Честно говоря, взял эту книгу "в нагрузку" к другим азбучным новинкам: имя автора мне ничего не говорило, название тоже, а аннотация скорее отпугивала. Знаком только переводчик: Грызунова за полную фигню как правило не берется. Ну что, не прогадал: роман доставляет — в самом лучшем смысле слова. Буду следить за автором — тем более что в "Азбуке" пару недель назад вышла и дебютная книга Пессл, "Некоторые вопросы теории катастроф".
Всего лишь кино
Мариша Пессл. Ночное кино: Роман. / Marisha Pessl. Night Film, 2013. Пер. с англ. Анастасии Грызуновой. — М.: Иностранка. Азбука-Аттикус, 2016. — 640 с. — (Большой роман). Тир. 10000. — ISBN 978-5-389-07964-9.
В 2000 году американский писатель Марк Данилевский выпустил в свет сложный и странный роман «Дом листьев», психологический хоррор, отчасти стилизованный под научную монографию о несуществующем фильме. Четырнадцать лет спустя Мариша Пессел повторила этот фокус в книге «Ночное кино»: ее триллер написан в форме журналистского расследования и снабжен обильными псевдодокументальными врезками, а сюжет строится вокруг фигуры вымышленного культового кинорежиссера. Благодаря причудам российского книгоиздания оба романа появились у нас в 2016 году, вот только «Дом листьев» издан тиражом полторы, а «Ночное кино» — десять тысяч экземпляров...
В середине нулевых Скотт Макгрэт был звездой журналистских расследований: писал об уличных бандах и кокаиновых баронах, не боялся ни копов, ни мафии, ни подсевших на измену торчков, во всем шел до конца — и неизменно оказывался победителем. Но последнее дело завело его в тупик, глухой и пыльный, подкосило, сломало карьеру. Объект расследования оказался журналисту не по зубам. Культовый создатель кинохоррора, режиссер-затворник Станислас Кордова превратил свою жизнь в черную легенду, в страшную сказку для взрослых: с конца 1970-х он не давал интервью прессе, с конца 1980-х — не сотрудничал с киностудиями, а снимал свои фильмы сам, в собственном поместье, на деньги семьи. О жизни Кордовы почти ничего не известно, связаться с режиссером невозможно, не существует ни одной его достоверной фотографии. Фильмы Кордовы прокатывают тайно, подпольно: в парижских катакомбах, в заброшенных домах, предназначенных под снос, в глухих закоулках, куда попадет только настоящий фанат-кордовит. Эти картины необратимо меняют зрителей: ходят слухи, что актеры на экране не просто исполняют роли, а страдают и умирают по-настоящему, потому их игра и пробирает до костей. Макгрэт попытался выяснить, так ли это, начал собирать информацию — но его подставили, дискредитировали, публично высмеяли и пригрозили судом. Он лишился работы, жена ушла к другому, забрав с собой маленькую дочку... И вот теперь, пять лет спустя, жизнь подкидывает крепко пьющему репортеру новый шанс. Девятнадцатилетняя дочь Кордовы, виртуозная пианистка Александра, найдена мертвой на заброшенной стройке. Предварительная версия полиции — самоубийство. Но Макгрэт уже закусил удила: докопаться до истины, вывести Станисласа Кордову на чистую воду для него теперь дело принципа...
Если читать эти романы один за другим, с небольшим перерывом, «Ночное кино» выглядит очевидным «ответом Марку Данилевски» — с иным сюжетом, другим темпом и ритмом, но со множеством внутренних параллелей и аллюзий. На первый взгляд роман «Дом листьев» совсем другой: неспешный, бесформенный, распадающийся на фрагменты. Основное действие происходит в уединенном загородном доме, где живет одна-единственная семья, в скромном коттедже, вместившем целую вселенную. Но при этом оба автора искусно работают с материей кинохоррора — и оба имитируют в своих книгах подлинный документ. «Дом листьев» с его избыточностью, лабиринтом сносок и шрифтовыми изысками надо разгадывать — медленно, со вкусом, как романы-кроссворды Милорада Павича. «Ночное кино» написано по всем правилам триллера и несмотря на солидный объем безболезненно глотается за одну ночь. Скотт Макгрэт и пара молодых людей, прибившихся к нему по ходу расследования, проникают то в закрытый BDSM-клуб, где кокаин раздают как чипсы, то в психиатрическую лечебницу для привилегированных клиентов, то в пафосный отель, то в магазин магических артефактов, то в уединенное поместье «Гребень», ставшее обителью адептов изуверского культа. Действие разворачивается стремительно, повороты сюжета непредсказуемы, а дополнительные материалы, раскиданные по тексту (скриншоты сайтов, распечатки чеков, выписки из уголовных дел, фотографии, микрофиши) выглядят именно дополнительными материалами. Пожалуй, единственное исключение — страница, целиком залитая черной краской, графический элемент, подчеркивающий помрачение рассудка главного героя.
Однако роман Мариши Пессл тоже непрост. «Ночное кино» в виртуозном переводе Анастасии Грызуновой переполнено отсылками к классическим фильмам о страшном, уродливом, запретном, от картин Хичкока до работ Полански, от Линча до Кроненберга, от «Пилы» до «Куба» — дополнительный бонус для синефилов, знатоков и ценителей «темных жанров». К безусловным достоинствам романа стоит добавить и то, что ужас с иронией идут тут рука об руку: вторжение на исконную территорию кинохоррора язвительного скептика Скотта Макгрэта, не верящего ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай, создает любопытный стереоскопический эффект.
Дебютная книга Марка Данилевского, выпущенная на рубеже веков, стала культовой среди студентов колледжей, молодых американских интеллектуалов, и создала автору репутацию «нового Пинчона». «Ночное кино» Мариши Пессл куда демократичнее: это роман для поклонников «литературы ужасов» и неонуара с потрепанным жизнью, циничным, но обаятельным персонажем в главной роли — и для любителей сенсационных разоблачений, для тех, кто смакует пикантные подробности из жизни голливудских знаменитостей. Впрочем, автору хватает иронии, чтобы отрефлексировать и обыграть нездоровый интерес публики к «скандалам в благородных семействах». Возможно, финал смутит и приведет в недоумение любителей традиционных триллеров — но если присмотреться, именно к такой развязке Пессл готовит читателя на протяжении всего романа. Помните, читая эту книгу важно не забывать любимую фразу Альфреда Хичкока: «Это всего лишь кино». С одной существенной поправкой: это кино — ночное.
Потихоньку публикуем материалы с Петербургской фантастической ассамблеи. Сегодня дошли руки до интервью с почетным гостем из Британии Кимом Ньюманом, который удостоил нас присутствием в 2016 году. Кроме того, на сайте Крупы вы можете найти небольшой фотоальбом — Ньюман на Ассамблее позировал много и охотно.
Отдельные благодарности — Николаю Кудрявцеву и Евгении Руссиян, без которых это интервью не вышло бы.
Ким Ньюман. «Warhammer», киберпанк, дайкайдзю, викторианские ценности и демистификация вампиров
— Как писатель и кинокритик вы специализируетесь на так называемых «темных жанрах», иными словами, кинематографе и литературе ужасов. Чем вызван такой интерес?
— Первыми фильмами, которые я увидел в кино, были как раз «ужастики». Классический хоррор о «монстрах Universal» — Дракуле, Франкенштейне, Мумии и так далее. Вероятно, с этого все и началось. Одной из моих первых книг в конце восьмидесятых стало исследование «Nightmare Movies. A critical history of the horror film, 1968-88», посвященное периоду, которым тогда практически никто не занимался. Сейчас кинокритики склоняются к мнению, что именно семидесятые годы стали эпохой расцвета жанра «ужасов». Но когда я писал эту работу, принято было считать, что золотая эпоха хоррора — тридцатые годы, а то, что происходило позже, не так важно для истории жанра. Собственно, я рискнул детально исследовать это десятилетие одним из первых, и результат мне понравился.
Впрочем, я не зацикливаюсь на хорроре. Я люблю и другие жанры, мне интересно изучать, как разные направления взаимодействуют друг с другом. Да, конечно, я очень люблю хоррор, но не могу сказать, что люблю его весь, все типы без исключения. На мой взгляд, хоррор позволяет писателю или режиссеру зайти гораздо дальше, чем любом другой жанр. У нас появляется возможность проникнуть на территорию, куда люди обычно просто боятся заглядывать, решить задачи, которые другими способами не решаются.
— Под псевдонимом Джек Йовилл вы написали несколько произведений для межавторского цикла «Warhammer». Как вас затянуло в эти жернова — и что дала работа над «Вахой»?
— Справедливости ради, в проекте участвовал не только я, но и Йен Уотсон, Брайан Стэблфорд и многие другие. Все очень просто: Майкл Дэвид Прингл, главный редактор «Interzone», одного из ведущих британских журналов научной фантастики, который опубликовал мой первый рассказ, в какой-то момент стал главным редактором литературного отдела «Вархаммера». И, естественно, он пригласил к сотрудничеству всех авторов, которые в то время печатались в «Interzone», поскольку знал наверняка, что те умеют писать.
Предложение поступило как раз в тот момент, когда вышел мой первый роман, «Ночной мэр». Я не большой любитель героической фэнтези, никогда не читал новеллизации по мотивам настольных игр. Но представители издательства «Games Workshop» уверяли, что хотят выпускать настоящие, хорошие книги, которые отличались бы от того, что уже есть на рынке. Всего по заказу Прингла я написал четыре книги — в промежутке между первым и вторым оригинальными романами. Они неплохо продавались, допечатывались, но при всех своих достоинствах компания «Games Workshop» всегда относилась к беллетристике как к чему-то второстепенному: ведь в первую очередь этот холдинг продает игры. Так что со временем наше сотрудничество сошло на нет. Впрочем, для меня это был полезный опыт: мы работали очень быстро, четко, и я до сих пор доволен построением сюжета в том же «Дракенфелсе».
— И в заключение наш традиционный вопрос: вы бывали на многих европейских конвентах — чем на ваш взгляд отличается от них Петербургская фантастическая ассамблея?
— Честно говоря, чаще я езжу не на конвенты, а на кинофестивали. Естественно, я бывал на «Ворлдконах», но они имеют мало общего с любыми другими конвентами: по сути, это огромный город в городе, отдельная вселенная. Если же говорить о конвентах более скромного масштаба, Ассамблея в целом довольно похожа на ирландские и британские съезды любителей фантастики. Такая же атмосфера, люди, которые ходят примерно в таких же футболках с принтами, и я могу предположить, что они обсуждают те же явления, только на другом языке. В глаза бросается одно отличие: Ассамблея очень сильно сосредоточена на литературных вопросах. Я заметил, что некоторые люди здесь играют в настольные игры, но эти игры даже не входят в основную программу. На тех конвентах, где я периодически бываю, от трети до половины всех мероприятий посвящены играм, телевидению, кино и комиксам.
По большому счету, практической ценности эта рецензия не имеет: книга, изданная тиражом 42 экз., давно разошлась по рукам коллекционеров. И все же считаю долгом упомянуть о ее существовании: вдруг попадется на глаза какому-нибудь отважному книгоиздателю, который рискнет выпустить ее аж в количестве 500 экземпляров. Перевод, считай, готов — отредактировать и в путь.
«Золотой век» без ретуши
Фредерик Пол. Ретроспектива будущего: Мемуары. / Frederik Pohl. The Way the Future Was: A Memoir, 1978. Пер. с англ. А.Петрушиной. — Тверь: Крот, 2015. — 552 с. — (Шедевры фантастики. Продолжатели). Тир. 42.
«Ретроспектива будущего» одна из тех книг, которые вряд ли будут выпущены в нашей стране солидным, массовым тиражом — по крайней мере, в обозримой перспективе. Мемуарная проза, да к тому же мемуарная проза писателя-фантаста с не самым громким именем, опубликованная на языке оригинала в далеком 1978 году, — сложно представить издателей-профессионалов, готовых взяться за такой проект. Нерентабельно, увы. Если уж в России до сих пор не изданы мемуары Айзека Азимова и Джеймса Балларда, биографии Роберта Говарда и Роберта Хайнлайна, что говорить о Фредерике Поле! Придется довольствоваться некоммерческим малотиражным изданием, подготовленным энтузиастами.
Парадокс в том, что для историков и литературоведов, исследователей массовой литературы и поклонников классической научной фантастики это «маст рид», обязательное чтение. Фредерик Пол далеко не самая яркая звезда англо-американской SF «золотого века», но среди активистов фэндома равных ему найдется немного — а уж полноценные мемуары оставили считанные единицы. Со второй половины 1930-х Пол выпускал фэнзины, создавал клубы любителей фантастики (в том числе знаменитое сообщество Футурианцев), как литературный агент представлял будущих живых классиков (Айзека Азимова, например), редактировал профессиональные фантастические журналы. А кроме того служил во вспомогательных войсках во время Второй мировой, крутил романы, а во второй половине 1930-х стал натуральным комсомольцем — то есть вступил в американскую Лигу Молодых Коммунистов. Такой вот штрих к портрету...
Ранний американский фэндом (каким он запомнился Фредерику Полу) мало отличался от фэндома российского. Гулянки от заката до рассвета, сложные любовно-эротические многоугольники, подковерные интриги, борьба не на жизнь а на смерть за право провести конвент на сто-двести человек, взаимные публичные выпады... И тонны макулатуры, написанной в промежутках — с редкими, но от того еще более ценными жемчужными зернами. Впрочем, издателям и «казуальным» читателям фантастики Пол спуска тоже не дает. «Качество роли не играло, — пишет он о палп-журналах 1930-1940-х. — Читатели не брезговали ничем, а старание не поощрялось ни публикой — ее вообще не брали в расчет, — ни редакторами. На переднем плане стояли благонадежность, личный контакт и верность принципам; качество даже не входило в тройку лидеров. Насколько мне известно — а известно мне не много, — читатели жаждали приключений, не вставая с дивана. Дай им получасовую отдушину, и вопрос стиля отпадет сам собой. О нет, я совершенно уверен, что одни рассказы им нравились больше других. Я даже уверен — есть еще во мне крупица надежды, что они видели разницу между качеством и халтурой. Вот только на кассе эта разница никак не сказывалась».
«Ретроспективу будущего» отличает отменное авторское ехидство и редкая самоирония. Однако в том, что касается творчества фантастов-современников, писатель удивительно дипломатичен. Он рассказывает о гонорарной политике, о «вечеринках» и семинарах, щедро делится забавными историями из жизни классиков и секретами журнальной кухни... Но о литературе — молчок. Как редактор журналов «Galaxy» и «If» Фредерик Пол был одним из основных издателей Харлана Эллисона, печатал Филипа Дика, приятельствовал с Брайаном Олдиссом и Джеймсом Баллардом, участвовал в этапной антологии «Опасные видения», — но о «новой волне» в мемуарах упоминает один раз, мельком. Такое ощущение, что системный кризис старой школы НФ, попытки вывести фантастику из гетто, литературные прорывы (а заодно и все революции шестидесятых, от сексуальной до психоделической) каким-то чудом прошли мимо него. Если верить этим воспоминаниям, Харлан Эллисон отличался от «Дока» Смита только тем, что мог на банкете запустить черствым кексом в стену.
Из «Ретроспективы будущего» можно узнать уйму непарадных подробностей о заметных персонажах из «фантастической тусовки», от мастодонтов «золотого века» Азимова и Хайнлайна до советского литературоведа Юрия Кагарлицкого. Что ели и пили, на каких конвентах бывали, как переезжали с квартиры на квартиру, чудили, уводили друг у друга жен и подруг, слушали классическую музыку, получали премии и не получали гонорары... Зато почти ничего о том, что писали и какие художественные задачи перед собой ставили. Справедливости ради, о собственных книгах автор тоже упоминает между делом, на бегу. Если вдуматься, вполне логично: проработав без малого тридцать лет редактором и литературным агентом, Пол написал о литературе тысячи статей и колонок, десятки тысяч приватных писем — возвращаться к этому еще и на страницах мемуаров чистой воды трата времени. Как в известном анекдоте: «Станки, станки, станки...». В идеале «Ретроспективу...» стоило бы выпустить в рамках трех-, а лучше пятитомника избранной публицистики Пола... Но от добра добра не ищут. Спасибо энтузиастам за то, что издали по крайней мере этот том. А то не видать бы нам «Ретроспективы...» как своих ушей без зеркала.
Редко получается что-то перечитать, разве что по делу — спасибо "Азбуке" за то, что регулярно дает повод совместить приятное с полезным. Рецензия из онлайн-журнала "Питерbook" — не только о конкретном сборнике, но и о феномене Кира Булычева в целом.
Долгая счастливая жизнь
Кир Булычев. Похищение чародея: Повести, рассказы. — СПб.: Азбука. М.: Азбука-Аттикус, 2016. — 1152 с. — (Мир фантастики). Тир. 4000. — ISBN 978-5-389-10560-7.
Как ни крути, Кир Булычев входит в тройку крупнейших советских фантастов — и не без оснований. Игорь Всеволодович Можейко из породы победителей, Фортуна всегда ему благоволила. Писателю везло и с публикациями, и с экранизациями, природа одарила его фантастической энергией и завидной трудоспособностью — вдобавок к таланту писать живо и увлекательно. А главное, его произведения, как и книги братьев Стругацких, пережили свою эпоху — такая удача выпала немногим советским фантастам. В шестидесятых-восьмидесятых Игорь Всеволодович играл по правилам: коллективные доносы не подписывал, но и в прямую конфронтацию с властью не вступал; время от времени сочинял фрондерские тексты (рассказы «О страхе», «Пора спать!», повесть «Осечка-67» и т.д.), но пристроить их в «тамиздат» и «самиздат» не пытался. Даже за «эстетические расхождения» с Софьей Власьевной его журили не слишком строго и от печатного станка ни разу не отлучали. В общем, порядочный человек, но никак не борец с системой, бунтарь и нонконформист, опередивший время. А вот поди ж ты: Север Гансовский и Дмитрий Биленкин, Владимир Савченко и Ольга Ларионова, Виктор Колупаев и Вадим Шефнер нашими издателями позабыты-позаброшены, а Булычева допечатывают и переиздают каждый год — значит, помнит его читатель, находит что-то созвучное в этих книгах.
Во внушительный тысячестраничный омнибус из серии «Мир фантастики» вошла большая часть взрослых внецикловых рассказов и повестей Булычева. То есть произведений, не связанных напрямую с Алисой Селезнёвой, доктором Павлышем, Андреем Брюсом и обитателями города Великий Гусляр. «Золотая классика» и не только, начиная с первого фантастического рассказа «Когда вымерли динозавры?» (1967) и заканчивая повестью «Ваня+Даша=любовь» (2001). Фантастика бытовая («Корона профессора Козарина») и фантастика сатирическая («Витийствующий дьявол»), о перемещениях во времени («Похищение чародея») и межзвездных путешествиях («Я вас первым обнаружил!..»), о параллельных вселенных и альтернативных мирах («Другая поляна», «Журавль в руках»). Герои Булычева посещают планету, обитатели которой могут в состоянии стресса превращаться в птицу или рыбу, ведут телефонный разговор из 1960-х со школьницей из блокадного Ленинграда, развивают идеальную координацию движений, посрамляют самого Сатану — в выборе тем Игорь Всеволодович никогда себя не ограничивал. Перечитывая эти рассказы и повести, не устаю удивляться, насколько современными выглядят тексты, написанные эпоху назад, в другой стране с другим бытом, темпом жизни, информационной насыщенностью среды. Игорь Всеволодович Можейко сумел уловить вневременное, универсальное, извините за выражение, общечеловеческое — и это подарило его текстам долгую счастливую жизнь.
Дело тут, разумеется, не в том, «о чем написано», а в том, «как написано». Не трудно догадаться, почему для многих читателей Кир Булычев навсегда остался детским и подростковым автором. Виновата не только Алиса Селезнёва, увековеченная гениальным Романом Качановым и блестящим Павлом Арсеновым — хотя без нее, конечно, не обошлось. Приглядитесь — Булычев пишет вызывающе просто: одно- и двусоставные предложения с редкими перебивками, минимум описаний, никаких длиннот. Часто невозможно догадаться не только где работают его персонажи, но и как они выглядят. На первый взгляд, герои Булычева скользят по поверхности, вне контекста и рефлексии, живут сиюминутными эмоциями и мимолетными ощущениями: вот дождь прошел, электричка просвистела, солнышко выглянуло, девушка улыбнулась... С такими персонажами очень удобно себя отождествлять — приметы советского времени, вся эта полузабытая архаика «времен развитого социализма», совершенно не бросается в глаза, особенно когда текст написан от первого лица. Свежескошенная трава одинаково пахла и в семидесятых, и в двухтысячных — будет, смею надеяться, так же пахнуть и в следующем столетии. О том, что на самом деле герои Булычева сложнее, глубже, интеллигентнее, чем кажутся в первый момент, свидетельствует их мягкая самоирония, неожиданно яркие и точные сравнения, напряженные диалоги: играя на контрапункте, автор создает ощущение недоговоренности, недосказанности почти в каждом рассказе, в каждой повести, даже не самой удачной. Хочется вникнуть, разобраться, объяснить самому себе, что же осталось за кадром — игра азартная и увлекательная, ничего не скажешь.
Только в одном эта идеально просчитанная простота сыграла против Булычева. Его книги до сих пор читают, мальчики и девочки по-прежнему влюбляются в его героев, у него есть поклонники, фанаты, вдумчивые исследователи — например, Михаил Манаков, участвовавший в составлении этого омнибуса и написавший предисловие. Но создать литературную школу, оставить после себя плеяду учеников и последователей Игорю Всеволодовичу не удалось. Мысль о том, что писать просто тоже надо учиться, в голове «молодого талантливого автора» не укладывается — а потом уже поздно менять коней на переправе. Остается читать и перечитывать, благо для этого нет нужды разыскивать старые томики Булычева у букинистов и заказывать втридорога на «Алибе»: издатели постарались.
Как сообщают из полей, книга Кирилла Кобрина попала в шорт-лист премии НОС ("Новая словесность"). Душевно рад и искренне желаю успеха. А вот почему, собственно, этот сборник эссе о Великом Сыщике заслуживает пристального внимания — см. ниже.
Шерлок Холмс: комментарии на полях
Кирилл Кобрин. Шерлок Холмс и рождение современности: Эссе. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. — 184 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-89059-240-8.
Кирилл Кобрин — журналист и историк, редактор журнала «Неприкосновенный Запас», автор без малого полутора десятка книг. Разумеется, англоман: кандидатскую диссертацию защитил по истории Уэльса, ныне живет в Лондоне. Заметная часть его работ посвящена сюжетам времен модернизации Британской империи, иными словами — Викторианской эпохе во всем ее убожестве и великолепии. Понятно, что автор с такой биографией (и такой библиографией) не мог рано или поздно не обратиться к шерлокиане, одному из самых удивительных литературных феноменов конца девятнадцатого-начала двадцатого века. Удивительных не потому, что рассказы и повести о Шерлоке Холмсе пользовались бешеным успехом у современников. Куда примечательнее то, что популярность этих бесхитростных на первый взгляд историй пережила и сэра Артура Конан Дойла, и Британскую империю в целом, и распространилась по всему свету, не исключая Россию, как лесной пожар. Хотя, казалось бы, какое дело школьникам из Кирова, Сингапура или Мехико до злоключений викторианских джентльменов?..
Само собой, Кирилл Кобрин, очарованный Холмсом еще в светлом пионерском детстве, предлагает свою версию ответа на этот вопрос. «Перед нами идеальное усиление подлинного интереса, — пишет он в одном из эссе, вошедших в сборник «Шерлок Холмс и рождение современности», — когда объект совершенно чужой, но в нем угадываются структуры своего. Не детали, нет — они чаще всего вводят в заблуждение, — а именно структуры, скелет, каркас». Иными словами, не важно, где живут Холмс и Ватсон, чем завтракают («овсянкой, сэр!»), как одеваются и обращаются друг к другу. Но в том, как они выстраивают отношения, в конфликтах, с которыми они имеют дело, в характерах центральных и эпизодических персонажей шерлокианы очень много узнаваемого — это-то и подкупает читателя.
Впрочем, цель автора этой книги не сводится к поиску параллелей и аналогий. Фраза насчет структур — скорее реплика в сторону, комментарий на бегу. Цикл о Шерлоке Холмсе интересует Кобрина прежде всего как зеркало, в котором отразились главные противоречия и основные тенденции одной из интереснейших и сложнейших эпох в новейшей истории. Причем отразились не по воле автора, а просто в силу включенности Конан Дойла в общий поздневикторианский контекст. Рассказы о Шерлоке Холмсе не очерк нравов, не послание потомкам — тем интереснее следить, как исследователь вычленяет важные, значимые элементы, подчеркивает нюансы, на которые при беглом чтении просто не обращаешь внимания. «Проанализировать этот мир с точки зрения историка, обозначить «модерновость» как состояние общественного сознания, как тип исторического мышления (в том числе и самого автора, Артура Конан Дойла) — такова моя задача, — признается Кобрин. — Я пытаюсь проанализировать разные стороны Викторианской эпохи — отношение к деньгам и богатству, социальную роль женщин и даже рождение современного гуманитарного знания».
Анализ удался. Неожиданных, парадоксальных выводов тут хватает. Как дважды два исследователь доказывает, например, что викторианский мир по Конан Дойлу держится вовсе не на носителях «протестантской этики», придуманной Максом Вебером, а на честных неудачниках вроде Ватсона и людях богемы, маргиналах, к числу которых несомненно принадлежит Шерлок Холмс. Деньги, в том числе заработанные упорным честным трудом, не приносят счастья никому из героев, богатство не спасает от беды — а вот наоборот сплошь и рядом. Буржуазность буржуазностью, но Фортуна слишком часто отворачивается от успешных представителей среднего класса, чтобы это можно было счесть случайным совпадением.
В то же время не стоит забывать, что «Шерлок Холмс и рождение современности» — не научная монография, а сборник эссе, автор которых не лишен чувства юмора. В статье, посвященной рассказу «Скандал в Богемии», он с серьезной миной доказывает, что события, описанные на страницах этой новеллы — ни что иное как мистификация, затеянная заскучавшим Холмсом и принятая простодушным Ватсоном за чистую монету. Можно, конечно, и так объяснить несообразности и натяжки, допущенные Конан Дойлом, но испытания бритвой Оккама версия, конечно, не выдержит.
Отдельная тема — комментирование переводов. Одно слово, показывает Кобрин, может полностью изменить трактовку образа героя, а современный русскоязычный читатель этого даже не заметит. «Собиратель древностей» или «антикварий» — какая нам разница? А вот для автора и его современников между двумя этими понятиями лежала целая пропасть: уважаемый ученый и смешной полуграмотный краевед — абсолютно непохожие персонажи, требующие к себе разного отношения. И это только один пример — из «Собаки Баскервилей», как вы, наверное, уже догадались. Думаю, если бы Кирилл Кобрин прошелся красной ручкой по всему корпусу рассказов о Шерлоке Холмсе, получился бы литературоведческий труд энциклопедического объема. К счастью или к сожалению, но эссе из сборника «Шерлок Холмс и рождение современности» больше напоминают маргиналии, записки на полях, «комментарии, толкования, мнения», чем энциклопедию. Кирилл Кобрин выхватывает самое вкусное, самое интересное, снимает сливки, но вовсе не претендует на всеохватность. Что ж, не страшно: для тех, кто ищет что-нибудь более основательное об эпохе Шерлока Холмса, есть и другие книги — например, «Бейкер-стрит и окрестности» Светозара Чернова объемом в 480 страниц.
облако тэгов
