Из серии "восполняем пробелы в образовании" :)

Откровенно говоря, я совершенно неожиданно получила изрядное удовольствие. Действительно неожиданно, потому что я пробовала читать Гомера в далекой юности и помнила, что мне было нечеловечески сложно. А сейчас — нет, ничего подобного. Перевод Гнедича красивым и музыкальным никак не назовешь, но читать его довольно легко и естественно.

Хуже того, в большинстве мест было откровенно забавна. Я вообще имею плохую склонность смеяться над всякими устаревшими и пафосными формами, а тут одного слова "дрот" достаточно, чтобы заставить меня хихикать на весь вагон метро. Но это еще что, вот в тексте довольно часто встречается выражение "пышнопоножных данаев", и я ни разу, НИ РАЗУ за все время не прочитала его сходу правильно Но по большому счету — все совершенно понятно, и язык, конечно, пафосный и метафоричный, но не особо устаревший. Единственное слово, за которым я полезла в яндекс, было "лилейнораменная". И нашла там прекрасное: "Лилейнораменная Гера меня радует — хоть и белоплеча она, всё ж вызывает мысль о велосипеде" хорошо что хоть не у меня одной такие ассоциации.

В целом — не могу сказать про перевод ничего плохого, и про сам текст тоже. Разве что описания бесконечных битв несколько утомляют. Горе мне, я прочитала "Войну мышей и лягушек" значительно раньше первоисточника. Поэтому читаю про битву благородных мужей, а в уме тут же всплывает: "Этому вслед Норолаз поражает копьем Грязевого // Прямо в могучую грудь. Отлетела от мертвого тела // Живо душа". Но это уже мой перегиб, понимаю)

Если серьезно, что меня и удивило, и восхитило больше всего — это очень явственно видное отношение древних греков к войне. Совсем не такое, как у нас. Скорее, для них война — это не битва на выживание, не экстремальная ситуация, а нормальная часть жизни, как и игра. Не помню, писал об этом Хейзинга или нет, но мне кажется, вполне мог бы. Тезисно:

1) Ходят не столько за победой в глобальном плане, сколько за победой в плане личном. То есть стратегическая роль завоевания Трои мало кого заботит, даже Агамемнон, похоже, воюет для наживы и чтобы защитить честь брата. Все остальные — тем более, норовят добыть себе воинской славы и конкретных материальных богатств, намарадерствованных с поверженных трупов. В силу этого война из дела всеобщего, народного, становится совокупностью единичных стычек. Такое впечатление складывается и в целом из текста, и из очень подробных описаний битв. Иногда кажется, что воины с обеих сторон специально приплачивали поэту, чтобы он упомянул их поименно, желательно еще с изложением истории их семейства.

2) Личное во всех случаях перевешивает общественное. Даже, казалось бы, небедный Гектор, сын властителя города, убив очередного соперника, должен думать о том, что на него смотрит все троянское войско, и вести их вперед. А не стаскивать с него доспехи, как последний мародер. Но нет, так поступают все. Более того, воля одного человека во всех случаях превосходит всеобщую волю. Ахиллес поссорился с Агамемноном — и вот результат. Ахиллес пообещал Приаму лично, не советуясь с остальными вождями, дать ему время похоронить сына как подобает — и вот войско простаивает под городом лишних 12 дней. Складывается впечатления, что никакого общественного еще и нету. Никакого понятия "войска", "народа" в общепринятом современном понимании. Есть войско как совокупность конкретных людей с конкретной историей.

3) Греки как дети. Злые и добрые, очень переменчивые. Злые как Ахиллес, который, мучаясь бессонницей, вставал среди ночи, чтобы потаскать тело Гектора за колесницей. Добрые, как Ахиллес, так усердно оплакивающий друга. Очень смешные во всем, что касается соревнований, наград и вообще выставления себя напоказ и прославления. Это видно и по описаниям битв — как они пытаются перещеголять друг друга в подвигах и собранных "корыстях". Но особенно явно — в описаниях игр, проводимых Ахиллесом. Суть игр очень проста: есть, разумеется, победители и проигравшие, но награду получают все. Чтобы никому не было обидно :) Очень знаковый момент, мне кажется. В отношении к войне это тоже видно — нет презрения к противнику, скорее есть уважение — потому что важность твоей победы измеряется в том числе в силе противника. Поэтому издевательство над телом Гектора настолько *бого*противно — оно противно самому общему представлению тех времен о том, как должно относиться к другим воинам.

В итоге получаем картину очень юного народа, удивительно неискушенного и неиспорченного — от этого и волшебная мифология, и бесконечные кровавые войны. Мифологическая картина мира — все равно что детская, во всяком случае, применительно к древним грекам по Гомеру.

Нужно быть готовым к тому, что это очень медлительный текст. Он разворачивается плавно и довольно занудно, и на протяжении трех четвертей там не происходит практически ничего. Ничего, кроме жизни.

Возьмем парные планеты, каждая из которых является луной для другой — Уррас и Анаррес. На богатом, плодородном, густонаселенном Уррасе — несколько государств, в господствующем из них — капитализм в классическом виде, роскошь и нищета, рыночная экономика, все, к чему мы уже привыкли. А на засушливом, малопригодном для жизни Анарресе — общество победившего коммунизма, все общее, никаких денег и торговли, добровольно-принудительный труд и вознаграждение и порицание, которые выражены только во мнении окружающих. Двусмысленная утопия, как очень точно охарактеризовала это сама Урсула, для каждого общества собственный срой является идеальным, чужой — образчиком краха и безумия.

Наш герой рождается на Анарресе. Как ни странно, этим сказано практически все. Надо отдать должное мастерству (или идеализму) Ле Гуин: при описании анарресского общества и уклада чувство страха и противоречия рождается гораздо реже, чем по идее должно бы у людей, переживших одну маленькую попытку построить коммунизм. Это сомнительный комплимент, наверное, но Урсула и правда очень добрая. Она никого не осуждает, и ее социальная проповедь — скорее личный пример, чем нечто внятно сформулированное и равно применимое для всех.

Так, несмотря на весь идеализм и всю любовь к родине, герой, физик Шевек, так и не находит там ни покоя, ни признания, и отправляется искать нечто на враждебном Уррасе. И находит. Это, пожалуй, самый прекрасный момент, то, ради чего вообще писалась и вообще стоит читать эту книгу. Потому что он находит не ту вещь, которую искал формально, а ту, которая на самом деле была нужна всему этому миру. Не просто придумывает гениальную формулу, но еще и отдает ее в нужные руки. И вот с этого момента у читателя наступает своего рода прозрение, маленький локальный катарсис. Действительно, "Обездоленного" не нужно читать первым в Хайнском цикле, а лучше, пожалуй, в числе последних. Только в том случае, если читатель будет заранее знать о том, что было дальше, он сможет оценить сделанный в этом романе прорыв. Огромный прорыв, от одной мысли от которой захватывает дух.

И вот тут останавливаешься и задумываешься, "из какого сора растут стихи". В книге — очень много о Шевеке, его семье, его родине, политике, социологии. Очень мало "всеобщего", очень много личного. Почти до самого конца нет этого восхитительного ощущение любимого легуиновского символа, протянутой через темноту руки. И по мере чтения задумываешься, зачем вообще нужна эта довольно скучная жизнь в малопонятном (точнее, понятном, но внутренне не одобряемом) обществе, думаешь о том, насколько далеко это все от привычных Хайнских романов о действии, о сближении людей, о преодолении, о внутреннем изменении. Нет, Шевек вряд ли меняется, как не меняется и его мир, даже его любовь все та же. Нужно очень сильно отодвинуться, чтобы совместить этот настолько не-хайнский роман с тем, что описанные в нем события значат в хайнской истории. И, пожалуй, из всех описанных Ле Гуин хайнских историй сближения и преодоления ксенофобии эта — самая сильная, потому что в ней сближаются не герой с героем, а герой с читателем.

Теперь я хотя бы точно представляю себе, что имел в виду Холден под "дэвид-копперфильдовской мутью". Действительно, муть. Да простят меня поклонники Диккенса, но как же я мучила эту книгу — давно ничего не читала с таким скрипом и скрежетом зубовным. И видит бог, если бы не поезд СПб-Киев, в котором все равно сутки больше делать нечего...

Начнем с того, что по этой книге можно учить юных лингвистов. Как НЕ НАДО переводить. Потому что такого отвратительного перевода я не видела очень давно. С оригиналом не сверяла, но у меня четкое ощущение, что это банальная калька с оригинала, перевод слово за слово, с сохранением совершенно неестественной в русском английской конструкции предложений. Даже там, где существует аналогичное устойчивое выражение на русском, которое было бы и короче, и красивей, Ланн и Кривцов предпочитают пословный перевод. Запомнила единственный перл -"Хижина счастья лучше, чем Дворец холодной роскоши, и где любовь, там все". Видимо, высокие религиозные убеждения не позволили пириводчегам написать нечто вроде "с милым рай и в шалаше"

В итоге получилось буквально следующее: большая часть текста — это "лишняя вода". То, что по-английский выглядит доволько коротко и емко, при пословном переводе на русский расползается, становится жутким зубодробительным канцеляритом, длиннейшими периодами. Честно скажу, я читала текст по диагонали. И при этом, кажется, совершенно ничего не потеряла, а даже приобрела (или по крайней мере сохранила остатки нервов).

Отдельные моменты — когда перводчики пытаются передать какие-то эмоции — хуже всего. Потому что там, где у Диккенса, судя по сюжету, должны быть любовь, дружба, сочувствие, умиление и тд. — у переводчиков выходят такие отвратительные сопли в сахаре, что, кажется, это писал не Диккенс, а Долорес Амбридж. Слишком уж пасофно и неестественно все звучит.

В общем, имхо, насколько вообще можно убить книгу переводом, настолько этот перевод ее убил. Надеюсь, переводчики будут вечно гореть в аду

Что до самого романа (который с трудом можно разглядеть за столь ужасным текстом), то это, в общем, довольно обычный роман-воспитание. И, на мой взгляд, довольно занудный и растянутый. Правда, тут уже сложно различить, где граница ответственности автора, а где — переводчиков. Особенно смутила меня манера автора ни с того ни с сего перескакивать через довольно длинные промежутки времени. Типа, влюбился, женился, жили вместе — это все длинно и подробно. А потом один короткий кадр: жена раз — и умерла. Отличный ход, так и тянет спросить про обоснуй, хотя какое там, жизнь — она вообще штука странная. Но вот эти внезапные сокращения текста — иначе не назову — как-то очень выбивали.

Более того, пожалуй, самыми интересными персонажами оказались как раз главные злодеи — Урия Хип и Роза Дартл. Они хотя бы не умильно плюшевые и не наделены дориан-греевским венцом красоты и подлости, как некоторые другие. Живые и злобные, что гораздо больше на правду, чем "благородные бедняки" семейства Пегготи. Да, я старый злобный циник, но вся эта линия вызывает у меня глухое раздражение. Больше бесит только Дора, но Дора — это вообще диагноз. Господи, Диккенс умудрился идеально вывести то, что в современном мире называется "бландинго", причем так четко — таких ярких образом этого типажа в литературе я больше и не помню)

В целом мне сложно что-то сказать о сюжете. Жизнеописание и жизнеописание. Путь героя, что называется, из грязи в князи, который очень показательно заканчивается тем, что герой приобретает стабильное материальное положени и обзаводится семейством, а все встреченные им на жизненном пути недоброжелатели повержены во прахе. Не то чтобы совсем недостоверно, но как-то слишком сильно это акцентировано, вызывает скорее улыбку, чем искреннюю веру, что "мне отмщение, и аз воздам". Начало, про детство, было ужасающе скучным, пожалуй, самый интересный период касается Стирфорта (или как его там?) и начала карьеры. Все имхо, разумеется. Очень типичный портрет в интерьере получился, и не скажу, что сколько-нибудь занимательный.

Вспоминала недавно, как раз в связи с Метро2033

" ...Лежа на полу в какой-то немыслимой позе кверху попой и книзу головой (так к мозгу кровь лучше приливает, я пробовал писать в аркашкиной позе — класс!), шевеля, как змея, высунутым языком, похожим на кусок радуги (от сосания фломастеров), Аркашка выводил в своей красного цвета общей тетради:

«И злой волшебник Курамор ванзил мечь в плоть нещаснова добрава валшебника Гулюлюна и три раза пиривирнул яго. Хахаха! Ты пагибнеш! Кричал Курамор. **мат** !..»

Особенно Аркашке почему-то нравилось слово «**мат** !» А еще — «ваистену!» и «дабудит так!». А еще он любил их комбинировать, например:

— Да будет так, ибо!

Или:

— Ибо, воистину!

Описания Аркашке не очень давались. Он их обычно, так сказать, максимально сокращал. Например: «Лес был страшный». Или так (почти по-чеховски): «Море было большое. В нем было много воды».

Но зато страшные вещи Аркашка смаковал. У него все время кто-нибудь что-нибудь откусывал с криком: «Да будет так!», кто-нибудь кому-нибудь что-нибудь вонзал и обязательно то, что вонзал, три раза «пириворачивал» («ибо!»)."

Владимир Елистратов, Аркашка http://www.mirf.ru/Articles/art1805.htm

Структура романа довольно необычна: действие происходит на протяжении 44-45 годов на оккупированной (и постепенно оставляемой) немцами территории — в тексте много разных городов и поселений, да и промежуток времени приличный. И это у Бёлля, действие романов которого обычно занимает один — много несколько — дней и происходит почти всегда в одном городе.

Первые главы даже несколько сбивают с толку: слишком много персонажей. Собственно, в каждой главке есть свой более ли менее центральный персонаж — если так можно сказать, потому что Бёлль, как обычно, очень и очень безличен, сух и объективен. Никакой "красоты в глазах смотрящего", никакого подыгрывания персонажам: они ведут себя мерзко, страдают больным желудком и в конечном итоге предпочитают смерть любви. Картина романа начинает вырисовываться постепенно: все эти действующие лица так или иначе — в основном по касательной — пересекаются с одним из героев. Ничем не примечательным человеком, не в смысле, "серой массой", а в смысле, что его судьбу и эти случаи пересечения нельзя назвать чем-то сильно отличающимися от остальных. Один из многих, кого закатала эта война.

И сначала непонятно, чем связаны все эти маленькие и средние люди, встречающиеся в романе — учительница-еврейка, пожилой врач, оставшийся с раненными, начальник концлагеря, помешанный на хоровом пении, буфетчик из госпиталя, средней руки архитектор... Общее осознается где-то посередине. Как из Набокова, помните, эпиграф к "Дару": "Дуб — дерево. Роза — цветок... Смерть неизбежна".

Смерть неизбежна, валар моргулис, вот что объединяет их всех. На то и война, скажете вы. А вот нет. Тут вернее другой подход: человек не просто смертен, но еще и внезапно смертен. Они не в бою погибли, идя с автоматами на вражеские окопы. Они вовсе даже не собирались умирать, и, сложись ситуация чуть по-другому, могли бы выжить. Так что эти смерти действительно случайные.

Мне кажется, в этом и есть смысл. Дело не в том, что война приносит за собой смерть для солдат, непосредственно участвующих в боевых действиях. Война приносит за собой множество случайных смертей людей, которые никому бы и так не причинили вреда. Чьи смерти совершенно ничего не прибавят и не убавят ни к расстановке сил, ни к энтропии этой вселенной.

Разумеется, поскольку это Бёлль, ничего слезовыжимательного там нет. Четко, сухо и по делу. И даже в итоге почему-то не остается должного негативного впечатления. Может, потому, что именно жизнь, до последней ее минуты, выписана так ярко и четко, что в сам момент смерти персонажа и не очень-то верится. И нет ничего проще, чем дальше продумать его линию, представить, как бы он жил, не будь этого момента. Дикий вывод, конечно, учитывая голые факты, но даже в самом том, насколько жизнь ярче и лучше запоминается, чем смерть, есть что-то очень... жизнеутверждающее)) Вот за это больше всего люблю Бёлля — за умение *утверждать жизнь* там, где никто больше не смог бы.