вдохновила меня на создание мощной картины, дожившей до наших дней. Было мне лет 12, но рисовать я совершенно не умел. Жёлтый рогатый тоже с обложки какого-то немецкого комикса. Кости скелета изучал по картинкам из книги о биологии и по тем же комиксам.
Отличный рассказ, номинировавшийся на премию ИПК и "Бронзовую улитку".. Первая публикация: Журнал «Реальность фантастики», №2/2004.
В канун юбилея города Санкт-Петербург встретились два старых друга — Писатель и миллионер, которого все называют Хозяин, впрочем герои "подставляют" автора, называют друг друга по именам и ... скажу уж сразу, вряд ли это можно считать спойлером -
внимательный читатель всё равно догадается с первой же страницы, встречаются постаревшие циники Гекльберри Финн и Сэмюэл Клеменс. "Томми и дочь старика Тетчера" давно умерли страшной смертью в пещерах. Выпив вина, Гек рассказывает настоящую правду о своих приключениях...
Писать новую версию знаменитой книги непросто. Читатель должен узнавать любимых героев, но эта "похожесть" не должна слишком бросаться в глаза. Хорошо, если удаётся сделать сильный "литературный ход", позволяющий посмотреть на знакомые события с совершенно другого ракурса. Южные штаты... Южные штаты — культ вуду. И Точинов блестяще реализует появившуюся возможность. Увлекательная, мрачная история и совсем иначе раскрываются знакомые вроде бы характеры.
Немалая заслуга рассказа и в том, что антологию "Герои" признали лучшей книгой 2008 года по версии Фантлаба.
цитата
– За Санкт-Петербург, – провозгласил Хозяин уже третий сегодня тост за родной город. – За его юбилей. Семьдесят лет – не шутка, что и говорить. Странное дело, Сэмми, – где я только не бывал, и попадал в красивые по-настоящему места, – но до сих пор мне порой снится этот занюханный, сонный и вонючий городишко, где, по большому счету, ничего хорошего я не видел.
– Это, Берри, и называется – ностальгия… – сказал Писатель. Произнес он на французский манер: «ностальжи».
– Теперь я тоже знаю, что такое ностальгия, – кивнул Хозяин. – Мне было тридцать с лишним лет, и я заплатил кучу хорошеньких кругленьких долларов, чтобы узнать это и другие похожие слова. И что же? – ничего не изменилось, когда на душе скребут кошки – назови это хоть по-французски, хоть по-китайски, – а тебе все так же паршиво… Теперь вот мы плывем вверх по реке – а мне кажется, что вокруг не вода, а время… Время – понимаешь, Сэмми? А мы плывем ему встречь… Кажется, что снаружи – стоит выйти из каюты – все по-прежнему. И меня, одетого в лохмотья юнца, вышибут пинками с палубы первого класса, и вообще с парохода… Нет, Сэмми, что ни говори, а Санкт-Петербург – маленькая паршивая дыра. И хорошо, что его юбилеи бывают не часто.
цитата
Это случилось в то лето, когда меня убили. Меня и моего папашу. Помнишь, Сэмми, ту историю? Я думаю, что в Сан-Питере о ней толковали долго.
Так вот, в то лето мой старик допился до белой горячки. Вроде бы обычное для него дело, да не совсем. На этот раз вместо розовых тараканов или зеленых утопленников на папашу напустился сам Ангел Смерти. Причем мнится ему, что Ангел – это я. Ну, старик мой за топор, и давай отбиваться. Хибарка у нас была – семь футов в ширину, десять в длину, дверь заперта, в окошечко разве что кошка проскочит. Вижу – конец пришел. Ни увернуться, ни убежать, – разделает, как баранью тушу. Хорошо, успел я… В общем… Короче говоря, споткнулся старикан о бочонок с солониной – и на пол рухнул. А там как раз мой ножик фирмы «Барлоу» валялся, и…
Поэт и прозаик Александр Кондратьев (1876-1967) — "плоть от плоти" Серебряного века, его произведения отличаются утончённостью, откровенным эротизмом, мистицизмом и любовью к античности. После революции жил в Польше, в 1939 г. уехал в Западную Европу, умер в США.
"На неведомом острове" — один из самых мрачных рассказов Кондратьева и один из самых известных. Несомненно, автор вдохновлялся путешествиями Одиссея. Древнегреческая экспедиция на одной биреме намеревается расследовать торговые пути физантийцев за Геркулесовыми столбами, но попадает в шторм и вынуждена пристать к берегам неизвестного острова. Здесь греки находят давно заброшенный храм... Заброшенный храм древней цивилизации. Таящийся древний ужас. Кто бы мог выступить соавтором Кондратьева? Лавкрафт? Нет. Это — Кларк Эштон Смит. Рассказ вполне подошёл бы для его тёмных мифологических циклов.
Иллюстрации А. Яковлева из первой журнальной публикации.
Рассказ впервые опубликован в журнале "Аполлон", 1910, № 7 и посвящён Н. Гумилёву. Включался в современные антологии мистики Серебряного века.
цитата
— Очевидно, мы находимся, — произнес Филострат, — на одном из островов, где поселились когда-то гонимые Роком остатки народа атлантов. О них говорили мне финикияне. Племя это теперь совершенно исчезло с лона Земли.
Мы стояли неподвижно, пораженные видом странного здания, и вечерний ветер слабо шелестел вокруг нас среди высокой травы, поднявшейся между истертых плит мостовой.
Солнце совсем уже садилось. Последние лучи его облили багряным светом заброшенный храм, и стоящий перед нами обелиск казался покрытым горячею кровью. Тихо вдали прокричала несколько раз какая-то птица.
Время было думать о ночлеге. Мы хотели было войти в то здание, откуда вытекала вода. Филострат вступил туда первым, но тотчас же выскочил вон, говоря, что его чуть не укусила змея.
— Здесь нет людей, Демофонт. Это место покинуто ими. Здесь живут одни только звери да гады… Но, быть может, в этих местах найдется что-либо ценное, могущее нам пригодиться, — добавил немного погодя Филострат, никогда не упускавший случая поживиться.
цитата
Неизвестные нам изображения богов возвышались вправо и влево между колоннами. Мужские торсы с рыбьими хвостами стояли рядом с изваяниями гигантских коронованных змей. Лишь одно изображение показалось нам немного знакомым. Оно сделано было из темного камня и походило фигурой своей на Эфесскую Артемиду, отличаясь от последней густой, в мелких завитках, опускавшейся до грудей волнистой черной бородою и золотыми кольцами в ушах.
Недалеко от этой статуи была незапертая бронзовая дверь, вся покрытая выпуклыми украшениями. Мы вошли в нее и очутились в небольшом, но высоком покое. Легкий слой мелкого песка покрывал мраморный пол. В углу его нанесло целую кучу. В маленькое оконце под кровлей видно было потемневшее небо, на котором одна за другою зажигались бледные звезды.
Помещение это показалось нам вполне удобным, чтобы переночевать, и мы решили остаться там на ночлег. Двери мы заперли на позеленевший засов и опустились на разостланный плащ Филострата. Нескольких из убитых нами птиц мы, за неимением топлива, съели сырыми…
Завернувшись с головою в складки гиматиев, мы собирались уже заснуть, как в храме послышался сильный хохот, заставивший нас приподняться и прислушаться.
В этот раз — о заветном. О библиофилии. И раз уж вы на Фантлабе, то поймёте меня. Библиофилия — сама по себе штука интересная. Особая форма любви, особая разновидность коллекционирования Что-то между эйфорией и шизофренией. Это магия. И иногда она бывает тёмной. Эти рассказы для тех, кто листает страницы вымышленных Лавкрафтом книг и увлечённо наблюдает за приключениями Дина Корсо.
Русскоязычный украинский писатель Максим Кабир (1983 г.р.) — настоящий поэт хоррора. В прямом и переносном смысле. Его проза
— совсем не "проза поэта", поэзия здесь проявляется в серьёзной работе над стилистикой, над каждым словом. Уже сейчас Кабир считается одним из признанных лидеров "тёмной волны".
Рассказ — серебряный призер конкурса «Чертова дюжина 2015», впервые появился в DARKERе (№3 март 2016), затем опубликован в "Самой страшной книге 2017".
Произведение о мистической стороне увлечения книгами. Интересное время и круг действующих лиц — московские букинисты, конец 60-х, в разгаре оттепель. Автор не упускает возможности показать своё знание поэзии русского авангарда, среди героев рассказа появляется даже Кручёных (тот самый — "Дыр бул щыл"), по фамилии автор его не называет, но для "посвящённых" всё предельно ясно.
цитата
На следующий день прогуливаясь по Арбату, я встретил демиурга. Его знал всякий библиофил как человека чуть вредного, но полезного, у которого всегда есть чем поживиться. Демиург энное десятилетие кряду притворялся невзрачным московским старичком из тех, что по часу выбирают арбузы, мнут их и так и эдак, торгуются и ничего не покупают. Но на самом деле он был другом Маяковского, адом, последним футуристом и вообще последним поэтом Серебряного века, автором самой странной и волшебной строки русской литературы.
Я обрадовался встрече и стал незамедлительно хвастаться:
— Оцените, Алексей Елисеевич, что я отрыл.
Демиург высморкался в платок, поплевал на пальцы и деловито взялся за книгу.
— Хлебников, — прочитал он едва ли не по слогам, будто это не они с Хлебниковым стояли у истоков прекрасного русского безумия под названием «будетлянство». Полистал томик, вчитался. Лицо его из мелких хитрых неуловимых деталей побледнело.
Слистнул к финалу.
И посмотрел на меня так, будто я умер, сгнил и пришёл на Арбат по старой памяти, и черви в моей голове, книжные черви, червивый мозг.
— Уберите это! — сказал демиург, брезгливо тыча в меня книгой своего товарища, — И сожгите! Как Велимир сжег.
Кстати, когда я начал интересоваться футуризмом, то больше всего меня поразило то, что Кручёных умер в СССР в 1968 году, забытый великий скандалист тихо дожил до космической эры.
Рассказ продолжает литературные игры Борхеса, Лавкрафта, Переса-Реверте с "книгами для избранных", превращая и без того закрытый мирок библиофилов в тайный инфернальный клуб. Здесь кипят настоящие страсти. А вы готовы продать душу за хорошую книжку? Или за способность писать такие рассказы?
Максим Максименко (1973-2001) — краснодарский поэт, прозаик, журналист, преподаватель университета. Трагически погиб (убит) в 28 лет.
Рассказ состоит из трёх самостоятельных историй — "Любовь", "Тайна" и "Ненависть" — так или иначе связанных с книгами (автор проявляет хорошую эрудицию), и входит в авторский цикл "Тайный Краснодар" . Впервые опубликован в 1996 г. Затем вышел в посмертном собрании сочинений Максименко, изданном его близкими — в третьем томе ("Времени больше нет").
"Вы не знали, что книги — яд?". Обладание раритетной книгой вызывает восторг, трепет и страх. Книги помогают завоевать любовь, а иногда вызывают ненависть...
цитата
Мы подружились. Я стал захаживать к нему. Познакомился с его коллекцией. Там было не более трехсот книг. Это были все редкие и труднодоступные издания. Побывал он и у меня. Осмотрел мою коллекцию.
— Знаете, все это хорошо, — сказал он, посмотрев многочисленные полки, — но все же здесь нет, как бы это сказать... изюминки, что ли.
Я возмутился:
— Можно подумать, в вашей коллекции она есть!
Старик многозначительно улыбнулся.
цитата
Для того, чтобы вы разделили мои восторги, скажу, что появление на парижском аукционе "Некрономикона" (долгое время эту книгу также считали выдуманной Лавкрафтом) обошлось одному богачу в 1,5 миллиона долларов.
цитата
Потом он стал ходить в библиотеки и вырезать листы из книг остро отточенной бритвой. Дело дошло до того, что он не мог пройти мимо книжного лотка, чтобы не разодрать потихоньку какую-нибудь книжку.
Разумеется, это не хоррор, а немного шокирующая ранняя советская НФ, уже даже классика довоенной советской научной фантастики, дальнейшая разработка идей из рассказа "Голове профессора Доуэля" (в роман "Голову" Беляев переработал только в 30-х). В данном случае интересно, что во славу советской науки Александр Романович заставил работать знаменитую страшную легенду о разбушевавшейся "Руке славы" (руке мертвеца), особенно прославившуюся благодаря её многочисленным авторским вариантам — "Рука трупа" (1875), "Рука" (1883) Ги де Мопассана, "Пятипалая тварь" (1919) Харви, "Освободи!" (1890) Мэри Чолмондели... Вероятно, с некоторыми из этих произведений Беляев был знаком, в рассказе он откровенно высмеивает сюжетные линии этих историй. Пародийная стилистика во многом нивелирует все страшные и неприятные моменты, но, если вдуматься, то картина здесь нарисована мрачноватая. Вопросы этики у Беляева возникают, но он быстро и однозначно с ними расправляется. Ну и основная идея очевидна — советский учёный против пережитков прошлого, суеверий, невежества; ложные страхи и моральные табу не должны мешать науке. Если человек — винтик в огромной системе, то и детали человека вполне могут стать деталями другого механизма. "Мы заставим работать и мертвых", — слова Вагнера напомнили о рассказах , написанных спустя десятилетия после рассказа Беляева, рассказах с совсем другими акцентами — "Человек с мясной фабрики" Мартина, "Мёртвый" Суэнвика.
цитата
Душераздирающий женский крик раздался со стороны мельницы. Словно два накаленных добела штопора просверливали мне барабанные перепонки, а заодно и мозг. Неистовый вопль, разорвавший тишину сонных Стрябцов, мог быть произведен только голосовыми связками почтенной вдовы Туликовой. Вероятно, епископ Гаттон, заживо съеденный крысами, не кричал так перед смертью, как вопила Тарасовна. Но что могло ее так напугать? На мельнице было немало крыс и мышей, но Тарасовна привыкла к ним. Не успел я подняться с земли, как крик неожиданно прекратился на захлебывающейся ноте, как будто Тарасовне кто-то сжал горло. Я побежал к мельнице.
Традиционно принято считать, что "хоррора в СССР не было", но отдельные элементы использовались писателями нередко. В "Истории русского хоррора" я уделил "советскому хоррору" целый раздел.
Великий романтик, автор "Алых парусов", Александр Грин (Гриневский) (1880-1932), как известно, не был чужд "тёмной литературе". В дореволюционный период Грин опубликовал огромное количество коротких рассказов в самых разных жанрах, некоторые из рассказов "темны" и тревожны.
"Дикая мельница" (первая публикация — журнал "XX-й век", 1915) — это фактически микрорассказ. Характерное для раннего Грина сочетание строгой простоты и удивительной выразительности. Ничего лишнего. Хоррор-история с мрачной атмосферой, созданная несколькими штрихами, словно сценарий для короткометражного фильма ужасов.
цитата
Я шел по местности мало знакомой и тяжелой во всех отношениях. Она была мрачна и темна, как опечаленный трубочист. Голые осенние деревья резали вечернее небо кривыми сучьями. Болотистая почва, полная дыр и кочек, вихляла, едва не ломая ноги. Открытое пространство, бороздимое ветром, купалось в мелком дожде. Смеркалось, и меня, с еще большей тоской, чем прежде, потянуло к жилью.