В ходе дискуссии о романе "Террор" всплыло неожиданное замечание "о презумпциях", в частности о том, что раздолбайство и отсутствие здравого смысла в поведении людей — есть черта нормальная, если не сказать больше, действительная и адекватная.

Само по себе это высказывание — тянет за собой глубокий философский разговор. К примеру, если возразить на вышеупомянутый тезис, что состоящее из раздолбаев человечество не достигло бы того уровня развития, который мы имеем, — оппонент сразу может отметить, что результатом развития человечества является весь букет сопутствующих проблем — от революций и терактов до экономических кризисов и бюрократической волокиты. То есть косвенно опять возвращаемся к раздолбайству как таковому, в разных его проявлениях.

От себя хочу отметить, что опять же по косвенным наблюдениям, склонен предположить, что раздолбайство, как неотъемлемая черта, — признак не вида, но времени, и, скажем, во времена власти идеологий влияние ее на жизнь людей было не столь заметным и значимым, нежели сейчас. Теперь же, в пору кризиса ценностей, в отсутствии внятных идеологий и в условиях общекультурного, социального и экономического кризисов, — бесцельность и безответственность, как основные показатели раздолбайства, обнаруживают себя явно и недвусмысленно.

Попытка размышлять на эту тему возвращает к извечным двум вопросах: кто... и что...? Обращаться к которым, ввиду их риторичности, — занятие бессмысленное и неблагодарное. Поэтому в вопросе понимания феномена раздолбайства меня более заинтересовала культурная сторона.

Не хочется снова повторять известные формулировки из ТРИЗа, а еще вернее из "Биографии искусства" (БИ) Мурашковского, однако, для иллюстрации хода моих размышлений пару моментов все-таки нужно озвучить. Итак, искусство, в частности, литература — это непрерывной процесс появления, развития, становления и угасания множества художественных систем, а также средств их выражения. В частности, всякая художественная система проходит обязательный этап развития — антисистема (гегелевское отрицание). Например, развитие в литературе детективной тематики кроме героя-полисмена включила на более поздних этапах сыщика-неполисмена — частного сыщика, сыщика-священника, журналиста, художника и т.п. На смену сыщикам-мужчинам пришли сыщики-женщины. От героев-сыщиков перешли к героям-преступникам. В развитии военной тематики, к примеру, можно обнаружить, что на смену известной идеологической посылке "мы — хорошие, враги — плохие" приходят вариации вроде "мы — плохие, враги — еще хуже", "мы — хорошие, но враги, в принципе, тоже неплохие", наконец, "мы — плохие, враги — хорошие", что в произведении может выражаться "в лоб" (в поступках персонажей) или косвенно, — например, русский автор возьмется писать роман, в котором главным героем станет немецкий солдат времен нашей ВОВ.

Так вот, проводя аналогию, можно сказать, что до недавнего времени — основными литературными героями были люди здравомыслящие, поступающие в соответствии с некоторыми ценностями и принципами, в чьих поступках всегда можно нащупать некоторую обоснованную логику, "правильность", целеположность. В данном случае под целями можно понимать все, что угодно, от идеологической установки, до инстинкта самосохранения или самопожертвования ради кого-либо. Обязательным в этом контексте выступает наличие какой-либо осязаемой последовательности — восприятие, эмоции, поступки.

Итак, по большому счету, не было пока такого ярко выраженного персонажа, который поступал бы вне какой-либо логики вообще: сказал — собрался в библиотеку, но отправился в продуктовый магазин, долго-долго выбирался из-под развалин дома, спасся от смерти, и бац — выпил серную кислоту, поставил капкан на медведя — и тут же сам в него ногой. Так вот, продолжая аналогию с БИ, можно предположить, что следующим этапом развития литературы может оказаться.... наличие такого героя. Героя-раздолбая. Или героев. Или, вообще, всех героев в произведении, ведущих себя подобным образом. Не просто сумасшедших, с нарушениями нервной системы, обкурившихся травки, а нормальных людей, при этом действующих в отсутствии всякой логики. Не так уж это невероятно, если учесть нервное состояние, в котором находятся современники, — массированная атака СМИ, "шокирующие сенсации", обещания президента, деструктивные действия и бездействия здравоохранительных и правоохранительных органов, виртуальная реальность в лице однотипных сериалов (где в поступках персонажей и событиях отсутствует четкая логика), резкие климатические изменения, общий пофигизм и эгоизм, коллективное бессознательное в форме флешмобов, чатов и т.п.

В таком ключе, высказывания моих оппонентов о том, что "раздолбайство" — является нормальной чертой для человека — можно считать первым тревожным сигналом, первым звоночком. Не такие ли персонажи — герои нового времени?..

Короткое вступление перед отзывом на роман Шеймаса Дина "Чтение в темноте" неожиданно превратилось в полновесное эссе, поэтому пост о романе будет чуть позже.

_

Лет десять назад, когда я читал Хайнлайна, потихоньку подбирался к Шекли и Саймаку, и даже шесть лет назад, когда я уже попробовал на зуб Сэллинджера, Сартра или, например, Маркеса — я еще совсем не задумывался о Мифе. Как категория он еще не существовал в моем сознании. Нет, конечно же, я читал школьником мифы древней Греции, русские былины, позже пробовал взяться за Библию, — но ни о каком Мифе я не помышлял, вместе эти произведения духовной культуры не связывал. Однако, так стало получаться, что вот уже несколько последних лет, Миф в той или иной форме оказывается передо мной снова и снова. И, хотя полновесных литературоведческих и философских работ о мифомышлении я не читал (пока), определенное понимание у меня сформировалось. Миф занял прочное положение среди других привычных категорий — жизнь, воспоминания, правда, фантазия...

Итак Миф — [сказание, передающее представления людей о мире] является первоосновой литературы вообще. В тот момент, когда научная картина мира вытеснила мифическую, когда рацио стало преобладать над стихиями и духами, именно литература вобрала в себя мифологию полностью, не отбрасывая ничего и не вычеркивая. С тех пор в литературе происходит возрождение того или иного мифа в реалиях нового времени. Причем, происходить это может как сугубо развлекательно (яркий пример — переиначивание греческих мифов у Олди), так и глубоко — психологически, философски, эстетически (Джойс, Сартр, Рансмайр). Тот же процесс происходил в древние времена — ни для кого не секрет, что Мифы разных народов имеют общие эпизоды — Потоп, падение Башни. А образ Христа — это ли не инкарнация мифа о Прометее?

Миф никогда не бывает сам по себе, мифы разных народов образуют законченные системы, призванные полностью описать окружающий человека мир. С другой стороны, отдельные мифы охватывают краткие эпизоды — назовем их события — рождение или смерть, победу или поражение, возвышение или падение, встречу или расставание, путешествие или возвращение. Таким образом, любая мифология [древнешумерская, ассирийская, греческая, христианская] включает в себя — все множество событий, которые могут произойти в жизни отдельного человека или жизни группы таких людей. Для чего?

Во-первых, миф — это иррацио. Первой из наследниц мифологии является поэзия, и ее иррациональная составляющая — лирика. Вот, что относят к характерным чертам мифологии:

цитата

произвольное (алогичное) соединение сюжетов и тождественность означающего и означаемого, персонификация явлений природы, зооморфизм

Но не этот ли спектр методов — основа поэзии, с ее аллегориями, метафорами, метонимиями и пр.? В основе любой метафоры — соединение несоединяемого, по второму диалектическому принципу, алогичность, противоречивость, иррациональность — принципиальная невозможность разложить в логически тождественную цепочку определений. Но именно к этой иррациональности от начала времен до наших дней человек мучительно стремится — об этом свидетельствуют дошедшие до нас мифологии, позднее трансформировавшиеся в поэзию, и мистику, и фантастику, и сюрреализм, и постмодернизм и многое другое. Рационального явно недостаточно человеку для полноты жизни, поскольку сама жизнь и итог ее — смерть, по сути своей, иррациональны. И поэтому требуется Миф, который умеет связать необъяснимое, сделав его понятным, оставляя при этом необъясненным. Миф позволяет найти смысл в бессмысленном, в жизни, в смерти, в рутине дней, в жесте самопожертвования, во всем.

По большому счету, достаточно связать поездку на работу с путешествием Ясона, мытье посуды со схваткой Геракла и Гидры, — а человеческое сознание способно устанавливать такие связи — ассоциативно, иррационально, необъяснимо, — и вот человек уже живет внутри Мифа, и тогда все тревоги, все попытки и неудачи начинают обретать иной, более глубокий смысл. По сути бессмысленное существование обретает Значение. А человеческий дух обретает Место внутри Мифа. Чем является Библия, с этой точки зрения? — Полная система мифов. Человек-христианин получает возможность видеть свою жизнь внутри этой Мифической картины, совершать подвиги, жертвовать, умирать и воскресать. И когда на службе в церкви несколько сотен людей стоят со свечами и поют молитву, в мифическом понимании — происходит совсем другое, происходит рождение Спасителя, или его Воскрешение или любое другое из Мифических событий.

Возвращаясь теперь к литературе, можно отметить, что через частности — события — человеческой жизни любое произведение может быть связано с той или иной Мифологией и само является, по сути, Мифологией — через Миф о возвращении или Миф о рождении, через Миф о смерти или Миф о победе. Важно не то, с какой мифологической системой человек себя связывает, а то — что связь эта есть. Литературные памятники советских времен — по сути те же мифы о героях труда или войны, о победах, о смерти. Связывая себя мысленно с Матросовым, с Маресьевым, с Гагариным или Кожедубом, с Космодемьянской, советский человек также передавал свою жизнь Мифу взамен на Смысл своего бытия.

Мифомышление некуда не девалось, и с этим вряд ли можно спорить. Произведения "модного" магического реализма — по сути, и есть яркие воплощения современного мифомышления: "Сто лет одиночества", "Адские машины..." Картер, "Страна смеха" Кэрролла, "Маленький, большой" Краули, "Зимняя сказка" Хелприна, романы Сарамаго — все это Мифы. Говорить о современном мифотворчестве сложнее. Одно дело — оживлять старые мифы в новой реальности, другое — создавать мифы, которых до сих пор не было. Я не достаточно хорошо знаю ранние мифосистемы — от Шумера, Вавилона и Египта до древнего Китая и Индии, — чтобы утверждать, что тот или иной сюжет — является новым. Но вполне может оказаться, что Уэллс и Лем — не просто мифорассказчики, но и мифотворцы. А "Вечный воитель" Муркока — появившийся в условиях аромантизации войны — новый миф о Сизифе-воине, который не хочет воевать, и об оружии, которое убивает своего владельца.

Подводя краткий отмечу, что любой человек — живет в Мифе. Сценарии, о которых говорил Эрик Берн, — закостеневшие в поступках людей мифы. Особенно отчетливо значение Мифа встает перед человеком в попытке осознать Смерть. Всякий самоубийца должен во что-то верить — в чье-то раскаяние, в победу каких-то идеалов, в искупление, но тот сюжет, тот порядок событий о котором он думает и которого ожидает, и есть то "сказание" или миф. Равно как и человек, стоящий перед естественной смертью, что бы он ни думал — "моя душа переродится в другом человеке" или "моя душа встретится с умершими родственниками", или даже "я умру, тело станет землей, вырастет трава" — мыслит себя частью мифа, а свою будущую смерть — эпизодом большой мифической картины.

Я не знаю, вероятно, что все вышесказанное хорошо знакомо и очевидно литературоведам и философам. Может быть. Однако, я верю — что творю миф об обретении знания в моей собственной мифической картине мира. Почему нет?..

Поспешил я с предыдущей статьей. Когда писал в колонку отзыв на роман Рю Мураками, совершенно позабыл ряд замечаний, которые родились у меня в процессе чтения и размышления о. Как бы ни был плох или хорош роман, думаю, самое главное — сколько человек способен вынести из него и какой опыт приобрести. Есть характерное высказывание на этот счет: хороший читатель учится даже у плохих книг, или если обобщенно: великий человек строит фундамент своего успеха из камней, которые в него кидают (известная цитата перефразирована). Поэтому некоторые мысли, приведенные в этой статье, будем считать тем, что я вынес из романа "Все оттенки голубого".

Почему я его все-таки дочитал (дослушал)? Первая причина банальна — слушалось легко, хотя в некоторых эпизодах громкость наушников пришлось убавлять до минимума из опасения, что текст пробьется из ушей и будет услышан кем-нибудь из окружающих. Начитано неплохо. Но, пожалуй, эта причина — не главная. В конце концов, был у меня соблазн в свое время бросить "Осиную фабрику" и лишь внешний стимул (спойлер, раскрывающий интригу) заставил меня дослушать роман. Причину я вижу в том, что ситуация, в которой живут герои, что-то мне напомнила. И кое-кто из персонажей напомнил кое-кого из знакомых.

Был я знаком с одним человеком, назовем для определенности Х, знакомство это состоялось случайно, через "вторые руки" — Х был знакомым знакомых, и на некоторое время мы поддерживали связь. Недолго. Потом также случайно связь эта потерялась, и никто не сделал впоследствии усилий, чтобы ее восстановить. Видимо, в том не было никакой необходимости. Знакомство это состояло в паре-тройке моих визитов к Х, а также просмотру фотографий Х с некоторой вечеринки его со своими ближайшими друзьями, плюс личная встреча с одним из этих друзей, назовем Y, в доме у Х.

Дело в том, что компания Х пробовала наркотики, достаточно легкие, может быть, абсент, может быть, какая-то "травка". Я в подробности не вдавался. Делали они это из чистого баловства (возраст Х и его знакомых был около 18-20 лет), без каких-либо последствий, ужасов и пр. Но. В момент знакомства с Х у меня создалось какое-то неопределенное впечатление об этой компании. Помню еще встречу с Y, который пришел к Х и сидел с блуждающей улыбкой на лице, прислонившись к стенке, и вел себя не совсем нормально: смеялся постоянно, нес какую-то чушь или глядел на X преданными глазами и молчал. X также пожаловался мне, что Y постоянно приходит и остается ночевать и никакими силами его не выгонишь из дома. Отстраненно улыбающееся выражение на лице Y присутствовало и на всех фотографиях вечеринки. Так вот, помню отчетливое ощущение, которое у меня возникло при просмотре фотографий вечеринки, хотя ничего неприличного на них не было (может быть, мне была показана отцензуренная часть — неважно), — это ощущение беспорядочности отношений между людьми круга X. Глядя на фото, я почувствовал, что там может произойти все, что угодно. Я тогда ни чем не связывал это возникшее у меня впечатление, а вот теперь — после романа Мураками, посмотрев эту кухню "изнутри", так сказать, — думаю, что могу связать — и не ошибусь — с наркотиками.

Персонажи романа Мураками живут под постоянной "мухой". У них уже нет никакой связи с реальностью. Глядя со стороны, видишь лишь одно — намеренное уничтожение собственного организма химической дрянью, которая не только вызывает привыкание, но еще и притупляет и полностью искажает реальные чувства, события: свои, чужие. Такое могут позволить себе только изначально здоровые люди. Спросите у больного ЦП, гормональными нарушениями, раком — готов ли ты осознанно спускать в унитаз остатки своего здоровья. Человек, вынужденный каждый свой день отвоевывать у смерти, однозначно скажет — нет. И будет прав. Более того, в глазах такого человека подобное поведение — тяжкое преступление.

Зато здоровые люди, страдающие от единственного недуга — скуки и неспособности себя чем-то полезным занять, постоянно так или иначе издеваются над своим здоровым организмом: алкоголь, наркотики, татуировки и пирсинг, химическая обработка волос. Я еще видел человека с проблемной кожей, который прокалывал себе что-то на лице. Зато люди со здоровой кожей, с красивой чистой гладкой кожей, без дефектов губ, носа, ушей, непременно придумывают всякие украшения. Мне не жалко. Мне это кажется абсурдным. Мне нравится все естественное. Я не люблю косметику на лицах вообще, не люблю неудобную, якобы модную одежду, — вид девушек в тесных юбках на высоких шпильках вызывает у меня сочувственную улыбку, а вид барышень в -25 без шапок и с голыми, извиняюсь, задницами — только опасения за их поясницу.

А теперь перейдем к деструктивной прозе.

Мы живем в век, когда более всего ценится толерантность (ах какое слово), свобода слова и свобода совести. Общество наше слоится на субгруппы, каждая из которых выделяет себя в элиту, придумывает себе законы и им следует. Это, в общем-то неплохо. Плохо то, что этот процесс, чем дальше, тем больше начинает выходить за рамки здравого смысла. Носители всяких физиологических и психологических отклонения приравниваются в правах с основными здоровыми носителями цивилизации. И не последнюю роль в этом играют писатели.

С точки зрения творчества, если знать о закономерностях ТРИЗа, это понимаемо и обоснованно: темы периодиечски истощаются, а искусство не может стоять на месте. Вслед за историями о хороших полицейских и плохих бандитах идут истории о хороших бандитах и плохих полицейстких. Вслед за историями о плохих гомосексуалистах следуют глубокие проникновенные вещи о хороших гомосексуалистах. Следом за плохими наркоманами появляются хорошие наркоманы. Постепенно в массовом сознании границы стираются — скоро мы уже всерьез будем говорить о хороших убийцах, добрых насильниках, душевных маньяках, справедливых террористах. Меняется массовое сознание и соответствующие элементы начинают осознавать себя как субгруппа в обществе, где уже и так до черта различных субгрупп. Гомосексуалисты получают признание, еще чуть-чуть и того же потребуют педофилы? Разве нет??

Хуже всего то, что наблюдая за искусством Европы в последние десятилетия, я с неудовольствием вижу тенденцию все большего проникновения деструктивных элементов в наиболее признанные произведения. Я не против эротики. Один из моих любимых фильмов — "Империя чувств" Нагисы Осимы, а одна из уважаемых книг — "Адские машины желания доктора Хоффмана" Анджелы Картер. Однако, посмотрев две картины Romance X (Приз XXI Московского международного кинофестиваля — по информации с ВидеоГид) и Пианистка (Гран-при Каннского кинофестиваля 2001 года по информации с Википедии) я ничего, кроме удивления не испытал: зачем такие фильмы? Какой заряд они несут? Какой еще субгруппе извращенцев они дают возможность называть себя полноценными людьми и требовать понимания и признания окружающих. В современной зарубежной прозе уже невозможно обойтись без сцен насилия или секса, причем, каждый автор выдумывает что-то поэкстравагантнее. Примерами могут служить романы Пола Остера, Иэна Бэнкса, Джонатана Кэрролла, Стива Эриксона и др.

Человечество теряет остатки здравого смысла с завидным упорством и с низменным успехом. Все это вполне укладывается в модель рыночных отношений: сенсация = деньги. Нужно шокировать, нужно удивить, поразить, ошарашить. Дурная слава ничем не лучше доброй, зато достигается меньшими усилиями. Вот только печально все это.

Эссе

Бывает такое. Мольберт. Холст с чешуйчатой мозаикой пятен. Сколько чешуек — столько оттенков, и кто бы только мог подумать?! Художник, секунду назад созерцавший пестроту, снова отступает и смотрит уже издали, уже не на пятна, а на холст, на картину. Задумывается. Складка карандашной линией проступает на лбу. Художник мешает на палитре два цвета, не имеющие наименования ни в одном альбоме колеров, и получает новый оттенок, тоже безымянный, только одному художнику ведомый, одному ему различимый. Снова подступает к картине. Кладет мазок. Еще мазок. К тысячам разноцветных мазков еще два. Изменилось ли что на холсте? Можно ли заметить это изменение, когда к тысячам добавляются еще два? Всего два? Вряд ли. Однако же вновь отступает художник. Смотрит издалека. И наметанный глаз понимает, что хоть и не вспомнить уже, как выглядела картина без последних, и что вдруг с ними переменилось, но именно сейчас картина стала законченной... Нет, не законченной. Снова оттенок. Мазок. Снова взгляд издалека. Теперь все. А, может быть, и не все, но уже ближе, значительно ближе к тому, о чем можно уверенно сказать: я закончил...

Задумывал я эту статью уже довольно давно. Примерно после окончания последней "Грелки".Потом вернулся к ее идее после окончания последней "минипрозы". Неоднократно возвращался мыслями при чтении Каганова и Васильева, и, наконец, сел и написал.

Поэтому, как факт приходится признавать, что каждый определяет графоманию в собственных критериях и терминах. По опыту общения с молодыми и не только членами лито, я определил для себя критерием — цель творчества автора, и, как следствие, следующие две формы графомании:

1. Автор не имеет насущной необходимости писать, более того, он не может работать над текстом сам собой, ему нужны обязательные внешние стимулы вроде — подписанный договор с издательством, тема литературного конкурса и пр. Т.е. человек, которому самому говорить нечего, но очень хочется быть услышанным, он не знает иных способов "говорить", кроме как заниматься сочинительством, а поскольку само сочинительство идет туго, он использует все возможные подручные средства, чтобы выжать из себя что-нибудь.

Так, начинают писать не состоявшийся журналист, не сложившийся художник. В разные времена писать было модно и козырнуть вышедшим сборником стихов до сих пор мечтают многие. Как частный случай такой графомании я рассматриваю книги политиков или книги поп-звезд о жизни "там". Тут я могу привести очень простой пример: престижно быть спортсменом мирового класса, но для этого — необходимо ой как вкалывать: делать тренировки, иногда по две или три в день, участвовать в соревнованиях, довольно часто. Т.е. спорт — это, очевидно, большая работа над собой и своим результатом. Отношение к сочинительству отчего-то совсем другое. Отчего-то всякому кажется, что сочинять — это значительно проще, чем тренироваться. Поэтому мы никогда не увидим политика или звезду шоу-бизнеса, которые будут выступать на Олимпийских играх, зато сплошь и рядом видим таких вот "писателей".

К сожалению, у таких находятся издатели. К еще большему сожалению, находятся и читатели. Причем, насколько я могу судить, истинным критерием для издательств является не качество текста такого сочинителя, а скорее сила "брэнда": Васю Пупкина из деревни Клюево издавать, конечно, не станут, а вот певицу Н из группы А, любовницу продюсера Х, вполне.

2. Автору хочется писать. Он ничего не может с этим поделать, внутренний мир требует выхода и он, раз за разом бросая (хотя очень мало людей хоть раз попробовали бросить писать из тех, кому и впрямь стоило бы бросить), все равно возвращается к этому занятию. Такие люди тихо плодят большие объемы закорючек, не очень-то вникая в оценку истинной ценности того, что было написано. Эту форму графомании я считаю не такой страшной, но именно она приносит наибольшую массу макулатуры гутенберга сегодня. Так что, тут еще бабушка надвое сказала, что хуже (1) или (2).

Почему я не считаю ее такой уж страшной: потому что если человек действительно хочет писать (делает это не ради денег, не ради славы,не по приколу, что автоматом относит графомана к первому типу, а потому что попробовал себя в разных областях — и понял, что только в писательстве реализует свои жизненные потребности, значит, остальное — те самые "тренировки и соревнования", т.е. работа над собой и текстом.

Но и тут имеются свои подводные камни. Я приведу пример из другой области. Возьмем статую Венеры Милосской и облепим ее комьями сырой глины, так чтобы получился бесформенный глиняный ком. Что получилось, что это за ком? Конечно же — это Венера Милосская, но вот ценна ли такая Венера, или все-таки, чтобы стать ценной с нее должны быть сняты все те лишние комья?

Так и с необработанным текстом. Пусть в нем есть идея, пусть у автора есть талант, новое видение, собственное чувствование, но одевая свою идею новыми и новыми комьями деталей, эпизодов, персонажей, автор тем самым превращает свое произведение в нечто бесформенное. Типичный пример — Васильев (см. "Джентльмены непрухи").

-----

Итак, с терминологией разобрались, а теперь собственно статья. И главный ее тезис: современные интернет-конкурсы — фантастические, литературные и т.п. — среда, воспитывающая графоманию (1), хотя и чему-то способная научить авторов типа (2).

Я сделал такой вывод, наблюдая за конкурсами "Грелка" и "Минипроза" и из простого логического анализа самой сути этих конкурсов.

Таким образом, интернет-конкурсы — фабрика производства "графомании": графоманы здесь пишут, графоманы оценивают и правят/переучивают/натаскивают всякого новичка на соответствие своему микросоциуму. Здесь нельзя научиться писать, но можно "набить руку" складывать тексты. Современные писатели позволяют себе применять "грелочный" метод при написании настоящих (а настоящих ли в таком случае?) произведений. А современные читатели принимают такую продукцию, как нечто нормальное.

"Пипл хавает и просит есчо". Издатели, соответственно, издают.