облако тэгов
Клуб «Крик» заинтересован в развитии русского хоррора.
Авторы Крика уверены, что мощные факторы роста мрачного жанра в любой культурной среде – это время, помогающее сформироваться мрачной традиции, опыт отдельных мастеров и огонь в глазах новичков, только пришедших в жанр. Поэтому, изучая темные направления русской литературы и кино, Крик анализирует как классические мрачные произведения, так и следит за развивающимися авторами, недавно вступившими на стезю русского мрака. Соответственно, задачи Крика понять и рассказать вам, как зародился Русский Ужас и чем он живет сегодня. Также, отыскав новые имена среди русскоязычных авторов, дать им зеленый свет посредством критики, рецензий и публикаций на различных интернет-площадках.
В связи с этим Крик поддерживает жанровые конкурсы нескольких сетевых площадок, выступает на этапах жюри в выборе финалистов. Рецензирует прошедшие в финал истории, а также публикует победителей на своих ресурсах. Поддержав, например, конкурс «Бумажного Слона», мы публикуем ряд рецензий на рассказы, набравшие максимум голосов в финале.
Ради справедливости честно отметим: нашими авторами было принято решение отрецензировать два рассказа-финалиста вместо трех. Потому что третью работу («На орбите Юпитера…») к хоррору можно отнести с большим трудом. Это, конечно, фантастика, но таких жанровых штампов, как оторванная рука, по нашему мнению, не достаточно, чтобы назвать произведение причастным к ужасу или триллеру. Для этого история должна пугать или, как минимум, держать в напряжении как тщательно соблюденным саспенсом, так и усиливающими его жанровыми приемами.
На высоком уровне жанровые приемы раскрываются и дополняют друг друга в «Болезни куклы». Такие распространенные в западном хоррор-кинематографе штампы как проникновение героев в мрачный дом, встреча с ожившей куклой, маниакальная одержимость этой игрушкой и зловещая тайна вокруг нее могут, на первый взгляд, показаться избитыми клише, на которых трудно построить оригинальное произведение.
Но «Болезнь куклы» органично совмещает перечисленные жанровые элементы, превращаясь в цельный, проработанный рассказ с многоуровневой фабулой. Отдельные сцены и детали здесь отражают атмосферу и, в ряде неожиданных моментов, оказываются сюжетообразующими. Примечательно, что благодаря такому универсализму в рассказе нет фрагментов, лишних для действия. Благодаря чему оно не стопориться и, выдерживая темп, накаляет конфликт серией взвинчивающих настроение сцен. Так, если представить действие в виде голографической модели, то оно развивается не столько в ширину (из точки А в точку В), сколько в глубь, высекая каждой деталью скрытое дно из, как могло показаться изначально, простой, исчерпавшей себя сцены.
Возможно, успех такого эффекта кроется в том, что внимание читателя не успевает рассмотреть сложных деталей и, не задерживаясь на конкретном эпизоде, перемещается к другому. Это происходит из-за живости образов, что предстают перед нами с первых строк, и действию, в которое герои вовлекают читателя при первом своем появлении. К ярким образам относится престарелая кукольница, чахнущая над пыльными игрушками в нищенской конуре. Если судить поверхностно, то фигура отшельницы-старухи из-за своей распространенности может быть отнесена к числу штампов в мрачных сюжетах. Но, так как пугающих образов в принципе немного, и все упираются в небольшое кол-во общих архетипов, то называть старуху-отшельницу штампованной трудно. Как минимум потому, что специфика ее странности — помешанность на куклах – здесь оригинальна.
Обратная ситуация с отношением к куклам у главного героя. Страх Михаила перед ожившими игрушками описывается внятно, но почувствовать его трудновато. Ситуация, обрушившаяся на парня — триггер и возврат к психической травме из прошлого, которая в реальном времени обнажает брешь в психике и травмирует ее еще сильнее – имеет сильный драматический заряд. Он мог сработать, если бы читатель осознавал все с героем, а не наблюдал происходящее со стороны.
Конкретно в этой точке нарушено правило «показывай, а не рассказывай», успешно применяемое автором с самого начала истории. То же касается и спектра других ощущений, могущих глубже погрузить читателя в произведение, которые не исчерпываются зрительными образами, хотя акцент здесь поставлен на последних. В результате связь с описываемой реальностью не так прочна, как могла бы быть, потому что при контакте героя с потусторонним не хватает сенсуализма.
Тем не менее, связь присутствует и, как плотная ниточка, ведет нас от одного события к другому, периодически закручиваясь в спираль, которая углубляется, обнажая скрытое дно у знакомых сцен. Брешь этой продуманной конструкции спрятана в маленькой логической детали. Несмотря на то, что легкость, с которой девушка доверилась герою, передана внятно, нет объяснения появившейся у нее мании к куклам. Как в случае с образом старухи, это оправдывает частный случай рассказа — но лишь впоследствии, когда события сворачиваются в единую, замыкающуюся в себе спираль. Тогда четкость мотивов конкретного героя уступает заданости, к которой должны прийти все герои. Только такой сюжет, превративший действующих лиц в статистов, что подчиняются высшей неумолимой воле, оправдывает отсутствие мотивов у большинства из них.
Как было отмечено выше, частный случай рассказа внес корректировку в то, что можно было посчитать его слабостью. Грамотно проработанное кольцо времени с завязанными в цикл событиями и оригинальное использование знакомых всем жанровых образов типа куклы и старухи органично встроились в другие жанровые «клише», благодаря чему превратились в качественный триллер. В котором есть игра со смыслами, когда одни и те же словосочетания приобретают иное значение в зависимости от контекста. Что, безусловно, придется по вкусу ценителям сложной литературы.
Более грамотно мотивы и внутренний мир героя проработаны в рассказе «Сиринкс». Так как эта история тяготеет к лирическим легендам, объясняющим происхождение и поведение животных, которые, по поверьям, ранее были людьми, акцент на внутренней трансформации здесь просто обязан быть. И выделять его как нечто особое в данном произведении не хочется. Но, тем не менее, он есть. Что, безусловно, делает конфликт более объемным в сравнении с предыдущей работой.
Тем более интересно наблюдать, как лирическая история о человеке, чьи чувства обрекли его на внутреннюю метаморфозу и заставили принять внешность зверя, раскрывается в жанровой форме. Несмотря на зависимость большинства триллеров от внешней жанровой атрибутики, акцент «Сиринкс» поставлен на психологизме. Парадоксально, но уход рассказа от одной жанровой формы привязывает его к другой. Потому как сюжет, отдаляясь от старинных сказок о человеке, ставшем зверем из-за неразделенной любви, больше привязывается к историям о маньяках.
Маньяк здесь более чем живой. Процесс его метаморфозы в животное раскрыт исчерпывающе. Емко выдержано возрастание отчаяния, которое привело героя к тупому желанию причинять страдания другим. В этом смысле превращение трудяги-парня в убийцу имеет мотив. Но, к сожалению, логики нет в событиях, последующих за превращением: осознав связь между жизнью человека и птицы, парень с головой погружается в охоту – но читателю какое-то время сложно понять, чем охотник живет и обеспечивает себя. Этот вопрос стоит ребром и бросается в глаза из-за акцента на том, что ранее герой с трудом выживал из-за безденежья.
Да, тяжелые жизненные обстоятельства выступили мотивом превращения в убийцу, но сама метаморфоза их не отменила. Вопрос, как герой, оказавшись в изменившихся условиях, справляется с тем, что ранее его тяготило, кажется нелогичным пятном долго, пока автор не объясняет, что охотник устроился на новую работу. Хотя связи между новыми обстоятельствами внешней среды и тем, что происходит внутри героя, нет. Или она попросту не показана. Такая деталь бросится в глаза критику. Читатель же, скорее всего, будет поглощен лирическим сюжетом, который грамотно выстроен вокруг душевного конфликта охотника.
Лирики здесь, несомненно, больше, чем жанра. Упомянутая же привязанность истории к сюжетам про маньяков не делает ее одной из них. Принадлежность к жанру здесь по-прежнему условна и держится только на связи героя с фигурой садиста, которая был выдержана не до конца. Вероятно потому, что во второй половине повествования не завинчиваются гайки жестокости или безумия, хотя это необходимо в жанровой литературе о маргиналах. Она предполагает контраст чувств и ощущений у героя, который возможен благодаря черно-белой передаче его мировосприятия. Последнее же здесь неоднозначно, сложно и, несомненно, более изящное, чем требует жанр. Поэтому «Сиринкс» трудно оценивать в системе координат хоррора или триллера. Он, скорее, напоминает сложную, изящную сказку с элементами притчи.
Резюмируя, хотелось бы отметить исключительность «Сиринкс». Безусловно, эта работа заслуживает высокой оценки за свою поэтичность и изящно переданный душевный конфликт. Но она не соответствует жанровым рамкам так же, как и рассказ, занявший третье место, который мы не отрецензировали. Если бы литературный уровень «Сиринкса» был таким же, как у упомянутой работы, она бы также не прошла сквозь сито Крика, и рецензия была бы дана только на рассказ-победитель. Но качественный слог и достойное исполнение лирического сюжета оставило «Сиринкс» в числе отрецензированных работ.
Возможно, в списке других рассказов, не дошедших до тройки, есть достойные представители жанра. Не исключено, что они могли занять второе место по версии Крика, если бы наши авторы могли ознакомиться с этими текстами. Но мы судим только тройку победителей! А значит, говорим о произведениях, попавших в финал – при условии, что жанровые элементы в них работают, как часы.
