Хоррор, мистика и саспенс

Этот рассказ, опубликованный только за подписью начинающего 16-летнего автора Р.Х.Барлоу, переиздавался дважды: сначала в шестидесятом номере американского фэнзина «Склеп Ктулху» («Crypt of Cthulhu», Hallowmas, 1988), специальный выпуск которого был полностью посвящён творчеству Роберта Барлоу, а затем в исчерпывающем сборнике «Глаза Бога: избранные произведения Р.Х. Барлоу» (Hippocampus Press, 2002), выпущенном под редакцией С.Т. Джоши и Д.Э. Шульца (данный сборник был дополнен и переиздан в нынешнем 2023 году, — прим. переводчика ZL). Только сравнительно недавно — и пока ещё не полностью официально — было установлено фактическое и действенное участие Говарда Лавкрафта в создании данного произведения: оригинал машинописного текста (состоящий из семи страниц, три из которых голографические) с обширными исправлениями был выставлен в 2008-ом году на одном из интернет-аукционов. Таким образом, наконец стало возможным оценить активность участия Лавкрафта и степень обработки, внесённой им в этот рассказ, который до сих пор не издавался в Италии и, впервые, публикуется в журнале «Антарес» с правильной атрибуцией (Барлоу — Лавкрафт).

В оригинальном тексте произведения хорошо просматривается, что большинство изменений, включая полное переписывание различных предложений, фраз и абзацев, принадлежит Говарду Лавкрафту. Таким образом, рассказ «ЗОВ» можно отнести к числу его со-авторских произведений, и даже если идея и основное написание рассказа приписывается только Барлоу, данная история во всех отношениях является «Лавкрафтианской»: по сути, это своего рода сюрреалистическая фантазия, похожая на сновидение, мало чем отличающаяся от ранних рассказов Лавкрафта, и неясно, создана ли она разумом главного героя и его расширенным сознанием, или же она действительно реальна. В рассказе много эстетико-литературных элементов и характерных механизмов, свойственных Лавкрафту, в том числе присутствуют различные аллюзии на его главные произведения, которые также обозначены в лексическом выборе и невнятно описанном монстре — типичном щупальцеобразном существе, наполовину грибовидном фунгоиде, отфильтрованном межзвёздными пространствами (что подразумевает его происхождение с планеты Юггот, явно упомянутой в истории),

В сотрудничестве с Барлоу Лавкрафт написал ещё шесть рассказов, собранных в вышеупомянутом сборнике 2002 года от издательства «Hippocampus Press» под редакцией С.Т. Джоши. Для более углублённого изучения творчества Роберта Барлоу полезно обратиться к критической монографии Массимо Беррути «Смутные воспоминания: критическое исследование Р.Х. Барлоу» (Hippocampus Press, 2011), которая на сегодняшний день представляет собой первую серьёзную попытку осветить творчество писателя, наставником которого был Говард Филлипс Лавкрафт. 

____________________ 

.

На аукционе указывалась следующая информация:

.

«ИСПРАВЛЕННЫЙ МАШИНОПИСНЫЙ ТЕКСТ Р. БАРЛОУ И Г. ЛАВКРАФТА».  

.

В письме Лавкрафта от 1-го декабря 1934-го года приводится это краткое, волнующее замечание: «...будет интересно узнать больше про «ЗОВ»... Из издания «О, счастливчик из Флориды: письма Г.Ф. Лавкрафта к Р.Х. Барлоу», стр. 192 (O Fortunate Floridian: H.P. Lovecraft's Letters to R.H. Barlow; University of Tampa Press, под редакцией С.Т. Джоши и Дэвида Э. Шульца, 2007. — прим. Криса Перридаса).

Говард Филлипс Лавкрафт и Роберт Хейворд Барлоу. Короткий рассказ «ЗОВ» (The Summons). Типографский манускрипт с обширными правками-автографами Барлоу и Лавкрафта на семи листах, три из которых — голографические. Неполный текст включает листы 7-8 и 11-15. Рассказ «The Summons», написанный около 1934-го года, был опубликован в 1935-ом в журнале «The Californian» (том-3, №2) и затем переиздан в 2002-ом году в сборнике «Глаза Бога: избранные произведения Р.Х. Барлоу» (Eyes of the God: The Weird Fiction and Poetry of R.H. Barlow). Очевидно, что это производная от Лавкрафта и авторской школы журнала «Weird Tales», но более импрессионистская, её неопределённая расплывчатость смягчает то воздействие, которое могла бы оказать образность. Крупный размашистый почерк Роберта Барлоу ярко контрастирует с компактным и быстрым почерком Говарда Лавкрафта (который, вопреки его собственным пренебрежительным замечаниям, не является ни мелким, ни неразборчивым). Большая часть правок в тексте была сделана рукой Говарда Лавкрафта, в том числе полностью переписаны несколько предложений и абзацев. Манускрипт находится в хорошем состоянии. Провенанс (история владения произведением): архив документов Р. Барлоу / А. Дерлета. (#114493).  

_____________________

.

Аннотация к рассказу: 

В рассказе «Зов» (The Summons) описывается «лавкрафтианская» сюрреалистическая фантазия, похожая на ужасающий сон о том, как человек, переживший серьёзную операцию на головном мозге, начинает слышать таинственный Голос, зовущий его к себе... 

_____________________

                                                                                                                * * * 

                                                                                                                «З О В»

                                                                                            (Р.Х. Барлоу — Г.Ф. Лавкрафт)

«Тахтра-ма; й тьеста. Тахтра-ма; й тьеста...», так звучал этот таинственный, безмолвный зов» —

Я замешкался на месте... Меня окружала наиболее неприглядная и тлетворная часть города, где в унылых и беспросветных переулках, скрываются маленькие одинокие магазинчики, торгующие всякими чужеродными товарами. Далее вниз, по разбитой и истерзанной колеями улице, мигали огни бесконечных зданий, а мимо меня, прижимаясь друг к другу бежали люди, хлестаемые колючим пронзительным ветром. Отовсюду непрерывно доносились смутные и неясные звуки, как вдруг раздался новый, необъяснимый и безымянный голос: «Тахтра-ма; й тьеста...».

Заметив своё размытое отражение в витрине магазина, я остановился. Я не мог видеть дальше стекла, не воспринимая ничего, кроме этого вытянутого и плоского лица, с его дикой безудержностью, скрывающейся под изогнутыми бровями. Очевидно давала о себе знать моя недавняя длительная болезнь, и я всё ещё был нездоров. Видеть себя в таком состоянии было для меня отвратительно. Мои мысли путались. Изо всех сил я пытался сохранить ясность; и мой шаг внезапно ускорился, словно я собирался воспарить. «...тра-ма; й тьеста. Тахтра-ма; й тьеста...».

Надвигались сумеречные тени. Откуда исходит этот монотонный и мрачный зов? Я хотел побыть в одиночестве, в своём изолированном мире. Возможно мне не следовало выходить на улицу самостоятельно, из-за затянувшейся хвори. Её следы всё ещё сохранялись в моей бледности и неуравновешенности. Этот звук не должен был вызвать во мне беспокойство. Почему-то меня раздражала его льстивая привлекательность. Он повторялся снова и снова, никогда не бывая случайным, не давая мне объяснений этих загадочных слов и их бесконечной последовательности. 

Непроизвольно я выбрал один из глухих, неосвещённых переулков, пролегавших неподалёку, изо всех сил пытаясь скрыться от этих звуков. Они что-то нашёптывали... и всё же, в конечном итоге, то был даже не шёпот... а нечто, исключительно странное и особенное. Оно вызывало болезненные и фантасмагоричные видения. На мгновение мне показалось, что я вижу листву и медленное колыхание ветвей на фоне всего неба, залитого нечестивым светом. Безумные мысли. Я должен немедленно их прекратить. Почему мой рассудок настолько затуманен? «Тахтра-ма; й тьеста...».

Переулок, в который я попал, был абсолютно тёмным. Здесь не располагалось ни одной торговой лавки, только застойный мрак. Я ничего не мог разглядеть в этих потёмках — где-то впереди, на противоположной стороне, блестела дорога. Район города, где я находился, был весьма неприятным и отталкивающим. Неуклюже двигаясь в кромешной тьме я внезапно наткнулся ногой на что-то рыхлое и безобразное. Не видя что это, мой разум мимолётно представил себе, как нечто карликовое и чёрное дрожало и извивалось в темноте, а затем бесшумно метнулось в сторону. 

Не оставалось никаких сомнений: я вот-вот вновь впаду в объятия своей причудливой и необъяснимой болезни, и меня сильно огорчала возможность оказаться одному в подобной обстановке, и без сопровождения. Мой загадочный недуг приводил врачей в замешательство: несмотря на внешний вид, это была не эпилепсия или нечто подобное. Речь шла о проблемах со зрением, которыми я всегда страдал и, которые, однако, никогда не принимали своей нынешней формы. Хотя при трепанации моего черепа ничего понять было нельзя, приступы прекратились. Какова бы ни была причина, казалось, что хирурги неосознанно устранили её.

До операции, моё зрение постепенно застилала полупрозрачная золотистая дымка, вызывая диковинные и обескураживающие искажения окружающей действительности, как будто я наблюдал за ней через несовершенное янтарное стекло, дефектное и шераховатое. Но это ещё не всё. Кроме того, у меня было постоянное и пугающее головокружение, сопровождавшееся глубокими реверберациями (отголосками эха) в голове. В этих реверберациях отчётливо слышались какие-то звуки, приходящие, однако, не извне, и непостижимым образом отличавшиеся от любого известного мне типа головокружения. Вероятно, я безмерно боялся столь неприятных повторных эпизодов. Во многом это объяснялось моей чрезмерной тревогой перед всем, что было связано с безумием. Среди моих предков имелись случаи помешательства, что делало его в моих глазах полем для разного рода патологических предположений. Я размышлял над каждым признаком, пусть даже воображаемым, всегда готовый к возможному срыву. Меня постоянно преследовал страх. Эти опасения материализовывались по мере развития болезни. И всё же операция, на которой я с отчаянным энтузиазмом настаивал, по-видимому оказалась полезной, несмотря на длительное выздоровление. Слуховые и зрительные галлюцинации исчезли, физически я чувствовал себя как никогда хорошо, и к великой радости моё зрение даже обострилось, достигнув такой точности, какой ранее никогда не случалось. В тот вечер, после периода долгой реабилитации, я стал свидетелем первого повторного проявления симптомов этого неизвестного заболевания.

Оцепеневший в кощунственном лабиринте зловещих переулков, я решил, если позволят силы, немедленно вернуться домой. Мне следовало любой ценой избежать инцидента с головокружением, тем более в таком незнакомом и опасном месте, как то, в котором я находился. Все эти таинственные звуки и ощущения, подкрадывавшиеся ко мне, являлись следствием моего длительного недомогания, в этом я не сомневался. В самом деле, это была единственно возможная догадка на тот момент. Когда я поспешил дальше, снова раздался тот самый глас: «Тахтра-ма; й тьеста...». 

Он усилился — или внезапно возросло моё иллюзорно-бредовое состояние? Это, несомненно, напоминало безумие. Необходимо подумать о чём-то светлом, ибо то, что витало в переулке, являлось порочным и богохульным. Я оказался внутри улицы, имеющей очертания подземного туннеля. Он словно вращался, но его освещённый конец был уже не так далеко. Я должен идти навстречу свету, дабы оставаться в его ярком конусе, чтобы тьма более не могла порождать во мне дурные мысли. Зло таилось в переулке, оно находилось повсюду в ту ночь, пока раздавался этот голос, вкрадчивый и развращающий, враждебный и соблазнительный... «Тахтра-ма; й тьеста. Тахтра-ма; й тьеста...». 

Не следовало ли мне избавиться от таких эксцентричных мыслей? Мои одинокие шаги громким эхом отзывались от булыжной мостовой — но такого не могло быть, ибо прямо впереди меня неожиданно возникла совершенно бесшумная фигура, не издававшая ни единого звука. То был силуэт сгорбленной старухи, несущей за спиной связку дров. Я не обратил на неё внимания, борясь со странным влиянием, словно с некой командой, каким-то образом связанной с таинственным голосом. Она подняла голову, злобно посмотрев на меня. В сумраке её зубы показались мне ярко белыми, а глаза жутким образом, закатившимися. Затем я неожиданно обнаружил её позади себя.

Я торопился, так как приказ поступал всё более настойчиво и властно. Он нуждался во мне. Во мне? Какая нелепица. Что ему было нужно? Почему этот голос постоянно тревожил меня? Он никогда не прекращался, тихо и настойчиво бормоча: «Тахтра-ма; й тьеста...». 

Я был заворожён, ввергнут в какой-то чарующий бред. Вокруг всё ещё присутствовали тени, хотя стало немного светлей. Здания выглядели слишком огромными, и двери, через которые можно было бы выбраться, в них отсутствовали. Впрочем, я всё равно не смог бы этого сделать. Разве магазины не были закрыты? Возможно нет... всё ускользало от моих колеблющихся чувств. Ничто не проявлялось естественным образом. Я бежал сквозь беспросветную пустоту, и улицы были всего лишь миражами. Он нуждался во мне... 

Помню, там находилось окно, очень грязное, со множеством отпечатков человеческих ладоней. Я остановился и заглянул внутрь. Это отчасти помогло мне справиться с хаосом. Там размещалась некая статуя. Я не мог распознать её внешний вид — тем не менее, её очертания показались мне знакомыми. Скульптура была обнажена и восседала на чём-то верхом, но что вцелом представляла из себя сия композиция, ускользало от моего взора. Я безуспешно пытался понять на чём именно располагалось это изваяние. Вокруг я заметил другие огни и тени, однако ощущал их так, как человек ощущает зло. Насколько можно почувствовать зло...

Та ночь была недоброй. Я уже не мог вспомнить куда идти. «Тахтра-ма; й тьеста...», докатилось снова. Стены перестали быть препятствием, ничто больше не являлось таковым; но разве тот голос, которому я должен был повиноваться, не нуждался во мне? «Тахтра-ма; й тьеста...».

Если бы только среди этого нескончаемого монотонного повтора могла обнаружиться новая свежая нота! Неужели я действительно сошёл с ума? Да, именно этого я давно и боялся. Я видел безумие у других, но никогда не понимал его. Сумасшествие представлялось мне чем-то загадочным. Я не мог этого осмыслить, и всё же был осведомлён о симптомах, и изо всех сил пытался бороться с ними, бороться за возможность думать. Тьма, похожая на обморок, сгущалась, и свет угасал, однако всё это становилось уже неважным. Один звук, поднимался и нарастал. «Тахтра-ма; й тьеста...».

Где же я сейчас находился?

Дорога, по которой я шёл, выглядела абсолютно незнакомой. У меня не было никакого другого направления, кроме голоса, который меня вёл. Я сознавал это, и мне нужно было спешить, я был нужен ему. Я находился где-то на окраине города. Не помню как туда попал, знаю только, что в тот момент голос стал гораздо громче. 

Невдалеке пролегал лес. Я чувствовал его присутствие. Асфальтные дороги с рядами приземистых сборных домов, должны были вскоре сузиться, а затем и вовсе исчезнуть; следом за ними, за пределами последних фонарей, оборвутся и просёлочные дороги. Никто не жил в этом пограничном царстве — в лесу имелись свои обитатели, а всё нехорошее кружило внутри города. «Тахтра...».

«...ма; й тьеста». Я ощутил зловредный и усиливающийся холод. К тому времени воздух превратился в неподдающуюся определению смесь жары и мороза, он стал похож на бархатный занавес, тормозящий и обволакивающий. Да, он действовал именно так, — обволакивающе. Таким образом, не был ли я частично, и жив и мёртв в этом Голосе одновременно? Он нуждался во мне, следовательно, какое право я имел идти против его воли? 

Если сказать, что я чувствовал себя ошеломлённым, это всё равно не могло бы с точностью описать мои своеобразные ощущения. Психологически я был охвачен навязчивыми размышлениями и обострёнными ощущениями, и не мог выделить эти смутные и запутанные образы. Несомненно, мои конечности автоматически реагировали на каждую ментальную команду; однако, чувствовал я себя так, словно находился внутри дивного сновидения, поскольку у меня создалось абсолютное впечатление, что я нахожусь в состоянии частичного гипноза. Вдруг, словно необъяснимая и ошарашивающая вспышка молнии, меня настигло полное отсутствие чувств осязания.

Не знаю, как лучше описать своё исключительное и любопытное состояние — в нём не присутствовало ничего от сновидческого; я был неспособен управлять своими действиями, и в то же время полностью отдавал себе в этом отчёт. Мои, лишённые нервных окончаний кончики пальцев коснулись влажного лба, словно движимые какой-то внешней силой. Спотыкаясь, я беспорядочно брёл наугад, торопливо — как автомат, управляемый чужой волей. Повторюсь, я не испытывал усталости в общепринятом понимании этого слова, полностью сознавая происходящее. Периодически убеждая себя в том, что всё вокруг ни что иное, как череда зрительных искажений, вызванных недавней операцией на головном мозге. Всё протекало вокруг, как будто бы во сне. 

Приблизившись к окраине города, я увидел какие-то корпуса и склады. Они были последними строениями, перед начинающимся лесом. Что там хранилось? Явно ничего толкового и нормального, что-то неизмеримо гнусное и омерзительное. Я знал это. Барахло, отбросы и прочий мусор, валялись прямо на дороге. Из глубины канавы, наполненной пузырями, нечто испускало невыразимо жуткий дух. У меня закружилась голова. Кошмар — вот уже начинается лес. Но, я ни в коем случае не должен уклоняться. Эта штука нуждалась во мне. 

Повсюду росли мрачные, почерневшие кусты и огромные, уродливые деревья. На них, в разных местах, наползали бледно-серые и деформированные, паразитические наросты. Под светом Луны, казалось, что они двигаются — хотя, этого не могло происходить. «Тахтра-ма; й тьеста...».

Неожиданно я понял, что узнаю этот лес. Это зияющее небо вместе с голосом появились многие-многие эоны назад. Каким-то образом мне уже доводилось лицезреть сие ужасающее место раньше, и какая бы сила ни призвала меня, значит так было задумано. В страшном изумлении я различил некую светящуюся форму.

Я не остановился и не убежал, мои ноги продолжали двигаться. Я был не более чем покорной и беспомощной душой, перед лицом того зла, что ожидало меня.

Да, Господин, я иду! 

Эта импульсивная мысль росла во мне, сбивая с толку и притупляя чувства и впечатления. Он вёл меня, и всё что на тот момент оставалось во мне от разумной жизни, — это непреодолимое стремление к вожделению. По мере того как я спотыкаясь плутал по угрюмым зарослям в направлении безымянной цели, он всё ближе и сильнее притягивал меня к себе. 

Лес, с его исполинскими вековыми деревьями был чудовищным. В нём не проживало ни единое животное, поскольку формы этих чёрных вздувшихся стволов были крайне пугающими. Избегали их и птицы, которые не устраивали гнёзд среди запретных ветвей. Древние стволы поднимались из сырых скоплений неестественно растущей травы и остатков разлагающихся веток. Кое-где над кучами гниющих сучьев произрастали пятна тускло мерцающих грибов: повсюду царили запустение и смрад. Те растения, что смогли пустить корни среди этого плотного нагромождения земли, были причудливо изогнуты, разделяя слабое люминесцентное свечение гнилостной природы. Мерзость отвратительного леса не ограничивалась только почвой: несуразные, кривые ветки, покрытые редкими листьями странной конфигурации, скорбно покачивались на фоне неба. Лишь Луна изредка светила над беспокойно колышущимися вершинами деревьев, но, возможно, то было к лучшему: если бы они освещались постоянно, то раскрыли бы весь свой ужас. Несмотря на отсутствие яркого света всё небо заливало мягкое сияние, похожее на фосфоресценцию, исходящую из глубин жутких пещер. Даже облака были склонны принимать загадочные очертания и, нередко, над некоторыми участками заброшенного леса можно было увидеть бледные испарения необъяснимого происхождения. 

Смертные обходили этот лес стороной, а когда им приходилось заниматься делами на другом конце долины, они предпочитали более длинный и окольный маршрут, чтобы не идти сквозь угрожающие, призрачные тени, обитавшие под деревьями.

Данное повествование неизбежно ущербно и неполно, поскольку может быть рассмотрено только под одним углом зрения. Не зная причин, лежащих в основе того, что я пытаюсь описать, могу рассказать лишь о том, что предстало перед моими растерянными чувствами. Сейчас я относительно уверен, что в результате перенесённой операции мои способности были несколько изменены, так что я получил впечатления, которые никто другой на земле не смог бы понять. Я был излечен от одного ненормального состояния; но не могло ли это лечение открыть определённые дремлющие органы, которых в нашем организме предостаточно, сделав меня восприимчивым к вещам, выходящим за пределы обычного диапазона зрительных и слуховых ощущений? Разве благодаря рождению новых, особых органов восприятия я не мог бы постичь некоторые аспекты внешней реальности, которые ни одно из естественных чувств человека неспособно уловить и зафиксировать?

Именно в то время, когда я ослабевший и пошатывающийся, пробирался среди грязных, цепляющихся за землю зарослей этого нечестивого, фосфоресцирующего леса, во мне постепенно стали происходить изменения. Я обнаружил, что мой темп замедляется, а смутное стремление к поискам ослабевает. Вскоре я осознал, что стою неподвижно на месте, а странное помутнение рассудка, усталость и чувство принуждения внезапно покинули меня. Я опять был самим собой, хотя и сдерживаемый ощущением невидимого физического напряжения, словно какие-то тайные стены давили на меня, ограничивая движение. 

В моих ушах начал пульсировать вибрирующий ток, похожий на волны неестественной и поразительной музыки, громкость которой усиливалась до тех пор, пока я не опьянел и не оглох. Каким-то образом это сочеталось с верхушками деревьев, трясущимися настолько яростно, что на мгновение мне показалось, будто разразилась настоящая буря. Абсолютное отсутствие звука в этих диких, безудержных колебаниях, вместе с искусственностью и устрашающей торжественностью их ритма, указывали на то, что их происхождение не могло быть с нашей Земли. Музыка, если её можно было считать таковой, атаковывала и швыряла по сторонам листья, приводя их в движение необъяснимым аномальным образом. Свет в небе усилился, словно некое демоническое божество приказало всем космическим лунам освещать это место целую вечность. Даже какофония, звучащая во тьме перед Азатотом, не смогла бы превзойти такого ужасающего величия. Я всем сердцем жаждал пасть ниц перед этой силой, требовательной и величественной, но всё же стоял прямо и совершенно неподвижно, глядя на таинственную поляну и жуткие тени... 

Тем временем, загадочные слова: «Тахтра-ма; й тьеста. Тахтра-ма, й...» — не переставали звучать во мне, пока моё оцепеневшее мышление окончательно не было измотано их монотонной последовательностью. Я не мог постичь их содержание, но понимал, что они имели очень отчётливое значение, и проносившиеся в голове мысли не сообщали мне о каких-либо приятных вещах. Этот язык был не из наших мест, и не похож ни на один из тех, что я слышал от путешественников из дальних стран. Эти слова, предположил я, вероятно, даже не являлись человеческими, скорее, они были жуткими слогами какого-то языка Троллей. По всей видимости в них таились тёмные смыслы, сродни признакам демонического происхождения. Периодически я задавался вопросом об их зловещем значении — однако, когда я полностью вспоминаю события той страшной ночи, то радуюсь своему блаженному неведению. 

Ибо, вдруг, я увидел Это.

Там, посреди поляны, находилось столь богомерзкое отродье, которое не досаждало даже благочестивому Святому Антонию. Это была безмерно древняя и агрессивная тварь, чуждая нашему миру, пришедшая из каких-то бездонных и, к счастью, милосердно далёких звёздных глубин. Дявольская форма, разновидность абсолютного ночного кошмара. Словно попав в ловушку леденящего кровь сновидения я оказался парализован, будучи не в силах даже кричать... 

Никогда не смогу понять, почему из всех жителей города именно я был выбран той демонической сущностью для её непостижимых целей. Иногда я склоняюсь к мысли, что разум того существа, быть может, был родственен моему собственному, как будто в результате случайной космической комбинации наши мысли формировались в соответствии с древними и схожими планами. Впрочем, я не знаю, и всякие догадки здесь бесполезны. Мне достаточно понимать, что я был избран этим несравнимо древним инопланетным существом для его адских замыслов. Не смею даже пытаться гадать откуда оно прибыло, за исключением мысли, что его происхождение, должно быть, связано с каким-то таинственным и шокирующим Первобытным миром. Только в подобной среде способно развиться столь неизмеримо сложное и заведомо ужасное, монструозное чудовище. Оно было намного старше Стоунхенджа, и возможно, могло проявлять себя даже у предков строителей Египетских пирамид. Оно являлось гораздо древнее любых человеческих представлений и верований. 

Я не мог представить, что же это такое. Не животное, хотя и наделённое некоторыми животными чертами, и не совсем растение — это было неземное и макабрическое слияние подобного рода произвольных различий. Оно имело спектральный грибовидный вид, и я благодарю Небеса за то, что увидел это существо лишь в тусклом полумраке, ибо более ясное представление о нём могло бы ввергнуть меня в неконтролируемое психическое расстройство. 

Быть может оно лежало на залитой лунным светом поляне, или находилось в согнутом положении — определённо, оно не стояло прямо. Отовсюду из него тянулись неведомые тёмные ответвления, а по его фигуре различными оттенками растекались светящиеся пятна. В течении нескольких минут я не понимал его форму, несмотря на то, что всё моё естество сразу же ополчилось против посылаемых им внушений. Думаю, самым пугающим аспектом являлось полное отсутствие у него глаз. Его пустой, бесформенный лик безумно взирал на меня искоса, словно злорадствуя... И, опять же, эти тошнотворные грибовидные щупальца — гротескная и деформированная структура полного отклонения от нормы, оскорбление логических законов Природы — были ещё более шокирующими... 

Должно быть так всё оно и было, и каким бы поверхностным не являлся мой первоначальный взгляд, прежде чем странная туча заволокла небо, это мгновенное впечатление пробудило в моём смятённом рассудке состояние страха и отвращения. Если бы я всё ещё не находился в полубредовом состоянии, подобное могло бы произвести гораздо более тягостное воздействие на мою нервную систему. Тем не менее, я помню как пытался кричать, впадая в смертельную агонию от увиденного.

Однако, означенная тварь была не одна. В пределах моего обострённого от ужаса зрения неожиданно появилась вторая живая форма — и меня охватил новый кошмар, смешанный с ощущениями, слишком сложными для описания, — охватил в тот момент, когда я понял, что та другая фигура была человеческой. Я уже описывал насколько слабым был окружающий свет; хотя это мешало мне различить очертания, я понял, что это силуэт довольно пожилого человека, спешно передвигавшегося по поляне. Понял я и то, почему тварь внезапно ослабила свою хватку надо мной: перед моим взором разворачивалась борьба титанической силы, в которой вся злобная энергия монстра поглощалась его усилиями в битве против смертельного противника. Ветви проклятого леса извивались и раскачивались вокруг меня, кощунственно и безумно, в такт чуждой пульсации той музыки, неестественной и бесконтрольной; кроме того, я наблюдал разрушительную дуэль, молча происходившую между почтенным незнакомцем и тем существом, которое, как я полагал, было очень древним — наиболее архаичным воплощением самой вселенной и всевозможного зла — той тварью, что, перед моими застывшими глазами боролась за обладание нашим миром. 

Внезапно до меня отчётливо дошло, что являлось истинной целью омерзительного отродья. Казалось, мне было известно об этом всю жизнь, словно на какое-то мимолётное мгновение мой разум, который ещё совсем недавно был им порабощён, разделил ненавистные мысли и воспоминания непостижимого инородного существа. Каким-то образом я понял — несмотря на то, что мои знания исчезали ещё до того, как я успевал их окончательно усвоить, — что это за злобный космический демон и каким образом он оказался на нашей планете, в ненавистном ночном лесу. Я осознал, какие испытания он перенёс и почему искал помощи у жителя нашего мира, в котором он блуждал будто озадаченный чужак, прощупывая всё вокруг. Мне было известно его предназначение, хотя мои воспоминания столь расплывчаты, что ускользают от меня, как только я к ним прикасаюсь. Вот, что я помню: он хотел создать для себя некое немыслимое логово в нашем мире, намереваясь заразить его гнусной нечестивостью Юггота... 

Бог мой! Он мог бы даже и преуспеть... нет никаких сомнений в мощи его психического превосходства. Я видел, как тот решительный и крепкий седобородый старик на мгновение дрогнул, неуверенно пошатнувшись в сверхъестественной схватке. Я понимал, что долго он не сможет сопротивляться этому. И, я не смею себе даже представить, что бы могло случиться. Отвратительный разлагающийся монстр сиял так же, как те самые поганые грибы...  

.

/1934 год/

                                                                                                                   * * *

.

Author of introductory article in «Antarès» magazine: © 2014 Pietro Guarriello.

Copyright © 2014-2023 «Edizioni Bietti», Milano, It.

Перевод рассказа: © 2023 ZaverLast.

Ссылки:

1. Издательство и Общество Критиков «BIETTI»: http://www.bietti.it/riviste/h-p-lovecraf...

2. Журнал фантастики «Antarès» (№8/2014); содержание: http://www.bietti.it/riviste/h-p-lovecraf...

3. Подробнее о биографии и творчестве Роберта Барлоу (англоязычная Википедия): https://en.wikipedia.org/wiki/R._H._Barlow

4. Описание издания «Глаза Бога: избранные произведения Р.Х. Барлоу» (2002/2023): https://www.hplovecraft.com/writings/sour...

5. Авторский блог Криса Перридаса — «Лавкрафт и его Наследие»: http://chrisperridas.blogspot.com/2008/08...

6. Каталог произведений Р.Х. Барлоу в сетевой базе данных фантастической литературы «isfdb»: https://www.isfdb.org/cgi-bin/ea.cgi?1213

_________________________________________________

После окончания военной службы, в 1923-м году Прайс переехал из Калифорнии на остров Манхэттен (округ Нью-Йорка) и начал писать рассказы для различных журналов. После многочисленных отказов, в конце 1924-го года он наконец сумел продать своё произведение под названием "Треугольник с вариациями" журналу "Droll Stories", за которым почти сразу же, в январе 1925-го последовал его первый рассказ, из десятков одобренных в дальнейшем, для публикации в популярном журнале "Weird Tales", это был рассказ под названием "Подарок раджи". Благодаря продолжительному сотрудничеству с изданием "Weird Tales" впоследствии Прайс познакомился с Говардом Лавкрафтом — однако, их прочные отношения установились только в 1932-ом году, спустя годы после того, как Прайс впервые стал следить за Лавкрафтовским творчеством. Летом 1932-го Лавкрафт нанёс визит в Новый Орлеан, где в то время проживал Прайс. Писатель Роберт И. Говард телеграфировал Прайсу о приезде Лавкрафта в город. В день приезда Лавкрафта, Прайс встретился с ним в холле дешёвого отеля на Сент-Чарльз-стрит, где оба автора засиделись до поздней ночи, увлечённо общаясь и сопоставляя свои заметки, пока Лавкрафт пил чашку за чашкой сверхсладкого кофе. В итоге они провели вместе почти целую неделю. Первым, что они сделали, стало обсуждение одного из рассказов Прайса под названием "Тарбис из озера". Большая часть времени была посвящена проработке этого произведения. "Тарбис из озера" являлся одним из первых рассказов Прайса, написанных специально для профессиональной аудитории — Прайс уже некоторое время регулярно публиковался в журналах Американской Любительской Прессы и как раз собирался вывести своё литературное дело на новый уровень. — "Ярчайшая перепалка происходила из-за каждой запятой", — вспоминал Прайс в своём эссе под названием "Человек, который был Лавкрафтом": — "Он подметил, что во встрече главного героя с таинственной женщиной по имени Тарбис присутствовал элемент случайности... Лавкрафт же настаивал на том, что в рассказе должна быть полностью представлена вся предыстория, и хотя он не излагал её в свойственной ему многословной манере, я понимал, что он имел в виду обработку, сравнимую с тем продуманным и обильным развитием сюжета, характерным для его собственных рассказов об Аркхэме". Эта встреча двух писателей произошла 12-го июня 1932-го года.

В итоге, рассказ "Тарбис из озера" был опубликован полтора года спустя в февральском номере журнала "Weird Tales" за 1934-й год, с авторской обложкой художницы Маргарет Брандейдж. Согласно мнению исследователя Уилла Мюррея в статье "Утерянные Лавкрафтианские ужасы: сотрудничество с "Тарбис" из книги "Фантастические Миры Г.Ф. Лавкрафта" (1999), выпущенной под редакцией Джеймса Ван Хайза, Лавкрафт внёс свой определённый вклад в ранний черновой вариант этой истории, однако в последствии Э.Хоффман Прайс (что заметно по тексту), по каким-то причинам, вероятно удалил существенную часть этого материала перед публикацией. В итоге, рассказ "Тарбис из Озера" вышел за авторской подписью одного Прайса. Тем не менее, сегодня в ряде американских и европейских антологий Лавкрафтовских произведений (2010-го/2018-го гг.), этот рассказ включён в сборники со-авторского творчества ГФЛ (хотя и за подписью одного Прайса в заголовке, но с обязательными комментариями о деятельном участии Говарда Лавкрафта). Следует заметить, что достаточно атмосферный готический рассказ "Тарбис из Озера" имеет заметно ощутимый Лавкрафтовский привкус, знакомясь с текстом становиться отчётливо видно, что Мастер Провидения приложил к его созданию свою руку.

Так же, Э.Хоффман Прайс являлся большим почитателем Лавкрафтовского рассказа "Серебряный ключ" (1926) и с энтузиазмом убеждал писателя вместе с ним сочинить к нему продолжение. Благодаря настойчивым убеждениям Прайса, Лавкрафт, который, по-всей видимости, изначально не слишком стремился сотрудничать в этом проекте, поскольку высокий уровень самокритики с неохотой заставлял его возвращаться к своим прежним работам, всё-таки согласился. С августа по октябрь 1932-го года Прайс работал над своим черновым вариантом продолжения "Серебряного ключа" (состоявшему из 6.000 слов), после чего передал черновик Лавкрафту, изрядно переработавшему первоначальную черновую работу Прайса, оставив только основные концепции и некоторые удачные формулировки своего соавтора, и в апреле 1933-го года ГФЛ представил собственную, гораздо более расширенную версию произведения (14.000 слов), результатом чего стал рассказ под названием "Врата Серебряного ключа". Несмотря на это Прайс остался весьма доволен результатом, написав позднее, что Лавкрафт "конечно же, был прав, отбросив всё, кроме основного плана. Я мог только удивляться тому, что он так много сделал из моего малоадекватного и неуклюжего начала". (см. "Лавкрафт: Взгляд за пределы мифов о Ктулху", Лин Картер, Ballantine Books, 1974).

Этот рассказ-продолжение, ставший второй и последней совместной работой двух писателей, появился за подписями обоих авторов в июльском выпуске журнала "Weird Tales" за 1934-ый год. Встреча Прайса и Лавкрафта положила начало регулярной переписке, продолжавшейся до самой смерти Лавкрафта. Попутно редакция выдвинула им предложение создать совместную со-авторскую команду. Для своего совместного сотрудничества авторы планировали использовать псевдоним "Этьен Мармадьюк де Мариньи", однако из этого ничего не получилось. Летом 1933-го года Прайс с ответным визитом посетил писателя в Провиденсе. Как говорят, когда он и их общий друг появились на пороге Лавкрафтовского дома увешанные шестью упаковками пива, убеждённый трезвенник Лавкрафт со свойственной иронией заметил: "И что вы собираетесь делать со всем этим?". (см. "Энциклопедия Лавкрафта", СТ. Джоши и Д. Шульц, Hippocampus Press, 2004).

Как и большинство других писателей странной фантастики того времени, Прайс не мог содержать себя и свою семью только на доход от литературы. Проживая в Новом Орлеане в конце 1920-х начале 1930-х годов он некоторое время работал в американской химической корпорации "Юнион Карбайд". Несмотря на разнообразные сложности, будучи активным автолюбителем ему удалось много путешествовать по Америке, поддерживая дружбу с другими писателями фантастики. Путешествовал Прайс и по предвоенной Европе. Считается, что он был единственным человеком из всех американских литераторов, который лично встречался с Робертом И. Говардом, Кларком Э. Смитом и Говардом Ф. Лавкрафтом (с великим "триумвиратом" писателей культового журнала "Weird Tales"). Среди его друзей-литераторов и коллег также были: Ричард Л. Тирни, Август У. Дерлет, Роберт Блох, Джек С. Уильямсон, Эдмонд М. Гамильтон, Генри Каттнер, Сибери Г. Куинн, Роберт С. Карр, Отис Э. Клайн, и другие.

За 60 лет активной творческой жизни Эдгар Хоффман Прайс написал сотни фантастических и детективно-приключенческих рассказов, десятки научно-фантастических и фэнтези-романов, несколько поэм, а также большое количество ярких биографических очерков и документальных эссе. В 1970-80 годы творчество Э.Х. Прайса пережило серьёзное литературное возрождение. Выйдя на пенсию, Прайс был раздражён тем, что читатели помнят его только как одного из участников "Круга Лавкрафта", и во второй половине 1970-х годов он вновь возобновил писательскую деятельность. В 1976-ом автор был номинирован на премию "World Fantasy Award" за лучший сборник-антологию фантастических рассказов, а в 1977-ом его имя впервые выдвинули на престижную премию "World Fantasy Lifetime Achievement Award" от Всемирной Конвенции Фэнтези, которую в итоге он получил в 1984-ом за жизненные достижения в области мировой фантастики (World Fantasy Lifetime Achievement Winner-1984). Писатель скончался в 1988-ом году в портовом городе Редвуд-Сити близ Сан-Франциско, всего две недели не дожив до своего 100-летнего юбилея. Сборник его великолепных мемуаров и воспоминаний об эпохе литературы "Pulp Fiction" под названием "Книга Мёртвых. Друзья прошлых лет: беллетристы и прочие" был опубликован посмертно в 2001-ом году издательством "Arkham House".

Ниже, публикуется впервые переведённый на русский язык рассказ "Тарбис из Озера" из журнала "Weird Tales" за февраль 1934-го года, в создании которого принимал участие Говард Лавкрафт. В настоящее время данное произведение находится в свободном доступе по причине окончания авторских прав. Рассказ публикуется с оригинальными иллюстрациями из журнала "Weird Tales", сделанными для этого произведения художником-иллюстратором Хью Ранкиным (Hugh Rankin, 1878–1956), сотрудничавшим с журналом с середины 1920-х годов (почти десять лет) и создававшим иллюстрации в простой жирной карандашной манере (несложные, но вполне атмосферные), которые, тем не менее, нравились многим авторам больше чем рисунки знаменитой Маргарет Брандейдж, также параллельно работавшей над иллюстрациями в то время. Причём, по мнению писателей, Хью Ранкину гораздо лучше удавались именно женские образы, которые в варианте Брандейдж, как известно, им совершенно не нравились. Рассказ публикуется с необходимыми примечаниями.

.

/от переводчика/

—

.

Аннотация к рассказу "Тарбис из Озера" (1932):

Короткая готическая история с неожиданным шокирующим финалом. Действие произведения происходит во второй половине 19-го века во французском городке Лурд. Рассказ повествует о загадочной женщине по имени Тарбис Дюлак и безумно влюблённом в неё молодом человеке Джоне Рэнкине, который ищет волнующие его ответы в древних запретных знаниях и, несмотря на опасность, делает всё возможное, чтобы получить их.

.

                                                                                                        * * *

                                                                                              «ТАРБИС ИЗ ОЗЕРА»

                                                                                         (Э.Х. Прайс — Г.Ф. Лавкрафт)

«Тарбис была цветущей, дышащей жизнью женщиной с животрепещущей женской страстью — но, что это было за существо, лежавшее в футляре для мумии, похожее на мертвеца в гробу?»

_

1.

«Сын мой», — сказал седовласый Отец Пейтраль своему спутнику, чьи стальные серые глаза казались намного старше его сурового, покрытого бронзовым загаром лица, — «предположим, ты оставишь этого своего гипотетического друга и расскажешь, что тебя беспокоит. Неважно, что я подумаю. Просто выскажись...». 

Джон Рэнкин вздрогнул. Его лицо на мгновение помрачнело; затем он улыбнулся, уловив доброжелательное выражение в глазах старого священника. 

«Я мог бы догадаться, что вы всё поймёте, Отец Пейтраль. Но прежде чем я продолжу, ответьте мне, кто... сколько... ну хорошо, существовала ли когда-нибудь женщина по имени Тарбис? Я имею в виду, кроме...», — Рэнкин вдруг внезапно оборвал фразу, уставившись глазами в землю, вслед нескончаемой толпе паломников-пилигримов, проходивших по эспланаде*. 

При упоминании Тарбис, острый взгляд Отца Пейтраля на Рэнкина стал ещё более пронзительным. «Кто, это?» — настойчиво переспросил он. — «Тарбис?». На мгновение священник нахмурился, словно пытаясь поймать ускользавшую от него мысль, затем продолжил: «Существует древнее предание, согласно которому Тарбис, была царицей Эфиопии...».

«Эфиопии?» — прервал его Рэнкин. «Почему... она такая же белокожая, как и я». 

Отец Пейтраль поднял брови. Затем, вместо того чтобы задать следующий вопрос, зависший у него на устах, он пояснил: «В те далёкие дни Эфиопия представляла собой Верхнее Царство Египта, и царица этой страны была чернокожей не более, чем фараон Рамзес Великий».

«И Тарбис*», — продолжил он, — «предложила корону и свою руку египетскому полководцу Моисею* (прим., — будущему Пророку израильтян), но он отказался и от того, и от другого. Гордость Эфиопской царицы и женщины была жестоко уязвлена, по легенде она покинула свой трон и отправилась в дальнее плавание, странствуя до тех пор, пока не достигла южных земель Франции. Здесь она основала не только город Тарб*, и по сей день носящий её имя, но и соседний с ним город Лапурдум — наш современный Лурд*, который Господь удостоил столь знаменательной чести, избрав его местом явления Пресвятой Девы Марии*. Говорят, что первоначальное поселение Лапурдум располагалось в трёх километрах отсюда. Когда-то, обитавшие в нём жители практиковали запретную Чёрную Магию. Это место стало логовищем некромантов, оскорблением Бога, человека и природы. Но вместо того, чтобы последовать Библейскому прецеденту и уничтожить Лапурдум огнём (прим., — как греховные Содом и Гоморру), Всемогущий вызвал наводнение, поднявшееся из под земли и затопившее город, откуда и появилось нынешнее озеро, недалеко от окраин современного Лурда. Обо всём этом можно прочесть в старинных Лурдских архивах», — заключил Отец Пейтраль.

«Боже правый!» — испуганно пробормотал Рэнкин. «Всё ещё ужасней! Вам только что удалось подтвердить мою самую возмутительную фантазию — которую, я пытаюсь отрицать...».

Внезапно Рэнкин резко расправил плечи. Его загорелые щёки стали болезненно жёлтыми. Глаза его горели странным неестественным светом, а лицо выглядело осунувшимся и измождённым, когда он на мгновение взглянул на священника, прежде чем полушёпотом продолжить: «Та самая Эфиопская царица вовсе не умерла. Она до сих пор живёт здесь, в Лурде, на улице ведущей к замку. Я знал — я предчувствовал — и теперь вы подтвердили это!».

Узрев в его словах единственную, неизменно звучащую истину, Отец Пейтраль низким и ровным голосом произнёс, — «Сын мой, то, что всякое человеческое существо, мужчина или женщина, может обрести вечную физическую жизнь, отрицается как Церковью, так и наукой. Каков бы ни был источник твоей одержимости, тебе следует забыть подобные умопомрачительные мысли!». 

«Забыть?!» — воскликнул Рэнкин. «Я пробовал сделать это в течение нескольких лет. Вы неоднократно пытались заставить меня открыться. Я уклонялся от ваших расспросов, однако, в конечном итоге, мой страх взял надо мной верх. Поначалу это являлось всего лишь выдумкой влюблённого, мыслью о том, что Тарбис Дюлак когда-то в далёком прошлом могла открыть секрет вечной молодости. Это меня не тревожило. Это было обычным прихотливым самодовольством, причудливой фантазией о женщине, про которую я слишком много думал. Но в конце концов обнаружилось, что я внушаю себе, что не верю ни во что подобное». 

«Что» — продолжил священник, — «в конечном счёте, и убедило вас в том, что вы действительно в это верите; и это вас напугало».

Рэнкин кивнул. — «Поэтому я решил покинуть Лурд. Я долго скитался по всей Азии, пытаясь забыться. И когда мне, наконец-то, удалось изгнать её античную улыбку из своей памяти, а вместе с ней и мысль о том, что она могла быть чем-то, существующим целую вечность, как она вновь неожиданно вернулась и стала преследовать меня в кошмарных снах. Она проделывала величавые статные жесты, подобно... вы их видели — словно скульптура...». 

«Ну да, разумеется», — согласился Отец Пейтраль. «К примеру, в Луврском музее». 

«На ней был высокий, диковинный головной убор. Она шептала слова, которые я не мог разобрать, за исключением кратковременных проблесков. И то, что я истолковывал, беспокоило меня гораздо сильнее, чем то, чего я не понимал. Я страшусь Тарбис — и я влюблён в неё». 

2.

Он с трудом поднял глаза, затем отчаянно махнул рукой, и устало опустил голову. Отец Пейтраль что-то бормотал про себя, размышляя над недоумевающим и безнадёжным выражением лица Рэнкина. 

«А теперь ещё вы рассказали мне легенду о некой Тарбис, которая была царицей бог знает сколько столетий тому назад», — пробурчал Джон. «И об озере — само её нынешнее имя, Дюлак... дю Лак... на французском означает — 'из Озера'». Внезапно, он рывком вскочил со скамьи и проговорил: «Что вы на это скажете? Неужели я совершенно спятил?!».

«Нет», — ответил священник, взяв Рэнкина за плечо. «Напротив, твои сомнения доказывают твоё здравомыслие. Безумный человек уверен, что все вокруг, кроме него самого, сумасшедшие. То, что ты отрицаешь собственное наваждение, является наилучшей гарантией». 

«Но, что же мне делать?» — спросил Рэнкин, немного приободрившись. «Мне невыносимо находиться рядом с женщиной, которая, как я полагаю, является жутким сверхъестественным существом, что должно быть умерло давным-давно. И в то же время не в силах держаться от неё подальше. Я испробовал и то, и другое!».

На мгновение оба замолчали. Затем, хмурое выражение озадаченного размышлениями Отца Пейтраля сменилось уверенной, исполненной покоя улыбкой. 

«Ты неосознанно избрал верный путь» — промолвил он, — «высказав свою мысль вслух, вместо того, чтобы позволить ей стать внутренним ропотом, отравляющим твой разум. Встреться с той самой Тарбис Дюлак, посмотри ей в глаза, поговори с ней и расскажи о своих мыслях. Неважно, что именно она подумает о твоём рассудке. Взгляни ей бесстрастно в лицо и вырази себя. Расспроси её серьёзно, кто и что она такое, и объясни, почему ты так этим интересуешься. Если ты ей небезразличен, она не будет слишком сурова в своих суждениях».

«Отец Пейтраль, я не могу сделать это!» — запротестовал Рэнкин. «Она решит...». Он посмотрел на священника с изумлённым возмущением. «Вы, кажется, забыли...».

Отец Пейтраль покачал седой головой. Его улыбка свидетельствовала о некой давней, подавленной временем личной скорби. «Сын мой», — произнёс он тихим, тем не менее заслуживающим доверия голосом. «Я ничего не забываю. Я знаю. Если ты дорог ей, она не будет судить тебя строго. И как только ты озвучишь своё возмутительное измышление, ты его победишь. Твой страх и скрытое отрицание породили сию навязчивую одержимость, даже если ты будешь говорить дерзкие речи, это выжжет всё дотла».

Рэнкин на мгновение задумался. Затем поднялся с каменной скамьи и медленно выпрямился. Его взгляд стал менее измученным, а осунувшееся и напряжённое лицо заметно расслабилось. «Благодарю вас, Святой Отец» — проговорил он. «Я увижу её сегодня вечером и последую вашему совету». Джон приподнял шляпу и поклонился. После чего, проходя по эспланаде, он размышлял про себя: «Славный старик... никакого намёка на нудную проповедь... кажется совершенно естественным называть его Отцом...». 

Подобно тем паломникам, что отовсюду стекаются в Лурд, Рэнкин пересёк море и сушу ради спасения собственной души, хотя он и вернулся сюда не для того чтобы помолиться или испить воды из Святого источника, чудесным образом пробивающегося из грота в чёрной скале Масабьель*. И, хотя, заверения Отца Пейтраля дали Рэнкину новую власть над собой и оружие для борьбы с навязчивыми мыслями, в то же самое время слова великодушного священника укрепили в нём непреходящее ощущение того, что он имеет дело с кем-то, чьё имя некогда было вписано в первые архивные хроники этого древнего города, который далеко не всегда был священным местом, сравнимым с Римом, Иерусалимом или Меккой.

3.

В тот вечер Рэнкин вновь сидел в роскошно обставленной гостиной этого внешне невзрачного дома, стоявшего на крутом склоне холма, чья находившаяся на вершине древняя крепость с высокими стенами и квадратным донжоном, возведённым мусульманскими завоевателями, величественно возвышалась над долиной.

«Рада снова вас видеть, mon ami !» (фр. 'мой друг'), — сказала она, глядя на Рэнкина своими тлеющими глазами с длинными ресницами. «Неисправимый бродяга, вы пытались забыть Тарбис, не так ли?».

«Однако, я не смог», — мрачно признался Рэнкин. Уверенность, полученная им от Отца Пейтраля, медленно таяла перед прелестным обаянием Тарбис Дюлак. «И теперь я понял, что никогда не смогу сделать этого. Ты не давала мне покоя. Память о тебе следовала за мной и превращала мои сны в сплошное безумие. Поэтому я вернулся». 

«Я знала, что когда-нибудь ты придёшь», — прошептала девушка. «Я ждала тебя». 

Она улыбнулась той медлительной, архаичной улыбкой, столь изводившей Рэнкина; но глаза её оставались глубоко печальными и будто неимоверно старыми. Они противоречили юной свежести её молодой кожи и изящным очертаниям шеи и плеч. Тарбис была необычайно мила и красива, и любой, кроме Рэнкина, принял бы её без излишних сомнений и причуд. Наконец Рэнкин смог собраться с духом и приготовился к дальнейшему натиску.

«Я вернулся, чтобы разгадать тайну», — сказал он. «Прежде вы ускользали от меня и дразнили своей улыбкой сфинкса, а ваши глаза насмехались надо мной. Я слишком долго думал, кто же ты такая и чем ты являешься. И теперь пришёл, чтобы выяснить это, раз и навсегда», — с твёрдостью заключил Рэнкин. 

Девушка вскинула брови мавританскими дугами, сделав мимолетный жест своей изящной рукой. Этот проклятый, преследующий его жест! Этот коварный намёк на неосвящённые гранитные скульптуры из древних заброшенных храмов и разграбленных гробниц! 

«Ненасытный, не так ли?» — упрекнула она. «Чего ещё ты хочешь? В чём я когда-нибудь тебе отказывала?». 

Тарбис была права. Любой здравомыслящий человек остался бы удовлетворён. И всё же, это была та самая уклончивость, всегда приводившая Рэнкина в замешательство. Рэнкин понимал, что отступает; не сумев сразу потребовать рассказать ему, кто она такая и что из себя представляет. 

«Тарбис, сколько вам лет?» — спросил он в откровенном отчаянии.

«Что за вопрос, mon ami!». Её смех был легкомысленным. Она отказывалась воспринимать его серьёзно. Затем ответила: «Я гораздо старше, чем ты себе представляешь, Джон. Но буду ли я ещё приятнее тебе, если бы ты смог каталогизировать меня, словно экспонат антикварной мебели, осколок нефрита, или персидский ковёр?». 

Рэнкин вновь был вынужден признать, что Тарбис права. И считать её самой обычной женщиной было бы наиболее разумным и логичным поступком; и всё же, у него не будет покоя до тех пор, пока она не ответит на важное заявление, которое он намеревался сделать. 

«Мне интересно», — продолжила она, — «уверен ли ты, что хочешь знать. Ты когда-нибудь задумывался о том, что, возможно, будешь долго сожалеть об этом?». 

Всё ещё кошмарнее! Она намекала на ту самую мысль, от которой он так долго пытался отречься. 

«Ты ведь знаешь», — сказала Тарбис после долгой паузы, во время которой её уста попеременно становились то жизнерадостными, то скорбными, — «я с тем же успехом могла бы допросить тебя и поинтересоваться, почему ты неоднократно покидал меня, ни разу не ссорясь и не испытывая в этом явной необходимости. И, я действительно знаю, что ты всегда заботился обо мне — очень преданно. Ничто не мешало тебе оставаться в Лурде. Ты же понимаешь, я бы не стала предъявлять к тебе никаких претензий. И всё-таки ты всегда уезжал».

«Да, и всегда возвращался!» — ответил он, уязвлённый воспоминанием о своём желании забыть её и неизбежном отказе от собственной решимости. «Однако, на этот раз я собираюсь получить ответ. Ты гораздо невероятней и особенней, чем кажешся на первый взгляд. Ты не одна женщина, а целый женский мир в одном лице, и ты утаиваешь во сто крат больше, чем когда-либо мне откроешь». 

«Такая многогранность, должно быть, привлекательна», — предположила Тарбис с лёгкой весёлостью, совершенно не соответствующей её безрадостному взору. 

Рэнкин решил, что на этот раз она не издевается над ним, однако более он не потерпит уклончивости с её стороны. Резко поднявшись он схватил её за запястье. «Давай больше не будем фехтовать! Только потому, что я не нахожу слов, чтобы выразить свои мысли...». Рэнкин остановился. Он нашёл слова, но никак не осмеливался их произнести. 

«Тогда просто расскажи о чём ты думаешь, Джон», — сказала Тарбис. «Может быть, я пойму». 

Теперь она говорила серьёзно. Её голос стал тяжёлым, а взгляд — без тени насмешки и глубоко старческим, словно вековым. Рэнкин с изумлением отпустил её запястье и уставился на возвращавшийся золотисто-оливковый оттенок, стирающий с руки Тарбис белый отпечаток его хватки. Долгое время она пристально смотрела на Джона, затем заговорила снова. 

«Неужели ты не в состоянии оставить своё болезненное любопытство?» — внезапно взмолилась она. «Неужто ты не можешь принять меня такой, какая я есть, без всяких сомнений и вопросов? Поцелуй меня и люби, ради этого вечера и ради меня самой. А если тебе не всё равно кого ревновать, то оставайся навсегда здесь, в Лурде, и следи за мной так внимательно, как ещё ни один турок не следил за своим гаремом». 

4.

Рэнкин заметил блеск слёз в её больших сверкающих глазах. Он знал, что вот-вот смягчится, как это уже много раз случалось прежде. В этот момент его мысли показались ему возмутительными и безумными, не поддающимися выражению. И тогда он подумал о той навязчивой одержимости, захлестнувшей и затмившей остатки разума. Неважно, что она подумает о его душевном равновесии, он должен был заявить о себе. Пусть уж лучше она считает его сумасшедшим, чем он станет таковым на самом деле. Он нервничал, собираясь с духом для последнего броска.

«Тарбис, знаешь ли ты, что большую часть времени я сопротивлялся мыслям о том, что ты вовсе не женщина, а нечто совсем иное...». 

«Вам обязательно знать обо мне всё?» — перебила она, отмахнувшись от скрытого смысла его заключительных слов, словно желая помешать ему высказать то, что, как она предчувствовала, последует далее. «Джон, неужели ты ничего не можешь принять как должное? Когда-нибудь я...»

«Нет, не могу», — прервал её Рэнкин, избегая попытки сменить тему. «Я дошёл до крайней точки безумия, убеждая себя, споря с самим собой, чтобы доказать, что ты не старше, чем имеет право быть любая другая женщина. В своём собственном сознании я опровергал многие слухи и намёки, которые ни один разумный человек не стал бы отрицать». 

«Ох, уж эти отвратительные священники и сельские жители, сующие свой нос в чужие дела!» — воскликнула Тарбис с отчаянным и беспристрастным чувством горечи. «Неужели они не могут существовать сами по себе и позволить жить другим? Разве они не способны просто удовлетвориться тем, чтобы мирно идти своими собственными предначертанными путями и оставить меня в покое?».

«Но они не говорили о тебе», — запротестовал Рэнкин.

«Нет, но они рассказывали о ней», — возразила Тарбис. «Джон, не уж то ты не можешь забыть всё это? Я ведь тебе не безразлична, не правда ли? Неужели я всего лишь ещё одна загадка, которую должен разгадать твой ненасытный ум, чтобы не погибнуть от неудовлетворённого тщеславия? Ты обязательно должен знать всё?».

«Нет, Тарбис, не всё. Но об этом, да; для блага моей души и рассудка. Кто и что ты такое?» — наконец отчаянно потребовал он, всеми силами заставляя себя сопротивляться мольбе, читавшейся в её глазах. Она была готова сдаться. Теперь уступить не мог он. 

«Раз уж ты так настаиваешь. Я расскажу тебе», — наконец согласилась она. «Нет, я лучше покажу, и пусть ты сам сделаешь собственный вывод. Я позволю тебе встретиться с моей соперницей лицом к лицу». 

«С твоей соперницей?» — с трудом выдохнул Рэнкин, потрясённый таким поворотом. «Ты имеешь в виду моего соперника, не правда ли?».

«Нет, я имею в виду то, что сказала: моя соперница», — подтвердила Тарбис. «Моя соперница, и моё проклятие. Она навсегда прогонит тебя прочь. Она будет вечно разрушать то счастье, которое я украла — мы украли. Но раз это так, значит так всё и должно быть...».

Она взяла Рэнкина за руку и полуобернулась по направлению к винтовой лестнице. Затем остановилась, сделала паузу и потянулась к своему бокалу с вином, искрящимся на столе в свете канделябра, словно сатанинский рубин. 

«Тост, Джон», — предложила она с видом человека, галантно выпивающего за собственную неизбежную гибель. «За мою соперницу и её проклятие!». 

Рэнкин осушил свой фужер. Тарбис, лишь едва пригубив, поставила бокал обратно на старинную кружевную салфетку, лежавшую поперёк стола. Затем она повела его на верхний этаж. 

Когда Рэнкин, минуя великолепный резной столб с перилами, следовал за ней наверх в тусклом свете, ему внезапно показалось, что он идёт на крайне опасную встречу. На секунду ему вдруг захотелось прыжком перескочить через три ступеньки, взять прелестную Тарбис на руки и отнести её обратно в уютное тепло и свет привычной гостиной, чтобы и дальше продолжить бороться со своими мучительными фантазиями на ровной почве здравомыслия. Но Рэнкин помнил о своей решимости и сумел подавить тоску, смешанную с тревожным предчуствием надвигающейся угрозы.

Тарбис остановилась на верхней площадке лестницы. Её иссиня-чёрные волосы блестели в приглушённом свете масляной лампы с абажуром. Странно, как этот роскошный дом кажется настолько устаревшим в некоторых деталях. Огромный изумруд квадратной огранки фосфоресцировал на её пальце, будто око хищного зверя. Рэнкин понимал, почему он замечает и мысленно комментирует всякие странные несоответствия... Однажды, пересекая городской двор, чтобы предстать перед расстрельной командой, он обратил внимание на плиточный узор и отметил, что цветовая гамма противоречива и не соотвествует...

«Она ждёт нас», — услышал он слова Тарбис, прервавшей ход его мыслей. «Здесь, в моей собственной спальне». 

Рэнкин боролся с неистовым желанием отступить, и оставить всё как есть. Он последовал за ней в полумрак знакомой комнаты с огромной кроватью под балдахином и туалетным столиком. Массивное ручное зеркало, как всегда, лежало лицевой стороной вниз, переплетающиеся золотые змейки на его рукояти зловеще поблёскивали в слабом мерцании огня. Рэнкин снова задумался, почему это зеркало никогда не было повёрнуто лицевой стороной вверх. Затем, в нише каменной кладки стены он увидел древний саркофаг с мумией, чьи позолоченные черты безучастно смотрели на него. 

«Она здесь», — промолвила Тарбис. «Я оставлю тебя с ней. Её последние слова прозвучали давным-давно, ещё в ранней юности времён. Её губы молчат, но она будет говорить с твоим разумом. И, когда ты всё узнаешь, ты можешь вернуться назад в гостиную. Я, вероятно, буду отдыхать на диване».

Она замолчала и мгновение пристально смотрела на него; затем продолжила: «Может быть, когда она расскажет тебе, кто я и сколько мне лет, ты тихо и незаметно уйдешь, даже не сказав мне ни слова на прощание. Но, возможно — воспоминания, что мы разделяем — я надеюсь...».

Она повернулась, так до конца и не выразив надежды. Дверь за ней закрылась, оставив Рэнкина наедине с таинственной спутницей. Одиночество комнаты угнетало его. Уход Тарбис сделал её устрашающе похожей на сумрачный склеп. 

Он порылся в кармане жилета в поисках сигарет, но ни одной не нашёл. Что ж, неважно; хотя сигарета сейчас, пожалуй, была бы кстати, пока он сидит здесь и пытается разгадать смысл разыгранной ею сцены. И тут, среди расчёсок, флаконов с духами и пудрениц, он заметил серебряный портсигар, наполовину заполненный длинными, тонкими сигаретами. Он прикурил одну из них. Она пахла очень слабо и имела необычный, но не неприятный аромат. Этот экзотический табак вполне подходил для Тарбис. Рэнкин щёлкнул зажигалкой и откинулся на спинку кресла, созерцая позолоченные черты саркофага, выдолбленного из сикомора*, и ряды изображённых на нём иероглифов.

5.

Сквозь сизые струи табачного дыма он рассматривал позолоченную маску, вначале с праздным любопытством, а затем с пристальным вниманием, в котором по-началу старательно пытался себе отказывать. Что-то новое, неизвестное и волнующее, будоражило его сознание. Он заставил себя подумать о Тарбис, чьё стройное тело, в данную минуту, возлежало на восточном ковре из Шемахи́*, покрывавшем диван в гостиной. Тарбис дю Лак... Тарбис из Озера... Спящая или бодрствующая, она явно загадочно улыбалась в насмешке над своим последним любовником. 

Даже несмотря на то, что она ни разу не намекнула, что у него имелись какие-либо предшественники в её привязанностях, хотя она никогда не предавалась той мании хвастовства, маскирующейся под чистосердечное признание, Рэнкин догадывался, что у Тарбис, должно быть, было много любовников до него. Он прекрасно понимал, что она, скорее всего, давно усвоила, что иллюзия более заманчива, чем откровенность. 

И эта мысль медленно, но верно возвращала его сознание к позолоченному лику перед ним. Убеждения, так долго преследовавшие его, стали ещё сильнее, чем прежде. Если бы обитательница этого платанового* футляра дожила до сегодняшнего дня, она тоже узнала бы на собственном опыте, что ни один влюблённый не жаждет откровенностей в отношении своих предшественников. Если бы она дожила... 

И тут Рэнкин поддался новому помутнению рассудка, гораздо более тревожному, чем то, с которым он пытался справиться в тот вечер. И оно было зловещим. Незаметно, душистый яд сигареты дымом обвился вокруг его пальцев, окрасив их тёмными пятнами. 

Если бы древний резчик вдохнул жизнь и одушевил эти огромные миндалевидные глаза, они точь-в-точь были бы глазами Тарбис! Неторопливое, леденящее душу безумие медленно разъедало Рэнкина. Огонёк сигареты впился в его пальцы и на короткое мгновение боль разрушила чары. Он втоптал окурок в ковёр у себя под ногами и прикурил ещё одну сигарету. Но этого отвлечения было явно недостаточно, чтобы остановить волну догадок, переходивших в осознание. Эта древняя, искривлённая, словно виноватая улыбка с позолотой была сама Тарбис, смотревшая на него, насмехаясь над деревянными условностями древнеегипетской резьбы и пробиваясь сквозь сусальное золото в достоверный портрет. 

Теперь он понял, что именно хотела донести до него Тарбис. Его преследовала странная идея о том, будто много лет назад она открыла секрет вечной молодости. Рэнкин считал такую фантазию возмутительной, а любую женщину, внушавшую подобное — жуткой. Но теперь... Тарбис превратилась в нечто, бесконечно более чудовищное: она не была той, кто много столетий назад смог открыть секрет вечной молодости, а скорее являлась продуктом древней Египетской магии, позволившей мёртвой Тарбис материализоваться и предстать подобием физической женщины. 

Рэнкин вцепился в подлокотники своего кресла. В его мозгу полыхало жгучее пламя. Каждое воспоминание о Тарбис и её любовных объятиях опровергало ужасающее убеждение, которое несла в себе эта позолоченная улыбка; и всё же, глядя на покрытую золотом маску, Рэнкин начал вспоминать то, чего хотел бы никогда не знать. Находясь в путешествии, дабы отвлечься от навязчивых мыслей, что Тарбис могла быть бессмертной, он слушал рассказы духовных адептов из Высокогорной Азии, шептавших о Тибетских преданиях и утраченной магии Египта, не подозревая, что приобретает знания, которые в итоге окажутся намного страшнее того мелкого каприза, что он пытался из себя изгнать.

Он задался вопросом, когда же она вышла из раскрашенного саркофага с нарисованными иероглифами. Интересно, что она сделала с этими бесконечными ярдами льняных повязок, как ей удалось вырваться из их крепких объятий. Затем, постепенно, Рэнкину вспомнились слова того адепта с раскосыми глазами, с которым он подружился в поездке:

«Существует девять элементов, которые, при слиянии в одно целое, образуют то, что ваш глаз видит как единое человеческое тело: физическое тело из плоти и крови; тень; двойник, или астральная копия, называемая 'Ка'; душа, или 'Ба'; сердце; дух, называемый 'Кху'; Энергия; Имя; и девятый компонент, являющийся движущей, мотивирующей силой... И всё это, заметьте, используется в мистическом или эзотерическом понимании. Тем не менее, это знание, если его верно интерпретировать и правильно применить, может послужить для сотворения многих чудес тайной Египетской магии, кодифицированной богом мудрости и знаний Тотом...». 

Забальзамированное физическое тело Тарбис лежало в ящике перед Рэнкином; и то, что некогда казалось ему живой, цветущей женщиной, являлось всего лишь совокупностью элементов, присоединившихся к астральной копии 'Ка', которая задерживается рядом с умершим физическим телом до тех пор, пока оно окончательно не распадётся. 

Каждая эксцентричная речь и манеры Тарбис, вновь и вновь возвращались в памяти, чтобы подтвердить, приводящее в смятение, кошмарное убеждение Рэнкина. Его рассудок пошатнулся при воспоминании о том, как она избегала дневного света.

«Дорогой мой», — прошептала она однажды вечером, — «ты засиживаешься со мной до самых необыкновенных часов, занимаясь любовью — о, это так очаровательно! — а потом удивляешься, что я не хочу провести весь следующий день, прогуливаясь с тобой по эспланаде или взбираясь на вершину Пик-дю-Жер*. И это, одно из моих любимых тщеславий, tu comprends (фр. 'ты понимаешь'), — быть увиденной только в своих лучших проявлениях, ночью, при моём собственном освещении...». 

Теперь всё становилось ясно. Древняя некромантия не смогла восстановить утерянную тень, так что Тарбис не может появиться под солнечным светом. Имя, Сила, 'Ка'... по всей видимости, присутствовало всё, кроме одного недостающего и незаменимого элемента.

Затем рассудок Рэнкина взбунтовался вновь. Он боролся с острым желанием сорвать крышку с платанового футляра. Но, не посмел поддаться требованию выяснить, что же скрывается за этой позолоченной улыбающейся маской. Если ящик действительно был пуст, это значило бы, что мёртвое, обмотанное бинтами существо вышло из своей темницы, чтобы предложить ему нечестивое подобие живой женщины.

Рэнкин затрёсся, словно в его вены ворвалось ледяное дыхание бездонных космических пространств и кровь стыла в жилах. «Он не может быть пустым!» — кричал самому себе его разум. «Боже милостивый, а если там ничего нет...!».

Рэнкин не осмеливался закончить фразу. Он отказывался думать о тонких, изящных руках Тарбис и её изогнутой карминной улыбке. «А если существо там внутри саркофага, значит это она (Тарбис) является иллюзией — тенью из гробницы. Что столь же ужасно — или даже ещё хуже?!». 

6.

Рэнкин с трудом заставил свой мозг заглушить настойчивую пульсирующую волну, от которой жестоко раскалывалась голова. Вены на его висках через мгновение лопнули бы, будто сгнивший пожарный шланг. 

Затем удары соборного колокола милосердно прервали этот гнетущий кошмар, который он не мог ни принять, ни отвергнуть. И в момент передышки, дарованной ему звуком из внешнего мира, он впервые обратил внимание на возможное значение специфического аромата сигарет, оставленных Тарбис в портсигаре. Это напомнило ему то, что когда-то они курили в Персии и Индостане.

Он усмехнулся позолоченной маске. Последняя звучная нота соборного колокола напомнила Джону, что Лурд — праведный город. Он завидовал безмятежным священникам и благочестивым паломникам и порадовался, что они находятся здесь, неподалёку от подножия холма. 

«Ты дьявол, Тарбис, и твои сигареты!» — воскликнул он, с ликованием приписывая свои ужасные фантазии влиянию ча́рраса* или какого-нибудь другого наркотического снадобья, которое они могли содержать, чтобы таким образом расстроить его разум. Он устало и с облегчением вздохнул. «Но, возможно, я этого заслуживаю». 

Рэнкин поднялся и обнаружил, что всё ещё сильно дрожит. Ноги едва выдерживали вес; но его мозг больше не содрогался и не трепетал от шумов, доносившихся из-за пределов сознания.

Должно быть Тарбис ждала его в гостиной. Она бы заметила печать ужаса, всё ещё запечатлённого на его лице. Но он простил ей этот жутчайший розыгрыш. Теперь он мог быть великодушным, когда победил свою навязчивую одержимость, сумев выразить её словами. Он спросил Тарбис: и она ответила, показав ему, пусть и в своей привычной уклончивой манере, что существуют фантазии бесконечно более волнительные, чем грёзы о её вечной молодости. Только она могла придумать такой объяснение: утончённая и обольстительная Тарбис, свернувшаяся калачиком на ковре из Шемахи́. 

Но как только он подошёл к двери, притаившийся остаток кошмарного вечера вернулся вновь, напомнив ему, что победа была неполной. Он понимал, что со временем опять начнёт гадать, был ли саркофаг пуст или нет, и была ли Тарбис призраком, запертым в темницу днём, и свободным ночью, чтобы продолжать завораживать его своей архаичной египетской улыбкой. И ужасающие догадки Рэнкина с новой силой закрутились в гибельном хороводе, запущенные заново его преждевременно торжествующим взглядом на позолоченную маску. Эта изысканная, позолоченная улыбка! Этот намёк на скрытую шутку! 

Он с трудом вернулся назад. С усилием схватился за крышку. А затем медленно убрал руки. Он понимал, что здравомыслие требует от него воздержаться от каких-либо физических проявлений данного вопроса. Но, собираясь отступить, он также сознавал, что может произойти с его вновь обретённым рассудком, если он попросту уйдёт, так и не узнав, раз и навсегда, что содержит в себе этот саркофаг, чьи имена и титулы были запечатлены нарисованными иероглифами на резном платане.

Резким движением Рэнкин откинул крышку в сторону. Затем сорвал осыпающиеся льняные повязки, которыми обматывали лица мёртвых. В этот момент он перестал думать; он заставил себя выполнить задание и больше не мог остановиться. Его разум был мёртв, но пальцы жили. Слой за слоем они срывали один пласт бинтов за другим, ещё и ещё.

Что-то неосязаемое подталкивало его взглянуть на это лицо. Слепой инстинкт и непреодолимый ужас побуждали узнать правду, какой бы она ни была. Пыль веков смешивалась с пылью рассыпающегося льна и острых специй, и душила его. Затем он отступил назад и вгляделся в отвратительно сморщенные, похожие на живые черты лица. Позолоченная маска была лишь портретом, но здесь, внутри, перед ним стояла сама Тарбис!

У него перехватило дыхание. Он пытался отрицать то что видели его глаза, опровергнуть свидетельства своих ощущений, доказать себе, что он никогда не чувствовал обжигающего пыла этих омерзительно сморщенных, иссушённых губ. Это был наивысший кошмар, самое крайнее возмущение.

Наконец, Рэнкин заставил свой взгляд оторваться от этой издевательской насмешки над красотой Тарбис. И тогда он увидел то, что было ещё страшней: последнее звено в доказательствах, связывавших Тарбис с тем, что жило и умерло много столетий назад. На обнажённой груди мумии он с фатальной ясностью увидел шрам от ножа: тот самый шрам, что омрачал совершенство живой Тарбис — или той, которую он недавно считал живой.

Рэнкин лишился всех чувств, кроме жуткого жужжания в ушах и дьявольского барабанного боя в висках. Он отскочил назад и распахнул дверь спальни. На мгновение он помыслил о бегстве — безумном, неистовом бегстве в любую сторону. Затем он понял, что никогда не сможет сбежать от того, с чем встретился лицом к лицу, и никогда не сможет избавится от воспоминаний о скрытой Египетской магии, основанной на воссоздании девяти разрозненных элементов трупа. Рэнкин проник сквозь завесу; он возгордился и навлёк на себя погибель.

На мгновение Джон вспомнил тот день, когда впервые встретил Тарбис, живую, прекрасную женщину. Каждый сделанный им шаг уводил его всё дальше и дальше от той, которую он любил; и всё же, осознание, что от того, что сейчас смотрело на него из саркофага нет укрытия, заставило его прибегнуть к последнему отчаянному решению. 

Рэнкин выхватил с настенного кронштейна масляную лампу и отвинтил её верхнюю часть. Затем он вылил содержимое чаши на это тошнотворное уродливое свидетельство, проклянувшее и сделавшее ужасающими все те ночи, необыкновенным очарованием которых когда-то была Тарбис Дюлак и её медленная и томная архаичная улыбка. Он приложил ещё горящий фитиль к льняным повязкам мумии. Это всё решит сразу и сейчас: решит раз и навсегда, кто и что ждёт его в той гостиной, всего на один пролёт ниже, и так далеко через столетия. 

Суд огненного пламени станет последним. Если Тарбис была женщиной, она простила бы бессмысленное уничтожение этой мрачной реликвии и была бы рада, что больше его не волнует фантастическая мысль о том, что она является сверхъестественным существом, бросившим вызов смерти. А если она не была женщиной...

7.

Когда пламя охватило забинтованную фигуру, он услышал внизу голос Тарбис, кричащую от боли из-за разрывающихся уз, что связывали духовную сущность с мумифицированным телом. Он слышал её душераздирающий стон из гостиной и понял, что это обворожительное подобие (симулякр) испытывает агонию второго и окончательного расставания со своей плотью. И тот ужас, что он полюбил тень из могилы, утонул в ещё большем кошмаре от того, что ему пришлось стать причиной вечного угасания той, которая настолько сильно любила жизнь, что смогла вернуться из сумрачной обители мёртвых.

Рэнкин не осмелился пройти через нижнюю комнату, чтобы сбежать. А он должен был бежать! Сейчас или никогда; всё же смотреть на свою возлюбленную Тарбис — пусть и любимую, хотя она была всего лишь 'Кху', 'Ка', 'Именем' и 'Энергией', скомпонованная неким давно забытым некромантом — видеть, как её астральный аналог навсегда поглощает пламя, охватившее обмотанное повязками тело...

Рэнкин вырвался через окно на верхней лестничной площадке. Прыгая, сквозь грохот и звон стекла он услышал отчаянный вопль, полный глубокой смертной тоски и страдания, более пронзительный, чем любая пламенная фраза, способная сорваться с уст Тарбис. Он отчётливо слышал, как она произнесла его имя. Она знала. Та часть её, что ещё сохранялась, понимала, что теперь никакая сила больше никогда не сможет её восстановить; что Рэнкин её уничтожил. 

Джон поднялся с земли и побежал вслепую, без мыслей и чувств, обезумев от этого последнего, неописуемо агонизирующего крика. Проносясь вниз по крутому склону улицы, ведущей от холма с замком до уровня города, он внезапно споткнулся и упал, ударившись головой о стену. 

От удара его чувствствительность онемела, на время притупив душевные страдания. Затем какой-то мужской голос произнёс его имя, и чья-то твёрдая рука помогла ему подняться на ноги. В лунном свете он узнал Отца Пейтраля. Обычно спокойные умиротворённые черты лица старого священника были напряжены, словно от отражающегося ужаса, который он прочёл в широко раскрытых глазах Рэнкина. 

«Сын мой», — произнёс отец Пейтраль глухим, дрожащим голосом, — «Я наблюдал за всем происходящим с другой стороны улицы. Я слышал и видел пламя... Ты освободил её земную душу... нет, не надо, не пытайся мне ничего объяснить... Как бы мало я не знал, этого слишком много для меня. Однако, теперь она свободна от мерзости».

«Я понимаю ваше горе», — продолжил старик, беря Рэнкина за руку. «Давайте помолимся за её душу и за исцеление вашей». 

«Слишком поздно», — пробормотал Рэнкин натянутым хриплым голосом. Невыразимая скорбь Тарбис вновь всплыла в его памяти. «Моя душа проклята, и ни время, ни ваши молитвы не смогут искупить её». Рэнкин поклонился; и священник не стал задерживать его, когда тот, повернувшись быстро зашагал по склону прочь.

.

/1932 год/

                                                                                                         * * *

.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Тарбис — или Фарбис (альтер. имя Адония), согласно римско-еврейскому историку Иосифу Флавию (I век н.э.) в его труде «Иудейские древности», Тарбис была принцессой и дочерью правителя Кушитского Царства (древние земли Нубии, а затем Верхнего Египта), находившегося с IX века до нашей эры по IV век нашей эры на территории нынешнего Судана и Эфиопии; Тарбис вышла замуж за Моисея до исхода евреев из Египта и его последующего второго брака с Сепфорой, о чём говорится в Ветхозаветной Книге Исхода. В своих исторических хрониках Флавий делает эту Кушитскую женщину первой, а не второй женой Моисея, хотя в Библии она появляется только в Книге Чисел, а Сепфора появляется в нескольких главах Книги Исхода. Тарбис — эфиоплянка, кушитская жена Моисея, не семитка и происходит от Куша, сына Хама, родного брата Сима и Иафета (детей Ноя). Сепфора — мадианитянка, вторая жена Моисея, семитка и происходит от Мадиана, одного из сыновей Авраама, потомка Сима (сына Ноя). По другой версии, согласно средневековому раввинистическому сборнику толкований мидрашей (так называемой Книге Джашера, XI век н.э.), Тарбис являлась не дочерью, а вдовой Кушитского царя Киканоса и её другое имя Адония.

По словам историка Флавия, став в молодости успешным египетским полководцем, будущий пророк Моисей возглавил военную кампанию египтян против вторгшихся в египетские земли эфиопов, и победил их. По легенде, пока Моисей осаждал город Мероэ (столицу Царства Куш), царица Тарбис наблюдала за ним из-за городских стен, и сильно влюбилась в него, первая послав ему предложение. Он согласился жениться на ней, при условии, если она добьётся передачи города в его власть. Что она немедленно сделала, и Моисей женился на ней (об этой военной экспедиции также упоминается у историка Иринея). Рассказывают, что спустя некоторое время после окончания войны, когда Моисей вновь решил вернуться в Египет, Тарбис была против и настаивала на том, чтобы он оставался в Кушитском Царстве в качестве её постоянного супруга. После чего, как гласит легенда, Моисей, будучи «очень искусным в астрономии и магии», лично изготовил два заговорённых кольца; одно из которых заставляло своего владельца забыть, а другое, наоборот, — помнить всё. Первое кольцо Моисей отдал Тарбис, второе же носил сам, и ждал, пока она потеряет интерес к тому, чтобы удерживать его возле себя в качестве мужа, — и когда она, наконец, забыла о своей любви к нему, он спокойно вернулся назад в Египет. Отдельные исследователи считают, что эта любовная история является выдумкой, возникшей из «загадочного» стиха 12:1 в Ветхозаветной Книге Чисел, где повествуется о том, что Мириам и Аарон (старшие сестра и брат Моисея, тоже обладавшие даром пророчества), преследуя благую цель продолжения рода человеческого, подвергли сомнению единоличное право Моисея общаться с Богом, осуждая при этом его брак с Кушитской женщиной — эфиоплянкой, поскольку она не являлась еврейкой. После чего Мириам была наказана Господом за свой незаслуженный упрёк родному брату, и временно поражена проказой. Также предполагается, что древний историк еврейского происхождения Артапан Александрийский, живший в Египте в III веке до нашей эры (спустя 150-200 лет после описываемых событий), возможно, сочинил подобную историю любви Тарбис и Моисея, чтобы сильнее воздействовать на свою языческую аудиторию.

2. Эспланада (фр. esplanade от лат. explanare «выравнивать») — площадь, широкое открытое, незастроенное пространство перед городом и крепостью. Чтобы затруднить нападение на крепость, пространство перед ней оставляли открытым, вырубая все деревья и запрещая строить дома. Из-за этого войска противника не могли приблизиться к крепости незамеченными или укрыться от обстрела.

3. Тарб (фр. Tarbes) — город во Франции, административный центр Департамента Верхние Пиренеи. Расположен в юго-западной Франции, недалеко от границы с Испанией. Тарб был важным центром уже при древних римлянах, затем им владели вестготы и арабы. В Тарбе родился известный писатель Теофиль Готье. А так же книжный персонаж Д'Артаньяна из «Трёх мушкетеров» Александра Дюма происходит родом из Тарба.

4. Лурд (фр. Lourdes) — город во Франции, в Департаменте Верхние Пиренеи. Стоит на реке Гав-де-По, располагается в предгорьях Пиренейских гор на юго-западе Франции, чуть южнее города Тарб. Один из наиболее важных в Европе центров религиозного паломничества. Во всём мире город известен благодаря Лурдскому Санктуарию (монастырскому комплексу со святилищем Девы Марии), который ежегодно посещает несколько миллионов католических паломников со всего света. На его территории находится гора Масабьель и одноимённый грот со святым источником, где, как считается, в 1858-ом году 14-летней местной жительнице Бернадетте Субиру в течении 18-ти раз за год являлась Пресвятая Дева Мария.

5. Сикомо́р (лат. Fícus sycómorus), так называемая библейская смоковница — один из видов рода Фикус семейства Тутовые. Иногда Сикомором называют Клён белый (явор) и Платан. Родиной дерева считается Египет. Так же произрастает в дикой природе Макаронезии, в Восточной, Западной и Южной Африке, Анголе и Камеруне, на Мадагаскаре и на Аравийском полуострове. Сикомор достигает 16-ти метров высоты и обладает мощной кроной. Сикомор имеет плотную и прочную древесину. Древесина ранее употреблялась для столярных работ, в Древнем Египте из сикомора делали саркофаги. С древности дерево также культивируется из-за съедобных плодов (оранжево-розовые фиги 25-50 мм в диаметре), напоминающих винную ягоду. О собирании плодов сикомора говорится в Библии. Сикомор до сих пор культивируют в Иордании, на Кипре и в Израиле. В том числе сикомор используется в медицине.

6. Шемахы́ (или Шемаха́, азерб. Шамахы) — город в Республике Азербайджан, административный центр Шемахинского района. Расположен в юго-восточных предгорьях Большого Кавказа на высоте 800 метров над уровнем моря, в 122-х километрах к западу от Баку. Археологические раскопки, проведённые в северо-западной части города, обнаружили поселение, относящееся к V—IV векам до нашей эры. Шемаха как город Кавказской Албании упоминается у Птолемея (II век н.э.) под названием Кемахея или Мамахея. Остатки древней Шемахи находятся к западу от современного города и занимают площадь более 50 гектар. Здесь, на прежнем поселении эпохи ранней бронзы, в конце IV века до нашей эры появилось новое поселение, которое, интенсивно развиваясь, постепенно приобрело черты города. В начале X века город стал столицей государства Ширван. Издревле, в странах Ближнего Востока, город Шемаха славился как один из лучших традиционных центров высококачественного ковроткачества. И по сей день здесь функционирует ковроткацкая фабрика. Ковры из Шемахы отличаются особой прочностью и длительной сохранностью, а также уникальными восточными орнаментами.

7. Пик-дю-Жер (фр. Pic du Jer) — одна из горных вершин Верхних Пиренеев. Расположена на высоте 951 метр над городом Лурд. В тёмное время суток пик узнаваем по большому христианскому кресту, который подсвечивается ночью. Туристический объект. Наверху вершины находится смотровая площадка и старая обсерватория из которой открывается исключительная панорама, вид на города: Лурд, Тарб, По, Лаведан, Ланнемезан и Аржелес-Газост, а так же на весь центральный горный массив Пиренеев.

8. Ча́ррас или ча́рас (слово азиатского происхождения; англ. charas) — сильное наркотическое вещество, концентрат каннабиса, чистая необработанная смола, собранная с живых листьев и соцветий конопли индийской (сannabis indica), которая производится вручную на Индийском субконтиненте, в районах, расположенных вдоль участка Гималаев, а также на Ямайке. Чарас являлся важной товарной культурой для местного населения и использовался в медицинских и религиозных целях на протяжении тысячелетий. До середины 1980-х годов чарас официально продавался в Индии, после чего под давлением США его продажа и потребление были объявлены незаконными. До сих пор чарас играет важную и часто неотъемлемую роль в культуре и ритуалах некоторых сект индуистской религии, особенно среди традиционных племён шиваитов, и почитается некоторыми, как один из важных аспектов Господа Шивы.

_______________________________________________

.

Перевод рассказа «Тарбис из Озера»: © 2023 ZaverLast.

«Tarbis of the Lake» 1934 • short story by E. Hoffmann Price (as by H.P. Lovecraft and E. Hoffmann Price).

«H.P. Lovecraft: The Complete Fiction Omibus Collection — Collaborations & Ghostwritings» edited and annotated by Finn J.D. John (2018).

An anthology «Sueños de Yith y otras revisiones inéditas de H.P. Lovecraft» por editado Óscar Mariscal (2010).

Copyright assertion does not apply to assets that are in the public domain or are used by permission.

Important links:

https://archive.org/details/Weird_Tales_v...

https://www.isfdb.org/cgi-bin/pl.cgi?668803

https://www.isfdb.org/cgi-bin/pl.cgi?765112

http://pulp-lit.com/340.html

https://vaultofevil.proboards.com/thread/...

_______________________________________________

Аннотация:

Рассказ "Некрономикон" — гротескная трагикомическая фэнтезийная пародия на тему литературной жизни Говарда Лавкрафта, сочетание реального и фантастического в лице его метафорического двойника-писателя Эдварда Стоукрофта. В рассказе угадываются завуалированные имена его коллег-авторов, таких как Роберт Блох, Кларк Эштон Смит, Август Дерлет и Фрэнк Белкнап Лонг-младший. По сюжету, приятели Стоукрофта по литературному ремеслу стали слишком активно использовать в своих рассказах название вымышленной книги "Некрономикон", описание которой Эдвард Стоукрофт увидел во сне, и читатели начинают безоговорочно верить в существование жуткого фолианта. Стоукрофт решает прекратить все спекуляции на данную тему и просит коллег больше никогда не упоминать об этой книге. Внезапно он узнаёт, что зловещий "Некрономикон" действительно существует, что повергает его в беспокойное сомнение и шокирующие мысли о проклятии. Существует только один способ выяснить истину... .

/От переводчика/

____________________________________

                                                                                                   «НЕКРОНОМИКОН»

                                                                                                                 • • •

В свои сорок шесть лет Эдвард Стоукрофт без сожаления, но с явной грустью и меланхолией оглядывался на свою литературную жизнь. Его вознаграждение было чертовски скудным — скудным сверх всякого ожидания, и с самого начала он понимал, что дальнейшее следование избранному курсу без уступок, в лучшем случае принесёт лишь прожиточный минимум. На протяжении всей своей карьеры он получал удручающе плохую оплату. Халтуры в двадцатые годы, редактирование и «призрачное писательство» в тридцатые, были достаточны пока он лелеял и культивировал собственное творчество; однако, творчество это, столь усердно практикуемое в период своего расцвета, вызывало восхищение у прискорбно ограниченной по размерам, хотя и горячо увлечённой аудитории.

Стоукрофт был человеком блестящих достижений. Предельно скромный в своих амбициях он стремился быть ни кем иным, кроме как хорошо воспитанным джентльменом в строгом ново-английском понимании этого слова: это воспитание означало глубокое познание классики, всестороннее знание естественных наук и более чем обычное дилетантское понимание живописи и архитектуры, экономики и социологии, истории, биографии и политики. Его интересы и эрудиция, выражавшиеся в переписке, являлись настолько широкими, что люди были склонны придавать им поистине энциклопедическую глубину, хотя он сам, первым осудил такую характеристику. Известный антиквар, он особенно любил посещать исторические места на Атлантическом побережье. Знакомство с такими соборами, как Нотр-Дам-де-Виктуар в Квебеке или посещение окрестностей Эдгара По в Ричмонде вызывало у него гораздо более сильное вожделение, чем столь необходимый денежный чек от редактора.

Выражение лица Стоукрофта повторяло строгие черты наследственного ново-английского происхождения. С его тёмно-карими глазами, глубоко посаженными над грозным длинным носом, жёсткой линией губ и суровым подбородком, постороннему он мог показаться несколько чопорным и лишённым чувства юмора, но на самом деле его остроумие было столь же хорошо известно, как и его долготерпение. Он жил в родном городе Провиденсе на втором этаже почтенного Георгианского дома. Овдовевшая тётушка Стоукрофта занимала первый этаж и помогала по-хозяйству, а его разногласия с женой несколько лет назад были мирно улажены разводом. Для своих читателей он мог быть источником увлекательных размышлений, поскольку продвинутость созданных им работ в необычных областях намекала на погружение в Чёрную Магию, однако корреспондентам эти взгляды были хорошо известны — как и очевидные противоречия его природной натуры, такие как бойцовская черта характера, заставившая полюбить огнестрельное оружие и добровольно уйти на войну, которую его интеллект считал бессмысленной, или вынудившей поддерживать фашизм, несовместимый с его вежливостью и терпимостью.

Ибо Стоукрофт вёл столь масштабную переписку, не процветавшую уже с восемнадцатого века. Мельчайшим и мгновенно узнаваемым почерком он много писал на бесчисленные темы, небрежно развивая их до размеров эссе, прежде чем внезапно от них отказаться; к тому моменту очередной корреспондент уже с назиданием и до поразительной степени был проинформирован. Стоукрофт писал настолько искусно, что, хотя у него и была почти сотня корреспондентов, он ни разу ни на кого не обиделся и почти никогда не проигрывал спор. Несмотря на то, что он писал с неизменным удовольствием, переписка занимала так много времени, что ему было трудно выполнять свои трудовые коммерческие обязательства или, что более важно — писать свои собственные неподражаемые истории.

И эти рассказы определённо были достойны самых смелых ожиданий. Их диапазон ограничивался несколько узкой областью жанра ужасов — поскольку Стоукрофт так долго находился в затворничестве, что общепринятые литературные темы, несмотря на огромный талант, были для него практически закрыты — но в своей области он не должен был уступить никому, даже если склонность к самоуничижению заставила бы Стоукрофта вообразить, что некоторые британские писатели, такие как Блэквуд, Дансени и Мейчен, превзошли его в мастерстве. Во-истину, Стоукрофт был столь же удачлив в изображении болезненно мрачной атмосферы Новой Англии, как и Хоторн; и стилистически он сравнялся, а затем и превзошёл Эдгара По. Его изображения Аркхэма (Салема) стали незабываемыми; в этих небольших историях присутствовал певучий ритм, восхитительный в словесном отношении; а в своих крупных произведениях он достиг такой степени внешней убедительности, что их очарование задерживалось в памяти на долгие годы. Даже у наименее впечатлительного читателя по ходу повествования почти появлялась вера в мрачных демонов, вроде Ньярлатхотепа, в кошмарные планеты, такие как Юггот, и особенно в ту отвратительную книгу под названием «Некрономикон».

«Некрономикон» был его самым успешным творением. Считаясь многовековой и запрещённой церковными клерикалами работой безумного араба Альхазреда, она фигурировала в большинстве произведений Стоукрофта, как источник заклинаний и ужасных магических ритуалов. Она вскользь упоминалась в самых смутных и волнующих намёках; и таково было его писательское мастерство и доверчивость читателей, что эту книгу приняли за «чистую монету». Вероятно, при каждом её упоминании читатели ощущали некоторую тревогу и беспокойство. Некоторые полагали, что такие книги, если они действительно существуют, должны быть обязательно уничтожены; поскольку, люди хотя и могли с удовольствием читать о самых жутких мерзостях, предположение о том, что в них, возможно, заложена основа некой истины, сильно их беспокоило. Сам Стоукрофт был весьма далёк от высмеивания подобных буквальных толкований, ибо, говоря по правде, он никогда не смел насмехаться над «Некрономиконом». С тех пор, как замысел этой книги пришёл к нему при обстоятельствах, не дававших ему покоя.

Всю жизнь Стоукрофту снились кошмары самой устрашающей силы; и действительно, некоторые из наиболее ярких сновидений послужили источником идей для его рассказов. Однажды ночью ему приснился сон, и он знал что видит сновидение, но осознание того, что он спит не пробудило его ото сна, как это бывало обычно. Его сон был настолько ужасающим, что он изо всех сил пытался вернуться обратно в сознание и обнаружил, что не может. Тем не менее, каким-то образом ему дано было понять, что если сейчас не проснуться и не прийти в сознание, то больше не будет живого Эдварда Стоукрофта. Бойцовская склонность характера не потерпела бы такой унизительной капитуляции, и прилагая все усилия, ему удалось освободиться — обнаружив себя, но не в своей постели, а на старом заброшенном кладбище Провиденса, рядом с могильным постаментом, истлевшие камни которого производили странное впечатление словно их недавно потревожили. И в его голове неотвратимо вертелась мысль о приснившийся загадочной книге, и её названии. Он ухватился за него для своих рассказов, поскольку большая часть успеха мистических историй зависит от выбора зловеще звучащих и запоминающихся символов, таких как «Бетмура» Дансени, которого избегали львы, как «Жёлтый знак» Чемберса, или как «Письма Акло» Мейчена, — однако, Стоукрофт признался себе в каком-то странном беспокойстве по поводу присвоения этого названия, явившегося ему в таинственном сновидении.

Впоследствии «Некрономикон» оправдал своё использование. Немногие истории вышли из-под одарённого пера Эдварда Стоукрофта без каких-либо ссылок на него, и другие писатели, для которых он выступал в качестве литературного наставника, также стали использовать это название в собственных повествованиях. Влияние Стоукрофта на молодых писателей выражалось очень заметно. Среди авторов эзотерического журнала, где появлялось большинство произведений Стоукрофта, почти не было тех, кто не познакомился бы с обманчиво мрачным писателем лично, или через переписку. Его наставничество взрастило и воспитало немало многообещающих талантов; едва ли можно было найти более скрупулёзно-честного, но в то же время, ободряющего критика, и извечная заслуга Стоукрофта состояла в том, что он ни разу не наступил на чрезмерно чувствительные пальцы молодых эгоистичных писателей. Взамен они помогли ему повсеместно распространить славу «Некрономикона». Особенно часто использовал его в своих знаменитых рассказах о Гулях и Роке молодой Роберт Блейк; граф д'Эрлетт, блестящий Висконсинский романист, в своих халтурах даже сделал «Некрономикон» гораздо более пронзительно ярким, чем собственные, несколько заезженные темы; а египетский художник и поэт Кларкаш-Тон нарисовал картину с точным расположением червоточины, настолько тревожно напоминавшую книгу из сновидения, что Стоукрофт не мог спать по ночам.

В результате, среди журналистской «шайки» возник немалый переполох, когда в довольно странной записке Стоукрофт внезапно попросил их прекратить любые дальнейшие ссылки на книгу. Граф д'Эрлетт, неутомимый труженик, был вынужден вычеркнуть «Некрономикон» из полдюжины собственных рассказов, написанных им после последней двух-недельной переписки со Стоукрофтом, и отозвать из корректуры несколько уже принятых рукописей. Лонгер-младший, ближайший соратник писателя, совершил поспешную поездку в район Провиденса. Он был потрясён, обнаружив, что Стоукрофт почти в одночасье превратился в настоящего глубокого старика, коим он часто шутливо притворялся в своей переписке.

"- Что случилось, Эдвард?!" — спросил он поражённым тоном.

За ним, качая головой и что-то бормоча про себя семенила овдовевшая тётушка. В глазах Стоукрофта не было привычного ответного огонька, когда он слабо поманил Лонгера-младшего, приглашая сесть в кресло. Сам он, с шалью на плечах, хотя день был довольно тёплым, восседал на стуле с высокой спинкой, на месте откуда открывался прекрасный вид на Федерал-Хилл. На его лице отображалось глубокое смирение. У Лонгера-младшего возникло странное ощущение будто Стоукрофт умирает, и сама мысль об этом обрушилась на него как ледяное прикосновение. Мгновение спустя он немного успокоился, когда почтенный кот по кличке "Миднайт" (Полночь), чинно вошёл в комнату и запрыгнул на колени к Стоукрофту. Расслабление на лице писателя, после того как он погладил Миднайта, вернуло привычный облик домочадца, и заставило Лонгера-младшего отбросить смутные предчувствия, как не заслуживающие доверия.

"- Я полагаю, Наппи, с моей стороны это выглядит очень странно, — медленно проговорил Стоукрофт, — просто так просить тебя и остальных членов группы прекратить упоминание «Некрономикона». И всё же, я должен категорически настоять, чтобы вы сделали это. О, я не могу объяснить почему; но, это противоречит всем законам Естествознания; это даже звучит как одна из моих собственных историй; однако, в последнее время я стал получать сведения о том, что «Некрономикон» гораздо более реален, чем я мог себе предположить. Но как такое возможно? Это, как если бы Сервантеса преследовал призрак Дон Кихота. И всё-таки, если бы я верил в Йогу и остальное шарлатанство Древнего Востока, я смог бы поверить, что настойчивое упоминание «Некрономикона» создало нечто большее, чем просто мысленный образ. Йоги учат, что многие вещи способны обрести материальную форму посредством концентрации мысли".

Весь вечер Стоукрофт просидел в своём кресле. Вдали, на Федерал-Хилл вспыхивали огни... Он сидел в задумчивости, размышляя о заверениях Лонгера-младшего и желая, чтобы у того не хватило смелости вскрыть всю правду об этом деле. Почему он не рассказал ему, что нарисованная книга на картине Кларкаш-Тона в точности повторяла «Некрономикон» из его сна? Или о том, как цитаты из книги, которыми он осыпал свои рассказы, не требовали ни малейшего труда, а скорее сами выходили из-под пера, словно заученные наизусть? И, что ещё более беспокоило, почему даже фразы из произведений «шайки» Блейка и графа д'Эрлетта, которые, по всей видимости, должны были быть придуманы ими, казались столь же тревожно знакомыми? С внезапным трепетом Эдвард вспомнил пугающий визит того странного взволнованного итальянца с Федерал-Хилл, настоятельно потребовавшего чтобы он сжёг книгу, а когда Стоукрофт заверил что это всего лишь выдумка, итальянец неожиданно заявил, что о существовании книги было давно известно его деду, и что дед, рассказывая об этом шёпотом, постоянно оглядывался по сторонам и несколько раз перекрестился.

Возможно ли, что такая книга действительно где-то существует, и благодаря какому-то таинственному сообщению он узнал о ней в своих ночных кошмарах? И, если допустить подобное невообразимое предположение, как можно найти её и снять заклятие? В тот вечер Стоукрофт допоздна просидел в своём кресле, а когда наконец лёг в постель, то почти сразу же заснул и увидел сон. И в этом сне «Некрономикон» был виден с особой ясностью, чем когда-либо прежде, и он прикасался к его истлевшим страницам, на которых находилась червоточина, именно в том месте где Кларкаш-Тон поместил её на своей картине. И впервые, древний шрифт книги стал достаточно разборчив. Он читал, хотя в этих текстах говорилось о таких ужасных мерзостях, что Стоукрофт безуспешно пытался проснуться. Но вновь и вновь его взгляд останавливался на словах, бывших чертовски знакомыми, и во сне он узнавал в них цитаты, случайно и так неосторожно использованные писательской «шайкой». Утром эти слова вновь всплыли в его памяти настолько же отчётливо и ясно, какими он прочёл их во сне. Стоукрофт в ужасе отшатнулся от их значения, твёрдо сказав себе, что таких вещей в реальности не может и не должно быть, и что он — «есть Эдвард Стоукрофт с 66-ой Колледж-стрит, Провиденс, штат Род-Айленд, — прозаический, малоизвестный автор, специализирующийся на фантастических историях за которые плохо платят».

Существовал только один способ проверить реальность этих видений. Бойцовская черта характера подсказывала путь. Всё утро Стоукрофт тщательно чистил и заряжал пистолет. Он с некоторым смущением и стыдливостью посетил старую церковь на Федерал-Хилл и получил от проповедника чётки, купель со святой водой и маленькое распятие, собрав все эти вещи в соответствии со зловещими инструкциями «Некрономикона». И вскоре он был готов. Встав в круг, держа пистолет и священные предметы вне его, но в пределах досягаемости, Эдвард медленно произнёс заклинание Ньярлатхотепу, которое помнил из своего сновидения. После нескольких мгновений ожидания, затаив дыхание он смог разглядеть тёмный контур неясного силуэта, постепенно формирующийся прямо за дымкой маленького пламени свечи. По мере того как Стоукрофт всматривался, видение становилось всё отчётливее, и вдруг, неожиданно сгруппировавшись, оно превратилось в отвратительно дрожащую злобную нечисть, столь зловеще знакомую...

"- Уходи прочь!.. — резко воскликнул он, — Я лишь только вообразил тебя!!..".

Внезапный звук выстрела заставил вдовствующую тётушку срочно поспешить наверх. В комнате стоял едкий дым, на мгновение ослепивший её. Когда всё улеглось, ей на секунду почудилось будто бы она увидела Стоукрофта, искажённой бесформенной кучей свернувшегося на полу. Определённо, там лежало какое-то тело, причудливо увешанное чётками и распятием, а оставшиеся клочья одежды напоминали ткань костюма, который носил Стоукрофт. Однако, овдовевшая тётушка так никогда и не была уверена в том, что это был он. Всякая плоть на теле была содрана до костей, словно от сильной, разъедающей изнутри кислоты... .

.

/1937 год/

                                                                                                        • • •

Author: © 1937 by Joseph Vernon Shea. Original story «Necronomicon».

Copyright © 1998 Journal «Dragon & Microchips: Le Seul Fanzine Qui Rêve» (№14; Fra).

Internet publication: © Dan Clore, 2009.

Russian translation: © ZaverLast, 2021 (for the website FantLab.Ru).

_____________________________________________________

Иллюстрация: рекламный постер известного американского фильма ужасов "Книга Мёртвых" (1993) режиссера Брайана Юзна.

.

"КТУЛХИЗМ И ХОЛОДНАЯ ВОЙНА" (1988).

"Cthuluism and the Cold War".

.

Автор: © 1998 Джон Джеймс Рейли.

Перевод: © 2021 ZaverLast.

_____________________________________

Некоторые отсылки в этой пародии, по общему признанию, не совсем понятны. Для более объективного понимания Вам необходимо знать не только фантастическую литературу Г.Ф. Лавкрафта, но и, хотя бы отчасти, иметь представление о программе по связям с общественностью "Системы Общественного Теле- и Радио-вещания США". Так же полезно находиться в курсе последних политических событий, происходивших в конце 1980-х годов, связанных с ревизионистскими поворотами времён Холодной Войны. Но даже тогда, Вам безусловно придётся быть достаточно жизнерадостным человеком, чтобы найти что-нибудь из нижесказанного забавным. Как бы там нибыло, в любом случае, поехали... Всем счастливого Хэллоуина!

                                                                                                **~**

*Заявление об Ограниченной Ответственности: любое сходство между живыми людьми и мёртвыми, вызывает у нас глубокое сожаление.

.

"- Добро пожаловать на "Час новостей" Боба Лернера. Я ваш ведущий, Боб Лернер. Вот почему я говорю вам об этом".

Сегодня вечером наш главный сюжет — о том, что вы, вероятно, уже видели на "CNN" *: новые откровения о роли Ктулхизма в американской политике времён Холодной Войны. Сегодня у нас в гостях — Доктор Тимоти РЕПА, профессор Сравнительной Эсхатологии и автор широко запрещенной книги "МакКарти против партии "Звёздной Мудрости" (см.прим.1 и 2) и Чарльз Декстер УОРД, издатель "Копателя", — журнала с тревожными политическими мнениями".

Ведущий БОБ ЛЕРНЕР: "- Добрый вечер, Доктор Репа; добрый вечер, Мистер Уорд".

РЕПА: "- Я годами ждал, чтобы попасть на это шоу. Что случилось с сообразительным ведущим?"

УОРД: "- Лузер".

Ведущий БОБ ЛЕРНЕР: "- Доктор Репа, не могли бы вы рассказать нам о значении недавно рассекреченных частей Кодекса Веноны?" (3)

РЕПА: "- Вне всякого сомнения Кодекс доказывает, что такие люди, как Элджер Хисс и Розенберги на протяжении 1930-х и 1940-х годов действительно находились в союзе с Невыразимым Злом. (4) У нас есть не только имена и даты, у нас имеются даже отпечатки пальцев Генри Уоллеса на Серебряном Ключе". (5)

ЛЕРНЕР: "- А, что скажете на это вы, Мистер Уорд?"

УОРД: "Я заявляю, что это в высшей степени зловредно. Это чистый американский триумфализм. Возможно, сто миллионов человек и были поглощены с тех пор, как Древние вернулись в 1917-ом году, но это не повод осуждать как предателей всех, кто когда-либо присутствовал на призывании Ползучего Хаоса. Мы здесь рассуждаем о фундаментальной легитимности прогрессивной политики".

ЛЕРНЕР: "- Доктор Репа?"

РЕПА: "- На протяжении всего ХХ века термин "прогрессивный" являлся "жёлтой шёлковой маской" Верховного Жреца, Неподлежащего Описанию. Это те же люди, что и читатели нашего журнала "Копатель", ставшие пацифистами после подписания "Пакта Риббентропа-Ньярлатхотепа", но внезапно изменившие своё мнение, когда Гитлер вторгся в ЛЕНГ". (6)

УОРД: "- Это МакКартизм самого жуткого толка. В 1930-ые годы никто, кроме Партии "Звёздной Мудрости", ничего не сделал в этой стране в отношении расового равенства и положения трудящихся. Вот в чём, на самом деле, заключается суть традиционного Ктулхизма".

РЕПА: "- Если вы прочтёте партийную платформу тех лет, то увидите, что "равенство" означало для Ктулхистов только то, что все Непосвящённые были одинаково вкусными. Что касается положения рабочих, то вам хорошо известно, прежний директор по инфо-технологиям потребовал, чтобы все члены организации в День Выборов отдали свои души".

ЛЕРНЕР: "- Джентльмены, пожалуйста... Давайте немного сменим тему. Сегодня часто говорят, что единственное место, где Ктулхизм всё ещё находит своих приверженцев, — это университетские студенческие городки. Мистер Уорд, вы с этим согласны?"

УОРД: "- Это вопиющая клевета на мульти-культурализм. Действительно, сегодня существует несколько университетских кампусов, где администрация активно продвигает гендерное равенство и антропофагию, но реальность такова, что большинство высших учебных заведений в этой стране крайне реакционны. Несколько колледжей и по сей день отказываются принимать на работу преподавателей, которые не переносят прямых солнечных лучей. Но несомненно, такая ситуация только порадует Доктора РЕПУ и его приятелей-неоконсерваторов из Мискатоникского Университета".

РЕПА: "- На самом деле причина в том, что наши университеты были захвачены "Black Diaper Babies" (Младенцами в чёрных Подгузниках)". (7)

УОРД: "- Знаете, такие люди как вы, под каждой кроватью видят Зуга".

РЕПА: "- Обычно эти самые Зуги как раз под моей кроватью; их подсылают такие люди, как вы".

ЛЕРНЕР: "- Доктор Репа, не слишком ли экстремально то, что вы говорите? Разве у себя в Мискатоникском Университете, вы не свободны преподавать и писать о влиянии Партии "Звездной Мудрости", всё что захотите?

РЕПА: "- Позвольте мне начать с того, что декан Голдер проделал в Мискатонике очень замечательную работу, чтобы более не допустить явно нечеловеческих кандидатов на должности, по крайней мере в гуманитарных науках (8). И также правда, что в масштабе страны, количество студентов, необъяснимо расчленённых в Ночь Ламмаса (9), упало до самого низкого уровня с конца 1960-ых. Тем не менее, ситуация становится всё хуже и хуже. Спонтанная делинквентность (антиобщественное противоправное поведение человека), теперь является защищённым состоянием в соответствии с "Законом об американцах с ограниченными возможностями". Курсы по изучению литературы ранее начинались с романа "Моби Дик". Теперь они начинаются с "Пнакотических Рукописей". Вот вам и постмодернизм. Большинство этих идей попросту импортированы из Франции, где у Ктулху всегда имелось множество почитателей".

ЛЕРНЕР: "- Это подводит нас к важному моменту. Действительно ли, будет справедливо полностью отождествлять французский постмодернизм с Ктулхизмом?"

РЕПА: "- Ну, Мишель Фуко на самом деле умер, будучи разорванным в клочья Ночным Призраком над бульваром Сен-Жермен". (10)

УОРД: "- Извините меня, но я считаю, что это просто фанатизм — ссылаться на трагические обстоятельства гибели Фуко, как на способ дискредитации его идей. Это выражение презрения к тысячам людей, страдающим сегодня повсеместно в мире от подобных несчастий".

ЛЕРНЕР: "- Подмечено верно, мистер Уорд. Позвольте мне завершить нашу дискуссию, спросив вас обоих о значении событий 1989-го года (11). Считаете ли вы, что падение Врат в прошлом году окончательно дискредитировало Ктулхизм как жизнеспособный и разумный вариант выбора, или же вы полагаете, что Древние опять могут стать объектами поклонения? Доктор Репа?"

РЕПА: "- Я уверен, что партия "Звёздной Мудрости" будет и дальше продолжать дискредитироваться. Призрак способен вырасти снова, но ему придётся принять иную форму".

ЛЕРНЕР: "Мистер Уорд?"

УОРД: "- Если вы разрушаете Врата, вы создаёте путь не только для себя, чтобы выйти, вы также создаёте путь тому, что находится с другой стороны, чтобы войти. "То не мертво, что может вечно лгать". Борьба продолжается...".

ЛЕРНЕР: "И здесь мы должны положить этому конец. Спокойной ночи, джентльмены!".

РЕПА: "Что такого знает Майкл Бешлосс, чего не знаю я? А?.." (12).

Ведущий ЛЕРНЕР: "ЙОГ-СОТ... э-э... да-а... ну что ж, всем доброго вечера...".

.

~Конец~

.

Author: John J. Reilly.

Copyright © 1996 by John J. Reilly.

Перевод: © 2021 ZaverLast.

___________________________

Примечания:

* "CNN" (Си-Эн-Эн) — крупнейшая северо-американская Кабельная Новостная Сеть — лидирующий в США круглосуточный телеканал международных новостей, созданный 1-го июня 1980-го года. Компания "CNN" первой в мире предложила концепцию 24-часового информационного вещания. Состоит из 14-ти кабельных и спутниковых каналов, 2-х радиостанций, шести интернет-сайтов и 37-ми зарубежных информ-бюро, насчитывает около 4-х тысяч журналистов. Новости CNN доступны к просмотру в 212-ти странах. Одним из ключевых моментов в истории "CNN" стало организованное в 1991-ом году освещение иракско-кувейтской войны в Персидском Заливе — впервые масштабные военные действия демонстрировались в прямом эфире. "CNN" находится на 2-ом месте среди международных служб новостей, уступая только аудитории английской телекомпании "Би-Би-Си" (BBC). Штаб-квартира "CNN Center" расположена в центре города Атланта в штате Джорджия, главные студии находятся в Нью-Йорке и Вашингтоне.

(2) Партия "Звёздной Мудрости" — ироническое обыгрывание названия оккультной Церкви "Звёздная Мудрость", будто бы перевоплотившейся в "политическую партию". Церковь "Звёздная Мудрость" действовала в Новой Англии в 19-ом веке и была распущена в 1877-ом году. Её название использовал в своем произведении "Обитающий во мраке" (1935) Говард Филлипс Лавкрафт.

(3) "Кодекс Веноны" — Проект "Вено́на" (Project Venona) — произвольное кодовое слово названия секретной программы контрразведки США по расшифровке советских шифрованных донесений. Программа была начата в 1943 году и закрыта в 1980. Проект позволил оценить масштаб советского шпионажа в Соединенных Штатах и других западных странах, а также установить личности многих агентов. Однако доказательства, полученные с помощью программы "Венона", не смогли быть предъявлены в суде или широкой публике, так как проект оставался засекреченным вплоть до середины 1990-ых годов. В силу этого некоторые агенты так и не были осуждены, а вина других или не была доказана, или оспаривалась.

(4) "Элджер Хисс и Розенберги": Элджер Хисс — американский госслужащий, в 1948-ом году обвинённый в шпионаже в пользу СССР и осуждённый за лжесвидетельство в связи с этим обвинением в 1950-ом году. Юлиус Розенберг и его жена Этель — американские коммунисты, также обвинённые в шпионаже в пользу Советского Союза и казнённые за это в 1953-ом году. Розенберги стали единственными гражданскими лицами, казнёнными в США за шпионаж в период Холодной войны.

(5) Генри Эгард Уоллес (1888-1965) — политический деятель США, демократ, журналист. В 1933-1940 годах — министр сельского хозяйства, в 1941-1945 — 33-ий Вице-Президент США в правительстве Франклина Рузвельта, в 1945-1946 годах — министр торговли в правительстве Трумэна. Сторонник рузвельтовского курса во внутренней и внешней политике. Выступал с лево-либеральных позиций. Был активным сторонником развития сотрудничества между СССР и США в годы Второй Мировой войны и после её окончания, в годы Холодной войны. Уоллес требовал, чтобы США поделились с СССР секретом атомного оружия как с бывшим союзником, способным эволюционировать в сторону демократии. Решительно выступал против Холодной войны, заявляя в 1946-ом году: "Мы должны заложить основы для установления подлинного мира с Россией. Чем более жёстко мы ведем себя, тем более жёсткими будут становиться русские". Подобные заявления дали основание его политическим оппонентам называть Уоллеса "сталинистом", а созданную им "Прогрессивную партию" обвинять в "пособничестве коммунизму". В 1946-ом году, Уоллес был отправлен президентом Трумэном в отставку с поста министра торговли.

(6) "Пакт Риббентропа-Ньярлатхотепа" — ироническое обыгрывание названия известного политического межправительственного соглашения "Пакт Молотова-Риббентропа" — договора о ненападении между Германией и Советским Союзом, подписанного 23-го августа 1939-го года главами министерств иностранных дел Германии и СССР. Советский Союз был предпоследним государством, подписавшим подобный двусторонний документ с Германией.

(7) "Black Diaper Babies" — переводится как "Младенцы в чёрных Подгузниках", фраза используется как в прямом смысле, так и в шуточном переносном, в качестве мема.

(8) "Декан Голдер" — в англо-русском переводе, слово "Голдер" переводится как "золотопромывочный лоток" или "просеиватель золота". Полная фраза в рассказе звучит следующим образом: "...декан Голдер проделал очень хорошую работу в Мискатонике, чтобы более не допустить явно нечеловеческих кандидатов". Можно воспринимать эту фразу, как "декан- отсеиватель" неподходящих кандидатур. (перевод слова взят из "Big English-Russian Dictionary". Большой Англо-Русский Словарь, издание 2012).

(9) "Ночь Ламмаса" — один из оккультных праздников Саббаты — Колеса Года, цикла сезонных праздников, соблюдаемых современными язычниками, и состоящим из главных солнечных событий года (солнцестояний, равноденствий и промежутков между ними). Ламмас — один из четырёх главных Праздников Великих Костров (Бельтайн — Ламмас — Самайн — Имболк). Ночь Ламмаса (или Лугнасад), это Шабаш Великой Жертвы, языческое ведьминское торжество (месса) начала осени и жатвы. Ночь Ламмаса отмечается с заката солнца 1-го августа и до наступления заката 2-го августа. Название Лугнасад, переводится как "Сборище Луга". Луг — один из богов кельтского пантеона, покровитель земледелия и многих творческих ремёсел. В более строгом понимании, Ламмас — это праздник первого урожая, а Лугнасад — мистический шаманский аспект того же праздника. Лугнасад считается Шабашем Поминальных Торжеств — это время расстаться с тем, что мешало человеку твёрдо стоять на земле, время, когда мечтания и самообман должны закончиться, и наступает обновление, пора встряхнуться, выкинуть из головы глупости и иллюзии.

(10) Поль-Мишель Фуко (1926-1984) — французский философ, теоретик культуры и историк. Считается одним из ярких представителей современного направления европейской философии, развивавшем традиции школы Континентальной философии, Структурализма и Пост-структурализма. Наибольшее влияние на Фуко оказали такие философы, как: Платон, Кант, Гегель, Маркс, Ницше, Фрейд. Он создал первую во Франции кафедру психоанализа, был преподавателем психологии в престижной парижской "Высшей нормальной школе" и в Университете города Лилль, а так же заведовал Кафедрой истории Мысленных Систем в "Коллеж де Франс" и много преподавал в других странах. Является одним из наиболее известных представителей направления Анти-психиатрии. Книги Фуко о социальных науках, политической философии, медицине, тюрьмах, проблеме безумия и сексуальности сделали его одним из влиятельных мыслителей XX века. В 1950 году Мишель Фуко, находясь под влиянием идей Западного нео-марксизма, вступил во французскую Компартию, хотя сам в большей степени являлся гегельянцем, нежели марксистом. В конце 1960-х разделял убеждения молодого поколения Гошистов, включавшего в себя анархистское, маоистское и троцкистское направления, переосмысленные в духе революционного экстремизма и романтизма. Сотрудничал с левыми радикалами, но при этом много критиковал работу французской Компартии. В 1960-70 годы принимал активное участие в оппозиционных студенческих протестах во Франции. Открытый представитель секс-меньшинств, не скрывавший свою нетрадиционную ориентацию.

(11) "Падение Врат — событие 1989-го года" — речь, в переносном смысле, идёт о важном политическом событии — Падении Берлинской Стены, что стало беспрецедентным историческим событием в Европе со времён Второй Мировой войны. Вечером 9-го ноября 1989-го года ГДР открыла свои пограничные пункты на Запад для всех граждан страны. С января по октябрь 1990-го года 155-ти километровая бетонная стена была полностью снесена и 3-го октября Германия вновь стала единой страной. Мирная революция в ГДР разрушила Берлинскую Стену, долгие десятилетия разделявшую Германию на Восточную и Западную части.

(12) Майкл Ричард Бешлосс (род. в 1955) — американский историк, специализирующийся на исследовании института президентства Соединенных Штатов. Является автором девяти книг об истории американского президентства. Бешлосс был частым комментатором на телеканале "PBS NewsHour" и официальным президентским историком на крупнейшем телеканале "NBC News". Сегодня он является главным попечителем Исторической Ассоциации Белого Дома и Национального Архивного фонда, а также Смитсоновского Национального музея Американской истории. В разные годы Бешлосс был попечителем Фонда Томаса Джефферсона, Фонда ПЕН/Фолкнера, Центра Миллера по Связям с Общественностью при Университете Вирджинии, и членом Президентской Комиссии по Стипендиям Белого Дома. Он также входит в консультативный Совет Комиссии по двухсотлетию Авраама Линкольна. С 2014-го года является председателем ежегодной Премии Роберта Ф. Кеннеди.[/i]

______________________________________________________ ____

Джон Джеймс Рейли (John J. Reilly, 1954-2012) — писатель, редактор, журналист, литературный критик, философ, экспертный исследователь по эсхатологии, антиутопии и альтернативным историческим теориям, доктор юридических наук, бакалавр искусств и политолог. Окончил с отличием Колледж Святого Петра в Джерси-Сити и Джорджтаунский Университет в Вашингтоне. С 1982-го по 1985-ый годы Рейли трудился заместителем редактора одного из старейших американских издательств "West Publishing Company" (WEST), где занимался ответственной государственной работой по редактированию "Юридического Законодательного Кодекса США". С 1995-го по 1998-ой был редактором печатного издания "Culture Wars" (Культурные Войны), прежде чем ушёл оттуда в знак публичного протеста против движения журнала в сторону антисемитизма. С 1982-го года стал заниматься литературной деятельностью, работал над книгами, эссе, журнальными статьями, литературными обзорами и информационными бюллетенями. Публиковался в таких известных американских журналах, как: "First Things", "Culture Wars", "Fidelity Magazine", "The New York Review of Science Fiction", "Kirkus Review", "The Wanderer", "The Millennium Prophecy Report", и других. Автор пяти научно-популярных изданий, таких как наиболее известная его книга "Будущее Шпенглера" (1993), а так же "Вечный Апокалипсис: как конец света формирует историю" (1998), "Апокалипсис и будущее: заметки по истории культуры XXI века" (2000), "Совершенство Запада" (2003), "Канун тысячелетия: нео-консервативная интерпретация современной политики и культуры". Большая часть опубликованных им работ предназначена для профессиональной аудитории и связана с экономикой, индустрией финансовых услуг и общим юридическим правом. Однако, будучи человеком широко разносторонним Джон Рейли много писал о политике, философии, науке, религии, литературе и культуре. В том числе, являясь ценителем научной фантастики и литературы ужасов, опубликовал более двух десятков оригинальных художественных рассказов, созданных в фантастическом под-жанре "альтернативной истории".

В своём неординарном влиянии Джон Рейли занимает довольно странное место. После смерти автора разыскать его труды в интернете стало весьма проблематично, большая часть его работ исчезла; издательство, выпускавшее его книги, несколько лет назад закрылось, убрав из доступа весь свой каталог; личный блог Джона Рейли также был закрыт, многочисленные публикации автора пропали, а его доменный адрес захватили киберсквоттеры. Несмотря на то, что главным интересом писателя являлась история, профессиональным историком он не был, однако вместо этого Рейли приобрёл большую известность в онлайн-сообществах научной фантастики и фэнтези (SF&F). В итоге, в конце нулевых годов он стал основателем популярного блога "Дальний Взгляд" (The Long View), где его острый ум и оригинальное чувство юмора привели к появлению множества тематических публикаций и широкой сети корреспондентов. Долгие годы Рейли являлся активным участником целого ряда значимых государственных и общественных организаций, таких как: "Международное общество сравнительного изучения Цивилизаций" (ISCSC), "Центр исследования тысячелетий" при Бостонском Университете, Лондонское "Общество упрощённого правописания", занимающееся вопросами реформирования классической английской орфографии, а также входил в состав "Американского совета по грамотности" и в "Коллегию адвокатов штата Нью-Джерси". Человек, потрясающе чувствовавший вселенную, Джон Дж. Рейли считал, что самое важное в жизни — быть полезным. По мнению близких, без сомнения, именно вера и характер, сделали его самым оптимистичным экспертом по мрачным апокалиптическим движениям и антиутопиям. Благодаря великолепному юмору многочисленные друзья и знакомые Джона Рейли иронично называли его при жизни не иначе как — "Шпенглер с улыбкой".

/По интернет-материалам/

___________________________________

ЖИЗНЬ И ВРЕМЕНА ПРЕЗИДЕНТА Г.Ф. ЛАВКРАФТА (рассказ).

"The Life and Times of President H.P. Lovecraft" (1996).

.

Автор: Джон Джеймс Рейли.

Перевод: © 2021 ZaverLast.

                                                                                                  *~*~*

Несколько лет назад я прочёл научно-фантастический роман под названием "Стальная Мечта" (автор Норман Р. Спинрад, 1972), представляющий собой по форме написания так называемое "вложенное повествование", или историю внутри рассказа. Внутри романа "Стальная Мечта" публикуется приключенческая пост-апокалиптическая повесть под названием "Властелин Свастики", будто бы написанная Адольфом Гитлером в альтернативной истории. За вложенным повествованием следует научный анализ произведения, составленный вымышленным литературным критиком Гомером Уипплом.

В той временной параллели, в 1919-ом году, вскоре после окончания Первой Мировой войны в Германии происходит коммунистический переворот, и Гитлер становится ещё одним самым обычным изгнанником-эмигрантом (на этом фоне его незначительное кратковременное участие в реакционной политике Германии даже не заслуживает внимания). В итоге, он обосновался в Соединенных Штатах, где используя свои известные и средние художественные навыки стал платным иллюстратором бульварных журналов научной фантастики, а позднее — редактором собственного фэнтези-издания. По мере того, как его знание английскийского языка постепенно улучшалось, он стал сочинять и публиковать собственные фантастические произведения: мрачные про-фашистские и расистские истории, замаскированные под слоем научной фантастики. В конце-концов, ему удалось привлечь внимание и даже создать вокруг себя небольшой литературный культ, а очаровательные Венские манеры сделали его звездой конвенций научно-фантастической литературы.

Главным произведением Гитлера, написанным незадолго до смерти в 1953 году, стала фантастическая повесть под названием "Властелин Свастики", рассказывающая о политическом движении в пост-апокалиптическом мире будущего. Это движение было посвящено очищению человеческого генофонда от мутаций, и разрушению Великой Империи мутантов на Востоке. В то время как некоторые читатели заметили в повести явный антисемитский подтекст, защитники и почитатели автора утверждали, что среди многих лучших друзей Гитлера были евреи. После смерти его рассказы стали активно переиздавать в сборниках с мягкой обложкой, нередко с использованием его собственных авторских иллюстраций.

Писатель Говард Филлипс Лавкрафт (1890-1937) имеет биографию, которую вполне можно было бы ожидать от его ровесника, несостоявшегося Гитлера-неудачника. Лавкрафт несомненно пострадал от излишней доли посмертного Фрейдистского анализа, однако, это правда, что его семейная история (отец умер, когда Лавкрафт был совсем молод, и его воспитывала чрезмерно заботливая мать) похожа на историю семьи Адольфа Гитлера (1889-1945). Их детство являлось прологом к некоторым схожим характеристикам на протяжении всей жизни. Лавкрафт, как и Гитлер, был маргинальным художником. Хотя, он стал более успешным писателем, нежели Гитлер — художником, это мало о чём говорит. Оба недолгое время были женаты, Гитлер — всего несколько часов, а Лавкрафт, по сути — лишь несколько месяцев. Оба в определённой степени интересовались оккультизмом. Безусловно, и нацизм Гитлера, и фантастическая литература Лавкрафта во многом обязаны науке Теософии. Лавкрафт всегда утверждал, что является убеждённым скептиком. Гитлер также находился под влиянием подобных идей, хотя и не был верующим оккультистом в такой степени, как тот же Рудольф Гесс (1894-1987) или Генрих Гиммлер (1900-1945). И Лавкрафт, и Гитлер, оба были про-расистски настроенными социал-дарвинистами из числа тех, кто рассматривал историю как науку, в первую очередь определяемую расовыми факторами. Оба являлись ипохондриками, неоднократно предсказывавшими свою раннюю смерть. Лавкрафт, неврастения которого помешала ему участвовать в Первой Мировой войне, в своём предсказании оказался прав. При личной встрече с другими людьми оба деятеля в равной степени представлялись довольно застенчивыми, скромными и официальными лишь формально, благодаря чему в них было совсем нетрудно влюбиться. Гитлер обожал собак, а Лавкрафт любил кошек.

Теперь представим себе альтернативную историю, в которой Лавкрафтовские идеи не остались бы только предметом остросюжетного чтива. Допустим, его отец был бы жив, или, напротив, юный Говард полностью осиротел, либо же финансовые накопления семьи изменились настолько, что ему пришлось очень рано пойти работать. Скажем, он становится журналистом в Бостоне или Нью-Йорке. Тогда Лавкрафт, например, мог бы вполне участвовать в Первой Мировой войне и возможно вернуться с выдающимся послужным списком (как и Гитлер). Затем он вполне мог бы стать обозревателем национального синдицированного журнала, известного своими предупреждениями о всеобщей угрозе, исходящей от иммигрантов, коммунистов и необузданного финансового капитала, особливо связанного с евреями и "тайным еврейским заговором". Как и у многих практичных людей, жизненный опыт мог бы превратить непритязательный интерес Лавкрафта к оккультизму из обычного развлечения в серьёзное верование (иногда такое случается, к примеру, взгляните на личность известного поэта и оккультиста Уильяма Батлера Йейтса /1865-1939/ или, если уж на то пошло, самого Адольфа Гитлера). В условиях разразившейся социально-экономической катастрофы 1930-х годов, в период Великой Американской Депрессии у Лавкрафта могла существовать уникальная возможность реализации собственных идей проведения революционных реформ в стране.

В политике Лавкрафт не был бы "консерватором", в серьезном понимании этого слова, хотя определённо, имел бы мало пользы и от социализма с демократией. Писатель Синклер Льюис (1885-1951) в своем романе 1935-го года "У нас это Невозможно" попытался дать некоторое представление о том, каким может быть американский фашизм. Он предположил, что подобный строй в США был бы более пуританским, чем его европейские аналоги. Это был бы не столько случай, когда правящая партия навязывает политическую ортодоксальность всей стране, сколько, — когда право-радикальные группы, такие как "Ку-Клукс-Клан", получили бы от правительства официальные полномочия действовать на местном уровне. Однако, когда Льюис размышлял о фашизме, он, похоже, больше думал об Италии. В его "фашистской Америке" не было особого места для национальной программы Евгеники, как в Германии, однако, наверняка, это вполне могло бы существовать в Америке Лавкрафта. Если уж на то пошло, Льюис не понимал, по крайней мере в 1935-ом году, насколько главным являлся антисемитизм для нацизма. Если, как предполагали некоторые писатели, еврейская политика Гитлера была необходимой и важной чертой его исторической модели (см. "Апокалипсис Гитлера: Евреи и Нацистское наследие" 1985, профессора-историка Роберта С. Вистриха), то вполне можно было бы ожидать, что подобные идеи также придут и в голову Лавкрафту, чья интеллектуальная система взглядов в те годы не столь разительно отличалась от взглядов ведущих нацистов.

В Америке 1930-х не было недостатка в прото-фашистах, но все они являлись региональными личностями, не имевшими особой надежды сформировать серьёзное национальное движение. Конечно, радикальный демократ Хьюи П. Лонг (1893-1935) из Луизианы был весьма умён, но являлся чересчур "колоритным", чтобы быть оценённым за пределами родного штата. Отец Чарльз Э. Кофлин (1891-1979), ещё один антисемитский радио-проповедник, сам по себе не стал бы главным кандидатом на политический пост. Его движение было слишком тесно связано с Римом, по крайней мере в общественном сознании, чтобы выйти чем-то иным, кроме небольшой фракции в более крупной правой коалиции.

Лавкрафт, или некто подобный ему, возможно смог бы сформировать подобную коалицию. Северянин, номинально христианин-протестант, он мог проповедовать экономический популизм для Юга и Среднего Запада, и антикоммунизм для католиков американского Северо-Востока. Его биография была таковой, что с большой вероятностью он пришёл бы в политику скорей как республиканец, нежели демократ. В его родной Новой Англии демократы являлись партией ненавистных иммигрантов. Конечно, до Великой Американской Депрессии он мог бы занять положение впоне независимого человека, стоящего вне политики. Как бизнес-магнат Генри Р. Перо (1930-2019), выдвигавшийся в президенты США в 1992-ом году или генерал Колин Л. Пауэлл в 1995-ом, Лавкрафт мог стать кандидатом, избранным любой из политических сторон. Что касается партийной платформы, то в 1932-ом году выбор между Франклином Рузвельтом (1882-1945) и Гербертом Гувером (1874-1964) был невелик. Главное достоинство Рузвельта заключалось в том, что он не был Гувером. Лавкрафт, обладавший в реальной жизни достаточно философским складом ума, стал бы не просто новым лицом в политике, а человеком с конкретным планом действий.

Любому американскому правительству, избранному в 1932-ом году, при вступлении в должность пришлось бы сделать примерно то же самое, что сделал Рузвельт. Необходимо было немедленно реконструировать банковскую систему, распределить помощь среди безработных в случае стихийных бедствий и попытаться уговорить бизнесменов страны сохранить рабочие места и сделать некоторые инвестиции в экономику. Администрация Рузвельта выполнила этот минимум, немного позже дополнив свою программу "заказными" проектами, от новых дорог до смутно "сталинских" художественных фресок, которые всё ещё можно увидеть в старых почтовых отделениях США. Некоторые из этих инициатив помогли, другие же, к примеру правительственные схемы фиксации цен, обернулись катастрофой. Хотя, экономика в 1930-х годах, перемежаясь различными спадами в любом случае улучшилась, Великая Депрессия окончательно не закончилась пока Соединенные Штаты не начали мобилизацию для Второй Мировой войны. В этом плане США резко контрастировали с нацистской Германией. Гитлер пришёл к власти примерно в то же время что и Рузвельт, и через два года немецкая экономика вновь ожила и стала бурно развиваться. Причина была достаточно бесхитростной: Адольф Гитлер вступил в должность с чётким намерением за пять-десять лет провести несколько крупных войн, поэтому перевооружение было начато незамедлительно. И здесь, можно подозревать, что Лавкрафт будучи американским президентом, поступил бы точно так же.

В Америке Лавкрафта не было бы недостатка в возможных противниках. В конце-концов, всегда существовали вездесущие коммунисты, которые, вероятней всего, вначале поддержали бы кандидатуру Лавкрафта, как когда-то немецкие коммунисты поддержали кандидатуру Гитлера (их идея состояла в том, что "несостоятельный" режим Гитлера в скорости рухнет, что неминуемо приведёт страну к Красной Революции). Естественно, все внутренние политические партии должны были быть арестованы, и началось бы наращивание военной мощи в рамках подготовки к окончательной схватке с СССР. Однако, более непосредственным противником вероятнее всего представлялась бы "Жёлтая Угроза", как это проявилось с Императорской Японией. Американцам всегда было трудно объяснить, почему им необходимо беспокоиться об опасности со стороны Европы. Напротив, вооружение против возможной войны с Японией всегда являлось лёгкой "идеей для продажи" американскому обществу. На самом же деле, в условиях начала ранней депрессии в Америке легко было "продать" населению любую программу ре-милитаризации, поскольку это являлось единственным, что могло сделать правительство для быстрого снижения безработицы. А ставших ненужными на заводах и фабриках молодых людей, разумеется, можно было призвать в армию.

Действительно, поскольку количество возможных врагов увеличивалось, такая политика стала бы вполне самодостаточной. Правительство Франклина Рузвельта, с точки зрения тарифной политики в экономике, было националистическим, но оно вполне удовлетворялось продолжавшей существовать международной рыночной экономикой. По крайней мере, насколько известно, это не налагало никаких валютных ограничений и не делало для иностранцев практически невозможным владение собственностью в Америке. Однако, про-фашистские правительства, как правило, поступали именно так. Подобные меры нанесли бы серьезный удар по Англии и Голландии, население которых всегда вкладывало в Америку значительные средства. Вскоре Англия ощутила бы нечто большее, чем просто финансовую угрозу, поскольку вторжение в Канаду, несомненно было бы предложено Правительству Лавкрафта, как из стратегических соображений, так и в качестве подготовительных военных учений. А, последующее англо-американское противоборство на море могло стать прелюдией к Западной половине театра военных действий Второй Мировой войны.

В том, что в Лавкрафтовской Америке могла бы случиться Вторая Мировая война, трудно сомневаться, но союзы между странами были бы другими. В Британии, лишившейся зарубежных активов и значительной части своего флота (конечно при условии, что победили США), в 1930-х годах могла произойти Революция. Если бы это произошло "справа" (при участии правых партий), то в случае нацистского вторжения во Францию страна осталась бы нейтральной. Фашистская Великобритания также смогла бы сохранить в течении 1930-х свой союз с Японией, это могло означать, что США всё ещё были способны столкнуться с войной на двух океанах, когда начнётся битва с Японией. В действительности, в подобном случае США могли столкнуться с англо-германским союзом на Западе, что сделало бы вероятным нападение на континентальную часть Соединенных Штатов, особенно с воздуха. С другой стороны, если Британская Революция произошла бы "слева" (при участии левых партий), то Империя Британии катастрофически быстро распалась. Тогда Красная Британия смогла бы поддержать Францию в 1940-ом или в любой другой момент немецкого вторжения, но при этом вероятно ей не хватило бы собственных военно-морских и воздушных сил, чтобы противостоять нападению на свою территорию. В итоге, без Великобритании в качестве канала связи, США в 1940-х годах врятли бы стали воевать в Европе.

Военные действия в Тихом океане могли начаться точно так же, как и в реальном мире, но закончиться при этом совсем иначе. Например, поскольку Соединенные Штаты отказались бы сотрудничать в секретных ядерных проектах с фашистской или коммунистической Великобританией, и Америка в подобном случае не стала привлекательным убежищем для физиков-ядерщиков, то атомная бомба была бы не изобретена. Однако, несмотря на то, что говорят ревизионисты, ужасающее вторжение в Японию почти наверняка имело необходимость. Тогда Правительство Лавкрафта, возможно, было бы гораздо менее озабочено реформированием страны, нежели проблемой де-популяции её населения (высоким превышением уровня смертности над рождаемостью). Некоторые подозревают, что Австралия также была бы аннексирована Америкой, как и Канада. А США, возможно, даже присоединились бы к войне Германии против Советского Союза (если бы нацисты пришли к власти в Германии, такое вторжение произошло бы неизбежно). Помощь США, вероятно приняла бы форму стратегических бомбардировок СССР. Возможно США так же ввязались бы в сухопутную войну в Китае, чтобы окончательно победить тамошних коммунистов.

Теперь давайте предположим, что Лавкрафт умирает примерно в то же время, что и Рузвельт, в 1945-ом году, на восемь лет позже чем скончался на самом деле. Тогда, после правления Лавкрафтовского Правительства мир был бы разделён на две крупные сферы влияния, также как это сложилось после Второй Мировой войны. Однако, глобальные системы при этом были бы сопоставлены гораздо более равномерно, поскольку Европа не была бы разрушена англо-американским и русским вторжениями, произошедшими в реальности. Эти две глобальных империи идеологически имели бы определённое сходство, поскольку обе управлялись бы мистически настроенными арийскими шовинистами. В следствии такой схожести, в будущем лидеры систем по крайней мере задумались бы и рассматривали возможность создания реального союза между двумя империями. Общественное мнение, как и сам Гитлер, напротив считало бы, что Великая война между Восточным и Западным полушариями произойдёт только в следующем поколении.

Какое время для смерти Президента Лавкрафта!

Единственным утешением стало бы то, что американскую нацию мог возглавить его блестящий молодой заместитель и вице-президент (в прошлом писатель-фантаст и будущий основатель Саентологии) — Л. Рон Хаббард. Но это уже совсем другая история...

                                                                                                    * * *

.

Author: John J. Reilly.

Copyright © 1996 by John J. Reilly (US).

Перевод: © ZaverLast, 2001.

__________________________________

Примечание:

* Роман "Стальная Мечта" (1972) писателя Нормана Р. Спинрада получил признание международных критиков, в том числе номинации на американские литературные премии "Nebula Award" и "American Book Award", а так же французскую премию "Prix Tour-Apollo" за лучшую иностранную книгу. Однако, вцелом отношение к изданию в мире было неоднозначным. В 1970-ые годы Американская Нацистская Партия включила роман "Стальная Мечта" в свой список рекомендаций для чтения, несмотря на общий сатирический замысел произведения. В 1982-ом году роман был "проиндексирован" западно-германским Федеральным Департаментом по СМИ, и в итоге признан вредным для молодёжи за предполагаемую пропаганду нацизма и запрещён к распространению. В течении длительного времени произведение было запрещено в Германии, но в конце-концов после многолетних судебных апелляций было оправдано. Таким образом, выпуск и продажа издания в Германии была разрешена, однако рекламирование и публичная демонстрация самой книги или её обложки, до сих пор остаются под запретом.

__________________________________