Калейдоскоп фантастики

Пожалуй, нет ни одной статьи о научной фантастике, в которой не подчеркивалась бы необходимость писать «без скидок», создавать произведения по-настоящему художественные. Однако дальше общих фраз и нескольких случайных примеров дело обычно не идет.

А почему бы авторам научно-фантастических произведений и действительно не писать «без скидок»? Кто виноват в том, что научная фантастика (даже после того, как «лед тронулся») находится на весьма низком художественном уровне?

ВИНОВАТ ПАГАНЕЛЬ

Да, во многом виноват Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель. Как известно, он затеял спор с майором Мак-Наббсом о путешественниках, исследовавших Австралию. Паганель насчитал свыше пятидесяти путешественников и выиграл у майора карабин. Жюль Верн уверяет, что майор Мак-Наббс, лорд Гленарван и другие пассажиры «Дункана» с необыкновенным вниманием следили за рассказом Паганеля. По-видимому, так оно и было, ибо в ту пору даже образованные люди имели довольно смутное представление о географии. Да и не только о географии, но и об астрономии, физике, химии, горном деле, металлургии, транспорте... Образование той эпохи было направлено в иную сторону, прежде всего на изучение древних языков, древней истории, литературы, юриспруденции, богословия. Именно поэтому Жюль Верн открыл своим современникам науку. Именно поэтому главы-лекции в его романах читались взахлеб.

Прошло почти столетие с той поры, как Паганель выиграл карабин у Мак-Наббса. Но и сейчас научная фантастика перегружена «лекционными» материалами. Даже погибая, герой успевает произнести научно-популярный монолог... А ведь иными стали и средний уровень образования читателей, и сама направленность их знаний. Открыв роман, читатель уже с досадой пропускает очередную главу-лекцию. Да, в романе «С Земли на Луну» Жюль Верн посвятил изложению сведений о Луне целую главу. Для его современников эта глава была ничуть не менее интересной, чем приключения членов Пушечного клуба. Но сейчас распространением астрономических знаний занимаются и школа, и научно-популярная литература, и университеты культуры, и газеты, и радио, и кино... Так почему же, например, авторы недавно опубликованной повести «Страна багровых туч» Аркадий и Борис Стругацкие вновь применили устаревший, ненужный прием? Чуть ли не в самом начале повести вмонтирована пространная статья о Венере. Авторы так и говорят, что это статья из энциклопедии. По сухости языка и обилию цифр — это действительно энциклопедическая статья. Зачем она нужна в повести?

В выпущенном «Молодой гвардией» сборнике «Дорога в сто парсеков» есть рассказ молодого автора А. Днепрова «Суэма». Почти вся первая половина рассказа выдержана в духе научно-популярной брошюры. После нескольких таких страниц герой, наконец, создает электронную машину — и здесь, собственно, начинается рассказ. Причем рассказ по-настоящему интересный. В том же сборнике помещен и другой рассказ А. Днепрова – «Крабы идут по острову». На этот раз лекции нет. Технической стороне вопроса посвящено ровно столько, сколько необходимо для понимания происходящего. Герои действуют — и в действии проявляются их характеры, раскрывается идея рассказа. «Крабы идут по острову» — одна из бесспорных удач нашей фантастики. Автор сделал ставку на резко возросший со времен Жюля Верна культурный уровень читателей. И не ошибся.

МАШИНЫ И ЛЮДИ

Герои научно-фантастических произведений отнюдь не случайно страдают «лекциоманией». В современной фантастике складываются два направления. Многие авторы считают, что главное — показать науку и технику завтрашнего дня, сообщить возможно больше научно-технических сведений. Этим и объясняется обилие лекций.

В одном из номеров журнала «Знание – сила» опубликован рассказ А. и Б. Стругацких «Белый конус Алаида». Рассказ открывается таким эпиграфом: «Эмбриомеханика есть наука о моделировании процессов биологического развития и теория конструирования саморазвивающихся механизмов». Эпиграф весьма характерен, ибо весь рассказ представляет собой иллюстрацию к проблеме эмбриомеханики. Когда главными героями становятся саморазвивающиеся механизмы, то люди, естественно, отходят на второй план и изображаются с помощью незатейливых штампов. Например, надо показать бывалого человека. Как это сделать? Самое простое — внешним путем: бывалые люди могут не иметь рук, ног, глаз... Так это и делают Стругацкие во всех своих рассказах. «Неожиданно заныло в правом боку, там, где не хватало двух ребер» («Белый конус Алаида»); «...трех пальцев и половины ладони у секретаря не было» («Страна багровых туч») и т. п. Примечательно, что почти в каждом рассказе Стругацких ярко, подчас талантливо, описаны новые машины, а вот люди — в основном — отличаются количеством отсутствующих ребер...

Научные фантасты, работающие в другом направлении, хотят, чтобы главным оставалось чудесное человеческое сердце, а не чудесные машины. Здесь трудно не вспомнить о таких рассказах И. Ефремова, как «Белый Рог» и «Обсерватория Нур-и-Дешт». В обоих рассказах нет сногсшибательных научно-технических прогнозов. Фантастическая ситуация у И. Ефремова не самоцель, она лишь средство показать героев в необычной обстановке. В «Белом Роге» великолепно изображен поединок геолога с неприступной скалой. Человек побеждает скалу, совершает подвиг — и духовно преображается. О том, что открыто крупное месторождение олова, сказано очень скупо, хотя рассказ пронизан высокой романтикой исследований. Совсем иначе выглядел бы тот же сюжет в «научно-популярной» фантастике.

В 1958 году пулковский астроном Н. Козырев выдвинул новую гипотезу о природе времени. Одним из следствий этой гипотезы было утверждение, что время может превращаться в энергию. Сразу же появился научно-фантастический рассказ А. и Б. Стругацких, иллюстрирующий эту гипотезу. Однако теперь гипотеза Н. Козырева решительно отвергается учеными. Как же быть с рассказом? Ведь он, главным образом, состоит из таких рассуждений: «Энергия выделяется в виде «протоматерии» — неквантованной основы всех частиц и полей. Потом протоматерия самопроизвольно квантуется — частично на частицы и античастицы, частично на электромагнитные поля. А частично вступает во взаимодействие с окружающей средой...»

«Научно-популярная» фантастика иллюстративна. Ее герои — не люди, а научные гипотезы, машины, механизмы. Именно поэтому авторы заботятся не о выразительности языка, а о точности научной терминологии. Именно поэтому чисто литературные требования настолько занижены, что оказывается возможным опубликование «произведений», созданных школьниками.

ГЛАВНОЕ — ЧЕЛОВЕК

Молодой человек собирается объясниться в любви девушке. «Валентин исписал несколько больших листов, приготовив материал, по крайней мере, на два доклада». Нет, нет, «материал» — не о любви. Он посвящен... энергии приливов. В научной фантастике герой не может просто прийти к героине. Он должен принести ей доклад. Причем самой встрече будет отведено несколько строк, а изложению тезисов доклада — три страницы... К сожалению, это не пародия. Именно так объясняется в любви герой научно-фантастического романа Г. Гуревича «Рождение шестого океана» (Профтехиздат, 1960 г.) Пожалуй, нет более яркого примера фантастики научно-популярного толка, чем этот роман. Читаешь его — и создается впечатление, что ошибочно сброшюрованы две книги — художественная и научно-популярная. Лекции идут косяками. Герой мимоходом заезжает на гелиостанцию. Об этом сказано ровно две строчки, зато об использовании солнечной энергии «вообще» — четыре страницы. У героя есть «заветная тетрадь», он никому ее не показывает; разумеется, в этой тетради оказывается подробная классификация всех видов энергии. Роман пестрит таблицами и статистическими выкладками. Нет разве только номограмм и дифференциальных уравнений. Зато герои сделаны (иначе не скажешь) по несложному принципу «толстых и тонких»: «...он заметил прямо перед собой усмехающиеся физиономии — одну румяную, худощавую, другую толстую, с багровыми жилками на носу». А вот две девушки: «...одна статная, величавая, другая подвижная, как ртуть». Положительные герои тоже делятся на «толстых и тонких»... Один спокойный и скромный, другой — порывистый и не очень скромный...

Научная фантастика почти безлюдна. Это стало нормой. К этому привыкли. Автора, который приносит в издательство или редакцию рукопись научно-фантастического произведения, прежде всего спрашивают: «О чем это? Какая у вас новая научная идея?»

Столетие назад Жюль Верн написал «80 000 километров под водой». Современные подводные лодки с атомными двигателями обладают большей скоростью хода, чем «Наутилус». Они более автономны, несравненно лучше оборудованы навигационными приборами, могут оставаться под водой не несколько дней, а два-три месяца. «Наутилус» безнадежно устарел. Но капитан Немо по-прежнему учит молодежь любить родину, стремиться к знаниям, покорять стихии. Жюль Верн в большинстве случаев придумывал своих героев — исследователей, изобретателей, строителей. Наше время, наша страна богаты такими людьми. Каждый из них мог бы украсить рассказ, повесть, роман. А авторы научно-фантастических произведений — за редким исключением — упорно живописуют машины. Когда же дело доходит до людей, то с грехом пополам используются преклонного возраста литературные прообразы и незатейливые штампы.

Актуальная задача фантастики — решительно взять курс на человека. Пусть в фантастике будут новые научные идеи. Пусть авторы придумывают машины будущего. Но пусть все это будет фоном, декорацией, реквизитом. А играть должны люди.

Г. АЛЬТОВ

«Литература и жизнь» от 31 августа 1960 года, стр. 3.

Одна из проблем была связана с тем, что моя семья жила очень далеко ото всех мест. В то время округ Вест-честер ещё не был пригородом Нью-Йорка. Наш дом располагался глубоко в лесу в крошечном бруклинском Виллоугби в глухом ответвлении дороги Коббс-Хилл. Зимой замерзший залив Лонг-Айлэнд на горизонте словно серебряной иглой указывал нам направление на город. При этом школа располагалась в полчасах езды от нашего дома, и ближайший от меня ребёнок проживал в Вордз Холлоу, что в трёх милях далее по дороге, и то это был тупой четвероклассник.

Поэтому у меня реально не было друзей. Но вместо них у меня была научная фантастика. Мама сильно огор-чалась, что я был прямо одержим ею. Я смотрел повторы Супермена каждый день после школы. По вечерам пят-ницы отец разрешал мне засиживаться за просмотром Сумеречной зоны, но падение CBS временно приостановило её трансляцию. Она вернулась в январе, когда уже случилась эта история, и она перестала быть для меня той же самой. По субботам я смотрел старый НФ-сериал по Театру Приключений. Моими любимыми фильмами были Запрещённая планета и День, когда остановилась земля. Я думаю, они мне нравились из-за роботов. Я решил, что когда стану взрослым, то наступит будущее, как в этих фильмах, и я куплю себе робота, чтобы не быть больше одиноким.

По утрам понедельника я получал своё еженедельное пособие — четвертак. Обычно я пропускал ежедневный автобус, приходивший в Вордз-Холлов, и пешком добирался до нашей деревушки Виллидж Ва-райети. Двадцать пять центов шли на покупку двух комиксов и пачки красной лакрицы. Особенно мне нравились комиксы ДиСи Зелёный фонтан и Марвел Фантастическая четвёрка и Невероятный Халк, но я покупал и остальных супергероев. Я перечитал все научно-фантастические книги в библиотеке по два раза, хотя мама постоянно ворчала, чтобы я пробовал читать и другие вещи. Но что я обожал больше всех, это журнал Гэлакси. Отец выписывал его, и когда он прочитывал номер, то отдавал его мне. Мама не одобряла, что я всегда читал журналы на чердаке или в своём навесе, который я соорудил в лесу. Впоследствии я хранил их под своей койкой в бомбоубежище. Я знал, что после ядерной войны не будет ни телевидения, ни радио, вообще ничего, и надо мне будет чем-то заняться, когда я не буду биться с мутантами.

Я был слишком юн в 1962 году, чтобы понять, почему моя мама выпивает. Я видел ближе к вечеру, что она становилась какой-то разбитной и шатающейся. Однако рано утром она всегда вставала и готовила мне горячий завтрак перед школой. А по возвращению со школы домой она готовила мне крекеры с арахисовым маслом, а иногда и тосты с корицей. Отец говорил мне, чтобы я никогда не просил маму поехать куда-нибудь вечером после пяти, так как она очень уставала, заботясь о доме и о нас. Он продавал окна фирмы Андерсен и подолгу не бывал дома, так что я часто пребывал в затруднительном положении. Но отец всегда изыскивал возможность быть дома каждый первый вторник месяца, чтобы отвозить меня на скаутское собрание к 7:30.

Нет, оглядываясь назад, я не могу реально сказать, что у меня было несчастливое детство — до тех пор, пока я не встретил Креста. Я помню, что это случилось в тёплый субботний день в октябре. Опавшие хрустящие листья покрывали землю и наполняли своим ароматом воздух. Я был под своим навесом, который построил этой весной, чтобы попрактиковаться в скаутских умениях, и читал Гэлакси. Я даже помню название рассказа, который читал в тот момент: “Баллада о потерянной К’Мелль” Кордвайнера Смита.

Должно быть, белки заверещали в какой-то миг, но я был слишком поглощён в проблемы лорда Дже-стокоста, чтобы отметить их писк. Затем я услышал слабый хруст в десяти футах от себя. Я замер, при-слушиваясь. Хрусь, хрусь… затем тишина. Это не могла быть собака — собаки обычно так не крадутся сквозь лес. Я подумал — а вдруг это олень — я пока ещё не встречал в Виллоугби оленей, хотя и слышал, как охотники охотились на них. Я тихонько проскользнул по грязному полу и заглянул в щёлку между прутьями.

Поначалу я не увидел ничего необычного. Тем более лес уже не был густым — листья с подлеска почти все облетели. Я удивился, неужели мне опять почудилось, что уже было не впервой. Затем я услышал хруст ветки буквально в футе от себя. Стена задрожала, словно ее что-то коснулось, но возле нее ничего не было. Ничего. Я мог бы закричать, только горло словно сдавило. Что бы это ни было, но я услышал, как оно подкралось к передней части навеса. Я с ужасом наблюдал, как невидимая тяжесть вдавливает жёлудь в мягкую землю, и откатился в самый дальний угол. И тут я увидел это и именно тогда, когда прямо не смотрел на него. Воздух в том месте, где оно было, мерцал наподобие миража. Ремни, скреплявшие раму навеса, заскрипели, как будто хотели согнуться, чтобы увидеть, что оказалось внутри его, и чтобы вытащить меня, завизжавшего, на солнце …

— Ох, фак, — сказало оно высоким голосом с нотками паники и умчалось обратно в лес.

В этот момент я преобразился, и думаю, что тогда же бесповоротно была изменена и история. Я тощий, двенадцатилетний как-то вспугнул это существо! Но более важным было то, что оно сказало. Определённо я был уверен в произношении слова “фак”, хотя я сам никогда не отваживался его произносить и не слышал, чтобы его говорил кто-нибудь из взрослых. Придурок вроде ребёнка Мэрфи мог бы сказать это себе под нос, но он явно не в счёт. Я всегда считал это слово чем-то типа языковой атомной бомбы: при его произношении мозги должны сморщиться, а барабанные перепонки взорваться. Но когда невидимое что-то сказало “фак”, а потом убежало прочь, это явно выдавало его уязвимость, что придало мне безрассудства и более того, не малой глупости.

— Эй, подожди! — крикнул я и бросился за ним.

Я совсем не боялся преследовать его. Оно ведь не было выдающимся следопытом Дэви Крокеттом — оно бы-ло чем-то шумным, неуклюжим и медлительным Оно тащилось передо мной, и я видел слабый мерцающий контур. Я приблизился на расстояние двадцати футов, а потом мне пришлось притормозить, так как я неминуемо бы врезался в него. У меня совсем не было мыслей, что же делать дальше. Мы двигались всё медленнее и медленнее и наконец я остановился.

— По-подожди, — сказал я. — Ч-что ты хочешь?

Я положил руки на талию и наклонился, будто пытался отдышаться, хотя никакой необходимости в этом не испытывал.

Оно остановилось также, но не отвечало. Вместо этого оно хрипло всасывало воздух, произнося при этом что-то типа “хууууфс”. Теперь, когда оно стояло неподвижно, его было труднее увидеть, но я думаю, оно повернулось в мою сторону.

— У вас всё о'кэй? — спросил я.

— Вы ребёнок, — оно произнесло эту фразу каким-то странным щебечущим акцентом Ребёнок у него про-звучало как “реб-йо-нок”.

— Я учусь в шестом классе, — сказал я, выпрямляясь и приподнимая перед собой руки, чтобы показать, что я ничем ему не угрожаю. — Как тебя зовут?

Оно не ответило. Я сделал в его сторону один шаг и подождал немного. Ничего не случилось, по крайней мере, оно не сдвинулось с места

— Я Рэй Бомон, — сказал я. — Я живу там, — и показал рукой в направлении дома. — Как так выходит, что я не могу вас видеть?

— Какая сейчас дата? — Оно сказало “да-ат-та”.

На мгновенье я задумался, что значит “дата”.

— Дата? — я был озадачен, чувствуя себя глупым маленьким ребёнком. Затем я осторожно произнёс: — Октябрь, двадцатое?

Существо поразмышляло и задало вопрос, заставивший замереть моему дыханию: — А какого года?

— О, боже — сказал я. В эту секунду я бы не удивился, если бы вдруг из-за дерева выглянул Род Серлинг и стал вести репортаж для своей невидимой телеаудитории. Но всё это происходило со мной реально.

— Знаете, что вы только что… что это значит, когда…

— Что, что? — в его голосе появились нотки тревоги.

— Вы невидимы и вы не знаете, какой сейчас год. Все знают, какой сейчас год. А вы… а вы не отсюда.

— Да, да. Я знаю. 1962, конечно. Сейчас 1962 год. — Оно сделало паузу. — И я не невидимый.

Оно втиснуло в слово “невидимый” восемь слогов. И прозвучало это так, словно рвали бумагу.

— Это только кому.

“Кому?” Или мне показалось, что оно так сказало?

— Кому?

— Нет, каму.

Воздух передо мной как будто сжался и соскользнул с тёмного лица.

— Вы не слышали о камуфляже?

— А, точно, камуфляж — каму сокращённо.

Я думал, он хотел меня успокоить, показав себя, но эффект оказался прямо противоположным. Да, у него было два глаза, нос и рот. Он снял камуфляж, под которым обнаружился аккуратно отглаженный серый деловой костюм, белая рубашка и галстук в красно-синюю полоску. В вечернее время на запруженной улице в Манхэттане я бы точно такого встретил — а папа учил меня не пялиться на данных типов в городе. Но при дневном свете я смог рассмотреть все неточности в его маскировке. Волосы, к примеру. Не то что короткая стрижка — это даже больше походило на щетину, как на подбородке мистера Рудовски, когда он начал выращивать бороду. Волоски были слишком тонкими, а кожа блестящей. Его пальцы были очень длинными, а его лицо выглядело похожим на лицо куклы Барби.

— Вы парень или девушка? — спросил я.

Он отреагировал сразу:

— Что-то не так?

Я склонил голову набок.

— Я думаю, может ваши глаза. Они какие-то большие или что-то ещё. Вы наносили грим?

— Я мужчина. — Он ощетинился, выходя из камуфляжной маскировки. — Глаза не имеют пола.

— Если вы так говорите. — Я видел, что ему нужна помощь для передвижения, только он, похоже, этого не осознавал. Я надеялся, что он раскрепостится и поведает мне о своей миссии. У меня даже возникла идея, что мы можем встретиться с президентом Кеннеди, ну или с вождём скаутов мистером Ньюэллом, который являлся генералом армии и был знаком с некоторыми генералами из Пентагона.

— Как вас зовут? — спросил я.

Он накинул костюм на руку.

— Крест.

Я подождал, пока он складывал свой костюм пополам.

— Просто Крест? — переспросил я.

— Мне дали имя Читмэнсинг. — Он произнёс своё имя, словно подзывал птиц.

— О' кэй! Будем произносить его как мистер Крест — сказал я.

— Как вы хотите, мистер Бомон.

Он продолжал складывать свой костюм пополам.

— Эй!

Он продолжал складывать свой костюм пополам снова и снова.

— Как вы это делаете? Что происходит?

Он передал мне камуфляжный костюм. Этот костюм стал ещё более невозможной вещью, чем тогда, когда он был невидимым. Пришелец уменьшил его до размеров обычной игральной карты, наподобие дамы пик. Я сам сложил его ещё раз пополам. Две стороны как бы склеивались друг с другом. Теперь я мог положить его в свой кошелёк. Сомневаюсь, что он подозревал, насколько в тот момент я был близок к тому, чтобы броситься с его удивительной штуковиной наутёк. Он бы не поймал меня. А я уже предвидел блестящее начало своей карьеры невидимого супергероя. Кинокомпания Tales to Confound представляет: рождение Ребёнка в Камуфляже! Я стал переворачивать карточку, чтобы обнаружить, как раскрыть этот костюм. Однако нигде не было ни шва, ни защёлки. А как я буду его использовать, если не знаю, как его раскрыть?

— Ловко, — сказал я и неохотно отдал карточку ему обратно.

К тому же реальные супергерои не крадут свои суперские силы.

Я видел, как Крест засунул карточку в карман жилета. Я его совсем не боялся. Меня пугало, что в любую минуту он может уйти из моей жизни. Мне нужно было придумать способ — какой угодно — чтобы сказать ему, что я на его стороне

— Вы живёте где-то поблизости, мистер Крест?

— Я с острова Маврикий.

— А это где?

— Это в Индийском океане, мистер Бомон, около Мадагаскара.

Я знал, где находится Мадагаскар, играя в игру Риск. Я и сказал ему об этом, а потом не знал, что ещё сказать. Наконец, чтобы заполнить тишину, мне хоть что-то надо было сказать и я сказал:

— Знаете, здесь хорошо. Реально тихо. Уединённое место.

— Да, я и не ожидал здесь кого-нибудь встретить, — он, казалось, тоже был в затруднении, что говорить. — У меня дело в Нью-Йорке 26 октября.

— Нью-Йорк? Это далековато отсюда.

— Да? И как далеко, вы говорите?

— Пятьдесят миль. Может шестьдесят. У вас есть автомобиль?

— Нет, я не умею водить, мистер Бомон. Я поеду на поезде.

Ближайшая железнодорожная станция была Нью Кэнаан в Коннектикуте. Мне бы потребовалось полдня, чтобы дойти до неё. А стемнеет уже через пару часов.

— Если у вас нет дел до 26 числа, вам надо где-то остановиться.

— Мой план снять комнату в отеле в Манхэт-тене.

— Это стоит денег.

Он открыл свой бумажник и показал мне пачку новых хрустящих купюр. На минуту я решил, что они фаль-шивые — я и знать не знал, что изображения Бена Франклина есть на деньгах. Крест одарил меня самой глупейшей улыбкой. Я просто был уверен, что в Нью-Йорке его съедят живьём и выплюнут кости.

— А вы уверены, что хотите остановиться в отеле? — спросил я.

Он нахмурился.

— А почему я должен быть не уверен?

— Послушайте, мистер Крест. Вы нуждаетесь в товарище. Предметы здесь отличны от … от тех, что у вас на острове. Вы знаете, иногда люди делают плохие вещи. Особенно в городе.

Он кивнул и спрятал свой бумажник.

— Я остерегаюсь опасностей, мистер Бомон. Я научился не привлекать к себе внимания. У меня есть необходимое оборудование.

Он похлопал по карману, где лежал каму.

Я не указал ему на то, что, не смотря на его подготовку и оборудование, его легко заполучил двенадцатилетний мальчишка.

— Да, конечно … о'кэй… У меня есть место, где вы можете остановиться, если хотите. Никто не будет знать.

— Ваши родители, мистер Бомон…

— Мой отец сейчас в Массачусеттсе до следующей пятницы. Он в поездке по делам оконного бизнеса. А моя мама не узнает.

— Как она может не узнать, что вы пригласили в свой дом незнакомца?

— Не в дом, — ответил я. — Мой отец построил бомбоубежище. Вы будете в нём в безопасности, мистер Крест. Это самое спокойное место, я знаю.

Я помню, как Крест потерял интерес ко мне, к своей миссии и ко всему ХХ веку после того как пришёл в бомбоубежище. Он просидел без дела всё воскресенье, уклоняясь от моих попыток выманить его. Он казался рассеянным, словно прислушивался к разговору, который я не слышал. Когда он не разговаривал, мы играли в карты. Вначале играли в основном в Джина и Безумные восьмёрки. А днём я сходил домой и принёс шашки и монополию. Вопреки тому, что он, казалось, не обращал внимания на игру, он всё время бил меня как барабан. Но ни одна игра не была закончена. И не это меня беспокоило. Я верил, что этот человек пришёл из будущего, и уже выстраивал себе отели на Балтийском проспекте!

В понедельник была школа. Я думал, Крест будет возражать, чтобы я его запер и забрал с собой свой и мамин ключи, но он не сказал мне ни слова. Я сказал ему, что это единственный способ быть уверенным, что мама не застанет его врасплох. Честно говоря, я сомневался, что она придёт в бомбоубежище. С тех пор, как папа организовал ей первое посещение, она больше здесь не появлялась. Она интересовалась ядерной войной также, как и фантастикой. Тем не менее, я понятия не имел, чем она занималась в течение того времени, пока меня не было. И я не мог рисковать. Кроме того, это был надёжный способ быть уверенным, что Крест не уйдёт.

Отец построил бомбоубежище, потратив весь свой отпуск в 1960 году, году, когда Кеннеди побил Никсона на президентских выборах. Оно было спрятано на расстоянии ста пятидесяти футов от дома. Ничего особенного — просто небольшой подвал, над которым ничего не построено. Вход представлял собой стальную дверь, после которой пять ступенек вниз вели к другой стальной двери. Внутри было тесно. Там была пара коек, умывальник и туалет. Почти половину помещения занимали припасы и оборудование. Окон не было, и воздух постоянно был затхловатым, но мне нравилось спускаться туда и представлять, как падают бомбы.

Когда я открыл убежище после школы в понедельник, Крест лежал так же, как я оставил его накануне вече-ром, растянувшись на самой большой койке и уставившись в пустоту. Я помню, что был обескуражен, и подумал, что он болен. Я стоял рядом с ним, а он не замечал моего присутствия.

— У вас всё нормально, мистер Крест? — спросил я. — Я купил Риск.

Я поставил игру на кровать рядом с ним и толкнул его уголком коробки, чтобы разбудить.

— Вы ели?

Он сел, открыл крышку игры и начал читать инструкцию.

— Президент Кеннеди обратится к нации, — сказал он, — сегодня вечером в семь часов.

На миг я подумал, что он оговорился.

— Откуда вы это знаете?

— Вчера вечером было объявление.

Я отметил, что его произношение улучшилось — слово “объявление” он произнёс за три слога.

— Я слушал радио.

Я подошёл к радио, стоявшему на полке возле раковины. Папа говорил, что мы должны держать его отклю-чённым от сети — что-то там насчёт сильного скачка напряжения от бомб. Это был совершенно новый транзи-сторный приёмник типа Heathkit, который я помогал папе собирать. Когда я нажал на кнопку, певица сразу начала петь о покупках: Доходы растут, растут, растут, а цены упадут, упадут, упадут! Я отключил её.

— Сделайте мне приятное, о'кэй? — сказал я. — В следующий раз, когда закончите слушать, выключайте это из сети. Я буду очень беспокоиться, если вы так не сделаете.

Я наклонился, чтобы выдернуть вилку из розетки.

Когда я встал, у него в руке оказался лист бумаги.

— Мне к завтра надо несколько вещей, мистер Бомон. Я был бы очень признателен, если бы вы помогли мне.

Я посмотрел на список без всякого понимания. Он должно быть его напечатал на чём-то, но в убежище не было ничего, на чём можно было напечатать.

Купить:

• Один транзисторный приёмник.

• Ушные беруши.

• Две батарейки к транзистору на 9 вольт.

• Газету New York Times за четверг 23 октября.

• Карту Нью-Йорка и окрестностей от издательства Rand McNally.

Получить на обмен:

• Пять долларов в однодолларовых монетах.

• Двадцать пятаков.

• Десять десятицентовиков.

• Двенадцать четвертных.

Когда я поднял глаза, я почувствовал перемены в нём. Казалось его взгляд излучал электрическое на-пряжение, которое действовало на мои нервы. Я могу сообщить, что всё, что я делал после этого, имело огромное значение.

— Я не сделаю всего этого, — сказал я.

— Есть какие-то неточности?

Я попытался увильнуть.

— Видите ли, вам придётся заплатить в два раза дороже, если мы будем покупать транзисторный приёмник здесь в магазине Вордз Холлов в нашей деревеньке Варайети. Если подождать два дня — можно купить намного дешевле в Стэмфорде.

— Я нуждаюсь в этом немедленно, — он протянул руку и сунул мне что-то в карман моей рубашки. — Я уверен, это покроет все расходы.

Я даже боялся посмотреть, хотя и знал, что он мне дал. Выданный мне счёт был на сто долларов. Я попытался вернуть ему обратно то, что он мне дал, но он отступил, и оно упало на пол между нами.

— Я не могу этим платить.

— Вы должны знать свои собственные денежные средства, мистер Бомон, — он подобрал купюру и поднёс её к голой лампочке на потолке. — Этот билет предназначен для всех легальных общественных или личных платежей.

— Нет, нет, вы не понимаете. Ребёнок типа меня не может просто так идти в Виллидж Варайети со стодолларовой банкнотой. Мистер Рудовски сразу позовёт мою маму!

— Если это неудобно для вас, я сам всё достану.

И он опять предложил мне деньги.

Если я не соглашусь, он уйдёт и, наверное, больше не вернётся. Я разозлился. Всё было бы намного проще, признай он то, что мы обо знали о нём. Тогда бы я мог делать всё с чистой совестью. Вместо этого он хранил свои неправильные секреты и вёл себя очень странно. Я как бы пачкался во что-то, словно помогал извращенцу.

— И что дальше? — спросил я.

— Я не знаю, как ответить, мистер Бомон. У вас есть список. Прочтите его ещё раз и скажите мне, с какими пунктами у вас трудности.

Я выхватил у него сотню долларов и положил их в карман брюк.

— Почему вы не доверяете мне?

Он напрягся, будто я ударил его.

— Я оставляю вас здесь и никому ничего не говорю. Вы должны мне дать что-то, мистер Крест.

— Хорошо, так … — он выглядел растерянным. Я прошу сдачу взять себе.

— О боже, спасибо, — фыркнул я неприязненно. — О'кей, О'кей, я это всё куплю завтра после школы.

После этого, казалось, он опять потерял всякий интерес. Когда мы открыли крышку Риска, он на карте пока-зал, где находится его остров, но там его изображения не было, так как остров был слишком маленьким. Мы сыг-рали три раза и всё время он меня обыгрывал. Я помню в конце последней игры с недоверием смотрел, как он выстроил стену вторгающихся армий вдоль берегов Северной Африки. Мой последний континент Южная Америка был обречён.

— Вы опять выигрываете, — сказал я.

Я обменял последние свои жетоны на новые армии и начал последнюю контратаку. Когда я её закончил, он немного поизучал ситуацию на доске и сказал:

— Я думаю, игра Риск не является настоящей симуляцией, мистер Бомон. Мы оба должны проиграть в этой войне.

— Это безумие, — сказал я, — обе стороны одновременно не могут проиграть.

— И всё же могут, — сказал он. — Бывает, что победители завидуют мёртвым.

В этот вечер, я помню, меня впервые обеспокоила мама, переговаривающая с телевизором. Я также разгова-риваю с телевизором. Когда диктор Баффало Боб Смит спрашивает “время сейчас чего” я кричу “сейчас время Хауди Дуди”, как и каждый ребёнок Америки в ожидании своей любимой передачи.

— Мои сограждане, — сказал Президент Кеннеди, — пусть никто не сомневается, что мы предпринимаем трудную и опасную попытку.

Мне показалось, что президент выглядит усталым, как мистер Ньюэлл на третий день похода.

— Никто не может точно предвидеть, какой курс он выберет и какие затраты или жертвы будут понесены.

— О, боже, — закричала на него мама, — вы собираетесь нас всех убить!

Несмотря на то, что в это время мама обычно ложилась спать, она сейчас кричала на Президента Со-единённых Штатов Америки и выглядела великолепно. На ней было блестящее чёрное платье и жемчужное ожерелье. Она всегда вечером наряжалась, был ли отец дома или нет. Я полагаю, большинство детей мало отмечают, как одеты их матери, но все говорят, что они красивы. А поскольку отец тоже так думал, я согласен, что моя мама красивая — но до тех пор, пока она не откроет рот. Проблема заключалась в том, что часто мама поступала неразумно. А когда она меня смущала, не имело значения, насколько она до этого была мила. Мне хотелось залезть за диван.

— Мама.

Когда она наклонилась к телевизору, мартини из её бокала едва не выплеснулось через край.

Президент Кеннеди сохранял спокойствие.

— Путь, который мы выбрали, полон рисков, как и любой другой, но он более всего соответствует нашему характеру и мужеству как нации и нашим обязательствам перед миром. Цена свободы всегда высока — но американцы всегда платят её. И есть один путь, который мы никогда не выберем, и это путь капитуляции или подчинения.

— Заткнись! Ты, глупец, останови это. — Она вскочила со своего стула и пролила напиток на себя. — O, чёрт!

— Не принимай близко к сердцу, мама.

— Ты не понимаешь? — она поставила стакан и вытащила салфетку из коробки на столе. — Он хочет начать Третью Мировую войну!

Она потёрла салфеткой по платью, и в это время зазвонил телефон. Я сказал:

— Мама, никто не хочет Третьей Мировой войны.

Она, проигнорировав меня, подошла к телефону и взяла трубку после третьего звонка.

— О, слава богу, — сказала она. По интонации её голоса я догадался, что звонил отец. — Ты слышал его. — Она закусила губу, слушая, что говорит отец. — Да, но …

Глядя на её лицо, я пожалел, что учился в шестом классе. Лучше быть маленьким глупым ребёнком и думать, что взрослые знают всё. Я подумал, а слышал ли Крест эту речь.

— Нет, я не могу, Дэйв. Нет. — Она закрыла трубку рукой и сказала мне: — Рэйми, выключи этот те-левизор!

Я ненавидел, когда она звала меня Рэйми, поэтому я только выключил звук у телевизора.

— Ты должен сейчас вернуться домой, Дэйв. Нет, послушай меня. Разве ты не видишь, что этот человек одержим. Тот факт, что он злится на Кастро, не означает, что ему разрешено это делать …

С выключенным звуком Чет Хантли в телевизоре выглядел так, словно говорил на собственных похоронах.

— Я не собираюсь быть здесь без тебя.

Я думаю, отец кричал в трубку, так как мама отставила трубку от своего уха.

Она подождала, пока он успокоится и сказала:

— И Рэйми тоже. Он останется со мной.

— Дай мне поговорить с ним, — сказал я и выскочил из-за дивана. Но она бросила на меня такой взгляд, что я прямо замер.

— Зачем? — сказала она отцу. — Нет, мы закончим этот разговор, Дэвид. Ты слышишь меня?

Она послушала мгновение.

— О'кэй, ладно, но не смей задерживаться.

Она помахала на меня рукой и вложила трубку в мою руку, словно это я разместил ракеты на Кубе. После этого она направилась на кухню.

Я так сейчас нуждался сейчас во взрослом человеке, что чуть не заплакал, когда услышал папин голос.

— Рэй, — сказал он, — твоя мать очень расстроена.

— Да, — сказал я.

— Я хочу приехать домой. Я приеду домой. Но пока ещё не могу прямо сейчас. Если я сейчас всё брошу и уеду, то меня уволят.

— Но, папа…

— Ты главный, пока я не приеду. Ты понял, сын? Если время придёт — всё будет зависеть от тебя.

— Да, сэр, — прошептал я. Я понял, что он не досказал — это было не её дело.

— Я хочу, чтобы ты сегодня ночью сходил в бомбоубежище. Дождись, когда она пойдёт спать. Заполни водой все баки. Вынеси всё топливо из гаража и поставь рядом с генератором. Но самое главное, знаешь, где мешки с рисом? Оттащи их в одну сторону, поддон тоже. Внизу есть люк, его открывает тот же ключ, что и от входной двери. У вас есть два пистолета и куча патронов к ним. Это револьвер Магнум 357. Будь поаккуратнее с ним, Рэй, он пробьёт дыру в автомобиле, но из него трудно попасть точно в цель. Из двухствольного ружья намного легче прицеливаться, но чтобы причинить вред, надо быть очень близко к цели. И я хочу, чтобы ты перенёс в убежище Мастер Игр из моего туалета и Магнум из моего комода.

Он говорил так, словно завтрашнего дня не будет. Он сделал паузу, чтобы отдышаться.

— Это всё на всякий случай, о'кэй? Я хочу, чтобы ты это знал.

Я ещё никогда в жизни не был так напуган.

— Рэй?

Мне следовало сейчас рассказать ему о Кресте, но в это время в комнату вошла мама.

— Понял, папа, — сказал я. — Она здесь.

Мама улыбнулась мне. Это была кривая улыбка, мама пыталась быть смелой, но это у неё плохо получалось. У неё был новый стакан в руке, и он был полон. Она протянула руку к трубке, и я передал её ей.

Я помню, как дожидался десяти часов вечера, читая с фонариком под одеялом. О Фантастической Четвёрке, вторгшейся в Латверию, чтобы победить Доктора Смерть, и о Супермене, который вновь хитростью заставил мистера Мксизптлка произнести своё имя задом наперёд. Когда я открыл дверь в спальню родителей, я услышал мамин храп. Это напугало меня — я не думал, что женщины могут так храпеть. Я подумывал пробраться сюда, чтобы взять оружие, но решил, что сделаю это завтра.

Я прокрался к убежищу, открыл своим ключом замок и толкнул входную дверь. Но она не сдвинулась с места. Этого не могло быть, и я дёрнул сильнее. Железная дверь ужасно задребезжала, но даже не качнулась. Воздух был холодным, и звук распространялся как при морозе. Я затаил дыхание, слушая, как стучит моя кровь. Дом оставался тёмным, а убежище — окаменевшим. Спустя несколько мгновений я попробовал ещё раз, прежде чем признал то, что произошло.

Крест запер дверь изнутри.

Я вернулся в свою комнату, но не смог уснуть. Я подошёл к окну, чтобы посмотреть на небо над Нью-Йорком, ожидая увидеть вспышки убийственного света. Я был почти уверен, что город сгорит этой ночью в термоядерном огне и что мама и я умрём ужасной смертью немного позже этого, стуча в неприступные двери нашего бомбоубежища. Отец оставил меня за главного, а я его подвёл.

Я не понимал, почему Крест заперся. Если он знал, что ядерная война должна начаться, возможно он захотел, чтобы наше убежище было только в его. Но это делало его чудовищем, а я никак не видел в нём чудовища. Я говорил себе, что он заснул и не мог слышать меня у двери — но это не могло быть правдой. А что, если он пришёл предотвратить войну? Он сказал, что у него какое-то дело в городе в четверг, он собирался сделать там что-то такое очень футуристическое и потому не мог сказать мне. Или у него возникли проблемы. Может микробы нашего двадцатого века добрались до него, как они убили марсиан Уэллса.

В ту ночь я, должно быть, рассмотрел сотню идей, в промежутках между непростыми выглядываниями в окно и взглядами, бросаемыми на часы. Последнее время, которое я запомнил, было 4:16. Я пытался дойти до конца, но не смог.

Я не был мёртвым, когда проснулся утром, поэтому мне пришлось идти в школу. Мама уже приготовила пшеничные хлопья, когда я дотащился до стола. Хотя она была вся яркая и игривая, я чувствовал, как она смотрит материнским взглядом на меня, когда я не смотрел на неё. Она всегда вызнавала, когда что-то не так. Я старался ей ничего не показывать. Не было времени пробираться в убежище. Я едва успел доесть, как она повела меня к автобусу.

Сразу после первого звонка мисс Тухи сказала нам открыть учебник История штата Нью-Йорк на Главе Семь “Ресурсы и производство” и самостоятельно прочитать её. Затем она ушла из класса. Мы посмотрели друг на друга в изумлении. Я услышал шёпот Бобби Кониффа о чём-то. Это было нечто пошлое, несколько учеников хихикнуло. Глава Семь начиналась с карты штата снанесёнными на ней символами. Две небольшие коровы паслись возле Бингхэмптона. Рочестер был с винтиком и парой очков. У Элмиры была счётно-вычислительная машина. У Освего было яблоко. У Ниагары Фоллс был знак молнии. Папа обещал свозить нас как-нибудь туда. Я даже неприятно себя чувствовал, что ещё не бывал там.

Мисс Тухи была очень бледной, когда она вернулась, но это не помешало ей дать нам проверочный тест на слова. Я получил за него 95. Я ошибся только со словом “Энигма”. На горячий завтрак были макароны с фаршем и томатным кетчупом, ролл, салат и чашка шотландского пудинга. В полдень мы решали десятичные дроби.

Никто ничего не сказал о конце мира.

Я решил сойти с автобуса в Вордз Холлов, купить всё по списку Креста и притвориться, что не знаю о том, что он запер дверь убежища прошлой ночью. Если он скажет что-нибудь об этом, я притворюсь, что удивлён. А если не скажет, я не знаю… я и не знаю, что сделаю тогда.

Виллидж Варайети была перед станцией Воррен Эссо и через улицу от неё располагалось почтовое от-деление. Раньше на месте Вордз Холлов были два разных магазина в одном здании. Но когда мистер Рудовски купил его, он снёс стенку, разделявшую эти магазины. На весёлой стороне продавались ручки, карандаши, бумага, различные карточки, комиксы, журналы, книжки в мягкой обложке, конфеты. На другой стороне. На другой стороне располагалась различная фурнитура и мелкие бытовые товары..

Мистер Рудовски был за телефоном, когда я вошёл, но он всегда был за телефоном, когда работал.. Он про-даст вам молоток или упаковку бейсбольных карточек, расскажет анекдот, спросит о вашей семье, посудачит о погоде, но при этом продолжит беседу и с парнем на том конце телефонной линии. Однако на этот раз, увидев, что я вхожу, он отвернулся, перекинув телефонный провод через плечо.

Я быстро пробежался по магазину и нашёл всё, что надо было Кресту. Пришлось сдуть пыль с крышки коробки транзисторного приёмника, но батарейки были свежие. Среди газет имелся только один Нью-Йорк Таймс, чьи заголовки были настолько крупными, что даже пугали:

США ВВОДЯТ БЛОКАДУ КУБЫ, ОБНАРУЖИВ МЕСТА РАСПОЛОЖЕНИЯ НАСТУПАТЕЛЬНЫХ РАКЕТ; КЕННЕДИ ГОТОВ К ПРОТИВОСТОЯНИЮ С СОВЕТАМИ.

Корабли должны быть остановлены    Президент незыблем    Готовность к риску войны.

Я положил свои покупки на прилавок перед мистером Рудовски. Он склонил голову набок, прижав телефонную трубку к плечу и посчитал мне кассу. Газета лежала в самом низу моих покупок.

— И с каких пор ты читаешь Таймс, Рэй? — спросил мистер Рудовски, пробивая её последней. — У меня появился свежий комикс о Фантастической Четвёрке, — сказал он, не закрывая счёт.

— Может завтра, — ответил я.

— Хорошо, завтра. За всё 12 долларов и 47 центов.

Я дал ему стодолларовую банкноту.

— Что это, Рэй? — он уставился на неё, а потом на меня.

Я уже придумал историю.

— Это подарок на мой день рождения от моей бабушки из Детройта. Она сказала, что я могу потратить их на всё, что захочу, а остальное я положу в банк.

— Ты покупаешь радиоприёмник? Да ещё и у меня?

— Да, вы знаете, я подумал, раз всё это сейчас происходит, мне следует его взять с собой.

Какое-то время он ничего не говорил. Просто достал бумажный пакет из-под прилавка и сложил в него мои покупки. Его плечи ссутулились. Я подумал, что он, может, чувствует себя виноватым из-за завышенной цены на радиоприёмник.

— Тебе надо слушать музыку, Рэй, — сказал он тихо. — Тебе нравится Элвис? Всем ребятам нравится Элвис. Или может этот цветной, ну, тот, кто играет твист.

— Они все классные, я думаю.

— Ты ещё слишком юн, чтобы переживать из-за новостей. Ты слышишь меня? Эти политики … — он пока-чал своей головой. — Всё будет о'кэй, Рэй. Ты это услышал от меня

— Конечно, мистер Рудовски. Я был бы очень признателен, если бы вы разменяли мне пять долларов.

Я чувствовал, что он следит за тем, как я упаковываю пакет с покупками в мою сумку. Я был уверен, что он позвонит моей маме, но он так и не позвонил. До дома отсюда было три мили вверх по Кобз Хилл, и преодолел их за сорок минут — мой рекорд..

Помню, я побежал, когда увидел мигающие огни. Это полицейскую машину занесло на гравии дороги возле нашего дома.

— Где ты был? — выскочила мама из дома, только я вступил на приусадебную лужайку. — О, боже мой, Рэйми, я волновалась до крайности.

Она прямо схватила меня своими руками.

— Я слез с автобуса в Вордз Холлов.

Она собиралась задушить меня, но я вырвался

— Что случилось?

— Это ваш парень, мэм? — полицейский привлёк её внимание. Он выглядел почти так же, как и наш Глава скаутов Ньюэлл.

— Да, да! Слава богу, офицер!

Полицейский погладил меня по голове, словно я был какой-то потерявшийся пёс.

— Вы волнуете свою маму, Рэй.

— Рэйми, ты должен рассказать мне

— Кто-нибудь расскажет мне, что происходит! — спросил я.

Второй полицейский вышел из-за дома. Мы смотрели, как он приближается.

— Никаких признаков злоумышленника, — у него был скучающий вид. Мне захотелось закричать.

— Злоумышленника? — спросил я.

— Он проник в бомбоубежище, — сказала мама. — Он знал, как меня зовут.

— Не было никаких признаков насильственного проникновения, — сказал второй полицейский. Я увидел, как он обменялся взглядом со своим напарником. — Никаких повреждений я не обнаружил.

— У него не было времени, — сказала мама. — Когда я обнаружила его в бомбоубежище, я побежала обратно домой и взяла в спальне отцовский пистолет.

Образ мамы с Магнумом напугал меня. Я получил значок за заслуги в стрельбе, но моя мама не различала молоток от спускового крючок.

— Вы не стреляли в него?

— Нет. — Она затрясла головой. — У него было много времени, чтобы уйти, но, когда я вернулась, он всё ещё был там. Именно тогда он произнёс моё имя.

Я никогда ещё не видел её такой безумной

— Ты никогда не ходила в бомбоубежище.

У неё был тот же одуревший вид, какой обычно бывает по ночам.

— Я не могла найти свой ключ. Мне пришлось воспользоваться тем, который твой отец оставил над входной дверью.

— И что он сказал, мэм? Злоумышленник.

— Он сказал “Миссис Бомон, я не представляю для вас опасности”. Я спросила: “Кто вы?” И затем он вышел ко мне, и я думаю, он сказал “Маргарет”. И я начала стрелять.

— И ты застрелила его!

Оба полицейских не могли не услышать паники в моём голосе. Один из них спросил:

— Ты что-нибудь знаешь об этом человеке, Рэй?

— Нет, я … Я был в школе весь день, а затем задержался у Рудовского … — я чувствовал, как мои глаза пылали. Я был настолько расстроен, что знал, что сейчас разревусь перед ними.

Мама явно стала раздражаться, что полицейские переключили своё внимание от неё ко мне.

— Я выстрелила в него. Три, четыре раза, я не помню. Вероятно, я промахнулась, так как он продолжал сто-ять, уставившись на меня. Казалось, это длилось вечно. Затем он прошёл мимо меня и поднялся по лестнице, как ни в чём не бывало.

— И он ничего не сказал?

— Ни слова.

— Это очень удивительно, — сказал второй полицейский. — Револьвер выстрелил четыре раза, но в убежище нет никаких пулевых отверстий, а также пятен крови.

— Вы не возражаете, если я задам вам личный вопрос, миссис Бомон? — спросил первый полицейский.

Она покраснела.

— Не возражаю.

— Вы выпивали, мэм?

— Ах, это! — она расслабилась. — Нет. Ну, после того как я вызвала вас, я налила себе немножко. Ровно столько, чтобы успокоить свои нервы. Я беспокоилась, почему так поздно нет моего сына и … Рэйми, а что случилось?

Я чувствовал себя таким маленьким. Слёзы текли по моему лицу.

Когда полицейские уехали, я помню, мама выпекала пирожные, а я смотрел Супермена. Я хотел пойти искать Креста, но уже был закат и я не мог придумать оправдания своему хождению в темноте. Кроме того, какой в этом был смысл? Он ушёл, изгнанный моей матерью. У меня был шанс помочь человеку из будущего изменить историю и возможно предотвратить Третью Мировую войну, а я его проворонил. Моя жизнь превратилась в прах.

Я не хотел есть тем вечером, ни пирожные, ни спагетти, ни что-нибудь ещё, но мама начинала щёлкать, когда я просто гонял по тарелке свой ужин, поэтому я съел несколько кусков, чтобы только она молчала. Я был удивлён тем, что так легко было её ненавидеть и каким приятным оказалось это чувство. Конечно, она не обратила внимания, но утром она могла бы отметить мою чёрствость. После обеда она смотрела новости, а я поднялся к себе, чтобы читать фантастику. Я укрывал подушкой свою голову, когда она ругалась на Давида Бринкли. Я выключил свет в 20:30, но спать не мог. Она ушла в свою комнату вскоре после этого.

— Мистер Бомон?

Должно быть, я задремал, но, услышав его голос, мгновенно проснулся.

— Это вы, мистер Крест? — я уставился в темноту. — Я купил, всё, что вы хотели.

Комната заполнилась ужасной вонью, наподобие той, что появляется, когда мама резко тормозит на парковке.

— Мистер Бомон, — сказал он, — я повреждён.

Я выскользнул из кровати, прошёл через тёмную комнату, открыл дверь и включил свет.

— О боже!

Он упал на мой письменный стол как ночной кошмар. Я помню, как подумал тогда, что Крест не человек и даже, возможно, вообще не живое существо. Его пропорции были неправильные: ухо, плечо и обе ступни обвисали, словно они плавились. Из него вились струйки пара или чего-то похожего, вызывавшие сильную вонь. Его кожа стала блестящей и твёрдой, как и его деловой костюм. Я всегда удивлялся, почему он никогда не снимал свой костюм, и теперь я знал почему. Его одежда была частью его самого. Средние пальцы его правой руки судорожно сжимались и разжимались.

— Мистер Бомон, — сказал он. — Я просчитал ваш шанс как 1016 к 1.

— Шанс чего? — спросил я. — Что с вами случилось?

— Вы должны меня внимательно выслушать, мистер Бомон. Мой конец очень плох для истории. Теперь вам предстоит изменить вероятность временной линии.

— Я не понимаю.

— Ваше правительство сильно переоценивает ядерные возможности Советского Союза. Если вы осуществите удар первыми, Соединённые Штаты обеспечать себе подавляющую победу.

— Президент знает это? Мы должны сказать ему!

— Джон Кеннеди не будет приветствовать данную информацию. Если он начнёт эту войну, он будет ответствен за смерть десятков миллионов и русских, и американцев. Но он не понимает угрозы будущей гонки вооружений. Война должна произойти сейчас, потому что те, кто останется в живых, будут строить и строить, пока не будут полностью контролировать арсеналы, способные многократно уничтожить мир. Люди не могут долго раздумывать о таком убийственном оружии. Идеи о выживании будут слишком угнетать их, и они отбросят их. Наращивание вооружений замедлится, но не остановится. А люди в это время будут радоваться, что избавились от идей о выживании. Но оружия будет слишком много и оно никуда не исчезнет. Третья Мировая война станет сюрпризом. Первую Мировую войну называли той, что покончит со всеми войнами. Но Третья Мировая будет такой войной, мистер Бомон, которая покончит со всем. История остановится в 2019. Вы понимаете? Спустя год после этого жизни не будет. Всё будет мертвым, мир станет горячей бесплодной скалой.

— Но вы . . . ?

— Я — ничто, просто конструкция. Мистер Бомон, пожалуйста, шансы сейчас 1016 к 1, — сказал он. — Вы понимаете, насколько они невероятные?

Его смех прозвучал как икота.

— Но ради этих нескольких драгоценных временных линий вы должны продолжить. Есть один мужчина, политик в Нью-Йорке. Если он умрёт в четверг вечером, это заставит Кеннеди протянуть руку мира.

— Умрёт? — несколько дней я был в отчаянии, что он ничего не говорит мне, а сейчас я хотел убежать от него. — Вы собираетесь кого-то убить?

— В этом случае мир переживёт Третью Мировую войну, которая начнётся в пятницу, 22 октября 1962 года.

— А что будет со мной? С моими родителями? Мы выживем?

— Я не имею доступа к той временной линии, что наступит. Я не могу ничего сказать о вас. Пожалуйста, мистер Бомон, этот политик и так умрёт в течение трёх лет от сердечного приступа. Он не внесёт уже большого вклада в историю, зато его убийство спасёт мир.

— Что вы хотите от меня? — но я уже догадался.

— Он выступит с яркой речью на заседании ООН в пятницу вечером. Потом он будет обедать со своим дру-гом Рутом Филдсом. Около десяти вечера он вернётся в свою резиденцию в отеле Волдорф Тауэрс. Не в отель Волдорф Астория, а в отель Волдорф Тауэрс. Он поднимется на лифте в номер 42A. Это посол Соединённых Штатов в ООН. Его имя Алдаи Стивенсон.

— Остановитесь! Ничего больше не говорите.

Когда он вздыхал, со рта вырывалось облако едкого пара.

— Я провёл вычисления вероятностей, отталкиваясь от базовых точек, мистер Бомон, будучи уже здесь в бомбоубежище. Первая базовая точка — это револьвер Магнум 357, спрятанный под поддоном с мешками с рисом. Я думаю, вы знаете о нём?

— Да, — шепнул я.

— Вторая точка — стопки журналов, находящихся под вашей койкой. Похоже, вы интересуетесь тем, что наступит в будущем, мистер Бомон. И это может придать вам ту смелость, которая вам понадобится, чтобы отвести данную временную линию от катастрофы. Вам следует знать, что нет одного определённого будущего, а есть неопределённое число будущих, в которых кроются все возможные вероятности. И в этих будущих существует неопределённое число Рэймондов Бомонов.

— Мистер Крест, я не смогу…

— Возможно, вы не сможете, — сказал он, — но я верю, что кто-нибудь один из вас сможет.

— Вы не понимаете… — я с ужасом стал наблюдать, как на его лице вздулся пузырь и лопнул, извергая струю нехорошего жёлтого пара. — Что это?

— О, фак. — это было последнее, что он сказал.

Он соскользнул на пол или то тело, что от него осталось. Множество пузырей образовывались и лопались. Я открыл окна в моей комнате и достал из шкафа вентилятор. До сих пор не могу поверить, что эта вонь не разбудила маму. В течение следующих нескольких часов он полностью испарился.

Когда всё закончилось, на полу осталось липкое тёмное пятно размером с мою подушку. Я перетянул коврик с другого конца комнаты, чтобы закрыть это пятно. У меня не осталось ничего, что доказывало бы существование Креста, за исключением транзисторного приёмника, пары батареек, ушных беруш и восьмидесяти семи долларов и пятидесяти трёх центов, полученных на сдачу.

Возможно, всё я бы сделал по-другому, если бы у меня не было запасного дня, когда я смог подумать. Я не могу вспомнить — ходил ли я в среду в школу, с кем разговаривал в тот день, что ел. Я лихорадочно пытался решить, что сделать и как это сделать. Мне не к кому было обратиться за советом — ни к мисс Тухи, ни к моим родителям, ни к Библии, ни к книге скаутов и, определённо, ни к журналу Гэлакси. Чтобы я не делал — решение должен был найти я сам. Я смотрел новости по телевизору тем вечером вместе с мамой. Президент Кеннеди привёл наши вооружённые силы в самую высшую степень готовности. В новостях сообщили, что ряд русских кораблей развернулись домой, но некоторые продолжили свой путь к Кубе.

Позвонил отец и сказал, что его поездка прерывается и завтра он уже будет дома.

Но было слишком поздно.

Я спрятался за каменной стеной, когда в четверг утром подъехал школьный автобус. Миссис Джонсон посигналила пару раз и уехала. Я отправился в Нью-Кэнаан, неся свою школьную сумку. В ней был транзисторный приёмник, монеты, карта Нью-Йорка и Магнум 357. Остальные деньги Креста лежали в моём бумажнике.

Мне потребовалось больше пяти часов, чтобы дойти до железнодорожной станции. Я думал, что мне будет страшно, однако всё время я чувствовал себя очень легко. Я постоянно помнил, что сказал Крест о будущем, о том, что я являюсь одним из миллионов Рэймондов Бомонов. Многие из них в это время были в школе, писали в тетрадях, следили, как мисс Тухи грызёт свои ногти. Я был такой один, который шёл в историю. Я был супер.

В 2:38 я сел на поезд, в Стэмфорде пересел на другой, и вскоре после четырёх прибыл на Центральный вокзал в Нью-Йорке. У меня оставалось ещё шесть часов. Я купил крендель и кока-колы и стал решать, как провести время. Я не собирался сидеть в вестибюле гостиницы всё это время — так я мог привлечь к себе внимание. Я решил сходить на смотровую площадку Эмпайр Стейт Билдинг. Оттуда через подзорную трубу я прогуляюсь по Парк Авеню и постараюсь избежать страхов, что могут овладеть мною.

В вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг я воспользовался деньгами Креста, чтобы позвонить домой.

— Алло, — я не ожидал услышать в трубке голос отца. Я бы повесил трубку, если бы не знал, что возможно, больше никогда с ним не поговорю.

— Папа, это Рэй. Я в безопасности, не беспокойся.

— Рэй, ты где?

— Я не могу говорить. Я в безопасности, но я не могу быть сегодня ночью дома. Не беспокойся.

— Рэй! — он был в ярости. — Что происходит?

— Извини.

— Рэй!

Я повесил трубку. Я должен был. “Я люблю тебя”, сказал я телефонному аппарату.

Я мог представить выражение папиного лица, когда он будет пересказывать маме, что я сказал. Очевидно, они поспорят. Он будет кричать, она будет плакать. Пока я поднимался на лифте, я успел разозлиться на них. Ему не следовало брать трубку. Они должны были защитить меня от Креста и будущего, из которого он пришёл. Я был всего лишь шестиклассником, и мне не следовало обо всём этом думать.

Обзорная площадка почти опустела. Я обошёл её всю, глядя на город, простирающийся от меня во всех на-правлениях. Наступили сумерки и здания отсвечивали в них тусклыми пятнами. Я больше не чувствовал себя Рэем Бомоном, он стал моей тайной личностью. Теперь я был супергерой Бомба-Бой. Я обладал силой вызвать ядерную войну. На что бы я ни бросил свой гневный взгляд — машины плавились, а люди сгорали в пламени.

И мне нравилось это.

Было темно, когда я ушёл из Эмпайр Стейт Билдинг. Я съел пиццу с колбасой и выпил колу на 47-й улице. Пока ел, я вставил в ухо наушник и слушал новости по радио. Один диктор сказал, что дебаты в Совете Безопасности продолжаются. Наш посол беседовал с послом Зориным. Я оставался на этой волне, надеясь услышать его голос. Я знал, как он выглядит, конечно. Я знал, что Адлай Стивенсон дважды баллотировался на пост Президента, когда я был ещё маленьким ребёнком. Но я не помнил, как звучит его голос. Он мог бы поговорить со мной, спросить, что я делаю в его отеле, я так хотел этого.

Я добрался до Волдорф-Тауэрс около девяти вечера. Я выбрал в вестибюле шикарное бархатное кресло, с ко-торого открывался хороший вид на лифт, и просидел на нём около десяти минут. Казалось, никого вокруг ничего не волновало, но трудно было усидеть на месте. Наконец я встал и пошёл в мужскую комнату. Я взял свою сумку, вошёл в кабинку, запер дверь и достал Магнум 357. Я прицелился на унитаз. Пушка была тяжёлой, и я мог представить, что ударит она очень сильно. Наверное, мне следует держать её двумя руками. Я положил Магнум обратно в сумку и спустил воду в унитазе.

Когда я вышел из туалета, я перестал верить в то, что смогу хоть кого-нибудь застрелить. Но я должен найти выход ради Креста. Если мне реально предназначено спасти мир, я должен оказаться в нужном месте в нужное время. Я вернулся на выбранное ранее мною кресло и посмотрел на часы. Было девять двадцать.

Я начал размышлять над тем, кто запустил триггер. Вряд ли это Рэй. А какая разница? Читал ли он те рассказы в Гэлакси, которые я пропустил? Что за проблема с мамой? Или с отцом? Может, он правильно произнёс слово “Энигма”, может, Крест прожил ещё тридцать секунд в своей временной линии или, может, он просто был самым лучшим, кем я мог бы быть.

Я так устал от всего этого. С утра я прошёл, должно быть, около тридцати миль, и уже несколько дней плохо спал. В вестибюле было тепло. Люди разговаривали и смеялись. Двери лифта мягко позвякивали.

Я попытался войти в историю, но не смог. Я был Рэймондом Бомоном, но я был и двенадцатилетним маль-чишкой.

Я помню уже только, как швейцар разбудил меня в 11 часов. Отец гнал на машине по дороге в город всю ночь, чтобы забрать меня. И когда мы приехали домой, мама уже была в бомбоубежище.

Только Третья Мировая война не началась этой ночью. И следующей тоже.

Я потерял телевизионные привилегии на месяц.

Для большинства моих сверстников самое трагическое воспоминание о взросление связано с 22 ноября 1963 года. Но дата, которую я отчётливо помню, — это 14 июля 1965 года, когда Адлай Стивенсон упал замертво от сердечного приступа в Лондоне.

Я пытался сделать всё, что могло бы компенсировать то, что я не сделал той ночью. Я работал ради дела везде, где подворачивался случай. Я являюсь членом организаций CND (Кампания по ядерному разоружению), SANE (Организация по общественной благотворительности) и Друзья Земли и принимаю активное участие в движении за замораживание ядерного оружия. Я считаю, Партия Зелёных (www.greens.org) — единственная партия, за которую стоит голосовать. Не знаю, изменят ли все эти мои действия ужасные вероятности Креста, но возможно, мы проживём ещё несколько временных линий.

Когда я был ребёнком, я не возражал против одиночества. Теперь это тяжело, зная то, что знаю я. О, у меня много друзей, все они замечательные люди, но тот, кто меня знает, говорит, что есть какая-то часть меня, которую я всегда прячу. Они правы. Не думаю, что я расскажу кому-нибудь о том, что случилось с Крестом и о том, что я так и не сделал той ночью. Это было бы несправедливо по отношению к ним.

Кроме того, чтобы ни случилось, велика вероятность, что это будет моя вина.