В первый том, как водится, включены ранние стихи — с 1957 по 1965 год. У меня сборная солянка отдельных томов их двух разных собраний сочинений Бродского (четырехтомник и семитомник, оба равно зеленые и всем похожи, когда покупаешь с рук по тому, никогда не понятно. Это — первый том четырехтомника, отличается ли он от первого тома семитомника, я, признаться, не знаю. Помимо стихов, том (по неведомой причине) открывает Нобелевская лекция, будто он ее прямо в 20 написал.
Читать юношеские стихи любимых поэтов — занятие обычно интересное и разочаровывающее, за редким исключением (типа Мандельштама, который, кажется, сразу родился гениальным и если куда и развивался, то в горечь). Про Бродского, в общем, тоже можно это сказать, но чуть в меньшей степени. Все-таки в его юношеских стихах, по сравнению с более зрелыми, чувствуется много какой-то случайности, многословности, строчек ради строчек, слов ради того, чтобы встали в рифму. На некоторых вещах типа оочень длинной поэмы "Шествие" я откровенно скучала. С другой стороны, таков удел всех "сплошных" изданий, а не сборников: они представляют и взлеты, и падения авторского таланта. В стихах первых лет чуть больше "недолетов", чем в последующих; недаром говорят, что мастерство — это уровень, ниже которого ты не опустишься, и вот оно-то приходит со временем. Здесь же есть талант, но еще нет того привычного голоса немолодого Бродского: циничного, спокойного, меткого. И даже ритмика стихов, кажется, более плавная, местами размеры даже слишком вычурные, что для позднего Бродского вообще нехарактерно.
По модели "что вижу, то пою", безусловно, много про любовь и ссылку (я погуглила: М.Б. до сих пор жива и живет там же в Питере, вы представляете!) И то, и другое — все еще с лирично-романтично-комичным налетом, так непривычно.
С другой стороны, когда читаешь такие первые тома, обращая внимание на датировку, всегда удивляешься, как человек в Х лет сумел написать вот эту великую вещь. И много других еще. Среди недооформленных вполне себе юношеских стихов 20-летнего поэта внезапно раз — и проскользнет то, что потом будет входит во все его сборники самого-самого. Например, "На Карловом мосту ты улыбнешься..." (21 год); "Воротишься на родину. Ну что ж" (внезапно актуальное, тоже 21 год, никто еще никуда и не уезжал); "Рождественский романс" (который "Плывет в тоске необъяснимой..."). И много еще. Я вот, к примеру, думала, что любимые мной "Холмы" — очень взрослое стихотворение, по эмоциональной зрелости. Ничуть не бывало, в 22 года написано.
С писателями это не работает, только с поэтами. Что-то, конечно, развивается, форма уж точно. Но что-то есть сразу и навсегда.
Пилигримы
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
1958 г.