— Часто приходится слышать от коллег-критиков, особенно тех, кто специализируется на жанровой литературе: негде печататься, нет площадок для развернутых высказываний... Однако у вас, судя по библиографии, особых проблем с публикацией статей на самые разные темы не возникает. Как добиться такого результата? «Писать надо лучше»?
— То, что «писать надо лучше» — это не обсуждается, это универсальный совет для всех случаев жизни. Но я, пожалуй, соглашусь с жалобами, что каналов публикации становится все меньше. Вот в середине нулевых в моем распоряжении были с одной стороны специализированные журналы о фантастике — питерский «Полдень», киевская «Реальность фантастики», запорожский «Порог» — а с другой стороны, интеллектуальные журналы, находящиеся в нише между литературными и научными — для меня важнейшим был журнал «Свободная мысль», бывший «Коммунист». Так вот, все упомянутые издания прекратили свое существование. Теперь для меня остался почти единственный канал для публикации — это так называемые «толстые» литературные журналы. Пока этого хватает, но они не резиновые, и это, можно сказать, «последний бастион». Все эти журналы нерентабельные, живут за счет госдотаций, то есть система уязвима. А их аудитория является для меня загадкой, особенно аудитория любимой мною петербургской «Невы» — иногда мне кажется, что этот журнал не читает никто, кроме его авторов.
Что можно посоветовать критикам? Как показывает опыт, успех в сфере публикаций — равно как и в любой сфере — на две трети зависит от налаженных связей. Иногда хорошие связи могут оказать неожиданную услугу. Я много лет был знаком с одним провинциальным издателем, никогда не рассматривал его как канал публикации статей — и тут вдруг недавно получил от него предложение писать послесловия к издаваемым им фантастическим романом. Тоже и форма самовыражения, и небольшой заработок. Бумажная пресса вымирает, однако существует мир интернет-изданий. Беда в том, что большинство этих изданий не публикует критики и не интересуется фантастикой. Но эта проблема преодолима, и способ решения ее — налаживание связей. Нужно выходить на редакторов все новых изданий, нужно вести с ними диалог, нужно уговаривать их публиковать не совсем форматные для них вещи, пробовать новые рубрики. Нужно следить за появлением новых проектов, как в сети, так и на бумаге. Так постепенно можно завоевывать место под солнцем.
Но отдельная проблема — что вы, фантакритики, несете обществу. Просто знакомите с новыми публикациями? Это, на мой взгляд, слишком узкая задача. Литературная критика всегда в России была сильна тем, что она была наполовину публицистикой, что она вместе с писателями обсуждала важные вопросы жизни, поднимавшиеся в книгах. Вот в этом направлении, на мой взгляд, и должна развиваться критика — то есть вести экспансию на поляну публицистики, колумнистики, эссеистики, даже репортажного жанра — благо в фантастике всегда много мероприятий.
А вообще будущее нас, производителей текстов, видится мне туманным. Другое дело, что каналы, чтобы делиться своими мыслями будут всегда — хотя бы соцсети.
— Помимо прочего, вы занимаете должность координатора Ассоциации футурологов. Понятно, что общество меняется комплексно: экономические и социальные отношения, новые технологии, геополитика — все это увязано в один пучок, с кондачка тут не разберешься... И все же: на какие неочевидные аспекты вы посоветовали бы обратить внимание нашим фантастам?
— Я бы ответил на этот вопрос так: пусть обратят внимание хоть на какие-нибудь аспекты, но только всерьез. Фантастика не может не поднимать серьезных общественных проблем, и непростительным грехом большинства российских фантастов является то, что они считают позволительным относиться к ним по-дилетантски — и при этом фиксировать это свое дилетантское отношение в литературе. Если совсем просто: фантасты, читайте нон-фикшен. Нужно понять, что мы живем в очень сложной реальности. И особенно, конечно, удручает отсутствие интереса именно к социальным вопросам: при написании романов о будущем все считают нормальным, что умопомрачительная техника будет сочетаться с современными или даже архаичными политическими, экономическими и прочими отношениями.
— Англо-американская фантастика зародилась в начале XX века как разновидность палп-фикшн, бульварного чтива, откровенной дешевки — и постепенно усложнялась вплоть до «новой волны», киберпанка, «новых странных», Нила Стивенсона, Питера Уоттса, Грега Игана, Чайны Мьевиля... Отечественная фантастика за последнюю четверть века претерпела обратную эволюцию: от «четвертой волны» с ее сложными формальными экспериментами и морально-нравственными исканиями, от раннего Лазарчука, Рыбакова, Столярова, Лукиных, Покровского, Штерна, Успенского — к «сточкерам» и «попаданцам». Исключения, конечно, встречаются, но статистически малозначимые. На ваш взгляд, в чем причина такого тотального опрощения?
— Прежде всего, не соглашусь с вашей оценкой. Тут мы имеем дело как раз с той ситуацией, когда потомки стоят на плечах предков и от этого сами видят дальше. При всем уважении к поздним советским авторам, не надо все-таки забывать, что на их творчестве сказывались два фатальных обстоятельства советского времени: нехватка нужной информации, книг, литературных образцов — и цензура, не позволяющая не только говорить, но и думать о некоторых вещах. В XXI веке в русской фантастике проявилась целая плеяда совершенно уникальных по своим достоинствам и при этом высокоинтеллектуальных авторов — это и супруги Дяченко, и Андрей Валентинов, и Леонид Каганов, и Виктор Пелевин, и Алексей Иванов, и Ольга Славникова, и Владимир Сорокин. После выхода романа «Будущее» к этой плеяде совершенно неожиданно пришлось причислить и Дмитрия Глуховского. Шамиль Идиатуллин свои романом «СССР (тм)» дал уникальный пример продуманной и разработанной в мелочах социальной утопии. Андрей Мартьянов дает примеры редкой тщательности работы с историческим материалом. Да, еще должен девушек назвать: Ольгу Онойко и Анну Старобинец. Я берусь утверждать, что ни один писатель «четвертой волны» не дает такой насыщенности социальными смыслами, какие есть в лучших романах Пелевина, или такого литературного языка, какой мы видим в «Легкой голове» Славниковой. Да даже и Лукьяненко — хотя это и популярный писатель, но в своем жанре это настоящий мастер. Одним словом, если мерить лучших с лучшими — никакого падения не произошло. Но что произошло? Во-первых, увеличилась общее количество издаваемых книг — то есть статистически «лучшие» стали действительно меньшей долей в литературном потоке. Во-вторых, общество окончательно утратило тянущийся с советского времени заряд сциентизма, просветительства, если угодно, «культа разума».
Таким образом, интеллектуальные усилия отдельных писателей стали как бы рассеиваться: если вы хотите быть умным, хотите демонстрировать свой ум или свою эрудицию, вы можете это делать, но это будет вашей личной прихотью. Эта прихоть не будет поддерживаться ничем — ни мнением коллег, ни вкусами читателей, ни каким-то потенциальным попаданием в общекультурные тренды. Эта обстановка не делает интеллектуальных писателей менее интеллектуальными, но она накладывает отпечаток на их творчество: им становится не стыдно опускаться до халтуры, до участия в «конвейерных» межавторских проектах, они не стесняются высказывать дилетантские мнения по любым вопросам, они не стараются быть в контексте — это видно, и тут проявляется нынешнее состояние российского общества, которое, говоря условно, активно возвращает церковь на место науки. Отдельно стоит сказать о формальных стилистических экспериментах. По-видимому, тут мы имеем дело с общими закономерностями литературного процесса — в нем однажды наступают революционные эпохи, когда все принимаются экспериментировать, а потом все входит в колею. На рубеже 1980-1990-х годов была эпоха постмодерна, экспериментировали все, и фантасты тоже. Но та эпоха закончилась — причем закончилась в общепланетарных и общелитературных масштабах, оставив после себя некоторые приемы и, кроме того, размытые границы между фантастикой и «мэйнстримом» — причем размытые больше благодаря экспансии фантастики в мэйнстрим. Ну, об этом так же странно сожалеть, как и о том, что кончилась эпоха авангарда 1920-х.
Хочу особо отметить. Лучшая фантастика всегда размышляет о перспективах общества. Если эти перспективы не нащупываются, то мысль писателей рассеивается на пустяки.
Рецензия опубликована в газете "Книжное обозрение", 2014 г. – № 10-11 (2386-2387).
От фанфика до пародии
Ведьмачьи легенды: Повести, рассказы. / Сост. Войтек Седенко, Павел Лауданский. — М.: Эксмо, 2014. — 480 с. — (Книга-фантазия). 5000 экз. — ISBN 978-5-699-68657-5.
Согласно всеведущей «Википедии», фанфики — «сочинения по мотивам популярных оригинальных литературных произведений». Так чем же фанфик отличается от любой другой вещи «по мотивам» — от джойсовского «Улисса», например? Есть мнение, что только адресатом: сюжет фанфика поймет лишь тот, кто хорошо знаком с первоисточником, прочие в недоумении пожмут плечами и захлопнут книгу. Правда, по тому же принципу строится и вся фантастика в целом — на литературных конвенциях, негласных договоренностях между читателями и писателями. Поклонникам жанра по умолчанию понятно, что звездолеты легко преодолевают скорость света, а эльфы — не забавные карапузы, порхающие среди цветов, а здоровенные дядьки и тетки с острыми ушами и меткими луками. Так что с жанровыми дефинициями не все так просто, как хотелось бы.
Антология «Ведьмачьи легенды», составленная Войтеком Седенко и Павлом Лауданским, задумана как сборник-трибьют, дань уважения «Ведьмаку» А.Сапковского. Восемь текстов русскоязычных авторов вышли сперва в Польше, и только потом — в московском издательстве «Эксмо». Однако «хардовый» фанфик под этой обложкой только один. То есть читателю, конечно, хорошо бы знать, кто такие Геральт, Лютик, Йеннифэр, Цири, чем занимаются ведьмаки и т.д. и т.п., но главное и так понятно из контекста. Два автора, Михаил Успенский и Андрей Белянин, отделались короткими несмешными пародиями: написаны рассказы примерно на одном литературном уровне, с одинаковым уважением к первоисточнику и пересыпаны натужными хохмами в духе «Аншлага». Владимир Васильев предложил составителям повесть «Цвета перемирия», очередной эпизод из бесконечной саги о техноведьмаках, — тот, кто читал предыдущие части эпопеи, легко представит, что это такое. Леонид Кудрявцев и Сергей Легеза использовали реалии «Ведьмака» во вполне традиционной фэнтези — тексты у них получились крепкие, ровные, но без огонька. А вот об оставшихся трех произведениях есть смысл поговорить подробнее.
Рассказ «Лютня и всё такое» Марии Галиной — настоящий стопроцентный фанфик, «только для тех, кто в теме». В главной роли — поэт Лютик, застрявший в послевоенном городе, охваченном чумой. При этом московская писательница блистательно доказывает, что фанфик фанфику люпус эст. Если Васильев, например, в относительно самостоятельном тексте пишет «об удивительных приключениях», то Галина и в фанфике рассказывает о людях, об их страхах и надеждах, о ненависти и любви. И еще — наглядно демонстрирует, как мыслит поэт, в самые страшные, черные минуты жизни неосознанно перебирающий рифмы. Действие повести Владимира Аренева «Веселый, простодушный, бессердечный» разворачивается через много лет после ухода Геральта на Авалон, а ее сюжет построен на литературных реминисценциях, постмодернистских перекличках с мировой классикой, от «Острова сокровищ» до «Моби Дика»... И с одной замечательной сказкой «для среднего школьного возраста», вывернутой на изнанку — что, кстати, абсолютно в духе Сапковского. Написано живо, парадоксально и по-настоящему увлекательно. Главная же жемчужина сборника — рассказ Александр Золотько «Оккупанты», на страницах которого появляется пан Анджей собственной персоной. Эта зрелая, эмоционально насыщенная вещь, написанная в июле 2012-го, два года спустя выглядит куда более актуальной, чем, вероятно, хотелось бы автору. Впрочем, не буду раскрывать интригу — надеюсь, сами прочитаете.
Восемь залпов, три попадания «в десятку» — не так уж плохо. Поляки справились с задачей не хуже иных российских составителей. Ну а если поклонники «Ведьмака» сочтут, что Сапковский заслуживает большего — что ж, пусть подготовят альтернативную антологию сами, мешать никто не будет.
Рецензия опубликована в газете "Книжное обозрение", 2014 г. – № 7 (2383).
Мир как воля и представление
Яцек Дукай. Иные песни: Роман. / Jacek Dukaj. Inne piesni, 2003. Пер. с польского Сергея Легезы. — М.: АСТ, 2014. — 736 с. — (Сны разума). 2000 экз. — ISBN 978-5-17-083020-6.
У отечественных писателей-фантастов, и маститых, и начинающих, есть одна общая проблема: очень уж любят они затягивать экспозицию, занимающую до девяти десятых иного романа. Польский фантаст Яцек Дукай поступает прямо противоположным образом. То есть сразу окунает читателя в гущу событий, забрасывает в чужой, незнакомый мир нагим, дрожащим, без разговорника, путеводителя и гида. Иными словами, история, которую рассказывает автор на страницах «Иных песен», начинается буквально с полуслова — и властно требует полного погружения.
Чрезвычайно сложно определить жанр этой книги. Здесь перемешаны десятки ингредиентов: альтернативная история, альтернативная география, альтернативные этногенез, биология, медицина, физика, астрономия... Да еще и вавилонское смешение языков для полноты эффекта — правда, с упором на древнегреческий. Первые страниц пятьдесят пробираться по литературному лабиринту Дукая приходится буквально на ощупь. И за всем этим стоит иное мироустройство, иные фундаментальные принципы, управляющие в этой вселенной матерей и людьми. Впрочем, не так страшен черт, как его малюют. Чтобы худо-бедно сориентироваться в хитросплетениях «Иных песен», достаточно запомнить три слова: керос, антос и морфа. Керос — материал, из которого сотворен этот мир. Антос — та сила, что упорядочивает пространство, создает порядок из хаоса: воля, харизма, талант к манипуляции, назовите как хотите. Ну и морфа — форма, образ, представление, конечный идеал, к которому стремится керос под влиянием антоса. Все остальное — география, политическое устройство, взаимоотношения между людьми — логически вытекает из этой триады. Мир «Иных песен» устроен предельно жестко, без розовых соплей. Здесь по определению невозможен компромисс, «диалектическое единство противоположностей»: только торжество одной морфы, одной воли над другой. Никакой половинчатости, только «за» или «против», орел или решка, пан или пропал. «Понимание — означает победу Формы сильнейшего, приняв которую более слабый ясно и отчетливо уразумевает, почему он был неправ». Согласиться с оппонентом, пойти на попятную значит потерять себя, утратить частицу своего «я», проиграть схватку.
Впрочем, все эти замысловатые парадоксы и нагромождения неологизмов не стоили бы и выеденного яйца, если бы в книге не разыгрывалась очень понятная, очень человеческая, насыщенная шекспировскими страстями драма. Стратегос Иероним Бербелек, военачальник, разгромленный на голову, впавший в ничтожество, заново отстраивает себя и возносится (в прямом и переносном смысле) на высоты, ранее не покорявшиеся ни одному смертному. Хотя цена, которую ему за это приходится заплатить, человеку менее амбициозному показалась бы чрезмерной. Горькая истина победителя: «Враги — все, а единственная разница состоит в том, что некоторые враги уничтожаются, а других можно использовать для уничтожения остальных».
На родине Яцека Дукая не зря называют наследником Станислава Лема — то есть скорее «просто писателем», беллетристом-интеллектуалом, чем писателем-фантастом. Этот роман вобрал не только фрагменты учений великих философов от Ксенофана до Шопенгауэра, но и чудесно преображенные образы мировой литературы, от летающего острова Джонатана Свифта до экваториальной психоделики Амоса Тотуолы. Комплименты заслужены: «Иные песни» — тяжеловесная, но мощная, насыщенная смыслами книга, стальным тараном прошибающая стены жанрового конформизма. Один из четырех романов, написанных Дукаем на сегодняшний день — к этому можно добавить еще и три полновесных сборника повестей и рассказов. Дождемся ли их появления на русском?..
облако тэгов
