11. В рубрике «Иностранная фантастика» опубликован единственный текст.
11.1. Новеллу американской писательницы Келли Линк/Kelly Link, которая в оригинале носит название “Pretty Monsters” (2008, авт. сб. “Pretty Monsters”; 2009, ант. “The Best Science Fiction and Fantasy of Year”, vol. 3), перевел на польский язык под названием “Sliczne potwory/Милые чудовища” КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ/Konrad Walewski (стр. 17—40). Иллюстрации МАРЦИНА КУЛАКОВСКОГО/Marcin Kułakowski.
«Самый длинный текст номера -- двухслойная история. Первый слой – это история юной девушки, влюбленой в парня постарше. Второй слой сосредоточен на девушках, весьма жестоко обходящихся со своей подругой. Первый слой не очень понравился – показался довольно слабой стилизацией под роман «Сумерки», а второй больше сосредоточился на взаимоотношениях девушек, чем на их таинственной подруге, что немного подпортило атмосферу. Довольно быстро напрашивается определенный поворот в сюжете обеих историй, поэтому новелла читается с ожиданием определенного события. В ходе чтения мы получаем множество намеков и указаний, подтверждающих наши предположения, но когда становится действительно интересно, текст заканчивается, и у читателя остается чувство неудовлетворенности» (Из читательского отзыва).
И это третья публикация произведений писательницы в нашем журнале (предыдущие см. “Nowa Fantastyka” 7/2006 и 6/2008), печаталось также взятое у нее интервью (см. “Nowa Fantastyka” 6/2008).
Новелла переводилась на русский язык – в 2010 году ее перевела под названием «Милые чудовища» И. КОПЫЛОВА (авт. сб. «Милые чудовища»).
Заглянуть в карточку новеллы можно ЗДЕСЬ А почитать о писательнице можно ТУТ
10. В рубрике “Publicystyka” напечатана статья польского журналиста Яна Жераньского/Jan Żerański, которая носит название:
В СТРАНЕ ПАРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ
(W krainie parowej rewolucji)
Термин «стимпанк» был придуман авторами научной фантастики, подыскивавшими термин для обозначения новой литературной моды, появившейся в 1970 -- 1980-х годах в англосаксонской фантастике. Однако, прежде чем мы начнем обсуждать истоки жанра, стоит повнимательнее приглядеться к самому названию, поскольку оно содержит ключ к пониманию того, что он такое и почему произведения этого жанра в основном относятся к викторианским временам.
Первым автором, который, собственно, и дал название новому явлению, был Кевин У. Джетер (Kewin W. Jeter),
который в апрельском номере журнала “Locus” за 1987 год написал: «Лично я считаю, что такие фантазии на викторианскую тему будут следующей “большой волной” [в фантастике], особенно если мы сможем придумать для них хорошее название, подходящий собирательный термин. Может быть, что-то основанное на свойственных той эпохе технологиях, например “Стимпанк”». Месяцем позже в “Locus”-е высказался также Джеймс Блейлок (James Blaylick):
«Есть поезда, много движимых паром штуковин, и это именно то! Больше “стимпанка”, как мне кажется». Джетер понял, что и он, и Пауэрс, и Блейлок пишут, собственно, об одном и том же. И «Ночь Морлоков» Джетера (1979, “Morlock Night”) и «Гомункул» Блэйлока (1986, “Homunculus”), и «Врата Анубиса» Пауэрса (1983, Tim Powers “The Anubis Gates”) хотя бы частично погружены в девятнадцатый век; они пытаются наследовать стиль, характерный для литературы того периода, и передать его атмосферу.
В неопубликованной в Польше «Ночи Морлоков» группа морлоков из культового романа «Машина времени» Герберта Уэллса переносится во времени в викторианский Лондон, чтобы сеять там смерть и разрушения. Противостоять чудовищам способны лишь король Артур и Мерлин.
В «Гомункулусе» Джеймса Блейлока, втором томе трилогии (в состав которой входят также романы «The Digging Leviathan» и «Lord Kelvin’s Machune”), удостоенном премии Филипа К. Дика, дирижабль с мертвым пилотом на борту летит над викторианским Лондоном, привлекая внимание Королевского общества. Герой романа ученый Лэнгдон Ст. Айвс вместе с друзьями из клуба Трисмегиста попытается разобраться с интригой, крутящейся вокруг гигантского изумруда, воскрешения мертвецов и инопланетного транспортного средства.
В романе «Врата Анубиса», также отмеченном премией Филипа К. Дика, герои отправляются в прошлое, в те времена, когда Египет был оккупирован англичанами. Одного из них похищает египетский маг, который жаждет дознаться всего того, что касается путешествий во времени и в пространстве, ибо лелеет план уничтожения Лондона с помощью доставленного через врата времени бога Анубиса.
Сходство интересов Блейлока и Пауэрса вовсе не было случайным: эти двое хорошо знали один другого, были друзьями. Пауэрс даже назвал один из воздушных кораблей, на котором летали герои «Врат Анубиса», именем друга. Пауэрс полными горстями черпал вдохновение из XIX века и даже решил назвать одного из персонажей Дойлем, в честь одного из лучших авторов детективов в истории. В 1987 году Майкл Берри в газете «San Francisco Chronicle» написал о новом литературном жанре следующее: «Похоже, что Джетер вместе со своими друзьями Тимом Пауэрсом и Джеймсом Блейлоком сотворят новый поджанр научной фантастики. В то время как Уильям Гибсон, Майкл Суэнвик и Уолтер Йон Уильямс исследовали будущее, сочетая людей с компьютерами в свои киберпанковских романах и рассказах, Джетер со товарищи вторглись на территорию, полушутливо названную Джетером “стимпанком”, и теперь неплохо развлекаются, создавая причудливую историческую фантастику».
Ретрокиберпанк
Стимпанк называют также «ретрокиберпанком» -- в нем место имплантов и компьютеров заняли машины на паровом ходу. Развития технологии и внезапного взрывного развития науки не стоит ждать в будущем, все это уже случилось сто лет назад. Индустриальные паровые революции, затрагивающие общества прошлого, вместо кибернетических социальных революций будущего – это и есть стимпанк. Хотя сам процесс игры с историей начался гораздо раньше, Джетер, получивший почетный титул «отца-основателя» стимпанка, пользовался богатыми литературными архивами, созданные такими великими литературными предками, как Майкл Муркок, Кристофер Прист, Филип Жозе Фармер, Рональд Кларк и Мервин Пик.
Майкл Муркок исследовал интерьер стимпанка в не издававшемся в Польше романе «Властелин воздуха» (1971, Michael Moorcock “The Warlord of the Air”), в котором представлена альтернативная история Великобритании, полицейского государства, которым в 1970-х годах правил король Эдвард VIII – в этом мире Первой мировой войны не было. И вдруг в него, в этот мир, попадает необычным образом пришелец из 1902 года, капитан Освальд Бэйстебл, который быстро обнаруживает, что утопия, в которую он попал не столь уж и утопична. Звучит интересно? Еще бы. Несмотря на прошедшее время, этот роман считается одним из самых важных предшественников жанра. Недавно Джефф Вандермеер опубликовал отрывки из этого романа в антологии «Стимпанк» (2008, “Steampunk”), создающей у читателя обзорное представление о присутствии стимпанка на рынке.
Майкл Муркок родился в 1939 году и уже в шестнадцать лет был главным редактором журнала «Приключения Тарзана» (“Tarzan Adventures”), где публиковал собственные рассказы и пытался повлиять на развитие жанра. Он довольно быстро стал высоко ценимым и уважаемым творцом научной фантастики, публиковавшимся практически во всех крупных литературных журналах, хотя сам не любил этот жанр. Возможно, именно поэтому неустанно экспериментировал, искал новые пути общения с читателем, и поэтому в 1964 году согласился стать редактором скандального британского журнала “New Worlds”. Там, вместе с Баллардом и Олдиссом, он мог влиять на формирование тенденций в Великобритании и, опосредованно, в США. Муркок верил, что сможет изменить мир литературы, и, возможно, из этой веры родились попытки создать что-то новое, например альтернативную историю из «Властелин воздуха», первого тома трилогии “The Nomads of Time”. В разговоре с Баррингтоном Дж. Бэйли о видении литературы того времени он выразил это следующим образом: «Лучшую научную фантастику мы видели в своего рода потенциальном супружестве между научно-популярной и литературной выдумками». Прист, Фармер и Кларк думали так же. Фармер написал «Семья из Ньютоновой пустоши» (“World Newton Family”), стилизованную историю, в которой появляются персонажи многих других произведений -- классических для XIX века, как результат падения радиоактивного метеорита.
Рональд Кларк (Ronald Clark) пошел еще дальше. Этот историк и биограф написал в 1967 году роман «Бомба королевы Виктории» (“Queen Victoria’s Bomb”), действие которого разворачивается в альтернативной истории XIX века, когда и была открыта атомная бомба.
На полном пару в Америку
Возникает вопрос, почему именно американцы оказали столь большое влияние на стимпанк при том, что событийно они связывали его с Великобританией.
Питер Николлс и Джон Клют написали в «Энциклопедии научной фантастики» (“Encyclopedia of Science Fiction”) о стимпанке следующее: «По своей сути стимпанк — это американский феномен, действие которого чаще всего происходит в английском Лондоне, который, в свою очередь, представляется глубоко чуждым и вместе с тем прямо-таки интимно знакомым; это своего рода чуждая идея, глубоко укорененная в американском подсознании. Выглядит на то, что для многих писателей Лондон стал одним из тех поворотных пунктов в истории человечества, где может произойти все что угодно, поворотным моментом также и для самой научной фантастики. Это был город науки, промышленности и технологий, в котором современный мир только зарождался, и в то же время --клаустрофобный мегаполис кошмаров, где грязь и нищета были платой за прогресс». Возможно, это происходит из-за подсознательного восприятия американцами Великобритании как типичного места девятнадцатого века и Лондона как города, где доиндустриальная и постиндустриальная эпохи встречаются и сливаются -- в миграции в Соединенные Штаты голодающих английских фермеров, а также в путешествиях богатых лондонцев, путешествующих по всему миру.
В книге “Look at the Evidence” Джон Клют прямо указывает, откуда взялся стимпанк в литературе. Вместе с американским критиком мы возвращаемся к истокам, к литературе XIX — начала XX веков, приключенческим рассказам и романам Роберта Льюиса Стивенсона, романам Артура Конан-Дойля и, конечно же, произведениям Чарльза Диккенса. На первый взгляд влияние этого последнего на «Врата Анубиса», не заметно, однако видение того литературного Лондона, куда попадает пришелец из XX века, чуть ли не живьем вынуто из романов Диккенса, таких как «Наш общий друг» или «Пиквикский клуб».
«Не имеет большого значения, — писал Джон Клют, — что Пауэрс помещает свой роман в обстановку, которую Диккенс не мог ни видеть, ни описывать в своих произведениях, потому что, например, такие романы, как «Оливер Твист» (1837-1839), где изображен Лондон, совершенно непохожий на тот, который исследует Брендан Бойл, являются чем-то вроде апофеоза сверхъестественной мелодрамы, популярной в начале века, поэтому и диккенсовский Феджин, пауэрсовский Хоррабин имеют общий источник ужаса». Для Диккенса Лондон XIX века мог быть ужасающим городом, квинтэссенцией кошмара и неизбежного грядущего, ожидающего человека, скованного кандалами города, но для Тима Пауэрса, К.У. Джетера и их товарищей, а также для тех, кто закладывал фундамент под стимпанк, Лондон и викторианская эпоха стали убежищем, местом побега из повседневного мира – Страной Магии и технологических чудес, которые мог бы создать Жюль Верн и описать Герберт Уэллс, если бы они были жили сегодня. Это ностальгия, тоска по прошлому и попытка его реанимации. Лифтом на Луну? Механический человек? Паровой голем, охотящийся на безумного героя романа Уэллса? Почему нет!
Экспедиция к источникам
Конечно, корни стимпанка уходят в прошлое гораздо глубже, чем в восьмидесятые, семидесятые или даже шестидесятые годы (вспомним творчество Мервина Пика).
Хотя нельзя отрицать, что именно Пауэрс, Муркок, Джетер и Пик создали (позже развитую Уильямом Гибсоном (William Gibson) и Брюсом Стерлингом (Bruce Sterling) в «Машине различий») мифологию стимпанка и сам жанр в той форме, в которой мы знаем его сегодня. Названные господа дали зеленый свет массам и создали литературную базу вместе со всей Новой Волной, но сам стержень, сама идея, кроется в произведениях уже упомянутых Уэллса и Верна. Именно написанные им приключенческие романы, обыкновенная “pulpa”, «вагонная литература», стала канвой для более поздних творцов, таких как Джетер или Мервин Пик, с особым акцентом на романе 1959 года «Одиночество Титуса» (Mervyn Peake).
Джон Клют вместе с Джоном Грантом в превосходной книге «Энциклопедия фэнтези» (John Clute, John Grant “Encyclopedia of Fantasy”) обсуждают в качестве предков стимпанка кроме Жюля Верна, Чарлза Диккенса и Артура Конан-Дойля, -- Г.К. Честертона, Брэма Стокера, Мэри Шелли или даже самого Марка Твена. Зачастую литературные произведения XIX века и их персонажи становятся исходной точкой для авторов, сочиняющих стимпанковые произведения разного качества.
Так вампир из романа Стокера в «Анно Дракула» Кима Ньюмана (1992, Kim Newman “Anno Dracula”) вообще не умирает, но женится на королеве и становится правителем Англии. В романе выступают и другие персонажи, как литературные, так и исторические: наряду с доктором Моро появляется Эльжбета Батори… Можно также развлекаться подобно Джо Р. Лансдэйлу в написанной им повести с истинно барокковым названием «Паровой человек в прериях и Спускающийся темный всадник: десятицентовый роман» (Joe R. Lansdale “The Steam Man of the Prairie and the Dark Rider Get Down: A Dime Novel”).
Его герой, ученый из «Машины времени» Уэллса, становится одним из морлков, что предоставляет автору возможность не столько размышления о природе человечества или тех же угрозах, которые несут с собой путешествия во времени, сколько эпатирования читателя насилием и сексом.
Машина творит различия
Конечно, многие писатели пошли другим путем и вместо дешевой китчевой забавы в псевдоинтертекстуальность занялись подлинным творчеством, стремясь продвинуть молодой жанр. Брюс Стерлинг и Уильям Гибсон, поскольку мы говорим о них, заново сформулировали концепцию стимпанка с помощью своей «Машины различий».
В этом романе разностная машина Чарльза Бэббиджа была построена, главным образом, благодаря поддержке изобретателя лордом Байроном, не умершим в Греции от чумы, но вернувшимся в Англию, чтобы занять место убитого герцога Веллингтона. Открытие аналитической вычислительной машины и ее все более широкое распространение привели к невероятному технологическому развитию, а вместе с ним совершению научных открытий, почти целиком извлеченных из XX века.
Гибсон и Стерлинг написали «Машину различий» на волне подъема интереса к XIX веку и Чарльзу Бэббиджу. Все началось с постановки простого вопроса: а что было бы, если бы Бэббидж совершил технологическую революцию в XIX веке? Разговор продолжался уже некоторое время, когда авторы обнаружили, что имеют дело с романом. Гибсон вспоминает спустя несколько лет: «Мы, Брюс и я, обнаружили, что пишем уже длительное время с тех пор, как заговорили о Бэббидже, и все это время между нами продолжался разговор, в котором мы бит за битом представляли себе, что могло произойти. Так продолжалось на протяжении примерно года, или около этого, когда один из нас, я забыл кто именно, сказал: “Погоди, погоди, это же книга”. С этого момента мы спорили о том, кто из нас это сделает, потому что ни один не хотел браться за это дело…»
Гибсон считает «Машину различий» лучшим из того, что он когда-либо написал, в одиночку или с в соавторстве с кем-то, и только к этой книге не имеет никаких претензий. Наполовину в шутку, наполовину серьезно, он утверждает, что это потому, что он не чувствует того, что эту книгу написал. По его словам, ему кажется, что «Машина различий» была кем-то третьим, в котором объединились лучшие черты Гибсона и Стерлинга, что, впрочем, удивляет обоих писателей. Так или иначе, книга молниеносно заняла место в классике научной фантастики, а другие авторы начали задаваться вопросом, как продвинуть стимпанк еще дальше.
Накрученность
Появляются совершенно сумасшедшие идеи новых поджанров научной фантастики, таких как «дизельпанк» или «клокпанк». Последний представляет собой весьма странное творение, в котором, как и в стимпанке, мы имеем дело с доиндустриальной эпохой, но вместо силы пара используются заводные механизмы. Ведущей фигурой здесь является почти совершенно неизвестный в Польше писатель Джей Лейк (Jay Lake), который ворвался на мировую научно-фантастическую сцену с романом «Главная пружина» (“Mainspring”).
До сих пор у нас было представление о научной фантастике, как о чем-то таком, что описывает мир, в котором Бог, если он существовал, создав мир, привел его в движение, а затем мирно ушел на пенсию; Лейк перевернул все с ног на голову, сотворив вселенную, действующую по принципу часов; как, впрочем, и Солнечная Система с Землей, вращающейся вокруг Солнца на гигантской шестерне. Действие разыгрывается в реалиях, напоминающих наш земной XIX век.
Дизельпанк поворачивает в еще одну сторону — технологическая революция происходит в сообществах, стилизованных под 1920-е, 1930-е и 1940-е годы. Однако в основе этих историй лежат уже не «пальповые» истории Уэллса или Верна, а более мрачные, тяжелые истории.
Что, конечно, не означает, что нет попыток обновления стимпанка в его традиционном виде. Проводятся дальнейшие эксперименты с жанром, игры с онтологией мира (Тэд Чан в «Семидесяти двух буквах»). Создаются дальнейшие романы и обзорные антологии, такие как вышеупомянутый «Стимпанк» Вандермеера или “Extraordinary Engines” («Необыкновенные машины») под редакцией Ника Геверса, обе опубликованы в 2008 году; первая состоит из известных уже читателям текстов, вторая — из новых рассказов, написанных на заказ.
Никто не может предсказать, что принесет будущее, но стимпанк жив и здоров, хотя мода на фантастические истории под знаком паровой революции еще не дошла до Польши.
Однако постепенно ситуация начинает меняться, несмелые попытки предпринимаются Кшиштофом Пискорским в романе “Zadra”
и Кубой Новаком в рассказе «Карнавал» (“Karnawal”),
элементы стимпанка можно найти в романе «Лед» (“Lod”) Дукая.
Забавная история рассказана в отличном комиксе «Первая бригада» (“Pierwsza Brygada”).
Отсутствие польских романов в стиле стимпанк докучает тем более, что именно поляки создали один из лучших в мире сайтов, посвященных этому жанру -- ”Retrostacja”. Поклонникам старых эпох и пара остается только надеяться на то, что кто-то наконец воспользуется потенциалом жанра и сотворит польский эквивалент «Машины различий».
9. В рубрике “Publicystyka” размещено интервью, которое Иоанна Кулаковская/Joanna Kułakowska взяла у польского журналиста, редактора и переводчика ЛЕХА ЕНЧМЫКА/Lech Jęczmyk. Интервью носит название:
«ЛЕГКО БЫТЬ ХОРОШИМ ПРОРОКОМ, ЕСЛИ ТЫ ПЛОХОЙ ПРОРОК»
(Łatwo być dobrym prorokiem, kiedy się jest złym prorokiem)
Иоанна Кулаковская: Это прозвучит высокопарно, но вы очень много сделали для фантастики в Польше и для литературы в целом. Благодаря вашим переводам мы получили доступ к замечательным книгам таких авторов, как Ле Гуин, Дик и Воннегут... Для начала позвольте мне спросить вас о вашем пути в качестве переводчика. Почему вы выбрали англоязычную литературу, ведь по образованию вы филолог-русист?
Лех Енчмык: Ну, я начал работать руководителем редакционного отдела советской литературы и славянских стран, поэтому лучших книг брать не мог -- неловко как-то было, а переводить те, что похуже, я не хотел. Поэтому я перешел на английский и предложил переводы другим издательствам. С русского я перевел мало, только три книги, но зато много хороших рассказов. Тогда издавались ежегодные антологии советских рассказов, и там было много хороших произведений.
Иоанна Кулаковская: Это была фантастика?
Лех Енчмык: Нет.
Иоанна Кулаковская: А какая из переведенных вами книг вам особенно нравится? Я имею в виду не только фантастику, хотя, возможно, именно это больше всего заинтересует читателей нашего журнала.
Лех Енчмык: Книги Дика, в том числе его биография, написанная Сутиным,
далее «Маленький большой человек», «Возвращение маленького большого человека» Бергера.
Прекрасные книги… Очень люблю также «Космолет и челн» (“The Starship and the Canoe”- “Kosmolot I czółno”) Кеннета Брауэра – о двух Дайсонах, отце и сыне. Отец хотел полететь в космос и работал над собственным проектом космического корабля с ракетным двигателем, а сын, напротив, был хиппи и бежал в прошлое. Он решил обходиться совершенно без денег и построил себе океанский каяк, на котором плавал вдоль побережья Западной Америки. Книга показала такого рода напряжение и упорство на совершенно противоположных путях.
Что еще... Мне нравится книга Стоуна, американского журналиста-расследователя, противопоставившего себя истеблишменту. Он выискивал кое-что из того, что упустила многотиражная пресса, копался в документах Конгресса, издавал собственный бюллетень, который я, будучи библиотекарем, выписывал в 1960-х годах. Он распространялся только по подписке, но каждая серьёзная библиотека мира должна была его иметь.
Иоанна Кулаковская: И эта книга это…?
Лех Енчмык: «Дело Сократа» (“Sprawa Sokratesa”). О суде над Сократом.
Стоун хотел показать его как пример цензуры – экстремальный пример, каковым является убийство писателя. Поэтому он подтянул свой древнегреческий -- в то время в порядочных американских университетах учили греческому и латыни, и взялся за источники. Оказалось, что все авторы переписывали предыдущих, и он потянулся к греческим античным комедиям и материалам, ну и тут этот самый Сократ весьма упал в его глазах. Так что в процессе написания книги он изменил свой взгляд на гораздо более критический. Он не оправдывал смертную казнь, но показал, что Сократ был врагом демократии и умер из-за этого.
Иоанна Кулаковская: А ведь Сократа считают чуть ли не ангелом.
Лех Енчмык: Я не знаю, почему. Ведь там, в Греции, демократия дважды свергалась, один раз были пятьсот тиранов, другой раз -- тридцать, и среди них шестеро его учеников, так что он был однозначно противником демократии.
Иоанна Кулаковская: Кстати о противниках: вы сознательно выбираете для перевода аутсайдеров, бунтарей и диссидентов? Отождествляете ли вы себя хотя бы отчасти с такими авторами?
Лех Енчмык: Хм… Я никогда об этом не думал. Может быть, со стороны такие вещи лучше видно…
Иоанна Кулаковская: Ну... Дик, Хеллер, Воннегут...
Лех Енчмык: Некоторые вещи определенно лучше видно со стороны (смеется). Пожалуй, тут решающее значение имеет стиль, я должен уловить язык писателя. Кое-что я бы точно не стал переводить. Может быть, в этом что-то есть — мои директора говорили, что «Енчмык совершенно неуправляем».
Иоанна Кулаковская: (с улыбкой) Как вы думаете, может ли это быть причиной того, что вы довольно часто меняли место работы?
Лех Енчмык: Ну… не так уж и часто. И вообще я начал свою трудовую деятельность с Института международных отношений, где меня быстро повышали, и на третьем году работы я был уже и.о. директора серьезной библиотеки. Это было попросту замечательно, ведь у меня был доступ к запрещенным книгам, я мог даже просматривать цензурировавшиеся журналы. Я ушел оттуда, так как хотел заниматься литературой. И в издательстве “Iskry” я работал почти пятнадцать лет. И только когда в нем появился один товарищ из ЦК, который ко всему относился исключительно серьезно, а может быть, я ему просто не понравился... Во всяком случае, он вмешался, чтобы что-то со мной сделали.
Иоанна Кулаковская: И что касается цензурных вмешательств, когда вы работали в «Искрах» или «Чительнике», были ли у вас проблемы с цензурой?
Лех Енчмык: Во времена коммуны существовали вполне четкие правила. Можно было издавать все, что публиковалось в Советском Союзе в книжном виде. Ну так я стал готовить к изданию Булгакова, который был издан в Советском Союзе в виде книги, но в 1923 году (смеется). И тут оказалось, что эти правила не такие уж и жесткие. Мне сказали «нет», и таких шлагбаумов было опущено несколько, именно по советским книгам. Мне задержали роман Бакланова «Июнь 1941 года» — об отступлении советских войск, который был опубликован там же, в СССР, в ежемесячном журнале, но не смог выйти книгой. Ну и поэму Евтушенко о Ленине, как ни странно. Там были весьма критические строчки по адресу Советского Союза. Вроде бы действие разворачивалось сто лет назад, но были красноречивые намеки на то, что нет ничего хуже, чем ездить после оттепели по обледенелой дороге. Должен сказать, что я попытался побороться с цензурой.
Иоанна Кулаковская: И побороли?
Лех Енчмык: Поборол, потому что попросту обманул. Я сказал, что Евтушенко уже сообщает западной прессе, что его издают в Польше, и, если что, разразится скандал (смеется), поэтому, может быть, лучше промолчать, чем поднимать шум по этому поводу. «Действительно, вы правы, товарищ» -- сказали они. Книга вышла. А вот с американскими произведениями проблем почти никогда не было.
Иоанна Кулаковская: Не было опасения, что какой-то контент из «гнилого Запада» может оказать дурное влияние на менталитет читателей, снизить их моральный дух?
Лех Енчмык: По определению все, что исходило из Запада, было "гнилым", поэтому там было сложно найти части, более гнилые, чем другие. Однажды была попытка подвергнуть сомнению Воннегута – у него в одной из сцен неприятный правый диктатор стреляет по мишеням, изображающим различных персонажей. Одним из них был Сталин. В американском тексте его звали «дядя Джо» — в Польше никто не знал, что так Сталина называли на Западе в военные годы. Дядюшка Джо, такой симпатичный...
Иоанна Кулаковская: С усами...
Лех Енчмык: С усами и трубкой, поэтому я заменил дядюшку на усатого генералиссимуса. И это было совершенно прозрачно. Я услышал, что не надо русских раздражать. А я спрашиваю: «С чего бы это? Вы кого тут имеете в виду?» Отвечают: «Ну как кого, это ведь Сталин…» А я на это: «Какой Сталин? Ежу ж понятно, что речь идет о Чан Кайши» (смеется). В общем повеселился от души.
Иоанна Кулаковская: А в случае русской литературы чаще приходилось прибегать к хитростям?
Лех Енчмык: Да, потому что там вмешательства были прямыми. В советском посольстве в Варшаве в отделе культуры работали семь сотен человек, они знали любую мелочь, которая так или иначе имела отношение к России или Советскому Союзу. Однажды кого-то выгнали из журнала “Przegląd Kulturalny” за неблагоприятное мнение о Екатерине Великой.
Иоанна Кулаковская: Были ли проблемы при создании серии «С космонавтом» (“Z kosmonautą”) в издательстве «Чительник» (“Czytelnik”)?
Лех Енчмык: Нет, когда я занимался серией, никто в Польше не разбирался в этом. Лишь Ставиньский, который отобрал и опубликовал две фантастические книги. У меня не было конкурентов, я мог делать все, что хотел. Такой степени свободы не было ни у кого -- ни в США, ни сейчас в Польше. Это было пустое поле.
Иоанна Кулаковская: Вы ранее упомянули Воннегута... Вы ведь знали друг друга лично, не так ли?
Лех Енчмык: Да, я однажды навестил его, когда был в Нью-Йорке. А во второй раз мы встретились здесь, в Варшаве, когда он приехал инкогнито в 1984 году -- в качестве представителя Пенклуба, чтобы узнать, каково здесь положение писателя. Ну, и состоялась встреча у меня дома. Какие-то журналисты его тогда узнали, но он не захотел давать интервью.
Иоанна Кулаковская: Каковы были впечатления Воннегута от его пребывания в Польше?
Лех Енчмык: Ну, тогда его здесь весьма обхаживали, как, впрочем, и любого иностранного гостя в ту пору.
Иоанна Кулаковская: Да, траву красили (смеется), хотя, может быть, тогда уже этим не занимались.
Лех Енчмык: Его отвезли в «Солидарность», в Гданьск, и, кажется, у него была короткая встреча с Валенсой. Он вернулся оттуда с огромным металлическим крестом, который ему подарили рабочие верфи, а он ведь был председателем Союза атеистов (смеется). «Вот, сделай что-нибудь с этим, я не знаю, что с этим делать» -- сказал он. Позже я отдал крест одной деревенской церкви. Ну, он несколько раз напивался, был к этому склонен. Не знаю, что он запомнил, но ему определенно было трудно садиться в «малюха» (Fiat 126 Maluch), потому что он был ростом под два метра (смеется).
Иоанна Кулаковская: Во всяком случае, никаких публичных негативных откликов с его стороны не было.
Лех Енчмык: Не было. Он дал интервью, как это ни странно, католическому еженедельнику «Сдержанность и работа» (“Powściągliwość I praca”) и подпольному в то время еженедельнику «Мазовше» (“Mazowsze”).
Иоанна Кулаковская: Раз уж речь зашла о западной литературе… Вы работали над старыми альманахами «Шаги в неизведанное».
Каковы ваши впечатления от нынешних «Шагов в неизведанное», издаваемых «Солярисом» (“Solaris”)? Вы их вообще читаете?
Лех Енчмык: Читаю, да… Но не от корки до корки, я бы сказал… Фантастика изменилось, я изменился. Однако фантастику в основном читают молодые люди, редко старше сорока лет. Конечно, Теда Чанга всегда приятно читать, а вот старые «Шаги в неизведанное» представляли мой личный вкус. Там всегда было много юмора, и сатиры -- все, наверное, помнят рассказ Фредерика Брауна о пьянице, который спас Земля. Шекли, Браун были очень остроумными авторами. Потом фантастика немного расширилась, появились психологические истории, в которых фантастика была лишь предлогом. Мне кажется, что господин Валевский в этих сборниках продемонстрировал свой вкус, который тяготеет к таким психологическим вещам. По-моему, это не обязательно относится к фантастике, поскольку, как говорили Стругацкие, мы хорошо знаем, каков человек, вопрос в том, что с ним дальше делать. Фантастика этим и занималась -- что делать дальше с человеком или что с ним сделает жизнь. А вот психологически мы стоим на одном и том же месте все последние 10 000 лет...
Иоанна Кулаковская: То есть вам не особо нравится направление...
Лех Енчмык: Ну, мне может нравиться или не нравиться, но так уж есть.
Иоанна Кулаковская: Я хочу сказать, что психологические и социологические произведения не в вашем вкусе.
Лех Енчмык: Возможно. Я сделаю для Войтека Седенько подборку старых рассказов, в которой старые читатели найдут свои любимые, а новые читатели увидят, как раньше выглядела фантастика.
Иоанна Кулаковская: Такая ретро-коллекция будет полезна и тем, и другим. А что касается польской фантастики, можете ли вы рассказать нам, когда она вам особенно нравилась? В какое конкретное десятилетие? Что вы вообще думаете о фантастике польских авторов?
Лех Енчмык: Ну что ж, в отличие от Мацека Паровского, который читает как профессионал, я не делю литературу на десятилетия и поколения, читаю только как обычный читатель. Профессионально читаю русскую, английскую и американскую литературу. Польскую читаю тогда, когда мне кто-нибудь скажет: «Старик, тебе обязательно нужно это прочитать». Я думаю, что есть много хороших рассказов. Сейчас в фантастике происходит нечто такое странное, что мне трудно даже назвать. Появляется литература present perfect, настоящего совершенного времени. Дело происходит в ближайшем будущем или якобы в настоящем, но другом, очень заметна связь прошлого с настоящим.
Иоанна Кулаковская: Близкое альтернативное будущее?
Лех Енчмык: Да... Либо измененное, либо укорененное в каких-то конкретных событиях прошлого. Интересно, это особенность польской литературы или отчасти также русской? Пожалуй это исходит из балласта коммунистического периода.
Иоанна Кулаковская: Возможно, попросту из времени перемен, неопределенности, множества альтернатив...
Лех Енчмык: Скорее из самого коммунизма. Есть даже такие русские рассказы и романы, например «Кысь» Татьяны Толстой, где показано будущее, каким оно было бы, если бы Советский Союз медленно деградировал и постепенно разлагался. Это возвращение крестьянской, лесной, удивительной реальности, в которой сохранились какие-то коммунистические обычаи и церемонии. Такая литература интересна тем, что предполагает понимание того, что то, что мы делаем сейчас, – это выбор пути, мира, в котором будут жить наши дети и внуки.
Иоанна Кулаковская: Вы сказали, что помните некоторые конкретные польские рассказы, которые вам понравились. Что это за рассказы?
Лех Енчмык: Прямо сейчас мне приходит на ум Адам Пшехшта, несколько хороших рассказов… «Волчий Легион», прекрасный рассказ, о довоенных офицерах.
Иоанна Кулаковская: А что вам вспоминается из эпохи вашего пребывания на посту главного редактора «Фантастики»?
Лех Енчмык: Ну, я был там недолго. Подозреваю, что мои коллеги весьма справедливо меня изгнали, потому что я, вероятно, не уделял журналу достаточно времени. Например, для Мацека Паровского журнал был делом всей его жизни, а что касается меня... Дул ветер перемен, я немного увлекся политикой, сразу после 1990 года мне показалось, что пришло время таких, как я. В итоге некоторое время у меня были три штатных работы одновременно, так что, возможно, я немного забросил редакцию. Однако коллектив был отличный. Редакция действовала в своем ритме, Орамус занимался своей работой, Паровский – своей. Тогда мы были группой близких друзей. Это было чрезвычайно приятно. Редакция, наверное, напоминала редакции газет XIX века. Кто угодно мог зайти, получить чашку кофе или банку пива, и тут же начинался разговор о чем угодно, но из этих разговоров кристаллизовались темы рассказов и статей. Это была кузница замыслов, идей, нечто совершенно не обычное. В сегодняшних редакциях редактор спрашивает: «Может, кофе?», а сам звонит или уходит в другую комнату. Разговора нет. «Фантастыка» было местом работы, но действовала также как постоянный клуб. На такую атмосферу я наткнулся в Советском Союзе в 1960-е годы, когда был в гостях у местных издательств. Компания собиралась к десяти часам, затем был перерыв на завтрак, который длился часа два, на столе зачастую стояла бутылка, двери на замке… условный стук… Это были очень интересные разговоры, я многое тогда узнал из слухов и анекдотов об истории Советского Союза.
Иоанна Кулаковская: Кстати, об истории и политике. Вы также написали книгу «Три конца истории, или Новое средневековье». Мне интересно, как вы оцениваете текущие мировые события с точки зрения журналиста, занимающегося преимущественно философией, политикой и футурологией. Изменили ли бы вы сейчас что-либо в вашей книге?
Лех Енчмык: Гм, сложно сказать, надо бы бегло просмотреть, но в общем я в восторге от собственной проницательности. Легко быть хорошим пророком, если ты плохой пророк.
Иоанна Кулаковская: А что вы скажете о США? Политический крах Буша и одновременно финансовый кризис в Америке, теперь глоток свежего воздуха в виде смены президента... Как, по вашему мнению, это будет развиваться дальше?
Лех Енчмык: Уже девять лет назад я писал, что Америка клонится к упадку. Новое правительство ничего не изменит. Америка уже пересекла черту, за которой нет поворота. Это империя в так называемом состоянии «трупа в доспехах». США ежегодно тратят на вооружение больше, чем все остальные страны мира. хотя им никто не угрожает. Будь я предсказателем, сказал бы, что профессиональная армия всегда рано или поздно приходит к власти. Я не удивлюсь, если следующим президентом станет генерал Петреус с этаким вот римским именем, командовавший Многонациональными силами в Ираке. В любом случае легионы вернутся в страну и заявят свои права…
Иоанна Кулаковская: ...и наступит конец Республики…
Лех Енчмык: Первоначально это укрепит Республику, но в очереди уже стоит диктатор. Читая журналы, издаваемые военными для внутреннего пользования, можно наблюдать взгляды нацистского типа.
Иоанна Кулаковская: То есть то, чего на самом деле боится Америка. В американских фантастических фильмах, затрагивающих политику, виден некоторый страх перед ханжами правого толка, но прежде всего перед военной диктатурой, цензурой и тотальной слежкой за гражданами со стороны правительства или секретных агентств.
Лех Енчмык: Происходит что-то вроде затягивания петли. За последние годы 69 американских журналистов подверглись судебному преследованию – их вынуждали выдать источники их информаций… В любом случае сейчас экономический кризис усугубил ситуацию: два миллиона двести тысяч человек лишились жилья. Их дома стоят пустыми, банки не могут их продать, в них роятся бомжи и наркоманы. Многие люди запаслись продовольствием и прочими припасами, уезжают в деревни к родственникам. Прячутся в лесах и -- как показано в некоторых фильмах — покупают оружие, складируют продовольствие и ждут апокалипсиса. Все в пионерском духе. А если говорить о кризисе, то мне очень понравилось заявление премьер-министра Китая: «Наш учитель болен».
Иоанна Кулаковская: Вернемся на минутку к коммунизму, к нашей политике и истории. Вы, говорят, были лично знакомы с ксендзом Попелушко, а это очень важная личность для многих поляков...
Лех Енчмык: Да. Мне было тогда 45 лет, я был человеком неверующим и в костеле бывал лишь по патриотическим праздникам. Когда вокруг священника начало твориться нечто неладное, я подошел к нему и сказал, что хочу защитить его, как смогу, и в первую же ночь поставил лавку поперек его двери. Мы с ним никогда не говорили о глубоко религиозных вопросах. Но незадолго до его смерти я осознал, что каким-то необъяснимым образом обратился в веру, возможно Бог принял во внимание, что я вызвался добровольцем и даровал мне некоторую благодать, потому что вера благодатна. Я понимал, что, будучи католиком, не могу уже позволить себе то или иное сделать, поэтому начал думать, как «отомстить» по-христиански. И вместо планировавшегося уже мною покушения на Урбана опубликовал книгу, содержащую письма к о. Ежи. У меня как раз тогда хранился такой архив…
Иоанна Кулаковская: Недавно сняли фильм о нем…
Лех Енчмык: Я его еще не смотрел, немного побаиваюсь столкновения реальности с киношным ее представлением. Помню одного ветеринара, который перед войной был офицером кавалерии. Он пошел смотреть фильм «Лëтна» (“Lotna”) и ушел из кинотеатра спустя пять минут после начала сеанса со словами: «Ну кто ж так стремена цепляет, это ж совсем не так было!» Кино бывает попросту невероятным. Например, Вайда снимал фильмы, целиком укладывавшиеся в русло антипольской пропаганды, внушал полякам отвращение к собственной истории. «Пепел», «Канал», герой на мусорнике, тонут в дерьме... Очень странно, что поляки воспринимали это иначе, потому что это была однозначная враждебность, разве что только благородство побежденным он признавал. Люди видели то, чего хотели.
Иоанна Кулаковская: Но на этом отчасти и основывается знакомство с историей, представленной на киноленте. Впрочем, это очень сложная тема, поэтому давайте отойдем немного в сторону. Тривиальный вопрос: вы вообще пользуетесь компьютером?
Лех Енчмык: Нет, не пользуюсь, у меня его нет. Из новых вещей у меня есть телефон (смеется). Иногда я чувствую, что Интернет мне пригодился бы… Друзья присылают мне смешные распечатки.
Иоанна Кулаковская: Благодаря Интернету можно посмеяться и расслабиться. Но, насколько я знаю, вы любите отдыхать традиционно, например на Фантастическом фестивале в Нидзице.
Лех Енчмык: Да. Иногда выбираюсь. Традиционно в Нидзицу и на Пыркон в Познань. Как-то странно так сложилось, что в Познани у меня есть друзья-издатели и люди, которые всегда меня туда приглашают и с которыми я хочу встретиться.
Иоанна Кулаковская: В таком случае я желаю вам удачных конвентов в этих местах и благодарю за беседу.
1. Открывает журнал рубрика «Галактический гонец» — короткие сообщения на разные темы, так или иначе касающиеся фантастики (стр. 2–-3). Оглашены номинации на получение премии имени Брэма Стокера (юбилейное 20-е награждение) и на получение премии «Хьюго». В Нью-Орлеане начались съемки фильма “Dylan Dog”. На «Евроконе» 2009 года получил премию “ESFS Encouragement Award” Кшиштоф Пискорский. В Нидзице состоится XVI Международный фестиваль фантастики. Начинается голосование на премию имени Януша Зайделя. 15-16 мая в Познань на очередные Дни фантастики приедет Грэм Мастертон…
2. В рубрике “Publicystyka” под названием “Łatwo być dobrym prorokiem, kiedy się jest zlym prorokiem/Легко быть хорошим пророком, когда ты плохой пророк” напечатано интервью, которое польская журналистка Иоанна Кулаковская взяла у польского журналиста, редактора, переводчика Леха Енчмыка (стр. 4—6). К нему мы вернемся.
3. В той же рубрике “Publicystyka” напечатана статья польского журналиста Яна Жераньского/Jan Żerański “W krainie parowej rewolucji/В стране паровой революции” – о стимпанке (он же паропанк) (стр. 8—10). Вернемся…
4. И еще статья в этой же рубрике “Publicystyka” -- Дамиана Максимовича/Damian Maksymowicz “Stanę się nietoperzem! 70 lat Batmana/Стану летучей мышью! 70 лет Бэтмена” – уже из названия понятно о чем (стр. 11 – 13). Не отношу себя к поклонникам этого героя, поэтому оставлю пока что статью в покое.
5. И этой же рубрике «Publicystyka» публикуется статья Аркадиуша Гжегожака/Arkadiusz Grzegorzak “Po «Battlestar Galaktica»” – о новейших на 2009 год телесериалах (стр. 70—71). Вернемся, почему нет?
6. В рубрике «Рецензии кинофильмов» Ежи Жимовский представляет фильм “Knowing” (реж. Алекс Пройас, США, 2009);
Майский номер 2009 года — 227-й «Новой Фантастыки» и 320-й ab ovo редактируют: Павел Матушек/Paweł Matuszek (главный редактор), Мацей Паровский/Maciej Parowski (отдел польской литературы, заместитель главного редактора), Ежи Жимовский/Jerzy Rzymowski (отдел критики и публицистики), Павел Земкевич/Paweł Ziemkiewicz (отдел иностранной литературы), Ирина Позняк/Irina Pozniak и Алицья Рудник/Alicja Rudnik (графико-оформительский отдел), Катажина Казмерская/Katarzyna Kaźmierska (секретарь редакции).
Изменений в составе редакционного коллектива нет.
В списке постоянных сотрудников числятся все те же: Михал Цетнаровский/Michał Cetnarowski, Войцех Хмеляж/Wojciech Chmielarz, Павел Дептух/Paweł Deptuch, Люция Грудзиньская/Łucja Grudzińska, Аркадиуш Гжегожак/Arkadiusz Grzegorzak, Ярослав Гжендович/Jarosław Grzędowicz, Агнешка Хаска/Agnieszka Haska, Иоанна Кулаковская/Joanna Kułakowska, Вальдемар Мяськевич/Waldemar Miaśkiewicz, Лукаш Орбитовский/Łukasz Orbitowski, Бартломей Пашильк/Bartłomiej Paszylk, Ежи Стахович/Jerzy Stachowicz, Конрад Валевский/Konrad Walewski, Рафал Сливяк/Rafał Śliwiak и Якуб Винярский/Jakub Winarski.
Тема номера не обозначена.
«Галереи» в этом номере нет, вместо нее печатается реклама.
В оформлении лицевой стороны передней обложки использована работа американского мастера компьютерной графики МИТСА МЕЙЕРА/Meats Meier.
Тираж номера – 25 тыс. экземпляров. Цена экземпляра – 9 злотых 90 грошей
PUBLICYSTYKA
ŁATWO BYĆ DOBRYM PROROKIEM, KIEDY SIĘ JEST ZŁYM PROROKIEM
Wywiad z Lechem Jęczmykiem 4
Jan Żerański W KRAINIE PAROWEJ REWOLUCJI 8
Damian Maksymowicz STANĘ SIĘ NIETOPERZEM! 70 lat Batmana 12
Marcin Przybylek WYMIAR WYŻEJ 16
Arkadiusz Grzegorzak PO „BATTLESTAR GALACTICA”… 70
OPOWIADANIA ZAGRANICZNE
Kelly Link Śliczne potworzy 17
OPOWIADANIA POLSKIE
Dawid Juraszek Krew i kość 41
Kamila Turska Potwór, księżniczka i dzielny rycerz 52
Krzysztof Zawisza Prawdziwa historia Krzysztofa Kolumba 55
облако тэгов
