Но в том-то и проблема, что художественное творчество Картера теснейшим образом связано с его ролью пропагандиста фэнтези-классики и исследователя традиционных жанровых моделей. Боюсь, что для подробного разговора об этом потребовалось бы немало времени.

Дебют писателя – широко известный (в том числе и в России) сериал о Тонгоре из Лемурии. Очень важными в этом тексте представляются два составных элемента. Во-первых, Картер использует всю атрибутику палп-фикшн; похождения могучего варвара мало чем отличаются от рассказов, которые печатались в «Weird tales» и аналогичных журналах в 1930-х годах. Несомненно, Тонгор — близкий родственник Конана-варвара. Но только этим Картер не ограничивается. История Лемурии воссоздается в соответствии с теософскими установками; писатель обращается и к творчеству Блаватской, и к книгам Льюиса Спенса. Роман приобретает свойства эзотерической летописи – страны, о которых идет речь, не вымышлены, но сокрыты. Тем самым статус приключенческого текста меняется; в задачи автора входит не столько создание нового, сколько воссоздание утраченного. И большинство книг Картера посвящены исчезнувшим королевствам и забытым цивилизациям неспроста.

Впрочем, цикл о Тонгоре был лишь первым опытом. Для создания фэнтезийного цикла, по мнению Картера, требовались не только эзотерические, но и литературные первоисточники. Их писатель неустанно перечислял во множестве статей и послесловий; списки прочитанного Картером по-настоящему впечатляют (несколько десятков тысяч книг – в годы редакторской работы!). В его литературном багаже – и мифологические источники, и научные труды, и мистика, и классика фэнтези. Мэйчен и Толкин, Гауф и Де Куинси, Кольридж и барон Корво – все сплелось в этом исключительно занимательном лабиринте, из которого писателю так и не суждено было выбраться.

Вот, к примеру, «Зеленая Звезда» — сериал начинается с явного подражания «Королеве фей» Э. Спенсера, но потом сворачивает на иную дорогу. Несомненно, Картер учел наработки приключенческой фантастики конца 60-х; придуманный им мир сильно напоминает тот, в котором разворачивается действие одного из самых популярных сериалов Ф.Х. Фармера – «Многоярусный мир». В общем, и эротические обертоны, возникающие в последующих частях сериала, появляются не без влияния Фармера. И все же Картер, сохраняя верность традициям «палп-фикшн» и фэнтезийной классики, пытается отыскать модель построения фантастического мира, потенциально бесконечного и обеспечивающего постоянное внимание читателей. Поначалу в «Зеленой Звезде» это удается (изобретательность Картера особенно ярко проявилась во втором и третьем романах), потом схематизм усиливается, но тем не менее пенталогия оказывается очень удачной.

Параллельно Картер осваивает и основной источник вдохновения «палп-фикшн» — книги Э. Р. Берроуза. Первоначально речь шла не о творческой переработке, а скорее о копировании основных сюжетных установок. Именно так построен худший, наверное, цикл Картера – «Каллисто». Практически без изменений использован антураж берроузовского Марса; испытание модели оказалось удачным – настолько, что Картер написал и собственную тетралогию о красной планете.

Впрочем, здесь мы уже обращаемся к той части наследия писателя, к которой больше подходит определение weird. Ибо Картер не ограничился конструированием вторичной реальности, основанным на бесконечном воспроизведении идентичных схем в разных сочетаниях (именно так строятся многие циклы повестей Р. Говарда). Марс Лина Картера – это странное и пугающее место; романы этого цикла перенасыщены фрейдистской символикой, и приключенческие ходы в них весьма обманчивы. Романы могут показаться тяжеловесными, «палповые» главы чередуются с галлциногенными «внутренними странствиями», и в целом марсианский цикл, при изрядной схожести с первоисточником, все-таки ближе к «вирду», чем к фэнтези. Именно поэтому о нем сравнительно редко упоминают поклонники ЭРБ, часто анализирующие другие серии Картера.

Помимо «Каллисто», здесь следует упомянуть «Зантодон» – серию романов о полой Земле, выстроенную по аналогии с циклом Берроуза о Пеллюсидаре. Западные исследователи даже составили таблицу сходств, демонстрируя особенности литературной игры Картера. А Джон Клют, к примеру, считал, что Зантодон задуман как пародия на Пеллюсидар.

И то, и другое не совсем верно. Полая Земля Картера – дань уважения классике и в то же время литературный эксперимент; в Зантодоне встречаются персонажи разных классических произведений, он может показаться отчасти имитацией таких книг, как «Серебряный вихор» Дж. Майерса Майерса. И вновь аналогия не совсем точна… Задумана-то книга вполне серьезно: смысл эксперимента – проверить, как в классическом фэнтезийном мире будут уживаться «чужие» герои и где предел прочности «вторичной Вселенной». Здесь, вслед за Говардом, Картер решается на лингвистический эксперимент, тщательно продумывая не только сюжетную, но и языковую игру… К сожалению, эта игра не доведена до конца…

Здесь мы приходим к еще одной особенности творчества писателя. Картер писал в основном сериалы, стараясь заключать контракты на определенное количество книг. Но если это удавалось, он, как правило, предлагал издателям продолжить серию – а вот коммерческих перспектив его предложения уже не имели. Самый известный пример – интереснейший цикл о Крае Мира. Сначала Картер продал последний, десятый роман, «Гигант на Краю Мира», потом заключил контракт на пять приквелов. А вот контракта на книги с шестой по девятую не последовало… И интереснейший сериал, напоминающий и Вэнса, и Гамильтона хотя и не оборвался на полуслове (финал пятой книги самодостаточен), но все одно оставил поклонников не вполне удовлетворенными. Не удалось Картеру и реализовать идею серии об Атлантиде (роман «Черная звезда»), и о доисторическом мире («Тара из Сумерек»).

В некоторых случаях нежелание издателей работать с ориентированными на «палп-фикшн» сериалами приводило к замечательным результатам. История Вселенной Кайликса началась в не слишком удачном романе «Поиски Каджи», за ним последовало столь же посредственное продолжение. А потом Уоллхейм предложил Картеру написать одиночный роман – и тот, используя антураж мира Кайликса, написал одну из самых веселых, ярких и остроумных своих книг – «Волшебник Зао»; роман этот, теоретически «одиночный», на деле входит в серию. Всего книг должно было быть пять – о пяти очень разных мирах (здесь Картер вновь напоминает «садовника планет» Вэнса). Но в рамках контракта он написал лишь четыре романа – последний из них, «Маг Келлори», контрастирует с «Волшебником Зао». Это мрачный и в некотором роде циничный роман, своего рода завещание писателя…

Не следует думать, что конструированием фэнтезийных миров заслуги Картера-писателя ограничиваются. В его наследии есть прекрасный НФ-роман «Цель – Сатурн», есть поразительно эффектный трибьют А.Э. Ван Вогту «Война во времени» и замечательный образец фэнтезийного аналога киберпанка – «Обретенное желание». Классифицировать эти книги вообще сложно, да и все творчество Картера при внимательном рассмотрении оказывается скорее не классическим фэнтези, а продуманным экспериментом.

Два поздних сериала Картера – две стороны такого эксперимента. Книги о Зарконе, Повелителе Неведомого, понравятся разве что поклонникам супергероев 30-40-х годов. Расправы со злодеями – своего рода условность игры, вряд ли интересующая большую часть читателей. А вот «Терра Магика» — история другого рода; герои средневековых романов, чудовища и маги смешались в выдуманном мире, живущем по сложным и интересным законам, отчасти вычитанным из книг, отчасти сконструированным в объемных приложениях. Эту тетралогию мы сейчас готовим к печати – и ее читатели оценят, каким мог быть Картер и к чему он стремился.

Новый редактор, Фарнсуорт Райт, отличался исключи-тельно своеобразным подходом к работе с авторами — прием рассказов зависел от воли случая, как и вмешательство редактора в текст. Тем не менее «период Райта» считается золотым веком журнала, в 1930-х коммерческий успех был очень велик. Именно Райт придумал подзаголовок «The Unique Magazine» — несомненно, очень точный. Вряд ли в каких-то других изданиях могли появиться подобные тексты; отчасти нишу пытались заполнить «Странные рассказы» и «Странные истории», но они не продержались долго, как и созданный самим Райтом журнал-спутник «Волшебный ковер», в основном посвященный ориентальным текстам. Ключевым автором WT стал Г.Ф. Лавкрафт, произве-дения которого, впрочем, не слишком нравились Райту. Тем не менее эффект, который они оказывали и на читателей, и на других авторов, оказался очень значительным. Именно в WT в феврале 1928 был напечатан «Зов Ктулху» — лавкрафтовская мифология стала основой произведений других авторов.

Во второй половине 20-х сложился лавкрафтовский круг WT — Ф.Б. Лонг, А. Дерлет, Э. Хоффманн Прайс, Д. Уондри, позже Р. Блох и Г. Каттнер. Вряд ли можно назвать лавкрафтианскими сочинения К.Э. Смита и Р. Говарда, которые тоже украшали журнал. В 1928-м начали появляться рассказы Смита, которые можно отнести к «высокому фэнтези» — они посвящены далекому будущему, магии и некромантии, которые заняли место науки. В рассказах Говарда действие чаще переносилось в далекое прошлое, и колдовству противостояла грубая сила. Рассказы о Конане, публиковавшиеся в WT, заложили основы жанра «меча и магии». Самым популярным автором журнала стал Сибери Квинн — почти в каждом номере появлялись рассказы о приключе-ниях величайшего оккультного детектива Жюля Де Грандена. Научной фантастике также находилось место — Эдмонд Гамильтон использовал WT как площадку для реализации наиболее причудливых концепций, которым не было места в традиционных НФ-журналах. Фрэнк Оуэн печатал романтические псевдо-ориентальные рассказы, а Кэтрин Мур — чувственную фэнтезийную беллетристику о приключениях Джайрела из Джойри и Нортвеста Смита. Также в числе авторов журнала были Пол Эрнст, Дэвид Х. Келлер, Бассетт Морган (все его рассказы строились по одной схеме — разум человека переносился в тело животного), Грей Ла Спина, Уорнер Мунн, Генри С. Уайтхэд, Хью Б. Кэйв, Никцин Диалис (его рассказы о колдовстве были в какой-то мере программными для журнала) и английские авторы Арлтон Эди (наст. имя Леопольд Эди) и Дж.Дж. Пендар-вис (Глэдис Тренери).

Основу репутации журнала составили не только тексты; художники оказали огромное влияние на имидж WT, особенно это касается эротических обложек, которые рисовала Маргарет Брандедж (1900-1976); иногда откровенность рисунков приводила к изъятию номеров из продажи. Рисунки Дж. Аллена Сент-Джона (1872-1957) отражали установку на «экшн»; Сент-Джон создал и логотип журнала. Немало обложек выполнили К.К. Сенф (1879-1948) и Хью Рэнкин (1879-1957), а в самом конце 30-х появилась целая плеяда талантливых оформителей — Вирджил Финлей, Ханнес Бок, Борис Долгов, Мэтт Фокс и Ли Браун Кой.

Но ситуация к тому времени сильно изменилась — Говард и Лавкрафт умерли, Смит почти перестал писать, бесконечные рассказы о Де Грандене утрачивали новизну, и Райт, страдавший от болезни Паркинсона, уже не мог справляться с обязанностями редактора. Журнал перепродали новому издателю («Шорт сториз инк.»), редакция переехала в Нью-Йорк, Райта уволили (он вскоре умер), и с января 1940 года к редакторским обязанностям приступила Дороти Макилврайт (одновременно она редактировала журнал «Шорт сториз»).

Считается, что этот период менее интересен — но Макилврайт, может быть, учла многие ошибки Райта, хотя ей недоставало его везения. Изменились не только стиль об-ложек и периодичность выхода (раз в два месяца), но и общий характер рассказов — печаталась все более актуальная беллетристика, психологический «хоррор» стал приоритетным направлением, хотя в журнале по-прежнему публиковались Блох, Дерлет, Гамильтон и Квинн. К ним присоединились такие авторы, как Рэй Брэдбери, Мэри Элизабет Коунселман, Фредерик Браун, Гарднер Ф. Фокс, Карл Джекоби, Фриц Лейбер, Теодор Старджон и Мэнли Уэйд Уэллман (его рассказы о Джоне Танстоне существенно изменили жанр «оккультного детектива»). В самых последних номерах появились истории Джозефа Пэйна Бреннана и Ричарда Матесона. Увы, рынок «палп-фикшн» исчезал — уменьшение формата журнала в сентябре 1953 года не принесло результата, и в сентябре 1954 года вышел последний номер классического WT.

Культовый статус журнала сохранялся — более того, WT стал настоящим мифом. Регулярно появлялись малотиражные издания, которые этот миф воспроизводили — особенно интересен «Макабр» Дж. П. Бреннана. Права на использование названия приобрел Лео Маргулис (1900-1975), долгое время его планы возрождения ограничивались изданием антологий на основе старых номеров журнала. Под редакцией Сэма Московица в 1973-1974 годах вышло 4 номера ежеквартального журнала, в которых в основном со-держались перепечатки рассказов из периодики рубежа веков. После смерти Маргулиса права перешли к Роберту Вейнбергу, а затем Лин Картер выпустил серию антологий, пытаясь возродить «дух эпохи Райта». Получилось эффектно, но неудачно — рассказы прежних авторов и перепечатки выглядели бледно на фоне новых оригинальных произведений. После фиаско Картера за редактирование взялся Жиль Ламонт; увы, его попытка оказалась еще менее результативной.

Кларк Эштон Смит

Девятый скелет

Как-то голубым прозрачным апрельским утром я собрался встретиться с Гиневрой. Мы договорились о свидании на Боулдер Ридж, месте, хорошо известном нам обоим – небольшой поляне, окруженной соснами и валунами, на полпути от дома ее родителей в Ньюкасле и моей хижиной на северо-востоке Ридж, недалеко от Оберна.

Гиневра – моя невеста. Нужно объяснить, что сейчас, когда я пишу эти строки, наши разногласия с ее родителями уже счастливо разрешились. Тогда же они были таковы, что родители запрещали нам общаться, и мы встречались тайком и очень редко.

Ридж – длинная и оползающая морена, усеянная многочисленными валунами, что определено в ее названии , и выступающими на поверхность породами черного вулканического камня. Фруктовые ранчо в нескольких местах уцепились за ее склоны, едва ли культивированные, поскольку почвенный слой здесь тонкий, каменистый и не пригодный для земледелия. Искривленные сосны фантастических форм, калифорнийские кипарисы и корявые дубы придают этому дикому и странному пейзажу более чем прямое сходство с японским стилем.

Место нашего свидания с Гиневрой находится где-то в двух милях от моей хижины. Я родился под сенью Боулдер Ридж, в течение тридцати с лишним лет жил в ее окрестностях и знаком буквально с каждым прутиком дикого и прекрасного пейзажа. До того апрельского утра я не удержался бы от смеха, скажи мне кто, что я могу здесь потеряться... С тех пор, уверяю вас, я не склонен смеяться...

Действительно, это утро было создано для любовных свиданий. Дикие пчелы жужжали в полянках клевера и в пышных белых соцветиях кустов краснокоренника, опьяняющих воздух тяжелым и странным ароматом. Большинство весенних цветов распустились вокруг: краски цикламена, желтой фиалки, мака, дикого гиацинта и литофрагм переливались на зелени полян. Между изумрудом конских каштанов, серо-зеленым цветом сосен, золотом и синевой дубов просматривались белоснежные вершины Сьерры, прозрачная голубизна Берегового хребта и сиреневые долины Сакраменто. По едва заметной тропинке среди валунов я продвигался к месту нашей встречи.

Все мои мысли были о Гиневре, и я лишь мельком отмечал живописные весенние красоты, окружавшие мой путь. Где-то на полпути от моей хижины до места свидания я вдруг заметил, что солнечный свет померк, и подумал, что это, видно, апрельская тучка, появившаяся незаметно из-за горизонта, набежала на солнце. Представьте мое удивление, когда оказалось, что синее небо превратилось в зловещее серо-коричневое, и посреди него огромным красным углем горело солнце. Тут я с недоумением увидел, что окружающий меня пейзаж совершенно изменился, и мое удивление переросло в ужас. Я остановился, огляделся и понял: невероятно, но я сбился с пути. Сосны по сторонам стояли незнакомые, более огромные, более корявые; их корни корчились, словно змеи, на скудной земле без травы. Огромные валуны были похожи на чудовищные монолиты друидов. Это было похоже на кошмарный, но очень реалистичный сон; я тщетно пытался сориентироваться и найти хоть что-то знакомое в причудливой сцене, развернувшейся передо мной.

Дорога в деревьях расширялась, но становилась более извилистой и пыльной. Пока я двигался вперед, серой пыли становилось больше; на ней отпечатались следы странной формы – слишком истощенные, фантастически тонкие, чтобы быть человеческими, несмотря на пять пальцев. Что-то в них, в самой природе этой истощенности, бросило меня в дрожь. Потом я не раз задавался вопросом: почему я сразу ни о чем не догадался. Но тогда никакие догадки не лезли мне в голову, было только смутное беспокойство, непреодолимый трепет.

По мере моего продвижения судорожно искривленные ветви, стволы и корни сосен вокруг становились более фантастическими и зловещими. Некоторые походили на злобных ведьм, другие на неприлично присевших горгулий, иные корчились в адских муках, иные предавались сатанинскому веселью. Тем временем небо продолжало темнеть, превращаясь из серо-коричневого в темно-коричневое, солнце тлело подобно луне в кровавой ванне, тени делались все более мертвенно-фиолетовыми. Весь пейзаж погружался в неестественную темноту. Только валуны становились странно бледными, и их формы так или иначе наводили на мысли о надгробиях, гробницах и кладбищенских памятниках. Рядом с тропой больше не было зеленой весенней травы – виднелись только какие-то сухие водоросли и крошечные лишайники цвета медянки. Стайки поганок на бледных ножках опускали черноватые головки и отвратительно кивали.

Небо теперь стало столь темным, что вся сцена приобрела полуночный оттенок и заставляла думать об обреченности мира в сумерках умирающего солнца. Было душно и тихо; ни птиц, ни насекомых, нет вздохов сосен, ни шелеста листвы – зловещая сверхъестественная тишина, тишина бесконечной пустоты.

Деревья росли более часто, затем расступились, и я вышел на свободную поляну. Здесь уже не было монолитных валунов – они стали надгробными камнями и могильными памятниками, но столь невероятно древними, что надписи и даты на них почти стерлись; некоторые, что я мог различить, были на незнакомом мне языке. В них читались древность и ужас. Трудно поверить, что жизнь и смерть могут так много длиться. Деревья вокруг были невыразимо корявыми и столь же древними. Всё это усугубило мое беспокойство и недоумение. Не успокоился я, увидев на мягкой земле возле могил много тех следов, о которых я уже говорил. Они были расположены так, что каждые из них вели к разным камням.

Тут впервые я услышал звуки, помимо звуков моих шагов в этой жуткой сцене. Позади меня в деревьях раздалось слабое и тревожное дребезжание. Я повернулся и прислушался; было что-то в этих звуках, окончательно расстроившее мои натянутые нервы; чудовищные страхи, отвратительные мысли закружились в моем мозгу, словно орды ведьм на шабаше.

Действительность, которой я должен был теперь противостоять, оказалась не менее чудовищной! Беловатое мерцание в тени деревьев превратилось в человеческий скелет, несущий на руках скелетик младенца и продвигающийся ко мне! Словно выполняя некую гробовую миссию и выполняя таинственную волю, она не спеша прошла мимо легким скользящим шагом, в котором я, несмотря на мой ужас и изумление, углядел женское изящество и грацию. Я проследил за привидением: оно, не останавливаясь, прошло между памятников и скрылось в темноте деревьев на противоположной стороне кладбища. Не прошло и секунды, как появился еще один скелет с младенцем-скелетом на руках и прошел мимо меня в том же направлении и с тем же отвратительным изяществом движений.

Я чувствовал ужас более сильный, чем ужас, страх, более сильный, чем страх – словно я погрузился в невыносимое и неизбежное бремя кошмара. Передо мной, выполняя некое таинственное предначертание, скелет за скелетом с жалкими младенцами на руках, появляясь в тени древних сосен, в том же направлении и с той же грацией прошли еще несколько подобных. Я насчитал их восемь! Теперь я знал происхождение причудливых следов, взволновавших меня.

Когда восьмой скелет скрылся из вида, мой взгляд невольно обратился к одному из ближайших надгробных камней, и я поразился тому, чего не заметил раньше: недавно вырытой могиле, мрачно зияющей в мягкой земле. Я услышал стук костей, и пальцы тощей руки схватили меня за локоть. Скелет был рядом со мной, отличаясь от других только тем, что он не имел младенца на руках. С безгубой улыбкой и обворожительным хитрым взглядом, с лязгом зубов, словно пытаясь что-то сказать, он потянул меня за рукав, старясь увлечь меня к разверстой могиле. Мои чувства и мой разум не могли больше выносить этот головокружительный ужас. Я проваливался в водоворот темноты, увлекаемый за руку костлявыми пальцами, и сознание оставило меня.

Когда я пришел в себя, Гиневра держала меня за руку, глядя на меня с беспокойством и в замешательстве. Я стоял среди валунов на излюбленном месте наших свиданий.

«Что с тобой, Герберт? – спросила она с тревогой. – Тебе плохо? Ты стоял здесь ошарашенный, когда я пришла и позвала тебя, казалось, не слыша и не видя меня. И я думала, ты упадешь в обморок, когда я коснулась твоей руки.

Перевод Сергея Денисенко