В 1727 году впервые вышла в свет в Англии знаменитая доныне сатира —книга Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера». Автор среди прочих фантастических чудес описывал в ней сказочную страну, населенную крошечными, с мизинец, человечками, которым он придал племенное имя «лилипуты».

Свифт вовсе не собирался вводить в английский язык новое слово, которое обозначало бы «карлик», «гном» или «пигмеи». Он просто нарисовал народец-крошку, людей которого звали «лилипутами», так, как англичан англичанами, а немцев немцами.

Но сделал он это с такой силой и правдоподобием» что в устах каждого читателя книги вскоре слово «.чили-пут» стало само по себе применяться ко всем маленьким, малорослым людям. А постепенно — и не в одном английском языке только—оно просто начало значить то же самое, что и «карлик».

Можно сказать наверняка: сейчас в мире несравнен-но больше людей, которые помнят и постоянно применяют слово «лилипут», чем таких, которые знают Свифта и его книгу. Слово это ушло из книги и зажило самостоятельной жизнью. И, пожалуй, у нас, в нашем языке, да, как мне сообщил один читатель этой книги, у венгров, эта самостоятельность его даже особенно заметна.

В английском «лнллииьюшн» (lilliputian) и во французском «лиллнпюсьен» (lilfiputien) всё-таки еще чувствуется значение «лилипутиец» — житель «Лилипутии». А в русском языке эта связь давно исчезла. У нас «лилипут» — недоросток, малютка, и только.

Откуда Свифт взял такое причудливое слово? Об этом можно только гадать. Правда, было несколько попыток сообразить, что он мог положить в его основу, но твердо установить ничего не удалось. По-виднмому, самые звуки этого слова показались ему подходящими для имени таких людей-крошек, каких он себе представлял. * Поверить же тому, что он просто переделал на свой лад английское слово «литтл» — «маленький» — крайне трудно. Это ничуть не более вероятно, чем предположить, будто он составил свое слово из перековерканного предложения «ту пут ин лили», «засовывать в лилию», намекая на крошечный размер своих человечков. Это всё досужие домыслы.

Вот рядом с лилипутами в книге Свифта действуют

  * Стоит указать всё же, что в шведском языке (а с ним Свифт был. вероятно, отчасти знаком) есть слова lilla (мэлышка-девочка). lille (маліш-мальчик) и putte, puttifnasker — «младенец, крошка».

еще и люди-лошади: так их название — «гуигнгнмы» — является уже явным подражанием лошадиному ржанию.

Но следует отметить одно: ни трудно произносимое слово «гуигнгим», ни название страны великанов «бробдингнег», ни странное имя «струльбруги», приданное Свифтом несчастным и противным бессмертным старикам в другой из выдуманных им стран, не сделались самостоятельными словами. Читатели Свифта помнят их и иногда, может быть, применяют в переносном значении. Однако, увидев человека высокого роста, нельзя просто сказать: «Вот. смотрите, какой бробдингнег идет»: вас не поймет никто. Назвав древнего старца «струльбругом», вам придется объяснить, что это значит. А слово «лилипут» ни в каких объяснениях не нуждается: его понимают все.

Языки мира приняли только одно из всех изобретенных Свифтом слоя. Видно, творить новые слова—далеко не простое занятие, потому что составить из звуков нашей речи то или другое сочетание и придать ему какое-либо значение — это еше даже не полдела. Самое важное — чтобы язык и народ приняли всё это соединение звуков и смысла, утвердили, начали употреблять и понимать и, таким образом, ввели бы пновь созданное звукосочетание в словарный состав языка, сделали его словом.

***

изменчивый и непостоянный. Они обогатили и самую заповедную, самую глубокую, самую «вечную» часть этого состава —его «ядро», которое состоит из «корневых слон». Это случается крайне редко.* Гораздо чаще новые слова языка, его неологизмы, возникают другим, более простым способом. Л именно: их производят от тех древних корней, которые издавна жили в языке.

В огромном большинстве случаев остается неизвестным, кто, как, когда и где первым сказал то или другое слово, хотя любое из слов языка когда-нибудь да-было произнесено в п е р в ы й раз.

Мы ^наем, что слова «столяр» и «столешница» родились от слова-кдрня «стол». Но, разумеется, даже они не могли возникнуть сразу в головах тысячи или хотя бы сотни люден. Кто-то их придумал первым. Мы только никогда не узибсм, кто именно.

Установить это можно лишь в тех случаях, когда по каким-нибудь причинам их рождение было сразу же замечено или следы этого сохранились в каких-то записях.

Слово «тушь» (черная краска особого состава) известно в русском языке давно. Люди, работавшие с этой краской, также довольно давно начали употреблять и различные производные слова от этого слова-корня: «растушевка» (особый инструмент), «тушевать»

• К словам, указанным выше, ученые добавляют еще несколько,— например, слово «кодак». Так в начале века назывались и фирма, производившая фотоаппараты, и сами эти аппараты. Вошло в употребление даже слово «кодакировать» вместо «фотографировать». Два близких к свифтовским слова-термина изобрел Г. Уэллс, разделивший людей далекого капиталистического будущего (Уэллс верит, что око возможно) на «алоев» и «чорлоков». «Морлокам» повезло: появился даже роман другого английского писателя о рудокопах, так и озаглавленный «Морлоки» (впрочем, так — «морлакн» или «морлоки» — именовалось когда-то одно из иллирийских племен). В последнее время на Западе появился целый ряд слов — «флопник» (неудача, крах), «битник» (стиляга), новых для англичан наполовину, так как все они построены на использовании русского суффикса «-ник», ставшего им знакомым по слозу «спутник».

***

...сравнивать даже и с нашими «корнями»: непонятно, что можно считать «корнем» растения, у которого вы не видите ни стебля, ни листьев, ни ветвей! Если уж нужно сравнение, слова такого языка можно уподобить «марсианам» Герберта Уэллса: у этих существ всё те-ло представляло собой голову; не было ни туловища, ни конечностей, ничего. Голова, и только!

***

   У английского романиста Уэллса есть фантастическое произведение: "Люди

как боги".

   Несколько рядовых англичан -- все люди из среднего зажиточного класса --

удивительным образом попадают в фантастический мир будущего; там живут

могущественные и мудрые "люди как боги". Они на много тысячелетий опередили

Англию и всю Землю по развитию своей культуры.

   Радушно      встречают люди-боги полудиких, по их мнению, "землян" с их

нелепыми зловонными автомобилями, некрасивой одеждой и отсталым умом. Ученые

людей-богов    красноречиво    объясняют    пришельцам    устройство и жизнь

прекрасного, но чуждого "землянам" мира.

   Объясняют?!   Позвольте, но как? Откуда же "люди-боги" могут знать язык

англичан,     которых они никогда не видели, или тем более откуда английские

буржуа могли узнать их неведомый доселе язык?

   Одного   из   англичан,   редактора   журнала   мистера Барнстэппла эта

неожиданность    поражает больше, чем все чудеса нового мира. Он задает

недоуменный    вопрос   тамошнему   ученому   и получает от него еще более

неожиданный ответ. Ученый говорит примерно так:

   "Напрасно вы думаете, что мы беседуем с вами на вашем языке. Мы и друг

с другом давно уже перестали разговаривать, пользоваться для общения языком.

Мы не употребляем слов, когда обмениваемся мыслями. Мы научились думать

вслух.

   Я   думаю, а мой собеседник читает мои мысли и понимает меня без слов;

зачем   же нам язык? А ведь мысли-то у всех народов мира одинаковы, различны

только    слова. Вот почему и вы понимаете нас, а мы вас: различие языков не

может помешать этому..."

   Тютчев,   Фет   и их   сторонники   возрадовались бы, услыхав о такой

возможности:   в вымышленном Уэллсовом мире можно, оказывается, "сказываться

душой,   без   слов".   Все   дело, значит, в развитии культуры: может быть,

когда-нибудь и мы, люди, на самом деле дойдем до этого!

***

Л. Успенский. "Ты и твоё имя"

ВОЛЬКА ибн-АЛЁША

Вы читали книжку писателя Лагина «Старик Хоттабыч»?

Случилось чудо: школьник Костыльков открыл старую бутылку, и оттуда выскочил длиннобородый старец в пестром халате, — настоящий восточный джинн. Возникло некоторое замешательство; затем спасенный и спаситель приступили ко взаимному ознакомлению.

Освобожденный дух отрекомендовался длинно и сложно. «Гассан-Абдуррахман-ибн-Хоттаб», — произнес он, стоя на коленях. Пионер Костыльков буркнул, наоборот, с излишней краткостью: «Волька!»

Удивленному старцу этого показалось мало. «А имя счастливого отца твоего?» — спросил он. И, узнав, что отец у Вольки — Алеша, начал именовать своего новообретенного друга так: «Волька-ибн-Алеша».

Даже глупец (а Волька-ибн-Алеша отнюдь не был глуп) сообразил бы после этого, что «ибн» по-арабски—«сын». И вполне естественно, если он стал звать своего собственного джинна «Хоттабычем»: «ибн-Хоттаб» — это «сын Хоттаба», а «сын Хоттаба» и есть «Хоттабыч». Логика безупречная! Так русский мальчишка и арабский джинн обменялись свойственными их языкам «патронимическими» обозначениями, — отчествами.

Оба они были людьми сообразительными, но не вполне осведомленными, не лингвистами во всяком случае. Гассан Абдуррахман, например, не знал, что «Алеша» обозначает «Алексей» и что, кроме имени, у человека может быть еще и фамилия. А Волька Костыльков даже не подозревал высокого смысла тех арабских имен, которые он столь небрежно отбросил. Ведь «Гассан» — это нечто вроде «Красавчик», слово «Абдуррахман» пишется в три приема: «Абд-ур-рахман» и означает «раб Аллаха всемилостивого», а «Хоттаб» следует переводить как «ученый мудрец, способный читать священное писание».

Однако дело не в этом; главное они поняли. И арабское «ибн» и русское «вич» имеют один и тот же смысл — значит «сын такого-то». Очевидно, отчества разного типа существуют не только в России; пользуются ими и другие народы. А зачем?

Вообще говоря, это просто. Разве не почетнее иметь отца-летчика, чем сына-первоклассника, даже если этот первоклассник — семи пядей во лбу? Люди в простоте своей склонны думать, что у желудя больше оснований гордиться отцом-дубом, чем у дуба — чваниться сыном-желудем. Жильцы того московского дома, где жила семья Костыльковых, тоже, наверное, полагали, что скорее мальчишка Волька принадлежит своему почтенному отцу Алексею Ивановичу (или Владимировичу; неизвестно ведь, как его звали), чем наоборот. А так как подобные мысли приходили людям в голову везде и всюду, то и возник давным-давно обычай, обращаясь к сыну, дополнять его имя именем его отца, уважения ради: тебя-то, мол, мы еще не знаем, но авансом уважаем в тебе заслуги отца твоего.

Вот почему «отчество» — очень распространенное явление. А если нам кажется порою, что это не так, то лишь потому, что не всегда и не везде его легко обнаружить: наряду с отчествами явными бывают другие, тайные; их не каждый умеет замечать.

http://e-heritage.ru/ras/view/publication...

https://fantlab.ru/edition99683

В 30-х годах, работая в детском журнале "Костер", я придумал литературную игру с читателями; она называлась "Купип" -- "Комитет удивительных путешествий и приключений". По ходу игры читатели-ребята должны были звонить в редакцию, номер телефона которой был 6-44-68.

    Мне не хотелось, чтобы мальчишки и девочки просто записали этот номер. Я придумал для них мнемоническую фразу-запоминалку: "На шесте (6) две сороки (44); шест и осень (68)". Художник нарисовал картинку: две сороки, мокнущие на шесте в вихре листопадного дождя.

    Не скажу, как запомнили редакционный телефон мои юные читатели, но я вот уже больше тридцати пяти лет могу "ответить" его, хоть разбуди меня ночью.

"По закону буквы".

Волька — ученик пятого класса.

Упоминание о Серёже Кружкине — Серёжка во дворе перед переездом (— Переезжаете? — опросил у него Сережа Кружкин, веселый паренёк с черными хитрыми глазами.)

Эта глава нигде больше не встречается:

21.ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

Ну, вот, дорогие читатели, и подходит к концу смешная и трогательная повесть о Гасане Абдурахмане ибн Хоттабе и его юных друзьях — Вольке Костылькове, Сереже Кружкине и Жене Богораде. Не знаю, как вам, но мне как-то жалко расставаться с героями этой повести. Очень возможно, что кое-кто из читателей очень спокойно отнесется к тому, что повесть заканчивается. Но мне почему-то кажется, что большинство тех, для кого она писалась, простит автору отдельные ее недостатки и спросит, может быть, даже не без сожаления:

— Неужели не было больше приключений Хоттабыча, которые стоило бы описать и довести до сведения читателя?

Конечно, далеко не все еще рассказано

о необыкновенных похождениях старого джина, сделавшего по воле автора и Вольки Костылькова. огромный скачок через три тысячелетия из технически отсталого, дремучего рабовладельческого общества в страну социализма и передовой техники.

Я постараюсь, как только найдется для этого достаточное время, описать со всей присущей мне добросовестностью истории о том, как Хоттабыч и его друзья построили ковер-гидросамолет и летали на нем в Италию разыскивать брата Хоттабыча — Омара: как они, наконец, нашли Омара совсем неграм, гДе предполагали, и как он впоследствии, по глупости своей, превратился а спутника Земли; о том, как Хоттабыч и ребята попали в Италии в тюрьму и как их пытали там вареньем; как Хоттабыч поехал вместе с Волькой в Артек и что из этого вышло; как Хоттабыч столкнулся при очень интересных обстоятельствах с последним московским частником Феоктистом Хапугиным и т. д. и т. п.

А пока что учтем, что наши друзья благополучно вернулись из Арктики, влюбленные в нее, как и все, кто когда-нибудь побывал в этих краях.

оглавление

1. НЕОБЫКНОВЕННОЕ УТРО

2. Таинственная бутылка.

3 Старик Хоттабыч.

4. Испытание по географии.

5. Хоттабыч действует вовсю.

6. Необыкновенное происшествие в кино "Роскошные грёзы".

7. ЕЩЕ ОДНО НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В КИНО

8. «ФИГАРО ЗДЕСЬ № I»

9. Старик Хоттабыч и Мей Лань-чжи.

10. Больница под кроватью.

11. Хоттабстрой.

12» КТО САМЫЙ БОГАТЫЙ

13. ОДИН ВЕРБЛЮД ИДЕТ

14. ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ «V п В ОТДЕЛЕНИИ ГОСБАНКА

15. СЛУЧАЙ В МЕТРО

16. СКОЛЬКО НАДО МЯЧЕЙ?

17. ХОТТАБЫЧ СТАНОВИТСЯ БОЛЕЛЬЩИКОМ

18. НА «ЛАДОГЕ» В АРКТИКУ

19. РИФ ИЛИ НЕ РИФ?

20. ОБИДА СТАРИКА ХОТТАБЫЧА

21.ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

22. Роковая страсть Хоттабыча.

Как только на следующий день я зашёл к Мише, он сразу же спросил: «Что нового, интересного было на занятии кружка?» Я показал Мише и его друзьям, как умножали в старину русские люди. Затем я предложил им в уме сосчитать, сколько будет 97X95, 42X42 и 98 X 93. Они, конечно, без карандаша и бумаги не смогли этого сделать и очень удивились, когда я почти мгновенно дал на эти примеры правильные ответы. Наконец, мы все вместе решили данную на дом задачу. Оказывается, очень важно, как расположены точки на листе бумаги. В зависимости от этого можно через четыре точки провести и одну, и четыре, и шесть прямых линий, но не больше.

Затем я предложил ребятам составить примеры на умножение из костей домино так, как это делалось на кружке. Нам удалось использовать по 20, по 24 и даже по 27 костей, но из всех 28 мы так и не смогли составить примеры, хотя просидели за этим занятием долго.

Миша вспомнил, что сегодня в кинотеатре демонстрируется кинофильм «Старик Хоттабыч». Мы побыстрее закончили заниматься арифметикой и побежали в кино. Вот это картина! Хоть и сказка, а всё равно интересно: рассказывается о нас, мальчишках, о школьной жизни, а также о чудаковатом мудреце — джине Хоттабыче... А здорово напутал Хоттабыч, подсказывая Вольке по географии! Как видно, в давно прошедшие времена даже мудрецы индийские — джины — очень-очень плохо знали географию. Интересно, а как стал бы подсказывать старик Хоттабыч, если бы Волька сдавал экзамен по арифметике? Вероятно, Хоттабыч и арифметику-то как следует не знал.

Надо спросить об этом у Василия Сергеевича. Этот вопрос -заинтересовал и других ребят. На следующий день мы окружили Василия Сергеевича, наперебой рассказывая ему о кинокартине, а под конец спросили, так ли плохо знал Хоттабыч арифметику, как и географию, Василий Сергеевич обещал нам рассказать об этом.

Через день у нас была контрольная работа по арифметике, и я впервые за три года получил самую настоящую «пятёрку» по этому трудному предмету. Не приходится и говорить, как я был рад! В этот же день я пережил и ещё одну радость: наконец-то Василий Сергеевич дал мне поручение подготовить сообщение для математического кружка. Значит, теперь я стал уже полноправным членом кружка, а не просто слушателем. Понятно, с каким нетерпением я ожидал очередное занятие, как готовился к нему.

2. Индийский способ умножения.

— Вы просили рассказать,— начал занятие кружка Василий Сергеевич,— хорошо ли знал арифметику старик Хоттабыч. С этого мы и начнём. Володя Зотов будет Вольной, Коля Кривоспицкий — экзаменатором, а я буду

подсказывать Вольке, будто Хоттабыч.

Нам очень понравился такой приём, и мы приготовились слушать, как будет сдавать Волька экзамен по арифметике.

— Володя Зотов, иди отвечай,— как можно более строгим голосом сказал Коля.— Расскажи об умножении на однозначное число.

Володя хотел было уже записать свой пример так, как это привыкли делать все мы, но тут вдруг он услышал тоненький голос Хоттабыча и стал повторять вслед за ним:

— Пусть нужно умножить 486 на 7. Слева пишем множимое, справа множитель:

486 7

— А почему же ты не записал знак умножения? — спросил экзаменатор.

— Не перебивайте! — тоном, не допускающим возражений, ответил Володя, повторяя слова Хоттабьча.— Как меня научили умножать, так и делаю!

Уже новшество, соображаю я, у индийцев не было знака умножения.

— Теперь я 4 умножаю на 7, получится 28. Это число я записываю над цифрой 4,— продолжал Володя:

28

486 7

— Почему же ты начинаешь умножение со старшего разряда, а не с низшего? Почему записываешь снизу вверх, а не наоборот? — спросил Коля, всё более недоумевая.

— Ещё раз говорю вам, о почтеннейший экзаменатор Коля ибн Федя, не перебивайте меня,—ответил Володя,— Так умножали мои предки — великие вычислители, так делаю и я.

— Ну, продолжай,— говорит Коля.

— Теперь я 8 умножаю на 7, получится 56,— отвечает Володя,—5 прибавлю к 28, получится 33; 28 сотру, а 33 запишу; 6 запишу над цифрой 8;

336

486 7

Володя быстро стирал ненужные цифры и записывал вместо них новые. Получалось весьма интересно.

— Теперь я 6 умножаю на 7, получится 42,— продолжал Володя.— 4 прибавлю к 36, получится 40; 36 сотру, а 40 запишу; 2 же запишу над цифрой 6. Итак, 486 умножить на 7, получится 3402;

3402 486 7

— Верно решено,— говорит экзаменатор,— но только не очень-то быстро и удобно!

— Как так «не очень-то быстро и удобно»!—возмутился Володя.— Указанный мной способ умножения является наилучшим! Так именно умножали знаменитейшие в моё время вычислители.

-— Ну, хорошо, пусть будет по-твоему,— не стал спорить Коля.— Так, конечно, можно умножать без особых помех, если писать мелом на доске. А как же ты будешь писать в тетради чернилами?

— В какой тетради? Какими чернилами? — удивился Володя.— Ни я, ни мои предки не знали никаких тетрадей и чернил!

— Володя, ты, наверное, заболел, поэтому отвечаешь так неудачно,— говорит экзаменатор.— Пойди отдохни, повтори правила умножения, а потом уж приходи сдавать экзамен.

— Так примерно прошла бы сдача экзамена по арифметике, если бы Вольке стал подсказывать джин Хоттабыч.— сделал заключение Василий Сергеевич.— Как видите, старик Хоттабыч арифметику знал совсем не плохо. Однако запись действий он производил не так, как это делаем мы.

Давно- давно, более тысячи трёхсот лет тому назад, индийцы были лучшими вычислителями. Однако они не имели ещё бумаги и все вычисления производили на небольшой чёрной доске, делая на ней записи тростниковым пером и применяя очень жидкую белую краску, которая оставляла знаки, легко стиравшиеся.

Когда мы пишем мелом на доске, то это немного напоминает индийский способ записи: на чёрном фоне появляются белые знаки, которые легко стирать и исправлять.

Индийцы производили вычисления также и на белой дощечке, посыпанной красным порошком, на которой они писали знаки маленькой палочкой, так что появлялись белые знаки на красном поле. Примерно такая же картина получается, когда мы пишем мелом на красной или коричневой доске — линолеуме.

Знака умножения в то время ещё не существовало, и между множимым и множителем оставлялся лишь некоторый промежуток. Индийским способом можно было бы умножать, начиная и с единиц. Однако сами индийцы умножение выполняли начиная со старшего разряда и записывали неполные произведения как раз над множимым, поразрядно. При этом сразу был виден старшин разряд полного произведения и, кроме того, исключался пропуск какой-либо цифры.

После этого рассказа Василия Сергеевича мы немного потренировались в умножении на доске индийским способом. Я, например, выполнил такое умножение:

24 288 2936 29376

3672 8 3672 8 3672 8 3672

3. Арабский способ умножения.

— Ну, а как же, в самом деле, выполнять умножение индийским способом, если записывать на бумаге?—спросили мы Василия Сергеевича.

— Этот приём умножения для записи на бумаге приспособили арабы,— рассказывает Василий Сергеевич.—Знаменитый учёный древности узбек Мухаммед ибн Муса Альхваризми (Мухаммед сын Мусы из Хорезма — города, который был расположен на территории современной Узбекской ССР) более тысячи лет тому назад выполнял умножение на пергаменте так:

28

486 7

33

^6

486 7

3$0 486 7

Как видно, он не стирал ненужные цифры (на бумаге это делать уже неудобно), а вычёркивал их; новые же цифры он записывал над зачёркнутыми, разумеется, поразрядно.

Мы попробовали выполнить умножение таким же способом, делая записи в тетради. У меня, например, получилась такая запись:

Путешествие в прошлое, конечно, возможно в минуты нахлынувших воспоминаний, в безвременье сновиденческого регресса, в смещенном времени галлюцинации. Порой мы попадаем в прошлое, которое, кажется, нам даже и не принадлежит, но которому принадлежим мы. Так, еще до того, как мы родились, был сделан кинофильм, ставший частью нашего детства, нашей жизни, наших воспоминаний, наших символических просторов. Этот кинофильм показывает отношение прошлого с настоящим, с кинонастоящим, с всегда уже настоящим кино. Речь идет о кинофильме "Старик Хоттабыч", снятом на киностудии "Ленфильм" в 1956 году по сценарию Л. Лагина режиссером Г. Казанским.

Одна из идеологем кинофильма — сопоставление двух чудесных миров, мира волшебной арабской сказки и мира идеальной советской культуры, причем культуры как в смысле идеологическом, так и в смысле технологическом. Сопоставление открывается появлением всемогущего Прошлого, которое постепенно превращается в послушного ученика Настоящего. Сила Настоящего в знании, результатами которого становятся индустриализация, урбанизация, коммуникация, модернизация. Модернизация технологическая, конечно же, предстает как прямое следствие модернизации социально-экономической, которая в свою очередь обязана модернизации идеологической. Здесь материализм коммунистической теории оборачивается ее идеализмом.

История начинается с того, что пионер Волька Костыльков извлекает из Москвы-реки кувшин. Он предполагает, что нашел клад, старинные драгоценности, которые имеют отнюдь не материальное, но "огромное научное значение". C этого момента ясно: знание дороже денег. Даже не подозревая о содержании клада, Волька уже готов сдать его в Исторический музей, в архив, в общественную копилку знания. Волька извлекает удовольствие от находки и удовольствие от возможности поделиться ею, сделав достоянием Коллективного Прошлого. Формула приоритета знания над деньгами показывает, что в Советском Обществе, принадлежавшем XX веку, веку кинематографа и психоанализа, пропагандировался столь важный механизм работы бессознательного, как способность переживать удовольствие от овладения знанием. Деньги обесцениваются не только потому, что их не было в прошлом, как писал З. Фрейд, но и потому, что их не будет в будущем, согласно идеалам Советских Матриц. В отличие от них, знание и связанная с ним эпистемофилия проистекают из вопроса: откуда я появился?

Тем временем из кувшина, из огня и дыма появляется образ Прошлого — Старик. Первый же вопрос касается не того, кто он такой, а откуда он такой:

— Вы из самодеятельности?

— Я вот из этого трижды проклятого сосуда!

"Самодеятельность" предполагает инаковость, отклонение от стандарта, так что первым делом старику придется "сменить одежду" — нужно соответствовать "моде", соответствовать духу времени. Старик — послание из другого времени, послание безадресное, послание в сосуде. Чтобы не привлекать ненужного внимания, старику предлагают примерить образ дедушки, т. е. образ прошлого в настоящем. Недоразумение, недопонимание между двумя чудесными мирами начинается тотчас: старик заявляет, что он — джинн.

— Джин — это что? Вроде, американский напиток?

— Не напиток я, о пытливый отрок, а могущественный и неустрашимый волшебник Гассан Абдурахман ибн Хоттаб.

Прошлое подсказывает

Встреча с прошлым — это порой встреча с идеалом, с идеалом, который манит, соблазняет, навязывается, решает проблемы в настоящем. Идеализация прошлого — непременный атрибут его ресемиотизации. Прошлое способно неотступно преследовать ради обретения спасения в настоящем. Волька не хочет, чтобы Хоттабыч подсказывал ему на экзамене по географии, но не уверен в своих знаниях и доверяется знаниям из Прошлого. Хоттабыч превращается в голос, бессознательный голос, который сам себя навязывает, голос, от которого не отделаться, идеал-голос, от которого не скрыться:

— То, что я буду тебе подсказывать, пойдет из моих почтительных уст в твои высокочтимые уши. Тебе не придется даже задумываться, и уста твои будут раскрываться сами по себе.

Хоттабыч подсказывает из Прошлого — из портрета Гоголя, волшебника в литературе, своего рода магического реалиста. Хоттабыч не просто выполняет функцию подсказчика, но золотит свою раму. Он украшает, эстетически обрамляет свой автопортрет, он еще не знает о том, какие его ждут перемены.

Устами Вольки говорит неотступный голос Прошлого. Голос, как замечают его учителя, "древней науки". Но для идеал-голоса нет науки "древней" и "современной", есть лишь наука "единственно правильная".

Время Вольки — ускоренное, прогрессистское, устремленное из прошлого в будущее. Время Хоттабыча — вечность, в которой он живет уже 3 тысячи 732 года и 5 месяцев. Несмотря на разницу в переживании времени, Прошлое преподносит урок, напоминая о том, что из Настоящего всегда какие-то картины мира кажутся единственно правильными. Впрочем, уроки Прошлого практически незаметны в "Старике Хоттабыче". Скорее Будущее преподает уроки технологических чудес модернизированной современности волшебнику из Прошлого. Хоттабыч превращается в младенца, играющего с лампой, не волшебной лампой заточения, но с настольной лампой освобождения от естественного порядка светового дня и темной ночи. Эта игра Старика Хоттабыча — светло/темно — аналогична игре внука Старика Фрейда Эрнста Хальберштадта, игре fort/da в началах символизации постранства, овладения им через различение присутствие/отсутствие.

Москва с высоты ковра-самолета

Как бы ни творились чудеса, сколь всемогущественным ни был бы волшебник, знание работает на уровне определенной эпохи. Каждому времени — свои технологии. Власть над вещами, событиями, над пространством и временем проявляется по-разному. В мире Хоттабыча она иррациональна, она подчиняется хотению Хоттабыча, точнее — желанию другого, выполняемому бессознательным волшебника: ковер летит сам; непонятно как, ворота подыгрывают "шайбовцам"; в центре Москвы, чудесным образом, появляется дворец Гарун аль Рашида. В мире Вольки эта власть рациональна, она подчинена не фантазии, но действию — воле. Волька может объяснить, почему летит самолет, почему горит лампочка, почему звонит телефон. Хоттабычу недоступно современное знание, вот почему технология мира Вольки для него — иррациональна и чудесна. Для Вольки же, современника модернизации, чудо Хоттабыча — это сказочное повествование Прошлого, архивный прототип Настоящего:

— Я давно мечтал покататься на ковре-самолете, в обыкновенном самолете я уже летал.

Разумеется, ковер-самолет как таковой не может поразить Вольку, поскольку чудо это функционально чудом не является. Мечта о полете, которая породила когда-то фантазию о ковре-самолете, во времена Вольки реализована, так что "в обыкновенном самолете он уже летал". Чудесным в этом чуде скорее оказывается отсутствие видимой причины его появления и/или его функционирования. По этой же причине не удивляют Вольку и прочие "чудеса" Хоттабыча, например драгоценности Востока — пряности, дворцы, которые в чудесном Советском Обществе доступны каждому. Чудо удается, пожалуй, лишь тогда, когда желания Вольки оказываются фрустрированными. Можно указать по меньшей мере на два подобных случая. В одном из них Хоттабыч привел футбольную команду, за которую болел Волька, к разгромному поражению, в другом — сослал его товарища в далекую Индию.

Поначалу Хоттабыч еще пытается воспроизводить рациональную технологию, по сути дела — технологию дискурса, дискурса советской модернизации, но это ни к чему не приводит. Несовпадение врeменных программ ведет к обману ожидания, к функциональному сбою: самолет не летит без шума реактивных турбин ("сколь быстра и удобна эта колесница, только вот шумит"), телефон не звонит без электрической "начинки", телефон не звонит, он — эстетическое чудо:

— А где же щель?

— Ни щели, ни трещинки. Все сделано из цельного куска мрамора.

— Значит, внутри ничего нет? Эх ты, конструктор.

Драгоценный фантазмический объект лишь ценой знаний современной технологии может превратиться в средство связи, в телепатическое средство общения на расстоянии. Волшебство не помогает приспособиться к современности: "Джинн ты, конечно, в высшей степени могущественный, но в современной жизни разбираешься хуже младенца". Впрочем, всемогущество Хоттабыча не абсолютно и в пределах его собственной технологии чудесного. Удача зависит от памяти Хоттабыча, от того, не забыл ли он еще заклятия, да и того, что "для волшебства требуется самый сухой волос".

Волшебная сила знания

Надев костюм дедушки, Хоттабыч проникает в первое публичное пространство — московскую школу. Всеобщее образование — одна из советских идеологических программ, устремленных в технократическое Будущее. Обнаружив несостоятельность собственной технологии в этом мире, Хоттабыч просит пионера Вольку:

— Научишь ли ты меня наукам, дающим человеку такую волшебную силу над вещами?

Научившись распознавать буквы, он произносит первые, самостоятельно прочитанные слова: "Чудеса иллюзионной техники". Он читает себе приговор. Это та область, в которой он обретет себя, т. е. свое место, уготовленное ему в индустрии развлечений. Волька же современен идеологии своего, 1956 года, времени Оттепели, времени искусства и науки. Волька — современник становления культа технонауки, в которую инвестировались утопические надежды и чаяния Советского Общества. Будучи связанной со стратегическими интересами и возможностью наглядно продемонстрировать преимущества социалистического строя, технонаука становится одной из главных приоритетных областей развития. Модернизация советского общества, как и идеал модернизированного западного общества в конце ХХ века, непосредственно базируется на технологических "чудесах". Одно из таких чудес — способность подражать природе, что в мире Хоттабыча, мире Прошлого, было божественной прерогативой.

— Это море сделал мой дядя.

— Море — дядя? Ты хочешь сказать, что ты племянник Aллаха?

Познание сил Природы и овладение ими непосредственно связано в Советском Обществе с идеалом раскрепощенного труда. Впрочем, Хоттабыч так никогда и не узнает, что история освобожденного труда не состоится. Идея труда без принуждения, вопреки всем действующим сознательным идеологическим программам, не станет программой, установленной, интроецированной в сферы бессознательных желаний. Недоумение Хоттабыча вызвано самим характером экономики обмена труда на знатность. Он не может понять, почему порядок, центрированный полубожественным, возвышающимся над родом человеческим, султаном, заменен каким-то странным порядком, организованным по принципу "кто работает, тот и султан". Речь идет о Большом Рассказе о Знатном Труженике:

— Зачем обижаешь, ну какой я султан, я обыкновенный советский человек. ...У нас, дорогой папаша, все султаны. Кто работает, тот и султан. Понимаешь? Я — султан, у этих мальчиков родители тоже султаны. Вот, Вася — тоже султан...

— Ты хочешь сказать, что бывают знатные рудокопы? Зачем ты смеешься надо мной? Скоро ты скажешь, что бывают знатные пастухи, знатные сапожники...

Идеал — метакорпорация

Идеал тотальной коллективной общности проявился в Советском Обществе в коллективных приоритетах. Советское государство — метакоропорация, в которой, в отличие от самых современных корпораций Времени Большого Слияния, времени слияния "Даймлер-Бенц" и "Крайслер", "Тиссен" и "Крупп", "Америка Онлайн" и "Тайм и Уорнер" и т. д., были задействованы не экономические, а идеологические системы управления. В случае Вольки этот идеал воплощается в том, что, получив в подарок от Хоттабыча дворец Гарун аль Рашида, он немедленно предлагает его семантическую модернизацию: "Надо вывеску сменить. Надо написать — этот дворец принадлежит РОНО... На что он мне сдался, этот дворец, что я — учреждение какое-то?!"

Единоличное обладание даже самым ценным предметом, в чем и проявляется в предельной форме право на собственность в мире Хоттабыча, в системе метакорпоративности обременительно. В мире Вольки волшебные дворцы должны принадлежать РОНО, а драгоценные специи — гастроному, что соответствует идеалам корпоративной идентичности, базирующейся на коллективной собственности.

Одним из лозунгов программы создания Нового Советского Человека был "В здоровом теле — здоровый дух". Эта идеологема восходила к греческому идеалу гармоничного человека. История отношений Вольки и Хоттабыча начинается во время пионерского заплыва на фоне дворца-небоскреба. В водах Москвы-реки герои и встречаются. Впоследствии Хоттабыч сам причастится этому чуду состязаний коллективных переживаний, когда окажется на футбольном матче между командами "Шайба" и "Зубило". На стадионе Хоттабыч немедленно устанавливает узы идентификации, узы партиципации настолько прочные, что не только пользуется своим набором чудес, чтобы помочь одной из команд выиграть, но и идет наперекор своему Освободителю, "Стадиону Своего Сердца", Вольке, тому, кто дал ему волю, — наносит удар по его любимой команде.

Идеологическая корпоративность, возникающая в силу рождения в символической купели Советских Матриц, всегда включала в себя прогрессистскую теорию времени, своего рода Доктрину Движения от Большого Взрыва 1917 года в Безвременье Всеобщей Грамонии, Абсолютного Коммунизма, тотально упорядоченного, стратифицированного Космоса, связанного единым дискурсом Большого Рассказа о Завершении Большого Рассказа. Великая Гармония Освобожденного Труда Новых Людей. Лозунг "Время, вперед!" телеологичен, его цель — "Стоп, Время!"

Хоттабыч появляется накануне рождения Новой Большой Истории — Истории Космических Завоеваний. "Старик Хоттабыч" — последний популярный фильм докосмической эпохи. Мечта о полете в космос, как известно, в Советском Союзе осуществлялась не только в силу интересов идеологических и военно-промышленных, но и благодаря интересам метафизическим. Речь идет об одном из праотцев космонавтики, о Николае Федоровиче Федорове, который мечтал объединить всех людей Общим Делом, своеобразным Большим Рассказом о Воскрешении Всех Отцов и Расселении Их в Космосе. Космическая Гармония Поколений — Гармония Времени. Эта гармония стирает временные, то есть какие-либо вообще различия между отцами и сыновьями — ни отцов, ни сыновей, ни поколений. Лишь Тотальная Корпорация Де-Генеративного Человечества.

Хоттабыч не находит себе места в Советском Обществе, он никому не нужен со своими чудесами, со своими Воскрешаемыми Идеологическими Отцами Прошлого. История Старика Хоттабыча из Царства Старика Федорова, однако, заканчивается отнюдь не трагически. В конечном счете, ему находят подобающее место, этому Доброму Волшебнику, вполне реальное место для иллюзий и иллюзионистов — Цирк.

Хоттабыч в Цирке

Цирк — продолжение Рассказа о Гармонии, на сей раз Гармонии Разума и Чувств. Цирк, как и стадион, — место сопереживания, совместного "боления", коллективной аффективной патологизации. Цирк — то место, где люди могут позволить себе поверить в чудеса. "Мне никогда еще не было так интересно, как в этом дивном шатре!" — восклицает Хоттабыч, человек со всеми своими инфантильными чудесами для цирка совершенно незаменимый. Настоящим чудом, если судить по реакции Вольки (и друга его Женьки), оказалось поведение Хоттабыча на арене цирка. Эта завершающая кинофильм сцена показывает чудеса Хоттабыча именно там, где они в Чудесном Советском Обществе легитимны.

Хоттабычу находят место в цирке, в области эмпирически бесполезного, в области эстетического и терапевтического. Хоттабыч оказывается в сфере того удовольствия, которое возникает в бессознательном в результате представления, позволяющего с легкостью отыгрывать аффект перед лицом и за спиной у Большого Другого.

В цирке воплощаются чудеса, в цирке удовлетворяются детские желания, в цирке волшебная сказка находит свое место в индустрии развлечений общества модернизации. Сначала цирк в глазах Хоттабыча выглядит обманом, чистой мистификацией: "Вас обманывают!!! Это никакие не чудеса!!! Это обыкновенная ловкость рук!!!" Хоттабыч в ответ на мистификацию показывает с его точки зрения настоящее чудо. Настоящее чудо Хоттабыча завершается удалением зрителей. Его чудо оказывается за пределами чудесного — вне восприятия. Настоящее волшебство становится слепым пятном, оно — вне мистификации. Волшебная сказка предстает как обман восприятия, развеивающийся туман которого позволяет достичь реальных, рациональных результатов в техносказке реальности. Идеологическая техносказка демонстрирует свою победу, благородно предоставляя Хоттабычу место в резервации детской индустрии развлечений.

Несмотря на то, что Чудо Советской Модернизации одерживает победу над традиционным представлением о чудесном в волшебной арабской сказке, о чем и говорится в назидательной истории "Старика Хоттабыча", тем не менее эта история заканчивается доказательством Чуда посредством репрезентации чудесного в кино, в котором возможна власть над современностью и соразмерностью мира. Хоттабыч, заключенный в сосуд современности, демонстрирует сам механизм репрезентации чудесного. Он уменьшает цирковое представление до размера руки. С этой руки и отправляются в свои следующие путешествия перелетные означающие.

Январь 2000

Виктор Мазин

Теоретик и художественный критик. Специалист в области теоретического психоанализа. Куратор целого ряда выставок современного искусства. Редактор журнала "Кабинет". Живет в Санкт-Петербурге.

Олеся Туркина

Критик, куратор. Научный сотрудник Отдела новейших течений Государственного Русского музея. Редактор журнала "Кабинет". Живет в Санкт-Петербурге.

© 2001 — Художественный журнал N°36

http://www.guelman.ru/xz/362/xx36/xx3607....

Начальный сюжетный посыл почти совпадает – разве что пионер Волька Костыльков вылавливал своего джинна в Москве-реке, а молодому лондонскому архитектору Горацию Вентимеру не пришлось за медным кувшином нырять в Темзу. Он преспокойно купил сосуд вместе с джинном Факрашем-эль-Аамашем на одном из аукционов. Затем по всем правилам должны были начаться принципиальные различия между сказкой англичанина и нравоучительным «детским детективом»* (по определению одного из персонажей В. Высоцкого) Лазаря Лагина. Гораций Вентимер, будучи представителем капиталистической Англии, просто обязан был стать антагонистом честного советского пионера Вольки: если последний благородно отказывался от всех даров Хоттабыча, то первый, не отягощенный моральным кодексом строителя коммунизма, должен был хапать и хапать. Собственно, на это непременное отличие забугорной жизни от советской тонко намекал в уже упомянутом предуведомлении сам Л. Лагин: «В капиталистических странах у многих людей и по сей день представления о счастье еще связываются с сундуками, битком набитыми золотом и брильянтами, с властью над другими людьми... Ах, как мечтают те люди хоть о самом завалящем джинне из старинной сказки, который явился бы к ним со своими дворцами и сокровищами!»

Но странное дело: Гораций Вентимер в сказке Ф. Энсти оказывался не идейным противником будущего лагинского Вольки, а фактически его двойником. Конечно, караваны верблюдов с сундуками и пышные дворцы выглядели одинаково неуместно и в Лондоне конца XIX века, и в Москве 30-х годов века ХХ, а потому и Гораций, и Волька, ставшие объектом джинновой щедрости, испытывали одинаковое чувство дискомфорта и выражали сходное желание восстановить статус-кво. Но глубинная причина трагикомических разногласий между джиннами и людьми – вовсе не в нелепости допотопной моды для представителей века пара и электричества. Точнее, не только в этом. Отшелушив из речи Вольки неизбежную пионерскую риторику, читатель мог заметить, что они с Горацием уверяли каждый своего чародея примерно в одном и том же, а именно: в своем явном нежелании получить даром то, что ими не заработано своим трудом, в поте лица. Нравственный стандарт, свойственный доброй старой Англии с ее кодексом пуританской добродетели, вдруг совпал с моральными установлениями (да, книжными, да, пропагандистскими, – но других Волька и не знал) советского человека. Оба героя решительно отказались как от свалившегося с неба несметного богатства, так и от незаслуженной славы; вспомним, что Волька избегает спровоцированных Хоттабычем почестей, и его предок Гораций срывает процедуру избрания его почетным гражданином Лондона, сообразив, что «виновник» этой церемонии – джинн Факраш. Что ж, теперь можно понять, отчего Лагин старался не афишировать первоисточник «Старика Хоттабыча»: любой бдительный товарищ, сравнив два текста, легко сообразил бы, что – несмотря на идейно выдержанное предисловие к книге Лагина – серьезных причин для принципиальной полемики с классовым врагом просто нет. Потому-то обе сказки, отличаясь друг от друга чисто сюжетной конкретикой (Волька все-таки не Гораций), весьма схожи интонационно. Не совпадают по тональности разве что финалы: Хоттабыч в конце концов вписывается в советскую жизнь и решает получить бесплатное среднее образование. Факрашу везет меньше: вообразив, что здесь на смену Сулейману-ибн-Дауду пришел столь же могущественный Лорд-мэр, он в итоге забивается обратно в кувшин и требует, чтобы его швырнули в Темзу – от греха подальше.

Само собой разумеется, что все вышесказанное – не упрек Л. И. Лагину. Более того: читая чудесную историю Энсти, искренне радуешься, что за «пересказ» ее советский автор взялся полвека назад. Представьте, если бы за переложение «Медного кувшина» на современный лад взялись только сейчас! Волька стал бы брокером, или дилером, или официальным дистрибьютором, или рэкетиром. Верблюдов он бы, конечно, быстро сплавил по бартеру или продал за зелененькие в какой-нибудь зарубежный диснейленд. Древние ковры были бы через подставных лиц выставлены на аукцион «Сотби»; ценную посуду и жемчуг с брильянтами Волька обратил бы в хрустящую наличность, чтобы затем открыть несколько валютных счетов в коммерческих банках. Погонщиков верблюдов выучили бы карате-до, и они сделались бы волькиными телохранителями. Потом бы наш Волька щедро передал тысячу-другую дармовых баксов в какой-нибудь престижный благотворительный фонд – специально для того, чтобы покрасоваться перед телекамерами и собрать массу лестных отзывов в прессе.

Правда, в этом случае и сказки бы не было никакой – были бы рядовые надоедливые современные будни. Ведь, как известно, каждый второй отечественный крупный бизнесмен крупного калибра на прямой вопрос о происхождении своего первоначального капитала честно рассказывает какую-нибудь фантастическую байку из «Тысячи и одной ночи».

1994

*У вина достоинства, говорят, целебные,

Я решил попробовать — бутылку взял, открыл...

Вдруг оттуда вылезло чтой-то непотребное:

Может быть, зелёный змий, а может — крокодил!

Ну, если я чего решил — я выпью-то обязательно,

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

А оно — зелёное, пахучее, противное —

Прыгало по комнате, ходило ходуном,

А потом послышалось пенье заунывное —

И виденье оказалось грубым мужиком!

Ну, если я чего решил — я выпью-то обязательно,

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

Ведь если б было у меня времени хотя бы час —

Я бы дворников позвал бы с мётлами, а тут

Вспомнил детский детектив — "Старика Хоттабыча" —

И спросил: "Товарищ ибн, как тебя зовут?"

Ведь если я чего решил — я выпью-то обязательно,

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

"Так что хитрость, — говорю, — брось свою иудину,

Значит, прямо отвечай: кто тебя послал

И кто загнал тебя сюда, в винную посудину,

От кого скрывался ты и чего скрывал?"

Тут мужик поклоны бьёт, отвечает вежливо:

"Я не вор и не шпион, я, вообще-то, дух,

И за свободу за мою — захотите ежли вы —

Изобью для вас любого, можно даже двух!"

Тут я понял: это — джинн, он ведь может многое,

Он же может мне сказать: "Враз озолочу!"

"Ваше предложение, — говорю, — убогое.

Морды будем после бить — я вина хочу!

Ну а после — чудеса мне по такому случаю:

Я до небес дворец хочу — ты на то и бес!.."

А он мне: "Мы таким делам вовсе не обучены,

И кроме мордобитиев — никаких чудес!" —

"Врёшь!" — кричу. "Шалишь!" — кричу. Но и дух — в амбицию,

Стукнул раз — специалист, видно по нему!

Ну я, конечно, побежал, я позвонил в милицию.

"Убивают, — говорю, — прямо на дому!"

Вот они подъехали — показали аспиду!

Супротив милиции он ничего не смог:

Вывели болезного, руки ему — за спину,

И с размаху бросили в "чёрный воронок".

...Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается.

Но чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть!

Ну а может, он теперь боксом занимается?

Если будет выступать, я пойду смотреть!

В. Высоцкий 1967