14. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz о польской ретрофантастике носит название:

Романы Тадеуша Доленги-Мостовича (Tadeusz Dołęga-Mostowicz, 10 августа 1898 – 20 сентября 1939) являются классическим примером литературы, которую все знают, хотя мало кто удосужился прочитать — как мы знаем, неоценимыми образовательными заслугами в этой области отличается Польское телевидение, которое, чтобы разнообразить рождественские программы, всегда включает в них экранизации «Знахаря», очередные экранные реинкарнации «Карьеры Никодема Дызмы» или «Доктора Мурека».

Однако мало кто знает, что создатель лучшего польского политико-фантастического (political-fiction) романа и одного из лучших слезовыжимателей (с обязательным хлюпаньем носом в сцене возвращения памяти у профессора Вильчура) начало своей литературной карьеры связал с научной фантастикой.

Впрочем, карьера эта началась не столько с писательства, сколько с более низкого уровня общения с печатным словом, то есть с должности наборщика в газете «Rzeczpospolita», куда Мостович (прозвище Доленга он приобрел лишь позже) устроился после демобилизации из армии в 1922 году. Стук типографских машин, должно быть, действовал вдохновляюще, поскольку именно тогда он начал делать наметки для своего единственного научно-фантастического романа «Таинственный фордансер» (“Tajemniczy fordanser”; fordanser – платный партнер по танцам).

Однако вероятно в эпоху гиперинфляции никто из столичных издательских магнатов не захотел дать начинающему писателю шанса на успех, так как роман вышел из печати в 1923 году в провинциальном издательстве “Dęboróg” в Волковыске. К сожалению, на этом неудачи дебютанта не закончились. Изданный небольшим тиражом «Таинственный фордансер» не получил ни одной рецензии и почти сразу попал на полку забытых книг. Да и сам писатель в 1930-х годах не признавался в своем авторстве и считал своим официальным дебютом «Последнюю бригаду» (“Ostatnia brygada”) 1929 года. Его версия начала карьеры получила такое широкое признание, что никаких упоминаний о фантастическом приключении Доленги-Мостовича не удалось найти ни в одной биографии писателя. «Таинственный фордансер» — это и в самом деле не высококлассный роман. Однако по сравнению со многими конкурирующими томами из серии “Biblioteka Groszowa” он не так уж и плох. Хотя сюжет местами хромает, пафос бросается в глаза, но некоторые идеи действительно хороши, поэтому нет ничего удивительного в том, что Мостович использовал их в своих более поздних работах.

Он ясно осознавал тот факт, что лучших перспектив для него не было.

Роман начинается с того, что ординат Изидор Людвик Бонавентура Креховецкий покупает на варшавском рынке Керцеляк изрядно потрепанную немецкую пишущую машинку — он намерен написать на ней прощальные письма своей семье, проживающей в Лыскове и своей невесте Алине, а затем отдать долг чести, выстрелив себе в лоб. Причиной столь кардинальных жизненных решений являются, конечно, деньги; Изидор потратил все семейное состояние на изобретение левитирующих лучей – аэронов, «присутствующих в каждой аэродинамической частице, поднимающих в воздух летающую часть природы, и чудесные машины, благодаря которым человек наконец-то сможет восторжествовать над облаками». Часто бывая в мотокувском аэропорту, ординат заметил, что крылья аэропланов и оболочки воздушных шаров и дирижаблей слегка светятся при приземлении, поэтому он пришел к выводу, что «аэроны становятся видимыми, когда вещество сталкивается с соответствующим электрическим зарядом». Поэтому достаточно как следует электрифицировать что-либо, чтобы оно поднялось в воздух (ведь «сколько других проявлений энергии, пренебрегаемых или незамечаемых доселе, обрело статус естественного явления!»), что ознаменовало бы наступление новой эры человечества, как для авиационных компаний, так и для туристического бизнеса. «Развитие воздушного транспорта упразднит само понятие пространства, а всеобщее благосостояние позволит каждому гражданину в свободное от работы время исследовать мир». К сожалению, все попытки добиться левитирования, кроме полета чернильницы, которая парила на протяжении двух секунд, а затем ударила ордината по затылку, не принесли явственных результатов, а вот счета Варшавской электростанции оказались весьма впечатляющими. Финансовые проблемы усугубляла и безудержная инфляция – «за ту сумму, на которую были заказаны две электролампы в прошлом году на заводе в Йене, сегодня можно приобрести только две упаковки сигарет “Egipskie” или “Week End”». В результате Креховецкий вместе со своим слугой Никодемом оказался вынужденным продать всю мебель, покинуть квартиру на улице Крулевской и переехать в арендованный у еврея Зайденбойтеля подвал в Новолипье, где он и устроил лабораторию; из всего унаследованного имущества у него кроме оборудования остались только фрак и лакированные туфли.

Вроде бы машинка на вид

Ординат возвращается в Новолипье с пишущей машинкой, купленной на последние деньги, под мышкой и уже собирается приступить к написанию писем, как вдруг разражается скандал: в подвал врывается Зайденбейтель с требованием немедленно заплатить ему арендную плату за три недели. Во время ссоры между ним и слугой происходит несчастный случай — господа опрокидывают одну из ламп и запутываются в кабелях, в результате чего «комнату затапливает голубоватое свечение», и Никодем оказывается пораженным током. Изидор, «охваченный жутким страхом», выключает электричество и бросается на помощь верному слуге. К счастью, Никодем особо не потерпел, но что-то случилось с пишущей машинкой, которая вдруг начала выстукивать букву “а” с умлаутом. Креховецкий решает повторить эксперимент, на этот раз на несколько отуманенном еврее – и снова раздается «грохот разъяренной машины, заполняющей бумагу возгласом “Ай вай!”», и к тому же у Зайденбейтеля что-то переворачивается в мозгу, поскольку он не только соглашается списать долг, но и одалживает ординату деньги на беспроцентных условиях. Обрадованный ординат отказывается от суицидальных мыслей и начинает усердно работать над случайно изобретенным «мыслеграфам» --- поскольку, однако, о дальнейшей «электризации» Никодема не могло идти и речи, Изидор решает построить оснащенного мышлением искусственного человека, который будет помогать ему в проведении экспериментов.

Работа над роботом продвигается неожиданно быстро и уже через два месяца помощник готов к оживлению: «Изидор уверенно, хотя и слегка подрагивавшей рукой, нажал первый рычаг. По металлу побежали искры, словно черный рассвет, раскалывающий тьму, чтобы затем взорваться огромными просветами и перетечь в трансгенераторы. Побледневший ординат напряженно смотрел на счетчики. <…> Очередь дошла до второго рычага. Металл начал вибрировать под волнами синих лучей. Внезапно все погасло и затихло, слышны были только стук сердца изобретателя и крики Мошека со второго этажа, который, не подозревая об историческом прорыве, происходящем в подвале, порол ремнем свою супругу. <...> Наконец, после долгой минуты ожидания, фигура в кресле открыла тяжелые гальванизированные веки и уставилась в пространство искусственными глазами. Машина на столе звякнула и медленно напечатала слово: Вальдемар».

Танцующая пара остановилась посреди танцплощадки

К сожалению, как это обычно бывает в таких случаях, изобретения тянут за собой неприятные последствия — Изидор от радости и из-за истощения теряет сознание и следующие недели проводит в постели с воспалением мозга, его выхаживают Алина (которая, обеспокоившись отсутствием писем от возлюбленного, приехала в Варшаву) и Никодем. Слуга также заботится о «паниче» Вальдемаре, обучая его писать, читать, пользоваться вилкой и ножом и другому достойному джентльмена поведению. Робот — прилежный ученик, в связи с чем он пытается познавать мир за пределами лаборатории. Конечно, первый поход на задний двор вызывает переполох среди соседей — вскоре по округе разносится новость о том, что ординат создал голема. Поэтому Никодем одевает Вальдемара во фрак Изидора –«увидев элегантный наряд, все подумают, что блестящее лицо панича соответствует последней французской моде», -- и вот теперь, правильно одетый и накрашенный, робот может отправиться на покорение столицы. Во время одной из таких вылазок, он замечает «даму с обесцвеченными перекисью водорода волосами и в дорогом платье», и, восхищенный ее красотой, следует за ней в Адрию, куда, однако, его не пускают. Короткий разговор с варшавским пройдохой, которого он встречает на улице, подсказывает ему идею, как попасть в помещение -- через черный ход, а точнее, прикинувшись новым фордансером – платным партнером для танцев. Вскоре Вальдемар, экзотический облик которого был воспринят всеми как результат интимной связи брата князя Бессарабского и полещучки, становится королем вращающегося танцпола и объектом женских вздохов. Однако робота интересует только загадочная красавица Тереза Фогель, дочь обувного фабриканта из Радома, которую он «обтанцовывает» чаще всех остальных –«музыка катилась синкопами, когда ее тело сгибалось под рукой, подвижное, гибкое, мягкое, покорное». Казалось бы, что роман с фордансером не подходит для богатой молодой дамы, но Тереза очарована Вальдемаром; наконец, после множества букетов цветов, записок и подарков, на которые робот тратит все заработанные им деньги, в жаркую июньскую ночь дело доходит до внезапного действия: «При виде ее приоткрытых, влажных губ дрожали металлические шестеренки и взор застилали горящие образы желания. Поток экстатического удовольствия и безумия захлестнул их обоих, Вальдемар прижался искрящимся телом к Терезе, которая прошептала, теряя сознание, “О, Валди” и упала в объятия ласковых металлических рук. Под черепом у него разверзлась пустота».

.

Череп выдвинут вперед, челюсти очень развиты

Тем временем Изидор выздоравливает и снова нуждается в своем помощнике. Поскольку работа над мыслеграфом идет полным ходом, а побочным эффектом экспериментов является то, что Вальдемар слишком сильно искрит, ему приходится отказаться от карьеры фордансера. Как будто сюжет недостаточно сложен, на сцену выходят иностранные спецслужбы. Тереза, которая лечится в немецкой клинике от поражения электрическим током и шока, вызванного ее романом с машиной, рассказывает обо всем своему дяде, который оказывается капитаном немецкой разведки – и с тех пор он становится одержим идеей добыть новаторскую информацию Изидора. Алина, в свою очередь, открывает тайну мыслеграфа своей приятельнице, любовнице некоего Нарцисса Альфонса Людека, большевистского агитатора и шпиона, находящего последователей среди менее искушенной части пролетариата и имевшего успех у представительниц прекрасного пола; «красивый, красноречивый, начитанный, беспринципный, влюблённый в себя и самоуверенный, он извергал из себя фейерверки фраз во имя прав народа». Неудивительно, что ему удается завербовать «кучку псевдорабочих, охваченных мерзкой извращенной любовью к великой большевистской революции», с которой он осуществляет вооруженное нападение на лабораторию ордината-изобретателя. Однако он не знает, что капитан Фогель и его коллеги уже терроризируют героев романа в мастерской Изидора. «"Кто идет?"-- вскрикнул капитан и вскочил с табурета, в руке у него появился револьвер. “Ах ты, мерзкая собака!" – донесся до него голос из-за открытой двери. — "Ты скоро сдохнешь!" <...> Казалось, что вся комната заполнилась свистом пуль. Фогель пошатнулся и в последний момент вцепился в рычаг какого-то электрического устройства. Его тут же накрыла яркая вспышка. Грохот, донесшийся из подвала, прокатился по всей улице, словно гром градоносной бури». Этой очень простой процедурой Доленга-Мостович убил почти всех своих героев, но, конечно, только не робота Вальдемара — отважный металлический фордансер подобно Т-800 оказался устойчивым к излучению и взрывам. Он спасает своего создателя и его верного слугу из-под обломков лаборатории. К сожалению, его усилия оказываются тщетными, и раненый, полуобгоревший ординат обращается к нему с такими словами: «”Я умираю, Вальдемар. Жизнь утекает из меня тонкой струйкой. Но ты мое бессмертие, ты создан для великих дел. Помни! Помни, ты должен продолжать... Никодем...” Вальдемар увидел безжизненное лицо слуги, и глаза его осветились неестественным, зловещим светом. Страшным, точным движением, подобным движению станка, он содрал кожу, словно маску. Лицо Никодема прижалось к его металлическому лицу». После столь драматического финала робот -- с новым именем, фамилией и лицом -- выходит на улицу и покупает в папиросном киоске две пачки «Гран-при».

.

В уличной пустоте грохочущее эхо его шагов звучало резко и зычно

Как и положено забытому роману, «Таинственный фордансер» никогда не переиздавался. Конечно, если не считать усилий самого автора, вычеркнувшего эту книгу из списка своих творческих достижений, определенное влияние оказала война – большая часть экземпляров была утеряна. Единственный экземпляр в польских коллекциях в настоящее время находится в библиотеке Варминско-Мазурского университета; несколько экземпляров сохранились на полках эмигрантских библиотек в Париже и Лондоне. Помимо ограниченного доступа, некоторое влияние на отсутствие упоминаний этого романа в научных исследованиях могли оказать и идеологические соображения, такие как резкие высказывания в адрес большевиков и образ шпиона Людека. Единственное послевоенное упоминание о «Таинственном фордансере» было нами найдено в статье, посвященной еврейским персонажам довоенных популярных романов и опубликованной в «Вестнике Еврейского исторического института» в 1989 году. А жаль – после легкого лифтинга из него получился бы хороший материал для съемки фильма, который можно было бы смотреть не только в праздничные вечера.

Ну вот, если вы все же дочитались до конца этой статьи, то теперь самое время признаться в мистификации… Обратите внимание на месяц, в котором статья напечатана. Апрель, никому не верь... Шутка юмора… Да-с. А жаль (правы авторы статьи), ведь совсем неплохой фордансер вырисовывался. W.

13. В рубрике «Из польской фантастики» напечатаны два текста.

13.1. Рассказ “Empatia/Эмпатия” написала Агнешка Козëл/Agnieszka Kozioł (стр. 41—51). Иллюстрации ЯРОСЛАВА МУСЯЛА/Jarosław Musiał.

«История охотника, идущего по следу демона, которую приятно читать до тех пор, пока морализаторские интонации не становятся слишком сильными, а размышления об отношениях охотника и жертвы не начинают проникаться ноткой наивности и банальности» (Кшиштоф Похмара, KATEDRA).

И это первое (но не последнее) появление писательницы на страницах нашего журнала.

В дальнейшем рассказ не перепечатывался, на русский и другие языки не переводился. Его карточки, равно как и биобиблиографии автора на сайте ФАНТЛАБ нет. Впрочем, об авторе известно немногое.

Агнешка Козëл/Agnieszka Kozioł (род. 19 июля 1983) – польская писательница фэнтези, автор нескольких рассказов.

Родилась в Шпротаве – небольшом городке в Любушском воеводстве, в 20 км от границы с Германией. В 2003 году переехала в г. Вроцлав. Изучала химию, библиотечное дело (за изучение этого последнего принималась дважды). Работала в одном из вроцлавских книжных магазинов.

Дебютировала в жанре рассказом “Empatia”, напечатанным в журнале “Nowa Fantastyka” в апреле 2009 года. В этом же журнале опубликовала в ноябре 2011 года рассказ “W wielkim lesie mieszkała zła czarownica/В большом лесу жила злая волшебница”. В 2018 году этот рассказ перепечатал под несколько измененным названием “W wielkim lesie mieszka zła czarownica/В большом лесу живет злая волшебница” журнал “Widok z Wysokiego Zamku” (№ 2-3).

13.2. Рассказ “Epoka marmuru/Эпоха мрамора” написал Збигнев Войнаровский/Zbigniew Wojnarowski (стр. 52—64). Иллюстрации МАРЦИНА КУЛАКОВСКОГО/Marcin Kułakowski.

«Войнаровский сталкивает своих героев с демоническими, безумными, забавными вызовами в разных мирах. Не иначе происходит дело и в этом “жутком” рассказе» (Мацей Паровский).

«Совершенно сумасшедшее видение мира после катастрофы – клубок рая, ада, добра, зла и своеобразных всадников апокалипсиса» (Кшиштоф Похмара, KATEDRA).

И это шестая публикация писателя в нашем журнале (см. тэг «Войнаровский З.» в этом блоге).

Позже рассказ не перепечатывался, на русский и другие языки не переводился. В его карточку можно заглянуть ЗДЕСЬ Биобиблиографии Збигнева Войнаровского на сайте ФАНТЛАБ нет, но кое-что о нем можно узнать, пройдя в этом блоге по тэгу «Войнаровский З.»

12. В рубрике «Иностранный рассказ» напечатаны два текста.

12.1. Новеллу американской писательницы Элизабет Хэнд/Elizabeth Hend, которая в оригинале называется “Winter’s Wife” (2007, ант. “Wizard: Magical Tales from the Masters of Modern Fantasy”; 2007, ант. “Dark Alchemy: Magical Tale from the Masters of Modern Fantasy”; 2012, авт. сб. “Errantry: Strange Stories”), перевел на польский язык под названием “Żona Zimy/Жена Зимы” КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ/Konrad Walewski (стр. 17—33). Иллюстрации НИКОДЕМА ЦАБАЛЫ/Nikodem Cabała.

«Небольшая повесть о том, что в мире есть силы, которые намного старше человечества и которым тому не стоит противопоставлять свою неуемную жажду истребления (изменения) окружающего мира. Повесть о том, что природа может ответить тем, кто считает себя венцом творения и имеющим право делать все, что ему заблагорассудиться. Или сама, или через тех, кто помнит, что это не так...

В общем-то — несложный сюжет. Но колоритные место действия и основные персонажи. Плотник — сам по себе воспринимается как некий хранитель окружающей эти места природы. А его привезенная из Исландии жена и вовсе как некое древнее и неподвластное времени существо, призванное оберегать эту природу от уничтожения ее жадными до прибыли людьми. И делает она это весьма эффективно...» (ash945, FANTLAB).

Новелла номинировалась на получение премии “Locus”. На русский язык ее перевела под названием «Жена Зимы» О. СТЕПАШКИНА в 2010 году (ант. «Черная магия»).

И это второе появление художественного произведения писательницы на страницах нашего журнала (первое см. “Nowa Fantastyka” 8/2007).

Заглянуть в карточку новеллы можно ЗДЕСЬ А почитать о писательнице можно ТУТ

12. 2. Рассказ, который в оригинале называется “Article of Faith” (2008, “Postscripts”, Summer; 2012, авт. сб. “Win Some, Lose Some”; 2014, “Nova, № 22), написал американский писатель Майк Резник/Mike Resnick. Его перевела на польский язык под названием “Artykuł wiary/Предмет веры” ЭЛЬЖБЕТА ГЕПФЕРТ/Elżbieta Gepfert (стр. 34—40). Иллюстрации ЯРОСЛАВА МУСЯЛА/Jarosław Musiał. И это восемнадцатое появление писателя в нашем журнале (см. тэг «Резник М.»).

«В церкви преподобного Морриса появился новый робот-уборщик. Чтобы скоротать время, Моррис иногда беседует с ним о Боге» (mist, FANTLAB).

Рассказ номинировался на получение премии “Hugo”. Он переводился помимо польского на венгерский и немецкий языки.

На русский язык его перевела под названием «Предмет веры» Т. МУРИНА в 2009 году (журнал «Если», № 3/2009)

В карточку рассказа можно заглянуть ЗДЕСЬ А почитать об авторе можно ТУТ

11. В рубрике “Publicystyka” напечатано интервью, которое польский журналист Конрад Валевский/Konrad Walewski взял у американской писательницы НФ, фэнтези и horror-а Элизабет Хэнд/Elizabeth Hand. Интервью носит название:

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Действие вашего первого романа «Всю зиму напролет» (“Winterlong”, 1990) на первый взгляд разворачивается в постапокалиптическом мире, но если присмотреться к нему поближе, то можно увидеть, что это произведение сочетает в себе элементы научной фантастики и фэнтези. В этом отношении вы были одной из первых писательниц, заинтересовавшихся подобным сочетанием. Это была ваша оригинальная идея?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Когда я была ребенком, мне нравилась фэнтези. Я мало читала научной фантастики, моими любимыми книгами в то время были книги Дж. Р.Р. Толкина, Э.Р. Эддисона и Лорда Дансени. Фэнтези в том виде, в каком мы ее знаем сегодня, содержащей различные современные элементы, то есть городской фэнтези, не было — она появилось только в 1960-х и 1970-х годах. В распоряжении читателя была фэнтези рубежа XIX – XX веков. Тогда мне очень нравились фантастические фильмы, но я не читала научную фантастику. Когда мне было около десяти лет, и мои родители вместе со мной проводили свой отпуск в штате Мэн, я прочитала книгу, к которой была оторвана обложка. Это была странная, невероятно увлекательная история, которая произвела на меня огромное впечатление, но я не знала ее название. Лишь много лет спустя я наткнулась на некую книгу в букинистическом магазине, купила ее, прочитала и оказалось, что это тот самый роман «Умирающая Земля» Джека Вэнса, написанный в традициях научной фэнтези. Думаю, это была одна из первых, если не первая книга, написанная в таком ключе.

Это оказало на меня значительное влияние, поэтому, взявшись за написание романа «Всю зиму напролет», расширение моего рассказа «Мальчик на дереве» (“The Boy in the Tree”, 1989), я решила сочинить роман с элементами сверхъестественного, действие которого происходит в будущем, что по определению классифицировало его как НФ, но мне хотелось, чтобы книга имела некоторые элементы, более характерные для фэнтези. Кроме того, я пребывала под большим влиянием Джина Вулфа, действие «Книги Нового Солнца» которого разворачивается в столь далеком будущем, что все события больше напоминают фэнтези, чем научную фантастику, как и творчество Вэнса. В то время я любила читать такие романы, и так как их было не слишком много на рынке, то решила написать что-нибудь в этом стиле.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: «Пробудить Луну» (“Waking the Moon”, 1994) — первый роман, раскрывающий в широком масштабе ваш интерес к мифам и мифологии, которые играют очень важную роль в вашем творчестве. Что дала вам мифология, какого рода вдохновение?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Прежде всего, это был дионисийский миф, который пронизывает уже и «Всю зиму напролет». При написании своих ранних рассказов я во многом вдохновлялась греческой мифологией. Если проанализировать мою работу в целом, то, вероятно, можно увидеть, что в ней больше всего отсылок именно к греческой мифологии. Всю свою жизнь я чрезвычайно увлекалась мифом о Дионисе, и в то же время это было чем-то тем, что побуждало меня исследовать другие мифологии, возвращаться в прошлое, предшествовавшее дионисийским ритуалам, чтобы исследовать их источники. Это было нечто вроде путешествия, которое и привело меня к «Пробудить Луну». Некоторые элементы романа я придумала, другие почерпнула из чтения, но должна признаться, что к мифу о Дионисе я то и дело возвращаюсь в той или иной форме.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Как бы ритуально...

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Да, как бы ритуально. Дело в том, что Дионис был одним из самых ранних известных нам богов в греческой культуре. Если пройтись по его следам, то окажется, что его культ стал распространяться на все новые и новые регионы, становясь при этом все темнее и страннее. Одно из важных свойств мифа — то, что он может подвергаться беспрерывным трансформациям, и именно это меня в нем и привлекает. Дионис — бог театра, экстаза и опьянения. Это своего рода трансцендентное видение, которое может стать как ужасающим и смертоносным, так и эпифаническим. Это были элементы, которые я хотела включить в свое творчество. То есть Дионис -- своего рода универсальный, многофункциональный бог на разные случаи жизни.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Но в «Пробудить Луну» и последующих книгах вы также создали исключительно увлекательную и притягательную атмосферу и в то же время ввели своего рода бинарную оппозицию между двумя орденами: Бенанданти и Маланданти. Откуда взялась такая идея?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Бенанданти действительно существовали, хоть и не в той форме, в которой я их представила. Честно говоря, идея пришла мне в голову во время чтения одной из книг Энн Райс, в которой она описывает тайное общество, организацию, управляющую миром, под названием Таламаска. Тогда я подумала, что смогу сделать что-то подобное. В тот период я наткнулась на книги итальянского историка Карло Гинзбурга, который писал о Средневековье и Ренессансе, а также о группе под названием Бенанданти, или Добрые странники. Это была секта, задачей которой было собираться в полнолунные ночи на пустынных полях и сражаться с ведьмами. Они были христианами, католиками, борющимися с ведьмами, но ритуалы, которые они совершали, хотя и не подозревая об этом, были остатками ранних языческих обычаев, поэтому хотя они и считали, что борются с ведьмами, действовали по сути аналогично им. Я прочитала об этом и подумала, что это ведь нечто фантастическое, потому что их считали не только защитниками людей от ведьм, но и зачастую -- оборотнями. В этом есть что-то невероятно странное. Джон Кроули также использовал эту идею. Когда я прочитала его «Любовь и сон», второй роман из серии «Эгипет», то поняла, что Бенанданти также фигурируют там, хотя он не использует для них этого названия и не делает их центральным мотивом книги. Я спросила его об этом, и он признался, что тоже читал Гинзбурга. Я подумала, что это отличный материал для использования. Я сделала Бенанданти организацией, которая существовала многие века, но со временем оказалась одержимой идеей поддержания некоторого порядка в мире. В то же время я не стала развивать Маланданти настолько, насколько следовало бы, поэтому мне придется в какой-то момент вернуться к ним и прояснить любые несоответствия, но я не хотела, чтобы бенандантинцы рассматривались как фундаментальное зло, особенно Бальтазар Варник, хороший человек, попавший в сети злой бюрократии. Он один из персонажей, к которым мне нравилось возвращаться, потому что он представляет собой своего рода моральную силу, ставящую под сомнение причину своего существования и своих действий, которые имели целью поддержание этого самого порядка в мире.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Кстати, о ваших персонажах: я заметил, что большинство из них отмечены болью или какими-то болезненными переживаниями. Считаете ли вы, что это важный элемент создания персонажа?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Не знаю; это хороший вопрос. Меня очень привлекают герои с недостатками, и мне гораздо интереснее, когда я начинаю работать над персонажем, который отмечен какими-то изъянами или в чем-то несовершенен, посмотреть, как он будет справляться как в положительном, так и в отрицательном контексте. Я просто считаю, что персонаж со сложной психикой гораздо интереснее. Я когда-то читала «Тритона» Сэмюэля Р. Дилэни, герой которого попросту говоря придурок — человек, который неизменно неправильно интерпретирует все сигналы, которые получает от других людей, и понятия не имеет, как формировать межличностные контакты. Он становится одержимым некой женщиной, которая поначалу интересуется им, а потом понимает, что имеет дело с крайне неинтересным типом. Я прочитала эту книгу, и мне пришло в голову, что можно написать научно-фантастический роман, в котором фэнтезийные компоненты фактически отсутствуют на переднем плане, потому что роман фокусируется на том, как сильно человек может ошибаться в своем понимании действительности, насколько далек он может быть от понимания ее. И при этом такой человек может быть крайне антипатичным литературным персонажем. Это запомнилось мне: можно создать крайне неприятного или чрезвычайно странного героя, который тем не менее сможет вытащить на себе весь роман. Подобного результата я пыталась добиться в романе «Потерянное поколение» (“Generation Loss”, 2007). Писать о таких персонажах мне интереснее всего. Во всём есть какие-то изъяны, какие-то трещины, через которые пробивается свет. Это то, что я хочу, это то, что меня привлекает. У меня дома лежат кучи всяких сломанных вещей. На полках стоит целый набор керамики, которая имеет некоторые недостатки, но если вы посмотрите на них как на нечто целое, то увидите, что они выглядят великолепно, вы не заметите в них никаких недостатков.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: В этом есть нечто удивительное. Когда я был ребенком, для меня это было большой проблемой, потому что я хотел, чтобы все было идеально и безупречно. И только потом понял, что это естественный порядок вещей, что во всем есть какой-то изъян, некий шрам. И когда я прочитал книгу Роберта Блая о посвящении...

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: «Железный Джон» (Robert Bly “Iron John: A Book About Man”, 1990).

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Да. Оказалось, что в одной из глав обсуждается важность шрамов в процессе инициации.

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Да, это правда, так оно и есть. Это одна из причин, по которым у меня так много татуировок. Шрам – это один из аспектов человечности, который нам следует научиться понимать. Речь идет не о том, что если человека охватывает некая жуткая ярость, он должен выйти на улицу и устроить там кровавую баню, а о том, чтобы найти ей выход, как сказано в "Железном Джоне" — для этого и нужен ритуал. Такой ритуал -- это то, что призвано объединить нас, заставив нас осознать наши раны, неудовлетворенные потребности или этапы развития, которые нам нужно пройти. Мы создаем ритуалы, чтобы достичь своего рода объединения самих себя. Это одна из проблем, которые я старалась показать в своих книгах. Не столько предложить это объединение, сколько показать, что даже сегодня существует своего рода ритуальный аспект нашей жизни. Мы что-то теряем, когда избавляемся от него, мы теряем что-то, когда отвергаем потребность в трансцендентности, когда не осознаем этого, когда забываем об этом, когда пытаемся притвориться, что это не имеет смысла. Это заставляет нас в некоторой степени терять нашу человечность. Это то, что я пыталась передать в своих книгах. Однако сам трансцендентный опыт и его трансформационная энергия также могут нанести раны...

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Как пишет Блай, это и есть инициация (посвящение)...

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД/: Именно. Вы можете пережить прозрение, но оно может и уничтожить вас. Я всегда считала, что когда читаешь роман о сверхъестественных явлениях, фэнтези в стиле романа «Лев, колдунья и платяной шкаф», такая проблема вообще не принимается во внимание, а ведь если бы мы сейчас открыли дверь такого шкафа, нашли проход в другой мир и вошли в него, это могло бы иметь самые разные непредвиденные последствия, например нас стошнило бы, потому что это было бы прямо-таки невероятным происшествием. Мне всегда казалось, что во многих книгах, написанных в условностях традиционной фэнтези, в которых люди плавно переходят из нашего мира в другой или сверхъестественный мир вторгается в наш, это всегда происходит предельно гладко и не оказывает на людей особого влияния. А я считаю, что нечто подобное может разрушить жизнь человека. М. Джон Харрисон блестяще иллюстрирует эту проблему, показывая, что когда человек сталкивается с чем-то новым, это может оказаться самым необыкновенным событием за всю его предыдущую жизнь, но когда это столкновение закончится, окажется, что он будет носить шрамы от этого опыта всю оставшуюся жизнь. Это одна из тем, которой я уделяю больше внимания, чем другим -- при соприкосновении с каким-либо произведением искусства, с фильмом, книгой, картиной или музыкальным произведением можно получить раны, иногда настолько глубокие, что человек осознает, что они полностью изменили его жизнь. Обычно это означает, что он стал лучше.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: То, что вы только что сказали, чрезвычайно важно. Когда я работал со студентами, на первых занятиях я обычно просил их назвать мне книгу, которая, по выражению Борхеса, «дала им пинка», то есть растревожила их или даже изменила жизнь. И, к сожалению, многие из них не могли припомнить, чтобы читали такую книгу. Поэтому не все воспринимают литературу и искусство таким образом.

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Это плохо. Я думаю, что это очень плохо для человека, как на индивидуальном, так и на культурном уровне. Тем не менее, люди нуждаются в таком опыте и желают его. Это одна из причин возрождения религиозных обрядов в нашей стране: люди утратили ощущение более глубокого смысла жизни, который не может быть получен из потребительства или политической активности. Они ищут его и в браке, и в дружеских отношениях, и в семье, но и там не находят, хотя должны были бы, хотя бы в незначительной степени. Люди пытаются свалить все в одну сумку и из любви, секса или пластической хирургии сделать вывод, что жизнь имеет какое-то более широкое измерение, но тем самым они закрываются от возможности ощутить его, это самое измерение, в повседневном жизненном опыте. В том, что они выходят из домов и оказываются в городе, в деревне, в каком-то пространстве. Опыт пребывания в мире и осознание того, что вокруг существует множество вещей, которые невозможно предсказать или контролировать, смотрение в небо и видение его света все больше маргинализируются. Мы теряем что-то чрезвычайно важное. Сегодня люди уделяют больше времени второстепенным медиа, таким как фильмы или видеоигры, и упускают то, что можно было бы назвать неожиданным просветлением, которое можно испытать, просто находясь в этом мире. Мы теряем ощущение тайны, потому что все, что у нас есть, искусственное -- вы достигаете новых уровней в «World of Warcraft», но последний рубеж в этой игре запрограммирован, а в окружающем вас мире никто такого последнего рубежа не запрограммировал.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: : «Черный свет» (“Black Light”, 1999) — это роман, в котором много музыки. Насколько музыка важна для вашей работы и что она дает вам как писателю?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Я очень люблю музыку, хотя у меня нет музыкальных талантов. Я не умею играть, но я росла в 1960-х и входила во взрослый возраст в 1970-х, так что мне повезло -- на моих глазах в Вашингтоне и Нью-Йорке начиналась эра панка, что, конечно же, оказало на меня огромное влияние. Это был настоящий музыкальный взрыв, который в каком-то смысле имел свои корни в движении битников и символизме, что казалось мне интересным и что я хорошо понимала, потому что хотела стать писателем. Я почти беспрестанно что-то слушаю. Сейчас это немного сложно, потому что очень много действительно интересной музыки. Существует множество увлекательных звуков, которые можно скачать из Интернета, невероятно много разновидностей и жанров. Музыка – еще один вид экстатического опыта. Мне кажется, людям легче пережить что-то трансформационное и трансцендентное во время концертов, которые в нашей культуре являются своего рода отправной точкой для более глубокого ощущения мира. Мы больше не отправляемся в пустыню, чтобы танцевать там несколько дней или поститься, надеясь испытать религиозное видение, а принимаем участие в художественных мероприятиях, таких как «The Burning Man». Вы можете пойти на фестиваль в Гластонбери и поваляться в грязи, или пойти в клуб, или вы можете запереться в своей комнате и слушать одну и ту же песню снова и снова в наушниках. Все это представляет собой чрезвычайно доступный экстатический опыт.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: В этом есть что-то вроде ритуала.

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Да, это ритуал. Когда люди идут в клуб, они надевают особую одежду, одеваются определенным образом, как в рейв-культуре, которая переживает своего рода возрождение; они находятся среди других людей и переживают вместе с ними что-то, так что в этом есть нечто вроде ритуала.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Но помимо музыки, в «Черном свете» хватает также критики всевозможных сообществ и обществ взаимного восхищения.

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Потому что такие сообщества-общества очень легко развратить, если они становятся слишком изолированными и эмоционально и физически замыкаются в себе. Чем-то вроде змеи, пожирающей собственный хвост, как в названии группы —«Pop Will Eat Itself». Любая такая закрытая система, которая не открывается для других, через некоторое время становится упадочной и коррумпированной, и в конечном счете падает. В «Черном свете» я хотела проиллюстрировать этот процесс на основе опыта, который получила в городке, в котором выросла. Поэтому в конце романа Лит выламывается из этого сообщества и попросту покидает его, отказываясь принимать участие в ритуале приема предложения. Это то, что сделал бы настоящий художник, который не позволил бы замуровать себя в узком кругу писателей.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: «Смертельная любовь» (“Mortal Love”, 2004), среди многих других элементов, раскрывает ваш интерес к искусству прерафаэлитов. В какой степени изобразительное искусство влияет на ваше творчество?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Я люблю писать о художниках. В детстве я очень хотела стать художницей, но мне хватило таланта только на то, чтобы научиться рисовать. Моя бабушка училась искусству иллюстрации в Париже в 1920-х годах, некоторые члены моей семьи — очень талантливые художники. Меня увлекает искусство в целом, сам творческий процесс, потому что это еще один портал, ведущий к опыту трансцендентности, именно об этом идет речь в романе. Я недостаточно разбираюсь в музыке, чтобы о ней писать, а писать о писательстве невероятно скучно, меня как-то не привлекают книги о писателях, но живопись чрезвычайно выразительна. Будучи писателем, я должна уметь писать о пейзажах, цветах и подобных явлениях. Меня также восхищает сама телесность живописи – не только то, что вы берете в руку кисть и водите ею по холсту, но и то, что вы черпаете какие-то элементы из окружающего вас мира и, используя их, создаете на холсте другой мир. А еще есть целое явление, связанное с художниками с сильным видением, безумными мечтателями, которые очаровывают меня с детства. В «Смертельной любви» персонаж Якобуса Канделла был вдохновлен психически больным художником РИЧАРДОМ ДАДДОМ, создававшим невероятные картины с феями. Когда я впервые увидела их в галерее Тейт, они оказались очень крошечными, и в то же время чрезвычайно выразительными. Вы видите их и спрашиваете себя: кто мог себе представить нечто подобное? Потому что это уникальное, экстравагантное видение мира, и при этом художник обладал способностью выразить его с почти фотографической точностью. Все это меня чрезвычайно увлекает, вот почему мой последний роман «Потерянное поколение» (“Generation Loss”, 2007) рассказывает о фотографе.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: В вашем творчестве большое место занимает также литературная критика. Каковой представляется вам современная литература с вашей точки зрения, что в ней кажется вам наиболее привлекательным?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Джордж Сондерс — превосходный писатель, один из новых и замечательных творцов. Великолепно писательское мастерство Келли Линк. Недавно я прочитала и отрецензировала сборник из трех новелл Рика Муди, одна из которых была написана в стиле научной фантастики, и мне она показалась великолепной. Мне кажется интересным, что многие писатели мейнстрима начинают перенимать ряд образов и тем, которые писатели научной фантастики используют начиная с прошлого столетия. «Дорога» Кормака Маккарти, “The Pesthouse” Джима Крейса – это романы, которые движутся по весьма укатанным путям, но я думаю, что это прямое следствие событий 11 сентября и угроз, исходящих от глобального потепления. Внезапно все писатели и ученые начали понимать, что мы на самом деле столкнулись с миром, который отнюдь не тот, в котором мы выросли, он совершенно другой, а мы к этому не готовы. То есть для нас, фантастов, это не столь удивительно, потому что мы-то читаем о таких вещах, но уже и большинство читателей, привыкших относить фантастику к детской литературе и полной ерунде, начинает обнаруживать, что вокруг них происходит нечто такое, чего никто не ожидал. Я полагаю, для них это потрясающее событие, а для нас в этом нет ничего нового, потому что нас больше не волнуют предположения типа: «А что произойдет, если что-то уничтожит нашу цивилизацию этим летом, и уцелеют всего несколько людей, которым придется бороться за выживание? Как это будет?» Мы знаем, как это будет, потому что мы прочитали «Далгрен» и сотню других книг, в которых задаются подобные вопросы. Думаю, что если мейнстримные писатели почаще будут забредать на наши территории, это может оказаться очень интересным.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Когда-то вы были соавтором комикса. Хотели бы вы попробовать написать сценарий компьютерной игры?

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД: Нет, не думаю, что смогу. Я люблю письменное слово и слишком сильно привязана к нему.

1. Открывает журнал рубрика «Галактический гонец» — короткие сообщения на разные темы, так или иначе касающиеся фантастики (стр. 2–-3). 25 февраля 2009 года умер американский писатель НФ и фэнтези Филип Жозе Фармер. Оглашены номинации на получение премии “Nebula” за 2008 год. Состоится международный фестиваль “Kino na Granicy” – основная площадка в г. Цишине. Джосс Уэдон получил премию имени Рэя Брэдбери за свои достижения в написании сценариев для кино и телевидения…

2. В рубрике “Publicystyka” под названием “W poszukiwaniu transcendencji/В поисках трансценденции” напечатано интервью, которое польский журналист Конрад Валевский взял у американской писательницы НФ, фэнтези и «ужасов» Элизабет Хэнд (стр. 4—7). К нему мы вернемся.

3. В той же рубрике “Publicystyka” напечатано еще интервью, которое некто (в публикации не указан) взял у польского знатока клингонского языка (см. сериал “Star Trek”) Павла Домбровского/Paweł Dąbrowski (стр. 8—9).

4. И еще статья в этой же рубрике “Publicystyka” -- Аркадиуша Гжегожака/Arkadiusz Grzegorzak “Nakręć sobie STAR TREKA/Сними себе «Звездный путь»” – о фанфиках знаменитого сериала, снимаемых его любителями (стр. 10—12).

5. И этой же рубрике «Publicystyka» публикуется статья Михала Висьневского/Michał R. Wiśniewski “Świnie w kosmosie/Свиньи в космосе» – о пародиях на «Звездный путь» и другие фильмы (стр. 13--14).

6. Плебисцит читателей нашего журнала за 2008 год принес следующие результаты:

-- в рубрике «Польские рассказы» победила Анна Бжезиньская с рассказом “Król na tronie, smok nad światem” (11/2008). На втором месте Адам Пшехшта с рассказом “Wilczy legion” (8/2008). Третье место разделили Конрад Левандовский с рассказом “Breslau, Mittelwalde 2” (5/2008) и Вит Шостак с рассказом “Podworzec” (2/2008);

-- в рубрике «Из зарубежной фантастики» лауреатом стал Тэд Чан с рассказом “Kupiec i wrota alchemika” (3/2008). Второе место занял Станислав Логинов с рассказом “Upadek zamka Rendol” (8/2008), третье – Питер Бигл с рассказом “Dwa serca” (7/2008);

-- в рубрике «Журналистика» на первом месте оказался Лукаш Малиновский со статьей “Heros I potwór” (9/2008). На втором месте интервью, которое Конрад Валевский взял у Томаша Диша (10/2008), на третьем – Михал Цетнаровский со статьей “Droga Smoka. Życie I twórczośc Roberta E. Howarda” (11/2008);

-- лучший художник МАРЦИН КУЛАКОВСКИЙ. На втором месте НИКОДЕМ ЦАБАЛА, на третьем – ДАРИА МАЙ.

7. И еще одна статья в рубрике “Publicystyka” – Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz “Zapomniana powieść z lamusa czyli szalony wynalazca I tańczący robot/Забытый роман из чулана, или Безумный изобретатель и робот-танцор” (70—71). Ею мы займемся особо.   

8. В рубрике «Рецензии кинофильмов» Павел Матушек представляет фильм “Watchmen” (реж. Зак Снайдер, США, 2009);

Ежи Жимовский хвалит фильм “Coraline” (реж. Генри Селик, США, 2009);

9. Роберт Зембиньский представляет читателям журнала коробку (бокс) дисков с фильмами цикла “Niesamowite Historie/Amazing Stories” (1 сезон, реж. Стивен Спилберг и др., США, 1985) и диск с фильмами «Кино» и «Страна мертвых» из сериала “Twilight Zone” (реж. Роберт Маркович, США, 1994) (стр. 74).

10. И, в отличие от предыдущих номеров, одна рецензия на комикс (стр. 76). К ней мы вернемся позже.