(Ох, об этом тексте тоже коротко не написать — и надо бы гораздо длиннее.)
Текст очень яркий, но весьма проблематичный: замысел и переусложнён, и при этом сыроват (однако очень эффектен). Автор решает сразу несколько задач, одна другой амбициозней. Прежде всего, он вращивает в (не очень внятно продуманную) постапокалиптику не что-нибудь, а историю самого Иисуса Христа с двенадцатью апостолами и Марией Магдалиной. Читатель вправе подумать, что речь идёт о возникновении новой религии – а то и о новом пришествии Христа, но ничего подобного. Аналогия, будучи намеченной, хромает на все мыслимые ноги, сопоставления с Христом Проводник не выдерживает совершенно. Он ничему не учит (хотя спутники иногда называются его учениками), не предлагает никаких новых принципов жизни, не обещает спасения (грубо говоря: он даже не Сын Божий и не считает себя таковым, не исполняет данной Отцом миссии), и конец его земного существования оказывается совсем другим, как и судьбы его спутников. Главное, что теряется центральный смысл. У Прототипазаимствовано много черт – вплоть до того, что Проводник ходит по воде аки посуху (именно такими словами в тексте об этом и говорится), вербует себе в спутники маргиналов и неудачников, а также рыбаков, изъясняется притчами, ему около 33-х лет; под конец у него с учениками происходит аналог Тайной вечери… — Но Проводник не имеет в намерениях спасти мир и тащит с собой спутников-апостолов к Источнику Стекла исключительно с собственными, в каком-то смысле корыстными целями. (Зачем бы тогда все эти аналогии?) Больше всего история Проводника и его спутников, идущих к Источнику, похожа на историю Сталкера и Зоны (Стругацкие, похоже, доныне властвуют над умами фантастов). Ещё немного это напоминает путешествие героев Александра Волкова в Изумрудный город, но там участники похода хотя бы знают, за чем каждый из них туда идёт, здесь – нет.
(Любопытно, что об известном нам Христе в мире Скоренко нет ни малейших понятий и воспоминаний, — в частности, в Проводнике никто не опознаёт Прототипа, — о Боге-Отце тоже никакого – единственный раз, и то с сомнением, упоминается возможный создатель мира: «создатель, если таковой существовал…», — не говоря уже о Духе Святом, — а вот Писание почему-то цитируется. Это нелогично совсем, тем более, что в постапокалиптическом мире – по которому я ещё пройдусь – сохранилось множество памяти о предкатастрофическом состоянии, многие его формы прилежно воспроизводятся.)
Кроме того, автор соединяет элементы христианской истории с мифологией народов Крайнего Севера (в романе она приписана народам, живущим в пограничной, тундровой полосе между тёплой частью мира, ещё не захваченной Стеклом, и вечно холодной его частью, где никакой жизни нет; элементы её, как и само название этих мест – «сендуха» — тундра, и самоназвание чукчей «луораветланы», — насколько удалось проследить, заимствованы у реальных обитателей тундры). Этот мифологический, этнографический пласт – продуманный, как мне кажется, лучше и органичнее всего остального — почти самоцелен (и почти избыточен) в книге; в целом без него можно было бы и обойтись – и даже без того, что Проводник оказывается потомком людей тундры. Но колоритности роману это очень придаёт.
И третья задача – изображение устройства постапокалиптического мира.
Постапокалиптический мир у Скоренко, прежде всего, видится продуманным крайне неравномерно. Он же тут ещё и и предапокалиптический (что усложняет задачу. делая её ещё интереснее): основное содержание того участка его истории, что показан автором, состоит в наползании на мир невесть откуда взявшегося («никакого бога, просто неизвестная химическая реакция, упавшая с небес») Стекла и вместе с ним лютого холода, в котором не выживает ничто живое. (Автору этого, однако, мало, и он наделяет Стекло ещё и магическими свойствами – принципиально неясного порядка, известно о них, в частности, то, что оно способно либо убивать прикасающихся к нему, либо наделять их магическими же способностями – опять-таки никогда не возможно знать, какими, притом умению справляться с ними надо ещё овладевать, учиться. Новое усложнение задачи – и поклон ещё одной властительнице современного воображения, Джоан Роулинг с её делением всех на маглов и магов, которые применению магии учатся.)
Мир Скоренко существует после некоторой, предельно глухо и вскользь, проговоренной большой войны. Ни словом не сказано, кто с кем и за что воевал, но уничтожила эта война, кажется, всё, что только возможно, вплоть до всех известных нам стран (и их государств) и городов, населяющих их этносов (вероятно, война их смешала, потому что отдельные европейские и некоторые другие элементы узнаются), их языков – дав начало совсем другим. Мы не встретим ни одного знакомого ныне живущим топонима, города всё новые, – и ни единого названия ни одной из стран – здешних ли, тамошних, — никаких (знаем лишь, что по крайней мере одна из них – империя). Города есть, а стран нет, при том, что в происходящее здесь вовлечены громадные области мира, – как такое возможно? Всё происходит как бы в гриновской Гринландии – всё похоже на нечто европейское и всё при этом выдумано. Не очень понятно (непонятно совсем), что это даёт.
Цивилизационное состояние мира также непонятно: при несомненных чертах глубокой архаики там есть не только телефоны и радио, газеты и рекламные щиты, но и интернет, и компьютеры-планшеты. Признаков культуры, искусств и, кстати, религий как реальных верований во что бы то ни было трансцендентное незаметно совсем (правда, упоминаются какие-то «священники») – за исключением, о, удивление, — элементов иудаизма. Это единственная хоть как-то обозначенная религия в поствоенном мире, некоторые из спутников Проводника учились в хедере и иешиве (и ещё один еврейский элемент: один из персонажей, остающийся без имени, называется ивритским словом «даян» — судья. Судья он вполне первобытный: там, где правосудие не справляется, он наводит попрядок собственными средствами – обыкновенно кого-нибудь убивая). Это совсем нелогично, потому что (а) иудаизм не стремится распространять себя на нееврейский мир, куда бы вернее сохраниться элементам, скажем, гораздо более активных в этом смысле ислама или христианства, (б) больше ничего иудейского в этом мире мы не найдём, разве пару имён (например, Йоханаан и Ревекка). Видимо, в этом мире иудаизм как-то трансформировался, потому что иудеи тут строят храмы во множественном числе, этим занимался отец человека, учившегося в ешиве (что в здешнем иудаизме немыслимо, Храм был один, иерусалимский, разрушенный; остальное – синагоги, дома молитвы). При этом Писание – цитируется, и не как-нибудь, а по-старославянски: «мне отмщение, и аз воздам», — что немыслимо в мире с иудаизмом в качестве (предположительно) единственной религии.
Главная же черта постапокалиптического мира – совершенно первобытные нравы, торжество права сильного: вся верхушка пирамиды ценностей, видимо, срезана катастрофой, и осталась чистая борьба за выживание. (Подобно тому, как Пелевин доводит в своём «Трансгуманизме» до крайних пределов и далее узнаваемые тенденции начала 2020-х годов, Скоренко проделывает нечто подобное с 90-ми в их самом тёмном и зверском варианте.) «Добро» и «зло» выражены крайне невнятно; зло почти не осознаётся как таковое (ложь и трусость, правда, явно осуждается; неверность в любви тоже не поощряется, за это могут убить или искалечить). Убийства – видимо, не табуированные — в рутинном порядке вещей, и описываются они долго, подробно, разнообразно и, рискну сказать, с удовольствием.
(Интересно при этом: автор показывает, как катастрофа, не переставая таковою быть, превращается в рутину. К ней все адаптируются, включая тех, кого она губит.)
Вообще, темой смерти вообще и насильственной в особенности – которой, кстати, совершенно не требует ведущая идея наползающего на мир Стекла, — книга переполнена до некоторой навязчивости. Своими описаниями жестокостей этого мира автор регулярно и многократно переступает через читательский болевой порог. Например, экскурс в биографию близнецов-маньяков Осса и Нисса, изобилующий леденящими душу подробностями, — более чем колоритный, но ведь совершенно же избыточный по отношению к развитию сюжета и общему смыслу повествования. (Кстати, мотив насилия над беспомощным человеком, запертым в тайном помещении, в романе имеет некоторую навязчивость: так поступали с детьми Осс и Нисс, такова была судьба девушки Ревекки…) С шоковым воздействием на читателя вообще есть смысл обращаться экономнее, в противном случае у того просто притупится восприятие из защитных соображений. Автор же это сильнодействующее средство попросту транжирит.
Андрей Василевский:
Книга вышла в серии «Суперпроза». Нет, это не так — не суперпроза. Многословно, подробно, вязко. Читать трудно, очень трудно, очень и очень трудно. Приходиться делать усилия, чтобы просто двигаться по тексту. Такие усилия, что уже сложно следить за… Усилия не вознаграждаются. Это раздражает.
Немецкий литературный критик и публицист Д. Хмельницкий как-то написал: «Жизнь коротка, хороших писателей много, читать приятнее симпатичных».
Тимофей Юрьевич Скоренко – безусловно хороший писатель. Даже вне зависимости от номинального «общественного признания», выразившегося в различных премиях и наградах – от «Странника» до «Бронзовой улитки». Насчет «симпатичности» ничего сказать не могу – лично не знаком. Но вот к его текстам у меня лично почему-то не лежит душа. Пытался заняться объективным самоанализом – ничего не выходит. Крепко «сбитая» проза, четкий стиль, в сюжете все «нитки» вроде бы «подтянуты» и все «чеховские ружья» в финале стреляют. Но желание не то, что бы перечитывать (это, как известно, самый главный признак удачной книги), но даже дочитывать последний роман Скоренко – не было.
Хотя, казалось бы, все исходные элементы для того, чтобы увлечься текстом налицо. Начиная даже с главной посылки: «в некотором царстве, в некотором государстве» (то ли в нашем будущем, то ли в параллельной реальности) появилось некое вещество, которое назвали Стеклом (именно так, с большой буквы). Название закрепилось потому, что при соприкосновении с этим веществом любая органика живых существ превращалась в стекло обычное. А живые существа умирали «в страшных судорогах».
Сначала Стекло пыталось бойко распространиться с Северного полюса, затем приостановило свою экспансию, а отошедшее от глобального испуга человечество начало быстренько продумывать, как из сложившейся коллизии извлечь какую-нибудь выгоду. Любую: от создания клинков со стеклянными лезвиями до организации культов Стеклопоклонников.
Идея, конечно, не новенькая, и в фантастике уже была блестяще реализована Д. Баллардом в «Кристаллическом мире». Но если у великого британца художественный текст был просто художественным текстом, то от книги Т. Скоренко создается впечатление, будто автор постоянно пытается нам «впарить» некую поучительную притчу, сам толком не понимая, чему желает «поучить».
Роман «Стекло», как и положено хорошему постмодернистскому тексту (а еще раз повторюсь: объективно – книга очень хорошая) допускает массу интерпретаций своего содержания, сопровождающихся большими или меньшими страданиями птиц семейства сипуховых, натягиваемых на глобус. Например, такое истолкование: под Стеклом автор имеет в виду идею Бога, которая способна полностью подчинить себе человека, а потому такая идейка должна быть уничтожена (сова пищит очень громко). Или Стекло – это просто любой догматизм, idee fixe, делающий человека негибким, тупым и понятным («стеклянным»). Такие догматические подходы убивают жизнь, а потому тоже должны быть истреблены (сова опять пищит). Или… Ладно, прекращаю юродствовать.
Судя по всему, корень раздражения, которое вызывает у некоторых книга Т. Скоренко, лежит в том, что, как и многие другие постмодернистские тексты, она пытается выглядеть «больше, чем есть на самом деле». Создает иллюзию глубокомысленности, хотя в реальности автор написал только НФ-боевичок о сволочах, пытающихся эксплуатировать надвигающуюся всемирную катастрофу. Литературный талант позволил эту пустоту замаскировать и даже создать множество посылок для филологических и литературоведческих спекуляций. Но это всего лишь иллюзия. И, как любая иллюзия, начинает быстро раздражать. Ведь даже в цирке есть не только фокусники, но и другие артисты.
А, впрочем, талант престиджитатора тоже надо поощрять – поэтому я и пожелаю и Т. Скоренко, и его книге всяческих успехов. А сам пойду, еще разок перечитаю «Тетралогию катастроф» Д. Балларда.
Ирина Епифанова:
Это один из самых необычных фантастических романов, прочитанных мною, пожалуй, со времён «Иных песен» Дукая. Смесь постапокалипсиса, научной и социальной фантастики, ну и с очевидными евангельскими параллелями.
В изображённом в романе мире существует некое вещество, Стекло, которое при соприкосновении обращает в себя всё. Но, в отличие от воннегутовского льда-девять, бывают исключения. Редко, крайне редко, случается такое, что человек, дотронувшийся до Стекла, не умирает и обретает необычные способности. Но пока не попробуешь — не узнаешь.
Роман полифоничен, в нём развиваются параллельно три линии.
По слухам, где-то на крайнем севере находится источник Стекла, откуда оно распространяется. Есть поверье, что в этом месте исполняются желания. В это мистическое и почти недостижимое из-за тягот пути место отправляется загадочный человек по прозвищу Проводник, своего рода духовный лидер. А с ним идут двенадцать его учеников и последователей. Ученики — люди с очень разными судьбами, в ходе пути, на привалах, они рассказывают свои истории (очень люблю этот приём!), необыкновенные, порой шокирующие.
Другая линия — в городе, откуда начинается путешествие Проводника, существует некая секта. Её лидер Ка считает Проводника своим соперником и заказывает убийство его самого, его жены и спутников. По следу Проводника он отправляет даяна — необычного человека, который обострённо чувствует справедливость и вершит правосудие на своём пути, и никто не может ему противостоять.
И третья линия — линия обитателей крайнего севера и Хозяина тундры. По сути Хозяин олицетворяет силы природы и одновременно некие исконные устои, традиции, которым, с одной стороны, угрожает наступление цивилизации, а с другой — продвижение Стекла на юг.
В финале все три линии объединяются. Далеко не всем участникам паломничества, руководимого Проводником, удаётся достичь источника Стекла. И он, разумеется, оказывается совсем не таким, как они ожидали.
Мир, созданный Скоренко, очень красивый, мрачный, холодный, зримый. Покидать его не хочется. И после прочтения думаешь о нём ещё очень долго.
Вадим Нестеров:
«Но я как стекло был. То есть остекленевши»
На Земле появляется таинственное и страшное Стекло, и кто его коснется – сам станет Стеклом. Все как в сказке: «А кто посоха моего коснется – никогда не проснется». При этом Стекло с каждым годом разрастается, как Клон из советско-переведенной повести Кейта и Теодора, и скоро на Земле будет одно сплошное телевидение, то есть Стекло.
Но это будет еще не скоро, а пока Стекло затаилось на Крайнем Севере и потихоньку стекает вниз по меридианам. Но вот однажды северный разведчик Тыкулча встречает чертову дюжин людей с юга в хорошей дорогой экипировке, которые идут на север во главе с таинственным Проводником…
Одна из самых неприятных вещей, что произошли с литературой – это то, что книги стали средством самовыражения. Изначально книга была рассказанной историей, а автор даже не маячил на заднем плане, его дело – донести до читателя историю, рассказать ее. Чем меньше автора, тем лучше – читатель не отвлекался.
Со временем автора становилось все больше и больше, и постепенно некоторые книги стали не историей, а витриной для показа автора. «Стекло» — из таких. В «Стекле» автора чрезмерно много. Установка автора «А еще я вот как могу, и на машинке, и вышивать…» — красной нитью проходит через весь немалый роман.
Справедливости ради – автор действительно много знает и действительно может, поэтому от аллюзий в его книге не продохнуть. Можно просто отсечки делать: двенадцать странников во главе с Проводником идут на север, привет Евангелию, на привалах рассказывая свои истории, салют Чосеру с «Кентерберийскими паломниками». Отсылок и в самом деле масса – от Белого Безмолвия Джека Лондона до Льда-9 Курта Воннегута, при этом добрую половину я наверняка проглядел.
И я отдаю должное эрудиции и начитанности автора, но вот беда — аллюзии и цитаты нужны для того, чтобы подчеркнуть что-то или намекнуть на.
А вот с тем, что же он хочет сказать и про что же рассказать, у Скоренко явные проблемы.
И это главная проблема книги, где стиль побеждает месседж за явным преимуществом.
Самое печальное – автор сам прекрасно видит, что не цепляет читателя и в какой-то момент решает «выпью водки – разойдусь». В смысле – воспользуюсь беспроигрышным приемом: нагоню жути – эмоции у читателя поневоле проснутся. И началось… Кровь, кишки, изнасилования и расчлененка, чудовища вида ужасного схватили ребенка несчастного.
Печаль в том, что даже это не помогает, потому что по-настоящему автор увлечен только одним – демонстрацией собственной крутости. Автор много может, но совершенно ничего не хочет.
Дико скучная вещь. Дочитал с трудом, предчувствия не обманули, никакого финала не обнаружил.
Екатерина Писарева:
Роман-странствие, эдакий литературный роуд-муви, философский текст, в котором еще предстоит разобраться. Герои Скоренко путешествуют по ледяной пустыне с Проводником, рассказывают истории и пытаются выжить. Диалоги местами кажутся немного вымученными, хотя все огрехи можно списать на условность жанра. Но в целом текст крепкий, сюжет работающий, а автор – уже знакомый и полюбившийся. Кстати, в нынешнем романе прослеживаются отголоски «Эвереста» – чувствуется его знакомое холодное дыхание. Хотя художественно «Стекло» прочнее, сложнее и вывереннее.
Интересно сделанный текст, хотя существенным образом зависящий от тех литературных моделей, в соответствии с которым он выстроен. Интересен же он прежде всего тем, что умудряется следовать одновременно таким, казалось бы, до несовместимости далёким друг от друга образцам, как, с одной стороны, Говард Лавкрафт, с другой – Юлиан Семёнов). Как ни удивительно, синтез их выглядит довольно органичным. – К этому тексту располагает также чрезвычайно, до мельчайших подробностей продуманная автором и убедительно показанная альтернативная реальность (впрочем, она во множестве отношений так похожа на известную нам, что роман впору назвать реалистическим), — детальная, буквально покадровая (выглядящая, пожалуй, даже чрезмерной и самоценной) проработка которой, что опять-таки удивительно, не лишает роман динамичности; текст держит читателя в напряжении, не отпуская. – Глубоких нетривиальных мыслей, принципиально нового понимания человека и мира в этом романе мне, признаться не увиделось (так что я совсем не уверена в том, что он открывает новые горизонты), но захватывающее приключение воображению он точно обеспечивает.
Андрей Василевский:
Увлекательный в своем роде роман, обрывающийся на полпути к — надеюсь, неожиданной — кульминации. Видимо, она уже во втором томе будет (который просто обязан быть). Но первый — увы! — не самодостаточен, просто оборван. Как будто автор устал и решил — потом допишу. Когда? Ну потом, потом. А это — в печать.
Начну с небольшого «мемуара». Когда лет двенадцать назад я пытался пристроить уже готовую биографию Г.Ф. Лавкрафта в одно издательство, то один из высших чинов местной «издательской иерархии» отказал мне, заявив буквально следующее: «Никто не будет покупать книгу о никому не известном писателе».
Да уж, времена меняются. В наше время то ли издатели, то ли сам автор романа «Война-56» поставил в качестве подзаголовка слова «Книга 1: Зов Лавкрафта» для явного привлечения читателя. И это при том, что среди героев книги великий американский фантаст, конечно же, блистательно отсутствует.
Прием с втягиванием Великих Древних ГФЛ в современные (или почти современные) политические интриги не нов. Встречаешь его в самых разных текстах: от почти классической «Очень холодной войны» Ч. Стросса до тетралогии А. Лидина «Льды Ктулху». Впрочем, у маститого «сталкерописателя» Ш. Врочека (Д.С. Овчинникова) получилось получше, чему многих других. Хорошая, крепко сбитая проза эпохи «торжества соцреализма». Ктулху-то в тексте почти не видно, по большей части описывается жестокое противостояние наших «разведчиков» и их «шпионов». Книга мне почему-то сильно напомнила «Ураган» Н. Шпанова, написанный практически в те же самые времена, в которые разворачивается события «Войны-56» (Кстати, а почему так назван текст? Ведь вроде бы большая часть событий романа разворачивается в 1959 году? «Уточните, товарисч…»).
Так что, говорить о «новых горизонтах» в связи с книгой Ш. Врочека просто невозможно. Да, книга будит ностальгические воспоминания о советской литературной традиции, но вряд ли это достоинство для произведения начала двадцатых годов XXI-го века.
И еще ход событий в романе оборван почти на полуслове, а в финале стоит сакраментальное «Продолжение следует». Конечно, может быть, автор «на сто процентов» уверен в своем издателе, и обещанное продолжение обязательно выйдет. А если нет? Все-таки читатель имеет право знать, кто победил в книжной Вселенной Ш. Врочека: Великий Древний или СССР? (В нашей-то реальности все ясно –– сами видим, что Ктулху).
Ирина Епифанова:
Лихая литературная игра, от которой сам автор кайфует так, что это передаётся и читателю.
Здесь у нас советский шпионский роман о 1950-х и противостоянии с американцами, как будто бы зубодробительно серьёзный. Все герои — суровые и доблестные, пафос зашкаливает. А тут шпионский роман а-ля Ян Флеминг, только агента спецслужб носит имя не Джеймса Бонда, а первого исполнителя его роли Шона Коннери. Соответственно, повествование одновременно и имитирует, и пародирует бондиану, и к тому же насыщено киноманскими пасхалочками.
И как будто всего этого мало, всё это приправлено лавкрафтовским ужасом: северное море, сковывающий холод, древние боги и взламывающие лёд щупальца Ктулху.
И всё это только начало, первый том цикла.
В какой-то момент эта игра и стилизация начала казаться немного утомительной: ну ок, в чём приём мы поняли, иии? Опять же псевдоанглийский юмор, на мой вкус, хорош в небольших дозах, важно не переборщить, но всё это субъективно, а так вообще смелый эксперимент автора вызывает уважение.
Опять же, слова «книга 1» на обложке по нынешним временам, когда не знаешь, что будет завтра и будет ли это завтра, свидетельствуют о безудержном оптимизме и смелости автора и издателей. Что тоже заставляет снять шляпу.
Вадим Нестеров:
Шимуна, за давностью знакомства и априорной предвзятостью, я отложил напоследок. Ну что вам сказать…
С творчеством автора я познакомился много-много лет назад — прочитал рассказ, где эльфы ехали на танках под «Раммштайн», впечатлился и запомнил на всякий случай звучный псевдоним автора
Открыв роман Шимуна 2022 года выпуска, я вздрогнул — первой главой в нем работает рассказ, где советские подводники с атомной субмарины воюют с Ктулху.
И все бы ничего, но этот рассказ — «Высокий прыжок» — я сам публиковал в сборнике «Последняя песня Земли» треть жизни назад, в 2006 году. Я даже не поленился, нашел сборник на полке, полистал и натурально задохнулся от ностальгии.
Все там. Все еще молоды, все еще собираются творить новую русскую фантастику, никто ни с кем не пересрался, и как минимум двое — Воффка и Майор — еще живы.
В общем, как вы догадались, книга Шимуна Врочека писалась довольно долго.
Дальнейшее чтение не способствовало оптимизму — первая треть книги представляет собой натуральнейший сборник рассказов, некоторые из которых я к тому же читал в сборниках и антологиях.
Но потом Ктулху наконец учинил воронку и действие начало стягиваться, переплетаться, начал даже вырисовываться какой-никакой общий сюжет, хотя как по мне, так все равно линий в романе с избытком.
Но, с другой стороны — автор писал вдохновенный гимн пятидесятым годам прошлого века, вот и пытался показать их во всей полноте. Заново представить нам эти несправедливо обделенное вниманием десятилетие, которое обычно затмевают куда более яркие соседи — сороковые и шестидесятые.
По форме это классический шпионский роман в стиле Тома Кленси, Чарльза Стросса или советского Гривадия Горпожакса. Немного раздражают, правда, постмодернистские игрища автора, зачем-то натолкавшего в роман агента МИ-6 Шона Коннери, бывшую актрису Грейс Келли, Элвиса Пресли, Брюса Ли и советского генерала Варраву из «Офицеров» — но это мои личные тараканы. Как по мне, все эти перемигивания с читателем — от неуверенности автора в собственных силах и стремлении добавить в книгу отраженного света чужих звезд. Мне ли не знать, э-хе-хе, житие мое.
В общем, это грех простительный. Хуже другое — когда, наконец, все сюжетные линии сошлись, фигуры были расставлены на нужные места и пора было начинать партию, автор с глумливой улыбкой опустил занавес и повесил титр «Конец первой книги».
Упс!
Нет, даже не так…
Позвольте!
Нет, я понимаю, что на портале «Автор.Тудей», где создается реальное, а не чаемое будущее отечественной фантастики, все авторы так и делают.
Но там же формируется и новый понятийный аппарат. И по этим понятиям, бай зе вей, самый страшный и непростительный грех автора — не законченный и не продолжаемый цикл. Эх, грехи мои!
В общем, покайся, Шимун! Тебе скидка выйдет!
Покайся, иди и выложи проду!
Екатерина Писарева:
Очень уж тяжело читался этот текст. Кажется, что писатель пытается наследовать Лавкрафту, но это дается ему с большим трудом. При этом невозможно не восхититься эрудицией автора, масштабностью его замысла, сложностью идеи и грандиозностью мысли. Пожалуй, сложно даже определить жанр этого произведения – я бы сказала, что это очень литературная, «головная» фантастика, которая, конечно же, претендует на продолжение.
Григорий Злотин. Снег Мариенбурга. – М: Издательский проект "А и Б", 2021
Отзывы жюри
Ольга Балла:
Пожалуй, это наиболее амбициозный проект (а перед нами не просто книга и уж точно не роман, а именно проект) из всех, представленных на конкурс этого года. Григорий Злотин (до сих пор, кажется, в русском литературном пространстве не замеченный) написал не просто «несколько книг» в одной, как гласит аннотация к изданию, — он написал целую литературу (шире: целую словесность, то есть включая письма и разного рода нелитературные документы) целого народа, целой культуры, не состоявшейся в нашей реальности и очень даже состоявшейся в реальности иной, параллельной. Вся литература Курляндии в 400 с лишним крупноформатных страниц, увы, вместиться не смогла, но автор наметил её возможности, возможности мировидения курляндцев, их исторической памяти (немного другой, чем у нас, считая с Семилетней войны, которая – уложившись в те же семь лет, что и в знакомом нам варианте истории: 1756-1763 – обернулась в том мире Первой мировой войной, охватила несколько континентов и запустила существенно иные, чем у нас, мирообразующие процессы). Мало того, Злотин выполнил тончайшую работу, превосходящую по стилизаторскому искусству и изяществу даже ту, которой очаровал нас (меня, во всяком случае, — точно очаровал) Александр Соболев в своём первом романе «Грифоны охраняют лиру», тоже предложивший иной вариант истории (правда, у неё другая, существенно более поздняя точка ветвления, что, конечно, сказалось на созданной им исторической ткани): он смоделировал курляндский вариант русского языка с его орфографией, фонетикой, лексикой, стилистикой, — на этом варианте языка и написана вся книга!
На мой взгляд, пародийный и игровой компонент, который тут тоже в значительной мере присутствует, несколько снижает впечатление от этого прекрасного замысла и его яркой реализации. Все эти подмигивания читателю по эту сторону раздела исторических миров, несомненно забавные, всё-таки делают придуманный автором мир, завораживающе убедительный, менее настоящим. Но во всяком случае – это великолепно сделано. И это один из исчезающе-немногих текстов конкурса, где очень важна и тщательно продумана автором речевая, языковая компонента.
Готовый поспорить по всеохватности с миром цифрового посмертия Татьяны Замировской (которая по-прежнему удерживает в моём представлении первое место в этом конкурсе, но вызов со стороны иноистории Злотина, его альтернативного прошлого, пожалуй, – самый серьёзный из доселе состоявшихся), демиургический проект Злотина (пусть обращённый в прошлое!) несомненно открывает перед читателем и его историческим воображением новые горизонты и даёт основания тщательнее продумать настоящее (впрочем, и доставшийся нам вариант прошлого тоже).
Андрей Василевский:
С картинками. Фотографиями, географическими картами. Приятный артефакт. Подозреваю, что — «не для чтения». Но — приятный. Особенно, когда листаешь этот весомый том в «Фаланстере», а не мучаешься перед монитором.
Всю – от Питера до Стокгольма. Море холодное, природа тусклая, люди мрачные… Чего тут любить? Но в советское время почему-то существовал настоящий культ «нашей Прибалтики», «кусочка истинной Европы». Этих ныне трех «гордых и независимых» «трибалтийских» стран – Литвы, Латвии и Эстонии.
Своеобразным отзвуком этого культа и стал роман автора-эмигранта Григория Злотина, оставшегося и в Штатах верным этой «балтофилии» советских времен, сейчас выглядящей и устаревшей, и надуманной. (Впрочем, в вопросе «любви к чему-либо» нет и не может быть объективного подхода, только «вкусовщина». Кому что нравится. Простим автору его маленькие слабости). Перед нами в целом очередная «альтернативка», с иной историей XVIII-XX вв., в результате которой на балтийских берегах возникла не современная Латвия, а суверенная Курляндия, практически в границах старого Курляндского герцогства.
Текст книги «Снег Мариенбурга» явно собран из рассказов, столь же явно написанных в разное время и принудительно объединенных в одно произведение. Ничего плохого в этом нет – и вполне признанные шедевры фантастики, вроде «Города» К. Саймака, «Войны против рулл» А.Э. Ван Вогта и даже самого «Основания» А. Азимова, создавались сходным образом. Эксперимент Г. Злотина нужно признать скорее удачным, чем нет, хотя в некоторых рассказах уж слишком заметно стремление «писать как новый Кафка».
Это понятная слабость и вполне понятное для постмодерниста желание. Другое дело, что для читателя, практикующего обычный подход к чтению («от первой страницы – к последней»), якобы «компендиум» из найденных рукописей о разных эпизодах курляндской истории создаст массу трудностей. Трудно будут элементарно вникнуть в повествование. Хотя этих проблем можно элементарно избежать, изначально отправившись в конец книги и ознакомившись с «Кратким экскурсом в историю, географию и генеалогию Курляндии».
Тогда текст всего произведения будет выглядеть существенно более четким и прозрачным, пусть и вряд ли более сюжетно привлекательным. Г. Злотин все поставил на сотворение определенной атмосферы, ментально сопряженной с традицией и духовной историей Прибалтики. И если вам прибалтийская культура нравится, то безусловно понравится и «Снег Мариенбурга». Если же нет.. Что ж, извините – вы просто ошиблись книгой.
Ирина Епифанова:
Бывает такой солипсизм природы. Приезжаешь в какую-то дикую и живописную местность, и чувствуешь, что человека здесь тысячи лет не было и дальше не будет, не нужен он здесь, и без него хорошо.
Вот у этой книги нечто подобное по отношению к читателю. Автор её писал по каким-то своим личным причинам, вероятно, не мог иначе. Но не для публики и не беря её в расчёт. Очень искусная стилизация, очень тщательно созданный мир некой альтернативной старой Курляндии, наполненный некой своей мифологией. Скрупулёзно, но очень «от ума» и не очень понятно для кого.
Вадим Нестеров:
МегаШвамбрания, поражающая количеством вложенного труда..
Автор, сидючи в Лос-Анжелесе, много лет творит свою собственную Швамбранию под названием «Курляндия» — Курляндию альтернативную, не только не растворившуюся в, но и вознесшуюся над.
Рецензенты «Снегов Мариенбурга» в основном пишут о том, что «автор сотворил целую Вселенную», и не врут не единой буквой. Перед нами lore невероятной степени проработанности — для своей любимой Курляндии Георгий Злотин придумал все — от альтернативной орфографии и денежной системы до подробнейше прописанной альтернативной истории и родословных дворянских списков.
Книга «Снега Мариенбурга» содержит самые разнообразные материалы о любимой Курляндии — рассказы и пьесы, короткие новеллы, стихи, карты и фотографии, обрывки архивных рукописей, ворох миниатюр, объединенных общими героями, любовно собраные надписи на полях и прочие крохотульки. Венчает все энциклопедия Vademecum, или Краткий экскурс в историю, географию и генеалогию Курляндии со статьями вроде:
Газенпот (правильно Ґазенпот): город в зап. части Курляндии, в шести германских милях к северо-востоку от Либау. Местонахожд. одной из старейш. и крупнейш. волчьих общин в Ґерцогстве и во всем остзейском крае. Из достопримечательностей имеется орденский замок XIII века, построенный по велению Дитриха фон Грюнингена, ландмайстера Германскаго ордена.
Магдебургское право было даровано Г. в ХIV столетии. Замок разрушался шведами и был возстановлен по воле Е. В. Ґерцога Іакоба в 1665 г. В начале ХХ века Г. стал средоточием смуты и гонений на волчье меньшинство Ґерцогства (см. тж. «Волчья доля» наст. изд.). Г. был замирен по размещении в нем чинов ґуннскаго легиона (см. тж. «Ґунны»). Славится пивоварением и экспортом заячьей капусты. В Г. жил известн. коммерсант и меценат Луи (Лейзер) Штембер, чьи дочери Эмма, Женни и Лидия создали баснословно знаменитое трио виртуозетт камерной музыки и с успехом концертировали по всей средн. Европе в теч. 1930-x г.г.
Детализированность и проработанность мира поражают, и все бы хорошо, но даже художественные тексты по большей части представляют собой что-нибудь информационно-насыщенное: «Он охотно слушал Брукнера и Франка, летом езживал на рижский штранд или на Рюген, а зимы проводил в Биаррице или на водах в Виши. В травоядной части Курляндии он не был с детства.
Городишко располагался на самых задворках ґерцогства: вдали от Аренсбурга, от хлопотливых пристаней Либавы и Виндавы и уж тем более — от пышных митавских дворцов, не утративших своего великолепия и после великой войны. Назывался он Ґазенпот, что в переводе с остзейскаго означало что-то заячье».
А стоит, например, упомянуть в рассказе «Кашгарская волчанка», что начавший уменьшаться главный герой «читал заглянувшему на огонек соседу-помещику курьезныя статьи из «Ведомостей», автор тут же услужливо поясняет в ссылке:
«Курляндския Ґерцогския Ведомости» выходят и поныне, еженедельно по середам и субботам. Цена на годовое издание три рубля серебром. За доставку в дом в Митаве прилагается пятьдесят копеек (или 25 пф.), а за пересылку по почте — два рубля серебром или одну курмарку. Подписки принимаются во всех почтовых конторах Ґерцогства».
Продумывать и разрабатывать мир автору явно нравится гораздо больше, чем писать прозу. Но это не худшее хобби.
Екатерина Писарева:
Сложноустроенная книга Григорий Злотина «Снег Мариенбурга» – это сборник, включающий в себя как прозаический текст, так и стихи с драматургией. Надо сказать, что Злотин – известный переводчик Гессе, Кафки и Рильке, преподаватель литературы, человек, знающий о книгах все и даже больше. Поэтому в его «Снегах Мариенбурга» очень много литературной игры, виньеточности, аллюзий и реминисценций, зыбкой и неведомой глубины, набоковской улыбки. Разгадывать «Снега» сложно и порой утомительно, хотя явление в современной литературе выдающееся и редкое.
Роман, с одной стороны, просто роскошный в смысле подробности, с какой воображена и показана вымышленная реальность. Текст густой, плотный, напряжённый. В этом, однако, и уязвимая его сторона: за читателя, кажется, воображено уже всё, что только можно и ещё сверх того, ему самому практически ничего не нужно делать, — автор как бы всё время держит его, стремящегося пойти по пути сюжета дальше, и объясняет, объясняет… (и это неправильно: стоит всё-таки давать читателю больше свободы). То есть, с другой стороны, эта подробность описания совершенно самодостаточна (недаром текст разбух почти до восьмисот страниц, — это книга, кажется, из тех, что читаются ради процесса, что, конечно, тоже немало). Но мысль в этом избытке вязнет и теряется (что-то я не уверена, что она тут вообще есть как таковая). Зато развитие событий абсолютно непредсказуемо (это, конечно, неоспоримое преимущество в смысле увлекательности текста). Автор создал собственную мифологию, несомненно оригинальную, ярко-чувственную, кинематографичную (это буквально фильм, рассказанный словами, даже снимать ничего не надо – всё видно и так), с жаркой схваткой даже не добра и зла, а глубже и архаичнее: жизни и смерти в их диких изначальных обликах. Тут. конечно, — браво. Но эта мифология именно самодостаточна, замкнута сама на себя и вряд ли открывает новые возможности для понимания мира и человека.
Андрей Василевский:
Роман-сказка. Но — автор как будто сам для себя не решил, какую историю он нам рассказывает. Их там несколько. Оборвано так, чтобы можно и нужно было писать продолжение (то же самое у Врочека). Но любители прозы Дмитрия Колодана — а они есть, есть — и так получат свое удовольствие.
Дмитрий Колодан является одним из лучших создателей причудливых и сюрреалистичных персонажей в нашей современной фантастике. Так началось еще с его дебютного романа «Другая сторона». Вот и в новой книге Д. Колодана полно колоритных героев: от Матушки Ночи (которой и принадлежит Дом Ночи) до Принца Тысячи Ракушек.
К сожалению, завязка романных событий не нова – похищенный человеческий ребенок оказывается среди сказочных существ и вынужден расти в невообразимом фэнтезийном мире, привыкая к тому, к чему, казалось бы, и привыкнуть невозможно. Да, дальнейшая история главной героини – девочки Ивы – написана ярко, интересно, с задействованием упомянутых колоритных персонажей. В итоге читатель вполне закономерно ждет, что ему представят некий аналог «романа о взрослении», только в совершенно фантастическом антураже.
И элементы подобного подхода в книге Д. Колодана конечно же присутствует. Но именно – элементы. В единую картину, как, например, у М. Суэнвика в «Дочери железного дракона», они не складываются. Перед нами не история, приходящая к некоему закономерному финалу, а скорее хроника из жизни Ивы; набор эпизодов, зафиксированных автором, да так и не развившихся и мало связанных между собой.
К концу книги не отпускает постоянное ощущение, будто автор изначально задумал не сольный текст, а некий цикл о сироте из Дома Ночи. Если замысел таков, то любые претензии снимаются – перед нами роман, в котором оказываются приемлемы и любые недосказанности, и недораскрытие персонажей, и провисание сюжетных линий. Для начала сериального цикла – это нормально.
Но при этом возникает неизбежный вопрос в наших сложных современных обстоятельствах: «Автор уверен, что сумеет продолжить написание и издание последующих книг, несмотря на все «выходки внешней среды»? Или же «Дом Ночи» так и останется значимым зачином для так никогда и нереализовавшегося фэнтезийного сериала?
Ирина Епифанова:
Тёмная фэнтези-сказка предположительно для взрослых, отсылающая сразу и к «Алисе в Стране Чудес» (а заодно и, как мне показалось, к «Между двух стульве» Клюева), и к «Задверью» Геймана, и к произведениям Макса Фрая.
Честно говоря, обилие хвалебных читательских отзывов на «Лабиринте» меня удивило. Очевидно, в данном случае это со мной что-то не так. Возможно, я просто не ценитель жанра сказок для взрослых и не понимаю, на какую аудиторию это рассчитано. Для детей — слишком претенциозно, для взрослых — слишком наивно, вторично и скучновато (опять же, на мой вкус).
В своё время у кого-то из отечественных юмористов была пародия на фокусника Дэвида Копперфильда, где актёр в красивом наряде, эффектно демонически сверкая глазами и многообещающе подмигивая («внимание, сейчас вы увидите такооое!»), исполнял простейшие детские фокусы вроде отрывания большого пальца. Вот какое-то похожее ощущение от текста.
Вадим Нестеров:
«Там, за окном сказка со счастливым концом. Странная сказка»
«Кто знает, милая? – вздохнула Матушка Ночи.
– Это всего лишь сказка. Сказки лгут, когда говорят
правду, и говорят правду, когда лгут.
(вместо эпиграфа)
Колодана на моей памяти как только не обзывали. «Русским Гейманом» — чаще чем кем-либо еще. И вот автор подставился по полной, написав роман о человеческом детеныше, воспитанном существами, которых и людьми-то назвать язык не поворачивается.
Умирающая на шоссе после аварии женщина заключает сделку с королем воронов, стая уносит ее младенца в таинственный Дом, где правит шестирукая Матушка Ночь.
В Доме живут множество странных… существ? созданий? пусть будет квартиросъемщиков. Очень разных – от Доброзлой Поварихи с запущенной биполярочкой до запертого в котельной черного кочегара Уффа с длинной шестью. А еще – призраки, вымерший волк, Китайские Младенцы, древний профессор-энтомолог Сикорский, десятилетиями читающий вслух свой некролог, тихий человек-птица Некто Тощий…
Я понимаю, что это уже очень сильно напоминает борхесовскую классификацию животных, но это не я, это Колодан.
В этой компании и в окружении Большого Леса и предстоит расти человеческому детенышу – девочке по имени Ива.
Я понимаю, что здесь самое время вспомнить геймановскую «Историю с кладбищем» (которая сама является отражением киплинговской «Книги джунглей»). Но делать этого не стоит. Хотя бы потому, что к этим двум фамилиям можно, не особо сомневаясь, добавить еще с дюжину – от Перро, Кэрролла и Линдгрен до Мервина, Бертона и Миядзаки с его Первозверем. А если напрямую спросить автора об источниках вдохновения, список наверняка займет не одну страницу.
Но главный источник его вдохновения почти стопроцентно безымянный.
Это, как писали в моем детстве, «сказки народов мира».
«Дом ночи» — не дарк фэнтези, не чернушный постмодернизм и не мистический реализм.
Даже не фантастика.
Это сказка.
Чистейший, беспримесный образец сказки.
Той самой сказки – завораживающей и мудрой – которую каждый родитель мечтает сочинить своим детям.
Но обычно ни у кого не получается.
Сказки – один из самых популярных жанров, кто их только не пишет или не писал.
Но толку в этом было немного.
Сказки – один из сложнейших жанров. Я знаю с десяток человек, не больше, которые при удачно сложившихся обстоятельствах смогут написать сказку.
Сложность сказки в том, что здесь любая фальшь сразу же палится. А нет ничего более жалкого, чем фальшивая сказка, сказка-подделка.
Причин такого скорбного положения дел много.
Во-первых, одним из обязательных ингредиентов сказки является волшебство, что сразу отсекает процентов 95 претендентов.
Колодан – один из считанного числа известных мне авторов, который умеет заговаривать, завораживать, зачаровывать текстом. Уводить им, если хотите.
Давным-давно, в мире, который уже практически закончился, переродившись, сравнительно молодые люди иногда играли в анонимную литературную игру, пытаясь узнать друг друга по текстам. Один из этих людей очень точно сказал: «Опознать Колодана – это как конфету у ребенка отобрать».
И это правда.
Колодан всегда пишет как Колодан.
«Дом ночи» удивил меня тем, что иногда его писал человек, которого я бы не опознал.
Который больше, чем Колодан.
Жестче, чем Колодан.
И добрее, чем Колодан.
Кроме волшебства, в сказке непременно должны быть высшая справедливость и свет.
Озлобленные люди не могут рассказывать сказки. Отчаявшиеся люди не могут рассказывать сказки. Разуверившиеся люди не могут рассказывать сказки.
Не умеют.
Но и уступчивые люди не могут рассказывать сказки. Жалостливые люди не могут рассказывать сказки. Мягкие люди не могут рассказывать сказки.
Не получается.
Совместить в одном тексте все три ингредиента невероятно сложно.
В «Доме ночи» получилась.
Большей пошлости на свете нет, чем рецензенту написать слова: «Я завидую тем, кому еще только предстоит прочесть эту книгу».
Поэтому я их и не напишу.
Но попробовать почитать стоит.
Эта книга стала прорывом для Дмитрия именно потому, что в некоторых историях про девочку Иву он прыгнул выше головы, написав завораживающую, волшебную, честную, страшную и добрую сказку.
И вот на этом пике славословий я начинаю прицельно плеваться с высоты.
У всего есть цена – этот принцип, частенько поминаемый в книге Колодана, полностью применим и к нему самому.
Сложность изготовления сказки отозвалась тем, что «Дом ночи» не является цельным произведением.
Там, например, нет финала. Автор наплевал слюной на большую половину заявленных сюжетных линий.
Знаете, на что это похоже?
Больше всего эта книга напоминает не до конца расчищенную мозаику. Или кусочки пазла, собранные в островки, еще не состыкованные между собой.
Я понимаю, что расчистить мозаику, сложить пазл, сплести все воедино, подобрав торчащие концы ниток (ггг) – невероятно тяжело.
Но если автор хотя бы не попытается…
Товарищ Колодан, надо просто начать. Надо просто себя заставить. А там кривая вывезет.
«Куда иду, сам не знаю, дорога сама меня приведет куда-нибудь…».
Екатерина Писарева:
«Дом ночи» Дмитрия Колодана – обаятельное сказочное фэнтези. Та самая сказка для взрослых, в которой есть и темное, жестокое начало, но светлого все равно больше. Не совсем то, что я обычно читаю и к чему привыкла, но узнала реверансы в сторону братьев Гримм и Нила Геймана. Есть языковые клише и штампы, но опять-таки в порядке вещей в своем жанре. Запомню имя автора и буду следить за развитием его литературной карьеры.
На самом деле «Отсутствие Анны» Яны Летт – прекрасный реалистический роман: очень точный психологически, ясно и без иллюзий видящий и понимающий человека во всей сложности его душевного, умственного, социального устройства, написанный уверенной умелой рукой, держащий внимание читателя, не выпуская его ни на минуту, – и всё, что тут стоило бы сказать, исчерпывающе и с безукоризненной точностью сказано на первых примерно семидесяти страницах текста. Всё тщательно примысленное автором потусторонье (во-первых, при всей своей бесспорно внимательной продуманности уступает долгой – хотя и очень плотной — и качественно сделанной начальной, «реалистичной» части в убедительности, а во-вторых) видится мне (да, эффектно придуманным, изобилующим непредсказуемыми поворотами, читающимся с большим интересом: а что там ещё автор придумает? — но) совершенно избыточным и изрядно искусственным. Всё лучшее и самое точное в фантастической части – из нашей с вами реальности. Насчёт открываемых этим текстом новых горизонтов я очень сомневаюсь, но горизонты уже существующие автор, умный и глубокий психолог, видит замечательно.
Андрей Василевский:
Как в случае Врочека и Колодана, вероятно, предполагается продолжение. Или нет? Если нет, то зачем тогда мы вот это читали? У Врочека обрыв на интересном месте досаден, но интригующ. У Колодана продолжение желательно, но можно и так. А вот «Отсутствие Анны» в нынешнем виде бессмысленно.
Яркий и талантливый текст, который в итоге слегка разочаровывает следованием избитым клише мировой фантастической (и не только) литературы. Книга начинается как жесткий и психологически достоверный детектив о «киднеппинге»: у главной героини пропадает дочь, полиция реагирует вяло, а читатель невольно начинает ждать продолжения развития событий, в котором исчезновение оказывается связано с потусторонними силами. И частично автор не обманывает эти ожидания – отсутствие Анны (так зовут пропавшую дочь) оказывается обусловлено сверхъестественными (или – противоестественными) причинами.
Однако описание длительных скитаний героини-матери по миру, сотворенному воображением или духовными силами героини-дочери, завершается конечным, банальным и инфантильным выводом – «взрослые – плохие». Ох, они не обращают достаточно внимания из-за своих тривиальных забот (между прочим, по добыче «хлеба насущного») на своих деточек, таких тонких, звонких и почти волшебных. А потому заслуживают презрения и всяческих кар.
Подобная спекуляция вокруг пренебрежения пятой заповедью раздражала еще в «Гадких лебедях» братьев Стругацких: «дети – будущее, и только в них – надежда, а потому им все можно». В реальности же потом эти дети становятся взрослыми, надежда куда-то исчезает, а бывшие «ангелы без нимбов» превращаются в старых сволочей.
И ведь каждый родитель знает, что детишки – «та еще публика». Да и вспомнив собственное детство и юность, иной раз подумаешь, что стал не только опытнее, но и лучше с годами. Но «клише есть клише». А потому главная героиня-мать «Отсутствия Анны» заслуживает своей мрачной участи в финале. Только воплощение идейного посыла получилось слабеньким, да и автор книги (кстати, совсем не страдающий от недостатка фантазии) в конце произведения откровенно «скомкала» изложение событий.
В итоге читатели получили странное, причудливое, местами восхитительно яркое, постмодернистское «моралите». С неприкрытым выводом: «Любите детей ваших, а не то…» А, кстати, что «то»? Может быть, и детишкам не стоит забывать того, что так поразило В.В. Розанова в одном из разговоров с его шестилетним сыном:
«– Вася, ты меня любишь?
– Люблю.
– Почему же ты меня любишь?
И как давно решенное, он ответил спокойно и серьезно:
– За то, что ты нас хлебом кормишь».
И еще: будь перед нами не мистическая история, а настоящий детектив о похищении, которым книга первоначально прикидывается, то на кого бы пришлось надеяться «тонкой да звонкой» второй главной героине? На полицию, да на собственную мать. И, после спасения, она, может быть, изменила бы свои взгляды на реальность.
Но автор предпочла пойти по более легкому и однозначному пути «воплощения клише». А потому текст и оставляет впечатление талантливого, но раздражающего и несправедливого поучения.
Ирина Епифанова:
Я, наверное, глупый и прямолинейный читатель. Да что там читатель, вообще человек. В еде я люблю простые и понятные вкусы, без кухни фьюжн, без сочетания сладкого и солёного. Так и в литературе: от книги я хочу, чтобы она удерживалась в рамках заявленных жанра и формы. Если это детектив, так уж детектив, чтобы он не превращался вдруг на середине в любовный роман, а если любовный роман — так чтобы он не переключался внезапно в режим философского трактата.
Это, разумеется, сугубо мои личные предпочтения. Но когда отличный психологический триллер, вполне реалистический, о том, что происходит с матерью, когда у неё исчезает дочь-подросток, вдруг после двух третей прочитанного объёма превращается в смесь магического реализма с путешествиями души по иным мирам в духе Коэльо и Ричарда Баха — оставляет ощущение некоторого разочарования. Да и степень убедительности в этих двух частях очень разная, что и понятно: сопереживать обезумевшей от ужаса матери, потерявшей дочь-школьницу, намного легче, чем душе, блуждающей в неком очень абстрактно нарисованном «задверье».
Ну, впрочем, если побороть в себе это читательское раздражение «я хотел бутерброд с колбасой, а вы мне вместо него продали банку варенья», то можно отметить, что это по сути переосмысление мифа об Орфее и Эвридике. Две реалистичные трети из трёх написаны крепко и вызывают живой отклик. И отдельное спасибо автору за фрагменты дневников 16-летней Анны, дочери главной героини. Я и сама в 16 лет была вот такой же мятущейся пишущей девочкой, сама вела дневники, этот юношеский стиль — пафос и искренность, пустые и выспренние рассуждения человека, абсолютно не знающего жизнь, и какие-то меткие первые постижения — эта полудетская писанина, прекрасная и ужасная, возможная только в этом возрасте, воссоздана великолепно.
Вадим Нестеров:
Яжемать в Нарнии. Книга начинается со страшного сна любого родителя — 15-летняя Анна не вернулась домой и ее мать Марина медленно сходит с ума, снова и снова прокручивая в голове свою жизнь и пытаясь понять — где же «яжемать» сломалась.
Начало было по-настоящему жутким, особенно мне, отцу двух 15-летних девочек. У автора даже начал получаться очень полезный горшок, в который можно было положить что угодно — от социальной драмы о кризисе семьи до янг-эдалт-фентези, которое автор, сколько я понимаю, и писала до «Анны». Автор умеет составлять слова в цепочки и тема ей явно небезразлична — в итоге примерно треть книги мы читаем хороший живой текст.
Но потом с автором случилось то, что и привело ее в номинаты «премии про интеллектальную фантастику». Автора зачем-то понесло в мистику, волшебную страну и совсем уже неуклюжие намеки на Эдгара нашего По. Все сразу стало очень плохо.
Ворон крикнул: «Этот автор сломался, несите следующего!».
Извините.
Екатерина Писарева:
Простой художественный язык, простые и понятные герои. Первая часть романа написана непритязательно, вторая – скатывается в магический реализм. Переход кажется неловким, каким-то нарочитым. Если говорить о сюжете, то это книга о пропаже дочери. Аня и Марина, казалось, были очень близки, но однажды Аня не вернулась домой. Мать выждала три дня – «почему-то у нее засела в мозгу не своя, фильмовая мысль о том, что в полицию можно идти, только когда пропавшего нет хотя бы три дня». Летт вводит в роман дневник дочери, из которого мы узнаем, что в семейных взаимоотношениях было не все гладко, всю жизнь она старалась не огорчать маму, не выходить на конфликт и создавать видимость того, что все хорошо. Финал, признаться, разочаровал – есть ощущение, что автор справилась на ура с первой половиной книги, а вторую дописывала впопыхах. И хотя тема могла бы вытянуть книгу на уровень хорошей социальной прозы с элементами фантастики, этого не случилось.
облако тэгов
