— Я переписываюсь с иногородними любителями. На мой век хватит.

— Значит, с революцией — все? — спросил я после довольно долгого молчания.

— Значит, все, — с каменным лицом ответил Жан.

— Может, ты все-таки соизволишь более подробно изложить свои соображения, почему ты сам себя отрезаешь от... — взорвался было Шурка, но Жан его бесцеремонно остановил:

— Только, ради бога, не надо меня агитировать! Я знаю наперед, что вы можете сказать. Лет десять назад я бы сам это говорил. Будя!..

Меньше всего мы с Шуркой были готовы к такому разговору с Жаном. Наступила очень долгая и очень мучительная пауза. Прервал ее Жан:

— Но учтите, ребята, я не контрреволюционер... Я просто хочу пожить в покое. Я никого не трогаю и хочу, чтобы никто не трогал меня. В жизни обывателя есть своя прелесть, и мне кажется, я только сейчас начинаю ее понимать... Может быть, у меня это от дворянского происхождения...

— Слушай, Жан, — сказал я после новой паузы, — ты получаешь письма из Нанси?

— Изредка, — нехотя ответил Жан. — Чисто семейного порядка.

— Скажи честно, Жан, ты не скучаешь по Нанси?

— Как тебе сказать, — протянул он. — Все-таки столько лет прошло.

— Но если бы тебе дали визу на поездку во Францию, ты бы, конечно, не отказался?

— А ты бы отказался? — улыбнулся краями губ Жан.

— И я бы не отказался, — согласился я. — Тут ты прав. Но я бы по истечении -срока визы вернулся в Советский Союз, а вот ты, голову даю на отсечение, остался бы.

— Ну-ну-ну! — слабо возразил Жан. — Какая категоричность!

— Ия даже знаю, чем бы ты там занялся. Стал бы издавать порнографический журнал для гимназистов...

— А потом, — добавил Шурка, — погорев на журнале и оставшись без гроша, ты выпустил бы книгу «Об ужасах ЧК».

— За кого ты меня принимаешь!

— За того, кто ты есть, за человека, уставшего от революции. И, пожалуйста, не обманывай себя: следующая ступенька за усталостью — не покой, а предательство.

— Выдумки это, — побледнел Жан. — Мальчишеская игра в диалектику!.. Все это ваши икапистские 1 спекуляции...

— Как будто ты первый, — горько промолвил Шурка. — Как будто ты один обиделся на революцию!

(Бедный Шурка! Если бы он тогда мог предположить, что через несколько лет его обидят куда более жестоко, чем Жана! И он это нечеловеческое испытание выдержал, как коммунист, и остался коммунистом до последнего своего вздоха.)

— Да, — сказал Жан, — меня обидели, и не раз, и я, знаете ли, чертовски устал... Я устал и хочу покоя!.. Спишите меня со счета!

Какое-то время мы еще сидели за столом и делали вид, будто продолжаем завтракать. Сидели молча. Мучительно. Долго. Безнадежно.

Потом я откашлялся и сказал Шурке:

— Ты не забыл? В десять ноль-ноль семинар по философии.

Это было сущей неправдой. У нас не было в тот горький день

никакого семинара. Иначе мы бы и каплй вина не взяли в рот.

— Гоните? — спросил Жан, поднимаясь со стула.

— Ты же слышал, — сказал Шурка, глядя Жану прямо в глаза, — у нас семинар... Семинар у нас...

Больше мы не произнесли ни слова. Жан чопорно вышел в прихожую, неторопливо оделся, взял в руку чемодан и через кухню покинул квартиру.

Мы с Шуркой стояли у моего окна и молча смотрели, как Жан шагает к калитке, — тощий, долговязый, с поблескивающими на только что выглянувшем солнце стеклышками пенсне, с пламеневшими на морозе крылышками ушей без мочек, с желтым кожаным чемоданом в руке.

Его новехонькие лакированные галоши оставляли на только что выпавшем снегу аккуратные и вкусные вафельные следы.

Больше мы о нем не слыхали.

1978

1 Икаписты — студенты Института красной профессуры (ИКП).

ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ

— Привидения существуют, — сказал кто-то, доверительно тронув меня за локоть. — Привидения существуют, это факт. Только по случаю осадного положения они появляются не в полночь, а в десять часов вечера...

Я оглянулся и увидел тщедушного гражданина в стеганой ватной куртке и отличных шерстяных брюках в полоску. Его лысеющая голова была непокрыта, уши пылали на морозе, на синеватом бледном лице белели светло-серые глаза, холодные и очень серьезные.

— Я бы раньше сам никогда не поверил, — сказал он, увидев мою недоуменную улыбку, и поднял руку, как бы отгораживаясь от возможных возражений, — но факты! Факты — упрямая вещь... Только зачем нам мерзнуть на улице? Зайдемте ко мне, я вам все расскажу, и вы убедитесь...

Этот необычный разговор происходил в городе Н. на третий день после изгнания из него немецких войск. Озябший и злой, бродил я по разоренным улицам, уже который час поджидая коменданта города, который как уехал куда-то с утра с начальником гарнизона, так все еще не возвращался.

— Моя фамилия — Цикота, — представился незнакомец, — Анатолий Сергеевич Цикота, адвокат.

Мы вошли в парадный подъезд трехэтажного углового дома, хотя удобнее было проникнуть в здание прямо через разрушенную снарядом стену, спотыкаясь, поднялись по заваленной и развороченной лестнице на третий этаж и остановились перед дверью, аккуратно обшитой клеенкой и войлоком. Дверь была заперта. Цикота открыл ее английским ключом, и мы вошли в комнату, щедро залитую солнцем. С плюшевого дивана вспорхнули несколько воробышков и, испуганно чирикая, скрылись в соседней комнате. Сквозь обвалившуюся стену видна была улица. Сверху она, изрытая воронками, напоминала лунный пейзаж. Колючий ветер раскачивал вылинявший оранжевый абажур, от которого на заснеженный паркет ложились веселые голубоватые тени.

Цикота подошел к запорошенному снегом пианино, поднял крышку, задеревеневшими пальцами попытался сыграть «Катюшу»-Пробитый осколками инструмент нехотя откликнулся унылыми дребезжащими звуками. Цикота бережно опустил крышку, подул на ладони и сказал:

— Ниночкина любимая песня... Придет из детского сада и сразу, не раздеваясь: «Папка, сыграй Катюшу...» У вас дети есть?

— Девочка, — ответил я. — Наташка.

— Жива?

Я утвердительно кивнул головой.

— А вот у меня уже нет дочки, — медленно произнес Цикота, как бы прислушиваясь к собственным словам. — И жены нет. Третьего дня были, а сегодня нет... Правда, смешно?

Трудно было найти в этом что-нибудь смешное. Я промолчал.

— Единственное утешение, — сказал Цикота, — что каждый вечер я их все-таки смогу видеть. Знаете, это такое счастье, даже дух захватывает!.. Не верите?

Он присел на крышку пианино и, потирая руки, начал, глядя поверх меня на весьма посредственную копию шишкинского «Леса»:

— Вчера я тоже не верил. Когда прибежал домой, их уже не было. Их унесли. Тогда я, конечно, побежал на кладбище, но меня не пустили в ворота. Знакомые не пустили. Жалели меня. Говорили: незачем ему, то есть мне, смотреть на этот ужас. Он, то есть я, уже и так тронулся. Пусть он, то есть я, помнит их такими, какими они были в жизни.

Тогда я им говорю: «Вы что же, думаете, что я сошел с ума?»

А они молчат. Тогда я им говорю: «Вы ошибаетесь, граждане. Но вот если вы меня сейчас не пустите, тогда я, действительно, могу сойти с ума». И полез через забор. Но они меня стащили за ноги и говорят: «Анатолий Сергеевич, ну Анатолий Сергеевич, ну миленький, ну не надо!..» И плачут. А я не плачу. Я только говорю: «Да пустите же, да пустите же!» И все лезу, и лезу, и вырвался-таки, и перепрыгнул через забор, и побежал туда, где стоял народ, и стал искать, искать, искать. А они все лежат, запорошенные снегом, и их очень-очень много. И вдруг я вижу: Ниночка! И сразу стало очень темно. А когда я очнулся, все еще было темно, потому что уже был вечер, и было затемнение, а электростанцию немцы взорвали.

Я лежал на диване вон там, напротив, — Цикота кивнул головой в сторону домика с заколоченными окнами на противоположном тротуаре, — у доктора Снегирева. Мы дружим семьями. Я лежу и'' слышу — в соседней комнате Василий Васильевич с женой уговаривают Валечку (это их дочка, Ниночкина подружка): «Валечка, не плачь, не плачь, Валечка, а то дядю Толю разбудишь. Пора ложиться спать. Уже десять часов».

И тогда меня как будто осенило. Я тихонечко слез с дивана и тихонечко выбрался на кухню, а оттуда во двор, а со двора на Улицу и бегом к себе домой. И что-то у меня внутри говорит: «Анатолий, только не волнуйся! Сейчас ты увидишь и Ниночку, и Ольгу!»

И вот я забрался в спальню, сижу и жду. «Боже мой, думаю, — сейчас я их увижу!»

И вдруг я слышу: в Ниночкиной комнате какие-то шорохи, какие-то голоса.

Это было очень страшно — ведь я же только что проходил через Ниночкину комнату, и там не было ни одного живого человека. Будь я хоть чуточку ненормальным, а не то что сумасшедшим, я бы закричал от ужаса. Но я не закричал, потому что я совсем-совсем нормальный. Я только поднялся со стула, подошел на цыпочках к замочной скважине и стал смотреть.

Тут Цикота остановился, взял меня за руку, подвел к замочной скважине и сказал:

— Посмотрите!

Я нагнулся и увидел развалины небольшой двухсветной угловой комнаты, в которой и обломки мебели, и обрывки набивного коврика с зелеными и розовыми лошадками, и много других, почти неуловимых деталей выдавали детскую. Ясное, холодное небо заменяло начисто сорванный потолок. Все было покрыто чистеньким сухим снежком: и сломанная белая кроватка, и низенький столик с такими же низенькими табуретками. А около развороченных снарядами подоконников валялись три трупа в серо-зеленых шинелях.

— Вы все заметили? — нетерпеливо спросил Цикота.

— Все, — ответил я, разгибаясь.

— И их тоже?.. Немцев вы заметили?

— И немцев, — сказал я. — Выбросьте эту падаль ко всем чертям. Хотите я вам помогу?

— А я их вчера вечером видел, и они были живы, — сказал Цикота, не ответив на мое предложение. — Утром я их нашел мертвыми, а когда прибежал вечером и посмотрел в скважину, я вдруг увидел, что они живые. Но это было позже. А сначала я увидел, что детская совсем-совсем целая, как будто ничего не произошло. На стенке картинки — Ниночкин красный уголок. Она там всегда играла в общее собрание и в Первомайскую демонстрацию и называла демонстрантов демонстрятниками. Смешно, а с точки зрения морфологии русского языка абсолютно закономерное словообразование. Но это я отвлекся. Значит, детская совсем-совсем целая, как до немцев. Только Олина кровать тоже в детской и на стенке нет портретов вождей. А на кровати сидит Оля! Живая Оля. И держит на руках живую Ниночку! Но боже мой, как они исхудали и как они одеты! В какой-то дерюге, в рваных башмаках. И Ниночка, и Оля. Я хорошо помню — у Ниночки были чудесные фетровые валенки, а она сидит без валенок и плачет. И Оля ей

говорит: «Не плачь, Ниночка, скоро папа вернется, а немцев всех прогонят, и нам снова будет хорошо и весело». Она говорит, и изо

рта у нее идет пар. Такой в комнате собачий холод!

Я раскрываю двери, я вбегаю и кричу: «Ниночка! Олюша! Я здесь! Я уже вернулся!»

Но они меня совсем не замечают. И Оля все говорит и говорит Ниночке, и изо рта у нее идет пар. А сверху сыплется штукатурка, потому что где-то совсем близко рвутся бомбы. Я снимаю пиджак и хочу накинуть на Ниночку, чтоб ей было хоть чуточку теплей. Но пиджак падает на пол, потому что оказывается, что это только тени, а на тенях пиджаки не держатся. Я хочу обнять своих милых и обнимаю воздух. Тогда я присаживаюсь сбоку на кровать и начинаю смотреть на них, чтобы получше запомнить.

И пока я так сижу, входят те трое. Они шагают, как живые, разговаривают, как живые, а выглядят так, какими вы их сейчас видели. У лейтенанта посреди лба торчит осколок снаряда, но он не обращает на это никакого внимания. Второй, тот, что у левого окна, рыжий, короткий, похожий на отощавшую свинью, правой рукой устанавливает на подоконнике пулемет, а левой придерживает свою оторванную ногу с таким раздражением, будто это вечно расстегивающийся портфель. У третьего снесен затылок, и сквозь дыру, когда он задирал голову, виднелись зубы и покрытые изморозью внутренние стенки черепа. Это был ефрейтор из адвокатов. Я нашел у него в кармане довоенную визитную карточку. Присяжный поверенный Иоахим Кунсткалл из Дуйсбурга. Какое странное совпадение — он тоже был адвокат. Не правда ли?

Они входят и располагаются с пулеметами у обоих окон: лейтенант и рыжий. А присяжный поверенный остается позади, чтобы подавать патроны, когда потребуется. Но они еще не стреляют, и им пока не нужны патроны.

Моя жена хочет уйти — она понимает, что скоро начнется стрельба. Но ефрейтор загораживает ей дорогу. Он говорит: «Мадам, я вас прошу остаться. Дамское общество — услада для солдата». ,

Оля говорит: «Пожалейте мою девочку, дайте нам уйти и спрятаться».

А он говорит: «Не беспокойтесь, мадам, с вашей девочкой ничего не случится».

И он так странно улыбается, что мне становится страшно. Он улыбается и смотрит на своего лейтенанта, а тот досадливо отмахивается, и тогда присяжный поверенный Иоахим Кунсткалл из Дуйсбурга хватает Олю и бормочет: «Мадам! Я — адвокат, вы — жена адвоката. Я — адвокат, вы — жена адвоката...»

А Оля упирается и что-то шепчет.

Она не хочет кричать, чтобы не напугать Ниночку.

А те двое смотрят, как будто ничего особенного не происходит.

А Ниночка смотрит и молчит.

А я ничего не могу поделать. Что я могу против привидения?

А он все крепче прижимал к себе Олю, и она поняла, что он безнадежно сильнее. Тогда она умоляюще кивнула на Ниночку, чтобы он пожалел ее хотя бы ради ребенка. И присяжный поверенный Иоахим Кунсткалл из Дуйсбурга молча, не переставая прижимать к себе Олю левой рукой, правой вытащи:) из кобуры парабеллум и выпустил три пули в Ниночку. Ниночка молча упала, а Оля вскрикнула и лишилась чувств. И это было как бы сигналом для начала стрельбы, потому что сразу с улицы ударил пулемет по нашим окнам, а немцы стали отвечать из своих пулеметов. Присяжный поверенный Иоахим Кунсткалл из Дуйсбурга тут же стал ужасно деловым. Он принялся таскать из прихожей ящики с патронами и забыл об Оле.

Но потом, когда наши стали бить из пушки и немецкий лейтенант упал с осколком в черепе, остальные двое перепугались. Рыжий, похожий на отощавшую свинью, что-то крикнул адвокату, и тот потащил Олю к окну, чтоб наши увидели ее и прекратили огонь. Но Оля нарочно упала н& пол {эядом с мертвым лейтенантом, схватила его пистолет и успела два раза выстрелить и размозжить адвокату голову, прежде чем рыжий ее прикончил.

А потом я стал кричать, и набежали люди, и меня снова увели к Снегиревым, и поили какой-то гадостью, и уложили спать. Когда меня укладывали, я уже не кричал, потому что мне пришла б голову замечательная идея.

Вы понимаете, пройдет время, и наш город снова отстроится и станет еще красивей, и богаче, и счастливей, чем до войны. И тогда люди могут все забыть. А этого ни за что нельзя допустить. Ни за что! И вот я хочу предложить, чтобы наш дом не отстраивали. Пусть его оставят таким, каков он есть — разбитым, без стен, без крыши! И пусть на нем будет только одна надпись такими крупными буквами, чтобы отовсюду было видно. Всего три слова: «ПОМНИ О НЕМЦАХ!» И все. И пусть в этот дом по воскресеньям и праздникам ходят экскурсанты, а я буду всегда здесь. Я буду водить их по дому и все подробно рассказывать. А по вечерам показывать желающим через замочную скважину Ниночкину детскую. И в каждую полночь они смогут увидеть, какой конец настиг немцев в Ниночкиной детской, и в нашем городе, и в других городах, где они побывали, всюду, куда только ступала их сатанинская нога. Это очень важно, чтобы хоть один дом не отстроили в каждом нашем

городе, в каждом селе, и пусть это будут дома — памятники, дома — вечное напоминание, чтобы никто не мог, не смел забывать

о немцах...

Цикота перевел дыхание, глянул на свои ручные часы и совсем другим тоном промолвил:

— Три часа... В это время Ниночка возвращалась из детского сада...

И не успел он закончить фразу, как на лестнице послышались чьи-то легкие шаги и два голоса — детский и женский.

Я чужд какому бы то ни было суеверию, но на этот раз я почувствовал, как у меня по телу побежали мурашки. Что касается Цикоты, то он так и застыл в радостном и нетерпеливом ожидании.

— Тише! — шепнул он мне, задыхаясь. — Ради бога, тише! Шаги замолкли перед дверью. Глухо донесся голос: женщина что-то объясняла ребенку. Раздался звонок. Цикота бросился открывать дверь, и вошла девочка лет пяти, разрумянившаяся на морозе, синеглазая, быстрая в движеньях. В руках она держала шапку с наушниками.

— Дядя Толя, — обратилась ч она к Цикоте с уморительной и трогательной заботливостью, — вы забыли у нас шапку. Нате!

— Спасибо, Валечка, — тихо промолвил Цикота и надел шапку.

— А теперь, — сказала девочка, — пойдемте к нам. Пора обедать.

Она взяла его за руку и повела, притихшего и послушного, через улицу к домику с заколоченными окнами. Она шла уверенная, гордая порученьем, возложенным на нее мамой, и полная очаровательной, я бы даже осмелился сказать — материнской, нежностью к этому большому, но больному дяде. Быстрая, краснощекая, рожденная для счастья маленькая хозяйка возвращенного к жизни города. Высокое, праздничное солнце стояло над ее головой.

Они шагали, а за ними окаменевшим криком о мести застыл полуразрушенный, разбитый снарядами трехэтажный угловой дом. Пусть и впрямь он остается таким, чтобы никто никогда не мог и не смел забывать о немцах.

1943

Большое спасибо коллегам тессилуч и magnus_z !