1. В рубрике «Кино и НФ» под названием “Mistrz iluzji/Мастер иллюзий” напечатано интервью, которое Аркадиуш Гжегожак взял у Фила Типпетта/Phil Tippett, знаменитого создателя спецэффектов в трилогии «Звездные войны», «Робокоп», «Уиллоу», «Парк Юрского периода» и многих других кинофильмах (стр. 3-5).
2. Здесь же размещена рецензия Иоанны Салямоньчик на фильм “The Core” режиссера Джона Эмиела (США, 2002) (стр. 6).
3. Очередная (уже шестая) публикация Марцина Пшибылека в рубрике «Что в душе́ играет» касается интроекции. (Интрое́кция — бессознательный психологический процесс, относимый к механизмам психологической защиты. Включение индивидом в свой внутренний мир воспринимаемых им от других людей взглядов, мотивов, установок и пр.) (стр. 7).
4. В рубрике «Что было бы, если…» профессор Павел Вечоркевич отвечает на очередные вопросы радиожурналиста Аркадиуша Экерта (а я, так уж совпало, рассматривая фотографии, ну не могу не вспомнить о еще одном деятеле, имя которого сейчас у всех на устах. Неужто история ничему никого не учит? W.)
«Аркадиуш Экерт: Что было бы, если бы Италия под руководством Муссолини не объявила войну союзным государствам в 1940 году?
Павел Вечоркевич: Поначалу вроде бы никаких изменений в истории не произошло бы, поскольку участие Италии в разгроме Франции было всего лишь символическим. Итальянцы не достигли никаких военных успехов, практически не оказали на французов никакого воздействия. Но вот что случилось бы позже! Давайте посмотрим! Не было бы войны в бассейне Средиземного моря. Англичане и американцы могли бы раньше сконцентрировать силы для атаки на Францию. Наверняка вторжение в Западную Европу состоялось бы уже в 1943 году. С другой стороны, в 1941 году возможно не было бы и балканской кампании. Гитлер раньше обрушился бы на Россию. Месяцем или двумя раньше началась бы восточная кампания, что, возможно, привело бы к краху Москвы и краху Советского Союза. Значит, в 1940 году Муссолини держал в своих руках все нужные карты. Он был уверен в том, что союзники уже проиграли войну. Разумеется, он прекрасно понимал, что Италия на самом деле к войне не готова. Но он считал, что при новой раздаче игральных карт на политико-географической карте Европы дальнейшая нейтральность или неучастие в войне пойдут во вред его государству. Этот просчет оказался трагическим для Италии, для фашизма и для Муссолини. Наверное, если бы Италия не вступила в войну в 1940 году на стороне Германии, она, так же, как и в ходе Первой мировой войны, присоединилась бы к союзникам в 1943 или 1944 году. А Муссолини, подобно Франко, руководил бы своей Италией аж до смерти. Затем так же, как это случилось в Испании, в Италии произошел бы постепенный поворот от фашизма к более демократическому правлению. Италия осталась бы монархией, поскольку была ведь таковой и в 1940, и в 1943 или 1944 годах. Итальянская Республика – это ведь один из результатов войны. Судя по примеру Испании и по результатам Второй мировой войны, с монархией Италии жилось бы весьма даже неплохо, и Муссолини тоже!
Аркадиуш Экерт: А мог ли бы Муссолини выступить против Гитлера вместе с союзниками?
Павел Вечоркевич: А почему бы и нет? В Первой мировой войне Италия была союзником Германии и Австро-Венгрии, а затем объявила им войну. Здесь все решает геополитика. Идейные связи между итальянским фашизмом и немецким народным социализмом вовсе не были очень уж тесными. Это были симпатизировавшие друг другу политические организмы, но отнюдь не клоны, их трудно было назвать братскими системами. В конце концов две самые человеконенавистнические тирании Гитлера и Сталина дрались друг с другом во Второй мировой войне. А ведь итальянский фашизм в сравнении со сталинским коммунизмом был воистину мягким строем» (стр. 8).
5. Страницу заключают три короткие научно-популярные заметки Ирены Шимчак, почерпнутые из журнала “Wiedza i Życie” (стр. 8).
6. В рубрике ”FELIETONY”:
Марек Холыньский/Marek Hołyński в статье “Mają nam czego zazdrościć/Есть чему у нас завидовать” из цикла “E-mailem z Nowego Światu”, утверждает, что в Польше инициативному и не стандартно мыслящему человеку есть где и на чем развернуться (стр. 9).
6. В рубрике «Среди фэнов» напечатаны отчеты о конференции «Фантастика пред лицом перемен» (Познань), очередной встрече в MCKiS на Электоральной в Варшаве (была посвящена военной тематике в НФ) и очередному Пыркону (28-30 марта, Познань) (стр. 10).
7. В рубрике «Курьер фэндома» Витольд Секежиньский и Петр Холева рассказывают о НФ-конвентах, проводящихся в Польше. А их вообще-то воз и маленькая тележка. «Важнейшим и наиболее престижным для фэндома конвентом является Полкон (Polcon). Он проводится ежегодно, а организатором выступает один из клубов и каждый раз в ином месте. Так что каждый Полкон немного другой и неповторимый. Общий, однако, элемент: второй этап голосования на премию имени Януша Зайделя и вручение этой премии. Можно также принять участие в авторских и прочих встречах, семинарах и конкурсах (иногда таковых насчитывается несколько сотен). Другие конвенты: Арракон (Arracon) – в Эльблонге, май; Фантастические вакханалии (Bachanalia Fantastyczne) – в Зеленой Гуре, август-сентябрь; Фалкон (Falcon) – в Люблине, ноябрь; Фантастикон (Fantastykon) – в Жешуве, апрель; Имладрис (Imladris) – в Кракове, октябрь; Катовицкий литературный семинар (Katowickie Seminarium Literackie) – в Катовице, июнь; Кракон (Krakon) – в Кракове, февраль; Нордкон (Nordcon) – в Ястшембей Гуре, декабрь; Пыркон (Pyrcon) – в Познани, март; Захкон (Zahcon) – в Торуне, октябрь.
Конвенты, посвященные главным образом (но не только) RPG: Дракоол (Dracool) – в Гливице, июль; Шедариада (Szedariada) -- во Вроцлаве, сентябрь; Телепорт (Teleport) – в Труймясьце, июль.
Конвенты, на которых проводятся ролевые игры на местности: Глядион (Gladion) – в Мируве, август; Контур (Kontur) – в околицах Белостока, май; Оркон (Orcon) – в Мируве, июль.
Конвенты для любителей манги: Асукон (Asucon) – в Катовице, сентябрь; ВАKA – во Вроцлаве, сентябрь; Yokkon – в Кракове, июнь)» (стр. 12).
Июньский номер 2003 года (156-й «Новой Фантастыки» и 249-й, если считать ab ovo) редактируют: Войцех Маковский/Wojciech Makowski (художественно-оформительский отдел), Марек Нововейский/Marek S. Nowowiejski (отдел иностранной литературы), Марек Орамус/Marek Oramus (отдел критики и публицистики), Мацей Паровский/Maciej Parowski (отдел польской литературы, главный редактор), Кшиштоф Шольгиня/Krzysztof Szolginia (секретарь редакции), Веслава Ярых/Wiesława Jarych (корректура). В списке постоянных сотрудников числятся: Анджей Бжезицкий/Andrzej Brzezicki, Яцек Дукай/Jacek Dukaj, Аркадиуш Гжегожак/Arkadiusz Grzegorzak, Марек Холыньский/Marek Hołyński, Лех Енчмык/Lech Jęczmyk, Анджей Качоровский/Andrzej W. Kaczorowski, Доминика Матерская/Dominika Materska, Анджей Сапковский/Andrzej Sapkowski, Яцек Собота/Jacek Sobota, Гжегож Щепаняк/Grzegorz Szczepaniak, Бартек Свидерский/Bartek Świderski. Тираж номера не указан. В оформлении лицевой стороны передней обложки использована работа ПШЕМЫСЛАВА КУЦИНЬСКОГО/Przemysław Kuciński. На внутренней стороне передней обложки напечатана реклама новой серии польской фантастики издательства “Runa”. В «Галерее» (стр. 37-39; 42-44) представлена графика ПШЕМЫСЛАВА КУЦИНЬСКОГО. На внутренней стороне задней обложки напечатан плакат, рекламирующий подписку на журнал “Nowa Fantastyka”, на внешней – анонс следующего, вновь юбилейного, номера. Цена экземпляра – 7 злотых 40 грошей.
Содержание номера следующее:
Film i fantastyka
“Mistrz iluzji”. Wywiad z Philem Tippettem 3
Arkadiusz Grzegorzak „Żołnierze kosmosu w sieci” 5
Joanna Salamończyk „Skalny nurek” 6
Co w duszy gra
Marcin Przybylek “Introjekcja” 7
Co by było, gdyby ...
Mussolini (rozmowa z prof. P. Wieczorkiewiczem) 8
Wiedza, życie, fantastyka
Irena Szymczak „Problem za milion” 8
Irena Szymczak „Wirusy Klęski” 8
Irena Szymczak „Mniejsze zło” 8
Felietony
Marek Hołyński „Mają nam czego zazdrościć” 9
Jacek Sobota „Nieuchronność nieruchomości” (1) 75
Lech Jęczmyk „Dwa modele” 76
Marek Oramus „Według Suworowa” 77
Wśród fanów
Marek Oramus „W obliczu przemian” 11
Paweł Bałdyga „Fantastyczny Poznań” 11
Anna Dąbrowska „Na wojennej ścieżce” 11
Kurier fandomu
Piotr Cholewa & Witold Siekierzyński „O konwentach” 12
11. В рубрике «Встреча с писателем» напечатано интервью, которое Доминика Матерская/Dominika Materska и Марек Орамус/Marek Oramus взяли у американского писателя Джина Брюэра/Gene Brewer, автора романа “K-Pax/Планета Ка-Пэкс” (стр 69-70).
12. В рубрике «Рецензии» Мацей Паровский весьма сурово обходится с романом польского писателя Томаша Пациньского «Сентябрь» (Tomasz Paciński “Wrzesień”. “Runa”, 2002); «названная, как и известный роман Путрамента, книга, подобно этому роману, представляет собой злобный и идеологизированный пасквиль», где главный герой странствует по стране, которая за взрыв ксенофобии, религиозного фанатизма, антисемитизма и антикоммунистических чисток подверглась карательному вторжению. Слева в Польшу вторглось НАТО, справа – известно кто. Третья Речь Посполитая разделена на зоны, в которых правят атаманы разбойничьих ватаг и главари контрабандистских шаек и где снуют туда-сюда банды жаждущих дальнейших приключений матерых ветеранов и восторженных щенков, манипулируют людьми и событиями иностранные разведки. «Пациньский, конечно, мажет Польшу черной краской, что в литературе дозволено; хуже то, что он ставит ситуации неправильный диагноз. Мир неохотно сражается за идеалы, скорее уж за нефть или, как это было в “Nuteka 2015”, поскольку так уж легли карты в игре Запада за атомную бомбу с российской мафией и польским президентом, а также разогнанным им парламентом. Также образ ксенофобной Польши, которая объявит убийственную войну национальным меньшинствам, посткоммунистам и соседям и с оружием в руках будет защищать энциклику “Humanum vitae”, ну живьем прямо списан из блокнота сталинского агитатора, а не почерпнут из действительности…»;
Яцек Дукай легонько морщится, листая роман польского писателя Анджея Земяньского «Ахайя. Том 1» (Andrzej Ziemiański “Achaja. Tom. 1”. “Fabryka Słów”, 2002); «минимальное требование для таких книжек: язык не должен мешать чтению, а здесь он мешает. Что стиль простоват и далек от изысканности – ладно; но почему здесь такая явная неряшливость, почему автор не дал себе труда выправить режущие слух фразы, неточные сравнения, стилистические ошибки? Создается впечатление чего-то, написанного единым духом: что однажды попало на бумагу, то и осталось. К тому же текст перенасыщен вульгаризмами. Надо это или не надо, сквернословят все как вслух, так и в мыслях, сквернословит даже сам автор. Солдатский говор, тюремный сленг – это понятно, но тут вульгаризмы проскакивают даже в ходе размышлений над астрономией, а это уж вовсе не смешно» (стр. 72);
Доминика Матерская представляет читателям еще один том «толкинеады» — «Толкин. Мир “Властелина колец”» американского писателя Лина Картера (Lin Carter «Tolkien. Świat “Władcy Pierścieni”» – это “A Look Behind “The Lord of the Rings”, 1969. Tłum. Agnieszka Sylwanowicz. “Iskry”, 2003), который на считает неплохим вводным пособием для тех, кто приступает к исследованию феномена фэнтези;
а Марек Орамус в общем хвалит роман британского писателя Стивена Бакстера «Антилед» (Stephen Baxter “Antylód” – это “Anty-Ice”, 2008. Tłum. Paweł Korombel. “Zysk I S-ka”, 2003), в котором англичане, первыми обнаружившие источник могучей энергии, высаживаются на Луне сотней лет раньше, чем это случилось на самом деле, и советует особо сосредоточиться на слежении за тем, в каких моментах и как Бакстер изменяет историю и каким реквизитом для этого пользуется (стр. 72-73).
Далее некто Kunktator сообщает о выходе на польский книжный рынок романа американского писателя Айзека Азимова «Агент Основания» (Isaac Asimov “Agent Fundacji” – это “Foundation’s Edge”, 1982. Tłum. Andrzej Jankowski. “Rebis”, 2002), предпоследнего и одного из самых удачных в цикле «Основание»;
некто Anihilator cо вздохом листает роман американского писателя К.К. Макаппа «Мир без солнца» (C.C. MacApp “Świat bez słońca” – это “Secret of the Sunless World”, 1969. Tłum. Andrzej Syrzycki. “Amber”, 2003. Серия “Mistrzowie SF I Fantasy”); «это менее известная книга автора “Забудь о Земле”, написанная в том же духе и с тем же обезоруживающим отсутствием логики. Напечатанная во второй половине 1960-х годов, она ничем не отличается от тех, которые увидели свет двумя десятилетиями раньше. Над ее страницами возносится призрак Джона Кемпбелла, гуру НФ тех времен и издателя пальповых журналов НФ, разработавшего единственно правильный рецепт для фантастики. “Мир без солнца” использует его на все 100 %: космические путешествия, множество планет и рас, войны в чужих мирах, храбрый землянин и диковинки космической экологии; отсутствие, зато, женщин, секса и спорных предположений и выводов. И, тем не менее, роман не лишен притягательности и некоторого очарования, поскольку в нем используются популярные некогда мотивы и сюжетные повороты: архаическая раса, после исчезновения которой остались могущественные артефакты, брошенная флотилия, корабли, возвращаемые к жизни после тысячелетий бездействия, предсказание, основанное на древнем знании… Тот, кто в детстве читал “Забудь о Земле” с румянцем на щеках, с тем же сентиментом прочитает и этот роман»;
некто Predator представляет читателям очередной том собрания сочинений российских писателей Аркадия и Бориса Стругацких, в который вошли повести «О дружбе и недружбе» и «Попытка к бегству» (Arkadij I Borys Strugaccy “O przyjaźni prawdziwej. Próba ucieczki”. Tłum. Walentyna Trzcińska, Ewa Skórska. “Amber”, 2003. Серия “Mistrzowie SF I Fantasy”); «первая повесть <…> предназначена для молодежи и имеет сильно выраженный педагогический оттенок. “Попытка к бегству”, написанная в 1962 году, показывает коммунизм далекого будущего, обилие и доступность материальных благ, возможность для каждого отправиться в космическое путешествие и т.д. Лагерь на планете Саула не только не вмещается в понимание впечатлительных пришельцев с планеты коммунистического изобилия, но также рисуется как один из жесточайших образов такого типа в НФ-литературе. Возможно здесь можно усмотреть полемику с “Эдемом” Станислава Лема, где писатель высказывался против вмешательства в происходящее на планете, где что-то идет наперекосяк. Герои Стругацких считают интервенцию своей безусловной обязанностью, хоть и не знают, как ее предпринять, почему и громят классового врага лишь в разговорах между собой, используя язык политруков. “Попытка к бегству” до сих пор обладает определенными достоинствами социологической фантастики, хоть и производит неприятное впечатление курьезными вставками на тему торжества коммунизма (хотя, возможно, таковой была цена публикации в СССР). “Коммунизм — это прежде всего идея! И идея не простая. Кровью добываемая! (…) За коммунизм нужно терпеть. За коммунизм нужно бороться с таким, как он…” К счастью, развитие событий сняло с нас эту тягостную обязанность»;
некто Reanimator досадливо морщится, разглядывая роман американских писателей Стива Миллера и Шерон Ли «Дело чести» (Steve Miller, Sharon Lee "Sprawa honoru” – это “Conflict of Honors”, 1988. Tlum. Witold Nowakowski. “MAG”, 2003); «на примере этого романа, изданного в 1988 году, легко увидеть, как быстро схематизируется и устаревает литература НФ»;
а некто Anihilator не находит добрых слов для романа английской писательницы Жанетты Уинтерсон «Свобода на одну ночь» (Jeanette Winterson “Wolność na jedna noc”. Tłum. Gabriela Janowska. “Rebis”, 2003); книга «вторична, претенциозна, а НФ-аксессуары, киберпространство и мало связанные с сюжетом замечания о квантах, червячных дырах и атомах ничему не помогают. Уинтерсон старается немного избыточно нахально поддержать свой политически правильный имидж освобожденной лесбиянки, экологически грамотной вегетанки и в то же время эрудитки и эстетки, но ее стилизация под Эко и Барнса скучна, а в который уже раз использованная рецептура на гомосексуальный роман с описанием путешествия, сказками и фрагментами квази-исторических повествований о действительно существовавших и выдуманных деятелях прошлого перестала действовать» (стр. 74).
13. В рубрике ”FELIETONY”:
Яцек Собота/Jacek Sobota в статье “Osobliwości osobności” из цикла «Признания идиота» весьма витиевато размышляет над смыслом и характером самого понятия «идиотизм» (стр. 75);
Лех Енчмык в статье “ “Świat emocji – emocje świata” из цикла «Новое средневековье» пытается определить те эмоциональные факторы, которые нынче играют определяющую роль в мировой жизни. Это, по его прикидкам: американский мессианизм, рыночный фундаментализм, еврейский фундаментализм, исламский фундаментализм и христианство (стр. 76),
а Марек Орамус, перелистывая страницы очередного переиздания романа Станислава Лема «Непобедимый» (Stanisław Lem “Niezwyciężony”. “Wydawnictwo Literackie”, 2002. “Dzieła”), отмечает в статье с названием “Robotnicy kosmosu” из цикла «Пятое пиво», что, по его мнению, устарело в романе, и что выдержало испытание временем (стр. 77).
14. В рубрике «Наука и НФ» напечатана статья Анджея Майхшака«Рецепт на новую Землю и новое небо» (Amdrzej Majchrzak “Przepis na nową Ziemię I nowe niebo”), в которой он предлагает искать желаемое не в таких традиционных науках, как астрономия и классическая физика, а в квантовой механике (стр. 78-79).
15. В списках бестселлеров за март 2003 года из книг польских авторов находится “Achaja” Анджея Земяньского, “Kroniki Jakuba Wędrowycza” Анджея Пилипюка; а из книг российских авторов “Wszyscy zdolni do noszenia broni” Андрея Лазарчука и “Ewangelia według Afraniasza” Кирилла Еськова (стр. 79).
16. В рубрике NA KSIȨGARSKIM RYNKU перечислены 24 авторских книги (из них 6 – переиздания) (стр. 79).
10. В рубрике «Критики о фантастике» на стр. 70-71 напечатана интересная статья критика Роберта Клементовского/Robert Klementowski:
НЕ ЗАЛАСКАТЬ КОТА НАСМЕРТЬ
Nie zagłaskać kota na śmierć
Литературными бестселлерами прошлого года были, вне всякого сомнения, “Narrenturm”Анджея Сапковского и “Extensa”Яцека Дукая. Сразу же признаюсь, что книги обеих авторов я принял со смешанными чувствами. Проблема эта была бы исключительно моей, если бы не сравнение собственных ощущений с рецензиями.
Оценка столь иррациональной формы, как литературный текст – трудное занятие. Как и в каждой области человеческой жизни, в литературе при попытке оценки выходят на первый план личные вкусы читателя. Это присуще также всякому критику, сколько бы он ни силился удержаться в рамках так называемого объективизма. Однако, будучи оснащенным исследовательскими инструментами, он способен обосновать свои преференции. Личность критика отражается в рецензии, которая не претендует на ранг бытия незыблемой, единственной истиной, но должна обратить внимание потребителя на достоинства и недостатки литературного произведения.
А как быть, однако, когда рецензии лишь незначительно отличаются друг от друга? Когда рецензенты манипулируют избитыми стереотипами вроде “книга наводит на размышления”, “автор прекрасно владеет языком” и тому подобное. Мне уже издавна кажется, что появляющиеся в печати рецензии польской фантастики такие бесстрастные, такие корректные, такие безудержные в своем стремлении к объективизму, что в результате у того, кто их читает, появляется ощущение повторения, наслоения одинаковых формулировок, информационного шума.
Меня беспокоит та тенденция к конформизму, которую я наблюдаю. Литература, которая выходит из печати во все большем количестве титульных названий, не подлежит дискуссии. Развлекательную литературу, если она хорошо написана, нет смысла обсуждать. Ибо она написана не для обсуждения, а для забавы, и если выполняет свое назначение – спасибо ей за это. Романы Дукая и Сапковского трудно отнести к этой категории. Однако заслуживают ли они однозначно теплых и позитивных рецензий? Продвижением авторов пусть занимаются издатели – на то они и существуют.
Разумеется, возникает вопрос: с какой точки зрения следует оценивать результаты творческой работы? Вопреки мнению, которое, как мне кажется, разделяет большинство рецензентов фантастической прозы, в основу оценки книги (а также фильма или другой формы искусства) не может ложиться общее состояние явления, описываемого термином “фантастика”. Прежде всего, нужно смотреть на произведение автора. Это он должен защищать самого себя своим творением, иначе придется вновь и вновь перемалывать из пустого в порожнее, говоря о фантастике, как о стадном явлении.
Осмелюсь утверждать, что Анджей Сапковский так никогда и не повторил успеха сборника “Miecz przeznaczenia”. “Narrenturm” никоим образом на это утверждение не повлиял. То, что эта книга солидно сработана – неоспоримый факт. Повинуясь первому порыву, я назвал этот роман “кратким курсом средневековых мотивов, приспособленных к возможностям восприятия современного читателя”. Вот что мы здесь имеем – историю человека, в ускоренном темпе перемещаемого по силезским землям для того, вероятно, чтобы читатель имел возможность познакомится с очередными героями, местностями, сюжетными поворотами. И в результате все это получилось мимолетным, поверхностным, политым фантастическим соусом, временами скучным.
И, кстати говоря, вплетение фантастических сюжетных линий в квазиисторическое повествование показалось мне натужным, делавшимся насильно, словно автор хотел втиснуться в роль постмодерниста, смешивающего конвенции. Это одно из наиболее любимых в последние без малого десять лет определений-отмычек. Вот только боюсь, что в случае Сапковского намек на интертекстуальность – рискованное предприятие. Ну в самом деле – можно ли сравнивать, например, спокойную, насыщенную отвлечениями от темы прозу Умберто Эко с приключенческой в большей ее части книжкой Сапковского? Думаю, что Сапковский в достаточной мере хороший писатель, чтобы не искать образцы для подражания. Ведь в крайнем случае интертекстуальность может привести к абсурду. “Знание условности должно цениться ниже, чем умение творчески ею пользоваться”, — писал Стофф об одной из книг Фиалковского. Тут ни прибавить, ни убавить.
Означает ли это, что книга плохая? Думаю, что использовать оценки такого типа в отношении литературы не стоит. В задачу критика входит показ читателям литературного произведения прежде всего ошибок, сюжетных мелей и недостатков аргументации. Вопреки видимости речь идет не о «заземлении» произведения – поскольку не все произведения предоставляют возможность дискуссии об их достоинствах и недостатках.
Трудно трактовать “Narrenturm” как энциклопедию знаний о средневековье, особенно потому, что Сапковский конструирует своих героев по образу современного человека. Однако он показывает нам Шленск XIV столетия, как яркую, красочную эпоху, не имеющую ничего общего с утвердившимся в сознании большинства людей понятием «мракобесие». Книга подтверждает то, что я однажды уже писал о творчестве Сапковского: в том моменте, когда он останавливается на чем-то дольше и начинает играть персонажами, его проза набирает румянца. И то, что действительно важно – в ходе чтения сохраняется приятная уверенность в том, что сюжет зиждется на глубоких знаниях автора об эпохе.
За это же примерно я ценю и Дукая. Лишь немногие наши авторы умеют использовать глубокие знания предмета для создания несуществующего мира. В случае Дукая, мне кажется, знания иногда даже ему мешают. В результате я завершил чтение повести “Extensa” худшим для читателя способом – вопросом: “Ну и что из этого?”
При оценке произведения кое-кто поговаривал об оригинальности. Но оригинален ли Дукай на самом деле? Психологическая фантастика сопутствует нам по меньшей мере с начала прошлого века (Жулавский), изменения в человеке под влиянием Контакта тестировались на переломе 70-х – 80-х годов (Холлянек, Орамус), вброс читателя в создаваемый фантастический мир без подготовки – это тоже уже было. Поэтому новаторской повесть “Extensa” ни в коем разе не назовешь.
Автор рассказа “Złota Galera” предложил нам творческий замысел, растянутый в повесть, чего делать совершенно не стоило. При восприятии фантастики подчеркивается необходимость отказа от недоверия к описанию событий. Эту максиму следует, однако, расширить – это в равной степени должно относиться и к психологической правдоподобности героев. В намерения автора входил, как мне кажется, показ драмы человека в его столкновении с неизвестным, неизбежность судьбы, нечто вроде предопределения. Заставил ли он меня, как читателя, поволноваться за героя, сопереживать ему? К сожалению, нет, ни в малейшей даже степени.
Драма литературного героя всегда разыгрывается через конфликт – с повседневной действительностью за окном, другим героем, наконец с самим собой. Когда внешний мир остается неописанным (а это неизбежно в случае фантастического произведения), а внимание автора сосредотачивается на протагонисте, приходит ощущение неправдоподобности мотивации поведения героя.
Я весьма сомневаюсь в необходимости применения в литературе насыщенного научными терминами языка для описания внутреннего состояния человека. Дукай отступает от темы, растекаясь мыслью над меандрами психики героя, кидаясь из крайности в крайность, от пафоса до банальности через какие-то мрачные в его понимании области подсознания и рисуя в результате образ героя, подвергнутого клиническому исследованию. Разговор о герое в значительной мере напоминает холодный врачебный диагноз, который имеет мало общего с литературой. Некоторые хотят видеть в этом Лема. Они, однако, ошибаются. Произведения Лема служили описанию человека в общественной шкале, поискам ответа на вопрос о причинах, способах деятельности, будущем человеческой расы, цивилизации. Там же, где Лем анализировал индивидуума, он делал это гораздо более чисто и прозрачно.
Хорошим ли языком написана книга? А что это значит? Чего мы должны ожидать от человека, который решается на занятие писательским трудом? Мы что, должны благодарить писателя за то, что он правильно употребляет слова в письменной речи? Уж увольте.
“Возбуждение пробежало по cerebrum lunae волнами, скорость которых превышала скорость света, когда Пальцы начали докладывать о молекулярных конструктах, напоминающих детекторы квантовых редукций, используемых для регистрации эффекта Рейнберга/Эйнштейна-Подольского-Розена в репрозионных зернах; о конструктах, обнаруживавшихся тем чаще, чем глубже я погружал в Аномалию Пальцы, чем больше она вокруг густела”. Прочтите этот отрывок, не переводя дыхания. Да простит мне автор – это невнятный лепет. Когда подобным образом писал Жвикевич, в его прозе было, однако, больше прелести. В случае его романа “Druga jesień” можно было бы говорить о поисках формы, в которой отражались бы распад мира и борьба человека за самосохранение. Жвикевич допускал победу человека, используя множество литературных приемов, форм изложения, он придавал описываемому миру реальности, вещественности, осязаемости. Дукай не сумел этого сделать. У него проблемы с ясным изложением истории, он забывает, что литературное произведение – сообщение, которое читатель примет или отвергнет.
“Сами размеры этого мозга – воистину астрономические – представляли бы собой ограничение и замедляли бы и усложняли процессы мышления, если бы не обильный посев репрозионных молекул, последней еще не использованной партии из оригинального Зерна, которая на заре истории вошла в алый лес и распространилась по всему неокортексу наряду с ростом корневой системы леса, так что теперь и его внутренние мыслительные процессы осуществлялись со сверхсветовыми скоростями, перескакивая от модуля к модулю свозь тысячи репрозионных ворот”. Уф-ф-ф…
Писатели, а в еще большей степени фэны прикрываются понятием licentia poetica, служащим чаще всего ширмой для графоманов. Существует, однако, и вторая сторона медали – автор, публикуя свое творение, отдает его читателям на их суд. И не говорите мне, что ему все равно, что они о нем скажут.
С критикой дело обстоит так же, как с литературой – ее тоже в конце концов оценивают читатели, соглашаясь с ее тезисами или нет. Добросовестность, однако, требует показа аргументов и за, и против. Мне кажется, что во многих критических статьях проскальзывает опасение перед слишком острым показом претензий, своего рода “политическая корректность”. О том, что можно писать иначе, свидетельствуют критические тексты, написанные со страстью и легко распознаваемые. И, что важнее всего, -- являющиеся продолжением книги, пополняющие знания читателя, становящимися полем для дискуссии над рецензируемой книгой. Нельзя от этого отказываться!
P.S. Э-э-э… Немного информации к размышлению над «Башней шутов» Сапковского:
«Литература фантастическая оперирует выдуманными героями на выдуманном фоне.
Литература историческая обращается к реальным героям, но помещает их в выдуманный антураж.
И чем более убедительно выдуман автором антураж, мир исторического героя, реалии, в которых он существует, тем удачнее исторический роман. Любая попытка честно и дотошно воспроизвести мир, где действует Александр Македонский или Наполеон, губит роман на корню. Даже попытка заставить героев изъясняться на языке того времени отпугивает читателя.
Придуманный, фантастический мир, в котором существует герой фантастического романа, желательно сделать как можно более близким к миру читателя, а язык, на котором говорят соратники Александра Македонского или Дмитрия Донского, должен быть нашим, современным, удобоваримым языком.
Лучшие из исторических писателей – Фейхтвангер, Дюма или Алексей Толстой – об этом знали и измывались над исторической точностью, как им хотелось» (Кир Булычев).
Павел Сендыка/Paweł Sendyka (род. 1975) – кинорежиссер, писатель, автор НФ-рассказов.
Глобтроттер, непоседа по натуре. Пытался изучать бухучет, основы экономики, в 1990-х годах уехал в Австралию, там учился в киношколе в Сиднее, где снял пару фильмов (в том числе “Afrykańska Częstochowa”), но, похоже, завершил учебу уже в Польше.
Дебютировал в НФ рассказом “Madagaskar/Мадагаскар” в майском номере журнала “Nowa Fantastyka” в 2003 году.
Напечатал в этом же журнале еще два рассказа: в №№ 9/2003 и 1/2006.
Опубликовал также фантастико-приключенческий роман “Wyspy Szczęśliwe/Счастливые острова” (2005, под псевдонимом Пол Тайлер/Paul Tyler), в котором, как, впрочем, и в дебютном рассказе, речь идет о зыбком, распадающемся на глазах героев мире.
облако тэгов
