Семёнова Л.В. Салах ад-Дин и мамлюки в Египте. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1966. – 217 с.

В этой книге делается попытка привязать к средневековому Востоку марксистского понятия «феодализма». Несмотря ни на что, идеология была в нашей науке практически всесильна, слишком привлекательна и логична была схема, и все спорны моменты истории исследователям приходилось едва ли не насильно уминать в рамки теории формаций. Молодым исследователям казалось, что они идут единственно верным путём диалектического материализма, расшифровывая тайные смыслы мировой истории в готовые и истинно правильные научные схемы, как в три закона Ньютона.

Впрочем, мы немного не с того начали. Речь у нас о вполне конкретном исследовании вполне конкретного места и времени. Смотрим: XII – начало XVI века, Египет. Династия шиитов Фатимидов рухнула, на её престол в Каире взошёл курд Салах-ад-Дин Йусуф ибн Аййуб. В середине XIII века Аййубиды, как называли эту династию, также оказались сметены Муиззом Айбеком, мамлюком – половцем из наших степей, и эта власть продержалась вплоть до завоевания Египта армией османских турок. Период далеко не самый простой, множество источников, большая часть из которых даже не переведена на европейские языки. И тем не менее, молодой учёный Лидия Семёнова, выпускница питерского истфака, берётся за эту нелёгкую в высшей степени эпоху. Почему?

Потому что здесь легче всего найти пресловутый феодализм – вернее сказать, нечто, на него похожее. Один из учителей Семёновой, Сергей Певзнер в конце 50-х публиковал статью о существующем аналоге европейского лена в мусульманских странах – «икта», представляющем собой наделение государственной землёй или доходами с неё служилого человека. Икта, по мнению Певзнера, представлял собой продукт нормального общественного развития, и являлся наследственны феодом, ведущим постепенно к раздробленности и феодальной эксплуатации крестьян.

Семёнова тоже тщательно пытается упаковать материал в рамки теории феодализма. Впрочем, не особо получается – экономическая система средневекового Египта на феодализм не похожа, и автор полностью отдаёт себе в этом отчёт. В Египте икта — ненаследственное владение, с которого, впрочем, мукта (его держатель), собирал весь положенный харадж, ушр’ и джизью до последнего дирхема. В принципе, это можно считать одним из новшеств Салах-ад-Дина в обеспечении своей немаленькой армии, однако – вряд ли элементом нарождающейся феодальной системы, особенно если учесть их частые учёты и перераспределения. Впрочем, отбирать их не разрешалось. При мамлюках система икта тоже не приблизилась к феодализму ни на шаг – наоборот, контроль со стороны государства усилился. Пожалуй, относительно независимыми от государства, и наследственными, были вакфы – земли, которые передавали из госфонда мечетям, медресе, религиозным организациям, мусульманским и христианским – чаще всего новь, однако известны факты и покупки земли в этот статус. В XIV-XV вв. структура собственности усложнилась – появились «ризки» — земли, даваемые чаще всего отставным мамлюкам или их семьям, неотчуждаемые и не облагаемые налогами, и росла доля «мулька» – возможно, полный аналог частной собственности, подвергающейся купле-продаже, и защищенной маликитским законодательством на юридическом уровне.

Отдельная глава посвящена городской жизни в Египте. Цехов и гильдий в них, конечно, не сложилось, но купечество с ремесленниками были относительно свободны в своих предприятиях. Впрочем, государство имело возможность монополизировать доходное производство, а иногда – и попросту запретить тот или иной вид деятельности. Это неудивительно, ведь очень многие ремесленники работали именно на государство, и делало свои товары на заказ чиновникам. Так что далековато городу было до зарождения «капиталистических» отношений…

…И на фоне всего этого многообразия данных тем паче удивительным служит утверждение Семёновой, что феодализм таким образом укреплялся, эксплуатация росла и государство теряло свою монополию на власть. Фактически автор проигнорировала многое из проанализированного материала, показывающего многообразие общественных отношений, которые были намного шире всех и вся схем. Но, несмотря на псевдомарксистские купюры, в книге изучен уникальный материал, который нигде в русской историографии просто не найти, да и в зарубежной – трудновато. Но эта книжка – только не для тех, кто первый раз решил приобщится к истории Востока. Исследование практически целиком социально-экономического характера, и требует предварительной подготовки к ней.

В нашей стране подобные споры занимают особое место – особенно среди советских учёных, востоковедов и – что смотрится довольно забавно – русистов. Дедушка Маркс, конечно, о кочевниках в своих работах не забывал, и упоминал о них, но вскользь. Не включив, конечно, их в свою туманную схему «Produktionsweisen». Поэтому изгонялись историки как могли. Asiatischeproduktionsweise здесь искать бесполезно, поэтому сделали упор на Feodalischeproduktionsweise. Вариант, казалось бы, безотказный – существуют вассально-ленные отношения, сеньор наделяет вассала средствами производства – землёй, и тот проводит планомерную эксплуатацию подчинённого населения… Красиво, понятно, стройно – для примера можно взять старенькую книжку Владимирцова, «Монгольский кочевой феодализм» (1934). Что служило объектом ленного пожалования, источником богатства? «Земля!» — так уверенно говорили и монголовед Владимирцов, и специалист по уйгурам Златкин, и известнейший арабист Першиц, прибавляя к «феодализму» слово «патриархальный». Да, действительно, глупый же вопрос, всё очевидно?

Но не всё спокойно в научном мире – почти сразу начали раздаваться голоса против. В 1955 г. этим голосом стал С. Толибеков, оспаривающий наличие феодализма у казахов дороссийского периода. Дискуссия была бурная, и достаточно плодотворная, однако большая часть кочевниковедов всё равно осталась на своих позициях, которые Толыбеков в недостаточной степени раскритиковал.

Однако наиболее чувствительный удар по «кочевому феодализму» нанёс историк и этнолог Геннадий Марков, автор книги «Кочевники Азии» (1977). Он рассмотрел социально-экономическую структуру четырёх наиболее крупных общностей – монголов, казахов, туркмен и арабов. Для всех этих общностей, как было установлено на множестве примеров, был характерно объединение на основе рода, или – реже – индивида, то есть – личностных отношений. На этом строится социум. Если большим массам людей нужно объединиться для экономических нужд, они делят между собой скот, а уже потом рассуждают о местах его выпаса. Если, скажем, монгольскому вельможе или арабскому шейху нужно будет наградить своего подчинённого, то он даст определённое количество голов животных. А где же земля? Ни источники права, ни немногочисленные нарративы, ни что иное не говорят о каких-то особых правах на пастбища. В праве кочевников нет понятия о размежёвке владений, нет понятия обмена и купли продажи. Земля, вернее, то, что из неё растёт, источники воды и торные дороги – всё это было общим, в большинстве случаев.

О каком феодализме в этих условиях может идти речь? И уж тем паче, о «восточной деспотии»? Но тогда возникает резонный вопрос – как можно обозначить этот весьма специфический способ производства, в котором, безусловно, сквозит что-то общее, заложенное не в абстрактных «формационных» категориях, а в самой хозяйственной необходимости? Увы – Марков не даёт ответа. Социальное кочевников было очень подвижным. Это явно не «военная демократия», поскольку знатность рода, богатство и определённые привилегии никто не отменял. Доклассовое общество? Тоже нет – слишком явно было выражено разделение между процветающими и выживающими. Да и словечко «патриархальный уклад» тоже не очень идёт, так как далеко не везде объединения возникали по крови.

Вопросы остались открытыми, и Марков на них не ответил. Но он смог показать главное – что в основе кочевничьей социальной реальности лежат спорадические личностные и экономические связи, которые далеко выходят за рамки привычных схем. Структуры этого общества настолько аморфны, что составить какую то модель очень сложно, хотя что-то общее у них есть, безусловно… А вот называть это общество «протоклассовым» очень сложно – во первых, классы, пусть даже и очень аморфные, существовали и у туркмен, и у арабов, и у прочих. Во вторых – сложно называть многотысячелетний социальный котёл «процессом образования классов» — слишком уж сложна реальность для таких глобальных обобщений и сведения всех процессов к «переходному периоду».

Пожалуй, второй важный вопрос – происхождение кочевничества. И опять же – Марков не даёт однозначного ответа на вопрос о том, откуда оно взялось. Но версию даёт вполне рабочую – о многоукладности хозяйства, в условиях ухудшающихся климатической условиях в горно-степных зонах Азии, когда земледельческо-скотоводческие племена постепенно приходили к мысли о сезонных перекочёвках. Первоисточники такой интересной перемены остаются загадкой, однако мысль о сложном генезисе кочевничества через хозяйственное объединение групп людей с разными типами экономик заслуживает внимания.

Итог: я не знаю даже, стоит ли эту книгу рекомендовать начинающему «интерессанту». В наше время они с огромным трудом продираются сквозь социально-экономические труды, предпочитая политику и культуру. С другой стороны – что ещё показывает, как жили люди, как договаривались между собой, что ели и пили? Так что попробуйте прочитать эту вещь. Она заслуживает самого пристального внимания.

Большинство людей, достаточно отдалёно знакомых с историей Средних веков, и, кстати, историей вообще, ищут какие-то столпы, основания, на которых можно делать широкие обобщения. Так делали достаточно часто. Примеров – несть числа, можно хотя бы вспомнить хрестоматийные «зарубы» на тему «феодализма», когда локальную, жёсткую систему общественных отношений экстраполировали на всю человеческую цивилизацию.

Также повезло и достаточно известным в своё время католическим мыслителям – Адальберону Ланскому и Герарду Камбрейскому. Их сочинения о Tripartitio стали для многих поколений историков идеальной социологической схемой всего Средневековья, вписывающуюся не только в концепции «феодализма», но и отвечающему космологическим построениям Жоржа Дюмезиля. Стоит, пожалуй, напомнить, что Tripartitio – система, разделяющая общество на три «ordines» — «oratores» — молящихся, «bellatores» — воюющих и «laboratories» — трудящихся. Но – как было на самом деле? Есть ли нечто такое, что остаётся в подсознании общества, заставляет вновь и вновь строить свою жизнь вокруг священного числа «три»? Но… Дюби марксист. То есть – материалист. И понятие «коллективного бессознательного» его мало трогает. Интересный поворот для тех, кто знает школу «Анналов» по Ле Гоффу, не так ли? Между тем – разделение на oratores, bellatores и laboratories созрело не на пустом месте. Если это не психологически зревшая в умах конструкция – то что?

Рассмотрим поподробнее. Место действия – Северная Франция, время – XI – XIII вв. Методология? Во французской историографии это именуется histoire-probleme («проблемная история»), объект – по сути, идеология становления истинной христианской королевской власти как помазанника, то есть – отчасти продолжение линии исследования Марка Блока и его «Les rois thaumaturges». В принципе, и интерпретация проблемы у француза лежит в схожей области, в области политическо-социальной идеологии – как части «новой политической истории», «истории идей».

Может быть, сами церковники сотворили подробный конструкт? Да, Дюби пишет об этом достаточно много. Идеально сбалансированное общество не раз всплывает в сочинениях теологов самых разных мастей – идеи, близкие идеям ordines. Иногда их два, а иногда – и три. Естественно, для монахов, корпевших над нравоучительными трактатами, куда важнее было доказать, что их, духовный ordines стоит неизмеримо выше. Но монашество, как показывает развитие мысли тех времён, терпит поражение в борьбе за умы. По мнению Дюби, место главного «виновника» закрепления Tripartitio занимает именно королевская власть.

Скажу ещё раз поднадоевшую уже сентенцию: Дюби – марксист. И культура для него, прежде всего – часть идеологии, насаждаемой классом эксплуататоров… Помните его знаменитую цитату: «феодализм – это средневековый менталитет»? В данном случае я бы поменял слова местами. Исходя из этого, можно сказать, что для Дюби Tripartitio – очередное звено в борьбе за влияние в опасном мире расцветающего феодального строя. X – XI вв. – время «феодальной революции», образование средневекового социального строя во всей красе, и создание системы ordines призывало людей к упорядочиванию, к порядку. В особенности – королевская власть, ведь французский король выступал как Помазанник, стоящий над всей системой… Невероятную выгоду эта система имела и для феодалов – ведь она чётко и логично обосновывала массам крестьян, почему они должны кормить эти бесчисленные орды то ли воинов, то ли разбойников, периодически развлекающихся грабежами и грызней.

Дюби, нужно сказать, в своих построениях очень убедителен – он очень подробно и глубоко рассматривает источники своего времени, касается и популярного «Elucidarium» Гонория Августодунского (XII в.), автобиографии Гвиберта Ножанского и аббата Сугерия, другие источники. Однако, стараясь осмыслить материал, анализируемый Дюби, поневоле приходишь к выводу, что идеологической составляющей здесь дело не ограничивается. В сочинениях представленных авторов – кстати, не только французских, но и англосаксонских – система ordines представлена очень по разному. Конечно, это можно списать на поиски путей формирования идеологии, но… Если бы идея о разделении общества на структурные единицы было бы идеологическим, строго говоря – наносным (впрочем, здесь Дюби на этом вовсе не настаивает), то оно не продержалось бы несколько столетий. Не проявлялось бы снова и снова, в разных вариациях, в разных текстах. Значит, где-то в уголках душ присутствовала эта идея – идея о чётком и объяснимом делении мира, делающим его спокойным, устойчивым и постоянным? Безусловно, это – вопрос. Проблема mentalite человека средневековья слишком зыбка…

Но Дюби всё же пытался найти истоки Tripartitio – правда, исключительно во Франции, не залезая далеко ни за её границы (сделав, впрочем, исключение для Англии времён Альфреда Великого), ни уходя глубоко в прошлое. Занятно, однако, что в рамках Каролингского Ренессанса подобные идеи не высказывались – ни Алкуином, ни Рабаном Мавром, ни Павлом Орозием никем иным. Отчего? Потому что Император Запада не нуждался тогда в подобных подпорках? Потому что круг каролингской «интеллигенции» был закрыт от светских проблем, и не занимался тварным? Или Tripartitio действительно ещё не созрело? Нужно исследовать, изучать опыт других регионов и стран. Возможно, компаративистика сможет дать внятный ответ…

В результате – очень сильная книга, тщательно и дотошно проработанная, честно и открыто выставляющая сам механизм работы историка. Вопрос о соотношении идеологии и, скажем так, «устремлений народа» — тема невероятно сложная и открытая, и Жорж Дюби подпёр её весьма внушительным, едва ли не «замковым» камнем.

В 1944 году был расстрелян член Сопротивления Марк Блок. Кто из тех, кто спускал курки в то хмурое июньское утро, знал, чью жизнь он отнимает? Маленький, щуплый француз еврейского происхождения, не открывший ни одной явки, умер, с именем Родины на устах. Кто знал, то имя этого человека будут вспоминать все последующие поколения историков – с благодарностью за многочисленные труды по истории. Их восхваляли, и их критиковали – но едва ли не каждый французский (и не только!) историк-медиевист отдавал свою дань уважения этому человеку.

Люсьен Февр и его коллеги нашли позже прощальный поклон своего друга – машинописный текст, обстоятельно перепечатанный в трёх экземплярах, который содержал наброски методологической работы, которая вскрывала бы всю подноготную работы историка, её подводные камни, её принципы.

Что хотел сделать Марк Блок? Посреди тихой войны против умопомрачительной идеологии фашизма, предельно эгалитарной и жёсткой, он хотел доказать, что история – вовсе не та наука, представители которой в XIX в. возвещали о неминуемой поступи прогресса, говоря о логичности и последовательности развития европейской цивилизации. Та, история, которую Ницше называл «историей коллекционеров» — позитивизм. Впрочем, и история как вид литературы, как акт веры, творческого усилия автора («Всяк сам себе историк», по выражению Беккера).

Чему научил Блок последующие поколения историков? Видеть в истории жизнь. Живых людей. Их чувства. Их мысль. Это поколения людей, которые сменяют друг друга, каждое – со своим опытом, со своими бедами. Именно поэтому Марк Блок старался не употреблять любимое в его время слово «цивилизация» — он предпочитал «societe» — общество.

Общество – более конкретное понятие. Общество состоит из конкретных групп людей, которых, в свою очередь, формируют индивиды. Всё остальное представляет из себя абстракции – «феодализм», «капитализм», «варварство»… Есть конкретные люди, в конкретном времени и в конкретном пространстве, которые образую конкретные формы своего бытия – социального, экономического, культурного. О чём писал Блок? Об «идоле истоков». Разве мы можем понять истоки явления, не осознав его в совершенной полноте? «Люди похожи более на своё время, нежели на своих отцов». Есть абсолютно конкретные связи явлений между собой, их нужно искать, а не вдаваться в любимый философами экзестенцианализм.

Следовательно? Нужно забыть о мерках своего времени. Забыть о константах современности. И попытаться изучить время конкретной социальной общности, постараться познать её изнутри, понять, что она представляла из себя вообще. Понять сознание, уловить мысли, узнать, что для человека было очевидным, а что – чуждым. Чтобы понять феномены, явления, процессы, нужно осознать, в какой сетке координат действуют их творцы. Так возникает понятие «исторического времени»…

Но что делать – ведь прошлого-то нет. Есть только его следы – источники – хрупкий и неверный материал. Для того, чтобы извлечь из них нужное, необходимо прибегать ко всему многообразному арсеналу наук, гуманитарных и естественных, создавая таким образом междисциплинарность. В этом видении, в видении Блока, история превращается не просто в коллекционирование и жонглирование фактами прошлого, но в сумму всех наук, изучающую историю общества в его вечном движении, свободную от идеологических пут – науку-диалог, попытку понимания тех, на чьих плечах мы стоим, а не навязывания им своих мыслей.

Когда молодой студент читает «Апологию истории», он понимает, что эта наука выходит далеко за пределы обычных учебников, заточенных на политическую событийную историю. Глобальные обобщения Маркса, Шпенглера, Тойнби рушатся под интеллигентным, лёгким нажимом французского историка, превращаются в ничто, в игру ума. Да, мы можем познавать историю. Мы можем вычленять процессы. Можем выстраивать закономерности. Всё, что угодно. Но – главное – всегда нужно помнить, что имеешь дело с хрупким материалом – с людьми, живущими в своём времени и пространстве. Как сказал сам Марк Блок, «причины в истории, как и в любой другой области, нельзя постулировать. Их надо искать…».

Трезвой, взвешенной «Апологии истории» во многом не хватает нашим историкам. Конечно, читали её практически все, но кто воспринял? Таких, по всей видимости, не очень много. Да и просто любителям – разве они не имеют права прикоснуться к этой книге, раскрывающей секреты ремесла историка? Эта книга может внести понимание в то, что это за наука, и насколько она далека от того, что нам преподносят на блюде борзописцы-публицисты и «администраторы». Что это наука о том, где мы сейчас, и кто мы. И о тех бесчисленных миллионах, кто строил по кирпичику наш мир.

Небольшой блог в ЖЖ — размышления о Гегеле, рецензии на книги А. Я. Гуревича, М. Б. Пиотровского, Ю. А. Петросяна. Если будут замечания, пожалуйста, комментируйте.- http://alisterorm.livejournal.com/

Военная история всегда будет популярна среди любителей. Кровавые битвы, красота оружия, большая политика – всё это действительно интересно, действительно привлекает взор. Мы воспринимаем сражение, войну как одно из самых захватывающих и интересных событий истории. Недаром огромным спросом пользуются энциклопедии о великих сражениях, каталоги оружия и доспехов, военные мемуары… И реконструкторское движение приобрело в наше время огромный размах – вспомнить хотя бы Грюнвальдский фестиваль 2010 года. Поэтому книги о военном искусстве всегда будут пользоваться спросом.

Эта книга является памятью моего студенческого увлечения военной историей. Конечно, перед глазами нынче встали иные проблемы, однако интерес – остался. Лет в 19 эта книга кажется шедевром исторической мысли, теперь же возникают определённые вопросы.

Сперва должен сказать, что она небезынтересна. Издание неплохо иллюстрировано. репродукции и фотографии выполнены достаточно качественно, хоть местами – и зернисто (первые были взяты из европейских изданий Osprey). Здесь ярко и доступно показывается ход знаменитых сражений Средневековья, иногда даже – с цитатами из источников, немало сведений о вооружении и амуниции воинов. Но!

Во первых – взглянем на список литературы. Выглядит он внушительно, ничего не скажешь. Однако из содержания книги ясно, что минимум половина, а скорее всего – намного больше, не пускалось в ход во время работы. Использовался Делюбрюк, это точно, Разин, Девриз, Дюпюи, фон Винклер, вроде бы – Перруа, Кесслер, Мишо. Но что делает, например, в списке сочинение Петра Бицилли о средневековой культуре? Что оттуда было взято? Или причём здесь «Песнь о Нибелунгах» — хоть убейте, не могу понять, что Жарков взял из её текста. А книга Михневича о иезуитах? Тоже мне не ясно.

Во вторых. Книга позиционируется, как работа, показывающая эволюцию тактик использования пехоты, в противовес рыцарской коннице. Конечно, толкового анализа здесь мы не увидим – такого как, например, у Эварта Окшотта. Основное – это описание сражений, в исходе которых пехтура сыграла более или менее важную роль – Хафрс-фьорд (872), Куртрэ (1302), Баннокберн (1314), Лаупене (1339), и ещё с десяток других. Единственная цель Жаркова – показать, что не только конницей была жива эпоха средневековья, но и пехота играла большую роль в военном деле. При этом он, в общем-то, забывает о том, что каждому времени и каждому региону соответствует своя специфика, свои индивидуальные особенности. Не было линейного развития военного дела — по крайней мере, до конца XV в., когда начали серьёзно и целенаправленно совершенствовать оружие для пехоты.

Другой недостаток. Повествование вообще не разбивается на части и параграфы, текст един и неделим, что делает чтение несколько неудобным. Между описаниями битв следует краткий рассказ о значении сего события, и перескока к следующей, быть может, совсем иной теме. Книжка лишена структуры как класса – единый текст выливает на читателя огромное количество информации, не давая ему ни передышки, ни времени для размышлений.

Конечно, человеку «в теме» здесь искать нечего. Ну а в целом – ничего. Написано живенько, хотя и без огонька, информации достаточно много. Другое дело, что Жарков, мягко говоря, нетворчески подошёл к делу, и скомпилировал работы других авторов – часто весьма слабо соблюдая последовательность и равномерность этих кусков. Для любителя, впрочем, совсем неплохая компиляция, который позволит несведущему человеку, начавшему увлекаться военным делом, приобрести базовые знания. Так что – рекомендую только новичкам на бурном и тёмном поле исторической науки.

Небольшой блог в ЖЖ — http://alisterorm.livejournal.com/