«…Мое воображение кипело, и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура. Сюжет не бог весть какой, так как в литературе уже имелось „Шесть Наполеонов“ Конан-Дойля…»[29]

Конечно, есть разница: если в «Наполеонах» Холмс (и читатель вместе с ним) пытается понять, кто воспылал такой ненавистью к покойному императору, что разбивает его гипсовые бюсты везде, где находит, — то читатель романа Ильфа и Петрова изначально знает: стулья Гамбса «ненавидит» и потрошит сладкая парочка авантюристов. Финалом эпопеи становится убийство Остапа Бендера Ипполитом Матвеевичем Воробьяниновым.

Илья Ильф и Евгений Петров превратили этот сюжет в многоплановое, блистательное и бессмертное произведение. Посвятили они его Валентину Петровичу Катаеву, а не сэру Артуру Конан Дойлу. Удивительно, кстати говоря: ведь не только сюжет, но и кровавая развязка веселой истории пришла в книгу из «Шести Наполеонов». Правда, сами авторы объясняли финал иначе:

«Сначала мы отвечали подробно, вдавались в детали, рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующему поводу: убить ли героя романа „12 стульев“ Остапа Бендера или оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героя решилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, на одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две куриные косточки. Вынулся череп — и через полчаса великого комбинатора не стало, он был прирезан бритвой»[30].

А вот текст «Шести Наполеонов»:

«Шагнув в темноту, я споткнулся и чуть не упал на лежавшего там мертвеца. Я пошел и принес лампу. У несчастного на горле зияла рана. Все верхние ступени были залиты кровью. Он лежал на спине, подняв колени и раскрыв рот. Это было ужасно…»

Так что Киса Воробьянинов перерезает бритвой горло Остапу Бендеру точно так же, как в рассказе Конан Дойла головорез Беппо убивает своего подельника Пьетро Венуччи.

Словом, сюжет «Двенадцати стульев» — безусловно детективный, причем он прямо связан с детективной классикой. Это давно известно.

Что же касается героев, то мало кого из них, кажется, можно соотнести с фигурой сыщика — слуги закона, гонителя преступников, вершителя правосудия. Во всяком случае, по прочтении «Двенадцати стульев» такого героя выявить невозможно. И если бы Ильф и Петров ограничились написанием только этого одного романа, можно было бы говорить о сатире, о юморе, даже об авантюрно-приключенческом жанре. О плутовском романе (это определение почему-то более всего любят применять к романам о великом комбинаторе). Но вовсе не о детективе.

Появление же «Золотого теленка» вернуло всю историю именно в детективное русло, туда, откуда все началось, — к канону классического детектива. Причем за счет кардинального изменения характера главного героя. Ну хорошо, не изменения — развития.

Но прежде чем говорить об этом подробно, рассмотрим, насколько классический детектив вписывался в советскую литературу. Вообще — существовал ли он, классический детектив в советских одеждах?

2. История Видока, рассказанная на советский лад

В отличие от «полицейского» (вернее, «милицейского») романа собственно детектив, «классический», как принято называть этот жанр сейчас, представлен был в советской литературе весьма скудно. Тому есть несколько причин.

Прежде всего при социализме невозможно существование самого института частных детективов. Но даже если бы мы попытались представить себе героя неформального, сыщика-любителя (журналиста, ученого и т. д.), то и это оказалось бы, за редчайшим исключением, невозможным: герой-одиночка, самостоятельно раскрывающий преступления, находящийся в постоянном соперничестве с официальными органами правопорядка, несет, по сути, антигосударственный заряд. Помните? «Единица — вздор, единица — ноль».

вернуться

28

Перевод М. и Н. Чуковских.

вернуться

29

В. Катаев. Алмазный мой венец. — М.: Советский писатель, 1979.

вернуться

30

Илья Ильф, Евгений Петров. Золотой теленок / От авторов. Здесь и далее роман «Золотой теленок» цитируется по изданию: Илья Ильф, Евгений Петров. Золотой теленок. Первый полный вариант романа. — М.: Вагриус, 2000.

Существительное «индивидуализм», как правило, припечатывалось прилагательным «буржуазный». Жанровая идеология в данном случае вступала в противоречие с идеологией государственной. Поэтому «милицейский» роман как разновидность романа производственного — поощрялся. А детективный — вынужден был маскироваться, иной раз настолько изощренно, что перед фантазией авторов ничего другого не остается, кроме как снять шляпу. Собственно говоря, такие произведения по пальцам пересчитать можно.

«Три дня в Дагезане» Павла Шестакова. Тут ситуация повторяет «Чисто английское убийство» Сирила Хэйра. Тем не менее это не подражание, а вполне самостоятельная книга, использовавшая уже существовавший в литературе детективный канон. Роман был раскритикован на самом высоком уровне (на правлении Союза писателей СССР) — за то, что Шестаков, как было сказано, попытался протащить в советскую литературу чуждые ей принципы «буржуазного» (читай: «классического») детектива.

Повесть Аркадия и Георгия Вайнеров «Завещание Колумба». Следует обратить внимание, что и у Шестакова, и у Вайнеров главный герой-сыщик — отнюдь не любитель: в этих произведениях действуют их постоянные герои (у Шестакова — следователь Мазин, у Вайнеров — Стас Тихонов). Просто авторы поставили их в ситуацию, где они вынуждены действовать как частные лица, используя только профессиональные навыки и личные качества и не имея возможности действовать официально.

Историко-детективный роман белорусского писателя Владимира Короткевича «Дикая охота короля Стаха». Увы, действительно сильные стороны этой книги — пропитанная мистикой атмосфера со старинным проклятием и загадочными смертями, хорошо проработанная детективная интрига — оказались почти сведенными на нет социально-политическими сентенциями совершенно в духе школьного марксизма (я имею в виду, конечно же, советскую школу). Большая часть персонажей выбраны словно лишь для того, чтобы продемонстрировать тезисы о классовой борьбе, о реакционности эксплуататоров и прогрессивности эксплуатируемых, а финал свидетельствует о приобщении главного героя к революционной борьбе за светлое будущее.

К уже названным произведениям можно добавить повести Ирины Стрелковой («Похищение из провинциального музея») и Леонида Боброва («Нас было тринадцать»), вспомнить о фантастических детективах-памфлетах Павла Багряка, Анатолия Днепрова, Зиновия Юрьева… После чего останется с грустью констатировать, что в советской литературе классический детектив в основном отсутствовал: те книги, о которых шла речь выше, — редкие исключения, не нарушающие общую картину.

Но литература не терпит «жанровой пустоты». Особенно это касается литературы массовой. Налагаются ограничения на утопии и антиутопии — их черты и особенности немедленно проявляются, например, в шпионском детективе. Научная фантастика вдруг прорастает в производственном романе (книги Даниила Гранина — прекрасная тому иллюстрация). И так далее.

С классическим детективом происходило то же самое. Он проявлялся то в фантастике, то в сатирической литературе; иногда это проявление полное и открытое, иногда — частичное и скрытое.

Вот и в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова все это присутствует. В «Двенадцати стульях» имеются отсылки к классическому образцу жанра — рассказу Артура Конан Дойла «Шесть Наполеонов». Рассматривая дилогию как единое произведение, получаем биографию авантюриста, который поначалу был уголовником, а затем стал… сыщиком. Своего рода советский Видок. И впрямь, действия Остапа Бендера в первой части его биографии легко подпадают под соответствующие статьи Уголовного кодекса:

«— Ничего! Этот стул обошелся вдове больше, чем нам.

Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко.

Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что стал соучастником обыкновенной кражи»[31].

Сравним с «Золотым теленком»:

«Я, конечно, не херувим, у меня нет крыльев. Но я чту уголовный кодекс. Это моя слабость».

Однако не только эта особенность отличает вторую часть жизнеописания Остапа Бендера от первой (речь идет исключительно о жанровой функции героя). В «Золотом теленке» он, подобно Эжену Франсуа Видоку, из авантюриста-уголовника превращается в сыщика! И весь сюжет романа — не что иное, как расследование преступлений, совершенных подпольным миллионером Корейко. В сущности, фигуру Остапа Бендера вполне можно было бы рассматривать в главе, посвященной прототипам знаменитых сыщиков. Почему бы и нет?

Подобная двойственность героя вполне в духе классического детектива: есть вор-джентльмен Арсен Люпен из рассказов Мориса Леблана, есть «Святой» Саймон Темплер из произведений Лесли Чартериса, есть Барни Роденбарр, герой Лоренса Блока, и им подобные.

Имея такую наследственность и таких «родственников», Бендер неизбежно должен был стать не просто сыщиком, но очередным Великим Сыщиком. И стал им. Причем действует он в полном соответствии с каноном классического детектива. Что же до мотивов его поведения — так ведь и перечисленные выше джентльмены вовсе не горят желанием передавать разоблаченных ими убийц в руки официального правосудия. Они предпочитают либо самостоятельно вознаградить себя за напряженную интеллектуальную деятельность (как Арсен Люпен), либо взять возмездие на себя («Святой», Барни, доктор Лектер).

Остап Бендер просто удивительно похож на них — своими приемами, привычками, типом интеллекта. Его энергия сродни энергии идущего по следу Лекока, его артистизм напоминает артистизм Люпена, а саквояж вполне пригодился бы Шерлоку Холмсу — обитатель Бейкер-стрит частенько прибегал к переодеваниям, в том числе и весьма экзотическим (например, в китайца — завсегдатая опиумокурильни):

«Бендер присел над чемоданчиком, как бродячий китайский фокусник над своим волшебным мешком, и одну за другой стал вынимать различные вещи. Сперва он вынул красную нарукавную повязку, на которой золотом было вышито слово „распорядитель“. Потом на траву легла милицейская фуражка с гербом города Киева, четыре колоды карт с одинаковой рубашкой и пачка документов с круглыми сиреневыми печатями. <…> Затем на свет были извлечены: азбука для глухонемых, благотворительные открытки, эмалевые нагрудные знаки и афиша с портретом самого Бендера в шалварах и чалме…»

Весь этот реквизит ничем не отличается от комплекта париков, нарядов, гримерных принадлежностей Холмса или Лекока.

3. Дедуктивный метод Бендера

Понятно, что главное для фигуры сыщика не темное прошлое и не любовь к переодеванию. Борхес писал: «…в основе детектива лежит тайна, раскрываемая работой ума, умственным усилием»[32]. Невозможно представить себе классический детектив без «дедуктивного метода», когда Холмс демонстрирует Уотсону (нам с вами) цепочку логических умозаключений. Как обстоят дела в этом смысле у Бендера?

Точно так же. Вот он, образец «следственной дедукции» героя:

«Они вошли в гогочущий, наполненный посетителями зал, и Балаганов повел Бендера в угол, где за желтой перегородкой сидели Чеважевская, Корейко, Кукушкинд и Дрейфус. Балаганов уже поднял руку, чтобы указать ею миллионера, когда Остап сердито шепнул:

— Вы бы еще закричали во всю глотку: „Вот он, богатей! Держите его!“ Спокойствие. Я угадаю сам. Который же из четырех.

Остап уселся на прохладный мраморный подоконник и, по-детски болтая ногами, принялся рассуждать:

— Девушка не в счет. Остаются трое: красномордый подхалим с белыми глазами, старичок-боровичок в железных очках и толстый барбос серьезнейшего вида. Старичка-боровичка я с негодованием отметаю. Кроме ваты, которой он заткнул свои мохнатые уши, никаких ценностей у него не имеется. Остаются двое: Барбос и белоглазый подхалим. Кто же из них Корейко? Надо подумать.

Остап вытянул шею и стал сравнивать кандидатов. Он так быстро вертел головой, словно следил за игрой в теннис, провожая взглядом каждый мяч.

вернуться

31

Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев. Первый полный вариант романа. — М.: Вагриус, 1997.

вернуться

32

Хорхе Луис Борхес. «Детектив». Из сборника «Думая вслух» (1979). Перевод Б. Дубина.

20

— Знаете, бортмеханик, — сказал он наконец, — толстый барбос больше подходит к роли подпольного миллионера, нежели белоглазый подхалим. Вы обратите внимание на тревожный блеск в глазах барбоса. Ему не сидится на месте, ему не терпится, ему хочется поскорее побежать домой и запустить свои лапы в пакеты с червонцами. Конечно, это он — собиратель каратов и долларов. Разве вы не видите, что эта толстая харя является не чем иным, как демократической комбинацией из лиц Шейлока, Скупого рыцаря и Гарпагона? А тот другой, белоглазый, просто ничтожество, советский мышонок. У него, конечно, есть состояние — 12 рублей в сберкассе, и предел его ночных грез — покупка волосатого пальто с телячьим воротником. Это не Корейко. Это мышь, которая…

Но тут полная блеска речь великого комбинатора была прервана мужественным криком, который донесся из глубин финсчетного зала и, несомненно, принадлежал работнику, имеющему право кричать:

— Товарищ Корейко! Где же цифровые данные о задолженности нам Коммунотдела? Товарищ Полыхаев срочно требует.

Остап толкнул Балаганова ногой. Но барбос спокойно продолжал скрипеть пером. Его лицо, носившее характернейшие черты Шейлока, Гарпагона и Скупого рыцаря, не дрогнуло. Зато красномордый блондин с белыми глазами, это ничтожество, этот советский мышонок, обуянный мечтою о пальто с телячьим воротником, проявил необыкновенное оживление. Он хлопотливо застучал ящиками стола, схватил какую-то бумажонку и быстро побежал на зов».

Разумеется, это пародия на Шерлока Холмса и его многочисленные литературные реинкарнации, на глубокомысленные умозаключения Великого Сыщика по поводу возраста, профессии и рода занятий незнакомых ему людей. «Золотой теленок» — не детективный роман, а пародия на него (разумеется, помимо того, что это еще и сатирический роман, и бытописательский, и даже философский).

4. Детективное агентство «Рога и копыта»

Перейдем от образа сыщика к образу преступника. Преступлением, отворяющим дверь детективному сюжету, традиционно считается убийство. В «Золотом теленке» речь идет как будто о преступлениях «вегетарианских»: финансовая афера, мошенничество, хищение средств и т. д. В детективе же лишь убийство считается достойным интеллектуального мастерства главного героя. Согласимся с шотландским врачом (шотландским врачом — как и Джозеф Белл!) Сазерлендом Скоттом: «Детектив без убийства — это омлет без яиц»[33]. В отличие от кражи или мошенничества убийство необратимо. Поэтому именно оно заслуживает настоящего возмездия и требует присутствия настоящего Великого Сыщика. Как обстоит дело с этим условием? Пусть даже в детективе пародийном?

Что же, и это условие соблюдено. Вот оно, первое преступление Корейко, подмеченное многими критиками:

«…Одним из наиболее удачных его дел было похищение маршрутного поезда с продовольствием, шедшего на Волгу. Корейко был комендантом поезда. Поезд вышел из Полтавы в Самару, но до Самары не дошел, а в Полтаву не вернулся. Он бесследно исчез по дороге. Вместе с ним пропал и Александр Иванович…»

В самом начале своей подпольной карьеры Корейко похищает продовольствие, предназначенное для голодающих Поволжья, то есть совершает не просто убийство, но — массовое убийство.

Вообще же размах деятельности этого чудовища столь велик, что порой он производит впечатление почти ирреального существа (а может быть, и без «почти»): то выплывает в Туркестане, то в Киеве, то в Москве. И пространство, и время действий Корейко столь неопределенны по координатам и продолжительности, что весьма напоминают аналогичные «параметры» волшебных сказок со всеми их «долго ли, коротко ли», «не по дням, а по часам», «за морями, за горами» и т. д. Вспомним: большинство литературных критиков сходятся на том, что классический детектив — это современная сказка, лишь рядящаяся в одежды реальности. Корейко — это преступник-злодей космического масштаба, советский Мориарти, вполне достойный противник Великого Сыщика.

Я не случайно упомянул профессора Мориарти. Вот как отзывается о нем его соперник Шерлок Холмс:

«Человек опутал своими сетями весь Лондон, и никто даже не слышал о нем. Это-то и поднимает его на недосягаемую высоту в уголовном мире. <…>…вот уже несколько лет, как я чувствую, что за спиною у многих преступников существует неизвестная мне сила — могучая организующая сила, действующая наперекор закону и прикрывающая злодея своим щитом. <…> Он — Наполеон преступного мира… Он — организатор половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в нашем городе. Это гений, философ, это человек, умеющий мыслить абстрактно. У него первоклассный ум»[34] (рассказ «Последнее дело Холмса»).

А вот зицпредседатель Фунт говорит о Корейко:

«Вокруг ГЕРКУЛЕС’а кормилось несколько частных акционерных обществ. Было, например, общество „Интенсивник“. Председателем был приглашен Фунт. „Интенсивник“ получал от ГЕРКУЛЕС’а большой аванс на заготовку чего-то лесного… И сейчас же лопнул. Кто-то загреб деньгу, а Фунт сел на полгода… После „Интенсивника“ образовалось товарищество на вере „Трудовой кедр“ — разумеется, под председательством благообразного Фунта. Разумеется, аванс в ГЕРКУЛЕС’е на поставку выдержанного кедра. Разумеется, неожиданный крах, кто-то разбогател, а Фунт отрабатывает председательскую ставку — сидит. Потом „Пилопомощь“ — ГЕРКУЛЕС — аванс — крах — кто-то загреб — отсидка. И снова аванс — ГЕРКУЛЕС — „Южный лесорубник“ — для Фунта отсидка — кому-то куш…

…за всеми лопнувшими обществами и товариществами, несомненно, скрывалось какое-то одно лицо…

— Во всяком случае, — добавил ветхий зицпредседатель, — во всяком случае, этот неизвестный человек — голова!..»

Так что Корейко в романе вполне может рассматриваться как советский пародийный вариант профессора Мориарти. И пародийность тут, кстати говоря, не очень смешна и даже страшновата. Подпольный миллионер в «Золотом теленке» обладает всеми чертами настоящего злодея, живущего в непроглядной тени, прячущегося от солнечного многообразия жизни. Причем злодея почти мистического характера, демонические черты в этом образе прослеживаются очень легко:

«Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома № 16. Очутившись на тротуаре, выложенном голубоватыми каменными плитами, он остановился и негромко сказал:

— Сегодня пятница. Значит, опять нужно идти на вокзал. Произнеся эти слова, человек в сандалиях быстро обернулся. Ему показалось, что за его спиной стоит гражданин с цинковой мордой соглядатая. Но Малая Касательная улица была совершенно пуста».

Действительно, Корейко ничуть не смешон. Он страшен, он чужой. Он — истинный злодей. И поначалу он как будто одерживает победу над сыщиком. Да и Бендер на первых порах действует вроде бы не по канону. Подослав Балаганова и Паниковского ограбить Корейко, он затем собирается шантажировать его:

«Рано утром Бендер раскрыл свой акушерский саквояж, вынул оттуда милицейскую фуражку с гербом города Киева и, засунув ее в карман, отправился к Александру Ивановичу Корейко… Войдя в дом № 16 по Малой Касательной улице, он напялил на себя официальную фуражку и, сдвинув брови, постучал в дверь».

Как читатель наверняка помнит, наш герой в своей попытке терпит позорное поражение. Ничего подобного! Это вовсе не Великий Сыщик проигрывает преступнику, это не Арсен Люпен потерял лицо, не Ниро Вульф, не Шерлок Холмс и — представьте себе! — не сыщик О. Бендер. Нет, проиграл комиссар Галлимар, он же инспектор Лестрейд, он же инспектор Крамер, он же, в данном случае, «киевский околоточный»… Извечный лжегерой детектива, полицейский, чья неумелость, а порой и откровенная тупость призваны оттенить интеллектуальную мощь истинного героя. Раздвоение Бендера на лжегероя-полицейского и героя-сыщика имеет опять-таки откровенно пародийный характер. Но я ведь уже говорил: «Золотой теленок» еще и пародийный роман! Вопрос в том, что он пародирует. А пародирует он все ту же классическую детективную схему.

вернуться

33

Слова взяты из забытой уже книги Сазерленда Скотта «У них в чернилах — кровь: Шествие современного детективного романа» (Sutherland Scott. Blood in Their Ink: The March of the Modern Mystery Novel. London, Stanley Paul & Co, 1953). Сазерленд Скотт-псевдоним шотландского врача и писателя Уильяма Клюни Харви (1900 —?), автора детективных романов, в которых действовал постоянный герой — сыщик Септимус Доддс. (Прим. ред.)

вернуться

34

Перевод Деборы Лившиц.

«Полицейский» терпит поражение, и лишь после этого в поединок с Великим Преступником вступает Великий Сыщик:

«Остап молча прошел к бамбуковому столику, положил перед собой папку и крупными буквами вывел надпись:

„Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 июня 1930 года. Окончено… го дня 193… г.“».

В городе Черноморске появляется контора «Рога и копыта», выполняющая, по сути, функции частного детективного агентства. Ну да, под прикрытием. Это не имеет значения. «Рога и копыта» — самая настоящая детективная контора, первая, описанная в советской литературе. Остап Бендер и в этом случае напоминает Видока: знаменитый француз, потерпев неудачу в качестве официального полицейского, открывает первую (в Европе) частную детективную контору. Разумеется, это всего лишь совпадение, забавное и поучительное.

Частный сыщик Бендер ведет следствие по всем правилам. Преступник уверен, что он натянул нос полиции, а в это время по его следу уже идет настоящий мастер сыска:

«И в то время как Корейко с улыбкой вспоминал о жулике в милицейской фуражке, который сделал жалкую попытку третьесортного шантажа, начальник отделения носился по городу в желтом автомобиле и находил людей и людишек, о которых миллионер-конторшик давно забыл, но которые хорошо помнили его самого. Несколько раз Остап беседовал с Москвой, вызывая к телефону знакомого частника, известного доку по части коммерческих тайн. Теперь в контору приходили письма и телеграммы, которые Остап живо выбирал из общей почты… Кое-что из этих писем и телеграмм пошло в папку с ботиночными тесемками».

Как видим даже из этого абзаца, все соответствует нормам следствия: сбор информации, опрос свидетелей, даже привлечение экспертов («по части коммерческих тайн»). Разумеется, и следствие описывается пародийно:

«…Скумбриевич попытался взять курс на берег, но Остап отрезал ему дорогу и погнал в открытое море. Затем голоса усилились, и стали слышны отдельные слова: „Интенсивник“, „А кто брал? Папа римский брал?“, „При чем тут я?“

Берлага давно уже переступал босыми пятками, оттискивая на мокром песке индейские следы. Наконец с моря донесся крик:

— Можно пускать!

Балаганов спустил в море бухгалтера, который с необыкновенной быстротой поплыл по-собачьи, колотя воду руками и ногами. При виде Берлаги Егор Скумбриевич в страхе окунулся с головой.

Первым вернулся Берлага. Он присел на корточки, вынул из кармана брюк носовой платок и, вытирая лицо, сказал:

— Сознался наш Скумбриевич! Очной ставки не выдержал».

«…Дверь полыхаевского кабинета задрожала, отворилась и оттуда лениво вышел Остап Бендер… Вслед за ним из-под живительной тени пальм и сикомор вынырнул Полыхаев… Он побежал за Остапом, позорно улыбаясь и выгибая стан.

— Что же будет? — бормотал он, забегая то с одной, то с другой стороны. — Ведь я не погибну? Ну, скажите же, золотой мой, серебряный, я не погибну? Я могу быть спокоен?

<…>

— Полное спокойствие может дать человеку только страховой полис, — ответил Остап, не замедляя хода. — Так вам скажет любой агент по страхованию жизни. Лично мне вы больше не нужны. Вот государство, оно, вероятно, скоро вами заинтересуется».

Все идет, как того и требует детектив, — вплоть до финала (финала расследования — не финала романа), когда наш сыщик припирает преступника к стенке неопровержимыми доказательствами. Противник поначалу, как и положено, отвергает предъявляемые обвинения:

«— Тысячу раз я вам повторял, — произнес Корейко, сдерживаясь, — что никаких миллионов у меня нет и не было».

Но любопытство — то самое любопытство, которое и в «настоящих» классических детективах заставляет преступника сидеть до конца и при посторонних выслушивать разоблачения Эркюля Пуаро или Ниро Вульфа, — овладевает и подпольным миллионером (на самом деле любопытство в данном случае — синоним уже упомянутого ранее страха):

«Корейко склонился над столом и прочел на папке: „Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 июня 1930 г. Окончено 10 августа 1930 г.“.

— Какая чепуха! — сказал он, разводя руками. — Что за несчастье такое! То вы приходили ко мне с какими-то деньгами, теперь дело выдумали. Просто смешно…

<…>

Александр Иванович взглянул на первую страницу дела и, увидев наклеенную на ней собственную фотографию, неприятно улыбнулся и сказал:

— Что-то не пойму, чего вы от меня хотите? Посмотреть разве из любопытства».

Ну а далее мы становимся свидетелями блистательной речи Бендера и полного изобличения преступника. И вдруг…

«Увлекшийся Остап повернулся к Александру Ивановичу и указал на него пальцем. Но эффектно описать рукой плавную дугу, как это делывали присяжные поверенные, ему не удалось. Подзащитный неожиданно захватил его руку на лету и молча стал ее выкручивать. В то же время г. подзащитный другой рукой вознамерился вцепиться в горло г. присяжного поверенного. С полминуты противники ломали друг друга, дрожа от напряжения».

Даже этот эпизод заставляет нас вспомнить о той парочке, которую явно пародирует «Золотой теленок», — о Холмсе и Мориарти:

«Мориарти шел за мной по пятам. Дойдя до конца тропинки, я остановился: дальше идти было некуда. Он не вынул никакого оружия, но бросился ко мне и обхватил меня своими длинными руками. Он знал, что его песенка спета, и хотел только одного — отомстить мне. Не выпуская друг друга, мы стояли, шатаясь, на краю обрыва»[35]. (А. Конан Дойл «Пустой дом».)

5. Метаморфозы прототипа

Относительно прототипов персонажей Ильфа и Петрова, особенно главного героя, существует несколько версий. В некоторых статьях прототипом Бендера называют, например, Валентина Катаева. Сам же Катаев указывает на другого человека — в романе «Алмазный мой венец»:

«Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом, принявшим угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником»[36].

Речь идет о некоем Осипе (не Остапе) Беньяминовиче Шоре. Осип Шор служил агентом (то есть сыщиком) одесского уголовного розыска, в котором определенное время работал и Евгений Петров. Футурист, упоминаемый Катаевым, — Анатолий (Натан) Фиолетов. Он был убит налетчиками, согласно Катаеву — по ошибке: его приняли за брата. На самом деле Анатолий Фиолетов и сам служил в уголовном розыске, причем был он старшим братом Осипа, так что скорее всего никакой ошибки не было. Вот как об этом случае рассказывал много лет спустя сам Осип Шор:

«— О брате как о поэте вряд ли я могу вам что-нибудь сообщить, а вот обстоятельства его смерти я до сих пор помню во всех деталях.

Дело в том, что после уголовного розыска Анатолий вернулся… в уголовный розыск. Он все время ощущал потребность в острых действиях, в смене впечатлений. Это помогало ему писать стихи. В это время И. В. Шерешевский там уже не работал, поэтому он об этом, естественно, ничего не знал.

Днем 14 ноября 1918 года Анатолий и агент угрозыска Войцеховский были на задании в районе Толкучего рынка. Возвращаясь, они зашли позвонить по телефону в мастерскую, которая помещалась на Большой Арнаутской в доме № 100. Следом за ними туда вошли двое неизвестных. Один из них подбежал к Анатолию. Анатолий сделал попытку вынуть из кармана пистолет, но незнакомец, который стоял в стороне, опередил его. Пуля догнала и Войцеховского, опытного старого работника, хоть он и попытался выскочить из мастерской.

Как потом удалось выяснить, за Анатолием и Войцеховским неизвестные следили еще на толкучке и, воспользовавшись тем, что они вошли в небольшое помещение, свели счеты с сотрудниками уголовного розыска»[37].

вернуться

35

Перевод Деборы Лившиц.

вернуться

36

Валентин Катаев. Алмазный мой венец. — М.: АСТ-Пресс, 1994.

вернуться

37

В кн.: Анатолий Фиолетов. О лошадях простого звания. — Одесса: Друк, 2000.

Так или иначе, пусть не единственным, но одним из прототипов Остапа Бендера Осип Шор вполне мог быть. А этот выбор и, разумеется, долитературная профессия одного из авторов вполне могли повлиять на жанровые особенности бессмертной дилогии. Жизнь Осипа Шора была пестрой и многообразной, исполненной авантюрами и рискованными приключениями. Сегодня, правда, уже трудно отличить подлинные события от разнообразных фантазий и выдумок, а сам он никаких воспоминаний не оставил. Доподлинно известно, что Осип Шор родился в Никополе, гимназию окончил в Одессе, пытался получить высшее образование, но помешала Октябрьская революция. Далее — Одесса, в которой он в конце концов и стал сыщиком. Агентом уголовного розыска. И если Осип Шор был одним из прототипов Остапа Бендера, то, возможно, детективную окраску дилогии (в первом романе менее выраженную, во втором — совершенно отчетливую) вызвала именно эта его профессия. Насколько можно понять из скудных сведений об Осипе Шоре (еще раз обращаю внимание читателей на то, что большая часть его похождений, ныне переписываемая одними авторами у других, вымышлена и не заслуживает доверия), убийство брата рассекло его жизнь на две части. Он уволился из уголовного розыска. О дальнейшей жизни этого человека ходит не меньше легенд.

А жизнь его литературного отражения тоже разрезана на две части — бритвою сумасшедшего уездного «предводителя команчей». Смерть превращает веселого авантюриста и уголовника в частного детектива. Остап Бендер, зарезанный Ипполитом Матвеевичем Воробьяниновым в финале «Двенадцати стульев», не в переносном, а в прямом смысле воскресает в «Золотом теленке» — только уже в новой ипостаси:

«Балаганов хотел было пошутить… но, подняв глаза на Остапа, сразу осекся. Перед ним сидел атлет с точеным, словно выбитым на монете, лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий вишневый шрам. Глаза сверкали грозным весельем…»

И в другом месте:

«Был такой взбалмошный старик, из хорошей семьи, бывший предводитель дворянства, он же регистратор ЗАГСа, Киса Воробьянинов. Мы с ним на паях искали счастья на сумму в сто пятьдесят тысяч рублей. И вот перед самым размежеванием добытой суммы глупый предводитель полоснул меня бритвой по шее. Ах, как это было пошло, Корейко!»

Наверное, первые читатели второго романа знаменитой дилогии были изрядно удивлены воскресением героя. Если бы не пояснения в тексте насчет усилий хирургов, спасших зарезанного искателя бриллиантов мадам Петуховой, впору было бы считать «Золотой теленок» настоящей советской готикой, а гроссмейстера О. Бендера — воплощением потусторонних сил, неумолимо преследующих грешника Корейко. Что, кстати, не лишено некоторых оснований.

Образ сыщика в детективе представляет собою как бы реализацию страхов и надежд прочих персонажей. Надежд тех, кто служит жертвой (или потенциальной жертвой) преступника, и страхов собственно преступников. Очень ярко это показано, например, в рассказах Агаты Кристи под общим названием «Загадочный мистер Кин».

Если «предысторию» охоты на подпольного миллионера, занимающую лишь первые четыре главы романа, рассматривать как своеобразный пролог, то в Черноморске Бендер появляется только после того, как читателю уже явлен гражданин Корейко:

«К утру побелевший от бессонницы Александр Иванович забрел на окраину города. Когда он проходил по Бессарабской улице, ему послышались звуки матчиша. Удивленный, он остановился.

Навстречу ему, оттуда, где кончается улица и начинается поле, спускался с горы большой желтый автомобиль. За рулем, согнувшись, сидел усталый шофер в хромовой тужурке. Рядом с ним дремал широкоплечий малый, свесив набок голову в стетсоновской шляпе с дырочками. На заднем сиденье развалились еще двое пассажиров: пожарный в полной выходной форме и атлетически сложенный мужчина в морской фуражке с белым верхом».

Непреходящий страх перед «соглядатаем с цинковой мордой», которым охвачен Александр Корейко, в конце концов обретает материальное воплощение — правда, это не «цинковая морда», а атлет «в морской фуражке с белым верхом». И уже через несколько страниц начинается увлекательнейшая история противостояния Великого Преступника и Великого Сыщика. Которая завершается, как того и требует жанр, победой последнего.

Но «Золотой теленок» не детектив. Поэтому после финала «сыщицкой» линии следует еще один финал — собственно романа:

«Он опомнился на льду, с расквашенной мордой, с одним сапогом на ноге, без шубы, без портсигаров, украшенных надписями, без коллекций часов, без блюда, без валюты, без креста и брильянтов, без миллиона.

<…>

Великий комбинатор тупо посмотрел на остатки своего богатства и продолжал двигаться дальше, скользя в ледяных ямках и кривясь от боли.

Долгий и сильный пушечной полноты удар вызвал колебание ледяной поверхности. Напропалую дул теплый ветер. Бендер посмотрел под ноги и увидел на льду большую зеленую трещину. Ледяное плато, на котором он находился, качнулось и стало лезть под воду».

Nota bene

Если попытаться проследить родство Остапа Бендера не с реальными прототипами (что чрезвычайно сложно), а с другими литературными героями, то, вне всякого сомнения, таковых окажется немало. Причем среди них будут не только сыщики. В этой толпе литературных родственников можно разглядеть и «двоюродного дядю» Шерлока Холмса, и прапрапрадеда с материнской стороны — «турецкоподданного» Ходжу Насреддина (в данном случае я имею в виду реальное турецкое происхождение Насреддина, а не тот иносказательный смысл, который вкладывали в слово «турецкоподданный» Ильф и Петров[38]).

Впрочем, тут мы опять выходим не только на фольклорного и литературного персонажа, но и на реального человека, жившего давным-давно. Да-да, не удивляйтесь: героя многочисленных анекдотов, распространенных по всему мусульманскому миру, от Мавритании на востоке до Индонезии на западе, вовсе не следует считать исключительно плодом народного творчества.

Впрочем, он не единственный: вспомним Василия Ивановича Чапаева или даже Владимира Ильича Ленина. Кстати, образ первого прошел эволюцию, сходную с эволюцией Ходжи Насреддина: реальный человек стал героем литературного (и кинематографического) произведения, затем попал в анекдоты, а потом, на новом этапе, вновь оказался героем литературным («Чапаев и Пустота» Виктора Пелевина), но уже несущим черты фольклорного, анекдотического героя.

Образ Насреддина в замечательных книгах Бориса Привалова и Леонида Соловьева точно так же представляет собой развитие фольклорного персонажа, мало похожего на своего реального прототипа, который жил почти семьсот лет назад.

Подлинный Насреддин был учителем (а возможно, еще и судьей), очень образованным и очень веселым человеком. Он родился в 1208 году (605 году Хиджры) в селении Хорту, близ города Эскишехир, а умер в 1284 году (683 году Хиджры) в городе Акшехир, в возрасте семидесяти шести лет. Его могила находится в Акшехире. На надгробии, правда, фигурирует дата «386 год Хиджры», а это означает 993 год по христианскому календарю. Говорят, будто дату на могиле нужно читать наоборот: не 386, а 683.

Скорее всего эта могила имеет такое же отношение к подлинному Ходже Насреддину, как, например, «камера» в замке Иф к Эдмону Дантесу. Да и вряд ли при жизни почтенному Насреддину пришлось испытать хотя бы сотую долю тех приключений, которые приписывала ему народная молва в течение столетий. Но что-то же, наверное, было! Просто так стать героем анекдотов обыкновенному человеку нелегко. Нужно обладать многими качествами, сумма которых встречается не так часто. Некоторые из этих качеств остроумного и находчивого турецкого судьи — достопочтенного Ходжи Насреддина — перешли к дальнему потомку вместе с «турецким подданством». Если вспомнить, как Бендер лечил от кошмарных снов Хворобьева или как, по его же словам, ему довелось побывать в роли Христа и даже накормить пятью хлебами пять тысяч страждущих, если вспомнить религиозный диспут с ксендзами, родство это вспоминается почти сразу.

вернуться

38

См. «Комментарий» Д. Фельдмана и М. Одесского (Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев. Первый полный вариант романа. — М.: Вагриус, 1997): «Ссылка на турецкое подданство отца [Бендера] не воспринималась современниками в качестве однозначного указания на этническую принадлежность героя. Скорее тут видели намек на то, что отец Бендера жил в южнорусском портовом городе, вероятнее всего — Одессе, где многие коммерсанты, обычно евреи, принимали турецкое подданство, дабы дети их могли обойти ряд дискриминационных законоположений, связанных с конфессиональной принадлежностью, и заодно получить основания для освобождения от воинской повинности». (Прим. ред.)

А еще, как мне кажется, Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей вполне может претендовать на пусть и дальнее, но все же, родство с Карлом Фридрихом Иеронимом фрайхерром фон Мюнхгаузеном, великим выдумщиком и просто веселым, остроумным и никогда не унывавшим человеком.

https://www.litmir.me/bd/?b=173899

Ф. Денней в 1941 г. основал «Ellery Queen Mystery Ma­ga­zine» – журнал, публиковавший наиболее примечательные новинки детективной прозы. В 1983 г. Американская ассоциация детективных писателей учредила «награду Эллери Квина» за заслуги в редакционно-издательской деятельности.

Фэй Келлерман (США) – автор множества детективов (а еще – зубной врач и музыкант). Известность ей принесла серия романов, в центре которых – лейтенант отдела убийств полиции Лос-Анджелеса Питер Декер и его жена Рина Лазарус (на русский язык пока переведен только «Змеиный зуб»). Муж писательницы, Дж. Келлерман – клинический психолог и… автор триллеров.

Если фантастический и прочий детектив считать разновидностью жанра, а не просто лихо закрученной фантастикой, то нельзя не вспомнить роман С. Лема «Насморк» («Katar», 1976) – маленький шедевр о больших проблемах, которые может прохлопать увлеченное новыми технологиями человечество.

Американец Майкл Шейбон (Чабон) в 2008 г. выпустил «Союз еврейских по­лис­ме­нов» – альтернативно-исторический детектив, где преступление происходит на фоне фантастического допущения: что, если бы целый город на Аляске был «отдан» евреям? (Замысел возник, когда писатель узнал об одном реальном проекте 1940 г.) Отзывы о книге – весьма противоречивые. Например: «как-то натужно-громоздко и уныло»… Или – «мрачная, атмосферная проза, наполненная странной красотой».

Леонид Словин (Россия) – лауреат литературных премий, автор более 20 детективных произведений. Использовал собственный опыт многолетней работы в правоохранительных органах: адвокатом, начальником уголовного розыска, сотрудником транспортной милиции. Самые известные его книги – «Транспортный вариант», «Бронированные жилеты», «Дополнительный прибывает на второй путь», «Шальная жизнь на темной стороне Луны» (в соавторстве с Г. Вайнером). По двум последним созданы телесериалы.

«Начиная с последних лет жизни Сталина, евреи составляли в милиции весьма незначительный процент. Кое-где еще оставались на службе ­ бывшие фронтовики, но новых сотрудников евреев не принимали…

Помню, как шло распределение студентов, заканчивавших Московский юридический институт в 1952 г. Студентов-неевреев вызывали с лекций и семинаров в спецчасть института и предлагали варианты будущего трудоустройства. …было заранее известно: евреям не светит ничего, кроме провинциальной адвокатуры и нотариата. Чтобы не уезжать из Москвы, многие из них заблаговременно обзавелись запросами о направлении их на работу юрисконсультами. Запросы эти Комиссия охотно удовлетворяла, и их обладатели искали себе работу сами.

…В итоге никто из студентов-евреев моего выпуска в следственные органы не попал. … Я подписал согласие работать адвокатом и уехал в райцентр Костромской области.

В милицию меня приняли только в период хрущевской "оттепели", когда двери правоохранительных органов для евреев ненадолго открылись.

…Я проработал в уголовном розыске на вокзале 20 лет и прослыл "местной достопримечательностью": автор нескольких книг о милиции, единственный в Москве милиционер – член Союза писателей СССР, лауреат премии имени разведчика Н.И. Кузнецова. Ко мне на работу приезжали коллеги по Приключенческой комиссии – известные писатели: А. и Г. Вайнеры, В. Смирнов, П. Шестаков, Э. Хруцкий, А. Безуглов, бывший в то время ­ ведущим популярной передачи "Человек и закон"…

В описываемое время еврейские имена, да и само слово «еврей», почти напрочь исчезли со страниц периодических изданий... Надзор за произведениями о милиции, кроме обычной цензуры­, осуществлял еще один дополнительный орган – пресс-центр МВД СССР, строго следивший за тем, чтобы образ советского милиционера не имел изъянов».

(Леонид Словин, «Может ли еврей быть героем детектива?»)

Лев Гурский (Р. Арбитман, Россия) – создатель образа еврея-сыщика Якова Штерна и автор серии книг, жанр которых он определил как «ехидный детектив». В 2008 г. выпустил книгу под названием «Есть, господин Президент!» На этот раз главной героиней стала женщина – Яна Штейн, специалистка по кулинарии, так как сюжет «закручен» вокруг старинной книги кулинарных рецептов. Гурский уверен, что Яна воплощает «вполне еврейский характер – с остро­умием и сарказмом, четкими логическими конструкциями».

«Еврейскому детективу долго не везло с героями, – пишет Н. Шульман. – В диаспоре кто только ни подвизался на ниве сыска – раввины, беременные адвокаты и даже служительницы миквы. Несмотря на желание авторов написать хороший детектив на еврейскую тематику, эти герои либо бесславно увязали в талмудических рассуждениях, либо действовали среди ходульного набора якобы ортодоксальных персонажей».

Батья Гур – женщина

с тяжелым взглядом

и громкой славой

"израильской Агаты Кристи"

Однако «Израиль – подлинный кладезь для детективщика!.. – говорит П. Азерад, израильский филолог. – И на этой почве сегодня в Израиле процветают подлинные мастера детективного жанра…» Мировым бестселлером в 80-х стал роман «Убийство на пути в Вифлеем» Батьи Гур (1947-2005), которую называли израильской Агатой Кристи.

Ее детективы переведены на многие языки. Наиболее по­пуляр­на серия из шести романов о детективе-профессионале Михаэле Охайоне. Он – израильтянин марокканского происхождения, бывший ученый-историк, любитель классической музыки, разведенный отец и – «… все, что мне нравится в мужчинах. А также то, что мне нравится в самой себе. Он говорит за меня и в какой-то степени меня дополняет…» (из интервью Б. Гур).

В детективных романах Шуламит Лапид действует женщина-сыщик Лизи Бадихи.

Среди авторов, получивших известность на Западе, – Рам Орен, чьи романы «Тень сомнения» и «Каинова печать» переведены на английский и французский языки.

Плодотворно работает в жанре детектива Даниэль Клугер (Израиль): циклы романов о сыщике Ницане («Дело о показаниях покойника» и др.) и о владельце сыскного агентства Натаниэле Розовски («Убийственный маскарад» и др.). Отдельно надо назвать «Последний выход Шейлока» (2006), где трагические события происходят в еврейском гетто, во времена «решения еврейского вопроса».

Д. Клугер также известен как автор множества интересных статей, где он излагает свои взгляды на любимый жанр.

Еще – многоликая Керен Певзнер, и Элиетт­ Абекассис (придумавшая религиозного детектива Ари Коэна), и Алекс Тарн … Действительно, Израиль – кладезь!

(booknik.ru и др.)

КИНО

Шейнин: странная судьба

Лев Шейнин (1906-1967) «проходит сразу по трем делам»: юрист, писатель, сценарист. Ордена, медали, руководящие должности в кино и Союзе писателей…

Вспоминается толстый серый том «Записок следователя», прочитанный в детстве. Написано было хорошо – увлекательно, эмоционально, а о прочих обстоятельствах тогда как-то не думалось.

А «прочие обстоятельства» были. В 1923 г. партия мобилизует группу комсомольцев: нужны «надежные фининспекторы и следователи». И райкому комсомола кажется, что студент Литинститута, толком даже не знающий, кто такой Шерлок Холмс, для этой работы вполне подходит. Льву предложен выбор: губ­фин­отдел или губернский суд. И Шейнин становится следователем. Во всяком случае, такова его версия, изложенная в «Записках следователя».

Для человека, собиравшегося посвятить жизнь литературе, Шейнин делает стремительную карьеру. Работает над детектором лжи в лаборатории А.Р. Лурии. С 1927 г. – следователь в Ленинградском областном суде. Как и обещал ему секретарь райкома: «Сюжеты, характеры, человеческие драмы – вот где литература!» В 1928 г. Шейнин публикует первый рассказ в журнале «Суд идет!». Потом – «Рассказы следователя», получившие огромную популярность. В 1931 г. Шейнин пишет даже учебник по криминалистике.

Параллельно он вступает в ВКП(б) и работает следователем по важнейшим делам Прокуратуры СССР, ведет дело по убийству Кирова и совместно с Вышинским составляет обвинительное заключение по этому делу. С 1935 г. – начальник следственного отдела Прокуратуры СССР, госсоветник юстиции 2 класса, член Особого совещания. В 1935 г. вместе с Вышинским подписывает приговор Каменеву, Зиновьеву и еще 17 их сторонникам.

В 1936 г., подобно многим «честным работникам режима», был арестован. Один из заключенных вспоминал: «Появился среди нас писатель Шейнин или Ляля Шейнин, как мы его звали. Он быстро исчез, увезенный на переследствие в Москву, а потом освобожденный. Говорили, что у него огромный блат».

В конце 30-х – начале 40-х Шейнин пишет пьесу и сценарий «Ошибка инженера Кочина», первую книгу трилогии «Военная тайна», сценарий к фильму «Поединок» и повесть «Лицом к лицу».

На Нюрнбергском процессе Л. Шейнин вместе с И. Гофманом помогает гособвинителю от СССР Р. Руденко.

В 1949 г. он (в соавторстве с братьями Тур) пишет сценарий к фильму «Встреча на Эльбе», за который получает Сталинскую премию.

В 1951 г. снова арестован – на основании показаний близкого друга, работника МГБ Маклярского. И начинается смутная история. К. Столяров (в книге «Палачи и жертвы») пишет: «...Маклярский подписал фантастический по содержанию протокол допроса, оговорив своего давнишнего приятеля, писателя Льва Романовича Шейнина, который … уже несколько месяцев содержался во Внутренней тюрьме на Лубянке как активный участник заговора еврейских буржуазных националистов. ...На допросах многоопытный Шейнин держался расчетливо, в мелочах кое-где уступал следователям, признавал, например, участие в антисоветских разговорчиках с товарищами по перу, приводил националистические высказывания братьев Тур и Крона, перечисляя евреев, препятствовавших дальнейшему неуклонному подъему советской литературы и искусства, называл прозаика Василия Гроссмана и драматургов Финна и Прута, но наличие заговора и, главное, свою в нем ведущую роль отрицал с неизменной решительностью… Судя по настойчивости, с которой разрабатывалась “группа Шейнина”, такой очередной процесс состоялся бы, не переменись обстановка со смертью Сталина...»

Никому не запрещено спасать свою жизнь, здоровье, свободу – но за счет других?.. Каждый выбирает сам, и выбор этот чаще всего совершается в одиночестве или в «одиночке». Эта история – одна из многих. Но все равно она вызывает сложные чувства. Тем более, есть и другой взгляд, где Шейнин, скорее, выступает жертвой обстоятельств и эпохи (А. Звя­гин­цев, Ю.Орлов, «Прокуроры двух эпох»). Есть и заслуживающая доверия версия Б. Ефимова: оказывается, Шейнин участвовал в «деле Михоэлса», и органы решили самым простым путем «убрать слишком дотошного следователя».

К. Столяров приводит воспоминания полковника МГБ Чернова, откуда можно предположить, что у Шейнина были «неофициальные дружеские контакты» с Руденко и Хрущевым. Есть легенда, что в 1953 г. Маклярский и Шейнин одновременно вышли из тюрьмы, сели в машину и… договорились вместе писать киносценарий. Так или иначе, но в 1957 г. вышел фильм «Ночной патруль», снятый по их сценарию.

Шейнин пишет сценарий к «Цепной реакции», «Игре без правил», заканчивает трилогию «Военная тайна». В 1960 г. пишет очерк «Сила и вера», направленный против диссидентов. В 1966 г. – премьера пьесы «Тяжкое обвинение».

«Записки следователя» переиздаются по сей день.

(sem40.ru,velizh.ru)

«Сыщик Гоцман»

Легенда и реальность: Д. Курлянд

и памятник Гоцману перед областным

управлением внутренних дел Одессы

О сериале «Ликвидация» написано много. И есть любопытные аспекты…

Во-первых, с точки зрения Л. Радзиховского, в этом сериале «еврей, чуть ли не впервые, предстал в совершенно неожиданном виде для нашего кино: брутального супермена. Для советского кинематографа традиционная роль еврея … – сутулый “ботаник”, скорее симпатичный, чем противный, но в целом вызывающий жалость, а не восхищение…

Советское и российское кино (в том числе руками сценаристов-режиссеров-актеров евреев) затвердило в массовом сознании миф об интеллигентно-чудаковатых или трусливо-хитроватых “аидах”... И в этом смысле демонстрация крутого еврея в исполнении Вл. Машкова – это брутальный шаг от “сутулого мифа” к здоровой реальности» (lechaim.ru).

Прототип Гоцмана – заместитель начальника одесского УГРО Давид Курлянд – в 1988 г. написал дневник, который хранится в Одесском музее милиции. Дневник – кладезь сюжетов для новых детективов: самые значимые дела, которые расследовал Курлянд с 1935 по 1963 гг. в Узбекистане, Харькове и Одессе. Но, как утверждает директор Музея истории ОВД Одесской области В. Давиденко, «никто из съемочной группы “Ликвидации” не интересовался воспоминаниями. Ни Машков, ни Урсуляк их не читали». А общие сходства сюжета с историями Курлянда – есть.

Д.М. Курлянд (1913-1990) был младшим из троих детей и вырос в детском доме: семья не смогла их прокормить. В УГРО пришел в 30 лет. В банды сам не внедрялся, но «с такими сотрудниками имел контакт, и это была одна из его методик в работе. Он готовил такие кадры».

С 1958 г. Д. Курлянд читал лекции в Одесской спецшколе милиции МВД СССР. Жил с женой и двумя детьми.

В 1963 г. был уволен в запас, однако ушел с обидой. Ветераны милиции, знавшие его, рассказывали: «Был человеком скромным, серьезным, культурным, непьющим и не позволял себе лишних эмоций… Жаль, что органы потеряли его. Однажды позвонил ему начальник управления городской милиции и спросил: “Вы знаете, что ограблен Сбербанк?” Курлянд еще не владел информацией, и тогда ему грубо заявили: “Зачем вы тогда там сидите?” После этого Курлянд положил заявление на стол. Он посчитал: раз к нему так относятся, зачем работать...» (Вл. Олейниченко). Однако в своем дневнике Курлянд не упоминает этот факт, видимо, не хотел ворошить неприятное прошлое (С. Павлова, jewish.ru).

Каневский и «Знатоки»

Первые четыре фильма теле­сериала «Следствие ведут Знатоки» вышли в 1971 г. и сразу обеспечили главным героям любовь зрителей и советской милиции.

«Я любил майора Томина – потому что его сделали из меня, – вспоминает Леонид Каневский. – Прототипа не было. У Знаменского был – следователь Борис Мудрый… Была такая установка: знакомиться с работой милиции конкретно. Мы ездили на допросы, на обыски, в зоны. Надо сказать, очень неприятно присутствовать на обысках... И, помню, следователь сел за стол: "Откуда ты начнешь?" – спросил он сыщика. Тот быстро осмотрел квартиру. "Оттуда", – и показал щелчком. "Какой хороший жест, – подумал я, – надо запомнить"». 20 лет зрители с неослабевающим интересом следили за очередными расследованиями.

В начале 90-х стали приходить в упадок театры и кино. В 1991 г. Каневский приехал в Израиль и вместе с Е. Арье основал театр «Гешер» («Мост»). Снимался в израильских фильмах.

«По чьей инициативе "Знатоки" вернулись на экран1 – неизвестно, – пишет О. Кашин в «Ретрорецензии», – но эта загадка меркнет рядом с другой… Сериал лишился финальной песни. Как вспоминал композитор Марк Минков, эту песню он сочинил за те несколько минут, которые занимала дорога от его дома на Арбате до ближайшего пивного ларька. Он напевал: “Это было много лет тому назад, шел еврей домой по улице Арбат”».

А. Горохов написал на эту мелодию знаменитое «Если кто-то кое-где у нас порой». «Эта кондовость, граничащая с пародийностью, вопреки всякой логике стала не только почти официальным гимном советской милиции, но и по-настоящему народным хитом…» В новом сериале ее заменили «более гладкой, но совсем не смешной (и при этом не менее кондовой) песней Д. Тухманова на стихи Р. Рождественского: “Наша заповедь и долг наш самый главный в жарких полднях и пронзительных ночах – чтоб сияли справедливостью державной милицейские погоны на плечах”. Хитом это изделие песенной индустрии не стало...»

Как говорят критики, Знаменский и Томин в новом сериале «стали более естественными. Раньше высшее начальство строго следило за тем, чтобы представители советской милиции не имели никаких изъянов. Героям сериала было практически отказано в личной жизни, они не могли принимать участия даже в небольших гулянках…».

Каневский и Мартынюк были награждены знаком «За содействие МВД России», поскольку фильм «демонстрирует образ интеллигентного сотрудника милиции, глубочайшего профессионала, который с уважением относится к людям и своим коллегам...».

О. Кашин менее оптимистичен: «В новой реальности преступный мир переходит к полному саморегулированию, троица умных сыщиков делается просто никому не нужной. Недаром в сиквеле выяснится, что Томин в начале 90-х на много лет уехал работать в Интерпол – в самом деле, не крышевать же ему бензоколонку в Москве, а других занятий для бесстрашного инспектора, очевидно, не было...». (Материалы peoples.ru, vz.ru, sem40.ru.)

Фрид, Дунский,

Дашкевич и Холмс

Знаменитый символ —

профиль Холмса с трубкой —

придумал Ю. Векслер

Творческий тандем, который называли «Фридунским», образовался еще в школьные годы. 14-летние подростки написали первый совместный сценарий – пародию на фильм «Дети капитана Гранта». В 1940-м они вместе поступили во ВГИК. Из-за сильной близорукости обоих не допустили в армию (даже внешне они были похожи). Но, окончив институт, друзья отправились на фронт добровольцами.

Защитить Родину не успели – по дороге были арестованы и осуждены на 10 лет лагерей «за дружбу с детьми врагов народа и участие в молодежной антисоветской группе».

После освобождения решили остаться в городке Инта Коми АССР. В Москву вернулись после реабилитации в 1956 г., имея на руках сценарий будущего фильма «Случай на шахте восемь», снятый В. Басовым два года спустя. Отсюда пошел отсчет творческой биографии длиной в 26 лет и 37 сценариев. Вспомним несколько названий: «Служили два товарища», «Старая, старая сказка», «Гори, гори, моя звезда», «Тень», «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», «Экипаж», «Овод», «Не бойся, я с тобой!», «Сказка странствий».

«Идеи и идеалы – вот на чем держится искусство Дунского и Фрида и чего не хватает большинству современных кинематографистов. Не хватает нынешнему кинематографу и самих Юлия Дунского, ушедшего из жизни в 1982 г., и Валерия Фрида, скончавшегося в 1998-м».

Редкое умение делать жанровое кино Дунский и Фрид продемонстрировали и в превосходной стилизации «Шерлок Холмс и доктор Ватсон» (1979), задавшей тон остальным фильмам «сериала».

Режиссер Игорь Масленников вспоминает как Дунский и Фрид принесли сценарий, который им не заказывали. Сценарий понравился ему точностью и иронией, с какими были выписаны взаимоотношения двух человек. Ватсон стал интересным и живым. Авторы вообще «наделили всех характерами: персонажи не тени, а живые люди». В том числе миссис Хадсон, которая у Конан Дойля действительно почти тень.

Во время съемок художник Белла Маневич тоже добивалась полного правдоподобия, и если, например, на внешней стороне чайной чашки не был выбит знак какой-нибудь фирмы, то чашку в кадр не брали. Даже газета Times была подлинной, изданной в 1880-х гг.

Большой удачей для картины стала семья художников Капланов. Белла, Исаак и их сын Марк специально изучали иллюстрации С. Паже к прижизненным изданиям Конан Дойля. Они создали замечательно точную атмосферу английского дома викторианской эпохи. (Любопытно, что после этого фильма Каплан уехал жить в Голландию, где стал главным национальным живописцем.) Виталий Соломин потом побывал в Лондоне и говорил, что в фильме все получилось даже более английским.

И та тональность, которую задал оператор Юрий Векслер, сохранилась до конца сериала. Во время болезни Юрия его заменяли два других оператора, но они сберегли атмосферу. Знаменитый «символ» – профиль Холмса с трубкой – придумал тоже Векслер.

Отдельная тема во всех смыслах – музыка Владимира Дашкевича. Режиссер настаивал, чтобы Дашкевич прослушал музыкальную заставку новостей культуры Би-би-си и попробовал нечто такое сочинить, потому что в ней – империя, джентльменство и ирония. «Бибисишная заставка звучала каждую пятницу вечером. И каждую субботу Масленников мне звонил и спрашивал, прослушал ли я эту мелодию.

Конечно же, за неделю я забывал ее прослушивать... И вот в очередной раз… я поднес к роялю телефон на длинном шнуре и сыграл первое, что пришло в голову. И неожиданно услышал: "Володя, возьмите карандаш и немедленно запишите"».

У отечественных музыковедов мелодия Дашкевича вызвала шок, двое даже поспорили: чья это на самом деле мелодия – Перселла или Бриттена?

2 марта 1980 г. двухсерийный «Шерлок Холмс и доктор Ватсон» вышел на телеэкраны – до и после программы «Время». Трансляция малобюджетного телефильма имела неожиданные последствия. Улицы опустели, страна будто на 3 часа эмигрировала из брежневского СССР в викторианскую Англию.

В 1982 г. фильм показало британское телевидение. Местная пресса назвала советскую экранизацию Конан Дойля лучшей в мире. (Материалы ruvideo.com, 221b.ru, ng.ru.)

Сидни Люмет

Режиссер Сидни Люмет впервые вышел на публику в четыре года: выступил на радио. Все-таки – сын актеров еврейского театра.

Особенности кинематографа Люмета – замкнутое пространство, городское окружение (29 из 40 его фильмов сняты на улицах Нью-Йорка), сложные нравственные конфликты, многозначный диалог. В 70-е Люмет ставит полицейский фильм «Серпико», криминальную драму «Жарким днем после обеда» (обе картины основаны на реальных фактах), «Убийство в Восточном экспрессе» Агаты Кристи. В 80-е – 90-е работает в жанре триллера («Смертельная ловушка», «На следующее утро») и судебной драмы («Вердикт»). Люмет четырежды выдвигался на премию «Оскар» как лучший режиссер (KinoX.ru).

Фильм «Чужая среди нас» («A stranger among us») Люмет снял в 1992 г. Коротко сюжет звучит так. В нью-йоркской общине хасидских евреев произошло поразительное событие – исчез молодой человек, Якоб Клаусман. Одновременно пропали алмазы на огромную сумму. Ни раввин, ни другие члены общины и не думали подозревать Якоба в краже, но им пришлось обратиться в полицию, и к работе приступил опытный офицер полиции из Бруклина. Вот только звали детектива – Эмили. Кроме задач расследования, этой женщине пришлось решать и другие серьезные вопросы. Например, как выполнить свое дело в совершенно непривычной среде – с неведомыми прежде обычаями, праздниками, песнями, манерой поведения... (year93.newmail.ru)

История эта вызывает неоднозначное отношение. Например, мне до сих пор любовная линия кажется несколько натянутой. С другой стороны, как же без этого в голливудском фильме?

Билли Уайлдер (Самуил Вильдер) – американский режиссер и сценарист, снял более 60 фильмов, получил 6 Оскаров и Приз памяти Ирвинга Дж. Тальберга («за высокое качество общего творческого вклада в киноискусстве»).

Он родился в 1906 г. на территории бывшей Австро-Венгрии. Поступил в Венский университет, чтобы стать юристом, но ушел работать в одну из ведущих венских газет. В 1920-е гг. начал писать сценарии для немых кинофильмов. По его сценариям были поставлены «Эмиль и детективы», «Человек, который искал своего убийцу». После прихода к власти нацистов эмигрировал во Францию, а затем – в США. Его мать, отчим и бабушка погибли в Освенциме.

Уайлдер приехал в Лос-Анджелес, не имея ни денег, ни знания английского. В 1938 г. начал работать со сценаристом Ч. Брэк­кет­том. Результатом плодотворного сотрудничества стал целый ряд блестящих сценариев и кассовых хитов американского кино конца 1930-х –

начала 1940-х годов.

В 1944 г. Уайлдер снял один из первых своих фильмов в жанре нуар2 – «Двойная страховка». Сценарий к нему он написал совместно с известным автором детективных романов Рэймондом Чандлером.

В 40-50-х гг. Уайлдер – один из самых востребованных режиссеров Голливуда. Среди его режиссерских успехов – «Потерянный уикенд» и «Бульвар Сансет». С середины 50-х основным жанром в его творчестве становится комедия, в том числе знаменитая «В джазе только девушки» (1959).

ПРОЗА ЖИЗНИ

Первые частные сыщики в России появились в начале 1990-х. Основная их деятельность сводилась к участию в «разборках». «Большинство тогдашних агентств вынуждены были прекратить свою деятельность. Выжили лишь те, кто сумел сделать себе имя и обзавестись солидной клиентурой» (odin-detective.uaprom.net).

Сейчас основные направления – внутрикорпоративные расследования, банковские дела, супружеские проблемы (с последними «солидные конторы предпочитают не связываться»). Одно из важнейших направлений работы сыщиков – поиск без вести пропавших. Еще «состоятельные родители иногда просят узнать, не попал ли их ребенок в дурную компанию, или просто заказывают негласное сопровождение своего отпрыска, чтобы быть уверенными, что с ним ничего не случится».

По данным эксперта, «объем рынка сыскных услуг за 2009 г. вырос почти в два раза. Во многом это происходит за счет нелегальных детективов, доля которых по разным данным составляет до 90% сыщиков – «без официального статуса работается гораздо легче». Лицензия «нужна только для того, чтобы иметь возможность официально, за вознаграждение оказывать соответствующие услуги. Особых прав она не дает. И даже оружия детективам не полагается – лишь спецсредства "для отражения нападения, непосредственно угрожающего жизни и здоровью". То есть дубинка, бронежилет и газовый баллончик…»

«Стандартных расценок не существует, как не существует стандартных заказов. Однако некоторые цифры есть. Так, ведение корпоративного расследования в среднем обойдется заказчику в 5-6 тыс. дол., поиск человека – 4-5 тыс. дол., а установление наблюдения за ребенком – от 500 дол.».

Типичный частный сыщик сегодня – это отставной сотрудник правоохранительных органов или спецслужб. В большей или меньшей степени он тоскует по тем оперативно-розыскным возможностям, которые были у него когда-то, и с большим или меньшим успехом борется с искусом применить их в своей частной практике» (А. Доценко, bizzon.info).

У детективного агентства «НЛС» (Борисполь, Украина) на фасаде – портрет Шерлока Холмса и надпись: «За солидное вознаграждение бывшие милиционеры готовы проследить за неверной женой, раскрыть кражу и даже помочь соблазнить человека, не отвечающего на любовь взаимностью». Владелец агентства, Д. Широкий, «убедился, что работа рядового милиционера – тяжелая, неблагодарная и мало оплачиваемая…» Ушел в бизнес, а затем с коллегой Ю. Адамовским открыл детективное агентство. Он убежден, что частные детективы необходимы для решения «деликатных личных проблем».

«У нас такие организации работают фактически на птичьих правах. Нам нужен четкий правовой закон о деятельности частных детективов… Сейчас в Украине запрещена не детективная деятельность, а некоторые ее элементы. Например, нарушение тайны переписки, телефонных разговоров, и другой корреспонденции... Также мы не можем пользоваться оружием. Но любой вопрос можно решить законным путем...

В кино герой гоняет на машине с пистолетом и ловит бандита всего полтора часа. В жизни можно просидеть двое суток под палящим солнцем в машине, когда нельзя даже пошевелиться, не говорю о том, чтобы открыть окно и покурить. Все гораздо сложнее и нуднее, хотя не без зацепок и интриг. Бывает, дух захватывает, и ты сутками не спишь – хочется работать и работать. Детектив – профессия, в которой нужно жить…» (Д. Комаров, izvestia.com.ua).

Частный детектив в Израиле – профессия достаточно распространенная и давно утратившая романтичный ореол. «Частные детективы – правая рука израильских адвокатов… Данные используются как непосредственно в судебном процессе, так и для предварительных переговоров с ответчиками».

Основные направления работы – различная «деловая информация» (например, слежка за компаньонами), экономические расследования, поиск поддельной продукции, заказы по проверке надежности охраны разных объектов, розыск скрывающихся ответчиков и – как и везде – «проблемы отцов и детей».

Супружеские измены, вопреки устоявшемуся мнению, – только небольшая часть работы. «Частный детектив здесь выступает как нейтральная сторона, которая представляет суду только факты…»

(из интервью детектива М. Гуревича журналу «Мир безопасности», agentlis.com)

—————————————————————

Детектор лжи

К созданию детектора лжи (сначала его называли полиграфом) причастны не только американцы. В 20-е гг. А.Р. Лурия и А.Н. Леонтьев провели в Московском институте психологии серию экспериментов и создали методику, которая позволяла зафиксировать возникновение эмоциональных состояний (что проявлялось в речи и движениях) даже в тех случаях, когда человек пытался это скрыть.

В 1927 г. при Московской губернской прокуратуре была создана лаборатория экспериментальной психологии, которую возглавил А. Лурия. Там проводились опыты с целью выяснить, действительно ли можно объективно обнаружить в психике преступника «следы аффекта». Экспериментальные данные (около 50 испытуемых, большинство – убийцы или подозреваемые в убийстве) подтвердили идею ученых.

В 30-е годы работы по применению детекторов лжи в СССР были объявлены лженаучным экспериментом и прекращены. Возобновились они лишь в 60-е, а в 70-х были свернуты вновь.

В начале Второй мировой войны Американское психологическое общество исследовало надежность проверок на полиграфе. Выводы были следующие: «…методы детекции лжи разработаны в достаточной мере, существуют необходимые технические средства и имеется в наличии определенное число хорошо подготовленных специалистов. Из перечисленных трех факторов наиболее важным является человеческий, так как именно от него зависит успех или неуспех усилий по детекции лжи. При наличии компетентного специалиста результаты проверок на полиграфе оказываются весьма полезными. Когда такие специалисты отсутствуют, применение метода и аппаратуры не должно осуществляться».

В дальнейшем детектор лжи стал «помощником» полиции и едва ли не обязательной деталью детективных фильмов.

1 «Следствие ведут знатоки. Десять лет спустя». Режиссер В. Хотиненко, 2002 г.

2 Нуар (фр. film noir – «черный фильм») – направление в американском кинематографе 1940-50-х гг. Единого определения нет. Ряд критиков отмечает, что фильмы-нуар – явление внежанровое, среди них можно найти не только детективы и криминальные драмы, но вестерны и комедии.

https://www.migdal.org.ua/times/105/19535/

О том, как и почему это получилось, мы спросили саратовского писателя и критика Романа Арбитмана, в середине 1990-х придумавшего писателя Льва Гурского и его главного героя – частного детектива-еврея Якова Штерна. Интересно, что «Лев Гурский» оказался не одноразовым проектом, подобно предыдущему изобретению Романа Арбитмана – профессору Рустаму Кацу, написавшему монографию о советской фантастической литературе и о якобы существовавшей «лунной программе». Книги, написанные в манере, которую сам Р. Арбитман определил как «ехидный детектив» (посетовав, что термин «иронический детектив» слишком затрепан), получили достаточно большую популярность, а по одной из них был снят один из первых отечественных сериалов «Досье детектива Дубровского» (правда, главного героя в сериале продюсеры НТВ на всякий случай «русифицировали»). Единственное, что, по словам Романа Арбитмана, мешало еще большему успеху книг Льва Гурского, – это неторопливость издательств, издававших детективы Гурского (которые, по выражению Арбитмана, «являются товаром скоропортящимся») настолько медленно, что предлагаемые в них политические комбинации за это время успевали осуществиться, и вместо славы автора-провидца оставалось презрительное: «Учел последние изменения!»

В конце мая 2007 года в Москве прошла презентация книги «А вы не проект?», в которой были собраны многочисленные рецензии на «заокеанского писаку» (поскольку, согласно своей «легенде», Гурский был эмигрантом из СССР, обосновавшимся в США), почти в каждой второй из которых обязательно упоминалось о том, что писатель сделал своим главным героем еврея, а также рецензии и рассказы самого Гурского.

Вот наш разговор с «проектантом», состоявшийся на презентации. Ведь куда интереснее увидеть «проект» изнутри, чем попасться в ловушку, глядя на автора со стороны.

– Существует ли какая-то традиция изображения евреев в русской детективной литературе?

– Если говорить о русской дореволюционной детективной литературе, то здесь мы, прежде всего, видим популярного литератора Всеволода Крестовского. У него евреи присутствуют как революционеры и представители так называемых «темных сил». Подобный ксенофобский подход, впрочем, был типичен для тогдашней бульварной литературы. Можно вспомнить также фигуру Лямшина из «Идиота» Достоевского.

В детективах, выпускавшихся в 1920-х годах и повествовавших о деяниях «красных пинкертонов», всякие намеки на национальность отсутствовали; их заменял классовый признак. Но уже в поздние сталинские годы, во времена борьбы с «вредителями» и «безродными космополитами», в детективах начинают мелькать отрицательные персонажи с еврейскими фамилиями.

Когда в 1960-х годах стали появляться многочисленные произведения советских детективщиков, так и там еврей – положительный герой, если и появлялся, то, максимум, в роли судмедэксперта, причем его «еврейскость» не акцентировалась, и читателю приходилось догадываться о национальности эксперта самостоятельно. Фактически, понятие «еврей-сыщик» было таким же оксюмороном, как «еврей-дворник».

– Но может быть, это объяснялось тем, что у подобного героя не было прототипа?

– Отнюдь нет, прототипов-то как раз было достаточно. Сыщиками в свое время были старший из братьев Вайнеров Аркадий, Леонид Словин и так далее – причем именно сыщиками, а не сотрудниками НКВД, занимавшимися фабрикацией дел.

В общем, впервые еврей-сыщик появляется в антисоветской литературе. Я имею в виду романы Эдуарда Тополя и Фридриха Незнанского «Красная площадь», «Журналист для Брежнева». В постсоветской же литературе первенство в продвижении образа детектива-еврея принадлежит, без сомнения, Льву Гурскому, решившему нарушить это негласное табу и вывести данный персонаж в качестве действующего лица. При этом достигалось сразу несколько целей – появлялась возможность соединить еврейский юмор и еврейскую сметливость с ответственностью и деловитостью, создать такого еврейского Робин Гуда. Но, несмотря на то что Штерн стал героем трех книг, последователей у него не появилось и прорыва не случилось. Видимо, существует некий стереотип, засевший в головах не только у редакторов, но и у самих авторов. Даже мне самому, когда я писал первый роман, пришлось преодолевать подобный стереотип о невозможности существования еврея-сыщика.

Впрочем, Якову Штерну не так долго осталось быть в одиночестве. Через несколько месяцев из печати выйдет роман «Есть, господин Президент!», главной героиней которого станет «женская ипостась» Романа Штерна – Яна Штерн.

https://lechaim.ru/ARHIV/184/charniy.htm

***

Вопрос, вынесенный в заголовок статьи Семена Чарного в августовском номере журнала «Лехаим», на мой взгляд, нуждается в уточнении. Очевидно, речь идет именно о «советском детективе»; тогда всё в прошедшем времени: не «Может ли?», а «Мог ли?» Ответ однозначный: «Еврей не мог быть героем советского детектива!»

Начиная с последних лет жизни Сталина евреи составляли в милиции весьма незначительный процент. Кое-где еще оставались на службе бывшие фронтовики, которых за их прошлые заслуги «тянули» до пенсии, но новых сотрудников-евреев не принимали вовсе. Помню, как шло распределение студентов, заканчивавших Московский юридический институт в 1952 году. Распределение на работу началось уже за несколько месяцев до сдачи государственных экзаменов. Студентов-неевреев вызывали с лекций и семинаров в спецчасть института и предлагали варианты будущего трудоустройства. По завершении бесед брали подписку – «не разглашать содержание состоявшегося разговора». Но «шила в мешке не утаишь». Все равно все знали – кому что предложили, кто согласился и кто нет. Келейное распределение не распространялось на евреев и на тех студентов, в чьих биографиях имелись компрометирующие данные (судимость родителей или ближайших родственников, проживание на временно оккупированной территории и т. д.).

Официальное распределение вновь испеченных юристов происходило уже публично, с большой помпой, на заседании Государственной комиссии, где присутствовали весьма заметные фигуры – ответственные представители заинтересованных ведомств: Генеральной прокуратуры, Министерства юстиции, Министерства внутренних дел и КГБ СССР. Процедура согласования и вручения направлений на работу абсолютному большинству студентов занимала у Комиссии всего несколько минут. Иначе обстояло с выпускниками-евреями. Приходилось соблюдать принятые правила игры. «Где бы вы хотели работать? Кем?» – приглашал улыбчивый председатель комиссии, при том, что было заранее известно: евреям не светит ничего, кроме провинциальной адвокатуры и нотариата. Осведомлены были об этом и сами студенты-евреи. Чтобы не уезжать из Москвы, многие из них заблаговременно обзавелись запросами о направлении их на работу юрисконсультами. Запросы эти – по большей части «липовые» – Комиссия охотно удовлетворяла, и их обладатели искали себе работу сами.

Никаких связей у меня не было. Я всерьез готовился стать следователем, конспектировал французского криминалиста Эдмонда Локара, его «руководство по криминалистике». Мне был двадцать один год, моя мать, химик, работала мастером на карандашной фабрике, мой отец – рижанин, в прошлом инструктор ЦК ВЛКСМ, к тому времени был уже расстрелян, чего не знал не только я, но, как оказалось потом, и «компетентные органы», принявшие меня через пять лет в милицию. На Государственной комиссии я просил направить меня на работу в милицию или в прокуратуру. Ответом было: «К сожалению, в Москве нет мест…» – «Мне не обязательно в Москве, я готов ехать куда угодно…» – «В данный момент мы не можем ничего вам предложить…» – «Во всем Союзе нет ни одного вакантного места?! И после меня, когда я выйду отсюда, никто не получит назначения?!» Короткая пауза. «Приходите пятнадцатого…»

Я вышел. После меня в кабинет заходили мои однокурсники и однокурсницы и выходили оперуполномоченными, следователями прокуратуры, милиции, КГБ. Я не уходил, стоял в коридоре. До сих при воспоминании о том дне, ко мне возвращается чувство позора и бессилия, которое я тогда испытал, и вместе злость на тех, кто не понес никакого наказания за наше унижение.

Пятнадцатого числа в коридоре у того же кабинета было не так шумно. Высоких представителей ведомств уже не было. Спектакль закончился. Перед урезанным составом комиссии в этот день должны были предстать только евреи и те, у кого по каким-то причинам возникли проблемы с анкетой. Таких было немного. Пока ждали вызова, шло узнавание: «И ты тоже?! С такой-то фамилией! Вот уж никогда не подумал бы!»

В итоге никто из студентов-евреев моего выпуска в следственные органы не попал. Мои товарищи по группе понимали, что происшедшее несправедливо, но вслух никто мне не посочувствовал. Осуждать систему было небезопасно. В отношениях между мной и ими надолго произошла трещина. Я подписал согласие работать адвокатом и уехал в райцентр Костромской области город Шарью. На выпускной вечер не пришел…

В милицию меня приняли только в период хрущевской «оттепели», когда двери правоохранительных органов для евреев ненадолго открылись прежде, чем снова захлопнуться. В Костроме начальником городской милиции стал подполковник Марк Зильберман, фамилия одного из его коллег в Нижнем Новгороде, как мне говорили, была Зак, в Вологде работал подполковник Бланк…

Меня назначили следователем 1-го отделения милиции Костромы, а вскоре перевели оперативным уполномоченным отдела уголовного розыска в Управление внутренних дел области.

О том периоде своей жизни я написал в одной из своих повестей. «Мне было двадцать шесть лет. Я всеми правдами и неправдами стремился в уголовный розыск. Моя мечта сбылась. В Костроме у меня не было ни близких, ни девушки. Только уголовка... Я жил в милицейском общежитии, чтобы постоянно быть под рукой. Без меня не обходилась ни одна большая операция».

Через три года работы в таком ритме меня назначили начальником уголовного розыска Костромы. Это был пик моей милицейской карьеры. Вернувшись в столицу после десятилетнего отсутствия, я вновь начал с оперативного уполномоченного уголовного розыска, на этот раз в транспортной милиции – на Павелецком вокзале. К этому времени я был уже автором книги, получившей высшую премию Конкурса МВД и СП РСФСР за лучшее произведение о советской милиции, и полагал, что долго на вокзале не задержусь. Это оказалось ошибкой. Меня никуда не пропускали. Я проработал в уголовном розыске на вокзале двадцать лет и прослыл «местной достопримечательностью»: автор нескольких книг о милиции, единственный в Москве милиционер – член Союза писателей СССР, лауреат премии имени разведчика Н.И. Кузнецова. Ко мне на работу приезжали коллеги по Приключенческой комиссии – известные писатели: Аркадий и Георгий Вайнеры, Виктор Смирнов, Павел Шестаков, Эдуард Хруцкий, Анатолий Безуглов, бывший в то время ведущим популярной передачи «Человек и закон»…

Тем не менее тот факт, что евреи-сыщики не стали героями милицейских детективов советского времени вовсе не связан с малочисленностью евреев – сотрудников уголовного розыска. Подлинная причина крылась в национальной политике Советского государства, в соответствующих руководящих указаниях ЦК КПСС по национальному вопросу.

В описываемое время еврейские имена, да и само слово «еврей», почти напрочь исчезли со страниц периодических изданий и даже на памятниках, возводимых в местах захоронений жертв фашистской агрессии, официальная власть стремилась не выпячивать национальность большинства погибших. В литературе носить фамилии сомнительного звучания разрешалось разве только откровенно отрицательным персонажам литературных произведений. Курьезно, но к слову «еврейка», как помнится, чаще всего было два прилагательных – «больная» и «старая». Легко можно представить: если так обстояло дело в литературе в целом, с каким рвением соблюдались эти написанные где-то правила в произведениях о милиции, в так называемых детективах.

Надзор за произведениями о милиции, кроме обычной цензуры, дававшей разрешение на публикацию, осуществлял еще один дополнительный орган – пресс-центр МВД СССР, строго следивший за тем, чтобы образ советского милиционера не имел изъянов. О настроениях некоторых его сотрудников-цензоров можно судить по тому, что весьма заметную роль в нем играл Эдуард Хлысталов, широко известный ныне своими «исследованиями» о гибели Сергея Есенина от рук ненавистников-евреев.

Положение изменилось к лучшему в конце президентства Михаила Горбачева, но окончательно цензура исчезла только в демократической России. Возвращаясь к заголовку статьи, можно сказать, что именно после этого еврей мог стать и действительно стал героем ряда известных детективных произведений.

Наиболее известен как еврей-детектив, несомненно, сыщик Яков Штерн (1995), герой вызвавших шумный успех детективных произведений литературного критика Романа Арбитмана, выпущенных им в свет от имени некоего писателя Льва Гурского – эмигранта из СССР, якобы обосновавшегося в США. По произведениям Льва Гурского снят не менее популярный отечественный телесериал «Досье детектива Дубровского». При этом стоит заметить, правда, что и в нем продюсеры НТВ по «доброй советской традиции» на всякий случай «русифицировали» имя сыщика.

Должен, однако, сказать, что особую разницу в менталитете советских сыщиков уголовного розыска – евреев и их коллег-неевреев обнаружить было трудно, также как и присутствие особого «еврейского юмора и еврейской сметливости», о которых упомянул автор журнала «Лехаим». И дело не в существовании «некоего стереотипа, засевшего в головах не только у редакторов, но и у самих авторов». Проявлений антисемитизма со стороны сотрудников моего уровня я не помню. Был общий «оперской» стиль: уверенность в своей правоте, ощущение востребованности, корпоративность. В розыске напрочь отсутствовал страх.

Среди литературных предтеч сыщика Якова Штерна следовало бы назвать Шамраева – персонаж романа Эдуарда Тополя «Журналист для Брежнева» (1981), но произведение было опубликовано впервые не в России, а в США, и это сильно меняет дело, а также героя моих книг «Бронированные жилеты» (1991), «Когда в нас стреляют» (1993) и нескольких других – начальника уголовного розыска Игумнова.

Позволю себе привести два отрывка, посвященных этому герою, после чтения которых национальная принадлежность персонажа уже не вызывала у читателя никаких сомнений.

После эпизода с ссорой между Игумновым и сотрудниками КГБ из-за первенства в задержании вооруженного боевика старший группы КГБ бросает начальнику розыска разоблачительный упрек:

«Никакой ты не Игумнов. Носишь фамилию матери».

И чуть ниже после разговора с пожилым потерпевшим, у которого пропала дочь, следует такой вот текст:

«Своего старика Игумнов не помнил, отец ушел от матери, когда сын не ходил еще в школу. Судьба жестоко покарала отца за его поступок: несколько месяцев спустя он попал под поезд. Один – в полном сознании – он скончался в больнице.

Но обоих дедов своих и бабок Игумнов помнил.

Русый светлоглазый дед его по отцу принадлежал к породе украинского еврейства. Он работал на сахарном заводе в Смеле. Ходил в сапогах, в старом хлопчатобумажном костюме, в галстуке. Галстук был один: сколько помнил Игумнов, дед никогда с ним не расставался.

– Вус эр лейнт? Казкес? – спрашивал дед, замечая внука за книгой. Дома с бабкой они чаще всего разговаривали на идиш, некоторые фразы Игумнов быстро научился понимать. Эту надо было перевести так: “Что он там читает? Сказки?” – Дед говорил пренебрежительно – “казкес?”, выражая высшую степень презрения к литературе, от которой нельзя ожидать толку».

Надо сказать, что в новой России Б. Ельцина и позднее В. Путина герой с такой биографией не вызвал аллергии ни у издателей, ни в МВД РФ. Роман «Бронированные жилеты» был полностью перепечатан ежемесячным журналом Министерства внутренних дел «Преступление и наказание» (1992) и даже отмечен премией Совета ветеранов МВД РФ. Общий тираж книг, посвященных упомянутому персонажу, составил сегодня порядка полутора миллионов экземпляров.

Из милиции герой «Бронированных жилетов», как это часто бывает в жизни, плавно перекочевал в частные детективы и стал представителем Сыскной ассоциации в Израиле. Этому второму этапу деятельности героя также посвящено несколько произведений, в том числе только что вышедший в издательстве «АСТ» роман «Агентство “Лайнс”», населенный «сыщиками, бандитами, полицейскими, их женами и любовницами», где Игумнов оказывается в центре криминальной разборки в Иерусалиме.

В своем интервью «Лехаиму» уже цитированный мною выше Роман Арбитман высказал предположение о том, что покойный Аркадий Вайнер или я могли бы стать прототипами героев милицейских детективов.

Как мне кажется, так оно и случилось. Именно Аркадий Вайнер и был прототипом героя популярнейших произведений обоих братьев – инспектора Стаса Тихонова. Кроме того, многие черты, присущие Аркадию сохранены и в образе Жеглова, блестяще сыгранного Владимиром Высоцким. Что касается меня, то я уже высказывал предположение о том, что являюсь прототипом главного героя романа одного из крупнейших российских писателей Виктора Астафьева – «Печальный детектив». Тому свидетельство характерные совпадения наших биографий. Герой «Печального детектива» работал заместителем начальника уголовного розыска, как и я, на железке – в милиции на железнодорожном вокзале. Курировал автоматические камеры хранения самообслуживания. (Металлических этих ящиков на станциях сейчас уже нет по причине их чрезвычайной уязвимости: жулики, террористы...) На Павелецком вокзале в Москве я отвечал именно за раскрытие краж из автоматических камер хранения. Это была моя специализация, и я посвятил этим электронным роботам повесть «Астраханский вокзал», изданную 700-тысячным тиражом, в том числе и издательством «Молодая гвардия», книга вполне могла попасть на глаза Виктору Астафьеву. Главное же: его герой – заместитель начальника вокзального розыска, как и я, писал детективы. Другого вокзального мента, автора детективов, я не знаю. И наконец, мы с героем «Печального детектива» носим одно имя, и наши фамилии звучат похоже: Леонид Сошин – Леонид Словин…

https://lechaim.ru/ARHIV/186/slovin.htm

***

лейтенант Лев Маркович Хинский (Г. Адамов "Изгнание владыки").

М. Кагарлицкий. Исчезновение Давида Бляхмана (из цикла «Еврейский Шерлок Холмс») газета «Эйникайт» Киев. март, апрель 2013. с. 3

А. Рыбалка. Пять минут румынской сигуранцы (хасидский детектив). журнал «Жизнь» №557 Иерусалим,Нью-Йорк770, Cидней, Челябинск. с. 25-29:

«Жизнь» №558 Иерусалим, Нью-Йорк770, Сидней, Челябинск: с.28-31.

А. Рыбалка. Третье ухо Амана (хасидский детектив). журнал «Жизнь» Иерусалим,Нью-Йорк770, Cидней, Челябинск. №555. с.28-29; №556, с.24-26.

Д. Клугер. Потерянный рай шпионского романа. газета «Вести» Иерусалим. 07.12.06 Приложение «Окна» с. 30-32

С. Чарный. Может ли еврей быть героем детектива? журнал ЛЕХАИМ АВГУСТ 2007 № 8(184) http://lechaim.ru/ARHIV/184/charniy.htm

Л. Словин. «Может ли еврей быть героем детектива?» журнал «Лехаим» Москва. октябрь. 2007. с. 58-61 http://lechaim.ru/ARHIV/186/slovin.htm

***

Леонид Словин

Слово «еврей» в годы оные почти исчезло со страниц периодических изданий, даже на памятниках, возводимых в местах массовых захоронений жертв фашизма, власть требовала камуфлировать национальность большинства погибших. Носить фамилии сомнительного звучания разрешалось откровенно отрицательным персонажам литературных произведений. Помню, как бывший редактор издательства «Молодая гвардия» милейший Александр Строев, ныне покойный, редактируя мою повесть, обратил внимание на фамилию главного героя – Намлегин. На­ученный горьким опытом, он прочитал ее с конца. «Нигелман»! В появившейся книге герой носил новую фамилию – Налегин.

Если так обстояло дело в литературе, легко представить, с каким рвением соблюдались эти правила в произведениях о милиции, в так называемых детективах. Здесь, кроме обычной цензуры, надзор за изданиями осуществлял еще один дополнительный орган – пресс-центр МВД СССР, строго следивший за тем, чтобы образ советского милиционера не имел изъянов.

В свете изложенного при отсутствии еврейской темы в детективных произведениях любопытным парадоксом является бросающееся в глаза непропорционально большое число писателей-евреев, работавших в жанре детектива и полицейского романа. Лев Шейнин, Аркадий Адамов, Аркадий Ваксберг, Аркадий и Георгий Вайнеры, Юлиан Семенов, Юрий Кларов, Лариса Исарова, Израиль Меттер, Захар Абрамов, Минель Левин, Леонид Словин… Все, как говорили в то время, невыездные… Чем был вызван подобный перекос в «национальной по форме и социалистической по содержанию»? Какова его причина? Любопытное объяснение этому может быть дано в свете известного рассказа Зеэва Жаботинского «Три сына». Вынужденные, спасаясь от голода, бежать в Египет, братья библейского Йосефа, проданного ими когда-то в рабство и успевшего ко времени, о котором ведется повествование, стать видным чиновником в иерархии фараона, получают от него мудрый совет. Когда, мол, спросят их египтяне, кто они и чем будут заниматься в Египте, «скажите, что вы скотоводы». И прибавил фразу, в которой, по мнению Жаботинского, скрыта главная мудрость: «Ибо мерзость для египтян всякий пастух». Смысл понятен. Власти ничего не имеют против «гастарбайтеров». Жаботинский, как известно, распространял этот свой взгляд и на другие этапы еврейской истории, и, в частности, на другие занятия евреев в Средние века: торговлю, собирание налогов, меновую службу. Короче, все, что вначале казалось коренным жителям Европы по каким-либо причинам «позорным» или не было освоено электоратом, становилось точкой приложения инициативы евреев.

Еще в 1935 году известный советский литературовед С. Динамов писал: «Детективный жанр по своему наполнению буржуазен целиком и полностью…» Партийное советское литературоведение объявило об отсутствии в СССР почвы для детектива как жанра «чисто буржуазного» в основе своей!

Неудивительно, что литературные чиновники и держащие нос по ветру доброхоты от Союза писателей СССР объявили беспрецедентную войну жанру. Детектив публично обличали как «литературу для толстосумов», «жанр, чуждый отечественному менталитету», «не имеющий будущего, поскольку преступления в социалистическом обществе должны неминуемо исчезнуть в обозримом будущем...».

В 1980-х годах, когда в СССР выходило в течение года примерно двадцать – двадцать пять книг детективного жанра, считая и журнальные публикации, в газетах можно было найти гневные строки о «серых потоках детектива, захлестнувших книжные прилавки».

Ради объективности следует признать, что были допущены к пирогу и другие писатели, вспоминаются Евгений Долматовский, Арон Вергелис, Цезарь Солодарь и еще несколько, зарекомендовавшие себя как наиболее преданные советской власти. Правда, на этом поле соискателей благ поджидала жестокая конкуренция.

С распадом СССР среди прочего резко изменился и взгляд на детективную литературу. Уже в 1998 году журнал «Книжный бизнес» зафиксировал жанровые предпочтения покупателей книг – лидеров продаж в «Олимпийском» – следующим образом: среди изданий в твердом переплете лидируют детективные и приключенческие издания – 39% всех проданных книг. Детективный жанр превратился в наиболее массовый и читаемый, имеющий наибольший спрос у читателей и приносящий издателям огромные прибыли. Как грибы после дождя появились издательства, печатавшие детективные произведения отечественных авторов. Детективы начали издаваться тиражами в несколько сотен тысяч экземпляров и повсеместно становились лидерами продаж. Множились телевизионные сериалы, снятые по мотивам наиболее известных детективных произведений.

Одновременно, словно по мановению волшебной палочки, немедленно исчезла «монополия» на криминальный жанр писателей-евреев. Очень скоро представители титульной нации отвоевали свои позиции, исправили существующий перекос и всё расставили по своим местам. Вспомним классика еврейской литературы: «Очевидно, египтяне сами за это время привыкли к скотоводству. Сначала стеснялись и гнушались, а потом научились у евреев же, начали делать на первых порах робкие, единичные попытки, а потом приободрились, во­шли во вкус занятия – и в один прекрасный день вдруг нашли, что теперь евреев слишком много и можно бы уже и без них смело обойтись…»

Еврейских фамилий среди авторов российских детективов сегодня не более, чем пальцев на руке. И почти сразу появились литературные герои детектива – евреи… Начальник уголовного розыска Игумнов («Бронированные жилеты», «Когда в нас стреляют» Леонида Словина), Яков Штерн писателя Льва Гурского (популярный телевариант «Досье детектива Дубровского» Романа Арбитмана), Шамраев – персонаж романа Эдуарда Тополя «Журналист для Брежнева». И все стало на свое место.

Сравнение темных жителей Древнего Египта эпохи фараонов с представителями передовой супердержавы XX столетия на первый взгляд неправомерно. Однако легко заметить, что в данном случае исследуется всего лишь одна и та же не изменяющаяся с веками постоянная координата человеческого характера – его стремление во все века наилучшим и безопас­нейшим образом добывать себе средства к существованию и соответствовать образу, общепринятому среди современников.

https://lechaim.ru/ARHIV/223/slovin.htm

Есть такие писатели, про которых знать биографию совершенно необязательно. Какая нам разница, сколько любовниц было у Жюля Верна и был ли он кутилой? А вот про Дюма это знать интересно, это помогает понять, сколь много от себя он внес в Портоса. Пушкина мы, слава богу, начинаем любить в раннем детстве, до получения информаций про всяких Керн в стогу и раненений в бедро. Мне даже кажется, что разочарованиие взрослеющего человека в Пушкине идет параллельно с получением информации о его печальной биографии.

А вот Леонид Словин -- из тех, знание биографии которого, наоборот, читателя обогащает.

Фото: Л. Словин в последние годы

И еще она помогает почувствовать историю России 2-й половины ХХ века, ее завихрения и неожиданности.

Словин был еврей, он родился на Украине в 1930 году, и отца его расстреляли как латвийского шпиона, когда мальчику было восемь лет.

Он сумел поступить в московский юридический институт, но с такой анкетой -- пятой графой и репрессированным отцом, карьера ему не светила.

По распределению выпускника Словина загнали аж в Костромскую область, в городок Шарья (сегодня население 24 тыс. человек; в 1952 году -- и того меньше, глухой угол).

Ему очень хотелось служить милиционером и насаждать справедливость, но в органы его не брали из-за папы-шпиона. Четыре года он отработал в этой заштатной Шарье адвокатом, в том смысле, как это можно было делать в СССР в пятидесятые годы.

Город Шарья в 1950-е. Фото kostromka.ru

Энергии у молодого Словина было вдоволь, и наконец, его приняли в местную милицию. Люди удивлялись, что это пошел на такое понижение, на казенные деньги -- с должности адвоката-то. Сначала Словин был следователем (благодаря диплому юрфака), но и это ему было не по душе, и он скатился еще ниже -- перешел в оперативники-розыскники.

В Шарье человек с таким интеллектом, эрудицией и шилом в заднице воистину стал звездой. Сначала его назначили заниматься расследованием краж скота, этим традиционно промышляют цыгане. Решил выучить их язык, учебника не было, в итоге чуть ли не из Ленинки ему прислали фотокопии дореволюционного самоучителя. Местных скотокрадов он запугивал подцепленными из самоучителя фразочками. Но наука не очень пригодилась: перспективного экс-адвоката перекинули на более сложные преступления.

Потом его забрала Кострома, и Словин стал опером уже в столице района. Там его не притесняли по пятой графе: как он рассказывал в интервью потом, местный начальник сам был Зильберман. В Костроме дела шли очень хорошо, рвение и наблюдательность очень помогали, и он достиг пика своей карьеры -- в начале 1960-х стал начальником УГРО Костромы. Покойного отца к этому времени очень кстати реабилитировали.

Город Кострома в 1960-е

Примерно в 1960-м году в Костроме у Словина зарезали коллегу. Он его не очень любил, пикировался с ним частенько. Но все равно неприятно.

Убийцу нашли.

А потом их коллега и старший офицер П. Коляда написал (и главное, опубликовал!) об этом расследовании детектив, назвав его «Неизвестное такси».

Книга была написана в формате "с блэкджеком и шлюхами", с погонями, стрельбой по-македонски с обеих рук и всякое такое.

И в Словине, который был непосредственным участником событий, взыграло ретивое.

Он написал собственную книгу про то же преступление. Она называлась "Такая работа".

Сегодня она читается с трудом, очень наивная и простецовая книжка. Не рекомендую (только для атмосферы).

Но главное в ней Словин отразил -- коллегу убил гопник, за просто так, а милицейская работа -- это просто такая работа и банальная рутина.

Но внезапно выстрелило: роман наградило МВД как лучшую работу о милиции, да плюс и Союз писателей тоже наградил. Словин нашел свое хобби, потом оказалось -- второе призвание, свою отдушину.

Это был 1965 год.

К этому времени Словин уже покинул Кострому. Мама-москвичка попросила его перевестись.

И он перевелся -- с понижением, в транспортную милицию Павелецкого вокзала, где и остался работать еще лет на двадцать. (Не знаю, была ли к этому времени у него уже жена и дети).

Этот перевод -- именно в милицию транспортную, железнодорожную, очевидно, был случайностью, однако для творческого наследия Леонида Словина оказался ключевым. Его дальнейшему детективному наследию он придал особенную специфику, эксклюзивную тематику. Да и знание цыганских фраз и тут пригодилось: он описывает колоритные эпизоды, как пугал этим табор, уже не деревенский, а вокзальный.

Но поначалу Словин должен был выплеснуть свой провинциальный опыт. Его вторая книга «Задержать на рассвете» -- это 1969 год. К этому времени он на Павелецком вокзале уже несколько лет, но пока еще он пишет про Кострому.

Вторая книга получше, но не сильно: стилистика, язык, идеология, мораль -- в ней все также наивны, хотя интрига и персонажи уже гораздо более продуманы и даже увлекают.

Глаз цепляет главное -- Словин, как рассказчик, при этом имеет очень сильно выраженную авторскую позицию, отношение к уголовникам, которое не будет меняться у него в следующие десятилетия вообще никак. Это заметно отличает его от советских интеллигентов -- авторов детективов не из опыта, а из головы. Леонид Словин, как милиционер с огромным багажом настоящих дел, не испытывает к ворам вообще никакой симпатии, никакой жалости, никакого сочувствия, не верит им ни капли и считает их вообще за иную породу человекообразных.

Варлам Шаламов бы одобрил, совершенно точно.

В конце 1960-х, когда Словин уже пообжился в Москве, и, наверно, не так горит на работе, как в Костроме, литературные произведения у него начинают появляться гораздо чаще. Это рассказы и недлинные повести.

И вот возникает его коронный персонаж, милиционер Денисов, сотрудник вымышленного Астраханского вокзала (на самом деле Павелецкого).

Сам Словин говорил, что Денисов списан с одного его супернаблюдательного коллеги, но, читая сочинения писателя, мы понимаем, что он не менее наблюдателен, и тут, конечно, большая доля альтер эго (как это всегда бывает в любимых авторами персонажах).

Кадр из фильма "Дополнтельный прибывает на второй путь"

Сочинений о Денисове у Словина много, и, продолжая их читать, этому факту очень радуешься. Словин обладает удивительным для авторов детективов качеством. Во-первых, ему крайне сложно придумывать факты и ситуации из головы, и поэтому он в своих текстах описывает реальные вокзальные преступления.

И это действительно круто.

Запой по чтению Словина случился у меня во время месячишки на даче, и когда я, проглотив этот цикл про Денисова, оказалась после этого на железнодорожном вокзале -- то на все функционирование этого крайне сложного человеческого механизма я смотрела теперь совершенно по-новому.

Помню, так в середине нулевых, когда только вышло первое "Метро" Глуховского, было стрёмно заходить на станцию Ботанический сад и ездить по той самой ветке. Но то ощущение достаточно быстро прошло, потому что ты понимаешь -- фантастика же. А Словин описывает таким мощным фоном совершенно повседневную работу транспортной милиции, а заодно и работу других сотрудников РЖД самой разной специализации, что это резко врезается в память, тем более, что с 1960-70-х не сильно много и изменилось-то.

(Если не считать отношения к пассажирам, конечно, которых стало больше, и посему они сильнее достают персонал).

Илл. к книге "Транспортный вариант".

Словин описывает реальные вокзальные преступления, свою повседневность, рутинную работу: кражу чемоданов, подбор кода к ячейкам камер хранения, женщину, которая то ли перебегала пути перед электричкой, то ли ее толкнули, брачного афериста, гастролирующего по вокзальным ресторанам, картежников-катал, работающих в купе дальнего следования, таксистов-грабителей, мелкие мошенничества в почтовом вагоне. И прочее, что для нас, на самом деле, экзотика, связанная с достаточно редкими путешествиями.

Даниэль Клугер в отличной теоретической книге "Баскервильская мистерия", посвященной тому, как сделаны великие детективы, формулирует, что обязательно нужен труп, убийство, потому что без него сакральный акт погружения в мир детектива остается неосуществленным. Формулирует очень хорошо -- веришь, что пролитие крови действительно необходимо. Однако, прочитав подряд много Словина, понимаешь, что Клугер ошибается: детективщикам необходим обычно труп, убийство, просто потому, что они -- интеллигенты, теоретики, придумывающие преступления из головы, и поэтому им и нужен стимул пострашнее, преступление пожутче.

Словин же, оттоптавший "на земле" немало, способен и из кражи из камер хранения очень нехилый саспенс раздуть!

Во-вторых, у него все в порядке со структурой и интригой. Несмотря на то, что он постоянно использует реальные случаи в своих произведениях -- это заметно в том, что у него некоторые детали и шаблоны ситуаций повторяются в разных книгах. При этом, в отличие, скажем, от Хмелевской, которой для вдохновения тоже нужны были реальные факты и люди, и она их, одних и тех же, как кошка дохлую мышь, таскала из романа в роман, Словин жонглирует ими очень спокойно. Загадки -- загадочны, ничего не понятно, напряжение есть, но в конце все логические линии очень неожиданно и красиво закругляются.

Персонажи, опять таки, выписаны подробно и увлекательно, его книги -- это прекрасное бытописание советской эпохи.

Контраст между двумя первыми романами и последующими книжками огромен -- он явно очень много читал, много думал и многому научился. Так что серию из полутора десятков повестей и рассказов про Денисова я смело рекомендую всем любителям спокойной классики.

Тем временем жизнь продолжала идти. Словин продолжал служить в транспортной милиции. Писательство приносило ему какие-то бонусы, например, отдых в Доме Писателей в Коктыбеле (и это тоже пойдет в дело как топливо для очередного романа: в книге "Теннисные мячи для профессионалов" туда Денисова приведут следы очередного преступления на железной дороге).

Однако в Москве он был "жид", и из-за этого его не повышали, что озвучивалось прямо. Он получил звание майора, и это оказался потолок. По срокам 4 раза подходила очередь присвоения Словину очередного чина, но его прокатывали. В итоге он ушел из милиции, после 26 лет службы, в 1981 году, с должности заместителя начальника отделения уголовного розыска вокзала. (И, прочитав его следующий цикл романов, вы поймете, что на самом деле означала эта должность при советской власти, прочувствуете ее ужас).

Словин в 1984 году, фото М. Пазий

Следующие десять лет до развала СССР Словин продолжает писать книги про Денисова.

Из них остановлюcь на романе "Цапля ловит рыбу", целиком основанном на реальном уголовном деле с актером Талгатом Нигматулиным. Очень, очень хорошо, что такую книгу написал именно практик с четвертью века стажа общения с криминальным элементом. Но не кондовый милиционер, а человек с даром слова и умением замечать типические черты. Это дело 1985 года и он описывает всю вот эту интеллигентскую тусовочку, которая подсела на эзотерику, восточные единоборства, нью-эйдж, вегетарианство и прочую муть. Но описывает их не как "один из них" (как это у детективщика Анатолия Степанова, например), а именно глазами сотрудника органов, описывает их наивность, виктимное поведение, провокативность, грубо говоря, как они "светят лопатником с деньгами". И эзотерических азиатских гуру он описывает не как Учителей и Сэнсеев, которых неправильно поняли, или которые заигрались. А ровно так же, как он описывал вокзальных жуликов и воров, через те же циничные фильтры восприятия усталого милиционера, который такого навидался...

В девяностые Словин вместе с одним из братьев Вайнеров (второй был его однокурсником) делает сценарий «Кодекс молчания», по которому тоже снят известный фильм, и его продолжение. Вот это мне совсем не нравится: не люблю такое, про борьбу доблестного позднесоветского милиционера со страшной позднесоветской/раннероссийской мафией. Несколько романов этого периода у меня совсем не пошли, да и Словину, очевидно, это междуцарствие тоже было не по душе, потому что вскоре он затевает две новые серии, одну про Игумнова, другую про детективное агенство Lions.

Про Игумнова в итоге получится у него 4 романа, первый в 1991 году, последний в 2010 году, и все они (несмотря на дебильные названия, явно навязанные издательством) весьма хороши и увлекательны. Только они совсем другие, не такие, как про Денисова. Главный герой тут -- тоже советский милиционер на вокзале, но он не функция "хороший умный добрый полицейский", каким был Денисов, а такой "Грязный Гарри".

Словин, рассказывая об этом цикле, радовался, что с 1991 годом кончилась цензурирование детективов со стороны МВД, и стало возможным писать не только про доблестные победы нашей милиции. Этот Игумнов пьет, бьет, манипулирует информаторшей-проституткой и информатором-блатным, совершает подлоги служебной документации (но все в поисках истины, конечно). Собственно, первую книгу этого цикла "Бронированные жилеты" Словин написал в 1991 году явно для того, чтобы наконец проорать про вокзальную милицию, что у царя Мидаса ослиные уши. Традиционно тут хороший сюжет и персонажи; и бытописательство тоже подробное и тщательное, только уже бесцензурное. Словин изображает поздний застой, мерзкое толстое коррумпированное начальство, чиновников (в которых мы с легкостью узнаем и сегодняшних наглых туш, также кичащихся своей безнаказанностью и кумовством). Честно скажу, я барышня условно юная, и как страна жила в девяностые и тем более в восьмидесятые -- не помню. Слово "застой" знаю, а что в нем происходило -- нет. Так вот, из этого цикла я, наконец, хоть что-то поняла душой про то, что такое застой, и с чего случился Горбачев, и почему его так приветствовали.

Жизнь вокзального мента 1980-х годов описана столь безотрадной, что -- поскольку Словин пишет книги, утилизируя свой личный опыт -- как-то сразу понятно, почему он уволился, несмотря на явную любовь к этому ремеслу, азарту розыска и адреналину ловли.

Транспортный отдел КГБ с их подставами... Начальство с требованием держать раскрываемость на уровне 95%, и из-за этого преступников просто не ищут, поскольку заявления не регистрируют... Сквозные второстепенные персонажи цикла -- заместитель министра МВД и его любимый подчиненный генерал, которые плетут грязные интриги и подставляют всех, кого можно (включая главного героя). Сначала проникаешься к ним отвращением, но поскольку их противники, плетущие интриги, ровно так же отвратительны, к концу цикла они тебе прямо как родные, ты к ним уже привык, остальные -- такие же, а этих воспринимаешь уже как комических персонажей.

Ну вот, все четыре романа цикла Игумнова -- про поздний совок, и только финальный "Погоны, ксива, ствол", ставший последним и для самого писателя -- про первые годы РФ, сразу после убийства Листьева. Как мы понимаем, где-то после окончания действия этого романа Игумнов уйдет из органов и станет работать в частном сыскном агентстве.

Самому Словину, тем временем, в девяностые очень хотелось кушать, а с этим были проблемы. Что произошло далее, из нескольких его интервью мне не очень четко понятно, но история выходит примерно такая. Где-то между 1991 и 1994 годом он, в поисках работы, позвонил по обьявлению частной детективной конторы, которая набирала бывших работников КГБ и МВД. А Словину, между прочим, уже 61-64 года. Он искал хоть какую-нибудь подработку. (За сценарий 5-серийного "Следа черной рыбы", написанного совместно с Г. Вайнером в 1994 году, ему дали такую сумму денег, которую хватило на покупку одной колбасы). Услышав его возраст, Словину отказали, но через несколько часов ему перезвонил глава этого агентства Сергей Степнов, тоже бывший мент, который сказал, что первая книга про Игумнова (которая про ослиные уши), перевернула его жизнь и вдохновила выйти в отставку. Он взял Словина консультантом в свое агентство под названием Lions.

А у Словина вскоре появляется новый цикл «Лайнс», вдохновленный вот этим самым новым опытом работы. (И уволившийся Игумнов приходит в это агенство работать).

В цикле пять романов и читать его совершенно не интересно.

Это загадочный феномен, над которым увлекательно поразмыслить, ведь цикл про позднесоветского Игумнова он пишет параллельно в те же годы, и с ним все окей. Само агентство «Лайнс» и его глава по прозванию Рэмбо у Словина впервые появляется во 2-м романе про Игумнова "Точку поставит пуля", и там описано все просто шикарно и очень сочно: бывший мент, ютящийся со своим как бы офисом на сьемной квартире, подбирающий для работы других бывших ментов, его зам-консильери, бывший КГБшник, колоритно описанный так, что представляешь его рептилоидом (а Словин так к особистам и относился). Их брезгливость, когда их нанимают братки-уголовники, и то, что они все-таки работают на них, за деньжищи...

Рэмбо этот -- конечно тот самый работодатель Словина, Сергей Степнов -- известный в своем бизнесе человек, умер совсем недавно. Вот тут можно почитать его беседу 1996 года с газетой "Коммерсант" о специфике ремесла ("...Первый критерий, по которому мы для себя выбираем заказы, — это их выполнимость. Второй — заказ не должен иметь криминального налета. Работая с информацией, мы понимаем, что она может принести как пользу, так и вред. Предположим, какой-то киллер получает заказ на убийство. Он не может организовать слежку за объектом, сбор информации по месту работы. Он делает просто. Берет часть денег, идет в любое сыскное бюро и под видом слежки за своим производственным клиентом или за любовником жены поручает эту работу агентству. А потом ему остается только выбрать место, где наиболее часто появляется этот человек, и сделать свое дело...") А вот попытка Степнова начать свои мемуары.

Сергей Степнов, глава частного детективного агентства

Но продолжать реалистичную линию при описании агентства "Лайнс" Словин не стал. Я листала эти книги -- по тексту вообще не опознается, что их автор -- он, такой отличный профессионал. Это стандартные мафиозно-братковые-детективные боевички девяностых годов. Возможно, конечно, жизнь в 90-е реально была вот такой вот, не мне судить, не видала. Но я и 80-е не видала, но когда Словин их описывает -- ощущение художественной правды возникает. А в этом цикле -- совершенно нет. Быть может, реальные дела в этом агентстве были такие, что их описывать было совершенно невозможно -- поэтому и книги выходили такие пластиковые? Или пожилого Словина до реальных дел они вообще не допускали, и просто платили ему ренту, за то, что хорошие книжки когда-то писал -- и поэтому он не мог использовать новый материал? А может, дело в том, что тут совершенно ничего, вот вообще ничего, больше нет про железнодорожные вокзалы, и от этого исчезла магия Словина?

Кушать, однако, все также хотелось.

И в 1994 году пожилой Словин с женой, тоже бывшим милиционером, репатриируются в Израиль.

В Израиле он пишет книги про агентство "Лайнс" и его борьбу с израильско-российской мафией (плохие) и про Игумнова в годы застоя (хорошие). Наверно, раз про Игумнова получалось, значит, дело было все-таки в отсутствии реального погружения в реальные дела агентства? (UPD: вот тут в комментариях версия, что мб. у него просто откупили фамилию в Москве, и этот цикл писали литературные негры, поэтому так плохо и без вокзалов? Хотя, с другой стороны, много израильского фона в них).

Помимо написания книг, которые издавались в России и, видимо, больших сумм ему не приносили, в Израиле Словин работал литературным обозревателем в местной газете, активно пользовался интернетом, общался.

Умер он в 2013 году в возрасте 82 лет. На солнышке, там где пальмы растут.

Какой долгий и сложный длинный жизненный путь: рождение в пыльных Черкассах -- московский юрфак -- поиск конокрадов в Костромской области -- десятилетия наблюдений за людьми на Павелецком вокзале -- приятные бонусы успешных членов советского Союза писателей -- голодные девяностые -- детективное агенство на службе у "хороших" мафиози -- и вот, наконец, покой и спокойная старость. Не удивительно, что его книги как будто писало четыре разных писателя.

Надеюсь, я вас вдохновила получить удовольствие с помощью некоторых из них.

***

Библиография:

https://ru.wikipedia.org/wiki/Словин, Леонид Семенович

Отдельная благодарность dimitry1967 (soviet_books) за оцифровку книг.

Не удалось найти и прочитать следующие книги Словина: "Без гнева и пристрастия", "Расстояние в один вечер", "Не оставь меня, надежда", "Победителям не светит ничего".

https://shakko-kitsune.livejournal.com/14...

Вот, например, в викторианской Англии серийный убийца появился поначалу в ре-

альной жизни, убив с 1888-го по 1891 год одиннадцать проституток в лондонском районе

Уайтчепель (позже его назвали "Джек Потрошитель"). Лишь после этого он начал свое

литературное существование, не окончившееся по сегодняшний день. И первым книжным

отражением уайтчепельского убийцы стал в 1897 году, когда еще свежа была память о тех

кровавых событиях, герой фантастический – изысканный кровосос граф Дракула. Несмот-

ря на то, что в романе он получил имя и частично даже биографию реального человека –

валашского господаря XV века Влада Цепеша. имевшего фамильное имя Дракула, – все-

таки на идею романа о вампире Брэма Стокера натолкнула именно история Джека Потро-

шителя 2 .

Из реальной жизни пришел в литературу Дон Жуан – севильский соблазнитель дон

Хуан Тенорио. Из реальности пришел доктор Фауст – Иоанн-Генрих Фауст из Вюртемберга.

Из реальности пришел создатель Голема – пражский раввин Иегуда-Лѐв бен-Бецалель.

Я неслучайно перечислил несколько (их можно назвать гораздо больше) литератур-

ных героев фантастических произведений. Реальные люди, с помощью авторского вооб-

ражения, претерпели волшебную метаморфозу и – крибле-крабле-бумс! – стали персона-

жами событий невероятных, не просто не происходивших с ними, но и не могущих про-

изойти ни с кем: подписывает кровью договор с дьяволом доктор Фауст, оживляет глиня-

ного великана раввин Иегуда-Лѐв, уносит Дон Жуана (Дон Гуана) в ад статуя убитого им

Командора...

Ничего в этом удивительного нет. Сказано же – литература отражает жизнь (еще од-

но общее место). Да и как, скажите на милость, могло случиться иначе? Представьте себе

ситуацию: после того как. скажем. Тирсо де Молина описал бы адскую статую каменного

гостя, явившуюся за распутником, вдруг и в реальности появляется ожившая статуя... Аб-

сурд, верно?

Да. но только не в СССР. Парадокс, возможно, объяснимый именно советской лите-

ратуроцентричностью, заключается в том, что первый (и самый знаменитый) советский

серийный убийца Ионесян по прозвищу "Мосгаз" сначала появился в литературе. Мало

того: не в реалистической, а самой что ни на есть фантастической (вернее, сказочной) по-

вести. И природу он имел вполне фантастическую. А прозвище – прозвище этот персонаж

носил почти такое же:

"– Кто там? – недовольно спросила она.

– Могэс. – сказал спокойный голос.

– Не можете пять минут подождать! – грубо сказала Лиля, открыла дверь и впусти-

ла... худощавого человека с чемоданчиком... " 3

В сказочной повести Виктора Витковича и Григория Ягдфельда "Кукольная коме-

дия", впервые вышедшей в 1961 году. Могэс (другого имени в повести у него нет) – вол-

1 От греческого "онейро" – сновидение.

2 Нельзя назвать эту точку зрения общепринятой, но она имеет место в современной критике. Об этом писал В.Л. Гоп-

ман ("Носферату: судьба мифа"); на этом же предположении построен сюжет романа Дж. Риза "Досье Дракулы". См.:

Стокер Брэм. Дракула. М., Энигма, 2005; Риз Дж. Досье Дракулы. М., Эксмо, Домино, 2010.

3 Виткович В., Ягдфельд Г. Кукольная комедия // Виткович В., Ягдфельд Г. День чудес. М.: Детгиз, 1961, с. 164.

шебник. Согласно мнению авторов – добрый волшебник. С этим можно было бы согла-

ситься, если бы не одно "но". Как правило, сказочные добрые волшебники – дарители.

Они дарят, например, волшебную палочку, шапку-невидимку, ковер-самолет, принцессу,

корону... Да мало ли! Все, что герой не может добыть сам, получает он от волшебного по-

мощника.

Не то с Могэсом в "Кукольной комедии". Могэс не дарит, он только наказывает.

Правда, наказывает он плохих людей. Причем страшным образом – он превращает их в

кукол, а потом продает этих кукол в своем магазинчике игрушек. А плохие люди – они не

то чтобы отъявленные чудовища, убийцы-грабители или еще что похуже, нет. Он превра-

щает в кукол непослушных детей, грубых таксистов, нерадивых поваров, недобросовест-

ных врачей-шарлатанов. Строго говоря, из всех перечисленных к настоящим преступни-

кам можно отнести разве что последних – все-таки врач-шарлатан сродни убийце. Но про-

чие! Но остальные! Вот. скажем, пришел Могэс в дом. где живут две девочки. Тата и Ли-

ля. Тата тяжело болеет, а ее соседка Лиля, не желая с этим считаться, гремит на рояле. Не

играет, а просто с удовольствием барабанит по клавишам. Добрый волшебник Могэс не

излечивает больную девочку. Он наказывает девочку здоровую, которая своим шумом

(злостным бренчанием на рояле) не дает спать больной. А превращенную в куклу Лилю

кладет в свой чемоданчик.

Вот типичное для него волшебство:

"У Могэса сегодня выдался трудный день. Уже два раза он отнес к себе в мастер-

скую полный чемодан кукол и снова вышел на поиски кукольных душ.

Ну, разве можно было пройти мимо поливочной машины: представьте, только что

прошел дождь, улица была мокрая, а шофер вовсю поливал мостовую, чтобы только вы-

лить воду и выполнить план литро-километров. Пришлось шофера – в чемоданчик! Меж-

ду прочим, пустая поливочная машина до сих пор стоит возле „Гастронома”, и на нее ни-

кто не обращает внимания.

Потряхивая чемоданчиком. Могэс возвращался, обходя куски ломаного асфальта,

сваленные на обочине мостовой.

<...>

„Надо разобраться, кого в куклу”. – озабоченно подумал Могэс".

Судите сами, насколько такое волшебство – доброе. Тем более те самые кукольные

души, о которых сказано, на деле оказываются не такими уж плохими – и больную Тату в

конце концов спасают от смерти те же самые куклы – вернее, плохие люди, превращенные

в кукол добрым волшебником Могэсом...

В отличие, кстати, от кукол из другой книги, странным образом перекликающейся с

"Кукольной комедией". В детективно-мистическом романе американского писателя Абра-

хама Меррита "Гори, ведьма, гори!" (в России больше известен под названием "Дьяволь-

ские куклы мадам Менделип") описана схожая ситуация. Ведьма мадам Менделип тоже

превращает людей в кукол, но куклы эти становятся не спасателями, а убийцами. Они

убивают по указанию кукольницы тех, кого та считает своими врагами. А вот куклы Мо-

гэса спасают. Причем если американские куклы становятся зловещими убийцами по пове-

лению колдуньи, то куклы советские превращаются в спасателей самостоятельно. Парал-

лели в тексте словно призваны показать внешнее сходство ситуаций при внутреннем их

различии.

"– Это куклы. Я видел, как они вели машину".

"– Это кукла. Она убила босса" 4 . Словом, кукольник Могэс – странный добрый вол-

шебник. Умеет он только наказывать – превращать в кукол (и больше – никаких чудес), а

доброта его выражается в том, что наказывает Могэс "плохих".

Я вполне отдаю себе отчет в том, что детское восприятие сказочных страшилок и

жестокостей, сказочной алогичности существенно отличается от взрослого восприятия.

Но все-таки источником жестокостей в традиционных детских сказках является персонаж

4 Меррит А. Дьявольские куклы мадам Менделип. Пер. с англ. Д. Арсеньева. М.: Орион, 1994, с. 38.

отрицательный. Это ведь не добрый волшебник заманивает Гензеля и Гретель в прянич-

ный домик, не добрый волшебник делает сердце Кая куском льда, не добрый волшебник

пытается посадить в печку Иванушку-дурачка. Все это совершают злая ведьма, Снежная

Королева, Баба-Яга. Положительные же сверхъестественные существа занимаются помо-

щью или спасением героев. То есть, конечно, не только – бывает, что и наказывают. Пре-

вращают, скажем, злую мачеху в дворовую собаку. Или в змею. Но эти действия происхо-

дят на периферии сюжета. А вот чтоб добрый волшебник занимался только наказаниями...

Нет, не помню я таких сказок. Хотя не исключаю, что они существуют.

Словом, ходит по Москве некто в особых синих очках, ходит по домам, стучит в

дверь, на вопрос "Кто там?" отвечает: "Могэс". А потом превращает обитателей в беспо-

мощных кукол. Обитатели ведут себя неправильно: грубят, хамят, обманывают, манкиру-

ют обязанностями... Приходится нашему Могэсу наводить порядок: складывать вновь

появившихся кукол в чемоданчик и относить их в игрушечный магазин, с которым у него,

как у "частника", был договор.

Такое вот наведение порядка.

Шел по городу Мосгаз

МОГЭС. Московское объединение гидроэлектростанций. Могэс.

Почти Мосгаз.

МОСГАЗ. Московское объединение газоснабжения. Мосгаз.

Почти Могэс.

Выдержка из Википедии:

"Владимир Михайлович Ионесян („Мосгаз”) (27 августа, 1937, Тбилиси, Грузинская

ССР, СССР – 31 января 1964, Москва, РСФСР, СССР) – один из первых советских серий-

ных убийц. Его популярной в народе кличкой стал „Мосгаз”, поскольку Ионесян прони-

кал в квартиры, представляясь работником Мосгаза".

Первый и до ареста Чикатило самый известный советский серийный убийца, он

словно шагнул в реальную жизнь со страниц детской сказочной повести. Так же как ку-

кольник в сказке, он проникал в квартиры, представляясь инспектором – правда, не из

МОГЭСа, а из МОСГАЗа. Так же как кукольник в сказке, он имел дело главным образом с

детьми. Что, впрочем, неудивительно: приходил он в намеченные квартиры днем, в будни,

когда взрослые были на работе. Потому и становились жертвами "Мосгаза" дети и подро-

стки. Согласно следствию, жертв жестокого убийцы было пятеро: четверо детей и подро-

стков – и только одна взрослая – пенсионерка.

Хотя поначалу считалось, что преступником двигала страсть к наживе, в большинст-

ве случаев он довольствовался какими-то мелочами, не обращая внимания на ценности

убитых. Известный антрополог М.М. Герасимов, привлеченный к следствию (в частности,

он создавал объемный портрет преступника), утверждал, что главными мотивами "Мосга-

за" было стремление находиться в центре внимания, управлять событиями... Однако все

это лишь домыслы, так сказать, post hoc: истинную его цель, к сожалению, следствие не

установило. Н.С. Хрущев лично потребовал провести следствие в кратчайшие сроки: "И

чтоб через две недели его не было!"

"Мосгаза" и не стало через две недели.

12 января 1964 года его арестовали, а 31 января того же года убийца был расстрелян

в Бутырской тюрьме. В любом случае, жестокие убийства действительно никак не были

связаны с корыстью. Ионесян брал в квартирах жертв главным образом недорогие безде-

лушки, скорее – памятные сувениры. И это поведение может означать, что он наказывал

"плохих" людей. Может, он считал себя судьей, суровым, но справедливым, каравшим за

прегрешения и проступки. Например, за то, что, вопреки воле родителей, мальчик пускал

постороннего в дом... Вообще, о его склонности причислять себя к правоохранительной

системе, к властям говорит и тот факт, что он своей сообщнице представлялся сотрудни-

ком госбезопасности.

Поспешность следствия и суда не позволила ответить и на другой вопрос. Впрочем,

он мог и не возникнуть у следователей и судей. Но вот у меня он возник – после чтения

книги "Товарищ убийца", о другом советском маньяке – Андрее Чикатило 5 . В интервью,

которое осужденный преступник дал, находясь в тюрьме, был неожиданный вопрос о чте-

нии – о том, что он любил читать. И Чикатило назвал своими любимыми книгами роман

Бориса Романенко "Плавни" и роман Александра Фадеева "Молодая гвардия". На самом

деле весьма символичное признание. С одной стороны, вполне "приличные" произведе-

ния, без особых отклонений: о Гражданской войне на Кубани ("Плавни"), о юных под-

польщиках Донбасса в годы Второй мировой войны ("Молодая гвардия"). Но, с другой

стороны, кто знает, что может вычитать нездоровый человек с криминальными склонно-

стями в описаниях мучений (скрытые садомазохистские мотивы), в подростковом эротиз-

ме, нет-нет да возникающем на страницах, в общем-то, пуританских советских романов...

Роман Фадеева "Молодая гвардия" (равно как "Плавни" Бориса Романенко) не явля-

ется объектом моего интереса в данном случае. Хотя проанализировать оба произведения

не с литературной, а психологической позиции было бы весьма любопытно и, возможно,

поучительно 6 . Усматривают же психоаналитики бездну неожиданных, скрытых авторских

комплексов, исследуя русскую классику – "Страшную месть" Гоголя, "Двойника" Досто-

евского или "Маленькие трагедии" Пушкина 7 .

Но в данном случае интересует меня другое:

Читал ли Ионесян, по прозвищу "Мосгаз", сказочную повесть "Кукольная комедия"?

Вопрос не праздный. Интересуются же криминалисты и судебные психиатры влия-

нием на преступные умы, среди прочего, прочитанных преступником (особенно если речь

идет о маньяке) книг или фильмов. Ведь любимые книги действительно влияют на нас,

формируют нашу личность. А для некоторых именно многократно прочитанный литера-

турный текст может оказаться триггером, провоцирующим спонтанные, непредсказуемые

действия.

Что, в общем, не удивительно: все мы родом из страны литературоцентричной.

В том числе и серийные убийцы.

*ср. с Деточкиным из к/ф "Берегись автомобиля".

Шел по городу Мессир.

Роман Булгакова "Мастер и Маргарита" я читал странноватым образом. Как извест-

но, роман первоначально был опубликован (в сокращенном виде) в журнале "Москва".

Причем не подряд, а вот так: первая часть – в 11-м номере за 1966 год. а вторая – в 1-м

номере за 1967-й. И первой, на книжном рынке (неофициальном, разумеется) в Симферо-

поле, за Зеленым театром в горсаду. я купил часть, увы. вторую – выдранные страницы

"Москвы" за 67-й год. соединенные канцелярскими скрепками. За пятерку. Дорого, но

очень хотелось.

А первую часть я искал-искал и не мог найти никак. Терпения не хватило, и я начал

читать прославленный роман с "За мной, читатель!.." Думаю, я перечитал вторую полови-

ну книги не менее трех раз. прежде чем наконец купил 11-й номер, уже за десятку.

Потому, возможно, сразу же, при чтении первой части появившееся "дежа вю".

странное чувство, будто нечто подобное мне уже попадалось, я объяснил тем, что в части

второй хватало отсылок к части первой, хватало упоминаний о событиях, описанных в на-

чале романа. А она. эта вторая часть, была прочитана раньше первой.

Но чем дальше, тем больше становилось ясно: память подбрасывала мне образы, об-

стоятельства, порой и слова – не из второй части романа, а из совсем другой книги. На-

пример, упоминание Патриарших Прудов в начале булгаковского романа немедленно вы-

звало цитату:

5 Кривич М., Ольгин О. Товарищ убийца. М.: Текст, 1992.

6 См., в частности: Галина М. Маркиз де Сад в Стране Советов.

7 См., например: Ермаков И.Д. Психоанализ русской литературы: Пушкин, Гоголь, Достоевский. М.: Новое литератур-

ное обозрение, 1999.

"Было это возле Патриарших Прудов. Могэс вспомнил, что на этом месте уже три

раза ломали асфальт, варили его с ужасным дымом и заливали опять..." 8

Причем не только из-за упоминания места действия, но и из-за ассоциаций, которые

в детстве не появлялись, но вот сейчас возникли немедленно: ад. Явление нечистой силы.

Сцены превращения хамки-таксистки Валентины или повара-лентяя в кукол были

необыкновенно похожи на эпизод превращения в вампира администратора Варенухи. В

общем, за такое же поведение, помните?

"Однажды она не захотела везти какую-то старушку, опаздывавшую на поезд... „Мне

надо план выполнять, а не пассажиров катать! Я не извозчик!”...

<...>

– А ты что-нибудь поняла за эти три недели?

– Что сама виновата, – буркнула Валентина, глядя в сторону" 9 .

Это из "Кукольной комедии".

"Лишь только начинал звенеть телефон. Варенуха брал трубку и лгал в нее:

– Кого? Варенуху? Его нету. Вышел из театра.

<...>

–...Хамить не надо по телефону. Лгать не надо по телефону. Понятно? Не будете

больше этим заниматься?"

10 А это из "Мастера и Маргариты".

Или, скажем, вот такое описание:

"Могэс посмотрел в дверь напротив и увидел Тату. А Тата увидела Могэса: он гля-

дел на нее так пристально, что потом, когда ее просили рассказать, она не могла вспом-

нить ничего, кроме глаз. И другие, которые видели Могэса, никогда ничего не могли

вспомнить, кроме его глаз" 11 , – оно тоже отсылает к описанию внешности Воланда:

"Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения

представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать

изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы

имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй – что человек был росту громадного,

коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что осо-

бых примет у человека не было" 12 .

Конечно, эти совпадения – а их, повторюсь, много, гораздо больше приведенных

выше – можно было бы объяснить случайностью. Ну, бывает, что поделаешь. Тем более

что они – не текстуальные, а скорее интонационные и смысловые. И то, что я увидел в них

родство, еще не означает, что это родство существует, и что другие читатели его видели.

Здесь – только и исключительно субъективные впечатления от чтения двух, безусловно,

разных книг, написанных в разные эпохи и очень разными писателями. Просто написаны-

то они были в разное время, а я прочитал их (перечитал их) почти одновременно.

Случайностями объяснить пытался и я – самому себе, – если бы не одно "но", кото-

рое заставило меня после "Мастера и Маргариты" немедленно перечитать сказку Витко-

вича и Ягдфельда. Этим "но" было внутреннее сходство двух произведений, написанных

разными писателями, в разное время и для разных аудиторий. И отрицательные персона-

жи булгаковского романа, все эти Римские, Варенухи, Семплеяровы, и "кукольные серд-

ца" сказочной повести – отнюдь не выглядели преступниками. Их прегрешения – поступ-

ки и проступки, вполне типичные для большинства обычных людей: ложь по телефону (не

криминальная, бытовая!), отказ от неудобной поездки (эка невидаль!), но в обеих книгах

за эти и им подобные прегрешения наказание одно: смерть.

Да, смерть. Ведь и превращение в вампира (кровососущего мертвеца, встающего из

могилы), и превращение в куклу (раскрашенный кусок дерева или целлулоида) – что это,

8 Виткович В., Ягдфельд Г., с. 176.

9 Там же., с. 190.

10 Булгаков М. Мастер и Маргарита // Булгаков М. Мой бедный, бедный мастер... (Полное собрание редакций и вариан-

тов романа "Мастер и Маргарита"). М.: Вагриус, 2006, с. 857.

11 Виткович В., Ягдфельд Г., с. 165.

12 Булгаков М., стр. 649.

как не смерть? И структура двух разных и в разное время написанных книг – появление в

Москве сверхъестественной личности, призванной "навести порядок", – присуща в равной

степени и сказочной повести для детей, и любимому роману советской интеллигенции.

Кукольник Могэс вполне сродни дьяволу, он не просто собирает "кукольные души" (чи-

тай: души умерших), он относит их в магазинчик, а там их продают всем желающим – по

сути, отправляют души на мучения. Или же, что тоже не сахар, – в новый круговорот ре-

инкарнаций, для исправления.

Это уже не только внешнее сходство, объяснимое случайными совпадениями. Тут

уже сходство внутреннее: в обеих книгах неведомо откуда появляется в Москве дьявол и

наводит порядок – так, как он умеет.

Неведомо откуда?

Почему же неведомо – вот он, вход: на Патриарших Прудах, где "...уже три раза ло-

мали асфальт, варили его с ужасным дымом и заливали опять..." Конечно. Откуда же еще

является дьявол, как не из Преисподней? Один – в образе инспектора МОГЭС, с экзотиче-

ским хобби кукольника, другой – в образе профессора, с не менее экзотическим хобби ил-

люзиониста ("черного мага"). Профессор Воланд ведь впервые появляется не только на

страницах романа, но и вообще – в Москве, тут же, на Патриарших. Символично и назва-

ние – для адских врат. Сатана – и вошел через Патриаршие Пруды.

"– Вы... сколько времени в Москве?

– А я только что сию минуту приехал в Москву, – растерянно ответил профессор..." 13

Ни в романе Булгакова, ни в повести Витковича и Ягдфельда никто из ненаказанных

не интересуется судьбой исчезающих соседей или детей. Раз исчезли – значит так и надо.

В сказочной повести этот нюанс можно объяснить условностью детской сказки. В романе

Булгакова – и об этом говорится открытым текстом – бытом сталинской Москвы.

Так все-таки: откуда взялось родство, удивительное сходство этих книг? Выйди

"Кукольная комедия" после 1967 года, я бы предположил, что Виткович и Ягдфельд напи-

сали ее под впечатлением от "Мастера и Маргариты". Но впервые она была опубликована

за шесть с лишним лет до первой публикации "Мастера" – и советской, в журнале "Моск-

ва", и зарубежной, в "YMKA-Press"! И даже первое упоминание в печати о существовании

романа появилось в предисловии Вениамина Каверина к булгаковской "Жизни Мольера" в

1962 году, спустя год после первой публикации сказки. К тому же. повторюсь, текстуаль-

ных совпадений почти нет. Есть совпадения сюжетные и смысловые, но ключевые совпа-

дения.

Можно, конечно, предположить, что авторы "Кукольной комедии" знали о романе

Булгакова до его публикации – от знакомых литераторов, читавших рукопись. Таких было

немного, но они были – как тот же Каверин, например. А учитывая, что Виткович и Ягд-

фельд с Кавериным были не просто коллегами по цеху, но, можно сказать, соседями по

станкам – ведь и Вениамин Александрович тоже писал сказочные повести и вообще – счи-

тался писателем для детей и подростков, такое предположение не выглядит чересчур сме-

лым. Хотя, конечно же, никаких подтверждений тому у меня нет...

А еще можно предположить, что жившие в разное время писатели независимо друг

от друга пришли к одному выводу: "навести порядок" в современной им Москве сумеет

только дьявол. Такая вот попытка оспорить поговорку "Тут сам черт ногу сломит". А черт

не только не сломит, но даже наоборот – порядок наведет, чтобы и другие ног не ломали и

шей не сворачивали.

Или наоборот.

Что, в сущности, одно и то же.

Шел по городу Морфей

Странное, ей же богу, странное ощущение вызывает чтение в преклонном возрасте

детских книг. Конечно, иной раз и улыбнешься наивности своего собственного детского

13 Булгаков М., стр. 674.

впечатления, иной раз обнаруживаешь вопиющие ошибки автора, которые в детстве не то

что прощал – и не замечал вовсе. Да вот хоть в обожаемом мною в детстве романе Жозефа

Рони-старшего "Борьба за огонь"! Только в преклонном возрасте я вдруг задумался: это

сколько же времени несчастное племя уламров ожидало огня, за которым отправились

главные герои и их соперники? Но в детстве читал взахлеб, видимо, интуитивно чувствуя,

хотя и не отдавая себе отчета, что этот роман – сказка о храбром рыцаре, отправившемся в

дальний поход за чашей Грааля (за чем там еще ходили рыцари?) и в награду надеющемся

получить руку принцессы (не в каннибальском смысле)... И сражался он со злобными

гномами или троллями (в романе – рыжие карлики), и дружил с диковинными существа-

ми, мудрыми и могучими (мамонты), и пытался объясниться с великанами (синеволосые

гигантопитеки), и общался с вымирающим племенем чудотворцев (они умели извлекать

огонь из камня!)...

Но вернемся к "Кукольной комедии".

Итак, я перечитал ее уже в преклонном возрасте.

Ничего удивительного в этом нет. Старые книги – часть детства и юности, а ведь так

хочется вернуть те ощущения, чтобы ненадолго помолодеть.

Увы. Глаз уже другой, чувства другие, жизненный и читательский опыт другие.

"– Мама! Знаешь что! – Тата задыхалась от бега. – Могэс превратил Лилю в куклу!

Надо ее спасти!.. Бежим вместе!

– Бредит! – ахнула мама" 14 .

В детстве я досадливо пенял Татиной маме на взрослую непонятливость. Сейчас же

я горько улыбнулся и кивнул: конечно, бредит девочка. Температура выше сорока, приви-

делось ей, бедной, черт-те что: волшебник по имени Могэс, превращение непослушной

девочки в куклу....

Случилось что-то с моим читательским зрением. Далее я читал книгу как запись вот

этого самого горячечного бреда несчастной, смертельно больной девочки Таты, мама ко-

торой, на свою и дочкину беду, доверилась шарлатану.

"И все опять придвинулись. Алла Павловна приложила свою тряпичную руку к Та-

тиному лбу.

– Температура, как на чайнике!

<...>

Куклы смотрели на Тату. Она металась по кровати и не могла найти себе места, по-

том сказала, будто в полусне:

– Лекарства! Помогите мне...

И тут куклы увидели такое, что было удивительно даже для них: все перед глазами

поплыло и закачалось, самый толстый, самый большой и самый коричневый пузырек, на

котором было написано „Ипекакуана”, важно повернулся, и сигнатурка поднялась над его

головой.

Куклы испуганно нырнули за подушку.

<...>

– Коллеги! – сказал пузырек стеклянным голосом. – Консилиум начинается!

И остальные пузырьки и баночки сдвинулись с места, откашлялись звенящими голо-

сами и расположились, образовав круг и покачивая сигнатурками. Выглядывая из-за по-

душки, куклы смотрели во все глаза.

– Положение угрожающее, коллеги, – сказал профессор Ипекакуана. – Ваше мнение,

доктор Марганцовокислый Калий?

Марганцовокислый Калий взволнованно поплескался в стакане и сказал:

– Вчера еще я мог бы ей помочь, но сейчас я... бессилен.

<...>

–...Если бы она еще утром принимала меня. – я сделала бы ее здоровой!

<...>

14 Виткович В., Ягдфельд Г. День чудес, 1961, с. 183.

– А что скажете вы, коллеги Пенициллин и Новокаин?

– Если бы нас смешали еще час назад и ввели больной, мы бы ее безусловно выле-

чили, но теперь – увы! – поздно.

– Поздно... Увы... – зашелестели сигнатурками лекарства.

<...>

– Консилиум окончен! – И опустил свою сигнатурку; сложенную гармошкой. Все зака-

чалось, поплыло, и лекарства оказались на своих местах, как будто ничего и не было" 15 .

А ничего и не было. Ведь в реальной жизни не бывает ни волшебников, ни чудесно-

го лекарства кукарекуина, для приготовления которого "собирают на заре крики петухов и

потом полощут этим горло..." 16

Вот и получилось, что прочел я очень печальную сказку. Да и не сказку вовсе – это

оказался, увы, предсмертный горячечный бред несчастной девочки, погубленной само-

уверенным шарлатаном – профессором элоквенции доктором Краксом. И в самом конце, в

последнюю минуту видит она свое спасение:

"В это мгновение солнце прорвалось сквозь тучи и засверкало среди нитей серпантина.

Тата открыла глаза и увидала, или ей показалось, что перед нею. словно в блестящем

тумане, закачались, поплыли и ожили на столике лекарства. Они высоко подняли сигна-

турки и прозвенели стеклянными голосами:

– Да здравствует волшебное лекарство!

Профессор Ипекакуана сказал дрогнувшим голосом:

– Коллеги! Мы больше не нужны! Тата здорова!

И все лекарства выстроились по ранжиру и сделали по столику прощальный круг.

Профессор Ипекакуана шествовал впереди. Он подошел к краю столика, мгновенье по-

медлил и бросился вниз головой, то есть вниз пробкой, в таз с водой, стоявший на полу.

Раздалось мелодичное „блям!”. И все лекарства – одно за другим – последовали за про-

фессором. Раздалось тринадцать „блям”, и все стихло. Столик возле кровати был пуст, как

у здоровой девочки" 17 .

Ах, если бы так...

Шел по городу Мастер

Тогда, в детстве, я поверил в избавление, в чудесное исцеление бедной девочки. Это

сейчас сердце мое при прочтении детской сказки сжимается от глухой тоски. Это сейчас я

понимаю, что финал сказки – трагедия, обыденная и жесткая, что лишь яркие вспышки

умирающего сознания создали иллюзию счастливого финала.

Которого на самом деле не было и быть не могло.

Но почему же я верю в то, что произошло в другой книге?..

"...А вы мне лучше скажите, – задушевно попросил Иван. – а что рядом, в сто восем-

надцатой комнате сейчас случилось?

<...>

– Скончался сосед ваш сейчас. – прошептала Прасковья Федоровна" 18 .

Скончался Мастер.

Умер в психиатрической больнице.

И перед тем. в лихорадочных, предсмертных видениях пережил он все то, что и ста-

ло содержанием романа Булгакова. Это в них, в предсмертных видениях примчался в Мо-

скву дьявол со свитой помощников, чтобы спасти несчастного больного. Больше ни на ко-

го не мог рассчитывать отчаявшийся, умирающий на больничной койке безымянный пи-

сатель. Вспомним: ведь по роману буквально рассыпаны эпизоды, точь-в-точь напоми-

15 Там же, с. 192–197.

16 Там же, с. 219.

17 Виткович В., Ягдфельд Г. День чудес, стр. 217.

18 Булгаков М. Мой бедный, бедный мастер..., с. 918.

нающие сцены из кошмарного сна. И, в общем-то, так и написанные. Вот пример подоб-

ной сцены:

"Рука ее стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью. Наконец

зеленые пальцы мертвой обхватили головку шпингалета, повернули ее. и рама стала от-

крываться" 19 .

Или вот такой:

"В руках у него был бархатный берет с петушьим потрепанным пером. Буфетчик пе-

рекрестился. В то же мгновение берет мяукнул, превратился в черного котенка и. вскочив

обратно на голову Андрею Фокичу, всеми когтями впился в его лысину. Испустив крик

отчаяния, буфетчик кинулся бежать вниз, а котенок свалился с головы и брызнул вверх по

лестнице" 20 .

Или такой:

"Положив трубку на рычажок, опять-таки профессор повернулся к столу и тут же

испустил вопль. За столом этим сидела в косынке сестры милосердия женщина с сумоч-

кой с надписью на ней: „Пиявки”. Вопил профессор, вглядевшись в ее рот. Он был муж-

ской, кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мертвые.

– Денежки я приберу. – мужским басом сказала сестра. – нечего им тут валяться. –

Сгребла птичьей лапой этикетки и стала таять в воздухе" 21 .

Все. что происходит после знаменитого сеанса в театре-варьете, люди, вдруг ока-

завшиеся на улице нагишом, – типичный навязчивый сон... Множество примеров, каза-

лось бы, незначительных, казалось бы – фантастических.

Но нет. это не фантастика, это фантасмагория, кошмар, горячечные видения. Именно

в таких видениях, повторяю, и появляется непонятный, театральный (М. Каганская и 3.

Бар-Селла правы безусловно! 22 ), почти балаганный дьявол – Воланд, на которого только и

может надеяться умирающий в психиатричке несчастный, лишенный имени писатель.

Так же точно, как умирающая, залеченная бездарным шарлатаном девочка могла

рассчитывать только на...

На такого же дьявола, шагающего по Москве в обличье скромного инспектора МОГЭС.

Вот в чем секрет сходства двух столь, казалось бы, непохожих книг. Они рассказы-

вают о невозможной, безумной, последней надежде. О той самой соломинке собственного

воображения, за которую хватаются – если больше не за что. И становится вполне понят-

ным странность булгаковского романа, отмечаемая всеми исследователями и объясняемая

по-разному: почему всесильный повелитель зла Воланд, Князь мира сего, Сатана занялся

по приезде в Москву наказанием мелких бюрократов, служащих власти литературных

критиков, жадных обывателей – но никак не истинных виновников случившегося. Его не

интересует Кремль, его не интересует НКВД. Почему? Да потому же, почему "добрый

волшебник" Могэс в "Кукольной комедии" наказывает скверных девчонок да хамоватых

таксисток. И врачей-шарлатанов. Потому что вершители справедливости приходят из того

истинного, но очень личного, индивидуального Ада – из горячечного, воспаленного, бре-

дящего подсознания умирающего. И для того приходят, чтобы лично его спасти и личных

врагов его наказать – хотя бы в видениях, рожденных агонией.

Все события "Мастера и Маргариты" укладываются в три дня (от вечера среды до

вечера субботы). А в "Кукольной комедии" вообще все происходит в течение суток. Точно

так же как, к слову сказать, в еще одном хрестоматийном сновидческом романе – "Улис-

се" Джойса. Время, как и положено времени во сне, эластично. Резиновое время.

Так же написана вторая часть знаменитого романа А. Дюма "Граф Монте-Кристо",

выстроенная не столько как авантюрный роман, сколько как предсмертные видения тону-

щего Эдмона Дантеса. Несчастный узник так и не сумел выбраться из холщового мешка с

1919 Там же. с. 758.

20 Там же, с.797.

21 Булгаков М. Мой бедный, бедный мастер..., с. 800.

22 См.: Каганская М., Бар-Селла З. Мастер Гамбс и Маргарита. Тель-Авив, "Salaandra P.V.V.", 1984.

привязанным к ногам ядром 23 . Отсюда алогичность событий, аляповатость феерии второй

половины романа.

А в хрестоматийном^ассказе Амброза Бирса "Случай на мосту через Совиный ру-

чей" или рассказе Стефана Хѐрмлина "Лейтенант Йорк фон Вартенбург". навеянном рас-

сказом Бирса, этот прием и не скрывается автором – так же как в головокружительном ан-

тиутопическом триллере Яна Вайсса "Дом в тысячу этажей", где невероятные приключе-

ния героя оказываются бредом тифозного больного 24 ...

Хотели того авторы или нет. но кроме как приемами онейропоэтики. поэтики снови-

дения, описать то, что происходит в их книгах, невозможно. Что есть сон как не мозаика

событий, имен и явлений, лежащих глубоко в памяти и высвобождающихся, когда созна-

ние наше ослабевает? И тогда ритм действий становится прихотливым, как в "Strawberry

Fields Forever" или "In the Court of Crimson King", время то растягивается, то сжимается,

дьявол зовется Воландом или Могэсом (ах, да не все ли равно – ну пусть его зовут, ска-

жем. Агасфер Мюллер, как в романе Вайсса!). И сопровождает его почему-то не Кохави-

эль или Шамхазай (хотя мог бы!), а Азазель, не Бафомет, а Бегемот. Абадонной зовут не

один из уровней Ада-Шеола (что соответствует этому имени), а почему-то демона-

убийцу... Коротко говоря, какие сведения застряли в памяти автора (и его героя), такие и

вошли в мозаику – причудливо, подчиняясь не какой-то старательно изъятой из библио-

течных томов информации, а прихотливости видений. И пространство скромной квартиры

то сокращается, то растягивается, как и должно растягиваться пространство сна...

"...Непересказуемость сна делает всякое запоминание его трансформацией, лишь

приблизительно выражающей его сущность.

Таким образом, сон обставлен многочисленными ограничениями, делающими его

чрезвычайно хрупким и многозначным средством хранения сведений.

Но именно эти „недостатки” позволяют приписывать сну особую и весьма сущест-

венную культурную функцию: быть резервом семиотической неопределенности, про-

странством, которое еще надлежит заполнить смыслами" 25 .

Все вышесказанное вовсе не означает, что именно так задумывали свои тексты Бул-

гаков, Дюма или Виткович с Ягдфельдом. Конечно же, нет. При том, правда, что и у Бул-

гакова есть произведения, в которых этот прием использован сознательно, – например,

пьеса "Бег" имеет подзаголовок: "Восемь снов". И каждая картина (каждый "сон") начина-

ется с ремарки: "...Мне снился монастырь...", "...Сны мои становятся все тяжелее...",

"...Игла светит во сне..." и так далее.

В финале "Бега" между Серафимой Корзухиной и Сергеем Голубковым происходит

следующий диалог:

"Серафима. Что это было, Сережа, за эти полтора года? Сны? Объясни мне! Куда,

зачем мы бежали? Фонари на перроне, черные мешки... потом зной! Я хочу опять на Кара-

ванную, я хочу опять увидеть снег! Я хочу все забыть, как будто ничего не было!

Хор разливается шире: „Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим!..” Из-

дали полился голос муэдзина: „La illah illa illah...”

Голубков. Ничего, ничего не было, все мерещилось! Забудь, забудь!" 26

В пьесе "Иван Васильевич" фантастический сюжет оказывается сном инженера Ти-

мофеева. А Иван Грозный, по сути, исполняет функции Воланда, наводит, так сказать, по-

рядок в советской коммуналке: управдом же Бунша, карикатурный двойник Грозного, –

своего рода анти-Воланд в средневековой Москве, вносящий в тамошнюю жизнь как раз

хаос, анти-порядок. У Витковича с Ягдфельдом есть аналогичный пример – повесть

"Сказка о малярной кисти", в которой происходящие чудеса просто приснились мальчику.

И там. и там реальность монтируется причудливейшим образом в фантасмагорию.

23 Я подробнее разбирал это в "Баскервильской мистерии", интересующиеся могут посмотреть.

24 Так же как и в рассказе А. Грина "Смерть Ромелинка" (прим. ред.).

25 Лотман Ю. Сон – семиотическое окно // Лотман Ю. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи.

Исследования. Заметки (1968–1992). СПб.: Искусство, 1998.

26 Булгаков М. Бег // Булгаков М. Собр. соч. в 10 тт., М.: ГОЛОС, 1997. Т. 5, с. 300.

Тут уместно отметить, что именно "поэтикой сновидения" можно объяснить тот

факт, что "Мастера и Маргариту" никому не удалось экранизировать успешно. Все экра-

низации строились как реальное фантастическое произведение (никакого противоречия в

этом определении нет – именно реальное и именно фантастическое) – но не как сон. От-

сюда и появился, в частности, нелепый кот в последней экранизации. Действительно: от-

куда взять в фантастическом реализме традиционного кинематографа правдоподобного

кота – не кота?!

А вот в фильме-сказке "Новые похождения Кота в сапогах" Александра Роу реаль-

ный кот девочки Любы в ее сне превращается в котообразного человека, с круглым весе-

лым лицом и кошачьими усиками, в шляпе и со шпагой (роль проказливого и остроумного

человеко-кота исполнила замечательная актриса М. Барабанова) 27 .

Замечу здесь, что и с "Кукольной комедией" та же история – экранизация "Внима-

ние! В городе волшебник!" явно не удалась, причем по той же причине.

Но хотя бы из того, что авторы в других случаях не скрывали прием, а. напротив,

финал сводили именно к пробуждению героя, можно однозначно утверждать: ни Булга-

ков, ни Ягдфельд с Витковичем не задумывались над онейропоэтикой своих произведений.

И это не имеет ровным счетом никакого значения. Текст уходит от автора к читате-

лю и живет своей собственной жизнью. Творец не властен над восприятием творения. Чи-

тая Софокла, мы вспоминаем Фрейда, которого Софокл не знал, и усматриваем (или не

усматриваем) в "Царе Эдипе" интерпретацию "эдипова комплекса". Читая Томаса Мэлори.

мы невольно обращаемся памятью не только к собственно легенде о короле Артуре и ры-

царях Крутого стола, но и к поэмам Альфреда Теннисона. написанным много лет спустя

после "Смерти Артура", и к роману Твена "Янки при дворе короля Артура", и даже к по-

вести А. и Б. Стругацких "Понедельник начинается в субботу"... Так оно само получается.

А само получается именно потому, что вселенная этих книг – вселенная сна, сновидения,

она слеплена из неожиданных, но точных мелочей реальной жизни, в которые вплелись,

впечатались черты ирреальные, черты фантасмагорические.

Из вещества того же, что и сон.

Мы созданы, и жизнь на сон похожа.

И наша жизнь лишь сном окружена... 28

27 Это было снято очень здорово, и сегодня смотрится как удачная версия соответствующих эпизодов "Мастера и Мар-

гариты". И хотя Сергей Михалков (автор сценария) вовсю назаимствовал из классики (шахматное королевство явно

пришло из "Алисы в Зазеркалье", а карты-заговорщики – из "Алисы в Стране чудес"), с "Мастером и Маргаритой" он,

скорее всего, тогда (в 1957 году) не был знаком. А может, был. Кто их, советских писателей, разберет?

28 Шекспир У. Буря. Пер. Н. Сатина.

http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_201...