У многих учёных, занимающихся историей Китая, есть одна особенность – язык не поворачивается назвать это недостатком. Синологи очень любят объект своего изучения – они обожают китайскую литературу и учёность, влюблены в скупые, но красивые пейзажи художников, восхищаются доблестью воинов, схватывающихся на границе со степными варварами… Они смотрят на Китай как на вторую родину, страну мудрецов, стабильности и спокойствия. Китай – это вторая родина. Хотя многим ли из них довелось жить в этой стране, общаться с простыми людьми не на учёном языке конфуцианистов, а на простом, повседневном?

Чарльз Патрик Фицджеральд начинал свои китаеведчиские штудии не с чтения иероглифов в скучной аудиторной зале. Волею судеб двадцатилетнего парня закинуло в неспокойный Китай 20-х гг., где он работал на Пекинской Императорской ЖД, изучая китайский язык, что называется, с натуры. Это и определило в дальнейшем судьбу Чарльза – вернувшись в Лондон, он получил образование востоковеда. Судьба связала Фицджеральда с Китаем накрепко – вся его карьера, на дипломатическом ли фронте (наблюдал возникновение КНР своими глазами), преподавательском ли – везде он занимался только проблемами этой страны.

Больше половины жизни Фицджеральд провёл в Австралии, на тихом местечке профессора истории Восточной Азии, и за это время написал массу работ по самым разным аспектам истории Китая – от древних времён до современности. И предлагаемая научно-популярная работа из той же самой плеяды просветительских трудов, призванная рассеять туман незнания над этой гигантской и загадочной страной.

Когда читаешь таких «мастеров обобщения», как Гердер, Гегель или Тойнби, ловишь себя на мысли: а к чему писать столько о стране, о которой тебе настолько мало известно. В сочинениях этих авторов описана монолитная и застывшая структура, загнанная навеки в рамки конфуцианской морали, несколько размываемое в нынешнее время западной цивилизацией. Тот же Тойнби относил время возникновения государственной экзаменационной системы к династии Хань (206 до н.э. – 221 н.э.) – что тут говорить… Фицджеральд старается разрушать обыденное представление, в его интерпретации Китай – динамичная и развивающаяся структура, и застой для неё – скорее искусственное, ненормальное явление. Политической истории уделено немало места, однако больше половины книги – это культура.

Книга научно-популярная, и предназначена для людей, имеющих об истории Китая лишь крайне смутное представление. Автор кратко, но доходчиво описывает основные черты китайской цивилизации, делая упор на политическую историю и культуру. Он описывает историю Китая от 200 г. до н. э., от зари культуры, вплоть до падения династии и падения Цинн в 1912 году. Конечно, очень кратко, но Фицджеральду удалось рассказать о бесконечных воинах за власть начиная со времён восхода империи Ши Хуанди. Главы о политической истории перемежаются интерлюдии, повествующие о различных сторонах культуры – иероглифическом письме, семейным ценностям, науке, философии, географическим открытиям. Книга хорошо проиллюстрирована, специальные термины подвергаются тщательной расшифровке, различные специфические стороны чужого культурного кода разжёвываются с большой тщательностью. Особенно это касается письменности и литературы – Фицджеральд явно преклоняется перед китайским искусством каллиграфии, также как и универсальным языком литературы, мало связанным с повседневной речью в силу своей символичности. В книге представлена подборка стихотворений китайских поэтов – классиков, на самые различные темы – от любви до алкоголизма.

Другое дело, что автор мало места уделяет социальной и экономической истории, а описание структуры общества достаточно поверхностно – он ограничивается описанием управленческих структур, возникших во времена Тан, и исчезнувших с Синхайской революцией. Он употребляет расхожие термины «феодализм» и «капитализм», хотя ясно, что эти термины в Китае имеют свою глубокую специфику, если, конечно, вообще могут быть к нему употребимы. Однако Фицджеральд не пытается пояснить эти термины…

В итоге можно сказать, что эту книгу прочитать стоит – в ней даётся цельная картина Китайской цивилизации, её культуры и политической истории. Несмотря на некоторую легковестность и поверхностность (вполне допустимую для научпопа) «История Китая» — неплохой материал для первичного ознакомления с историей этой загадочной страны, ставшей для нас в последнее время более близкой.

П. С. Правда, переводчик местами… путает даты и имена. Так что читать нужно внимательно…

Когда на истфаках начинают читать курс по истории Средневековья, то уже на начальных порах рассказывается о варварских королевствах, возникших на разлагающемся трупе Pax Romana. Вандальское, Осготское, Вестготское, Бургундское, Свевское… Потом, традиционно, большая часть из них отходит на задний план, и выделяется одно – Франкское, являющееся источником императорской власти Шарлеманя и страной с «классической» формой генезиса феодализма. А остальные государства? Канули в лету, имена их правителей забыты, а многие, как свевы, почти не оставили после себя следов. Но история варварских королевств – это эпоха в несколько веков, эпоха брожения и густой закваски социальных отношений, вобравших в себя реалии распавшейся Империи, и обычаев пришедших племён. Испания – не исключение. Юго-Западная оконечность Европы стала местом чудовищной мешанины культур, по сию пору представляющей из себя редкое мозаичное полотно. И до того, как быстрая, не особо разрушительная но жестокая волна воинов ислама прокатилась до Пиренеев, здесь пытались найти свою судьбу вестготы, образовавшие далеко не самую слабую в раннесредневековой Европе державу. А на русском языке работ об этой эпохе – кот наплакал. Хороший испанист Корсунский, конечно, несколько исправил положение, также как и более современные сочинения госпожи Будановой. Но хорошего обобщающего труда по истории Вестготского королевства найти сложно – трудов по истории Испании вообще сравнительно немного. Теперь, однако, положение исправлено – Юлий Циркин, профессор Новгородского Университета всё-же создал подобную книгу.

Кстати, медиевистам лучше скромно потупить взор – ведь Циркин античник-востоковед, а вовсе не специалист по средневековью. Его специальность – история Финикийской цивилизации в самых различных её проявлениях, особенно – Карфагена. Циркин изучал особенности этой преинтереснейшей цивилизации в самых разных сферах, в культуре, в политике, в экономике. Однако особенно пристальное внимание у него заслужила финикийская колонизация, в особенности – на Пиренейском полуострове. Изучая колонии Карфагена, Циркин постепенно обратился к истории римской Испании и её романизации, а ещё чуть позже – в последние годы – и к проблеме раннесредневековой Испании, приспособления новых структур к реалиям протогосударственности готского этноса.

Правда, Циркин уже не занимается источниковедческой работой как таковой (хотя и посвятил небольшую обзорную работу именно источникам — «Античные и раннесредневековые источники по истории Испании» (2006)) — его «Испания от античности к средневековью» по большей части – обзорный труд, где явно не ставилась задача открывать terra incognita. У меня сложилось впечатление, что Циркин работал скорее для себя, для своего интереса, оформив изыскания в обзорную монографию. Автор прекрасно знает испанских авторов, в том числе – и новейших, а также английских и немецких, поэтому его труд, можно сказать, один из ведущих по истории варварских королевств.

Временные рамки? Циркин берёт за начало ту же дату, на которой заканчивает предыдущие работы по Романской Испании – III век, эпоху Диоклетиана. Информация, касающаяся ВПН и теме «откуда есть пошли готе» вполне традиционная, ничего особо нового там почерпнуть нельзя – можно взять ту же самую Буданову в руки, или переведённые не так давно сочинения Мюссе, или Вольфрама. Самое интересное – именно материал по собственно Испании, тому, как складывалось и развивалось новосозданное королевство вестготов, как происходило болезненное, так и незавершившееся соединение двух укладов – римско-католического (условно католического) и варварско-арианского. Конечно, во главе угла прежде всего – не так уж и известная политическая история этого государства, внутренняя и внешняя. Меньше места занимают материалы по экономике и социальной истории, и совершенно не уделено внимание культуре. Но особо строго к автору относится не стоит – всё таки это обзорный труд, тяготеющий к научно-популярному стилю.

Источники Циркин использует мало – ну не претендует он на великие научные открытия в области медиевистики – финикинисту это совершенно ни к чему. Но он это компенсирует, как уже говорилось, замечательным знанием иностранной литературы по вопросу, и прежде всего – испанской.

Конечно, на все вопросы интересующегося человека эта книга не ответит. Но ещё один кирпичик в стену картины раннесредневековой Европы – пожалуй, вложит. Тем более, что проблем здесь заметно больше, чем конкретных ответов…

Есть в истории нашей многострадальной страны пара персонажей, которые служат своеобразной лакмусовой бумажкой, по которой можно определить политическое и национальное мировоззрение человека. Это, само собой, полумифический Рюрик, якобы первый князь Руси, лучший друг пионеров Иосиф «Коба» Джугашвили и… герой предлагаемой работы, Иван Васильевич IV Грозный, царь и великий князь всея Руси. Вот уж где камень преткновения наших патриотов, вот с чем борятся наши «либералы». Реальный образ человека давным-давно ушёл на второй план, как и в случае с двумя другими деятелями, он стал своеобразным символом нашей родины, воплощением государственности, военной мощи и национальной гордости. Иван Грозный – это скорее некий идеализированный образ мечты отдельной части нашего народа – мечты о сильном государе, защитнике народа, борца с несправедливостью и произволом внутри государства (один из последних примеров — http://www.ozon.ru/context/detail/id/2036...). Иван Грозный – остриё копья пропагандистов «государственности», «сильной руки», в общем – ещё один снаряд «И.В. за будущее».

А сколько историков писали о нём? Ведь ни одна более или менее полная общая работа по истории России не обходится без этого имени. А историки последнего века? Зимин, Королюк, Флоря, Филюшкин, Кобрин…. Каждый из них пытается понять эпоху и личность загадочного грозного царя, но у каждого – свои представления о жизни, об обществе, каждый несёт на себе отпечатки своей эпохи, своего окружения… У них всех царь Иван – разный. Слишком разный, в силу своей противоречивости, в силу личности самих авторов.

Отдельно в этом ряду стоит имя Руслана Григорьевича Скрынникова (1931-2009). Это была большая и заметная личность, его работы всегда вызывали определённый интерес не только в России, но и на западе. Скрынников стал одним из немногих историков-русистов, чьи труды были переведены на иностранные языки, и чьё имя было на устах интеллектуалов, интересующихся мировой историей. Этот историк в основном писал свои работы по истории России конца XV – начала XVII века, стараясь осветить как можно больше аспектов того времени. Он написал биографии каждого значительного деятеля того времени, обойдя вниманием, разве что только Василия III и Курбского. В общем-то, биографии Скрынникова всегда были популярны не только в среде интеллектуалов, но и среди относительно широких слоёв «интересантов» — об этом говорят периодические переиздания. И отношение к трудам Скрынников часто… несколько неоднозначно, далеко не всегда люди могут понять его точку зрения.

У Скрынникова есть особенности. Его концепции зачастую до предела гибки и нечётки, причём это касается принципиальных вопросов – скажем, роль Избранной Рады или Опричнины в истории из книги в книгу подвергаются существенным изменениям. Не думаю, что прав Игорь Фроянов, обвинявший Руслана Григорьевича в недостаточном анализе источников – дело в другом.

Советские историки часто подвергали себя самоцензуре – они были напуганы своим временем. Скрынников отнюдь не был исключением – вспомним хотя бы историю с его учителем, Борисом Романовым, чья книга «Люди и нравы Древней Руси» была подвергнута остракизму за «порнографичность», а сам автор был уволен из ЛГУ. Так что и его ученик Руслан Григорьевич Скрынников подвергал самого себя цензуре. В 60-е годы он писал о ужасах опричного террора, в начале 80-х – о победах русского оружия при Иване, в 90-е вновь карающее перо историка проходит по ужасам того времени… Не думаю, что Скрынников был конъюнктурщиком, как Греков – он принадлежит такому специфическому типу личности, как «советский историк». Такой учёный купирует свои работы, подстраивается под «линию партии», послушно следует тренду. Не его вина – следствие эпохи.

Несмотря на вышесказанное, Скрынников остаётся одним из самых авторитетных историков, а его работы стоят в числе наиболее известных по истории русского средневековья. Они содержат массу фактического материала, написаны лёгким и доступным языком. Скрынников – историк-архивник, и подчас он выкапывает преинтереснейшие документы, тщательно их анализируя. Так что его работы остаются в числе наиболее авторитетных трудов по оговорённой эпохе. Любителям истории он известен прежде всего, как уже говорилось, своими биографиями, многие из которых выходили в серии ЖЗЛ. Одна из них – «Иван Грозный».

Конечно, представленное издание очень красиво оформлено, однако первоисточник текста не назван. Однако, по косвенным данным, содержащимся в тексте, можно предположить, что это расширенное переиздание книги 1980 года. Это не ранняя работа, как мы можем видеть, однако она содержит существенные недостатки. Во первых, здесь нет цельности изложения. Каждая глава представляет из себя краткий очерк по отдельно взятой проблеме, причём их порядок расположения оставляет желать лучшего. Единой картины нет, биография разбивается на отдельные фрагменты, яркие иллюстрации эпохи. Конечно, Скрынников повествует о фундаментальных элементах эпохи, но… Есть некий элемент «клиповости».

Второе. Авторская позиция здесь очень размыта. Для меня основными вопросами той эпохи являются – А). Феномен Избранной Рады, и её реальная роль в успехах правления Ивана; B). Опричнина, последствия террора среди широких слоёв населения, и её историческая роль. Насчёт первого вопроса – нельзя сказать ничего конкретного. Скрынников очень осторожен в оценках каждого деятеля Рады, он не пытается указать на её историческую роль – просто общими контурами описав не столько это эфемерное образование, сколько его непосредственных деятелей – Адашева, Сильвестра, и иже с ними. Их роль в ранней политике Ивана рассмотрена слабо, хотя, как мне кажется, этот вопрос имеет первостепенное значение.

По многим вопросам Скрынников остаётся излишне лаконичен. Например, в истории внешней политики. Есть пространное описание кампании в Поволжье, но совсем немного – об административном включении этих областей в состав державы. Очень фрагментарно повествуется об отношениях с Крымским ханством и Османией, а также с государствами Европы. Несмотря на это, неплохо описаны дипломатические контакты с Англией, Польшей, Швецией, Данией, однако всегда в привязке к какому-либо вопросу. Много места отводится войне за Ливонию, но опять же – рассказ о ней излишне фрагментарен и сух.

Кроме того, у Скрынникова не в почёте и внутренняя политика. Приказной реформе он посвящает всего две главы, большая часть же остальных вопросов административного или хозяйственного характера связаны с опричниной, причём чрезвычайно мало места уделено функционированию земской администрации. Экономике уделено меньше всего места – повествуется только о начале закрепощения сословий и о Юрьевом дне.

Однако книга не лишена и своих больших достоинств. С Опричниной дело обстоит лучше – всё-таки это тема докторской Руслана Григорьевича, и она же составляет, по большей части, костяк всей работы. Ему удалось реконструировать один из самых странных источников той эпохи – Синодик опальных, который был составлен царём для покаяния перед кончиной. В нём содержаться сведения о казнённых Грозным лицах в годы опричного террора, прежде всего – лицах боярского и дворянского происхождения. По мнению Скрынникова, изначально Опричнина была направлена против боярства и вотчинного дворянства, попыткой насильственной политической консолидации под единой рукой православного царя, защитника истинной веры. Однако в дальнейшее, как отмечает автор, черты этой политики существенно размылись, и потеряли свою чёткую ориентацию, став просто волной террора, захлестнувшей страну. И более чем странно – архивник Скрынников не даёт никаких сведений, даже косвенных, о количествах жертв среди крестьянства, ограничившись подсчётом потерь среди лиц высшего сословия и жителей городов Опричных земель. Нет у него и чётко прописанного представления о феноменах Опричной и Земской администрации.

Возможно, я увлёкся, ведь книга называется не «Иван Грозный и его время», а «Иван Грозный». То есть главная задача – показать личность этого странного человека, сотканного из противоречий, постоянно ходящего на грани безумия. Для Скрынникова Иван Грозный – несомненно одарённый от природы, талантливый человек, но при этом – один из самых страшных персонажей мировой истории. Автор много места уделяет личным качествам царя, пытаясь вычленить элементы психологического портрета, который в любом случае вышел противоречивым и неполным – богобоязненный богохульник, любящий муж и яростный прелюбодей, фанатично преданный друг и жестокий палач, устраняющий непокорных… Таков Иван Скрынникова – наверное, он близок реальному, но как же неуловим его портрет…

И тем не менее, в своих оценках эпохи Руслан Григорьевич предпочитает быть осторожным. По его мнению, антидворянская политика Грозного не имела успеха, хотя и сыграла определённую роль формировании поместной системы и государственного землевладения. Однако далее Скрынников вполне справедливо указывает на победы России на восточных границах, о присоединении огромных массивов земель, которым, правда, было суждено сыграть свою роль много позже. Формулировки историка обтекаемы и расплывчаты, и не дают возможности говорить о положительной или отрицательной оценке деятельности царя – кратко позицию эту можно выразить в ничего не значащей формулировке «правление Ивана Грозного оставило глубокий след в истории русского средневековья».

Стоит ли читать книгу? Безусловно. Несмотря на неровную структуру и практически полное отсутствие цельности, биография содержит огромный фактический материал, полезный для интересующегося той эпохой. Ряд очерков, содержащихся в книге, будет интересен многим, и пусть даже ищущий ответов на фундаментальные вопросы истории не почерпнет здесь готовых решений, книга будет ему чрезвычайно полезна.

Проблема возникновения ислама имеет и у нас, и на западе довольно обширную библиографию – начиная с XIX века регулярно появляются публикации, посвящённые этой весьма непростой теме. Начиная с Вайля, Шпренгера и Мюллера, и заканчивая Рабином, Ретерсом и Армстронгом множатся всё новые и новые публикации о первых полутораста годах существования этого учения, и фактологическая картина, восстановленная по большей части по данным Корана и Хадис, разобрана очень подробно – так, известная жизнь Мухаммада разобрана чуть ли не по дням, также как и его политика на посту Посланника Аллаха. У нас, конечно, подобных обобщающих книг маловато, однако на сегодняшний момент самым подробным справочником является первый том эпического четырёхтомника Олега Большакова «История Халифата», который рассматривает события до 633 года, включая общественный строй Аравии до рождения Мухаммада, и более широкий политический контекст времени.

Однако проблема требует новых подходов. Как и в случае с пресловутым «призванием варягов» встаёт вплотную вопрос – «а что было раньше»? Ну да, согласен, изучение доисламской Аравии даётся тяжко – ведь письменных памятников немного, да и с археологическими дело обстоит немногим лучше. Но всё решаемо. Тем паче, что русская историографическая традиция имеется, пусть и не большая. Отдельные статьи уже были написаны Василием Бартольдом, Авраамом Лундиным, Петром Грязневичем, Михаилом Чураковым. С монографиями сложнее. Есть книга 1976 года о Набатейском царстве авторства Ильи Шифмана, имеется труд директора Эрмитажа Михаила Пиотровского «Южная Аравия в раннее средневековье» (1985), а также известная и до сих пор не потерявшая значения (потому что единственная) «Общественный строй Северной и Центральной Аравии в V-VII вв.» (1981) Людмилы Негри. Все эти книги подвели определённую традицию изучения доисламской Аравии – между прочим, интереснейшего региона в первые полтысячелетия после Р. Х. Анализ письменных текстов, прежде всего – «родных», автохтонных, немного – археологические раскопки, плюс – определённый реверанс «историческим закономерностям» развития кочевничьего общества, которые долгое время оставались незыблемыми и в нашей, и в западной науке (пример – классическая эволюционная схема «band – tribe – chefdome — state», которая, впрочем, вполне логична, хотя и в достаточной степени умозрительна).

Есть такой весьма интересный учёный – Андрей Коротаев, профессор РГГУ, СНС Института Востоковедения РАН, имя которого в моём городе Саратове, конечно, никто не знает. Также как и его работ. А, между прочим, их разнонаправленность, также как и количество, вызывает недоумение – совершенно неясно, как может человек, которому только недавно перевалило за полвека, освоить столько материала? И тем не менее – перу Коротаева принадлежат работы по исторической демографии, математическому и глобальному социологическому моделированию, теории мир-системного анализа, в какой-то степени – футурологии. Конечно, большинство этих работ написано в соавторстве, в рамках различных проектов РАН (иначе невозможно осветить такое огромное количество тем), но и с учётом этого фактора становится ясно, что Коротаев – личность крайне любопытная, хотя качество большинства работ мне неизвестно. Основная его специальность – востоковед-арабист, Коротаев является одним из ведущих в мире специалистов по Южной Аравии, в том числе – и средневековой. В число его интересов входит и вопрос о происхождении ислама.

Собрав в «Центре цивилизационных и региональных исследований» при РАН команду ещё из двух учёных – египтолога Дмитрия Прусакова и физика-климатолога Владимира Клименко, совместно с которыми разрабатывал проблему происхождения ислама. Прусаков – учёный, использующий в своих штудиях методы исторической антропологии, делая упор на взаимоотношении человека и природы, и Клименко – автор нескольких книг по исторической климатологии, так что выбор соавторов очевиден. Несколько лет ими разрабатываль монография, основной текст которой занимает ровно… 36 страниц. Это не статья – это монография, и по объёму поставленных проблем она вполне заслуживает этого названия. В чём суть?

Изучая историю Йемена, Коротаев наткнулся на любопытный факт – политическая картина Аравии конца V и конца VI вв. резко отличаются. Если в первом случае мы видим Йеменское Царство (условно –Химийаритское царство) на Юге и несколько на Севере – вассальные соседним империям – Киндитское, Лахмидское и Гассанидское. Кроме того, пространства, которые не занимали эти образования, были наводнены разномастными вождями – маликами. Но через сотню лет от них не остаётся и следа – в Аравии возобладала племенная организация. К концу VI века мы имеем удовольствие наблюдать совершенно разнообразные формы организации социума – как в случае с Хиджазом, где городки Мекка-Таиф-Йасриб образовали нечто торговой империи. Впрочем, эти структурой не обладали никакой устойчивостью.

Причину стали искать во внешних факторах – ведь процессы упадка можно было наблюдать и в Европе, и на Ближнем Востоке. Историки климата и физических процессов на нашей планете фиксируют ряд тектонических сдвигов в VI веке, сопровождавшихся, как водится в таких случаях, извержениями вулканов, землетрясениями, засухами, эпидемиями, и прочими прелестями жизни. Это валом прокатилось по всему миру, обрушив, в числе прочего, и аравийские царства, бывшие жители которых были вынуждены приспосабливаться к новым условиям. Впрочем, это крушение было скорее дополнительным фактором, второстепенным, нежели прямым. Попытки создания новых структур резко отличались друг от друга в разных регионах, однако всеобщий упадок спровоцировал развития рахманистских монотеистических верований, одно из которых стало зародышем ислама, первотолчок которому дал небогатый купец Мухаммад ибн Абдаллах…

Книга – целиком аналитическая, в ней нет лишней информации, всё по сути и помогает объяснить авторскую концепцию. Она является олицетворением так называемого «мир-системного подхода», который использует Коротаев, беря во внимание самый широкий контекст истории. Это основной стержень этой крошечной книги. Это сложно назвать полноценным исследованием, скорее – постановкой проблемы, конспектом для будущей работы. Также она может послужить отличным примером применения мир-системных подходов, которые применяет Коротаев, и которые, как мне представляется, имеют полное право на существование. Хотя я не думаю, что эта книга будет интересна стороннему читателю – больно уж специфические темы обсуждают в ней соавторы.

Наверняка каждый фантлабовец знает двухтомный словарь «Мифы народов мира», изданный в предпоследний год существования советской власти. Стараниями главного редактора (получившего государственную премию) это издание получилось настолько удачно сделано, что по сию пору остаётся популярным во всех городах России. Имя главного редактора – Сергей Сергеевич Аверинцев.

Ещё один «человек-оркестр» от науки. Начинал Аверинцев как филолог-классик (диссертация по жанровой характеристике Плутарха, школа Радцига), однако он никогда не оставался в рамках литературоведения как такового – он всегда работал над расширением своего кругозора и выработкой междисциплинарных подходов к истории культуры. Особенно, с юных лет, Аверинцева занимали проблемы истории раннего христианства, того, каким оно было задолго до разделения церквей, его развития в раннее средневековье. Знание античной литературы и философии, понимание их внутренней эстетики давало учёному огромный простор для изучения раннего христианства, ведь он понимал, что новая европейская цивилизация унаследовала от древности.

В 70-е годы Аверинцев плотно занялся проблемой рецепции античности в Средневековье. В отличие от своего друга Арона Гуревича, который считал основой европейской цивилизации преимущественно варварский компонент, германский, он продвигал идею глубокого переплетения античных и христианских традиций в культуре. Его труд вылился в большую и проработанную статью «Судьбы европейской культурной традиции в эпоху перехода от античности к средневековью», вышедшей в 1976 году в сборнике «Из истории культуры средних веков и Возрождения». Здесь он разбирал, каким образом остатки античной римской культуры, в особенности – культуры письменной – находили своё место в эпоху раннего средневековья. К этой же проблеме Аверинцев возвращался не раз, опубликовав ещё несколько статей по развитию латинской литературы. Однако с Византией вопрос был совершенно особый. В 1979 году он защитил докторскую диссертацию по филологии, посвящённую как раз рецепции античности в Византии, основываясь на тексте, который за пару лет до этого вышел под заглавием «Поэтика ранневизантийской литературы».

Вряд ли кто-нибудь будет спорить с тем, что культурное наследие Греции больше, чем римское. Несмотря на все колебания внутри Восточной Империи, гонения на язычников и крушение старых школ, античная философия и литература оставила огромный, можно сказать – определяющий след в византийском христианстве. Вот и Сергей Сергеевич взялся распутывать, каким же образом был совершен переход от античных традиций к средневековым. Не стоит забывать, что он – филолог с классическим образованием, поэтому индикатором перехода для него является литература, написанная на греческом языке в первые века существования Византии.

Над христианским грекоязычным богословием нависала исполинская тень античной эстетики, и они переплелись куда теснее, чем даже римское наследие – на Западе. Начиная от литературных приёмов, и заканчивая поэтической символикой – всё это в той или иной мере нашло своё отражение в византийской литературе. Конечно, несмотря на это литературное единство, между старой греческой философией и новой христианской традицией существовала и глубокая пропасть – в самом отношении к жизни, к миру, к тому, как они осознают свою судьбу. Именно поэтому ранневизантийская литература и философские трактаты зачастую сложны и запутанны – две во многом противоположные традиции, классическая греческая и ближневосточная христианская на этих страницах вступают во внутренний конфликт, оставаясь, по мнению автора, единым целым. Аверинцев даже отвергает характеристику Юлиана Апостата как «последнего эллина» — по мнению автора, даже в мировоззрении этого крайне любопытного правителя смешались неразделимо античная и христианская традиции.

Конечно, анализ самих по себе текстов вызывает определённые сложности – мне, историку по образованию, достаточно сложно вникнуть в исследование поэтики и эстетики текстов древности – всё таки это инструментарий скорее филологический. Однако Аверинцев далёк от того, чтобы ограничиться чисто филологическими методами. Он вторгается на поле философии, тщательно анализируя те направления мысли, которые развивались в Византии IV-VII вв., с одной стороны питаемые мощным движением неоплатоников, с другой – попадающей под сильное влияние патристики. Несмотря на то, что Аверинцев прежде всего аппелирует к византийской мысли, он даёт и более широкое видение византийской цивилизации, на этот раз – с точки зрения историка. Сергей Сергеевич предпочитает не говорить о Византии до арабского нашествия как об эпохе становления феодализма или разложения рабовладельческой формации – вопросы марксистской терминологии его волнуют меньше всего. Он смотрит на византийский многосоставной социум именно через призму культуры, и видит там некий длинный переходный период переформирования всего общества, в том числе – и с точки зрения ментальных процессов (речь идёт не о всём народе, а о тех, кто сохранял и приумноживал культурные ценности).

На сайте «Озон» эта книга отмечена маркером «выбор покупателей». Это озадачивает. В конце концов, «Поэтика ранневизантийской литературы» — очень специфическая вещь, рассчитанная не на рядового читателя, а на того, кто имеет хотя бы сметное представление об античной философии и литературе, о патристической христианской традиции Византии, весьма сильно отличающейся от русской православной. Но эту книгу знают многие. Возможно, всё дело в самой «красоте исследования», в том, как автор обыгрывал те или иные сюжеты, легко и просто объясняя самые сложные стороны ранневизантийской мысли. А кому же её порекомендовать по настоящему? Тому, кто пытается разобраться в том, как сложилась нынешняя европейская цивилизация, в частности тем, кто разбирается в истоках русского православия и его разнообразных корнях. Ну и, конечно, просто тем, кто интересуется историей Византии, не только в её политическом аспекте, но в самых глубинных составляющих, частью которой является и богатая, разнообразная и противоречивая христианская культура.