Калейдоскоп фантастики

Казалось бы, формально маленькая заметка академика Владимира ОБРУЧЕВА на первой странице «Литературной газеты» от 5 октября 1954 года не является частью дискуссии о фантастике, начатой статьей С. ПОЛТАВСКОГО «У порога фантастики», опубликованной 7 августа. Но она появилась под той же самой рубрикой «Навстречу Второму всесоюзному съезду писателей» и написана на ту же тему. А значит, автоматически является продолжением этой дискуссии. Напомню лишь, что Первый всесоюзный съезд советских писателей состоялся в конце лета 1934 года, на нем был принят устав, согласно которому писатели должны были собираться раз в три года. Но они не собирались 20 лет.

Академик В.А.ОБРУЧЕВ: Возродить жанр, любимый молодежью.

Надеюсь, что Второй съезд писателей поможет возродить столь нужный и любимый нашей советской молодежью жанр научно-фантастической литературы.

Я думаю, что научно-фантастический роман должен излагать события и действия героев правдоподобно, чтобы читатель был уверен, что все описанное в романе возможно. Роман не должен походить на волшебную сказку, которой мамы и няни восхищают малолеток. Современные открытия в области химии, физики, геологии, электротехники, в устройстве самолетов, вертолетов, радио и телеприборов дают много материала для сочинения увлекательных приключений в воздухе и воде, на земле и под землей. Авторы романов должны знакомиться с ними и использовать их в своих произведениях. А Союз писателей мог бы помочь в выращивании таких писателей и улучшении их работы.

К тем, кто с трибуны съезда будет ратовать за этот жанр, присоединяю и я свой голос.

Занимаясь в последнее время историей и авторами советской фантастики, хочу представить лаборантам ряд дискуссий, которые шли тогда о фантастике в периодике. В 1954 году одна из таких дискуссий состоялась в «Литературной газете». Началась она в 94-м номере за 7 августа статьей С. ПОЛТАВСКОГО «У порога фантастики» (Евгений Харитонов в биобиблиографическом справочнике "Наука о фантастическом в России" называет его Сергеем, Валерий Окулов в "Персоналиях" — Семеном):

С. ПОЛТАВСКИЙ: У порога фантастики

Мы присутствуем при своеобразном, пожалуй, даже необычном литературном явлении.

Писатели пишут книги, которым нельзя отказать ни в целеустремленности, ни в значимости темы, ни в знании материала, ни в литературном мастерстве, — разном у разных авторов. Книги эти — результат настойчивых поисков и раздумий — должны были бы представлять собой бесспорное, притом значительное достижение для жанра, о котором идет речь. К книгам этого жанра читатели, особенно молодежь, устремляются с жадностью. На полках библиотек их никогда нет: они всегда «на руках», на них длиннейшая очередь с записью на месяцы вперед.

Но вот что странно: дорвавшись до такой книги, с волнением, без передышки проглотив ее всю, от первой страницы до последней, нетерпеливый читатель со вздохом разочарования откладывает ее в сторону. Книга его не удовлетворила.

Речь идет о жанре очень популярном, очень увлекательном, пользующемся неизменным и устойчивым спросом: о научной фантастике. Реакция читателя может показаться неожиданной.

Но ничего неожиданного нет. Реакция эта закономерна.

Не так давно вышла в свет книга В. Охотникова «Первые дерзания», названная автором «научно-фантастической повестью». В библиотеках на эту, как и на другие книги того же автора, есть спрос. Но почти всегда, по отзывам библиотечных работников, читательское мнение формулируется так:

— Книжка интересная. Только почему она называется научно-фантастической?

В самом деле, почему?

Писатель рассказывает, как пытливые, любознательные ребята, ученики ремесленного училища, движимые чувством нового, проходят трудный, но увлекательный (автор сумел это показать) путь от робких, неуверенных рационализаторских начинаний до попыток — еще несовершенных, но правильно нацеленных — стать изобретателями. Получилась интересная, живо написанная книга, в которой много ценного образовательного и воспитательного материала. Но фантастики в ней нет.

Лишь к концу повести юные герои тайком от взрослых работников конструкторского бюро начинают трудиться над моделью «звукокопательной» машины, в действительности еще не существующей. Модель эта, по отзыву главного инженера (на последней странице повести!), «весьма примитивная и несовершенная». Все значение ее исчерпывается тем, что «они (ребята)… подтолкнули нас (инженеров) на скорейшее

Кэтрин Маклин

Эффект снежного кома

— Ладно, — сказал я, — что же будет хорошо для социологии?

Вилтон Касвелл, доктор философии, который возглавлял у меня кафедру Социологии, настолько разозлился, что стал грызть свои ногти. На стене кабинета позади него висели в рамках написанные по-латински документы о достижениях в образовании, но в тот момент меня не волновало, о его ли успехах были вывешены дипломы. Меня назначили деканом и президентом следить за тем, чтобы университет зарабатывал деньги. У меня была работа, и я собирался её выполнять.

Он сказал, словно откусывал с усилием каждое слово:

— Социология — это наука о социальных институтах, мистер Хэлловэй.

Я попытался разъяснить ему свою позицию.

— Послушайте, есть люди с большими деньгами, которые, полагаю, должны внести вклад в поддержку этого колледжа. Но для них социология звучит наподобие социализма — а ничего не может звучать хуже этого. Или наподобие того, как ввести в институт персонаж комиксов тётушку Мэгги, которая будет там собирать марки в свой альбом. Этим мы не привлечём их.

Я снисходительно улыбнулся, зная, что это его разозлит.

— Что вы собираетесь сделать, чтоб хоть чего-то добиться?

Он пристально посмотрел на меня, его светлые волосы топорщились на голове, а ноздри носа расширились, как у боевого коня, готового заржать. Об этих учёных и профессорах я могу сказать одну вещь — они очень хорошо умеют себя контролировать. В руках он держал книгу, и можно было ожидать, что он запустить её в меня. Но вместо этого он сказал:

— Проведённый кафедрой анализ институционального роста с помощью математики открытых систем признан выдающимся и ценным вкладом в …

Слова были впечатляющими, но как бы они не звучали, они всё равно не походили на то, что могло принести деньги. Я прервал его:

— Ценным вкладом во что?

Он задумчиво сел на край стола, видимо, оправляясь от шока, вызванного вопросом привести что-то солидное в свою пользу, и пробежал глазами по корешкам книг, украшавших стены его кабинета.

— Хорошо, социология оказалась ценной для бизнеса, так как способствовала повышению производительности труда, и для исследований групповой мотивации, которые сейчас используют при принятии управляющих решений. И, конечно, после депрессии 30-х годов Вашингтон использовал социологические методы для изучения занятости, труда и стандартов жизни как базы для их генеральной политики в …

Я остановил его, подняв обе руки.

— Пожалуйста, профессор Касвелл! Вряд ли это будет рекомендацией. Вашингтон, “Новый курс”, нынешняя Администрация Белого Дома — это несколько щекотливые темы для людей, с которыми я имею дело. Они считают ссылку на эти институты спорной, если вы понимаете, что я имею в виду. Если бы у них была идея получить от профессоров социологии совет. Но нет, мы должны придерживаться твёрдого подхода и не вмешивать Вашингтон в это. Что конкретного было сделано вашей кафедрой, чтобы оно было столь же достойным получения денег, как, скажем, достижения фонда исследования болезней сердца?

Он начал рассеянно постукивать по столу уголком книги, наблюдая за мной.

— Фундаментальные исследования не дают мгновенного результата, мистер Хэлловэй, но их ценность признана.

Я улыбнулся и достал свою трубку.

— Хорошо, расскажите мне об этом. Возможно, я признаю их ценность.

Профессор Касвелл вернул мне слабую натянутую улыбку. Он знал, что его кафедра была отстающей. У других кафедр хватало доноров, они зарабатывали деньги для стипендиальных фондов и товариществ и поддерживали научные исследования своих профессоров и аспирантов с государственными структурами и промышленными предприятиями. Касвелл должен был предъявить способ как сделать свою кафедру популярной или… Конечно я не мог уволить его прямо, но имел способы сделать это по-другому.

Он положил книгу и пробежал рукой по своим взъерошенным волосам.

— Институты, организации имеют, — его голос стал более резонирующим и, подобно многим профессорам, которым надо что-то объяснять, он инстинктивно соскользнул на свой профессорский менторский стиль и начал читать лекцию, — определённые тенденции, заложенные при их учреждении, которые вынуждают их расширяться или сокращаться независимо от потребностей, ради удовлетворения которых они и были созданы.

Он даже раскраснелся от удовольствия, объясняя свою тему.

— Во все эпохи людей волновало и пугало то, что простые организации, такие например, как церковь для исполнения религиозных ритуалов или вооружённые силы, созданные для защиты от внешних угроз, либо будут развиваться и расширять свою власть над ними до тиранических форм, либо, как многие структуры, служащие для удовлетворения жизненно важных потребностей, будут угасать и исчезать, и их надо будет восстанавливать путём болезненных усилий. Причину можно объяснить некоторыми особенностями их организации, а именно, наличием положительной и отрицательной обратной связи. Простой вопрос — “есть ли способ, с помощью которого обладатель власти в этой структуре может использовать свою власть для её усиления” — даёт ключ. Но разобраться с этим всё равно не удавалось, пока не были решены вопросы взаимодействия мотивов и упрощения и учёта широких сочетаний незначительных эффектов. Работая над проблемой, я нашёл, что математику открытых систем, разработанную для биологии Людвигом фон Берталанфи и Джорджем Кризером, можно использовать как основу для создания специфической социальной математики, в рамках которой человеческие факторы, влияющие на власть и мотивы, выражаются через простые формулы. С их помощью становится возможным определить количественный рост и периоды жизни любых социальных структур. Скажем, ООН есть пример неудачной организации сжимающегося типа. Её денежная поддержка находится не в руках тех, кто получает непосредственную пользу от её деятельности, а в руках тех, кто лично проиграет от расширения её властных полномочий, так как это приведёт к посягательствам на их власть. Однако, с помощью анализа формул…

— Это теория, — сказал я. — А какие доказательства?

— Мои уравнения уже используются для изучения небольших федеральных корпораций. Вашингтон …

Я снова поднял свою ладонь.

— Пожалуйста, только не это неуместное слово. Меня интересует, где ещё эти разработки применялись? Простой пример, показывающий, что всё это работает.

Он задумчиво отвернулся от меня, взял книгу в руки и опять начал постукивать ей по столу. У книги было нечитабельное название, а его собственное имя — как автора — было напечатано золотыми буквами. У меня снова сложилось ясное впечатление, что он подавляет желание запустить её в меня.

Он сказал тихо:

— Хорошо. Я дам вам простой пример. Вы можете подождать шесть месяцев?

— Да, конечно, если вы сможете мне что-то показать в конце этого времени.

Упомянув слово “время”, я посмотрел на часы и встал.

— Можем мы обсудить это за ленчем?

— Я был бы не против услышать ещё что-нибудь, но за ленчем я встречаюсь с некоторыми распорядителями миллионеров. Их нужно убедить в том, что под “продвижением исследований человеческих болезней” подразумевается выделение денег на стипендии аспирантам-биологам университета, а не в медицинский фонд.

— Я вижу — у вас и своих проблем хватает, — сказал Касвелл, не уступая мне. Он протянул мне руку с прохладной улыбкой. — Доброго дня, мистер Хэлловэй. Я рад, что у нас состоялся этот разговор.

Я пожал его руку и вышел, оставив его стоять в своём кабинете, гордящимся своим местом в науке и уважением коллег, но кипящим внутри от того, что я, президент и декан, достаточно грубо потребовал представить что-то материальное.

Честно говоря, мне было наплевать на то, что у него взорвало крышу. Моя работа не легка. За крохи положительной рекламы и уважения в газетах, а также, не считая ежегодной церемонии в дурацком костюме, остаток года, пытаясь управлять университетом в текущих условиях, я провожу в хорошем костюме, но со шляпой в руке, вежливо попрошайничая деньги у всех возможных дверей. Я был заинтересован в том, чтобы кафедра сама себя обеспечивала или она будет сокращена до штатов, на которые хватило бы студенческой оплаты за обучение, и которые сократятся до нескольких, хотя и забитых до отказа, курсов, читаемых ассистентами. Касвелл либо организует самообеспечение, либо уйдёт.

Но чем больше я думал о нашем разговоре, тем больше я хотел услышать о том, что он собирается представить мне в виде примера.

За ленчем три дня спустя, пока мы ждали выполнения нашего заказа, он открыл свой маленький блокнот.

— Слышали вы когда-нибудь об обратной связи?

— Не достаточно, чтобы ясно себе представлять.

— Но вы хоть знаете об эффекте снежного кома?

— Конечно, спускаете с горы маленький снежок, и он начинает превращаться в большой ком.

— Правильно. Итак.

Он написал короткую линию символов на пустой странице блокнота и повернул её мне, чтобы я мог хорошенько рассмотреть написанное.

— Это формула, описывающая эффект снежного кома. Это основополагающая формула общего роста, охватывающая все сферы.

Это был ряд маленьких символов, расположенных наподобие алгебраического уравнения. Оно имело вид спирали, закручивающей вверх, и походило на катящийся по снежной горке снежный ком. Это был знак роста. Я не думал, что разберусь в этой формуле, но здесь всё было ясно как дважды два четыре. Я был впечатлён и немного напуган. Он уже многое объяснил и я понял, что если он прав, то в этой формуле были и рост влияния Католической Церкви, и развитие Римской Империи, и расширение завоеваний Александра Великого, и распространение привычки курения в мире, и изменение и незыблемость неписанного закона стилей.

— Всё реально так просто? — спросил я.

— Вы заметили, — сказал он в ответ, — что снежный ком, становясь слишком большим для удержания снега, распадается на несколько комьев. Что же касается гуманитарной сферы…

В это время нам принесли заказанные отбивные с картофельным пюре и горошком.

— Продолжайте, — поощрил я его.

Он глубоко разбирался в символике человеческих мотивов и уравнениях человеческого поведения в группах. Пробежав по нескольким группам организаций, стимулирующих рост или упадок, мы вернулись к снежному кому и решили протестировать его на росте чего-нибудь.

— Вы добавьте мотивы, — сказал он, — и уравнение переведёт их в организацию.

— Как насчёт хорошей эгоистичной причины, когда людей поощряют втягивать других в члены организации, сокращая им за это их членские взносы, — предложил я неуверенно, чувствуя себя несколько глуповато. — И возможно есть условие, что члены будут нести убытки, если кто-то выйдет из организации, или другие какие косвенные обстоятельства, заставляющие их оставаться в числе членов.

— Первое есть принцип “письма счастья”, — кивнул он. — Я учёл это. Другое…

Он произвёл с символами некоторые математические действия, в результате чего в середине уравнения появилась специфическая группа.

— Вот.

Поскольку у меня, похоже, была правильная идея, я предложил ещё кое-какие переменные, и он, добавив их, стал ими жонглировать разными способами. Некоторые переменные мы выбросили, так как получалась слишком сложная организация. Наконец у нас получились идеально простая и очень маленькая организационная структура. Для вступления в неё надо было купить лотерейный билет, погрузиться в неё глубоко было так же легко, как бродить по кольцевой автотрассе, а выйти из неё было равносильно попытке вырвать большой палец из Малайской ловушки. Мы приблизили наши головы и стали разговаривать тише, выбирая место, где могла реализоваться демонстрация нашей структуры.

— Абингтон?

— А как насчёт клубов по интересам города Воташов? У меня уже есть несколько социологических опросов о нём, проведённых студентами. Мы можем выбрать в Воташове подходящую группу.

— Да, это может оказаться убедительным. Нам лучше выбрать небольшую группу, от которой никто не ожидает роста.

— Должен быть подходящий клуб.

Картинка: Профессор Касвелл, заведующий кафедрой социологии, и его Президент университета склонились над столом, почти касаясь друг друга, попивают кофе, заговорщицки что-то обсуждают и чёркают в блокноте. Да, так и было.

— Леди, — сказала худая женщина-председатель Швейного кружка в Воташов. — Сегодня у нас есть гости.

Она попросила нас встать, и мы встали, кланяясь в ответ на вежливые аплодисменты и улыбки.

— Профессор Касвелл и профессор Смит (это мой научный псевдоним). Они проводят обзор методов и обязанностей всех клубов Воташов.

Мы сели под новую волну аплодисментов и уже чуть более широких улыбок. После этого заседание Швейного кружка в Воташове началась. Через пять минут я почувствовал, что меня стало клонить ко сну. Присутствовало около тридцати человек, а комната была небольшой — явно не зал Конгресса, однако они обсуждали дело сбора и ремонта подержанной одежды, которую отдавали на благотворительность, с той же бесконечно скучной парламентской формальностью.

Я указал Касвеллу на участника, который, по-моему, отвечал представлениям лидера — это была высокая крепко-сложенная женщина в зелёном костюме с обдуманными жестами и звонким проникновенным голосом. После этого я впал в полудрёму, тогда как Касвелл оставался бодрым и регулярно что-то записывал в своём блокноте. Через некоторое время звучный голос привлёк моё внимание. Он принадлежал высокой женщине, взявшей слово из-за какого-то коллективного нарушения правил клуба. Она была резка, и я толкнул Касвелла и пробормотал:

— Вы зафиксировали то, что у умеющего шить должно быть больше шансов на высокие полномочия, нежели у неумеющего?

— Я думаю, у них есть способ обеспечить это, — прошептал мне в ответ Касвелл и вернулся к своему уравнению. — Но, правда, есть и возможности исказить выборы.

— Хорошо. Тактично укажите на них тому лидеру, которого отберёте. Не для того, чтобы она ими воспользовалась, а как указание ей на то, что только она в праве инициировать изменения. Просто упомяните все личные преимущества, которые может получить недобросовестный человек.

Он кивнул, сохраняя строгое и спокойное выражение лица, словно мы обменивались довольными замечаниями о способах восстановления одежды, а не заговорщицки шептались.

После заседания Касвелл отвёл высокую женщину в зелёном костюме в сторону и поговорил с ней наедине, показав схему организации, которую мы составили. Я увидел ответный блеск в глазах женщины и понял, что мы её зацепили.

Мы оставили ей схему организации и напечатанный экземпляр нового устава и степенно удалились, как и подобает двум исследователям в области социальных наук. Мы сдерживали смех, пока наша машина не выехала за пределы города и не начала подниматься на университетские холмы.

Если уравнения Касвелла что-то значили, мы дали швейному кружку столько стимулов для роста, сколько их не было и у Римской. империи.

Спустя четыре месяца я нашёл в своём плотном графике время, чтобы поинтересоваться, как идёт эксперимент. Проходя мимо кабинета Касвелла, я заглянул к нему. Он оторвался от студенческой научной работы, которую правил.

— Касвелл, как там дела с этим швейным кружком? Я уже начинаю беспокоиться. Вы можете мне сообщить предварительные сведения, как всё там складывается?

— Я не следил за ними. Но мы предполагали дать им шесть месяцев для развёртывания.

— Но меня очень заинтересовал этот вопрос. Могу я связаться с этой женщиной — как её имя?

— Сирлис. Миссис Георгия Сирлис.

— Мой контакт не повлияет на конечный результат?

— Ни в малейшей степени. Если вы захотите зафиксировать рост членов, то их количество должно увеличиваться по логарифмическому закону, возможно даже и удвоенному.

Я усмехнулся.

— Если этого не происходит — вы уволены.

Он усмехнулся в ответ

— Если этого не происходит — вам не нужно будет меня увольнять. Я сожгу все свои книги на этой полке и застрелюсь.

Я вернулся в свой кабинет и позвонил в Воташов. Пока я ожидал, когда ответят на мой звонок, я взял лист миллиметровой бумаги и разделил его на шесть частей, по одной на каждый месяц. После очень долгого гудка сервисмен наконец ответила скучающим голосом:

— Резиденция миссис Сирлис.

Я взял маленькую красную звезду с клейкой стороной и лизнул её.

— Миссис Сирлис, пожалуйста.

— Её сейчас нет. Что ей передать?

Я приклеил звезду на тридцатую линию в самом начале первой секции. Тридцать — столько было членов на старте.

— Нет, спасибо. Можете сообщить мне, когда она будет на месте?

— Не раньше обеда. Она сейчас на заседании.

— На заседании швейного клуба? — спросил я.

— О нет, сэр. Уже давно нет швейного клуба. Она на заседании Общества Гражданского Благосостояния.

Я совсем не ожидал чего-нибудь подобного.

— Спасибо, — ответил я, и повесил трубку. Я заметил, что всё ещё держу в руке коробку с красными звёздами с клейкой стороной. Я закрыл её и поставил поверх графика с количеством членов швейного кружка. Нет больше членов…

Бедный Касвелл. Пари между нами было железобетонным. Он не позволит мне отступиться, даже если бы я захотел. Он вероятно сам уйдёт, пока я сделаю первый шажок к его увольнению. Его профессиональная гордость будет разбита и утонет без следа. Я вспомнил, что он сказал, что застрелится. Тогда нам обоим это показалось забавным, но… Какой вред это нанесёт университету.

Мне нужно было поговорить с миссис Сирлис. Возможно была какая-то внешняя причина, по которой кружок распался. Возможно он закрылся не просто так.

Я позвонил ещё раз.

— Это профессор Смит, — сказал я, назвав свой псевдоним, который я неоднократно использовал. — Я звонил несколько минут тому назад. Когда, вы сказали, вернётся миссис Сирлис?

— Где-то в шесть тридцать, может чуть ближе к семи.

Пять часов ждать. А что, если Касвелл поинтересуется, что я выяснил? Я не хотел ничего ему говорить, пока я не пообщаюсь вначале с этой женщиной, с Сирлис.

— Где проходит заседание Общества Гражданского Благосостояния?

Сервисмен объяснила мне.

Через пять минут я был в своей машине, направляясь в Воташов. Я ехал куда быстрее, чем езжу обычно, и внимательно следил за патрульными машинами, пока стрелка моего спидометра ползла вверх.

________________________________________

Здание, в котором располагались зал заседаний и городской театр, было довольно большим, и в нём наверняка имелось множество помещений для различных клубов. Я вошёл через главный вход и оказался в огромном центральном зале, в котором проходило какое-то мероприятие. Это было что-то типа политического митинга — ну, вы знаете, песнопения, аплодисменты, флаги на полу, множество транспарантов в руках, в воздухе витает энтузиазм и волнение. Кто-то выступал на платформе. Большинство из присутствующих были женщинами.

Я удивился тому, как это Общество Гражданского Благосостояния осмелилось проводить своё заседание одновременно с политическим митингом, который мог бы отвлечь её членов. Очевидно, группа соратников миссис Сирлис сильно сократилась и сейчас проводит своё заседание где-нибудь в комнатке на верхнем этаже. Где-то должна была быть боковая лестница, ведущая на верхние этажи.

Пока я оглядывался в её поисках, симпатичная девушка вложила мне в руку напечатанный бюллетень и прошептала:

— Это самый новый бюллетень.

Когда я попытался вернуть его ей обратно, она отступила от меня.

— Отставьте у себя. Это новое. Оно должно быть у каждого. Мы только что отпечатали шесть тысяч экземпляров, чтобы гарантированно обеспечить всех желающих.

Высокая женщина на платформе произносила энергичную и убедительную речь о каких-то планах перестройки сектора Воташовских трущоб. Я глянул в бюллетень в моей руке, и у меня начало смутно проявляться понимание происходящего. "Лига Гражданского Благосостояния. Объединение религиозных и светских благотворительных организаций". Так было озаглавлено. Ниже были напечатаны правила для членов, вступающих в общество.

Я посмотрел наверх на выступавшую. Она говорила ясным уверенным голосом, сопровождая свою речь энергичными жестами, и в данный момент вышла на финишную прямую, взывая к гражданской гордости всех граждан Воташова.

— Со светлым и славным будущим — потенциально без бедных и не имеющих помощи больных, потенциально без уродств и некрасивых перспектив, прекрасные люди в прекрасно спланированном городе — это будет жемчужина Соединённых Штатов.

Она сделала паузу, а, затем, сильно наклонившись вперёд, сказала, подчёркивая каждое произносимое слово ударом сжатого кулака по трибуне:

— Все мы нуждаемся в новых членах. Поэтому все выходим и вербуем их.

Я наконец узнал миссис Сирлис. И в этот момент ответный крик толпы почти оглушил меня. Люди скандировали во все лёгкие: "Вербовать! Вербовать!"

Миссис Сирлис стояла неподвижно за трибуной, а за ней в ряд на стульях сидела группа, которая вероятно являлась советом директоров. Преимущественно это были женщины, и они мне показались смутно знакомыми — похоже, это были члены швейного кружка.

Я наклонился к уху симпатичной девушки, давшей мне бюллетень, и, перелистывая его, спросил:

— Когда была организована Лига?

На задней обложке бюллетеня был напечатан Устав.

Она была вместе с толпой, её глаза сверкали.

— Я не знаю, — ответила она между аплодисментами. — Я только два дня назад вступила в её члены. Она замечательная, не правда ли?

Я вышел на тихую улицу и сел в машину. Кожа моя покалывала. Даже отъехав, я слышал их. Они пели песню — типа гимна организации — на мелодию "Маршируя через Джорджию".

Даже одного беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Устав был тот самый, который мы дали Швейному кружку Воташова.

Всё, что я рассказал Касвеллу, когда вернулся, это то, что швейный кружок преобразовался, и количество его членов растёт.

________________________________________

Назавтра после звонка миссис Сирлис я поместил красные звёзды на моём графике для первых трёх месяцев. Они легли на замечательную кривую, резко устремляющуюся вверх, начиная с четвёртого месяца. Первое увеличение в числе членов происходило в результате простого сложения с членами других благотворительных кружков в Воташове, с которыми они объединялись. При этом они меняли название новой организации, но устав сохраняли предыдущий   — он обеспечивал преимущества при условии постоянного увеличения числа членов.

К пятому месяцу Лига ввела службу по уходу за детьми и добилась внесения детского сада в сферу городского обслуживания, что позволило освободить большее количество женщин для участия в деятельности Лиги. Хотя к этому времени благотворительность должна была бы полностью организована и расширение должно было бы идти по другим направлениям. И некоторые агенты по недвижимости, очевидно, также рановато были вовлечены в водоворот событий вместе со своими идеями.

В первый день шестого месяца в местной газете вышла большая двухстраничная статья о массовом собрании, на котором была принята генеральная схема расчистки трущоб Воташова, а также планы улучшения жилищных условий, городского строительства и зонирования. Возникли хорошие перспективы для привлечения в город новых производств. С их боссами уже были налажены контакты, и они были заинтересованы предлагаемыми им условиями и привилегиями.

И при этом была достигнута договоренность о закреплении и распределении только среди членов Лиги большей части прибыли, которая поступит в город в виде удорожания строительных площадок и бума строительной индустрии. Порядок распределения прибыли был тот же самый, что изначально был встроен в устав и планировал распределение дохода только от членских взносов и назначений на более высокую должность. Но дело становилось явно прибыльным мероприятием. Количество членов сейчас росло значительно быстрее.

К началу второй недели шестого месяца в местной газете появились новости, что Лига подала заявку на регистрацию в качестве Корпорации Взаимной Торговли и Гражданского развития, и к ним массово присоединились все местные промоутеры недвижимости. “Взаимная Торговля” для меня звучало так, словно Торговая Палата вот-вот перейдёт в их ряды вместе со всеми идеями, амбициями и всем таким прочим.

Я забавлялся, пока читал следующую страницу газеты, на которой местный политик рассказывал как обращался к Лиге с длинной цветастой речью об их предприимчивости, благотворительности и гражданском духе. Его сделали почётным членом. Если бы он позволил сделать себя полномочным членом с его контрактными правами и обязанностями, если бы политики пошли на это…

Я смеялся, откладывая газету вместе с другими материалами по эксперименту в Воташову. Эти доказательства поразили бы любого бизнесмена, способного увидеть, где намазан ему хлеб маслом. Бизнесмен постоянно имеет дело с организациями, в том числе и со своей собственной, и находит их или инертными, или сопротивляющимися или и теми и другими одновременно. Формула Касвелла могла бы стать руководством, с помощью которого их можно было понять. Однако только благодарность ему могла принести университету деньги целыми вагонами.

________________________________________

Прошло шесть месяцев. Эксперимент закончился, и результат оказался впечатляющим. Формулы Касвелла были доказаны безусловно и без всяких сомнений.

После прочтения новых докладов в газете, я позвонил ему.

— Идеально, Вилт, идеально! Я могу использовать воташовский опыт, чтобы обеспечить вас и вашу кафедру стипендиями и грантами так, что это будет словно дождь из денег!

Он ответил как-то незаинтересованно:

— Я боюсь, что из-за сильной занятости со студентами с их научными работами и проверочными тестами, совсем не следил за экспериментом в Воташове. Вы говорите, что демонстрация идёт успешно и вы удовлетворены?

Он определённо был нездоров. Мы были теперь друзьями, но, очевидно, он всё ещё сердился, когда ему напоминали, что я сомневался в работоспособности его теории. И теперь он мог тыкнуть меня носом в то, что я был неправ. Человек с рядом степеней точно такой же человек, как и все остальные. В тот первый раз я его сильно уколол.

— Я удовлетворён, — признал я. — Я был неправ. Формулы работают блестяще. Приходите и посмотрите мою папку с документами, чтобы потешить своё эго. Давайте теперь используем формулу, чтобы остановить это.

У него явно повысилось настроение, и он сказал:

— Я не связывал с этой организацией каких-то неприятностей. Я хотел, чтобы она развивалась. Если в течение двух месяцев численность её членов не будет расти, она сама естественно развалится. Это что-то типа фондового бума накануне экономического краха. Всё процветает до тех пор, пока цены растут и на рынок приходят новые покупатели, но все знают, что произойдёт, если остановится рост. Помните, мы встроили это в качестве одного из стимулов, когда участники знают, что они потеряют, если членство перестанет расти. Поэтому, даже если бы я попытался это остановить, мне бы перерезали горло.

Я вспомнил напор и безумие толпы на одном из первых заседаний, которое я видел. Эти вероятно бы сделали так.

— Нет, — продолжал он. — Мы просто позволим всему этому самому дойти до конца и умереть от старости.

— И когда это произойдёт?

— Они не смогут вырасти за пределы всего женского населения города. А женщин в Воташове не так уже и много, тем более некоторые из них не любят шить.

График на столе передо мной стал выглядеть угрожающим. Конечно, Касвелл должен был предусмотреть некоторые условия.

— Вы недооцениваете их изобретательность, — говорил я по телефону. — Поскольку они хотели расширяться, они занимались не только шитьём. Они перешли от общей благотворительности к схемам социального обеспечения, что уже ближе к корпоративному правительству. Сейчас они называются Корпорация Взаимной Торговли и Гражданского Развития в Воташове. Но они уже подали заявку на переименование в Общество Гражданского Имущества и Социальных Доходов, членство в котором открыто для всех. Это “социальных доходов” звучит как “технократ, усевшийся на сундук казначея”.

Пока я говорил, я осторожно добавил ещё одну красную звёздочку к кривой выше уровня тысячи участников, сверяясь с газетой, которая всё ещё лежала открытой на моём столе. Кривая определённо представляла собой логарифмическую зависимость, устремляясь всё круче с каждым последующим увеличением аргумента.

— Не рассматривая практические ограничения, какой уровень для остановки роста определяет формула? — спросил я.

— Когда у вас не будет хватать людей, чтобы вступать в него. В Воташове не так уж и много людей, это не большой город.

— Они открыли офис в Нью-Йорке, — сказал я по телефону несколько дней спустя.

Своим карандашом очень аккуратно я провёл кривую членства дальше. После следующего удвоения кривая пошла почти вертикально вверх и вышла за пределы страницы. Допуская отставание заражения одной нации от другой в зависимости от того, насколько их граждане перемешались, я дал остальному миру лет двенадцать.

Наступило долгое молчание, пока Касвелл, вероятно в уме, начертил тот же график. Затем он слабо усмехнулся:

— Итак, вы попросили меня представить вам конкретный пример.

Этот ответ был столь же хорош, как и любой другой. Мы вдвоём обедали в баре, если это можно было назвать обедом. Движение, которое мы начали, будет расширяться всеми правдами и неправдами, путём соблазнения или подкупа, путём пропаганды или завоеваний, но оно будет расширяться. И возможно всемирное правительство будет неплохой вещью, пока оно не достигнет конца своей верёвочки, а это случится лет через двенадцать или около того.

Ну а что будет потом, я не знаю. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь повесил это на меня. С сегодняшнего дня, если меня спросят о Воташове, я никогда не слышал о нём.

Кэтрин Маклин

Среди неизвестных шедевров Золотого Века несколько рассказов принадлежат перу Кэтрин Маклин (22 января 1925 – 1 сентября 2019). Русскоязычным читателям она почти неизвестна, хотя рядовым писателем-фантастом американской фантастики не была, правда и к большим звёздам не относилась. На русский, по моим данным, переведены три рассказа и одна повесть (в соавторстве с Гарри Гаррисоном), причём повесть – в двух вариантах. А вообще ею написаны пять романов, четыре повести и около 50 рассказов (кажется так). Повесть “Missing man” стала лауреатом Небьюлы. Продолжение повести вместе с ней самой составили одноимённый роман, который стал номинантом Небьюлы. Однако и повесть и роман написаны в 70-е, а меня интересуют рассказы Золотого Века.

Среди этих рассказов критиками выделяются пять: “Defense mechanism” (1949), “Contagion” (1950), “Изображения не лгут” (1951), “The snowball effect” (1952) и “Нечеловеческое жертвоприношение” (1958). У первого — три попадания в большие антологии Best SF, у второго — тоже три, у третьего (переведён на русский язык) — четыре, у четвёртого — семь и у пятого (тоже переведён на русский) — три. Естественно три непереведённых рассказа не могли не привлечь моего внимания, особенно “The snowball effect”, который по общему рейтингу вошёл в число 50 лучших рассказов всего Золотого века.

После данной краткой вступительной статьи я привожу сделанные мною переводы (извиняюсь за качество, хотя считаю его удовлетворительным) двух рассказов “Защитный механизм” (“Defense mechanism”) и “Эффект снежного кома” (“The snowball effect”). “Защитный механизм” — это дебютное произведение Маклин, и оно было отмечено критиками. Уже сразу после дебюта его включил в свою Big Book of Science Fiction ведущий редактор НФ 50-х Конклин. Позднее Азимов включил его в свою Isaac Asimov Presents The Great SF Stories за 1949 год, а Гринберг с соавторами — в сборник 101 Science Fiction Stories. Рассказ “Эффект снежного кома” входит в состав таких больших антологий Best SF, как Penguin Science Fiction Олдисса, Decades: the 1950s Олдисса и Гаррисона, Science Fiction A to Z: A Dictionary of the Great SF Themes Азимова с Гринбергом и Во, Isaac Asimov Presents The Great SF Stories за 1952 год, The Ascent of Wonder: The Evolution of Hard SF Хартвелла и Крамер, A Science Fiction Omnibus Олдисса и The Big Book of Science Fiction: The Ultimate Collection Вандермеера.

Сейчас я занят переводом третьего из ярких рассказов Маклин — “Contagion”. Кстати, он, похоже, был самым популярным у читателей из рассказов Маклин, так как переведен на многие языки. Надеюсь, не позже сентября закончу его перевод и выложу на страницы фантлаба.

Также стоит отметить, что ещё несколько рассказов Маклин включались по одному-два раза в большие антологии Best SF. Т. е. по количеству написанной НФ Маклин далека от лидеров, но по качеству — пожалуй, среди них. И вызывает вопрос, почему её так мало переводили у нас, хотя все её произведения гуманистичны и как говорили в советское время “прогрессивны”. Ответ я нашёл, кстати, в одной реплике рассказа “Эффект снежного кома”, по которой её, похоже, записали в ярые “антисоветчицы” и внесли в список “нежелательных”. Переводчики, тем не менее, как-то смогли в 60-е тискануть “Нечеловеческое жертвоприношение” и “Изображения не лгут”.

Кэтрин Маклин

Защитный механизм

Статья шла гладко, слова выстукивались на пишущей машинке в приятной последовательности, приближаясь к заранее определённому выводу, как хорошая мелодия. Тед печатал с удовлетворением, добавляя страница за страницей в стопку у своего локтя.

В его мозгу начала тлеть идея, возникшая как некоторое развитие логики его статьи, но он небрежно отмёл её в сторону. Статья должна была быть небольшой, и в ней не было места для тонкостей. Его статьи продавались, и не за глубину, а за особую, присущую ему игру слов, которую он мог вставлять в обычный повествовательный текст.

Он стал печатать чуть быстрее и как отголосок его мысли новая тема начала развиваться сама собой, обогащаясь сопоставлениями, изменяющимися формулировками, юмористическими вставками. Некоторое завихрение интересных заключений стало влезать в основной поток его идей. Начиная злиться, он попытался допечатать ускользающую нить своих аргументов.

— Заткнись, — прорычал он. — Могу я хоть немного здесь уединиться?

Ответ оказался не простой репликой, а целой концепцией, а именно, изображением двух электрохимических вычислителей, больший из которых используется как контрольный механизм, управляющий опасно высоким током с помощью большого сопротивления и систем блокировки, а меньший с его ненагруженными цепями используется для разветвления приходящих импульсов по пустым каналам для вычислений. Тед распознал диаграмму, отталкиваясь от своих любительских знаний по радиотехнике и психологии.

— Хорошо. Я это сделаю сам. Ты не сможешь помочь! — Он нехотя улыбнулся. — Отвечаю за твоё поколение.

Под воздействием направленной мысли небольшие изображения идеи стали крупными, закрепляя распознавание и понимание в его мозгу с помощью мерцающих повторяющихся образов, наподобие извивов маленьких молний. Потом вспыхнул другой маленький мозг, транслируя своё сообщение. Тед даже почувствовал краткое кинестетическое ощущение, будто он лежит, и всё это срезается и мысли возвращаются эхом его собственного раздражения.

— Сбавь громкость! — прозвучал яростный приказ. — Ты говоришь слишком громко и всё тут заглушаешь.

Тед отчаянно закутался, отрезая все мысли и расслабляя все мышцы, но злые мысли продолжали приходить до самого их исчезновения.

— Только я собрался вздремнуть, — сообщали они, — а он тут думает обо мне. Могу я здесь быть в покое и уединении?

Тед ухмыльнулся. Последнее замечание ребёнка прозвучало не совсем как ретрансляционное эхо. Было трудно сказать, когда детский мозг перерастёт простую ретрансляцию внешних мыслей и обретёт индивидуальную осмысленность, но это последнее замечание убедительно смахивало на конкретный удар в челюсть. Условные реакции могли быть эффективными.

Все светящиеся полосы мыслей, ослабляясь, сливаются с тихим бессодержательным покоем и плывут волнами в спящий маленький мозг. Тед тихонько перешёл в соседнюю комнату и заглянул в бело-голубую детскую кроватку. Ребёнок спал, держа большой палец во рту. Его круглое личико было невинно и свободно от мыслей. Его Джейк.

Это была странная удача судьбы, что Джейк родился с этим особенным талантом. По этой причине им приходится проводить зиму в Коннектикуте подальше от ментально галдящих многолюдных мест и по этой же причине Тед работал внештатным сотрудником на своей кухне, а не младшим редактором за письменным столом в Нью-Йорке. Зимние пейзажи были широкие и продуваемые ветрами — такими они были и в детстве Теда. Тёплыми и приятными для Джейка были знакомства его мозга с образами животных. Старые знакомые, — Тед прервал себя скептически, — он-то ведь не был телепатом. Так Тед подумал о Эрнесте Томпсон Сетоне, чьи описания животных ему вспомнились, и вернулся обратно к пишущей машинке.

Было приятно подслушивать о разных вещах через Джейка. Ну, правда, если объект подслушивания был далёк от статьи и не мешал печатать её.

Пять маленьких мальчиков вышли из детского садика и пошли группкой по дороге, щебеча и подфутболивая камешки. Их мысли были перепутаны и двигались по разным направлениям, но Тед на мгновение перестал печатать, улыбаясь и ожидая, какой свой следующий трюк покажет Джейк. Дети были гиперчувствительны к сильно меняющимся условиям. Обожжённая рука быстро обучается отдёргиваться от огня, несопротивляющийся мозг автоматически обучается избегать ударных эхо других разумов

Внезапно беспорядочный клубок мыслей и чувств пяти мальчишек деликатно разделился на пять отдельных прядей мыслей. Затем одна из прядей, принадлежащая кому-то из мальчуганов, вытолкнула все остальные и легко и свободно потекла через пустой мозг ребёнка. Она текла подобно мечте, не оставляя после себя никакого отпечатка, и исчезала, как исчезает холм, когда путешественник минует его. Улыбаясь, Тед продолжал печатать. Джейк проделал этот трюк быстрее, чем тот, который он совершил вчера. Он обучался рефлексам легко и в достаточной мере, чтобы демонстрировать нормальный для себя интеллект. По-крайней мере он уже был умнее одарённого кретина.

Полчаса спустя уставший спать Джейк стоял в своёй детской кроватке и кричал, расшатывая барьер. У Марты в это время была куча продуктов в обеих руках.

— Он чего-то хочет, Тед?

— Неа. Сейчас проверю его лёгкие.

Тед затушил свою сигарету и с удовлетворением отстучал последний лист статьи.

— Здесь есть кое-что для корректуры.

— Вначале обед, — сказала Марта приветливо, вытаскивая продукты из сумки. — Лучше пододвинь свою машинку и освободи нам места.

Солнечный свет из окон падал прямо на стол и на её тёмные волосы, пока она распаковывала пакеты.

— Какие слухи ходят по округе? — спросил он, освобождая стол. — Что новенького?

— Мясо снова подорожало, — сказала она, разворачивая горошек и филе из макрели. — Сын миссис Воткинс Тед вернётся из клиники. У него сейчас всё хорошо.

Он поставил закипятить воды и стал растапливать жир на сковородке, пока она накладывала рыбное филе на крекер.

— Если во время войны я начну стрелять из огнемёта, то продемонстрирую замечательный случай собственной истерической слепоты, — сказал он. — Я называю это легитимным защитным механизмом. Иногда лучше всего быть слепым.

— Но не всегда, — запротестовала Марта, всовывая в пароварку еду для ребёнка. Через пять минут ленч был готов.

— Ва-аааа, — плакал Джейк.

Марта пошла в детскую комнаты и вынесла оттуда Джейка, укачивая его и напевая.

— Чего изволит мой любимчик? Ребёнок хочет, чтобы его покачали, не так ли, дитя?

— Да, — сказал Тед.

Она подняла глаза вверх, чем-то поражённая, выражение лица вдруг стало отвлечённым и обеспокоенным, а её тёмные глаза затуманились, размышляя над какой-то мыслью.

Заволновавшись, он спросил:

— В чём дело, милая?

— Тед, тебе не стоит, — она боролась со словами. — Я знаю, лучше выяснить, что он хочет, когда кричит. И следовало бы тебе рассказать, но я не стану. Это не правильно. Не правильно.

Джейк крутил рукой и время от времени поскрипывал. Он не выглядел довольным. Тед взял Джейка на руки и стал смешить, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно и убедительно. Почти невозможно растить Джейка как нормального ребёнка, когда Марта начинает понимать, что он не нормальный.

— Почему не правильно. Это вполне нормально. Возьми систему безопасности E. S. P. У каждого есть подобное Райну.

— E. S. P. бывают разные, — слабо протестовала Марта, но Джейк засмеялся, и Тед понял, что убедил её. Он ухмыльнулся и, подбросив Джейка, уверенно подхватил его внизу у пола.

— Да, бывают разные, — сказал Тед весело. — Эти E. S. P. идут как странные случайные маленькие вспышки, которые противоречат времени и пространству. С помощью ясновидения можно видеть сквозь стены и читать страницы закрытой книги на французском языке. E. S. P., когда есть, кажутся ужасно точными словно подсказки старой всёзнающей науки. Настолько точны, что любой здравомыслящий человек сойдёт с ума, пытаясь объяснить их. Эти подсказки нелогичны, неимоверны, отрывочны. То, что есть у Джейка, это ограниченная телепатия. Она начинается нечётко и запутанно и потом развивается путём проб и ошибок — подобно зрению или другим обычным знаниям. Когда вы общаетесь по-английски, то не думаете, как это делать, тогда почему вы должны думать, как общаться телепатически?

Марта выдавила из себя улыбку.

— Но он мало весит, Тед. Он растёт не так быстро, как должен был, если верить книгам о маленьких детях.

— Да, это так. Я тоже практически не рос, пока мне не стало два годика. Мои родители думали, что я чем-то болен.

— И посмотри на тебя сейчас, — наконец она заулыбалась искренне. — Ладно, ты выйграл. Но когда он начнёт говорить? Я бы тоже хотела его понимать. Всё-таки я его мама.

— Может быть в этом году, может быть в следующем, — сказал Тед, поддразнивая её. — Я начал говорить в три года.

— Твои слова означают, что ты не хочешь сейчас его чему-либо обучать, — сказала она возмущённо и улыбнулась Джейку с задабривающей миной. — Ты быстренько научишься говорить для своей мамочки, не так ли, любимчик мой?

Тед улыбнулся уже несколько раздражённо:

— Попробуй задабривать его через месяц или через два. Прямо сейчас он ещё не слышит твои пожелания. Он пока занят коллекционированием ассоциаций и ощущений. Сейчас его мозг строит логические конструкции, которые он собирает от меня. Но он ничего об этом не знает, как, например, не знает его большой палец, что делает в его рту. Не так ли, приятель?

Тед ничего не ожидал, задавая этот вопрос, а очень деликатно всматривался внутрь маленького мира впечатлений и ощущений, который как бы мерцал в мечтательном уголке его собственного разума. Это был обрывочный мир зелёного и коричневого, который бормотал вместе с ветром.

— Он сейчас грызёт травку вместе с кроликом, — сказал Тед Марте.

Ничего не отвечая, Марта стала расставлять тарелки.

— Мне нравятся рассказы о животных для детей, — сказала она решительно. — Кролики более милые, нежели люди.

Поместив Джейка в манежик, Тед стал ей помогать. Проходя мимо, он поцеловал её сзади в шею.

— Но кое-кто из людей милее кроликов, — сказал он.

Ветер шумел в высокой траве и запутывал лозы там, где кролики грызли, сопя, увядшую на солнце зелень. Они двигались, скорее, по привычке и игнорировали абстрактные бессмысленные умственные контакты, не выделяя никаких мыслей, но демонстрируя глубокое удовольствие.

Затем желудок Джейка стал беспокоится о приближении кормления, и яркий процесс плача и приёма пищи заглушил более мягкий отдалённый нервный поток кролика.

Тед ел с удовольствием, обыгрывая забавную фантастическую идею, пока Марта с тревогой из ложечки кормила Джейка. Она увидела, что Тед забавляется, и с возмущением стала себя оправдывать.

— Но он весит только четыре фунта, Тед. Я должна быть уверена, что он хоть что-то ест.

— Только! — веселился Тед. — Такими темпами к моменту поступления в колледж он будет ростом в тридцать футов.

— Это бы случилось с любым ребёнком. — Но данная мысль развеселила и её. Улыбаясь, она сунула Джейку в рот следующую полную ложку. Тед не рассказал ей, о чём он реально думал, а именно, если способности Джейка будут расти в той же линейной зависимости, то к моменту, когда он получит право голосовать, он фактически станет богом. Тед продолжал улыбаться, и в ответ получил улыбки и от Марты и от Джейка.

Его идея, конечно, была невозможной. Тед обладал достаточными знаниями по биологии, чтобы знать, что в эволюционном развитии не было внезапных скачков. Плавные изменения вырабатывались постепенно через поколения проб и отбора. Внезапные изменения не бывают плавными, они калечат и разрушают. Мутанты — монстроподобны.

Джейк не был болезненно слабым и можно было быть уверенным, что он почти не будет отличаться от своих родителей. Он будет только чуть лучше их. Но упрямая идея щекотала Теда, и он заулыбался снова.

— Бум еды, — сказал он Марте. — Помнишь ту прямолинейную зависимость в рассказе?

Марта вспомнив, улыбнулась.

— Мечта Рэдферна, маленького милого человека, мечтающего о росте кривой, идущей строго вверх.

Она улыбнулась и дала Джейку очередную ложку, наполненную пюре из шпината, приговаривая:

— Открой пошире и скушай свою еду, чтобы стать большим, дорогой. Не хочешь вырасти подобно Кинг Конгу?

Тед смотрел на них рассеянно, обдумывая ощущение того, будто события последних месяцев его жизни уже как бы случались с ним ранее, и теперь они вновь вернулись в смысле ожидания того, что должно было случиться.

В момент, когда он вытирал тарелки, Тед почувствовал болезненное состояние. Где-то далеко позади его мозга крошечный фантом террора и плакал, и танцевал, и что-то бормотал. Тед мельком увидел его ближе как вспышку, что появилась и быстро погасла в ускользающем фрагменте бреда. Это как-то было связано с кустами ежевики в поле и было срочным. Джейк поморщился, его лицо скривилось, готовое то ли засмеяться, то ли заплакать. Тед аккуратно повесил полотенце для вытирания и вышел через заднюю дверь. Проходя мимо поленницы, он взял с собой полено. Тед услышал хныканье Джейка, перешедшее в плач.

— Куда ты? — спросила Марта, выходя через заднюю дверь.

— Не знаю, — ответил Тед. — Иду спасать кролика Джейка, попавшего в беду.

Ощущая онемение, он шёл через поле, а потом небольшую чащу мелких деревьев. Перебравшись через забор в густой траве и заросли колючей малины, он пошёл вдоль них.

Через двести метров он натолкнулся на охотника, который сидел на камне и курил, а рядом висела сумка с двумя кроликами. Охотник повернул к нему своё лицо, на котором появилась вопрошающее выражение.

— Извините, — сказал охотник. У него было несколько обвисшее лицо средних лет. — Невозможно понять существо, когда его переворачивают вверх ногами, да ещё связанными.

Дрожащей рукой он достал свой складной нож и перерезал тоненькое пульсирующее горло зверька, после чего бросил свой мокрый нож в траву. Кролик дрыгнул лапками и уставился в спасительные заросли. После этого его близкорасположенные глазки потеряли свой блеск и стали неживыми.

— Ну, вот и всё, — сказал Тед, — но в следующий раз будьте чуть более заботливым, хорошо? А сейчас ведь не сезон.

Тед поднял глаза от травы и бросил холодную улыбку на охотника. Было тяжело. Ощущение было сложным, словно заболела голова, стало холодно, душно. Трудно стало дышать и трудно стало думать.

Теду пришло в голову задаться вопросом, почему Джейк никогда не соединял его с мозгом взрослого. После кратковременного замораживания мысли он с трудом закрутил шестерёнки и осознал, что что-то поставило его в соприкосновение с мозгом охотника, и это было неправильно. Его желудок начал восставать, и через минуту его вырвало.

Тед сделал шаг вперёд и махнул поленом. Винтовка охотника выстрелила, но промахнулась, а сам он упал лицом в траву. Ветер шелестел в высокой траве и в листве деревьев. Тед мог снова слышать и думать. Он стоял неподвижно и глубоко дышал. Воздушные порывы очищали его лёгкие. Он думал, что делать. Он думал позвать шерифа и сказать ему, что охотник, охотясь не в сезон, стрелял в него, и он вынужден был применить силу и ударить его. Шериф заберёт охотника прочь, за пределы диапазона мысли.

Перед тем, как пойти к телефону, он посмотрел на мирный незатейливый пейзаж поля, деревьев и неба. Теперь он мог безопасно думать. Он глубоко вздохнул и стал размышлять.

Память вспомнила ужас со всей ясностью. Охотник был психотиком. Углубляясь в прошлое, Тед распознавал некоторых, их лица мелькали в клубящемся дыму. Злые символы психиатрии, кровавая поэзия “Золотой ветви” Джеймса Фрэзера, что были законом человечества в течение пятисот тысяч потерянных лет доисторического периода. Пытка и жертва, похоть и смерть, механизм идеального баланса, короткое замыкание сквозь светящийся канал символов, необратимая и законченная интеграция травм. Легко сойти с ума, но не легко сохранить здравомыслие.

—Заткнись! — крикнул Тед внутрь своего разума, словно ударил. — Заткнись!

Это остановилось. Это закрылось. Символы исчезли, не оставив никаких следов в его разуме. Шериф заберёт охотника прочь, за пределы диапазона мысли, и опасности не будет. Это будет остановлено.

Обожжённая рука избегает огня. Что-то остановлено. Разум Теда был странно спокоен, спокоен и пуст, пока он шёл зимним полем домой. Он шёл и удивлялся, как это всё с ним случилось. Он с иронией корил себя за то, что был внушаемым глупцом, но не потерявшим Джейка.

А Джейк лежал без сна в своей кроватке и, толкая в разные стороны свою погремушку, бубнил “глаглагла” в моторно-заглушающем ритме, крепко закрывая себя от внешних мыслей.

Он будет нормальным ребёнком, каким был Тед, и каким был ещё ранее отец Теда.

И потому что всё остальное человечество было “нормальным”.

Из статьи Т. Рокотова "На экранах сегодня и завтра":

цитата

Большие трудности стояли перед режиссером тов. Андриевским, осуществившим постановку своеобразной научно-фантастической картины. Его работа «Гибель сенсации» (производство Межрабпомфильм) имеет ряд значительных недочетов. Но и при этом она является несомненным свидетельством некоторого шага вперед нашего кино в деле освоения нового жанра, встречающего особое одобрение у зрителя.

Главный герой картины «Гибель сенсации» — вышедший из рабочей среды инженер Джим Рипль. Он изобрел особый вид механического человека — «робота», способного по воле и приказу изобретателя исполнять самые сложные работы. Открытие инженера заинтересовывает капиталистов, которые решают использовать «роботов» на производстве военного снаряжения, а в случае нужды и против восстающих рабочих.

Кадры картины, в которых участвуют «роботы», смотрятся с значительным интересом. Хорошо снят поход «роботов» под командой офицера, спрятавшегося в небольшом танке, против восставших рабочих. Высший момент напряжения в картине — борьба по радио между рабочими, раскрывшими секрет управления «роботами», и командующим ими офицером за перевес влияния на механических солдат капитализма. Сцены, когда «роботы», находящиеся под перекрещивающимися радиоволнами офицера и рабочих, сначала останавливаются, потом мечутся в разные стороны и в заключение поворачиваются против капиталистов, сделаны увлекательно и вызывают в зрительном зале эмоционально возникающие аплодисменты.

Этим и ограничиваются положительные стороны фильма. Сюжетная линия его надумана, бледна и схематична. Неудачу картины предопределил из рук вон плохой сценарий. В нем нет даже попытки раскрыть образы действующих в картине героев. В «Гибели сенсации» снимались многие выдающиеся артисты нашего кино вплоть до народного артиста республики В. Гардина. Однако они, скованные рамками роли, отведенной им по сценарию, ничего не могли сделать для изображения на экране настоящих живых людей. И получилось, что лучше всех в картине «сыграли» «роботы».

Неудача фильма не компрометирует самого жанра научно-фантастической картины. Тот факт, что зритель с известным интересом смотрел отдельные части драматургически совершенно беспомощного фильма т. Андриевского, свидетельствует о жизненной необходимости самого жанра. Нужна дальнейшая работа в этом направлении, а главное — более тщательный отбор литературных материалов, по которым будут ставиться научно-фантастические картины.

(Вечерняя Москва, 1935, № 123, 31 мая)

Автор статьи — критик Тимофей Адольфович Рокотов (1895-1945), пару лет был редактором журнала "Интернациональная литература". Именно он, посоветовавшись с НКВД, отказался от публикации очерков Оруэлла о гражданской войне в Испании. Вопреки тому, что пишут в интернетах, не Арнольдович, не репрессирован, и не отец валютчика Яна Рокотова.