Январский номер второго подписного года «Фантастыки» делает все та же команда; тираж, объем, бумага, типография – все те же. На первой странице обложки – анонимный коллаж, на последней – репродукция одной из работ КРИСА АХИЛЛЕОСА/Chris Achilleos. Художественное оформление номера МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО и АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО.
Что же, прошел первый подписной год «Фантастыки», пора подводить хотя бы предварительные итоги. Ну, прежде всего, давайте констатируем тот факт, что «Miesięcznik Fantastyka» – первый профессиональный журнал фантастики не только в Польше, но и во всей Восточной Европе (не считая венгерской «Галактики») – состоялся. Дав о себе знать тремя номерами в 1982 году, он нашел себе подписчиков (и не только в Польше) на 150-тысячный тираж – самый большой в Европе для профессионального журнала НФ. Журнал делали не равнодушные к фантастике люди, что и сказалось на результате, зафиксированном, кстати, и на международном уровне – премия «Еврокона» может служить тому свидетельством. Ну а теперь давайте заглянем в журнал и пробежимся по его рубрикам.
1. Чего уж тут скрывать, первоначально журнал был ориентирован в первую очередь на зарубежную фантастику – прежде всего англо-американскую. В образовании польского читателя фантастики в этом отношении зияли изрядные пробелы – их надо было заполнять, стараясь вместе с тем не отставать от современного развития западной фантастики. Кое какие шаги в этом же направлении уже много лет самоотверженно делал незабвенный журнал «Проблемы», но шаги эти поневоле были малыми из-за малых же возможностей научно-популярного журнала, для которого фантастика составляла отнюдь не основное направление. В «Фантастыке» прекрасно все это видели, понимали и старались дать своему читателю лучшее (напомню, при опять же ограниченных возможностях – гонорары они могли платить только «злотувками»). И вот имена, прозвучавшие на страницах журнала: A. Азимов, Г. Гаррисон, Ф. Браун, А. Ван-Вогт, С. Боундс, Г. Каттнер, К.Л. Мур, С. Корнблат, У. Миллер-младший, Б. Олдисс, Э.Ф. Рассел, А. Нортон, Р. Шекли, К. Мак-Апп, Д. Холдеман, А. Бестер, Ф. Дик, Б. Шоу, Б. Олдисс, Д. Уоллхейм, Л. Нивен, Д. Ганн, Х. Эллисон, Д. Типтри-младший, Р.Желязны… Из более молодых: Д. Р. Р. Мартин, Д. Варли, Д. Виндж, В. Виндж, К.Черри, T. Карр, С. П.Сухариткул, Л.Татл, В. Макинтайр, Г.Дозуа… Что ни имя – хоть сейчас заноси на «золотую доску».
2. Но ведь на англичанах да американцах не сошлась клином вся мировая фантастика – и в журнале дают слово французам (Д.Коллин, П.Марльсон, П. и Н. Эннеберг), испанцам и латиноамериканцам (Т. Инглес, Федериси), немцам (В.Ешке), болгарам (Л.Дилов), сербам (И.Нешич), чехам (Й. Несвадба), шведам (С. Люндваль)… Ну и, разумеется, русским или, точнее, советским. От одного из молодых поляков я слышал примерно такое: «Ну, ты же понимаешь, тогда без ритуальных поклонов в ноги Большому Брату было не обойтись…» Может, оно и так, только ведь мне кажется, что не Большому Брату, а многим из тех, чьи произведения были (и еще будут) напечатаны в журнале, не грех было и поклониться: А. и Б. Стругацкие, К. Булычев, В. Шефнер, И. Варшавский, М. Пухов, С.Снегов…
И опять же, терпеливо показывая, когда и где были напечатаны переводы этих вещей и этих авторов на русский язык (я не про те вещи, конечно, которые изначально существовали на этом языке), мне оставалось лишь меланхолически вздыхать: это случилось лишь 8 -- 15 лет спустя. То есть для совершенно другого поколения, то есть тогда, когда все (или почти все) стало можно и на голову нашего читателя хлынул вал переводной литературы, в котором многие из этих жемчужин попросту затерялись. А кое-что (я прежде всего о Д.Типтри-младшем и В. Макинтайр) так и не было переведено и, видимо, переведено уже не будет. И да, я помню о том, что с несколькими именами и произведениями мы, стараниями блаженной памяти издательства «Мир» и его серии «Зарубежная фантастика», поляков-таки обскакали. Только имен вот этих раз-два и обчелся…
3. И обратите внимание на разнообразие тем: при наличии в кресле главного редактора такого автора и убежденного сторонника твердой НФ, как А. Холлянек, тут, кроме этой самой твердой, и социальная фантастика, и космическая опера и (о ужас!) фэнтези и много чего еще.
4. И, разумеется, отдельная песня о переводчиках: на этой площадке оттачивали свои переводческие когти многие из тех, чьи переводы к нынешнему времени вошли в золотой фонд польской фантастики.
5. И еще одна отдельная песня о художниках: здесь дали вволю порезвиться многим молодым дарованиям, которые со временем вышли в первые ряды иллюстраторов НФ (тот же Р. Войтиньский, например, уже в следующем, 1984 году получит премию «Еврокона»).
6. И, конечно, польская проза. Сажая на этот отдел безработного М.Паровского (напоминаю – у него был трехгодичный запрет на профессию), один из тогдашней руководящей журналом троицы сказал ему примерно следующее: «Ну ты же понимаешь, Мацей, журнал польский, должно же быть в нем хоть что-то польское, Словом, бери сюда все, что тебе понравится, возражать не будем…» И никто из этой троицы и думать не думал, что стараниями Паровского отдел не только не захиреет, но очень вскоре станет в журнале ведущим и что там впервые прозвучат многие славные ныне в польской фантастике имена. Ну и, чтобы удержать этот пост в разумных пределах, я только напомню имена авторов, напечатавших свои произведения в тетрадках журнала 1982 – 1983 годов: А.Джевиньский, Е.Липка, А.Земяньский, Ч.Бялчиньский, А.Зимняк, К.Коханьский, М.Вольский, С.Вейнфельд, Д.Филяр, К.Фиалковский, Б.Киевский, Фальтцман. Ну и, не без этого, сотрудники редакции: А. Холлянек, М. Паровский, А. Кжепковский, Д.Е. Торунь.
И громко прозвучал на всю страну М. Баранецкий. И дебютировали Э. Попик и Я. Пекара. И еще: объявив «непрерывный конкурс» фантастического рассказа и рисунка, редакция возбудила творческий порыв в сотнях читателей журнала. И дала возможность дебютировать на своих страницах в 1983 -- 1984 годах почти двум десяткам молодых авторов, среди которых были Ф.В. Крес и М. Хемерлинг. Потихоньку-полегоньку на страницы журнала проникала новая проза и новая тематика. То ли еще будет дальше…
7. Неотделимой частью журнала стал отдел критики. В каждом номере рецензировались 3 – 4 книги, чаще всего новинки. Поначалу рецензированием занимались кадровые сотрудники редакции (А. Невядовский, М.Паровский, Т.Марковский, С. Кендзерский, А. Кжепковский), но затем все чаще и чаще привлекались рецензенты со стороны, что, в общем, увеличивало объективность оценок. Впервые в Польше (да, пожалуй, и в мире) стараниями А.Невядовского постепенно, номер за номером, составлялся уникальный «Словарь польских авторов научной фантастики», иллюстрировавшийся «Пожелтевшими страницами» -- фрагментами произведений авторов, обозначенных в словарных статьях. Замечательным дополнением отдела стал «Парад издательств», в рамках которого М.Паровский взял ряд интервью у ведущих работников польских издательств, выпускавших фантастику. Вспомним также очень интересные рассказы о практике немецкого, югославского и французского издательств. И два интервью, взятых у Я.Зайделя и С.Лема.
8. Вполне гармонично вошла в состав журнала рубрика «Наука и НФ», в которой публиковались весьма даже актуальные научно-популярные статьи на самые различные темы. И два цикла статей: М.Иловейского и А.Мостовича. Статьи второго автора, энтузиаста палеоастронавтики, сегодня могут показаться устаревшими (то ли еще читали!), но тогда-то было иное время. Мостович вынужден был на пальцах объяснять, о чем вообще идет речь – литературы по теме в Польше (если не считать перевода единственной книги Дэникена) практически не было. Мостович много раз предлагал издательствам такие основополагающие книги зарубежных авторов, заранее заручившись согласием последних на получение гонорара в «злотувках», но неизменно получал отказы. Вконец отчаявшись, он стал сам писать книги, в которых пересказывал эти самые можно сказать первоисточники. И, кстати говоря, книги эти получились у него вполне толковыми.
9. Будучи любимым детищем отечественного клубного движения любителей фантастики (шесть лет добивавшихся его основания), журнал с его многотысячным тиражом послужил замечательным объединителем как отдельных фэнов, так и клубов любителей НФ, так как публиковал адреса основных клубов и расширенную информацию об их работе.
10. И, наконец, по сути, создал школу молодых «комиксадзе», воодушевленных примером М.Паровского, Я. Родека и Б.Польха с их неунывающим героем, Фанки Ковалем, расстраивающим происки коварных инопланетян и их земных сообщников.
Словом, всего лишь за год эта команда сделала для развития научной фантастики в Польше столько, что ее, пожалуй, следовало бы наградить орденом. Ну, или хотя бы медалью. Что, впрочем, и было сделано… правда лишь через четверть века. Впрочем, это уже совсем другая история. ДА, ЭТО «FANTASTYKA», СЫНОК!
14. В разделе рецензий Лешек Бугайский/Leszek Bugajski обсуждает книгу Адама Холлянека «Любить без кожи» (дословный перевод названия, и, думаю -- неправильный) (Adam Hollanek «Kochać bez skóry», Warszawa, KAW, 1983), Мацей Паровский/Macej Parowski пишет о сборнике американского писателя Дональда Бартельми «Диковинки» (Donald Barthelme «Osobliwości», wybór Z. Lewicki, tłumaczenie i wstęp A. Kołysko, Warszawa, PIW, 1983), а Т. Збигнев Дворак/T. Zbigniew Dworak -- о романе Юлиуша Стефана Знамеровского «Пожиратель тепла» (Juliusz Stefan Znamierowski «Pożeracz ciepła», Warszawa, Wydawnictwo MON, 1983).
Здесь же Лешек Бугайский в длинной, на целую страницу, рецензии разбирается со сборником рассказов Д.Балларда «Сад времени» (J.G. Ballard «Ogród czasu», przelożyli Lech Jęczmyck, Zofia Uhrynowska-Hanasz, Kraków-Wrocław, Wydawnictwo Literackie, 1983).
15. Статья Марка Ангенота/Marc Angenot «Wstęp do semiotyki science fiction/Вступление к семиотике научной фантастики» -- своеобразный эксперимент над читателями журнала, которым, чтобы разобраться, о чем в ней идет речь, потребуется для начала составить словарик терминов и понятий, которыми автор щедро усеивает статью. Ну, например, помимо все той же «семиотики» еще и «referencja», «paradygmat», «deiktyczność», «syntagma», «immanentne modeli», «incherentne relacje», «egzolingwistyka», «entitè linguistique», «diachroniczny model słowotwórczy», «substytut obiektu empirycznego», «semiotyczny model centryfugalny», «incipit tekstu» -- лишь некоторые из них. Результаты эксперимента так, по-моему, и не были никогда обнародованы.
Марк Ангенот/Marc Angenot (род. 1941) – бельгиец по происхождению, профессор, преподаватель французской литературы и литературной компаративистики, в то время работал в Канаде, в монреальском Университете McGill. Эта статья впервые была напечатана в журнале «Science Fiction Studies» в 1979 году (№ 17), однако переводчик ЕЖИ ХМЕЛЕВСКИЙ/Jerzy Chmielewski почерпнул ее из журнала «Kniževna smotra» (№ 46, 1982).
16. В статье «Wszechświt wiedział, że pojawi się człowiek?/Вселенная знала, что появится человек?»Магдалена Хен/Magdalena Hen популярно описывает взгляд на Вселенную с точки зрения современной астрономии и астрофизики. Анонимная цветная иллюстрация на половину страницы.
17. Статья Кароля Мечиковского/Karol Mieczykowski «Nowy wspaniały świat inżynierii genetycznej/Новый прекрасный мир генетической инженерии» -- пересказ основных положений одноименной книги американского ученого Роберта Кука/Robert Cooke, чей перевод вышел в издательстве PIW. Это первая научно-популярная книга на эту тему, появившаяся на польском читательском рынке. Публикация оснащена графикой ЕВЫ МАРШАЛ/Ewa Marszał.
18. В статье «Сzłowiek powielony/Человек скопированный»Мацей Иловецкий/Macej Iłowiecki углубляет уже обозначенную тему рассказом об успехах и проблемах клонирования. Цветная иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.
19. Блок научно-популярных заметок «Космос начинается на Земле» занимает половину журнальной странички.
20. В разделе «Читатели и “Фантастыка”» -- десятая «посадка» (Lądowanie dziesiąte). И вновь порция читательских писем: все те же критика редакции, советы, просьбы…
Здесь же весьма даже симпатичная графика неведомой (или неведомого) мне ELSINGRE.
21. На последней (96-й) странице размещены списки лауреатов премии «Небьюла», премии «British SF Union» и премии «SF Chronicle». Здесь же цветная иллюстрация ЗБИГНЕВА ЛЯТАЛЫ/Zbigniew Latała.
22. Японцы перевели и напечатали у себя, в № 3 журнала «S-F» за 1983 год, рассказ Конрада Фиалковского «Strażnik/Сторож (страж)». От Фиалковского журнал попал в редакцию «Фантастыки», где его с интересом полистали, о чем свидетельствует эта самая последняя в номере заметка, подписанная А.H./А.Х. (ну вы сами понимаете кем). Вот этой страничкой я и завершу описание номера.
13. «Ciało obce – śmierć/СМЕРТЬ – ИНОРОДНОЕ ТЕЛО» -- под таким названием в номере публикуется интервью, взятое австрийским критиком и литературоведом Францем Роттенштайнером/Franc Rottensteiner у Станислава Лема в период между 1981 и 1983 годами. Его перевел с немецкого языка МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz.
Франц Роттенштайнер: Вы известны прежде всего как писатель научной фантастики, но у вашего творчества вполне отчетливо усмативаются два полюса. С одной стороны – это познание, границы и возможности наших знаний и возникающие отсюда технологии, а с другой – человеческие ценности, я даже сказал бы – вечные ценности, ценности культуры, которые уже неоднократно назывались старосветскими. Не кажется ли вам, что научная фантастика как посредник прекрасно годится для того, чтобы, используя литературные приемы, задавать вопросы такого рода?
Станислав Лем: Да, конечно, но модифицированная научная фантастика, то есть не та, которая сегодня продается и предлагается как рыночный товар. Что касается меня, то я неустанно пытаюсь расширить рамки этого жанра, чтобы втиснуть в него фантастические, антропологические, философские и прочие гипотезы. Словом, экспериментирую с этим посредником, причем не слишком удачно. Иногда, однако, у меня создается впечатление, что я все же сотворил что-то новое, как, например, эту вот повестушку – нет, не повестушку, -- всерьез написанную, хоть и фиктивную, рецензию под названием «Провокация/Prowokacja», опубликованную в библиотечке Suhrkamp – о выдуманном немецком антропологе, который во времена Третьего рейха написал трактат о так называемом окончательном решении еврейского вопроса.
Вот это я также считаю своего рода фантастикой, именно такую попытку, несмотря на то, что к ней нужно отнестись с должной серьезностью. Тема такого рода не может трактоваться в ироническом ключе или и вовсе с юмором. Словом, я думаю, что это неверное сужение жанра, когда автор научной фантастики ограничивается так называемыми технологическими, технико-инструментальными проблемами, базируясь на определенных замшелых мифах и легендах, лишь чуточку освеженных и переодетых в научный костюм. И считает это чем-то новым в культуре.
Франц Роттенштайнер: Значит, вы считаете «Провокацию» образчиком спекулятивной философии?
Станислав Лем: Да, конечно, именно так я и считаю. Если бы я верил на все сто процентов в тезу, выдвинутую в этой не существующей книжке, то подписался бы под ней собственной фамилией. Получилась бы дискуссивная статья в духе «Summa Technologiae». Поскольку, однако, на самом деле я верю в то, что могут существовать люди, способные всерьез воспринять эту гипотезу, но сам я не из их числа, то придал написанному такую вот форму, а не какую-то другую. Я придумал себе посредника как автора и уже его произведение пересказал и подверг обсуждению. Хотел таким вот окольным путем справиться с тем, что там фантастично.
Франц Роттенштайнер: Почти одновременно в немецком переводе появились две ваши книги: упоминавшаяся уже «Провокация» в издательстве «Suhrkamp», написанная вами недавно, и в издательстве «Insel» «Глас Господа/Głos Pana» -- роман, написанный в 1968 году, который, несомненно, можно отнести к научной фантастике, поскольку в нем речь идет помимо прочего о некоторых космических явлениях. Где, по-вашему, соприкасаются эти две разные книги, которые, несмотря на разнородность формы и, на первый взгляд, разную тематику, имеют много общего, в том числе в отношении к проблеме смерти?
Станислав Лем: Да, согласен, это интересно…
Франц Роттенштайнер: Возможно, вспомнив про тех, кто этот роман еще не читал, следует добавить, что книга эта завершается стихотворением Суинберна, воспевающим человеческую смертность как нечто утешительное.
Станислав Лем: Да, да, я хотел бы заявить, что такая аналогия не была намеренной, она свидетельствует лишь о том, что в моем подсознании есть некоторые течения, которые то и дело дают о себе знать. От меня это не зависит. Я писал этот роман много лет назад и сейчас с удовлетворением отмечаю, что, приняв во внимание его проблематику, он не стал анахронизмом, и даже, к сожалению, наоборот: поскольку там ведь говорится о все том же расколотом на части мире с висящим над ним дамокловым мечом атомной войны, надо признать, что все это все еще актуально. Меня немного сбил с толку тот факт, что я, когда писал эту книгу, позволяя выдуманному автору, гениальному американскому математику, вести повествование от первого лица, вложил в его уста представление о себе, как о старике, которому уже под шестьдесят лет. Я, когда это писал, и в самом деле считал, что это очень пожилой возраст, а вот теперь мне и самому около шестидесяти. Но это только такое личное замечание.
Сама же проблематика сохранила актуальность. По правде говоря, мне трудно трактовать угрозу жизни всему человечеству как особо удавшееся мне личное футурологическое достижение. Я был бы безмерно рад, если бы оказалось, что это ошибка, но смысл романа, к сожалению, актуален, хотя похоже на то, что человечество, европейцы и прочие, уже несколько привыкло к этой вечной, неустанной угрозе. Если, однако, хоть немного глубже обдумать ситуацию, в которой находится мир, содрогнешься от ужаса. Мой роман должен был являть собой в какой-то мере философски высказанное наблюдение над нашим миром и, как бы это сказать, линзу, c помощью которой собрались бы все эти проблемы. Этот вот выдуманный прием, творящий из книги фантастический роман, это, собственно, как бы послание со звезд, весть, посланная с неба на Землю, но интерпретированная людьми как нечто, из чего можно выковать оружие. Очень простая мысль, никаких метафор. Это утверждение можно принять дословно: наиболее интенсивные усилия наивеличайших умов пополняют арсенал смерти, которым располагают супердержавы.
Франц Роттенштайнер: И еще о шестидесятилетии. Не составляет тайны то, что вам 12 сентября 1981 года исполнилось шестьдесят лет. Может быть, вы попытаетесь подвести итог вашим творческим достижениям и расскажете о своих планах на будущее, исходя, конечно, из предположения, что висящей над нами катастрофы все же не случится?
Станислав Лем: Ну что же, я пишу книги на протяжении вот уже тридцати с лишним лет, и первые мои произведения были настолько слабыми, что я сегодня не в силах даже их прочитать. Я считаю, что они невероятно наивные и слабые. Это такие романы, как «Астронавты/Astronauci», «Магелланово облако/Obłok Magellana», многие рассказы, частично также роман «Transfer» (Так в оригинале -- W.).
Что ж, время идет, человек меняется. Если говорить о других книгах, то в моей жизни были разные творческие периоды, в том числе исключительно плодотворные, например, когда я писал романы «Солярис/Solaris» или «Непобедимый/Niezwyciężony», или когда я за короткое время написал несколько гротескно-философских или юмористически-шутливых рассказов, таких как «Кибериада/Cyberiada», [/u]«Сказки роботов/Bajki robotów»[/u] или «Звездные дневники/Dzienniki gwiazdowe» В последнее время под влиянием новых размышлений дело постепенно дошло до изменения формы, в связи с чем я как раз и написал эту самую «Провокацию», первую часть чего-то большего. Это будет цикл, скажем так, несуществующих книг. Вначале я писал рецензии на несуществующие книги.
Это был «Абсолютный вакуум/Próżnia doskonala» -- о проблемах культуры, но в форме гротеска и как бы смеха ради, по крайней мере частично, хотя внутри находится целиком твердое, существенное ядро. Затем были вступления к несуществующим книгам из будущего века и предисловия к ним («Мнимая величина/Wielkość urojona») и, наконец, лекция несуществующего мощного электронного мозга в США уже у порога нового столетия, Голема. Из этого возникла книжечка «Голем XIV/Golem XIV».
А затем мне в голову пришла мысль, впрочем, мысль необычайно дерзкая, почти еретическая, о том, что можно написать также о книгах, которых нет, но которые должны быть. Это были прежде всего важные темы, очень важные, и самым существенным был ответ на вопрос о том, как же включить в общий образ и течение нашего века и соответствующий ему тип культуры такие страшные события, как, например, так называемое «окончательное решение еврейского вопроса» во время Второй мировой войны. Ибо бытует оптимистическое убеждение в том, что эта катастрофа гуманистической мысли, разразившаяся в сердце Европы, была чем-то вроде аномалии, хоть и очень страшной, но кратковременной, и что после войны и после смерти Гитлера мы, разумеется, вернулись к нормальной жизни. Ну так вот я пришел к выводу, что на самом деле это вовсе не обязательно было отступлением от правил, но может быть – упаси Боже – началом новой эпохи, в которой геноцидальные явления будут повторяться или принимать другую форму, вроде, например, кровавого терроризма, выступающего под маской идеологии, которая на самом деле служит лишь предлогом для убийства других людей. Возможно, именно эта мысль склонила меня к написанию о человечестве, как чем-то целом. Первая часть – это «Провокация», поскольку именно так можно, и даже нужно, называть в средиземноморской культуре эти преступления Третьего рейха. И, в свою очередь, убеждение – которым мы обязаны технико-информационным публикаторам -- в том, что мы в малый момент времени можем узнать все или почти все о том, как и чем живет человечество во всем мире. На самом деле это, конечно, исключено – комплекса таких знаний не может охватить ни одно человеческое существо, ни один человеческий ум. И тогда я подумал, что стоит написать этакий своеобразный аналог «Книги Гиннеса»; книгу, а точнее – о книге, в которой с помощью статистики будут представлены неслыханные, попросту невероятные события, происходящие каждые несколько секунд каждого часа на всем земном шаре. То есть рождения, пытки и т.д. Конечно, трудно все это себе представить, но если взять на себя такой труд, можно наполнить такую книгу одной только статистикой и, по крайней мере в какой-то степени, приблизить к себе образ того, что человеческое и в то же время невообразимое, и что французы называют «condition fatale». Какой будет Земля, когда на ней будут жить 5,5 миллиардов человек? Вот это будет книжка!
Франц Роттенштайнер: Если вспомнить прошлое, то тема смерти в вашем творчестве всегда присутствовала. Это видно уже в «Астронавтах», где речь шла о гибели целой планеты, и даже еще раньше – в романе (опубликованном однако несколько позже) «Больница Преображения/Szpital Przemieniena», и вот теперь в новейшей вашей книге. С другой стороны, в ваших произведениях слышно много смеха. Это что, смех сквозь слезы?
Станислав Лем: Ну конечно нет, это не смех сквозь слезы, это самый что ни на есть обычный смех, хоть и с некоторой примесью горечи. Должен, однако, признать, что это ваше замечание относительно смерти было поразительно метким. Я этого не осознавал, но теперь, размышляя над этим, вижу, что в последних моих книгах отражаются некоторые сцены, связанные в моей памяти с периодом Второй мировой войны, и речь идет о разных книгах, например о «Гласе Господа/Głos Pana». Один из его персонажей – еврей, сбежавший из Европы в Америку, некий Раппопорт, свидетель уничтожения людей и массовых убийств. Видно это также в «Провокации», а также в самом последнем моем романе…
Франц Роттенштайнер: Вы имеете в виду довольно-таки объемистый роман «Осмотр на месте/Wizja lokalna»? Ну и кто же там и что осматривает?
Станислав Лем: Вообще-то это такой спокойный, безмятежный роман, в чем-то схожий с «Футурологическим конгрессом/Kongres futurologiczny». Разница между ними в том, что если в «Футурологическом конгрессе» показана картина человечества и мира, одурманенных с помощью химических средств, то в этом романе действие развивается на другой планете, являющейся противоположностью Земле и характеризующейся доведенным до совершенства технологическим развитием, так называемой этикосферой, построенной с помощью инструментальных методов. На этой планете никто из ее обитателей ничем не может навредить ближнему своему. Среди персонажей книги есть, однако, мужчина, друг главного героя, который помнит еще гитлеровские времена, поскольку, впрочем, пребывал в лагере уничтожения. И вот он рассказывает про коменданта того лагеря, который собирался сделать из его кожи абажур на лампу как подарок жене в день ее рождения. Это, конечно, совершенный анахронизм, поскольку никак не совместимо во времени; кто-то мог бы сказать: в календаре что-то не сходится. Я, однако, не принимал этого во внимание, мне был важен именно такой акцент. Но вот почему я не перестаю об этом говорить? Наверное где-то в моем подсознании существовали мощные защитные силы, благодаря которым я сразу же после войны избавился от этих воспоминаний. Но они все же не дали себя вытеснить целиком и теперь всплывают подобно тому, как всплывает масло на водную поверхность. Да, вероятно, что то в этом роде, хотя это, конечно, лишь мои предположения… Словом: смерть, ну да – дело важное и докучливое.
Франц Роттенштайнер: Смерть, как последняя константа человеческой жизни, как пробирный камень существования?
Станислав Лем: Да, именно так. Я верю в то, что написал об иерархии смерти в нашей культуре, а в особенности в нашем так называемом потребительском обществе. Правда такова и таково мое мнение, что эта самая смерть стала инородным телом, в том смысле, что ее пытаются изгнать самыми разными способами, отвратить всем, что в силах и не в силах человека, – но не так, как в средневековье, когда мысль о смерти и ее присутствия в человеческой жизни являлись составляющей частью культуры и обычаев. Теперь пришла гедонистическая эпоха, чье положение еще более затруднительно: она не знает даже как трактовать это конечное событие, что с ним делать, как его классифицировать в системе человеческой жизни.
Франц Роттенштайнер: Не кажется ли вам, что смерть как бы спихнули на уровень субкультуры, религиозных или псевдорелигиозных групп, что может привести к массовым самоубийствам?
Станислав Лем: Да, но в то же время существуют пробы, родственные наисквернейшей научной фантастике, например когда пытаются псевдонаучным образом интерпретировать смерть. Есть книги, чьи авторы – опираясь на якобы научных доказательствах – утверждают, что существует жизнь после смерти, и смотрят на это не со стороны религии (что было бы еще приемлемо), а с эмпирической стороны. Люди чрезвычайно сильно реагируют на утверждения, что жизнь после смерти существует и что это можно доказать опытным путем. Я в это конечно не верю. Словом, смерть – это проблема, с которой нелегко разобраться. Как-то так.
Франц Роттенштайнер: Пожалуй, давайте отставим тему о смерти. Вернемся к успехам, многочисленным переводам (по меньшей мере на 31 язык), миллионным тиражам.
Станислав Лем: Да, тут все правильно, но если бы я испытал все эти почести десяток лет назад, то, несомненно, получил бы от них больше удовольствия. Звание доктора honoris causa, полученное в Польше – я, конечно, очень за него благодарен. Но мне кажется, что это и весит иначе и качество имеет другое, когда нечто такое переживаешь незадолго до своего шестидесятилетия, чем если бы я все это пережил, допустим, в сорок лет. Конечно, я здесь не оригинален, до меня об этом уже говорили многие другие. Когда Гомбрович достиг мирового успеха, он сказал, что слава пришла к нему слишком поздно. Нет, я не собираюсь уже ложиться в гроб, но во всяком случае эти почести не имеют уже для меня того веса, который имели бы тридцать лет назад.
7. Рассказ (скорее небольшую повесть) американского писателя Джеймса Ганна/James Gunn, который в оригинале называется «The Immortals» (1958), под адекватным названием «Nieśmiertelni/Бессмертные» перевел СЛАВОМИР КЕНДЗЕРСКИЙ/Sławomir Kędzierski. Публикации сопутствует анонимная черно-белая иллюстрация.
И это первое знакомство польских читателей с очень даже неплохим писателем. На русском языке этот рассказ в переводе Н.Гузнинова и под названием «Бессмертные» был опубликован лишь десятком лет позже – в сборнике «Фата Моргана 8» (1993). Об авторе можно почитать здесь Карточка рассказа тут
8. Повесть Еремея Парнова/Jeremiej Parnow «Проснись в Фамагусте» (1983) под адекватным названием «Zbudź się w Famaguście» перевел СЛАВОМИР КЕНДЗЕРСКИЙ/Sławomir Kędzierski. Об авторе можно почитать здесь Карточка повести тут
9. Блок польской фантастики открывает рассказ Ганны Кальтенберг/Hanna Kaltenberg «Gruczoł/Железа». Избранному компьютером мужчине подшивают «железу четкого выбора решений». С результатами операции приходится разбираться жене. Есть цветная иллюстрация – фрагмент работы ДЬËРДЯ КОРГИ/György Korga. Ганна Кальтенберг/Hanna Kaltenberg (род. 1927) – журналистка, писательница. Работала в газете «Sztandar Mlodych» и журнале «Magazyn Rodzinny»: брала интервью, опубликовала множество репортажей, напечатала также ряд брошюр, посвященных теме межчеловеческих отношений. Затем, возможно под влиянием мужа, известного писателя Льва Кальтенберга, написала несколько сказок… и фантастических рассказов. На русский язык ничего из произведений Г.Кальтенберг не переводилось.
10. Следующий рассказ в блоке польской фантастики называется «54812 – Test». Его написал Darosław Jerzy Toruń. С этим именем мы уже не раз встречались на страницах нашего журнала. Дарослав Ежи Торунь/Darosław Jerzy Toruń (род. 1952) – выпускник факультета политэкономии Варшавского университета, член редакции журнала, переводчик с английского и русского языков, писатель НФ. Придет время, мы поговорим о нем более подробно. Этот написанный им рассказ – яркий образец социологической фантастики -- позже был включен в известную антологию Стефана Отцетена «Polska nowela fantastyczna» (т.6, 1986). Его под названием «Тест» перевел на русский язык В.Аникеев, и он был напечатан в 1990 году в сборнике «Истребитель ведьм». Карточка рассказа здесь
11. В этом номере продолжается публикация произведений конкурсантов: печатаются три из допущенных к финалу рассказов. Их публикаторы предпочитают не разглашать биографические данные их авторов до подведения итогов конкурса. Поскольку, однако, мне кое-что известно об этих самых результатах, я чуточку подкорректирую напечатанное. Итак:
-- присланный из Лодзи/Łodz рассказ Феликса В. Креса/Feliks W. Kres «Mag/Маг». В некоей фэнтезийной стране группа магов пытается учинить бунт против тирании господствующей в стране Красоты. Уместно вставленный поток сознания умирающего мага, неожиданные повороты сюжета. Анонимная цветная иллюстрация. Этот рассказ завоюет II-е место в конкурсе.
И таки да: это дебют хорошо известного и в Польше, и у нас автора, который, однако, вроде бы отказался ныне от продолжения писательской карьеры. Об авторе можно почитать здесь Kарточка (черновая) не переведенного на русский язык рассказа тут
-- присланный из Скочова/Skoczow рассказ Михаила Шажца/Michal Szarzec «Taki był początek/Таким было начало». Коротенький, но необычайно мощный рассказ. Неведомо откуда прилетело неведомо что и принялось менять под себя все вокруг. И людей тоже. И начало это было началом конца нашего мира. Такой вот Апокалипсис, развергшийся на половине журнального разворота. Рассказ разделил I-ю премию с рассказом третьего нашего автора. Позже он был включен в сборник рассказов «Trzecia brama». К сожалению, об авторе мне ничего большего, чем сказано, не известно…
-- присланный из Кошалина/Koszalin рассказ Марека Хемерлинга/Marek Hemerling «Droga/Дорога». Почти сюрреалистическое представление дороги, как человеческой жизни, и движения по ней – как поиска смысла таковой. Большая черно-белая и маленькая цветная иллюстрации АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki. I-ю премию получил тем не менее не этот, а другой рассказ, который будет напечатан в следующем номере журнала. Вот при его обзоре мы и познакомимся ближе с автором.
12. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется еще двумя персоналиями: Романа Гайды/Gajda Roman (род. 1908) – литератора и журналиста, и Хенрика Гаевского/Gajewski Henryk (род. 1930) – учителя, литератора. Здесь же публикуется отрывок из романа P. Гайды «Люди атомной эры» («Ludzie ery atomowej», Warszawa, 1957).Тут же размещена анонимная цветная иллюстрация.
облако тэгов
