Стоит обратить внимание на еще один рассказ из сборника «Антимир/Antyświat» (1960) -- тот самый, который дал ему название. Встречаются журналист и астронавт, дружившие в студенческие годы. Астронавт только что вернулся из экспедиции к звездной системе Проциона. Один-одинешенек, остальные погибли. Что послужило причиной трагедии? Столкновение с антиматерией? Или что-то другое? А может, лучше и не спрашивать? Рассказ можно отнести в разряд «political fiction». Но вообще-то элементы этой самой «political fiction» можно найти во многих произведениях Кшиштофа Боруня. Политика была «коньком» Боруня, он мог говорить о ней часами напролет.
Вот этот вот интерес Боруня к политике и нашел выражение в самом большом его, двухтомном, романе «Маленькие зеленые человечки/Małe zielone ludziki» (1985), обложки кстати, делал Виктор Жвикевич. Герои этого романа живут в изрядно деградировавшем обществе, управляемом циничными манипуляторами. В последнем своем романе «Ясновидения инженера Шарека/Jasnowidzienia inżyniera Szarka» (1990) Борунь показал в кривом зеркале экономику эпохи Герека, ну и малость поиздевался над фанатами, слепо верящими в парапсихологию и НЛО.
Почему Борунь, хоть и планировал это, но так и не написал следующий фантастический роман? Переломным был 1989 год. В знак протеста против политики тогдашнего руководства Демократической партии он вышел из ее рядов. Борунь был сторонником Демократической унии и реформ Бальцеровича, он внимательно следил за новыми общественными явлениями и движениями, в том числе религиозными и парарелигиозными, проникновением в польское общество идей New Ege, развитием бионергетики и альтернативной медицины. Собирал материал для новой книги, но так и не успел приступить к ее написанию.
Ну и, подводя итог сказанному, давайте вспомним, с каким трудом добирались до читателей его фантастические произведения, последовавшие за «космической трилогией». Первый небольшой авторский сборник «фантастически-научных» рассказов «Антимир/Antyświat», в который вошли всего лишь четыре новеллы, печатавшиеся до того в периодике, вышел в свет в 1960 году. Второго сборника «Токката/Toccata» (1980) ему пришлось ждать ровно 20 лет. Третий, последний, авторский сборник «Человек из мглы/Człowiek z mgły» попал в руки читателей в 1986 году.
По одному рассказу было напечатано в антологиях «Семеро фантастических/Siedmu fantastycznych» (1975), «Машина воображения/Wehikuł wyobraźni» (1978), «Гость из глубин/Gość z glębin» (1979), «Другая грань жизни/Drugi próg życia» (1980), «Польская фантастическая новелла/Polska noweła fantastyczna» (т.6, 1986).
Повесть «Восьмой круг ада/Óśmy krąg piekieł», написанная в 1966 году, оказалась напечатанной лишь в 1978 году. Подобная судьба постигла и повесть «Грань бессмертия/Próg nieśmiertelnośći», написанную в 1967 году и опубликованную лишь в 1975 году.
В двух последних случаях автору и его издателям пришлось преодолевать сопротивление представителей католической церкви, недовольных тем, как показаны в этих книгах священнослужители. К слову сказать, обе эти книги гораздо раньше вышли в переводах на русский и украинский языки. «Грань бессмертия» вышла в составе одноименного авторского сборника в издательстве «Мир» в 1967 году, а на украинском языке – в 1973 году; повесть «Восьмой круг ада» вошла в состав 5-го тома знаменитой «БСФ» (1966) и в 1968 году была напечатана на украинском языке.
Возможно, в какой-то мере, счастливой судьбе этих изданий помогла личная дружба Боруня с некоторыми советскими писателями-фантастами. На фотоснимке ниже можно видеть Боруня в компании с А.Днепровым и А.Стругацким.
Некоторые из рассказов Боруня в переводе на русский язык публиковались также в антологиях «Случай Ковальского» (1968), «Современная зарубежная фантастика» (1964), «БСФ, т. 23» , «Симпозиум мыслелетчиков» (1974), а также в ряде периодических изданий.
Были переводы и на другие языки: чешский, словацкий, венгерский, болгарский, немецкий, японский.
По словам Анджея Майхшака/Andrzej Majchrzak, хорошо знавшего Кшиштофа Боруня (на его статье, опубликованной в наследнице «Фантастыки» -- журнале «Новая Фантастыка/Nowa Fantastyka» в 2000 году, в значительной мере опирается эта часть моих заметок), трилогия писалась следующим образом (о чем Майхшаку рассказывал сам Борунь): первый роман он и Трепка писали вместе. Затем Борунь переехал в Варшаву, а Трепка -- в небольшой город Висла/Wisła, что в Цешинском районе Шлëнского воеводства. Встречаясь, они разрабатывали подробный план дальнейшей работы, и затем каждый из них писал свою часть. Так, например, роман «Космические братья» состоит из двух частей. Первую, которая называется «Империя ума/Imperium mądrości», писал К. Борунь, а вторую – «Живой кремний/Żywy krzem» -- А. Трепка.
Внимательный читатель «Проксимы» заметит, что описание геологической структуры одной из планет этой системы, повторяет, в сущности, то, о чем говорит одна из гипотез, касающихся геологического строения Земли. И это, разумеется, не случайно. Борунь любил науку и активно участвовал в научной жизни страны. Он с 1950 года был членом Польского астрономического общества. Был сооснователем Польского астронавтического общества (1954). Ниже, на фотоснимке запечатлен первый состав правления этого общества.
Среди членов правления помимо Боруня (он крайний справа) легко узнать известного физика и популяризатора астрономии Ольгерда Волчека/Olgerd Wołczek (1922 – 1982, третий, считая слева), физико-химика Юзефа Хурвица/Józef Hurwic (род. 1911)(четвертый слева), астронома Яна Гадомского/Jan Gadomski (1889 – 1966)(пятый слева). Ну а одного из маячащих за их спинами только слепой не опознает.
Борунь был также сооснователем Польского кибернетического общества (1962), интересовался другими отраслями науки -- как естественными и техническими, так и гуманитарными. В свое время большим успехом пользовались его научно-популярные книги «Луна покорена/Księźyc zdobyty» (1956) и «Тайны искусственных животных/Tajemnice sztucznych zwierząt» (1961).
Он участвовал в создании книги «Кто, когда, почему в космосе/Kto, kiedy, dlaczego w kosmosie» (1967) и написал ряд статей для «Малого кибернетического словаря/Mały słownik cybernetyczny» (1973). Опубликовал несколько сотен статей из области социологии, психологии, астрономии и астронавтики. В 1982 – 1984 годах был внештатным главным редактором двумесячника «Астронавтика/Astronautyka» и ежеквартальника «Успехи астронавтики/Postępy astronautyki».
Именно астрономией и астронавтикой да еще кибернетикой он интересовался больше всего остального. Что касается кибернетики, искал возможности ее применения при изучении общественных систем. Подчеркивал, что с точки зрения кибернетики демократические системы оцениваются выше, чем тоталитарные. Мотив поиска оптимальной и стабильной общественной системы повторяется во многих произведениях Боруня.
В рассказе «Третья возможность/Trzecia możliwość» (1962), вошедшем во второй авторский сборник рассказов «Токката/Toccata» (1980), он описал общественную систему, в которой отдельные ее члены представляют собой нечто вроде клеток в биологическом организме. Разумом обладает общество как единый организм.
Точку над «i» он поставил в рассказе «Токката/Toccata» (1967), давшем сборнику название, описав, как на Земле функции супермозга взяли на себя автоматы. Он считал, что общество, понимаемое как сложная кибернетическая система, непрерывно меняется, а эти перемены ведут также к изменению моральных норм.
Борунь интересовался также цикличностью физических явлений и их влиянием на цикличность общественных явлений. Вслед за Чижевским искал корреляции между регулярным (в среднем каждые 12 лет) повышением солнечной активности и ростом социальных напряжений, а также кризисных явлений в экономике. Собирался даже написать книгу на эту тему, дав ей рабочее название «От астрономии до хронобиологии». Даже подписал договор с издательством «Iskry», но из-за августовских событий 1980 года изменил планы. Книгу эту он так и не написал, хотя материал для нее продолжал собирать.
Вообще-то не было такой отрасли науки, к которой он был бы совершенно равнодушен. Его привлекало все новое. Например, он интересовался теорией струн и концепцией Хокинга о множественности миров, соединенных туннелями, теорией детерминистского хаоса и геометрией фракталов. В разговоре с Майхшаком высказал удивление тому, что старая добрая научная фантастика уступает позиции фэнтези. В третьем своем сборнике рассказов «Человек из мглы/Człowiek z mgły» (1986) разместил свои размышления о научной фантастике и ее общественных функциях. Это короткие тексты (их четыре), написанные в форме диалога и предназначавшиеся первоначально для Польского радио, в одной из программ которого шел спор о фантастике.
Борунь в разговорах не уставал повторять, что наука не открывает абсолютных истин, не познает действительность во всей ее сложности, а лишь моделирует ее. Научные фантасты тоже должны создавать модели действительности, опираясь на современные научные знания, но при этом намного опережая ученых.
Борунь также занимался изучением того, чем большинство ученых пренебрегает – парапсихологии. Экспериментировал, в том числе ставил некоторые эксперименты на самом себе, анализируя так называемые «вещие сны». Встречался с несколькими ясновидящими (в том числе со знаменитым Климушкой). Написал на эту тему несколько книг. Первая из них носит название «Тайны парапсихологии/Tajemnice parapsychologii» и написана в соавторстве с гео- и биофизиком, а также известным специалистом в области радиоэлектроники профессором Стефаном Манчарским/Stefan Manczarski (1899 – 1979). Она вышла двумя изданиями – в 1973 и 1982 годах (второе издание расширено главой о так называемой «жизни после смерти»). Основной вывод авторов заключается в том, что парапсихология объективно существует и ее надо изучать и рационально объяснять.
Вторая книга «Оссовецкий – загадки ясновидения/Ossowiecki – zagadki jasnowidzenia» (1990) была написана им в соавторстве с дочерью Катажиной/Katarzyna Boruń-Jagodzińska. Это биография известного и даже знаменитого в междувоенный период польского ясновидящего Стефана Оссовецкого/Stefan Ossowiecki (1877 – 1944). Авторы описали жизненный путь Оссовецкого и задокументированные эксперименты, проведенные с его участием. При этом они старались отделить правду от легенды, показывая, что многие приписывавшиеся Оссовецкому деяния – не более чем чья-то выдумка. Во второй части этой книги Борунь описал наиболее интересные из своих экспериментов над людьми, проявлявшими парапсихологические способности.
В 1950-х годах парапсихология была запретной темой, и Борунь в ранних своих рассказах контрабандой протаскивал ее идеи. Весьма характерна в этом отношении новелла «Фабрика счастья/Fabryka szczęścia» (1958), опубликованная в первом авторском сборнике «Антимир и другие фантастически-научные рассказы/Antyśwat i inne opowiadania fantastyczno-naukowe» (1960). Титульная «фабрика счастья» -- это вообще-то матримониальное бюро, брачное агентство, в котором подбирают супружеские пары, исходя из взаимного соответствия излучаемых мозгами кандидатов биоволн. Таким образом популяризировалась гипотеза профессора Манчарского, согласно которой мозг является как излучателем, так и приемником электромагнитного волнового излучения. В новелле «фабриканты» вознамерились воссоединить распавшуюся супружескую пару. Это предприятие может им удаться лишь при условии полного изменения личностей экс-супругов. Весь их жизненный путь и опыт должен быть стерт и заменен другим. Но, может быть, после такой процедуры в памяти что-то останется?
И будут ли счастливы люди в этих своих новых ипостасях? И можно ли столь кардинально изменять личности? А что, собственно, представляет собой личность? Умирает ли она вместе с человеком? А может, удастся отделить ее от тела? И не станет ли извлеченный из черепа мозг, при условии соответствующего обеспечения его жизнедеятельности, новой формой существования человека? Может, избавившись от заботы о прочем теле, он достигнет новых высот в использовании своих творческих возможностей? Может, он сумеет лучше решать сложные научные проблемы?
Борунь в 1960-х годах написал повесть «Грань бессмертия/Próg nieśmiertelności», в которой попытался ответить на эти вопросы (была опубликована лишь в 1975 году). Он придумал нейродин – кремнийорганическую субстанцию, способную соединяться с человеческим мозгом, не препятствуя функционированию нервных клеток. Нейродин участвует в мыслительном процессе и осуществляет запись личности. Герой повести – писатель, тело которого мертво, а он, тем не менее, сочинят все новые и новые книги. И книги эти становятся лучше и лучше. Но кто автор этих книг? Борунь затронул много аспектов поставленной проблемы и указал на много возможных последствий эксперимента. Не пленили ли ученые душу, препятствуя ее полету к месту назначения – об этом дискутируют католические священники. И, возвращаясь на Землю – может ли считаться жена писателя его вдовой? И как быть с наследством?
Подобная проблема поднимается в рассказе «Cogito, ergo sum/Cogito, ergo sum», написанном в 1950-х годах, но опубликованном где-то тремя десятками лет позже в авторском сборнике рассказов «Токката/Toccata» (1980). Рассказ предназначался первоначально для постановки радиоспектакля, отсюда специфический стиль его написания – диалог, обозначение акустических эффектов. Герой рассказа – замороженный мозг ученого, единственная часть тела, не получившая повреждений в результате катастрофы, разразившейся в ходе эксперимента, который должен был дать ответ на вопрос: можно ли воспрепятствовать развязыванию атомной войны. Ученый знал, а его все еще живущий мозг знает ответ. Но поделится ли он этим своим знанием с пышущими здоровьем людьми?
Стоит приглядеться к еще одному рассказу из тома «Токката» -- «Фантом/Fantom», написанному также где-то в далеких 1950-х (или начале 1960-х). Его герой – генерал в отставке, выдающийся военный специалист, который после всеобщего разоружения не может найти себе места в новой жизни. В конце концов он становится главой фирмы, изготавливающей иллюзоры/złudniki – приспособления, материализующие мечты и желания. Благодаря иллюзорам, генерал может заново переживать свои военные приключения. Однако он так втягивается в эти приключения, что и сам уже не знает, что вокруг него реально, а что всего лишь фантом, продукт его воображения. Перечитывая нынче этот рассказ, трудно отделаться от мысли, что Борунь уже тогда знал о виртуальной реальности и компьютерных играх, несущих в себе подобные угрозы.
Будущее, считал Борунь, отнюдь не сулит людям рая, построенного на Земле. Примером может служить рассказ «Кошмар/Koszmar» (1958) из первого авторского сборника рассказов «Антимир/Antyświat» (1960).
Его герой увидел во сне будущее. В XXI веке человечество, отравленное сильной радиоактивностью, результатом многих взрывов атомных и водородных бомб, мутировало. Люди сходят с ума, здоровых среди них все меньше, близится глобальная катастрофа. Может, лучше не знать того, что принесет будущее? Может быть, тяжесть такого знания не под силу тащить отдельному человеку? Да и кто поверит его россказням? Проснувшись, герой рассказа избегает других людей, бежит от них: ему кажется, что они все – те самые сумасшедшие.
Герой рассказа «Человек из мглы/Człowiek z mgly» (1979), журналист Норберт, становится виновником дорожного происшествия – под колеса его автомобиля попадает некий старичок. Норберт везет беднягу в госпиталь, а тот рассказывает ему всякие истории – и все они о том, что случится в будущем. Почти весь текст складывается из реплик этих двух героев. Машина подъезжает к госпиталю, старичок бесследно исчезает, а врачебная помощь требуется уже не ему, а журналисту Норберту.
В общем, научную фантастику Кшиштофа Боруня можно воспринимать, как шокирующий прогноз, предостережение перед последствиями наших плохо продуманных начинаний, грозящими катастрофическим разрушением природной среды и прочими бедствиями, способными ввергнуть род человеческий в бездну. И, как таковая, она, вероятно, никогда не утратит актуальности…
Кшиштоф Борунь/Krzysztof Boruń родился 29 ноября 1923 года в городе Ченстохове. Начальную школу и гимназию закончил в городе Быдгощ, лицей – в Варшаве. Творческие способности проявил очень рано – смотрите ниже объявление о конкурсе детского рисунка, объявленном газетой «Wielkopolska Ilustracja», оснащенное рисунком 4-летнего Кшися Боруня из Быдгощи.
Рисунок, кстати, называется «Пьяницы/Pijacy», и его вполне можно считать дебютным. Талантливый мальчуган не терял связи с газетой «Wielkopolska Ilustracja» и в дальнейшем, чему может свидетельствовать следующая газетная вырезка. На ней не только рисунок, за который уже 9-летний Кшись получил награду (интересную книжку), но и стихотворная подпись к нему: «Tak utonął w Ilustracji, że zapomniał о kolacji/Так утонул в “Иллюстрации”, что забыл об ужине (уж простите за прозаический подстрочник)», которую вполне можно считать поэтическим дебютом.
А вот и сам наш герой – где-то в начале 1940-х годов. Во время гитлеровской оккупации Варшавы он работал рабочим на фабрике, затем учителем физики и математики.
С 1942 года занимался конспиративной деятельностью в рядах подпольной Армии Крайовой/Armia Krajowa. Принимал участие в Варшавском восстании: сражался в рядах группировки «Krybar», входил в состав экипажа знаменитого бронированного автомобиля «Kubus», нелегально построенного на одном из варшавских заводов (его фотографию и макет, хранящийся в одном из варшавских музеев, смотрите ниже).
Был ранен 23 августа в ходе штурма университета. На фотоснимке, сделанном уже где-то в 1950-х, он сфотографирован вместе с бывшими соратниками («комбатантами»). Какие же все они молодые, красивые, веселые, полные надежд на будущее парни!
В 1945 году Кшиштоф Борунь какое-то время работал в системе школьного образования в городе Быдгощ, затем там же в этом же году устроился на работу в «Ilustrowany Kurier Polski», где трудился до 1953 года, одновременно с этим получив высшее журналистское образование в Варшаве. В 1953 году он переехал в Варшаву, где вошел в штат редакции газеты «Tygodnik Demokratyczny» -- печатного органа Демократической партии, членом которой он был. В этой газете Борунь работал вплоть до 13 декабря 1981 года, занимая (последовательно) должности заведующего публицистическим отделом, секретаря редакции и, наконец, заместителя главного редактора.
В научной фантастике Борунь дебютировал не каким-то там рассказом, а сразу романом «Утраченное (загубленное, погубленное) будущее/Zagubiona przyszłość», написанным в соавторстве с приятелем – Анджеем Трепкой/Andrzej Trepka, который и подбил его на эту авантюру. Вот они, будущие классики, запечатлены рядышком на фотоснимке тех лет.
Роман печатался в отрывках («с продолжением») в 1953 году в родной газете «Ilustrowany Kurier Polski». К далекой Альфа Центавра летит гигантский корабль поколений Целестия, отправленный с земной орбиты четыре с лишним века назад. Его население, около пяти тысяч человек, разделено на касты эксплуататоров и эксплуатируемых – наследие прежних времен, поскольку первоначально корабль служил убежищем капиталистам, изгнанным с Земли, на которой победил социализм. На корабле вспыхивает бунт, грозящий гибелью всем его обитателям, но на выручку приходит другой земной корабль – Астроболид. Роман подвергся сокрушительной критике, одним из главных положений которой было то, что земляне в нем пришли к социализму иной дорогой, чем та, что было официально предписана марксистскими теоретиками. В результате авторы при издании романа в книжном виде (1954, изд. «Iskry») вынуждены были внести в него ряд изменений. Годом позже вышло продолжение – роман «Проксима/Proxima» (1955, изд. «Iskry»). Экспедиция землян на Астроболиде долетает до звездной системы Проксима Центавра. Исследуя ее планеты, астронавты испытывают множество приключений и находят следы высокоразвитой цивилизации урпиан. Пользуясь некоторыми ее достижениями, они отправляются к системе Альфа Центавра. Завершавший сложившуюся таким образом «космическую трилогию» роман «Космические братья/Kosmiczni bracia» вышел лишь после изрядного перерыва – в 1959 году (изд. «Iskry»). Его герои в изобилии «приключаются» на планетах системы Альфа Центавра, входят в контакт с космитами-урпианами и с их помощью спасают родную Землю, которую пытаются захватить инопланетные агрессоры.
В целом трилогию, конечно, следует отнести к приключенческой фантастике, однако все же в ней авторам удалось поставить несколько важных вопросов. Можно ли улететь с материнской планеты и поселиться где-нибудь в отдаленном уголке космоса? Бескорыстны ли эти самые титульные «космические братья» в оказании помощи землянам в их борьбе с инопланетными существами, чьи тела имеют кремнийорганическую основу, или, может быть, они преследует в этом какие-то свои цели? Трилогию венчает хэппи-энд, «космические братья» помогают землянам по доброте душевной, но эти и подобные им вопросы все же остаются, укладываются где-то в глубинах памяти.
Поскольку между изданием второй и третьей книги трилогии прошло довольно много времени, издатель заполнил этот перерыв переизданием первых двух ее книг. Роман «Утраченное будущее» был напечатан вторым изданием в 1957 году, при этом книга вышла в первоначальном варианте. Роман «Проксима» во втором издании (1957) также был несколько подкорректирован.
Следующее переиздание уже всей трилогии было предпринято тем же издательством «Iskry» в 1986 («Утраченное будущее»), 1987 («Проксима») и 1988 («Космические братья») годах. Текст романов был изрядно переработан и дополнен.
И, наконец, уже совсем недавно, в 2013 году, в издательстве «Solaris», в рамках серии «Архив польской фантастики/Archiwum polskiej fantastyki», вышло новое, последнее на данный момент издание. К сожалению, пока не знаю, на какие именно тексты оно опирается.
И, уж вы мне простите, не могу отказать себе в удовольствии представить в завершение этой части поста Войцеха Седенько/Wojciech Sedeńko – известного польского фэна, книгоиздателя и энтузиаста данной серии -- он тут рекламирует трилогию на одном из Полконов.
14. Кто-то из редколлегии наткнулся на интересную книгу интересного автора. Джерри Пурнель/Jerry Pournelle хорошо известен как писатель-фантаст и прежде всего как автор апокалиптического романа «Молот Люцифера/Lucyfer’s Hammer» (cоавтор Ларри Нивен). Однако помимо художественных произведений он писал также научно-популярные статьи, которые регулярно печатались в ежемесячнике «Galaxy».
Математика, физика, астрономия, инженерия, логика, общественные науки – под его воистину золотым пером все это играло живыми красками. Время от времени он издавал хорошо сколоченные сборники таких статей. Одна из таких книг – «А Step Farther Out/Следующий шаг» была издана в 1979 году. Оттуда и было почерпнуто эссе «Cywilizacja na asteroidach?/Цивилизация на астероидах?», опубликованное в этом номере журнала в переводе на польский язык КШИШТОФА РУДЗИНЬСКОГО/Krzysztof Rudziński. И эссе это, надо сказать, нимало не устарело…
15. В статье Мацея Иловецкого/Macej Ilowecki «Coś nowego o latających talerzach/Кое-что новое о летающих тарелках» популяризуется гипотеза о том, что по меньшей мере часть НЛО может быть результатом пьезоэлектрических или триболюминесцентных явлений. Цветная иллюстрация М. ЗАЛЕЙСКОГО/M. Zalejski.
16. В конце номера публикуется небольшое интервью, которое Адам Холлянек/Adam Hollanek взял в Брайтоне у словацкого ученого-литературоведа Душана Слободника/Duszan Slobodnik. Надо сказать, что если о чешской фантастике мы и тогда немало знали, а потом узнали и еще больше благодаря О. Неффу со товарищи (косой взгляд на несколько полок с чешскими книгами), то со словацкой фантастикой дела обстояли значительно хуже. И я сейчас кое-что отмечу для себя. Так, для памяти…
Фантастику в те времена в Словакии публиковали пять издательств: «Mlade Leta», «Smena», «Tatran», «Obzor» и «Prawda».
Издательство «Smena» регулярно издавало антологии НФ, собранные по географическому признаку.
К наиболее популярным словацким писателям НФ Слободник относит:
Йозефа Жарная/Jozef Žarnay (полеты на другие планеты, приключения, встречи с инопланетянами и пр.): «Тайна змеиной стены», «Колумбы с базы Ганимеда», «Проклятая планета» (изд. «Mlade Lata»);
Яна Фекете/Jan Fekete (этические проблемы): «Музыка для космоса», рассказы в сборниках изд. «Mlade Lata»;
Ивана Изаковича/Ivan Izakowič (показ психологии людей, попадающих в изрядные передряги): «Чужие миры» (1978);
Йозефа Репко/Jozef Repko: «Колония Лямбда Пи».
Ну а это я уже до кучи: Владимир Бабула/Vladimir Babula -- понятно, чех, но издания-то словацкие.
17. На внутренней стороне задней обложки публикуется стихотворное вступление к «Жизни на Западе/Тhе Life in the West»Брайана Олдисса/Brian Aldiss в переводе АДАМА ХОЛЛЯНЕКА/Adam Hollanek. Графика В. САС-НОВОСЕЛЬСКОГО/W. Sas-Nowosielski.
18. И таки да: очередной эпизод комикса под названием «Tajemnica pustynnej pchły/Тайна пустынной блохи».
13. В рубрике «Встреча с писателем» напечатано интервью, которое Анджей Кшепковский/Andrzej Krzepkowski взял у Кшиштофа Боруня/Krzysztof Boruń. Я перевел это интервью, но, готовя его к сетевой публикации, обнаружил, что делать это (публиковать) в данный момент мне не больно-то и хочется. О Кшиштофе Боруне у нас, считай, совершенно забыли: повесть в томе «БСФ», сборник в издательстве «Мир» -- как давно все это было. Информация о нем, размещенная на ФАНТЛАБЕ вот здесь скудна и суха.
«Размочить» ее могло бы это интервью, но Кшепковский – интервьюер весьма неопытный, он задает вопросы, заранее «зная» ответы, а когда промахивается с этим, все одно пытается настоять на своем. В этом интервью Кшепковского чуть ли не больше, чем Боруня, чего вообще-то быть не должно… А ведь Борунь очень интересен и как человек, и как писатель НФ, и как журналист-популяризатор астрономии, астронавтики и кибернетики, и как увлеченный исследователь парапсихологии. Стилистом он был, прямо скажем, неважным, но творческого воображения у него куда как хватало. Интересно было бы проследить, как от книги к книге менялось его восприятие окружающего мира, его мировоззрение. Как, допустим, из убежденного атеиста в начале жизни он в конце ее превратился в агностика. Провести текстологическое сравнение вариантов знаменитой некогда «космической трилогии» -- от журнальных до «осовремененной» последней. И посмотреть, как же все-таки она писалась, как осуществлялось соавторство. Восстановить кое-какие купюры в единственном сборнике его рассказов на русском языке. Описать историю публикации «Восьмого круга ада». И историю написания либретто к «кибернетическому мюзиклу» «Изгнание из рая» (1969). Историю переводов на венгерский, словацкий, немецкий, украинский, чешский и другие языки. Деятельность в нежно любимом мной некогда еженедельнике «Tygodnik Demokratyczny»… Не думаю, что все это я сумею «поднять», но несколько позже, вероятно, решусь на нечто вроде более поверхностного, популярного, зрелищного очерка о нем, тогда надо будет вспомнить и про это интервью – ведь кое-что о писателе из него узнать все же можно. А пока давайте просто запомним, что оно находится в этом номере журнала.
КОНСТРУКТОР ВОПРОСОВ И ПРОБЛЕМ
Анджей Кшепковский: Сакраментальный вопрос: что для вас значит «написать книгу НФ или рассказ»?
Кшиштоф Борунь: Для меня написать что-то – попытаться сконструировать для самого себя различные миры, задать себе те или иные вопросы и поискать на них ответы. При том, конечно, основополагающем условии, что ответы эти не окончательные и никаких рецептов ждать от меня не следует. Это, впрочем, вытекает из моих взглядов на сам процесс моделирования – не только литературного, но и научного. Я предлагаю возможные решения проблем, выбор же из них или поиск других, лучших решений оставляю читателям. Ну и немножечко самому себе. К тому же процесс написания, по крайней мере для меня, это нечто самоорганизующееся, а не реализация заранее заготовленного алгоритма. Иначе говоря, начиная писать, я располагаю только векторами, а уж куда эти стрелочки меня заведут, что из этого получится, выясняется лишь в ходе сочинительства. Ну а если принять во внимание то, что меня интересует прежде всего психологическая и социальная проблематика, нетрудно заметить, что в работе над той или иной вещью я не ограничиваю себя представлением статических социальных моделей, а увлеченно наблюдаю за их развитием. Это основной принцип, а все остальное ему подчиняется. То есть подчиняется все конструкционное. Если, например, что-то в сюжете требует внесения в него элементов детектива, я использую их, не терзаясь никакими сомнениями. Детективные элементы можно найти у меня, например, в «Грани бессмертия/Prog nesmiertelności».
Анджей Кшепковский: Вообще говоря, ваши книги очень последовательно выстроены, скажем так, сделаны в классической манере.
Кшиштоф Борунь: Дело в том, что меня интересует сам процесс конструирования модели или проблемы, определенных событий и всего сюжета. Конечно, я могу поискать вдохновения в антиромане или увлечься сюрреализмом, в которых конструкция отступает на второй план, но все же предпочитаю заведомо крепкие конструкции.
Анджей Кшепковский: То есть, можно говорить о неких ваших «структуральных» предпочтениях? Я имею в виду не формально языковые структуры, а структуры произведения, образы, переходящие друг в друга, взаимозамещающие и взаимодополняющие.
Кшиштоф Борунь: Да. Это вопрос динамики развития описываемой и реальной жизни. Разумеется, жизни в широком ее понимании. Жизни не только биологической, но и психологической. То есть мне интересна каждая структура, понуждающая к развитию событий, меня интересуют процессы общественного развития. В общем, все, что движется…
Aнджей Кшепковский: Простите, что я вас перебиваю, пан Кшиштоф, но… В том, что вы говорите, видны следы какой-то весьма хорошей школы.
Кшиштоф Борунь: А именно?
Анджей Кшепковский: Я имею в виду профессора Котарбиньского.
Кшиштоф Борунь: Да, пожалуй. Я довольно рано заинтересовался философией. В какой то мере под влиянием Котарбиньского, а до него еще и Рассела.
Анджей Кшепковский: Это чувствуется. Только я не понимаю кое-чего другого. Почему вы, располагая таким хорошим понятийным аппаратом, так поздно взялись за сочинительство.
Кшиштоф Борунь: Ну не так уж и поздно. Свой первый рассказ, который к сожалению пал жертвой минувшей войны, я написал в 1937 или, может, в 1938 году.
Анджей Кшепковский: И в каком русле он был написан? Тогдашней реалистической литературы или…
Кшиштоф Борунь: Нет, нет. Это была опять же фантастика. И, надо сказать, что в том рассказе содержались все те основополагающие элементы, которым я верен до сих пор. Там был космос, была парапсихология, правда с излишним упором на физический ее смысл. Речь шла также о чем-то вроде телепатии с помощью Луны. Ну и, конечно, там были какие-то революционеры, поскольку меня всегда интересовали общественные явления такого рода. И если уж мы вспомнили о парапсихологической тематике, то, несмотря на мой многолетний неизбывный к ней интерес, я стал вводить ее в свои НФ-книги лишь после долгого перерыва, только под конец 1970-х годов. Это значит в «Маленьких зеленых человечках/Małe zielone ludziki» и немного также в рассказе «Человек из мглы/Człowiek z mgły». С тем, что она там трактуется как биологическое и физическое явление.
Анджей Кшепковский: Сам по себе биологический подход к пониманию парапсихологических явлений отнюдь не нов. Вспомним хотя бы Жулавского. Что вы думаете о его «Старой Земле/Stara Ziemia»?
Кшиштоф Борунь: Из всей лунной трилогии ее влияние на меня было наименьшим. В гораздо большей степени на мое воображение подействовали «На серебряной планете/Na srebrnym globie» и «Победитель/Zwyciężca». Хотя, вообще говоря, трилогия Жулавского произвела на меня сильное впечатление.
Анджей Кшепковский: А вот на меня сильное впечатление произвело ваше «Утраченное будущее/Zagubiona przyszłość».
Кшиштоф Борунь: И вы хотите, чтобы я вам поверил?
Анджей Кшепковский: Это не комплимент, а констатация факта. Попросту я не воспитывался на Леме. И, раз уж об этом зашла речь…
Кшиштоф Борунь: Слушаю вас.
Анджей Кшепковский:Вопрос, возможно, немного бестактен, но я все же рискну. Страдаете ли вы тем, что я назвал бы «комплексом Лема»?
Кшиштоф Борунь: Нет. Я начал писать позже возможно потому, что мне не хватало храбрости. Лишь Анджей Трепка склонил меня к тому, чтобы попробовать. Нас обоих к этому тянуло, хотя тогда я еще вовсе даже не собирался целиком посвящать себя научной фантастике.
Анджей Кшепковский: В моем представлении «Астронавты» и «Утраченное будущее» всегда находились очень близко друг к другу. Мне казалось, что они были написаны в одно и то же время.
Кшиштоф Борунь: «Астронавты» были перед нами. А мы… Что ж, мы были попросту очарованы Лемом, и в какой-то мере это очарование чувствуем и сейчас. Из этого не следует, конечно, что мы черпали что-то из Лема, надеюсь, что мои книги не дают повода для поисков такого сходства и подобия. Мы идем похожими, но разными путями, и эта разница возникает даже не из желания сказать об одном и том же иначе, а скорее из разной направленности наших интересов. Кроме того, вы это правильно подметили, я в какой-то степени втянулся в попытку совмещения фантастики с элементами сенсационности и усовершенствования получающейся конструкции.
Анджей Кшепковский: Вы прекрасный собеседник, в том, что вы говорите, много умного юмора. Но как писатель, вы юмором отнюдь не блещете. А ведь юмор «подкупает» читателей. Лем виртуозно этим пользуется, а мне не верится, что вам такое не под силу. Почему вы не пользуетесь такой возможностью?
Кшиштоф Борунь: Возможно потому, что не придаю форме особого значения. Для меня важнее смысл послания, а не его внешний вид. Но, конечно, иногда я сам чувствую некоторую неудовлетворенность, может быть даже нехватку легкости в этом самом творческом полете. Вижу сам у себя гипертрофию диалогов-дискуссий, иногда нагромождения элементов научной популяризации. Может быть, так дает о себе знать вторая моя ипостась – как раз популяризатора науки.
Анджей Кшепковский: О вашей роли популяризатора науки нельзя умолчать, но ведь не она определяет вашу жизнь?
Кшиштоф Борунь: Действительно. Популяризацию я ставлю на второе место, как, впрочем, и частично научную фантастику. Она исполняет служебную роль в отношении к проблематике.
Анджей Кшепковский: Никак новая школа Жеромского? Литература проблемы и проблема превыше всего?
Кшиштоф Борунь: Да. В какой-то степени да. Но не целиком. Я понимаю, что я слабоват в описаниях, в создании конкретных образов. Подменяю это проблемой. Разве что иногда случается – нужно описать, например, какой-то красивый пейзаж или нарисовать живописный портрет представителя неземной расы, поскольку это служит заранее определенной цели.
Анджей Кшепковский: Мне в этом видится некий своеобразный перфекционизм в использовании бритвы Оккама.
Кшиштоф Борунь: Можно и так сказать. Например, в «Маленьких зеленых человечках» появляется множество образов, но они все тесно связаны с развитием сюжета. С проблемой. При этом в этой книге весьма важная роль отведена визуальности.
Анджей Кшепковский: Я не уверен в правильности такого похода. Ваш «Восьмой круг ада/Osmy krąg piekieł» я высоко ценю как раз из-за того, что вы там не ограничивали себя одной только проблемой. И это мне нравится.
Кшиштоф Борунь: Это недоразумение. Я не принуждаю себя к сужению поля зрения. Речь идет скорее о строгом соблюдении творческой дисциплины. Кроме того, я не из тех авторов, которые творят икону из своих текстов. Все мной написанное я обязательно правлю, вычеркивая иногда целые куски текста, и, бывает, пишу то-другое заново. Случается, я возвращаюсь к началу и подгоняю написанное к тем элементам, которые «вылезли» позже.
Анджей Кшепковский: Разрешите я перефразирую мною сказанное. Я считаю, что доработка собственных текстов говорит о вашем к ним уважении.
Кшиштоф Борунь: Скажем это иначе. Я не считаю то, что написал, чем-то окончательным и нерушимым.
Анджей Кшепковский: Пан Кшиштоф, позвольте задать еще один нескромный вопрос.
Кшиштоф Борунь: Задавайте.
Анджей Кжепковский: Вы когда-нибудь брались за написание драматургического произведения?
Кшиштоф Борунь: А как же. У меня есть либретто к «Изгнанию из рая/Wygnanie z raju».
Анджей Кшепковский: Нет, я про обычную пъесу для театра.
Кшиштоф Борунь: Пытался написать. Ну и у меня есть также сценарии радиоспектаклей. Это ведь тоже вмещается в театральную модель. Ведь конструктивно все это написанные диалогом минидрамы.
Анджей Кшепковский: Я бы с удовольствием когда-нибудь почитал ваш рассказ, написанный исключительно диалогом. Без авторских ремарок. Чтобы все нужные описания места действия и характеристики ситуаций содержались лишь в репликах героев. Учитывая вашу неприязнь к описаниям, могло бы получиться нечто весьма интересное.
Кшиштоф Борунь: Та-а-к, дайте-ка подумать… Нет. У меня нет рассказа, состоящего из сплошного диалога. Там требовалась развязка, которой не получилось бы, если бы я формально продолжал бы придерживаться диалога. Это я про «Человека из мглы/Człowiek z mgły». Там текст почти целиком состоит из диалога, но концовка другая.
Анджей Кшепковский: Ну, сказав «А», надо было уже наверное говорить и «Б».
Кшиштоф Борунь: Нет, пришлось бы перебирать всю конструкцию в поисках новых решений, а меня, признаться, это уже не так забавляет, как забавляло раньше. Дело в том, что я пишу скорее для того, чтобы задать вопросы, чем для того, чтобы ответить на них, ответы я считаю уже чем-то вторичным. Я избегаю окончательных решений, оставляя выводы и оценку читателям.
Анджей Кшепковский: Бывают ленивые читатели.
Кшиштоф Борунь: Ну, если я иногда иду навстречу вкусам таких читателей, то делаю это потому, что сам ленив.
Анджей Кшепковский: Вам все труднее даются вопросы?
Кшиштоф Борунь: Лично я сам факт постановки вопросов считаю ценным свойством литературы. Это более сближает ее с жизнью, чем предоставление готовых ответов. В моих «Маленьких зеленых человечках» и положительные и отрицательные герои высказывают как правильные, так и неправильные суждения. А я воздерживаюсь от комментариев.
Анджей Кшепковский: Вы весьма ловко увильнули от однозначного ответа относительно лени многих читателей. Однако давайте вернемся к нашим темам. Внимательный читатель наверняка заметил тот своеобразный перелом, который случился в вашем творчестве под конец 1960-х годов. «Утраченное будущее» опиралось на уже известные схемы. Однако, с «Восьмого круга ада» начиная, вы начали строить собственную схему. Точные науки стали уходить у вас на задний план, а вперед выдвинулись науки общественные, набирая мощный тон моралитета. Вы потянулись к этическим проблемам, которые прежде редко гостили в научной фантастике. И не только в отечественной. Как вы искали эту новую дорогу для научной фантастики?
Кшиштоф Борунь: Сегодня мне уже трудно на это ответить. Для меня самого этот процесс моей эволюции был не заметен. И вот только теперь, когда вы меня об этом спрашиваете, я вижу, что действительно можно вычленить какие-то стадии или там этапы. И сдается мне, что на такую эволюцию повлияла научная, социальная и общественно-политическая публицистика. Можно найти параллели между моими тогдашними интересами и книжками, которые позже появлялись на свет как результат накопления определенного запаса знаний. В научной статье нельзя пренебречь бритвой Оккама, но в романе…
Анджей Кшепковский: Вы знаете, я хочу спросить даже не о том, портит или не портит журналистика перо…
Кшиштоф Борунь: Портит-портит.
Анджей Кшепковский: Ну, может, и портит, но не настолько же, чтобы… Но я про другое. Вы написали множество статей, затратив на это очень много времени. И вот теперь вам, как писателю, а не как журналисту, не жаль тех творческих возможностей, которые оказались нереализованными?
Кшиштоф Борунь: Безусловно жаль. Безусловно.
Анджей Кшепковский: Ведь газетно-журнальные публикации так эфемерны. Если бы вы больше внимания уделяли книгам…
Кшиштоф Борунь: Уйдя на пенсию, я порвал с публицистикой. Ну… почти порвал.
Анджей Кшепковский: Это вот ваше «почти» оставляет надежду на то, что когда-нибудь вы что-нибудь напишете и для «Фантастыки». А вообще, как вы смотрите на написание чего-то на заданную тему?
Кшиштоф Борунь: Да никак не смотрю. Последние четверть века я мог себе позволить себе нечто вроде журналистской роскоши. Будучи штатным журналистом, я писал только о том, что было мне интересно. А что касается траты времени, то тут есть один нюанс, который меняет дело. Занятие журналистикой предполагает предварительную проработку темы. И я подходил к каждой злободневной теме, своего рода общественному заказу, как исследователь, а не как хроникер.
Анджей Кшепковский: Не кажется ли вам, что выражение «общественный заказ» звучит несколько высокопарно?
Кшиштоф Борунь: Из девальвации этого выражения в нынешние времена отнюдь не следует, что оно не правильное.
Анджей Кшепковский: Не о девальвации речь. Мне само понятие «общественный заказ» кажется пустым звуком. Ведь откуда вы знаете, что общество заказало вам то, а не это?
Кшиштоф Борунь: Очень хороший вопрос. Я считаю, что то, что мы для краткости называем «общественным заказом», представляет собой комплекс проблем, стоящих в данный момент перед обществом. А писатель – часть общества. И чем острее те вопросы, которые он сам себе ставит, тем глубже ему удается проникнуть в этот самый комплекс.
Анджей Кшепковский: То есть, по-вашему, писатель чувствует вместо миллионов, вместе с миллионами… Допустим. Но где гарантия, что он чувствует именно то, что нужно чувствовать обществу?
Кшиштоф Борунь: Такой гарантии никто дать не может. Но в творчестве писателя можно найти более или менее точное отражение общественных явлений и устремлений, актуальных проблем и напряжений.
Анджей Кшепковский: И снова я хочу перевернуть ваш ответ с ног на голову. Не кажется ли вам, что слишком много проблем -- это уже само по себе проблема? И что в настоящий момент «общественный заказ» может быть совершенно другим? Что читатель хочет попросту отдохнуть от проблем, которые на него со всех сторон сыплются?
Кшиштоф Борунь: Несомненно. Такой «общественный заказ» тоже правомерен. Но наряду с ним существуют и другие заказы. И тут выбирать писателю. В том числе выбирать вопросы, которые он задает сам себе и читателям.
Анджей Кшепковский: Те вопросы, которые задаете вы, трудны уже по определению. А ответы, которые читатель вынужден самому себе давать, как правило, горькие. Поэтому я назвал бы вас горьким иронистом. В стиле позднего Виктора Гюго. Ну вот хотя бы из-за названия вашего рассказа «Фабрика счастья/Fabryka szczęścia». Не не является ли это (прошу прощения за термин) утонченным мазохизмом? Очень немногие из читателей могут такой текст переварить и правильно интерпретировать. В результате наш рядовой читатель до недавнего времени знал о вас меньше, чем читатель заграничный.
Кшиштоф Борунь: На то были свои, объективные причины.
Анджей Кшепковский: Ну да, ну да. Как и безусловно объективным является тот факт, что «Восьмой круг ада» аж 14 лет не мог найти польского издателя. А ведь очень хорошо о вас, как писателе, говорит то, что книга эта, несмотря ни на что, не утратила актуальности…
Кшиштоф Борунь: Возможно потому, что кроме завлекающей читателя довольно-таки острой сюжетной основы, я постарался вложить в эту книжку не только пару проблем нынешнего дня, но и кое-какие общечеловеческие вневременные начала и принципы. Разумеется, «все течет, все меняется», но в рамках временных интервалов, охватывающих иногда целые тысячелетия, некоторые из таких правил, главным образом моральные, можно считать вечными.
Анджей Кшепковский: И еще несколько вопросов. Прежде всего, почему вы написали так мало? Всего лишь четырнадцать книг, считая нехудожественные тоже. Может, дело в соотношении составляющих в формуле «спрос – предложение»?
Кшиштоф Борунь: В этом, конечно, что-то есть. Желания писать, не взирая ни на что, мало, нужен еще какой-то стимул. Для меня таким стимулом является заключенный с издательством договор. Мало… Но я ведь 35 лет занимался журналистикой. Да и общественная работа занимала около 30% моего времени.
Анджей Кшепковский: И как вы из всего этого «выкручивались»?
Кшиштоф Борунь: Писал по субботам и воскресеньям, в отпусках, в поездах и автобусах.
Анджей Кшепковский: То есть в условиях, которые могут испортить литератору зрение, стиль и… репутацию. Должен признаться, что прохождение вами столь суровой писательской школы мне импонирует, но я предпочел бы, чтобы вы, подобно Лему, прежде всего писали художественные книжки?[/i]
Кшиштоф Борунь: Почему?
Анджей Кшепковский: Потому что в этом случае мы, возможно имели бы в польской научной фантастике больше хорошей психологической и драматической прозы, написанной простым, а не вычурным языком. И, что за этим следует, -- проблема героя. Какой тип героя вы предпочитаете? Например, рядовой лемовский герой мне кажется… безликим что ли. Хоть и физиономия у него толстощекая, или, там, усов шнурочек под носом, или даже пусть он небетризованный дикарь, прилетевший из космоса. Вы в своих героев, мне кажется, вникаете глубже. И что вы из них вытаскиваете?
Кшиштоф Борунь: Я не сказал бы, что делаю это намеренно. Иногда сюжет требует, чтобы герои были слабыми, увечными. Случается, увечными в прямом смысле этого слова. Герой моих «Маленьких зеленых человечков» – слепой политолог, который, однако, несмотря на отсутствие зрения, ориентируется в ситуации лучше любых других героев книги. Так уж у меня бывает. Благополучному герою, обладающему некоторыми умениями супермена, может не представиться возможности пустить их в ход, потому что у него и так все прекрасно получается.
Анджей Кшепковский: Та-ак. У вас точно нет комплекса Лема. Но некоторые ваши жизненные проблемы вы все же в ваши книги переносите.
Кшиштоф Борунь: Трудно этого избежать. Такова жизнь: все в ней переплетается.
Анджей Кшепковский: По тону вашего голоса слышу, что вы не имеете претензий к миру и даже к… слабостям своих героев относитесь снисходительно.
Кшиштоф Борунь: Да, это так.
Анджей Кшепковский: Что ж, у вас было достаточно времени на усвоение таких жизненных уроков. Но вот еще. Вы пишете уже много лет. Всегда литературно хорошим языком. Но ведь язык научной фантастики меняется.
Кшиштоф Борунь: Вы это про модернизацию языка? Что ж, я -- «за».
Анджей Кшепковский: Не больно-то это заметно. Вы, конечно, актуализируете свой язык…
Кшиштоф Борунь: Но не существенно – хотите сказать? Должен сказать, что я не стремлюсь к языковому новаторству. Если бы такое новаторство потребовалось мне для достижения какой-то определенной цели, я пошел бы на него, ни секунды не колеблясь. Но пока что я не чувствую в нем нужды.
Aнджей Кшепковский: Нет, я не о новаторстве. Я о том, что в ваших новых произведениях много новых мыслей, но вот в их изложении нового особо не видно. Пластика сцен из «Утраченного будущего» подобна той, что мы видим в «Токкате», а ведь эти книги разделяют многие годы.
Кшиштоф Борунь: Ну, я всегда относился ко всему этому, как к чему-то инструментальному. Лишь недавно… Я, было, написал около четверти «Маленьких зеленых человечков» в прошедшем времени, но вдруг обнаружил, что сюжет требует времени настоящего – пришлось все переписывать.
Анджей Кшепковский: Значит, вы все-таки решились не только на актуализацию замыслов, но и на подбор форм, способов написания?
Кшиштоф Борунь: Да. И должен признаться, что до недавнего времени я не чувствовал в этом потребности. Теперь же, если дольше поживу и не перестану писать, я поищу новые формы, более адекватные содержанию. Как раз сейчас я беру на вооружение то, о чем вы говорили: использование диалогов с прямой речью без авторских комментариев. И я не стану зарекаться также от языковых экспериментов, но мой критерий все тот же: полезность для передачи писательского послания. Вот, например, для моего новейшего романа я сочиняю такой польский язык, который, может быть, войдет в обиход через триста или четыреста лет. Мой герой встречается с людьми будущего и…
Анджей Кшепковский: Ох, пожалуйста, не раскрывайте сюжет раньше времени. Хотя в том, что вы сказали, меня кое-что немного смущает.
Кшиштоф Борунь: Что именно?
Анджей Кшепковский: Что это немного похоже на «Восьмой круг ада»…
Кшиштоф Борунь: А это так и задумано. «Ясновидения инженера Шарека/Jasnowidzenia inzyniera Szarka» -- такое рабочее название у романа – будет чем-то вроде гротеска.
Анджей Кшепковский: В таком случаю я вижу здесь развитие некоего общего процесса. До какого-то момента времени литература серьезна, затем пытается путем новаторства вылезть из собственной кожи, наконец принимается сама себя высмеивать. Как я понимаю, вашей нынешней «конструкторской проблемой» стало пародирование некоторых определенных схем научной фантастики?
Кшиштоф Борунь: Пожалуй, да.
Анджей Кшепковский: В таком случае желаю вам успеха.
облако тэгов
