Синефил я, в общем, никудышний. В кино ходил последний раз лет десять назад, да и дома полнометражки смотрю редко. Я больше по сериалам, да. Но кинокритиков и киноведов читаю часто и с удовольствием. Среди них много сильных журналистов и публицистов с нетривиальным стилем — есть чему поучиться. Например, у петербуржца Дмитрия Комма...
Зачем среднестатистический зритель идет в кинотеатр на фильм ужасов? Как правило, чтобы впрыснуть в кровь порцию адреналина, попросту говоря — немного побояться. Испытать острые ощущения, не отрывая чувствительный крестец от мягкого кресла и не выпуская из руки стакан с попкорном. Конечно, получить схожую гамму ощущений можно прыгнув с моста на «тарзанке» или прогулявшись ночью по неблагополучному району — но это чересчур сложно и травмоопасно. Зачем лишний раз напрягаться, если движущиеся картинки на белом экране дают тот же эффект?
Киновед Дмитрий Комм, специалист по истории хоррора, как и читатели, которым адресована его книга, принадлежит к абсолютному меньшинству. Фильм ужасов (да и любой другой фильм, подозреваю) служит для них источником не столько физиологического, эмоционального, сколько интеллектуального и эстетического наслаждения. История кинохоррора по Комму — прежде всего история эволюции изобразительных средств, художественных приемов, нацеленных на то, чтобы напугать зрителя. Эволюции, нередко подстегнутой цензурой или, напротив, стимулированной революционными преобразованиями в обществе. Американские кинопрокатчики приняли пресловутый «кодекс Хейса» — следующее поколение режиссеров ответило концепцией «фильма ужасов без монстра». Индустриальное общество достигло высшей точки развития — появилась плеяда фильмов, эксплуатирующих страх дегуманизации, расчеловечивания хомо сапиенса. Разразилась сексуальная и психоделическая революция — «латинские» хоррормейкеры (итальянцы, французы, испанцы) увлеклись визионерским художественным исследованием взаимосвязи Эроса и Танатоса, секса и насилия. Да так основательно, что вскоре оказались вытеснены в порногетто. И все же главная цель любого фильма ужасов, как бы ни менялись приоритеты режиссеров и требования прокатчиков, — персонификация экзистенциального страха конечности, смертности каждой человеческой особи. И тем самым — его преодоление. Даже если создатели фильма о высоких материях не задумываются, а просто тупо гонят метраж...
Книга Дмитрия Комма, основанная на его статьях, публиковавшихся в журнале «Искусство кино», безусловно, не для широкого круга фанатов «ужастиков». Готов побиться об заклад: те, кто толпой ломятся в кинотеатры на очередную «Пилу» или «Крик», о большинстве картин и режиссеров, упомянутых на этих страницах, слыхом не слыхивали. Хотя итальянец Марио Бава, если верить автору, сделал для развития жанра едва ли не больше, чем Альфред Хичкок с его «Психозом» и «Птицами». Комм пишет о явлениях, повлиявших на формирование языка кинохоррора, не делая разницы между хрестоматийным «немецким экспрессионизмом», юниверсаловскими фильмами о монстрах и, к примеру, жанром giallo или экранизациями европейских эротических комиксов 1970-х. Автор не злоупотребляет киноведческим жаргоном, книга написана достаточно легко, чтобы привлечь внимание непрофессионала — однако все-таки не рассчитана на публику, идущую в кино «немножко побояться». «Формулы страха» — литература для читателей несколько более искушенных. Это отличный «гуманитарный» науч-поп, увлекательное и компетентное культурологическое исследование малоизвестного в России феномена... Но для большинства поклонников фильмов ужасов эта книга, боюсь, все-таки слишком специфична и чересчур оторвана от актуальных прокатно-кинематографических реалий.
На первый взгляд тема этой книги кажется чересчур экзотической. Ну право: где мы, а где Гонконг? Кто тут у нас смотрит китайское кино, кто его понимает и принимает всерьез — за исключением, может быть, нескольких классических кунфу-фильмов с Брюсом Ли и Джеки Чаном, застрявших в памяти в эпоху расцвета видеосалонов? То ли дело Голливуд, исправно снабжающий разнородной продукцией наши кинотеатры, в крайнем случае французское и британское кино...
В этих словах есть доля истины: 99,9% фильмов и телесериалов, снятых в Гонконге, не поступало и вряд ли когда-нибудь поступит в российский прокат. Они знакомы только профессиональным киноведам (чаще — по названиям) и исчезающе тонкой прослойке энтузиастов-синефилов. Но в то же время именно региональное кино дает нам самый богатый материал для сопоставления и анализа. Бессмысленно искать параллели между «Мосфильмом» и «Уорнер Бразерс». Иное дело латиноамериканский, скандинавский, восточноазиатский кинематограф — здесь точек соприкосновения куда больше, есть шанс что-то понять и чему-то научиться. Скажем, нытье наших киношников о низких бюджетах («Если бы мне платили как Алексею, я бы писал как Лев» — думаю, каждый, кто сталкивался с представителями российской киноиндустрии, слышал эту сказку про белого бычка не один раз) начисто опровергается опытом гонконгских режиссеров, снимавших буквально на коленке и за три копейки фильмы, которые перевернули мировой рынок. Где, цитируя Комма, «оригинальные и дерзкие художественные решения» в отечественном кино? Почему наши соотечественники не спешат «компенсировать нехватку денег и технических средств изобретательностью и нестандартными постановочными решениями», как их гонконгские коллеги? Когда появятся наши Джоны Ву и Вонг Карваи, «Дома летающих кинжалов» и «Любовные настроения»? Ответ знает только ветер.
Разумеется, эта книга не претендует на роль глобального, всеобъемлющего путеводителя по гонконгскому кинематографу: по количеству картин, снятых на его студиях, азиатский город-государство успешно соперничает с американской киноиндустрией. Чтение, тем не менее, увлекательнейшее — если вас не пугает обилие фигурантов с именами Юань Хэпин, Цуй Харк и Чоу Юньфат. Дмитрий Комм, профессиональный петербургский киновед, кратко проходится по основным этапам жизни гонконгского кинематографа, пытается разобраться, каким образом экономические, культурные и политические сдвиги повлияли на становление и развитие уникального киноязыка бывшей британской колонии. «Культурная революция» в материковом Китае, становление «среднего класса» в Гонконге, экономические кризисы, возвращение арендованных Британией территорий КНР — все это, само собой, наложило отпечаток и на стиль, и на темы местного кино. По сути, автор открывает новую планету, незнакомую отечественным кинозрителям, но при этом живущую своей бурной, насыщенной, яркой жизнью.
Дополнительную привлекательность книге придает легкий стиль — хотя порой Дмитрий Комм злоупотребляет сарказмом, особенно когда речь заходит о месте гонконгцев (весьма скромном) в американском кинематографе. «К концу века наиболее продвинутые голливудские боссы уже могли с первого взгляда отличить Чоу Юньфата от Мишель Йео». Соль шутки в том, что Юньфат — брутальный мужчина, один из главных героев китайских боевиков, а Йео, напротив, женщина — и весьма эффектная.
Пожалуй, у автора перебор с восторженностью: без гонконгского кино-де невозможно представить сегодня мировой кинопроцесс в целом. Увы, статистика кинопроката в США и Европе, да и в России тоже, опровергает это предположение. Наш зритель прекрасно обходится и без китайцев — хотя с китайцами, конечно, веселее. Комм не устает подчеркивать основные характерные черты гонконгского кино: тягу к смешению жанров, особое внимание к аттракционам-»шоустопперам», самоиронию, беспрецедентно низкие бюджеты, нацеленность на коммерческий успех даже в том случае, когда речь идет об откровенном артхаусе. Неполиткорректность, раскрепощенность, внутреннюю свободу и индивидуализм режиссеров — неизменно окупающийся в прокате. Всей своей книгой Дмитрий Комм доказывает, что деньги — не главный ресурс, необходимый для того, чтобы снимать классное (и кассовое!) кино. Лучшие гонконгские фильмы всегда делались яркими харизматическими личностями из породы self made man (и self made woman), а не безликими выпускниками продюсерских курсов или отпрысками старых кинематографических фамилий — еще один увесистый камень в огород Голливуда и родного «Мосфильма». «Кино и музыка в Гонконге делаются живыми людьми, а не гибридом банкомата с компьютером. В чем разница? У людей есть мозги и чувство юмора».
Безмерно радует, конечно, стремительный рост благосостояния любителей фантастики. Судя по конкурсу "Фанткритик-2016", никто не хочет выиграть 15000, 9000 или 7000 рублей за лучшую рецензию на фантастическую книгу, равно как 15000 за лучшую статью о фантастике. Видимо, всем и так зашибенно. В прошлом году на этот момент было подано ВТРОЕ больше текстов. До дедлайна, между тем, осталось всего 7 дней... Хоть отменяй всю эту затею.
Как-то неправильно было 1 апреля рецензии публиковать. Особенно положительные, а тем более на книжки Майка Гелприна. Повешу сегодня парочку — обе из "Мира фантастики" за 2014 год.
Три десятилетия минуло с тех пор, как легендарный Рэдрик Шухарт в последний раз посетил Зону. В мире сталкеров многое изменилось, в Хармонте появились новые люди, Зона Посещения утратила стабильность. Но что важнее всего — появились новые артефакты, которые дают возможность подобрать ключик к главному секрету этого удивительного феномена...
От произведений, авторы которых в последние годы до полной утраты изначального смысла заездили понятия «Зона» и «сталкер», роман Майка Гелприна отличается кардинально. И, рискну сказать, в лучшую сторону. Книга «Хармонт. Наши дни» написана так, будто никаких «сточкеров» не было и в помине — так, сон, морок, сложнонаведённая галлюцинация. Это одно из немногих честных продолжений «Пикника на обочине»: с Рэдриком Шухартом, Мартышкой, Виктором Пильманом и прочими персонажами, знакомыми нам по первоисточнику — знаменитой повести братьев Стругацких. Гелприн даже перенял некоторые элементы стиля АБС — но счастливо избежал рабского копирования. Его Зона почти такая же, как у классиков, — и в то же время немного иная. Более домашняя, понятная, куда более лояльная к главным героям, полноправным наследникам сталкеров былых времен. Более человечная, пожалуй. Зона, которая отличает «своих» от «чужих», наделяет избранных особыми способностями, а кое-кого подпускает к бездонному источнику жестоких чудес. Собственно, вся эта книга — о своих и чужих. О том, что люди могут десятилетиями ненавидеть друг друга, могут стрелять друг в спины, уводить друг у друга хабар и женщин, но при этом на самом глубоком уровне оставаться единомышленниками, близкими по духу. Курт Воннегут, конечно, написал об этом лучше и остроумнее — помните словечко «карасс» из «Колыбели для кошки»? — но Гелприн достаточно чётко переложил заокеанскую премудрость на язык родных осин и грамотно встроил в узнаваемый антураж.
«Хармонт. Наши дни» — роман не выдающийся, но вполне достойный. Поставить более высокую оценку, увы, мешает вторичность: и Хармонт, и Зону Посещения, и сталкеров с хабаром, и даже бар «Боржч» придумал все-таки не Майк Гелприн. Ну и цинично-лживый слоган «Проект братьев Стругацких» на обложке, конечно, беспощадно режет глаз.
«Миротворец 45-го калибра» — книга-событие, книга-веха. Во-первых, это сборник рассказов. Во-вторых, дебютный сборник рассказов. И наконец — и в главных! — дебютный сборник отличных рассказов. Целых три причины прочитать этот пухлый том от корки до корки.
Сборники «малой прозы» отечественных писателей-фантастов выходят в России только в двух случаях: если автор давно и хорошо известен «широкому кругу читателей» (Олег Дивов, Евгений Лукин) — или если за дело взялось издательство, специализирующееся на малых и сверхмалых тиражах (как «Фантаверсум», где вышли «Мастер дороги» Владимира Аренева, «Игра в классики на незнакомых планетах» Ины Голдин, «Вдоль по лезвию слов» Тима Скоренко). Майк Гелприн, бывший ленинградец, последние два десятилетия обживающий берега Нового Света, в число небожителей, клепающих бестселлер за бестселлером, определенно не входит: на сегодняшний день он успел издать только два романа. Между тем первый его сборник выпустили не где-нибудь, а в крупном московском издательстве «АСТ». Выпустили, правда, минимальным рентабельным тиражом в 2000 экземпляров, но не о том речь. Как это удалось и чего стоило редакторам, пробившим книгу в печать, не хочу даже задумываться. Однако ради такого результата стоило рискнуть. Думаю, не покривлю душой, если скажу, что Гелприн — лучший рассказчик, появившийся в нашей фантастике за последнюю пятилетку. К тому же рассказчик фантастически плодовитый: в периодике и антологиях издано сотни четыре его новелл, если не больше, а некоторые вещи перепечатывались неоднократно.
Если судить по двадцати двум рассказам, вошедшим в этот сборник (картежник сказал бы «перебор»), складывается впечатление, что Гелприна интересуют в основном три темы: постапокалиптика («Каждый цивилизованный человек», «Под землей и над ней», «Путь Босяка»); насыщенная и разнообразная жизнь роботов («Там, на юго-востоке», «Однажды в Беэр-Шеве», «Устаревшая модель, одна штука», «Поговорить ни о чем»); сюжеты, связанные со Смертью, которая бродит среди нас во плоти, и ангелами-хранителями, чья работа — в последний момент схватить Костлявую за руку («Смерть на шестерых», «Канатоходец», «Одна шестьсот двадцать седьмая процента», «Ангел-хранитель»). Напомню однако, что на этих страницах представлено дай бог пять процентов написанного Гелприным. На самом деле репертуар его гораздо богаче, писатель пробует себя в разных амплуа, а вовсе не топчется на одном месте, как может показаться случайному читателю.
Сборник, разумеется, неровен. Сюжеты некоторых рассказов построены на подчеркнуто наивных посылках. Например, «Свеча горела»: люди перестали читать, и в обществе постепенно отпала нужда в филологах — будто им, филологам, кроме литературоведения и заняться нечем!.. О многих рассказах можно сказать: «Отлично написано, но не свое». Скажем, «Сидеть рожденный» явно состоит в близком родстве со «Сроком авансом» Уильяма Тенна, «Ромб» — с «Девятью жизнями» Урсулы Ле Гуин, а «Чертовы куклы» — с «Пока не кончилось время» Любови и Евгения Лукиных. Но это вовсе не значит, что Майк Гелприн читал упомянутые рассказы, а если читал, то запомнил. Автор «Миротворца 45-го калибра» — писатель-самородок в классическом смысле слова. На жизнь он зарабатывает ремеслом, предельно далёким от изящной словесности, — карточной игрой. Тягу к творчеству ощутил достаточно поздно, уже натурализовавшись в Соединенных Штатах Америки. Литературных институтов не заканчивал, семинары не посещал — не считать же, в самом деле, литературной школой многочисленные сетевые конкурсы. Некоторая оторванность от литературного контекста в такой ситуации — пустяки, дело житейское. А вот лёгкость пера, отличный языковый слух, интуитивное понимание законов композиции — такому не в каждом университете научат, это дорогого стоит.
Думаю, Майк Гелприн чувствовал бы себя вполне комфортно рядом с классиками Золотого и Серебряного века англо-американской фантастики, от Фредерика Брауна до Роберта Шекли, от Клиффорда Саймака до Рэя Брэдбери. В любой ситуации Гелприн чётко видит зерно психологического конфликта, безупречно строит живые, насыщенные информацией диалоги, мастерски работает с рефренами, не лишён чувства юмора, умеет создать атмосферу «тревожного ожидания» и выдавить, если надо, из читателя слезу, — но, что существенно, не злоупотребляет этим навыком. Если бы каждый русскоязычный автор фантастических рассказов обладал хотя бы половиной этих талантов, можно было бы смело заявить, что наша «жанровая» литература переживает небывалый расцвет. Но, увы, Майк Гелприн у нас такой один.
Несмотря на специфический подбор рассказов, отличный сборник — и, что особенно радует, у автора хватит текстов еще на полдюжины книг, не уступающих этой по качеству.
И еще о веселеньком — о сожжении ведьм. Видозапись доклада писателей Людмилы и Александра Белаш на фестивале фантастики, толкиенистики и ролевых игр "Зиланткон" в ноябре 2015 года. Приятного просмотра!
цитата
Анонс: Есть у французов выражение «делать четырёх чертей», означающая нечто сумбурное и шумное. Оно восходит к временам средневековых мистерий, где интермедиями были так называемые дьяблерии, делившиеся на малые и большие. Породили фразу именно большие – те, в которых по канону фигурировало четверо или больше ряженых чертями актёров.
Казалось бы, сценическая традиция, культурный феномен своего времени, и не более того. Но внимательный взгляд находит в этой традиции следы чего-то большего. Даже «охота на ведьм» под новым углом зрения выглядит как затяжной конфликт двух команд – с жертвами, информационной войной, интригами и наймом чёрных пиарщиков, – закончившийся, к слову, победой команды «ведьм» и разгромом церковников.
Секрет в том, что Европа давно и широко поклонялась дьяволу, а понятие «мистерия» гораздо больше, чем «элитная эзотерическая тусовка на базе античных мифов». Следы мистерий видны и в близкой истории, и в современности.
Ныне это в лучшем случае костюмированные шоу, которые служат для привлечения туристов и являются выхолощенной «игрой в игру». Но никто не отменял преемственность традиций, и надо помнить, что вместе с маской и нарядом человек принимает часть культа, уходящего в те времена, когда у кур росли рога.
облако тэгов
