Помните рассказ Борхеса «Аналитический язык Джона Уилкинса», согласно которому все животные делятся на: "а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включённых в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух".

А все люди с точки зрения доблестной прокуратуры делятся на: "новорожденный (06), малолетний до 14 лет (01), несовершеннолетний (02), пожилой (03), женщина (04), БОМЖ (07), лицо, находящееся в розыске (05), без вести пропавший (08), пассажир (56), иное лицо, находящееся на объекте транспорта (57); в состоянии алкогольного опьянения (09); отношение потерпевшего к лицу, обвиняемому в совершении преступления: знакомый (10), сожитель (20), член семьи (30), в том числе супруг (40), мать (50), отец (60), сын (70), дочь (80); родственник (90)".

Приказ Генпрокуратуры РФ N 39, МВД РФ N 1070, МЧС РФ N 1021, Минюста РФ N 253, ФСБ РФ N 780, Минэкономразвития РФ N 353, ФСКН РФ N 399 от 29.12.2005 "О едином учете преступлений"

Борхесу такое и не снилось

...как там у Успенского, двое богатырей древности, которых звали Ранее Судимый и Нигде Не Работающий, а также красна-девка по имени Сожительница Последнего...

себе, старое, любимое, наконец запомнить целиком:

"Он читал вслух душеспасительные книги, толковал с красноречивыми слезами о разных христианских добродетелях; рассказывал свою жизнь и подвиги; ходил к обедне и даже к заутрене, отчасти предсказывал будущее; особенно хорошо умел толковать сны и мастерски осуждал ближнего".

John Greenleaf Whittier "On Receiving An Eagle's Quill From Lake Superior"

All day the darkness and the cold

Upon my heart have lain,

Like shadows on the winter sky,

Like frost upon the pane;

But now my torpid fancy wakes,

And, on thy Eagle's plume,

Rides forth, like Sindbad on his bird,

Or witch upon her broom!

Below me roar the rocking pines,

Before me spreads the lake

Whose long and solemn-sounding waves

Against the sunset break.

I hear the wild Rice-Eater thresh

The grain he has not sown;

I see, with flashing scythe of fire,

The prairie harvest mown!

I hear the far-off voyager's horn;

I see the Yankee's trail,--

His foot on every mountain-pass,

On every stream his sail.

By forest, lake, and waterfall,

I see his pedler show;

The mighty mingling with the mean,

The lofty with the low.

He's whittling by St. Mary's Falls,

Upon his loaded wain;

He's measuring o'er the Pictured Rocks,

With eager eyes of gain.

I hear the mattock in the mine,

The axe-stroke in the dell,

The clamor from the Indian lodge,

The Jesuit chapel bell!

I see the swarthy trappers come

From Mississippi's springs;

And war-chiefs with their painted brows,

And crests of eagle wings.

Behind the scared squaw's birch canoe,

The steamer smokes and raves;

And city lots are staked for sale

Above old Indian graves.

I hear the tread of pioneers

Of nations yet to be;

The first low wash of waves, where soon

Shall roll a human sea.

The rudiments of empire here

Are plastic yet and warm;

The chaos of a mighty world

Is rounding into form!

Each rude and jostling fragment soon

Its fitting place shall find,--

The raw material of a State,

Its muscle and its mind!

And, westering still, the star which leads

The New World in its train

Has tipped with fire the icy spears

Of many a mountain chain.

The snowy cones of Oregon

Are kindling on its way;

And California's golden sands

Gleam brighter in its ray!

Then blessings on thy eagle quill,

As, wandering far and wide,

I thank thee for this twilight dream

And Fancy's airy ride!

Yet, welcomer than regal plumes,

Which Western trappers find,

Thy free and pleasant thoughts, chance sown,

Like feathers on the wind.

Thy symbol be the mountain-bird,

Whose glistening quill I hold;

Thy home the ample air of hope,

And memory's sunset gold!

In thee, let joy with duty join,

And strength unite with love,

The eagle's pinions folding round

The warm heart of the dove!

So, when in darkness sleeps the vale

Where still the blind bird clings

The sunshine of the upper sky

Shall glitter on thy wings!

Тихонько копаю библиографию Достоевского и не перестаю радоваться...

Складывается впечатление, что как мы сейчас сремся на форумах и блогах, так во времена ФМ срались на страницах литературно-общественно-политических журналов. И еще похлеще! Схема буквально следующая: 1) А. пишет креатиф и публикует его в журнале. 2) Б. пишет в другом журнале разгромную статью на креатив А. 3) А. отвечает Б., что он козел, урод и "спервадобейся". 4) Б. отвечает А., что молодо-зелено и не надо быть Пушкиным, чтобы знать, как правильно пишется слово "корова". пп.3) и 4) повторяются до бесконечности, пока участникам не надоест или пока издание не прикроет цензура, которой надоест вычитывать всю эту хрень

Вот вам живой пример, с участием, ни много ни мало, Достоевского и Салтыкова-Щедрина:

1) Журнал Достоевских "Время" публикует совершенно невинное письмо некоего пейсателя Скавронского по поводу путаницы из-за одинаковых фамилий двух авторов — Н. Скавронский и А.Скавронский. Авторы эти сто лет никому не нужны, конечно, но им тоже прилетело.

2) Салтыков-Щедрин в "Современнике" за январь-февраль 1863 г. начинает анонимный срач по поводу этой заметки "Времени" в заметке "Литературная подпись":

"Г-н А. Скавронский взволнован; великий А. Скавронский скорбит. Он желает оправдаться, он ищет вывести публику из заблуждения. В Москве появился другой Скавронский, Н. Скавронский, который тоже пишет повести и которого, по сходству талантов, принимают за него, А. Скавронского." негодуэ практически

"Нам кажется странным, что почтенная редакция «Времени» решилась напечатать письмо г. А. Скавронского. Во-первых, оно обидно для г. Н. Скавронского, который может справедливо сказать, словами г-жи Толстогараздовой (в комедии г. Островского «Не сошлись характерами»): «да что ж в этом есть постыдного, что я назвался Н. Скавронский?» во-вторых, редакция «Времени», если даже она и дорожит сотрудничеством г. А. Скавронского, все-таки обязана была внушить ему, что хлестаковщина в литературе допущена быть не может. Ведь «Время» очень хорошо знает, что не «Село Сарановка» и не «Бедные в Малороссии» составляют силу журнала — ну, и пускай бы себе шел г. А. Скавронский с своими протестами в «Сын отечества». (Названия реальных произведений бедного Скавронского изменены и обстебаны)

3) ФМ, естественно, молчать не стал и с воплем: "Какая дрянь задела лань?!" немедленно свалял в № 2 "Времени" за 1863 г. заметку "Йуный аффтар" "Молодое перо":

"По поводу литературной подписи. «Современник», № 1 и 2

Брамбеус! решительно Брамбеус! Прочел с удовольствием. Фыркал, прыскал со смеху. Пыхтел, задыхался. Потел! Игриво. Молодое перо. Талант. Каратель пороков. Упование России... Игрун, визгун, танцует. Далеко пойдет. Молодец.*

И всё-то дело из-за г-д Скавронских. Г-н А. Скавронский поместил в декабрьской книжке «Времени» заявление о том, что подписью его злоупотребляет какой-то другой г-н Н. Скавронский, в Москве. Г-н А. Скавронский испугался, чтоб его как-нибудь не смешали с г-ном Н. Скавронским. Ну так вот, как смел г-н А. Скавронский испугаться и напечатать, что он А. Скавронский, а не Н. Скавронский? Он — простой, обыкновенный сочинитель. По крайней мере, если б был генерал от литературы, какой-нибудь Катков, а то — А. Скавронский! И туда же! Обличить, обличить скорее, неотлагательнее! Страждет литература, страждет общество. Надо карать, свистать, плевать. Даже непочтительность к старшим замечается. Если всё это спускать, так ведь что из этого выйдет?

Впрочем, дело ясное: Молодое перо. Надо было дать пищу сатирическому уму."

4) Салтыков-Щедрин радуется, что срач удался, и в "Современнике" за март 1863 проходится в адрес журнала братьев Достоевских в заметке "Тревоги "Времени":

"Я говорю: пусть каждый из нас выберет себе свою особенную язвочку! Пусть «Смрадный листок» говорит, что язвы можно лечить посредством доноса; пусть «Куриное эхо» утверждает, что язвы можно лечить, скрывая их, — в том расчете, что, может быть, и забудутся как-нибудь! пусть «Время», пусть «Наше время», пусть «Русский вестник»... пусть, одним словом, всякий свою капельку, — и я убежден, что соединенными нашими усилиями мы, наверное, принесем на грош пользы! Я говорю: пусть только останется запевалой г. Громека, а уж хор найдется! Подтянет М. М. Достоевский, из Москвы аукнет Н. Ф. Павлов..."

и

"Подобно этим бедным птицам, «Время» почему-то встревожилось. Все ему кажется, что кто-то его притесняет, кто-то хочет утянуть у него пару подписчиков. Кто тебя, душенька? кто тебя ушиб? топни, душенька, топни ножкой!

Вы ошибаетесь, «Время»: никто вас не ушиб. Никто вас не притесняет, никто даже не думает об вас. Занялся было вами одно время «Современник», предполагая, что из вас может что-нибудь выйти, но теперь, вероятно, и он оставит это занятие. Очень уж употребляете во зло то внимание, которое вам оказывается."

5) ФМ, натурально, потирает лапки и в следующем, 3 номере "Времени" за 1863 выдает "Опять "молодое перо":

"Впился-таки! Не выдержал самого первого натиска! Я и предрекал, что вопьется... О молодое перо! Какой визг из-за того, что вам отдавили ножку. А вспомните-ка, молодой, но блестящий талант, вспомните, как вы куражились в феврале над А. Скавронским за его «Литературную подпись»!* А вот как коснулось до вас самих, так и наполнили тотчас же вселенную своими воплями.

Вот потому-то сейчас и видно, что еще молодой талант, да еще без всякой дрессировки. А еще обижается за слово «молодой»!"

Эта, гм, полемика продолжается не один год. Есть даже монография на тему: Борщевский, "Щедрин и Достоевский", так и хочется дописать, "История одного срача"

Глядя на этих зайчиков, начинаешь думать, что наши инет-срачи еще на высококультурном уровне проходят учитывая, что мы ни разу не классики русской литературы, между прочим))

На момент действа, кстати, Достоевскому 42, а Щедрину 37, а мозг так и не вырос

Поломала жизнь, поломала, вот уже слегка надломила: она любит лётчика, мама, я опять пролетаю мимо — он крылами качает нежно, он заходит в пике над домом, столкновение неизбежно, всё, прощайте, привет знакомым.

Она любит лётчика, мэра, коммерсанта, майора МУРа, убедить её не сумела мировая литература, что у нас в инвалидной роте дух высокий, полёт нормальный — видно, зря мы бились на фронте революции сексуальной.

То есть в жизни иной, небесной, наглотавшись небесной дури, мы, конечно, взлетим над бездной, обнимая небесных гурий, из одной тарелки с богами потребляя нектар и манну, но сначала — вперёд ногами, а она всё с лётчиком, мама.

Остаётся заняться делом: штурмом взять, изумить подкопом, и на бреющем, как Отелло, показать афедрон европам, и, срезая углы и крыши, лишний раз убедиться — боже — всё равно он летает выше, всё равно получает больше.

(с) Геннадий Каневский aka gaika-tool