В 1993 году одного из самых известных медиевистов России Арона Гуревича постигло страшное для историка несчастье – слепота. Фактически, на этом жизнь его должна была закончится. – она вся была связана с наукой, с научным поиском. Однако историк выжил – и продолжил работу. Альманах «Одиссей» продолжался им редактироваться, статьи он надиктовывал в большом количестве, осмысляя пройденные годы. Однако Гуревич был лишён полноценной исследовательской работы, болезнь навсегда оторвала его от диалога с прошлым. Удар судьбы не мог повлиять на историка – и так не подарок в жизни, он ожесточился окончательно, стал более резок и груб. И его жёсткий ответ Лидии Мильской в «войне мемуаров» (см. сб. «Средние века» в 2002 году) говорит сам за себя… Впрочем, его оппонент в выражениях была ещё несдержаннее.

В 1999 году сектор, которым руководил Гуревич, попросил своего патрона рассказать о своей жизни в рамках семинара, и он не отказал в этой просьбе. История жизни известного историка прозвучала в аудиторных залах МГУ, и была любезно записана на плёнку, а позже – немного отредактирована Гуревичем с помощниками, с добавлением более старых черновиков 1973 года, и отдана в печать. «История историка» увидела свет в 2004 году, сделав определённый резонанс в научном сообществе.

«Пережитое» Евгении Гутновой шокировало многих в те годы просто неприличным приукрашиванием действительности, иногда – прямой ложью в отношении многих сомнительных фактов и событий. Наоборот, мемуары Гуревича удивили всех своим весьма несдержанным и резким тоном. Главной задачей своих воспоминаний почтенный медиевист считал описание маразма академической жизни, рассказывая историю именно негативных явлений в ней. Конечно, можно поверить в реальность существования этой кунсткамеры, в конце концов, её традиции живы и поныне – например, сразу вспоминается жуткая грызня на истфаке Саратова, случившаяся всего несколько лет назад.

Гуревич старается не преувеличивать уровень давления на себя. Он сам пишет, что считает себя, в общем-то, счастливчиком, поскольку всегда был при работе, при деле, и книжки никто не запрещал печатать. Претензии у Гуревича вовсе не к государству – хотя его демократическая натура весьма холодно относилась к советской действительности, однако не был он ни диссидентом, ни правозащитником, обходил все группировки стороной, и вообще не вёл политически активной жизни. Однако доставалось ему крепко, прежде всего – от коллег-медиевистов. Неприязнь к Гуревичу понятна – он был великий спорщик, и постоянно жаждал дискуссии, постоянно сталкивался с кем-нибудь головами. И мало того – он ещё был и талантлив, что отдельные личности и вовсе простить не могли. Именно поэтому статьи и монографии Гуревича постоянно становились объектом критики, «проработок» и осуждения.

Наш историк вынес из прошлого обиду за своё непризнание коллегами. Это одна из причин жёсткости оценок.. Пик деятельности Гуревича пришёлся как раз на время, когда, «середняк пошел в докторантуру», и, оттеснив старую профессуру, наводил порядок в науке, устраняя «немарксистские элементы». Картина нарисована предельно блёклыми и серыми тонами загнивания и затхлости в исторической науке, травли «еретиков», неакадемических способов борьбы с оппонентами и всеобщей, пронизывающей всё лживости и приспособленчества. Это читать, конечно, тяжеловато, и сложно поверить, если не знаешь эту жизнь изнутри, многие элементы которой, как уже говорилось, живы до сих пор.

Конечно, этим дело не ограничивается. Кроме сомнительных «прелестей» академической жизни, учёный описывает и свой научный путь. О том, как он, открыв рот, слушал «властителей умов» Косминского, Неусыхина и Сказкина, как делал первые шаги как историк-аграрник, как постепенно совершался переход к культурологи, под сильным влиянием скандинавских штудий. Не нужно преувеличивать влияние школы «Анналов», как это делает даже Гуревич. Она пришла позже. Арон Яковлевич сложился как советский историк, историк социальных процессов, им он оставался до конца жизни, найдя себе соратника в виде Марка Блока. Гуревич описывает свои научные контакты, штудии, наиболее ярких учёных, оказавших на него влияние. Историк пытается осознать пройденный путь – и подводит итоги. Гуревич не собирается раскаиваться в своих возможных ошибках, не особо хвалит себя и за удачи – просто говорит о том, как из своей мрачной, заполненной буквальной тьмой старости он видит «путь прямой, как Невский проспект».

В общем-то, и всё. Мемуары Гуревича – источник очень специфический, он рассказывал о разных явлениях, суть которых неоднозначна и спорна, как то – специфика советской науки истории. Нужно отнестись с осторожностью – ведь, как написал сам Арон Яковлевич, «это мои представление о том, что происходило… они не могут не быть субъективными и лишёнными полноты…». Стоит ли добавлять к этому хоть что-то?

…В наши годы ислам, одна из виднейших мировых религий, подвергается лютой вульгаризации, причём нередко – со стороны самих верующих. Новомодные радикальные тафсиры, скажем Сайиид Кутба, или нонешнего Абу Бакра ал-Багдади сослужили этому учению немалую дурную службу, похлеще любых христианских «обличителей». Ислам – религия, или, с моей точки зрения, скорее учение, которое нуждается в понимании не хуже любого другого течения. Ведь, если не обращать внимания на нынешний радикализм ИГИЛ, а вспомнить об Абдуррахмане ибн Хальдуне, Абу Али ибн Сине, Абу Хамиде ал-Газали, то мы увидим нечто иное. Мы увидим, что в лоне ислама, и далеко не всегда вопреки ему, рождались совершенно потрясающие мыслители, поэты, учёные. Как всегда, всё дело в людях, а не в какой-то идеологической системе.

Ислам, как и многое другое, нуждается в понимании своих основ, которые не знают даже сами мусульмане, иногда – даже после медресе. Многоликость направлений и мистический течений здесь ничуть не уступает христианству, и вовсе не ограничивается банальным разделением на суннитов и шиитов. Если изучать ислам в своём развитии, то стоит рассмотреть эпоху его истинного расцвета – Средневековье. Именно эту эпоху и изучал наш известнейший востоковед Илья Петрушевский (1898-1977).

Конечно, название может сбить с толку – кажется, что автор ограничивается только Ираном, что, конечно, не так. Просто Петрушевский делает особый акцент на малоизученный в науке шиизм, который, впрочем, был уже к тому времени слегка приоткрыт Беляевым и Бертельсом. Но сам текст посвящён общему анализу ислама и его направлений, стараясь окинуть всю многоликость этой религии.

Книга представляет из себя курс лекций, на тот момент (1966) уникальный, аналогов практически не имеющий, на русском языке, конечно. Были, конечно, книги Крымского, Бартольда, Беляева – однако общей картины они не меняли. Первые двое достаточно быстро устарели, книга же Беляева «Арабы, ислам и Арабский халифат в раннее средневековье» (1965) насквозь прожжёно-марксисткая, и всерьёз её воспринимать сложно в наше время. Книга же Петрушевского – иного свойства. За 8 веков Средневековья ислам претерпел длительную и сложную идейную эволюцию, вступая в сложные синкретические переплетения со многими учениями и верованиями. Дело даже не в изначальном и всем известном разделении «веры Мухаммада» на суннизм, шиизм и хариджизм – всё сложнее, и не в последнюю очередь – из-за влияния сложных философских систем, которые средневековый ислам впитывал, словно губка. Об этих явлениях говорит и Петрушевский…

Вообще, нужно сказать, что автор – не религиовед. Он историк социально-экономических отношений, окончил сразу два истфака (!), в Харькове и Баку, учился у знаменитого Юрия Марра. Правда, диссертация у него по Персии начала XIX века, однако позже его увлечения перешли в область медиевистики. Книги он публиковал раз в три пятилетки, однако все они отличались высоким качеством. Как и многих русских востоковедов, Петрушевского хорошо знали на Западе – скажем, для «The Cambridge history of Iran» (1968) он написал главу о социально-экономическом строе эпохе Ильханов.

Пожалуй, первая особенность книги – акцент на социальной природе ислама, а не религиозной. По крайней мере, в некоторых местах – это служит своеобразным громоотводом для цензурных органов партии. Особенно ими напичкана первая глава, посвящённая возникновению ислама. Собственно, её-то можно благополучно пропустить, благо литературы по этому делу сейчас навалом. Он просто описывает обстоятельства возникновения религии, а позже рассматривает процесс покорения Сасанидской империи, в датах и фактах. Здесь, правда, подробно описывается раскол между суннитами и шиитами, но и это не суть важно. Главные интересности начинаются после этой главы, когда автор забывает о классиках марксизма, и начинает скрупулезное описание характерных черт многоликости ислама.

Во первых, конечно, Коран. Глава об этой занятной книге была одним из лучших очерков по теме – до выхода трудов «кораниста» Ефима Резвана. История текста, влияние других верований, восприятие – это достаточно подробно разобрано автором, хотя, конечно, излишне коротко. В другой главе он рассматривает «Предание» — сборники «хадис», историй о Пророке, и то, как они повлияли на дальнейшее развитие вероучения и правовые школы. Петрушевский излагает и основы вероучения – «5 столпов», «харам», «картина мира», а также связь внешнего облика ислама с его идейными прародителями – христианством, иудаизмом, загадочным ханифизмом, зороастризмом и древними языческими верованиями.

В принципе, вышеизложенное не так сложно найти и в другой литературе, если знать, где искать. Самое интересное начинается в дальнейших главах. Так, в главах с V по VII идёт рассмотрение «фикха» — систем права мусульман, в частности – четырёх основных школ – «мазхабов» — ханифитского, маликитского, шафиитского и ханбалитского, которое отличается различным толкованиями традиций шар’иата, наследия хадис, а также политикой в отношении «ахль ал-китаб» — «людей писания». Речь идёт не только об общих принципах, но и о складывании каждой школы, развитии уголовного и гражданского права, а также – государственного.

Другая часть – очерк исламской философии, ёмкий и подробный. Здесь можно найти одно из самых подробных описания вероучения шиитов, а также один из немногих очерков истории «калам» — собственно, ортодоксальной «схоластики» мусульман, наиболее классической и распространённой. Здесь нашлось место и нескольким крупным религиозным движениям – «мурджитам», «кадаритам», «му’тазилитам», а также – целая глава о идейном развитии исма’илитского движения, одного из предков нынешних ребят из ИГИЛа. Отдельно речь идёт о мистических движениях суфиев и дервишей.

Так что – могу всячески порекомендовать эту книгу. Несмотря на многочисленные марксистские «громоотводы», она очень информативна и содержательна. Собственно, всё, что пишется у нас об исламе в последних полвека, во многом создано с оглядкой на лекции Петрушевского, и является разработкой отдельных глав этой книги. Поэтому, нужно сказать, что она основная и обязательная для всякого, кто берётся изучать историю ислама.

…Давным-давно, где-то в начале 70-х гг. прошлого века, итальянский учёный, русский еврей по происхождению, Карл Львович Гинзбург, копался в архиве итальянского Фриули. За его спиной уже было несколько книг, одна из которых посвящена народным ересям позднего Средневековья, таким как benandanti, и историк искал новый, рыбный для себя материал. Тут он наткнулся на весьма объёмный комплекс инквизиторских протоколов конца XVI в., причём вся эта внушительная кипа была посвящена одному единственному человеку. Гинзбург вчитался в эти протоколы, и увидел то, о чём мечтает любой историк культуры – след живого человека. След думающей личности.

Казалось бы – зачем целому штату инквизиторов поганить огромное количество бумаги, тратить бездны своего времени – и всё только для того, чтобы копаться в мозге одного-единственного человека? И тем не менее. Его долго допрашивали, и в первый раз даже не стали сжигать – обошлись тюремным заключением. Он удивил инквизиторов – никак не вписывалось мышление этого человека в привычные еретические и протестантские бредни.

Это не ересиарх, не образованный книжник, не священник, не аристократ. Это простой деревенский мельник, по имени Доменего Сканделла, по прозвищу Меноккьо. Не имеющий церковного образования, хотя и умеющий читать на итальянском языке. В своей родной деревеньке он слыл изрядным чудаком, который, словно Сократ, постоянно вступал с крестьянами и приезжими в религиозные диспуты. Само собой, нашлись добрые люди, которые написали донос на Меноккьо, и так он оказался в застенках инквизиции…

Вообще, тотальная жестокость инквизиторов, как водится, сильно преувеличена. Смешно слушать наших «православных сталинистов», рассуждающих о том, сколько благ страна получала от работы НКВД, и в тоже время – кричащих о миллионах сожжённых в Европе. Как и всегда, многое зависело от конкретных людей – не все были подобны Торквемаде. Вот и Феличе да Монтефалько, ведущий следствие, заинтересовался необычным «книжным мельником», каждый допрос которого ставил образованнейших францисканцев в тупик.

У Меноккьо было хобби – он любил читать книжки. По богословию – других не было. На основе нескольких прочитанных книг, а также дальнего эха ритуально-магических представлений италийских крестьян, он выдвигал собственные теории о происхождении и мироустройстве Вселенной.

Почему книга называется «Сыр и черви»? Потому что это – суть концепции Меноккьо. Доменего был нормальным человеком, для которого высокие материи вроде «божественного слова» были пустым звуком. Можно даже сказать, что он был своего рода «материалистом», берущим примеры из простой крестьянской жизни. Итак…

Четыре земных элемента не были отделены друг от друга, и образовывали «закваску». Из этой закваски постепенно образовался мир – «сыр». В постоявшем сыре образовываются черви – правильно? Вот и в этом «макрокосмическом formagqio» образуются Ангелы Небесные, один из которых становится Богом, с чего и начинается история нашего мира.

Меноккьо читал самые разные книги – популярные «Цветы Библии», «Путешествия Джона Мандевиля», «Светильник», «Декамерон» и несколько других сочинений — и весьма вольно и своеобразно интерпретировал их содержание, выдирая целые куски из контекста, вписывающиеся в его мировоззрение (Гинзбургу пришлось прочитать все эти издания, чтобы поймать ход мысли Меноккьо).

Вот здесь и раскрывается по настоящему метод работы Карло Гинзбурга с материалом, который называется «микроистория». Ему повезло – он нашёл такой редкий и ценный материал, след мышления человека другой эпохи. Взяв за основу постулаты, которыми пользовался Меноккьо в своих диспутах с инквизиторами, он начал разматывать их нить. Через искажённые цитаты, ненароком оборонённые мельником, неосторожные слова, запутанные концепции, которые он произносил на суде – всё это послужило толчком для исследования. Гинзбург нашёл все книги, читанные Меноккьо в те годы, обнаружил там источники его мысли. После этого он поместил не в меру болтливого мельника в широкий контекст эпохи, осветив бродящий по Италии «призрак протестантизма», с одной стороны, с другой же – глубокий пласт народной культуры (ну да, Бахтина Гинзбург читал и относился с уважением, хоть и не без скепсиса), эдакий синкретический «материализм» крестьянина, который служил и источником любимых Карло benandanti.

Однако главная привлекательность книги всё же не в этом. Пожалуй, наконец-то у историка получилось найти в истории живого человека. Ведь образ Меноккьо остаётся удивительно знакомым и поныне. Сколько у нас таких же знакомых, которые рассуждают обо всём и ни о чём, прочитав пару книжек? Сколько людей, обладающих таким пластичным, живым и открытым умом, как фриульский мельник? Доменего Сканделла выступает перед нами как яркая личность, который даже после первого суда и тюремного заключения не перестал говорить о своей «правде», защищая свою «картину мира», хотя и понимал, чем это грозит.

Конечно, в своём роде, найденные Гинзбургом протоколы – это маленькое чудо. Сколько людей, подобных Меноккьо жили на протяжении веков, сколько ушло в небытие, не оставив следа? Суть истории не всегда в том, чтобы раскрывать глобальные процессы. Без живых людей они всё равно обезличены, мертвы. И любая попытка вдохнуть в прошлое жизнь – оправдана, пусть даже и спорна.

«Да что там историю исследовать – читаешь книжки, пересказываешь, что там написано, и всего делов. А теперь докажи мне, что это сложно» (из Интернет-дискуссии).

И всё-таки историю исследовать сложно. Сам по себе подход к предмету отличает её от других наук – история изучает людей и процессы, в которых они действуют, на протяжении определённого времени в изменении и развитии. К несчастью, мы имеем возможность для общения с прошлым только через посредников – так называемые источники, образующие «исторические факты». Именно анализ этих фактов и взаимосвязи между ними и является самой сутью работы историка, хотя возможность её вариации – бесконечна. Книг, осмысляющих и объясняющих весь процесс исследования, немного, а на русском языке – единицы. Многие историки выдвигают на первое место книгу академика Ивана Ковальченко «Методы исторического исследования», однако возникают определённые сомнения – справедливо ли?

Историк-клиометрист, академик Ковальченко, оставил по себе долгую память. Весьма недобрым словом его поминают очень многие люди из академической среды – персонаж он был неоднозначный, и попортил немало крови своим оппонентам, благодаря, конечно, высоким сферам административных должностей. Однако просто «администратором» он отнюдь не был – Иван Ковальченко являлся одним из создателей клиометрической школы России, внедрял ЭВМ и компьютеры в практику исторических исследований, всячески способствовал разработке количественной аграрной истории дореволюционной России. И вот – в 1987 году он выпустил вышеназванную книжку…

Конечно, по структуре – всё хорошо, исключительно научно. Сначала – определение науки как таковой, потом – плавный переход к истории, специфике дуализма «объект-субъект», определение «исторического факта». Несомненный плюс – главы, касающиеся самих методов исследования – таких как «историко-генетический», «диахронного анализа исторической действительности», и так далее. Ещё неплох раздел, касающийся структуры и уровня исторического исследования – там автор разбирает принципы постановки научной теории, эмпирические приёмы исследования и построение гипотезы.

Однако параллельно с чтением возникают вопросы…

Во первых – книга написана очень скучно. Нет, не так. Она ОЧЕНЬ скучно написана – зубодробительные формулировки почтенного академика заставляют вздрагивать на каждой странице, длинные предложения заставляют в своём конце забывать о начале, а стилистическая бледность призывает плакать от жалости. Пожалуй, это одна из самых скучных и нечитаемых научных работ, которые я знаю.

ВО вторых – оставаться к 1987 году настолько твердолобым ленинцем – это, пожалуй, перебор. «Давно доказано, что лишь идеи, лежащие в основе исторического материализма, позволяют в полной мере адекватно познать глубинную сущность общественной жизни во всем ее многообразии и историческом развитии»… Ну ладно, это мы ещё можем простить. А вот, например: «Лишь с появлением марксизма был найден путь для адекватного, истинного познания общественно-исторического развития. Марксизм обосновал возможность получения такого знания и определил указанные выше принципы исследовательской деятельности, которые позволяют добиться того, чтобы познание истины само было истинным.». Каково? А как насчёт понятия «принцип партийности», которое пропитывает всю книгу, с первой строчки до последней? Автор абсолютно и без тени сомнения уверен, что маркистсткая историческая наука самая передовая на планете, а буржуазная – просто плетётся в хвосте. Когда автор рассуждает о своей любимой клиометрии, у него даже не возникает сомнения, что это – самое передовое открытие в марксисткой науке последних десятилетий, к которым западные историки даже не подобрались. Конечно, он снисходительно упоминает Броделя (обходя, впрочем, вниманием Эрнста Лабрусса), как подающего надежды, однако вскользь.

Стремление абсолютизировать свой метод клиометрии становится для Ковальченко идеей фикс. По завету Святых Бородатых Мужей, он сводит историю к математике, говоря о том, что правильно сведённые в формулы исторические факты способны дать нам желаемый синтез, и Истинную, Единственно Верную И Правильную Историю.

Главный вопрос: стоит ли читать? Если вы пишете работу по теории истории, и нуждаетесь в твёрдых, казённых формулировках – да. Если вы хотите больше узнать о теории математического метода в истории – да. Если просто хотите узнать больше об этой науке – нет.

Почитайте «Апологию истории» Марка Блока. «Стремление к истине» Джона Тоша. «Двенадцать уроков истории» Антуана Про. Это замечательные книжки ровно о том же самом, что и описывает почтенный академик Ковальченко. Что до его труда – увы, он, во первых, безнадёжно устарел, во вторых, написан так, что заснуть можно с первой же страницы.

Поэтому – не рекомендую. Точка, и ша.

Книг о падении великой Римской империи написано много – тема достаточно животрепещущая, особенно для Европы. Почему рухнула эта, казалось бы, прочная структура, и не ждёт ли такая же судьба нынешнюю европейскую цивилизацию? До разгадки ещё далеко – слишком фрагментарен и разрозненен материал, по которому можно описывать произошедшие события, иногда – даже одиозен. Поэтому и проблема интерпретации является не меньшей проблемой, чем в случае истории Древней Руси, и даже более. Я думаю, нет смысла перечислять легионы авторов, в разное время писавших о длинном и запутанном периоде агонии старого мира. Кое-кто известен достаточно широко, как Эдвард Гиббон, Теодор Моммзен, или менее известных наших исследователей, как, например, Александр Корсунский или Валентина Буданова.

Английская историография отметилась славным именем Эдварда Артура Томпсона (1914-1994), профессора Ноттингемского университета, известного книгами «Гунны – грозные воины степей» (1948), «Вестготы в эпоху Ульфилы» (1966), и «Готы в Испании» (1969). Такова общая направленность его исследований – изучение того, как варварские племена оседали на территории Римской империи, как они вливались в орбиту её культуры, или, наоборот, всячески ей противостояли. В 1982 году вышла книга «Римляне и варвары. Падение римской империи». Собственно говоря, я даже не знаю, насколько её можно назвать книгой – скорее это сборник научно-популярных очерков на тему взаимоотношений пришлых германцев и местных римлян. Её можно будет читать и начинающему интересоваться читателю – конечно, в случае если он имеет уже контурное представление об этом времени.

Итак, время действия – IV-VI века нашей эры. На территории Римской империи массово оседаю германцы-федераты, находящиеся на службе у Орла. Позже к ним присоединились и другие племена – правда, уже не по договору, а по своей воле – настолько непрочен стал лимес. Так внутри тела некогда великой и победоносной империи стали образовываться инородные тела – варварские королевства, которые, впрочем, сложно назвать государствами. Это скорее такие совершенно эфемерные образования, состоящие прежде всего из перемешанных варварских родов. Варварские королевства спокойно могли включать в свой состав римские виллы и города с огромным населением, живущим по своим законам. Именно отношению элит этих двух разных обществ и посвящена книга – в своей общей направленности, от которой, впрочем, автор постоянно отклоняется.

Как и многие историки этого периода, Томпсон ориентируется в основном на письменные источники, почти не применяя археологию (впрочем, он указывает на известный факт практически полного отсутствия «свевского следа» в испанских АК). Главный плюс для нас – он исследует источники, которые нам малоизвестны – например, житие святого Северина Норикского (нынешняя Австрия) или хронику Гидация (Галисия). Эти вещи в нашей историографии известны не очень хорошо, поэтому сведения, которые из них черпает Томпсон, весьма ценны.

Полной картины миграционных процессов здесь нет, и это можно считать недостатком. Возможно, региональность повествования стоит записать в плюс – империя задолго до взятия Равенны Одоакром превратилась в сборище полуобособленных анклавов, где даже римская администрация функционировала не всегда. Поэтому исследование, скажем, заальпийского Норика отдельно от Италии, Ретии и Паннонии вполне оправданно. Так же как и рассмотрение Галисии отдельно Тарраконии и Лузитании. Тем паче, что сама источниковая база заставляет так поступать. Как известно, авторы житий-vita и хроник были «великими провинциалами», и поэтому описывали только жизнь своего региона, события же за его границами слабо их интересовало.

Несмотря на этот фрагментарный подход, Томпсон считает нужным экстраполировать выводы исследований на всю территорию Империи, и, мало того, взять за исходную точку повествования времена Цезаря, оставив между этими событиями и IV веком, по сути, зияющую пустоту, которую, тем не менее, заполняет источниками из обоих времён.

А вот анализ самих государственных образований варваров у Томпсона оставляет желать лучшего. Нет ничего о структуре, о lex’ах, о социальной природе рода и дружины. Зато очень много страниц посвящено политической истории. Очень подробно описывается война остготов и Византии, уже давно известная по Прокопию Кесарийскому. Если речь идёт о внутреннем устройстве, то Томпсон предпочитает говорить о взаимоотношениях элит, то есть – набеги, конфликты, стычки и прочее. Впрочем, и этому можно найти объяснение – с точки зрения историка, королевства имели скорее политическую природу, военную, нежели какую-то другую, в силу своей аморфности и расплывчатости. Их дальнейшая же эволюция связана скорее с конкретной политической обстановкой в регионе.

Меня удивили отдельные эпизоды книги, где Томпсон высказывает крайне спорные, если не ошибочные гипотезы. Например, он пишет о крайней технической отсталости германцев и превосходстве римлян, хотя археология явно показывает очень развитое металлургическое производство варваров, тогда как римское сильно захиревает. Конечно, германцы не имели осадной техники, но они в ней и не нуждались особо – города трогали сравнительно редко, предпочитая грабить сельскую округу, поэтому утверждение историка достаточно сомнительно. Теория христианизации Томпсона тоже достаточно чудна – она сводится к деятельности личностей, таких как Северин, Ульфила и Патрик. Он утверждает, что принятие христианства варварами — скорее парадокс, нежели закономерность, так как политики христианизации не было в империи.

Вывод: достаточно своеобразная научно-популярная книга от одного из ведущих учёных Британии. Несмотря на то, что автор позиционирует себя как неомарксист, в его подходах нет практически ничего от этого учения. Скорее это – старый добрый позитивизм с вкраплениями методов школы «Анналов» (вопрос о христианизации). Человеку, который плохо разбирается в теме ВПН, будет сложно сориентироваться во внутренней структуре книги, а уже знающему человеку просто стоит ознакомится с тем, как работают с источниками западные учёные.