11. В рубрике “Publicystyka” напечатано интервью, которое польская писательница, переводчица и издательница Анна Бжезиньская/Anna Brzezińska взяла у польского писателя Яцека Комуды/Jacek Komuda. Интервью носит название:
«1604. КОМУДА ИДЕТ на МОСКВУ»
(1604. Komuda idzie na Moskwę)
Анна Бжезиньская: «Грабили безбожно; счастлив был тот, с кого нательной рубахи не сорвали. И неслыханные зверства над сдавшимися чинили, убивая их, распятых, варварским обычаем ударом по голове, а убитым немилосердно головы с руками да ногами отсекали, поочередно сбрасывая их в Москва-реку» -- так описывает свидетель резни поляков после гибели первого Дмитрия Самозванца. Не хотели они нас там. Тем временем четыреста лет спустя Яцек Комуда вновь идет на Москву. Почему?
Яцек Комуда: Почему старцы, провозглашенные пророками польского кино и литературы, беспрестанно мучают нас катастрофами, польской анархией, коммунизмом и Катынью? Почему вся нынешняя мейнстримная историческая литература говорит только о том, что была война, толстые немцы приехали на большом танке и поубивали евреев. А после войны пришли большевики и принялись убивать поляков. Беспрерывный коммунизм, моральное беспокойство, служба безопасности и рабство. Если не верите, загляните на полки в книжных магазинах. Вот, пожалуйста, Анджей Барт«Фабрика мухоловок» (Andrzej Bart “Fabryka Muchołapek”). Снова война, лодзинское гетто, фиктивный суд над Хаимом Румковском, главой юденрата.
Рядом – Веслав Мысливский«Трактат о лущении фасоли» (Wesław Myśliwski “Traktat o łuskaniu fasoli”). Монолог о жизни в оккупации, затем при коммунизме. Смотри выше.
И другие исторические романы приносят разочарование. Возьмем, к примеру, «Условие»Евстахия Рыльского (Eustachi Rylski “Warunek”). Наполеоновская эпопея, великая армия, император, наступление на Москву, вот сейчас бабахнет бомба… И что? И ничего. Автор полностью провалился на реалиях. Читатель тянется к книге, ожидая увидеть великую эпоху и великого императора, и получает двух героев, перенесенных живьем из XX века, лишь облаченных в исторические мундиры. И готовых совершать поступки, противоречащие чести наполеоновских офицеров, чтобы доказать тезис Рыльского о том, что все ценности — пустой звук. Типичные тезисы для заблудшего человека, уничтоженного войной и коммунизмом.
Давайте заглянем в кинотеатры. Катынь. Генерал Нил (“General Nil”, 2009). Одни лишь истории неудач. О потере ценных, благородных людей, которых нам сегодня так не хватает. Но все равно о поражениях.
Потерянные поколения авторов потчуют нас литературой поражений и неудач. Почему они расцарапывают старые раны вместо того, чтобы строить новую систему ценностей, новое общество, новую Польшу? Почему они хотят нас деморализовать, унизить? Потому что были рождены при коммунизме? Потому что сотрудничали с секретной службой? Потому что они ни о чем другом писать не могут? Потому что они не знают ключа к истории Польши, рассказываемой в ХХ веке? И, возможно, просто потому, что Бог не доверил им чести поляков?
Пора уже кому-то помочь полякам почувствовать свою значимость и начать строить, а не разрушать. Так почему бы мне не взяться за благое дело восстановления старой Жечи Посполитой? Я питаю скромную надежду, что каждая из моих книг, в том числе и «Самозванец» (“Samozwaniec”), станет таким маленьким кирпичиком в этой огромной стене.
Анна Бжезиньская: Только вот орлы недолго реяли над Кремлем, и современники писали об этой экспедиции весьма горькие слова. «Кто-то сказал, что трудно говорить с брюхом, ушей не имеющим, ибо оно, когда голодное, никаких уговоров не слушает. Годились в поживу нашему брюху во славу ЕКМ и благодарности Родине, кошки, собаки, крысы и мыши, а потом их шкуры, прошлогодние, червивые и разлезшиеся, седельная кожа, лучные тетивы-жилы, пергаменты, воски, травы и сорняки всякие, какие только земля рождает, а потом, когда снег и это немилосердно забрал, тертое дерево, мелкорубленное сено и все другое, чем только обмануть желудок можно» -- пишет в 1612 году Мозырский хорунжий Юзеф Будзило, защитник Кремля. Это были мужественные и упорные люди, но должна ли быть им благодарна Отчизна? Что изменила московская авантюра в Жечи Посполитой?
Яцек Комуда: Польские орлы реяли над Москвой дольше, чем в 1812 году -- императорские. Два года, пока в Москве стоял польский гарнизон, это было время, когда Россия находилась в западном мире. Как это ни странно, но уже в XVI веке в Великом княжестве Московском функционировали механизмы, которые позже были введены Сталином и коммунистами. Без царской грамоты сменить место жительства было невозможно, а иностранцам и купцам приходилось иметь специальные охранные листы (glejty), чтобы после пересечения границы их не бросили в застенок.
Когда такой купец приезжал, например, в Москву, ему приходилось жить в специально построенном Купеческом дворе, чтобы не предоставлять ему возможности разговаривать с простыми москвичами. Удивительно, не так ли? Это как если бы польский купец, приехав, скажем, в Роттердам или Вену, не мог там зайти в трактир и поговорить с местными жителями о торговле и политике.
Когда выезжало за границу московское посольство, слугам запрещалось разговаривать с поляками или литвинами, потому что иногда лишь половина из них возвращалась в Москву. Вам это ничего не напоминает? Можно ли было поехать в СССР во время сталинской диктатуры и позже? Даже с паспортом? Разрешалось ли свободно передвигаться из города в город?
Великий князь Московский Иван Грозный еще в XVI веке изобрел тоталитарный метод управления обществом, практику изгнания и коллективную ответственность. Царь часто вырезал боярские семьи под корень, когда обнаруживалось, что один из членов семьи входил в состав заговорщиков против него.
Дмитрий Самозванец -- первый, ибо второй был лишь марионеткой в руках поляков – пытался демонтировать эту систему и открыть Россию миру. Сто лет спустя Петр Первый сблизил Россию с Европой, но систему не изменил. Дмитрий пытался освободить россиян от всемогущей власти царя. Открыть границы, пригласить купцов, учёных, художников. Основать учебные заведения -- коллегии. Хотя бы ради одной этой попытки создать мост между Жечью Посполитой и Москвой стоило в 1604 году присоединиться к его армии.
Анна Бжезиньская: Фактически шляхетные сторонники Дмитрия описывают Москву как цивилизационный рубеж, «Варварию» – страну без писаного закона, без гарантированной свободы, без благородных обычаев и, наконец, без чести. Откуда брались эти мнения?
Яцек Комуда: В Москве начала XVII века не было ничего привлекательного для Жечи Посполитой, даже сегодня она может только пугать своей жестокой силой. В польской литературе до сих пор сохраняется миф о великой русской культуре и литературе, превосходящей нашу. Это касается прежде всего XIX века, когда в России создавались поистине ценные и потрясающие литература и искусство. Я склоняю в поклоне голову перед Тургеневым и Чеховым.
Однако и в XVI, и в XVII, и даже в XVIII веках Москва была черной дырой. Россиянам запрещалось ввозить книги из-за границы, а в стране допускалось распространение только книг церковной литературы и журналов, одобренных царем. Поэзия и проза сложились лишь в конце царствования Екатерины II. Кто-то скажет, что я русофоб. Покажите мне русский эквивалент Яна Кохановского в середине XVI века. Или, может быть, Рея или даже Шимоновица? До разборов трудно было найти в России хотя бы кого-то вроде ксендза Китовича, поскольку большинство описаний обычаев московской культуры вышло из-под пера иностранцев.
Анна Бжезиньская: С этой точки зрения ты верно отражаешь душевное состояние поляков начала XVII века, которые не знали, что русские заново переводят Аристотеля и Платона, комментируют импонирующего дворянству Цицерона; что Иван IV — внимательный читатель Макиавелли. Если говорить об обычаях времен смуты, «Дневник»Ивана Семенова содержит принципиально глубокие, также этические, размышления о сущности власти и властителя — его взгляды на опричнину во многом совпадают с твоими. Чуть позже Григорий Котошихин – безусловно по шведскому заказу -- составил подробное описание Москвы. Я не берусь решать, лучше или хуже стихи Симеона Полоцкого, чем стихи польских поэтов эпохи барокко, но это факт, что русское искусство и литература развивались быстрыми темпами, и под миф о культурной изоляции России теперь сильно подкапываются историки. Что не меняет того факта, что дворянство остро чувствовало инаковость своего политического и культурного идеала – и бунтовало изо всех сил.
Яцек Комуда: Под миф об изоляции подкапываются российские историки, которые хотят любой ценой доказать, насколько великой была Россия, насколько она была культурной и вообще -- центром Европы. «… твою мать!», только туда и было куда ехать, пан Кохановский. Только не забудь про охранный лист, потому что без него «нельзя», тут же в кутузку посадят.
Как раз поэзия Симеона Полоцкого и есть примером того, как Димитриады (Dymitriady) разрушили стену, отделяющую Москву от Европы. Как никак автор этих стихов родился в Полоцке, на территории Жечи Посполитой, и даже тогда, когда переехал в Москву, до конца жизни черпал вдохновение из польской литературы, копируя, например, «Псалтырь Давидов»Кохановского или ставя польский язык на один уровень с греческим.
Я думаю, что московские обычаи и грубость не вызывали бы такого осмеяния поляками, если бы тогдашняя московская культура, направлявшаяся царской пропагандой, не была такой ксенофобной. Между тем отстававшие от Европы москали считали себя единственными правоверными христианами, а царя — величайшим и могущественнейшим правителем в мире. Трудно поэтому удивляться язвительным отзывам поляков, которые на месте знакомились с московскими порядками.
Анна Бжезиньская: А россияне впадали в бешенство, глядя на шляхтичей, который с саблями на боку перлись в храмы. Вот точно. Ты творишь образ живого воплощения военного сарматизма, подкручивающего ус, с кубком в руке и верной сабелькой на боку, в то же время высматривающего личную выгоду. Между тем в дворянской литературе преобладает модель помещика, богобоязненно сидящего в свой усадьбе и не рвущегося в бой. Таких у тебя что-то не видно. Так какими же были наши предки-сарматы?
Яцек Комуда: Обученный и опытный в военном деле поляк возбуждал страх даже в плену. Станислав Немоевский пишет в дневнике, что после падения Дмитрия Самозванца его отправили в глубь России в качестве пленника. Москали как огня боялись повстанцев. А когда доходило до ссоры, от одного поляка, вооружённого саблей, они бежали дюжинами.
Я не буду утруждать себя спором с коммунистическими бреднями о том, что шляхта не хотела воевать, не желала платить налоги. Пусть за меня ответят статистика и финансово-военные расчеты. Шляхта не любила воевать? Откуда же тогда брались армии, выставлявшиеся Жечью Посполитой в XVII веке? Эти 22 000 всадников и пехотинцев под Смоленском в 1633 году, не считая частей, оставленных для защиты Украины от татар. Эти 31 330 конников и пехотинцев да вдобавок около 30 000 ополченцев посполитого рушения, выставленных на войну с казаками в 1651 году? Откуда взялись эти 44 750 человек, по переписи от 1 августа, призванных для ведения войны против Турции в 1683 году. Сравнивая эти военные силы с армиями Тридцатилетней войны, мы видим, что армии Жечи Посполитой были столь же многочисленны, как армии Швеции или императора. Давайте возьмем ситуацию в Брайтенфельде, где Густав Адольф, король Швеции, имел в своем распоряжении 39 900 воинов объединенных шведско-саксонских войск против 32 000 воинов имперских войск. Или Лютцен, где тот же Густав командовал 18 000 человек, а его противник, Альбрехт фон Валленштейн, имел под своим командованием 22 000 кавалеристов и пехотинцев.
Где же тут пацифизм, ведь процент польского дворянства в армии тогдашней Жечи Посполитой был гораздо выше, чем в Западной Европе? Возьмем коронный расчет за август 1683 года. Из 27 тысяч воинов (не считая частных воинских образований) 14 000 это кавалерия, состоящая практически целиком из дворян (гусарские, панцерные и легкие хоругви). Во второй части армии, драгунах и пехоте, численностью около 13 000 человек, участие дворянства также могло быть значительным. Они составляли не менее 10%, потому что все полковые штабы (малые и большие примапланы) состояли из дворян и иностранцев (обычно тоже дворян). У драгун процент братьев-панов был еще выше, потому что туда вступала голытьба, думаю, что можно принять, что их было даже 20%. Да еще надо учесть и то панство, которое служило в полках иностранного строя – около 2000 человек. То есть 15 000 воинов благородного происхождения на 27 000 войска. Значительно выше половины личного состава. Покажи мне подобную армию в Европе.
.
Анна Бжезиньская: Это не меняет того факта, что помещичий идеал и миф о мирном существовании в собственной поместье очень силен, и все же, как видно из твоих книг, модель воинской шляхты оказывается более привлекательной. Почему?
Яцек Комуда: Потому что война в XVII веке была жестокой и красивой, как негодная, но привлекательная женщина, в чем я сам убедился, участвуя в сегодняшних реконструкциях исторических военных действий. Я начинаю понимать таких людей, как Кшиштоф Арцишевский, Иероним Кристиан Хольстен и кавалер Д'Артаньян. Они жили войной, ради войны, чести и фантазии. Говоря сегодняшним языком, они были наркотически зависимыми от адреналина и опасности. Нужно помнить, что война XVII века, хотя и была жестокой по отношению к гражданскому населению, на поле боя не была похожей ни на Первую, ни на Вторую мировые войны; она не была резней, в которой убивают всех без разбора и смысла. В XVII веке война была ремеслом наемников, профессиональных солдат, придерживавшихся определенных принципов, для которых честь стоила зачастую дороже золота. Есть что-то привлекательное в войне XVII века. Запах пороха поначалу кажется ужасным – кислым, отдающим серой, способным, кажется, прожечь дыры в одежде. Потом, когда человек к нему привыкает, он пахнет лучше самых ароматных духов, а рев пушек звучит как музыка.
Почти все польские авторы дневников XVII века были воинами. Ян Златоуст Пасек, Ян Одланицкий, Самюэль и Богуслав Маскевичи и многие другие. Еще долго после окончания боевых действий и расформирования войск они сохраняли связь и дружбу со своими ротмистрами и бывшими товарищами и, конечно же, отправляли своих сыновей в армию. Земледельческие идеалы расцветали в них в старости, когда они поселялись в своих имениях, ведя мирную жизнь, а в армии их сменяли сыновья.
Анна Бжезиньская: Сарматизм умер мрачной смертью, превратившись в истории литературы XIX века в страшилку и карикатуру на пьяного и дремучего худородного шляхтича, падавшего лицом в грязь перед магнатом и готового за горсть злотых от иностранца сорвать любой из сеймов. А между тем это фактически единственное оригинальное культурное образование, созданное на территории Жечи Посполитой Многих Народов. Чем он все еще привлекает -- читателей, членов братств, любителей исторических реконструкций?
Яцек Комуда: Потому что он самый красивый, хотя был разрушен и коммунизмом, и историками XIX века, писавшими под давлением распада Жечи Посполитой. Кем же нам быть, если не сарматами? Коммунизм превратил значительную часть польского общества в хамов – худших нежели крестьяне XVII века, в людей без чувства общности и общей ответственности за страну. Он уничтожил интеллектуальную элиту – уже не дворянскую в предвоенное время, но исходившую из сарматских образцов. О какой элите мы можем сегодня говорить? О новоявленных нуворишах-хамах? О лжецах и политиках-пройдохах? Нет! В Польше будет создана новая элита, опирающаяся непосредственно на традиции дворянства, которая, будем надеяться, со временем придет ко власти.
Ответ на вопрос, почему Стивенсон так увлечен культурой и историей, можно найти, если посмотреть на отношения между юным Нилом и его дядей. Как уже упоминалось, Нил Стивенсон происходит из семьи, прямо-таки роившейся профессорами всех мастей. Его дядя также занимался наукой, преподавая историю в Университете штата Оклахома. Однажды профессор Джордж Ф. Дьюзбури (George F. Jewsburry), ибо о нем идет речь, встретился с племянником. Прежде чем написать совместными усилиями два романа, «Интерфейс» (“Interface”, 1994) и «Паутина» (“The Cobweb”, 1996), они жили в одном городе и, поскольку имели очень хорошие отношения, часто встречались и разговаривали друг с другом. Во время одной из таких встреч они обсудили книгу Тома Клэнси, а затем кто-то из них предложил вместе написать подобный триллер.
Причины были чисто меркантильные. Несмотря на успех «Лавины», много денег Нилу она ему не принесла, а читая Клэнси, он понял, что в принципе писательством можно неплохо зарабатывать. Если Клэнси заработал 170 миллионов долларов своим пером, почему они не могут этого сделать? Роман «Интерфейс», триллер о ближайшем будущем, вышел в свет в 1994 году, но ожидаемого успеха не имел.
Сам Стивенсон утверждает, что это произошло из-за личностей авторов. С обезоруживающей честностью он признает, что он и дядя просто-напросто не смогли написать триллер всерьез. Тем не менее, даже эта книга спустя четырнадцать лет добавила еще один кирпичик к построению образа Стивенсона как пророка: героиня книги, миссис Ричмонд, наконец становится первой чернокожей женщиной-президентом. То, что еще недавно казалось сюрреалистическим, 4 ноября 2008 года по крайней мере частично стало фактом. Впрочем, опубликованный двумя годами позже роман «Паутина» успеха также не добился.
Несмотря ни на что, личности дяди и других членов большой семьи повлияли на писателя до такой степени, что со временем, объединив все свои увлечения и интересы, он начал писать романы, в которых история играет огромную роль. Стивенсон также вел активную журналистскую деятельность, сотрудничая, среди прочих, с журналом “Wired”, где он занимался глобальными проблемами — как обычно, в контексте современных технологий и культуры. Очень часто его замечания оказывались чрезвычайно меткими. Когда весь мир восхищался тем, что Китай пусть медленно, но движется в сторону демократии, Нил трезво написал в статье «В Королевстве Мао Белл» (“In the Kingdom of Mao Bell or, Destroy the Users of the Waiting List”, 1994), что «миллиард китайцев используют современные технологии для создания самой быстрорастущей экономики в мире. Однако, хотя информация жаждет свободы, жаждут ли свободы сами китайцы?»
В то же время он обращал внимание читателей на то, что мир движется в довольно мрачном направлении. Нил Стивенсон удивляет своим взглядом на историю ХХ века, полную войн, множества жертв и разрушений, указывая на хорошие стороны века. Да, была Вторая мировая война, которая «бросила нас в объятия гонки ядерных вооружений и космической гонки, что, однако, привело к революции в электронике, компьютерах, привело к созданию Интернета; если символом предыдущей эпохи был человек с ружьем, то в 1940-2000 годах символом стал учёный, чудак, инженер. Недаром именно в это время процвела научная фантастика». Стивенсон говорит, что в мире после 11 сентября общество больше не смотрит на науку с таким увлечением; он даже описывает войну культур -- между теми, кто считает, что наука должна остановиться, и теми, кто хочет продвигать ее дальше и дальше.
А ученые находятся в центре идеологического спора.
Возможно, именно из таких наблюдений и был создан сюжет последнего романа Нила Стивенсона«Анафем» (“Anathem”, 2008). Его действие разворачивается на планете Арб, весьма похожей на Землю, а герои — в некотором роде ученые. На Арбе наука стала элитарной и доступной лишь для живущих в закрытых монашеских общинах математиков, физиков и философов. Отрезанные от секуляризованного внешнего мира, они живут в своеобразных монастырях, производя вручную расчеты и занимаясь исследованиями. В эти монастыри регулярно -- каждые десять или сто лет, в зависимости от монастыря -- пускают «обычных» людей.
Главный герой романа, юный «фраа» по имени Эразмус, именно таким образом попал в свой монастырь. В мир, в котором студенты жили на протяжении трех тысячелетий вдали от падающих империй и насилия, защищенные каменными стенами и воистину средневековыми ритуалами, навязывающими соответствующий повседневный порядок. Хотя по крайней мере трижды в истории сообщество математиков подверглось опустошению, они сумели выжить и продолжали жить в изоляции. Пока однажды мир Арба и люди, живущие вне пространства, ограниченного монастырскими стенами, это секуляризованное общество, чрезвычайно зависимое от технологий, не столкнутся с катастрофой, которую они не смогут остановить самостоятельно. Юный Эразмус вместе с друзьями и наставниками должен столкнуться с угрозой и отправиться в поистине Одиссеево путешествие по самым отдаленным и опасным уголкам планеты и за ее пределы.
Западные рецензенты подчеркивают размах романа. Стивенсон здесь играет не только с физикой, но и с эволюцией языка. Изменения в языке были настолько значительными, что автор решил создать специальный словарь, объясняющий значение слов, использованных в книге. При этом он был категорически против его включения в состав книги, поскольку считал, что книга должна напоминать головоломку. Только когда один из первых читателей «Анафема» попросил разъяснить некоторые слова, Стивенсон уступил.
Идея «Анафема» пришла Стивенсону десять лет назад, когда он разговаривал с друзьями о часах. Дэнни Хиллс и Стюард Брэнд предложили сотворить так называемые часы тысячелетий, работающие на природной энергии и имеющие «годовые» и «столетние» стрелки; если бы это были часы с кукушкой, сказал Хиллис, птица выходила бы и куковала один раз в тысячелетие.
(На фото: в центре Дэнни Хиллс, справа Стюарт Бранд)
Этот гигантский проект по его мысли был бы призван напоминать людям о ходе времени и заставить их мыслить в долгосрочной перспективе. Такие часы должны были прослужить десять тысяч лет. А какое отношение Нил Стивенсон имеет к Часам веков? Писателю было предложено разработать проект.
И Стивенсон сделал это.
Автор «Алмазного века» предложил построить часы в виде своеобразного аналога Стоунхенджа, окруженного со всех сторон стенами с дверями в них. Стрелки часов соединены со входом с помощью сложных механизмов, и когда приходит указанное время, часы открывают ворота, позволяя потенциальным зрителям войти. Проблема в том, что открытие ворот не длится вечно и нужно вовремя выйти наружу, чтобы не оказаться отрезанным от мира.
Прошло много времени с тех пор, как в 1990-х годах была озвучена идея создания часов-миллениумов, а механизм до сих пор не создан, хотя в небольшом масштабе построено два прототипа подобных часов. На данный момент ответственный за строительство фонд “Long Now Foundation” купил участок земли в Неваде и намеревается построить там часы соответствующего монументального масштаба.
Однако это не значит, что Стивенсон забыл о проекте. Через несколько лет после оглашения идеи Хиллса, в перерывах между написанием очередных романов, Нил вспомнил о проектировании тысячелетних часов и решил поместить ученых в аналогичное здание: так появился «Анафем».
В настоящее время Стивенсон занят продвижением «Анафема», и это приносит свои плоды. Книга заняла первое место в престижном списке бестселлеров “New York Times” и шестьдесят пятое место во всех категориях на “Amazon”-е.
Возможно, это тоже побочный эффект фанатской работы, потому что о книге много говорили еще до ее премьеры; перед премьерой был снят даже рекламный трейлер. Его можно просмотреть по адресу http://www.nealstephenson.com/anathem. Мультимедийная «Анафема» идет дальше: вместе с книгой был написан атмосферный саундтрек, который размещен на официальном сайте романа.
Поклонники Нила Стивенсона наверняка спросят, когда выйдет его следующий роман. Автор не оставляет сомнений: главное для него сейчас –«раскрутка» «Анафема» и наблюдение над подготовкой к съемкам телефильма по мотивам «Алмазного века». Этот последний проект требует большего внимания, поскольку работа над сценарием была застопорена пресловутой забастовкой голливудских сценаристов. Премьера польского издания «Анафема» состоится 21 октября: рецензию на книгу можно прочитать уже в этом номере журнала “Nowa Fantastyka”
10. В рубрике «Publicystyka” напечатана статья польского журналиста Яна Жераньского/Jam Żerański, которая носит название:
УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ НИЛА СТИВЕНСОНА
(Dziwna historia Neala Stephensona)
Мне улыбается с фотографии лысый чернобородый пожилой мужчина. В черном костюме и с книгой в руке, он мог бы ассоциироваться с уважаемым политиком. Между тем он писатель, и очень хороший писатель. Это Нил Стивенсон, один из самых известных в мире авторов научной фантастики, каждая его книга продвигает жанр вперед на световые годы. Давайте же посмотрим на его путь к славе.
В начале была строка кода... а затем Нил Стивенсон
Нил Стивенсон родился почти полвека назад – в Хэллоуин 1959 года, в семье, известной научными традициями. Пока его мать проводила многие часы в биохимической лаборатории, отец преподавал инженерное дело в университете, а его бабушки и дедушки как по отцовской, так и материнской линиям трудились в качестве физиков и биохимиков. Поэтому легко было предсказать, что наука увлечет юного Нила. И действительно, после окончания престижного лицея Эймса в 1977 году, считающегося сейчас одной из лучших средних школ США, он изучал физику и одновременно с этим занимался географией. Несмотря на получение высшего образования в 1981 году, Нил не пошел по стопам своей семьи и вместо того, чтобы стать ученым, специализирующимся в точных науках, или хотя бы историком, как его дядя, к которому мы еще вернемся, он решил посвятить себя чему-то другому: некоторое время работал консультантом в компании “Blue Origin” и занимался земледелием.
А в свободное время писал.
Первоначально Стивенсон не планировал заниматься писательской деятельностью всерьез. И уж точно не собирался становиться писателем-фантастом. Так почему же он не стал учёным, как его родители и дедушки с бабушками? Он сам признает, что это было довольно необычно: тем более, что он считает самого себя фанатом науки. «Я знаю людей, которые дошли до определенного момента в своей научной карьере, а затем регрессировали, потому что переступили порог гиперспециализации. Я еще не дошел до этого момента, -- говорит он. – Я маньяк (науки). То, что произошло со мной, очень необычно. Я был уже на пути к тому, чтобы стать уважаемым ученым, когда меня вдруг опубликовали. И это именно то, чем я занимаюсь и по сей день. Я написал два романа, которые никто не опубликовал, а потом все же был издан роман «Большое У» (“Big U”, 1984), который, однако, продавался лишь в следовых количествах.
Потом я написал еще один роман, настоящее дерьмо, который, к счастью, никто не напечатал. Издатели опубликовали роман «Зодиак» (“Zodiac: An Eco-triller”, 1988), но он опять же продавался ни шатко, ни валко;
затем я написал еще нечто, не нашедшее покупателя. И, наконец, попал в яблочко с «Лавиной» (“Snow Crash”, 1992) – и все изменилось».
Опубликованная в 1992 году «Лавина» стала культовым романом, который не только первым достиг художественного и коммерческого успеха, но и вместе с «Алмазным веком» (“The Diamond Age or, a Young Lady’s Illustrated Primer”, 1995) превратил Нила Стивенсона в глазах читателя в пророка и провидца.
Даже спустя годы в интервью — к потехе самого писателя, -- журналисты спрашивают его об этом, хотя сам он, не боясь высказывать свое мнение относительно эволюции культуры и науки, не считает себя провидцем и относится к себе достаточно сдержанно. В интервью журналу “Der Spiegel” он говорит о себе следующее: «Я не пророк, а человек, который сидит в одиночестве и записывает разные вещи. А потом я отправляю эти вещи электронной почтой — и теперь я тоже это делаю, -- и кто-то эти вещи печатает. И каждые четыре года я отправляюсь в книжный тур по миру. Но я не пророк».
Иногда трудно в это поверить, потому что Стивенсону удалось-таки кое-что предсказать. Хотя мы и живем отнюдь не в неовикторианском мире, в котором нанотехнологии поистине дрекслеровских масштабов правят миром, как это имеет место в «Алмазном веке», однако, на что указывают различные журналисты, Стивенсон предсказал развитие хотя бы электронных книг и их использование для детского развития.
И сегодня, продвигая этот рынок дальше, он бесплатно публикует свои книги в Интернете — недавно издатель Нила опубликовал электронную бесплатную версию «Криптономикона» (“Cryptonomicon”, 1999). Стивенсон говорит, что в его предвидении нет ничего необычного. «Многих людей в той или иной степени вдохновило видение “Алмазного века”, меня это радует. Но основная идея сводилась к простой мысли о том, что технологию можно использовать для обучения людей».
Стивенсон, вероятно, первый писатель, который в 1990-е годы предпринял попытку описать влияние новых технологий на культуру и наоборот – культуры на технологии -- и представил эту картину в столь полном и огромном масштабе. Воспитанная титульным криптоптоаналитическим словарем, Нелл непосредственно участвует в эволюции культуры и видит, как культура определяет развитие науки. Это характерная черта творчества Стивенсона. Он к тому же один из тех немногих авторов, которые не боятся описывать изменения в масштабах целых цивилизаций; изменения не только в отношении эволюции науки, но и важных составляющих общества — языка, экономики и культуры.
В «Лавине» также наблюдается этот калейдоскоп идей. Этот, казалось бы, киберпанк-роман в стиле Гибсона, с хакерами, виртуальной реальностью и прочими элементами, характерными для фантастической условности, быстро превращается в нечто большее. Стивенсон, несмотря на гротескный подход и галопирующее действие, смело вторгается в метафизику и информатику, странствуя по таким экзотическим неизведанным землям, как шумерская мифология. Несмотря на видение технологически развитых культур, описанное в обоих романах, он очень старомодный автор. В то время как другие писатели используют компьютеры и пишут книги преимущественно путем набора текста с помощью клавиатуры, Нил для работы использует... авторучку. В это трудно поверить, но это правда. Оригинальная рукопись всего цикла «Барочного цикла» (“Baroque Cycle”), сложенная стопкой, выше многих шкафов. Хотя, конечно, Стивенсон использует в работе также и компьютер.
Стивенсон начинает работу с написания от руки десяти или пятнадцати страниц. Затем, на следующий день, он возвращается к написанному фрагменту, исправляет его шариковой ручкой другого цвета и пишет еще десять или пятнадцать страниц.
Стивенсон также использовал старомодные методы сбора данных при создании «Барочного цикла» и «Криптономикона». Он признает при этом, что ему исключительно повезло, поскольку он знает английский язык, и большая часть материалов была доступна в библиотеках и книжных магазинах. А если он чего-то не знал, то путешествовал, чтобы получить знания. Однако превеликое множество персонажей и дат, фигурирующих в этих монументальных произведениях, заставило автора создать множество заметок. В этом случае Стивенсон использовал метод, когда-то разработанный итальянским семиотиком и писателем Умберто Эко, — он тщательно расписывал метрические данные и составлял подробные справки, содержащие комментарии к прочитанным им произведениям. Несколько исписанных таким образом тетрадей он дополнил таблицами и схемами, показывающими, что и когда произошло. Все подготовленное, включая более или менее разработанный план событий, он сложил в три толстые сегрегаторные папки. Это удивительный подход к творческому процессу, ведь Стивенсон какое-то время трудился программистом и, казалось бы, работать ему следует в основном с использованием современных технологий. Возможно, старомодный стиль письма является результатом взглядов Нила на культуру и цивилизацию: автор «Лавины» утверждает, что, по сути, наш мир ничем не отличается от того, в котором жили шумеры.
Понимая важность компьютеров и информационных технологий в целом, он обращает внимание на проблемы, связанные с прогрессом. В тексте «В начале была командная строка» (“In the Beginning There Was a Comand Line”) он прямо указывает на причины мировых проблем, обвиняя человечество в создании все более многочисленной группы невежественных людей, наркотически зависимых от телевидения и не имеющих никакой иной культуры, кроме глобальной, сформированной средствами массовой информации.
О людях, замкнутых для идей и мира, об этих живых воплощениях английского словосочетания «coach potatoes», он прямо говорит, что они облажались. При этом он тщательно избегает протаскивания в романах собственного видения мира. По его словам, писатель должен уметь смотреть на мир многими глазами, и если он ограничивается только собственной идеологией, то попросту выставляет себя дураком.
1. Открывает журнал рубрика «Галактический гонец» — короткие сообщения на разные темы, так или иначе касающиеся фантастики (стр. 2–-3).
Издательство “Larousse” собирается в 2010 году издать 2000-страничный малый иллюстрированный словарь для детей – фишка в том, что все рисунки нарисуют для него художники комиксов: МЕБИУС, ФИЛИП ДРИЙЕ, ЛЬЮИС ТРОНДХЕЙМ, КРИСТИАН БЕНЕ и еще 36 мастеров. Оглашены лауреаты премий “Hugo”, а также имени Зайделя, имени Ежи Жулавского. В июле 2009 года на рынке появилась авторизованная комиксная адаптация знаменитого романа Рэя Брэдбери«451 градус по Фаренгейту». Экранизируется комиксная серия РОБЕРТА КИРКМАНА “The Walking Dead”. Концерн Диснея купил “Marvel Entertainment” за астрономическую сумму 4 миллиарда долларов. Начинаются работы над экранизацией комикса “Cowboys & Aliens”…
2. В рубрике “Publicystyka” под названием “Dziwna historia Neala Stephensona/Удивительная история Нила Стивенсона” напечатана статья польского журналиста Яна Жераньского/Jan Żerański (стр. 4—7). Мы к ней вернемся…
3. В той же рубрике “Publicystyka” напечатана статья польского журналиста Артура Сковроньского/Artur Skowroński “Zielono mi.../Мне зелено…” (стр. 8--12) – о комиксной линейке (и всем том, что ей сопутствует), посвященной приключениям супергероев из корпуса Зеленых фонарей. Различные версии комиксных «Зеленых фонарей» к моменту публикации этой статьи печатались в США на протяжении 70 лет (они и сейчас печатаются – то есть им и 85 лет нипочем).
Единственная заминка – автор этих строк не самый ярый фанат американских супергероев (и тех, что из корпуса Зеленых фонарей – тоже). Поэтому я оставлю пока что здесь зарубку – статья действительно очень информативная и деловая, может, кому-то захочется ее перевести, мы же пойдем дальше.
4. В этой же рубрике “Publicystyka” размещено интервью, которое польская писательница, журналистка, книгоиздательница Анна Бжезиньская/Anna Brzezińska взяла у польского писателя Яцека Комуды/Jacek Komuda. Интервью носит название “1604. Komuda idzie na Moskwę/1604. Комуда идет на Москву” (стр. 14—15). Мы к нему вернемся.
5. Статья польского журналиста Якуба Винярского/Jakub Winiarski носит название “Czy mistrz musi znać sie na wszystkim?/Должен ли Мастер во всем разбираться?” и касается одного «неизвестного текста» Станислава Лема (стр 16). Ну как неизвестного… Словом, мы к этой статье вернемся.
6. Очередная статья творческого дуэта Агнешка Хаска – Ежи Стахович из цикла о ретрофантастике «Из чулана» носит название “Kolaborant z lamusa czyli fantastyczna twarz Feliksa B.” и касается довольно-таки деликатной темы (стр. 70—71). Мы к ней вернемся.
7. В рубрике «Рецензии кинофильмов» Ежи Жимовский представляет фильм “District 9” (реж. Нейл Бломкамп, США- Новая Зеландия, 2009);
Павел Матушек рецензирует фильм “9” (реж. Шейн Ацкер, США, 2009).
a Иоанна Кулаковская подводит итог интересной серии фильмов вместе с завершающей ее лентой “The Final Destination” (реж. Дэвид Эллис, США, 2009).
8. Роберт Зембиньский представляет читателям журнала DVD с фильмом “Franklin” (реж. Джеральд Макморроу, Великобритания, 2008)
а также диск с фильмом “Chrysalis” (реж. Жюльен Леклерк, Франция, 2007)
9. И, как обычно, две рецензии на комиксы (стр. 76). К ним мы вернемся позже.
Октябрьский номер 2009 года — 232-й «Новой Фантастыки» и 325-й ab ovo -- редактируют: Павел Матушек/Paweł Matuszek (главный редактор), Мацей Паровский/Maciej Parowski (отдел польской литературы, заместитель главного редактора), Ежи Жимовский/Jerzy Rzymowski (отдел критики и публицистики), Павел Земкевич/Paweł Ziemkiewicz (отдел иностранной литературы), Ирина Позняк/Irina Pozniak и Алицья Рудник/Alicja Rudnik (графико-оформительский отдел), Мажена Покора-Калиновская/Marzena Pokora-Kalinowska (секретарь редакции).
Изменений по сравнению с предыдущим номером нет.
В списке постоянных сотрудников числятся: Михал Цетнаровский/Michał Cetnarowski, Войцех Хмеляж, Павел Дептух/Paweł Deptuch, Люция Грудзиньская/Łucja Grudzińska, Аркадиуш Гжегожак/Arkadiusz Grzegorzak, Агнешка Хаска/Agnieszka Haska, Иоанна Кулаковская/Joanna Kułakowska, Вальдемар Мяськевич/Waldemar Miaśkiewicz, Лукаш Орбитовский/Łukasz Orbitowski, Бартломей Пашильк/Bartłomiej Paszylk, Ежи Стахович/Jerzy Stachowicz, Конрад Валевский/Konrad Walewski, Рафал Сливяк/Rafał Śliwiak и Якуб Винярский/Jakub Winarski.
Фамилии Ярослава Гжендовича в списке постоянных сотрудников уже нет. Нет и его традиционной статьи в этом номере.
Тема номера не обозначена.
«Галереи» в этом номере нет, вместо нее печатается реклама.
облако тэгов
