Итак, недельки три назад я обнаружил, что роман Рансмайра "Последний мир" впервые был издан на русском не Эксмо в 2003 году, а десятью годами ранее, издательством "Радуга" в серии "Новое имя". Речь идет вот об этом издании:
Обнаружил я это, как водится, случайно. Alaskes искал твердое издание "последнего мира" и я глянул в findbook на предмет Эксмовского "магреализма" поближе к Alaskes'у либо хотя бы посмотреть цены, если вдруг придется договариваться насчет продажи моих "резервных" экземпляров. Тогда-то и попалась мне на глаза строчечка: "Рансмайр. Последний мир. Радуга. 1993"
Я связался с продавцом и попросил скан обложки. Скана мне не предоставили, но фото хреновенького качества я получил, — стало очевидным, что ни о какой случайной ошибке речи быть не может. Была такая книга. Порывшись в этих ваших тырнетах я нашел почти всю информацию об издании, кроме обложки, в том числе — информацию о наличии в книге предисловия (этого предисловия в эксмовских книжках нет). Вещь, кстати, занятная. Благодаря ameshavkin'у есть у меня в электронном виде. И вот что интересно. Тираж книги — 50'000 экз. Если вдуматься — не 5'000 "магреализма" и тем паче не 3'000 в покете.
В общем, заказал я книгу. Обошлась мне в 140 руб с доставкой плюс комиссия 5% в терминале на Яндекс. Полторы недели шла. Вчера книга оказалась в моих руках и таки-да, тираж ровно 50'000 экземпляров. На моем томике библиотечный штамп. Сейчас в продаже у того же продавца эта книга стала дороже. 180 руб вместо 50. Видимо, распродажа библиотечных экземпляров. Но суть не в этом.
Куда в России пропали 50'000 книг Рансмайра в мягкой обложке? При том, что издание 2003 года и 2005 найти можно без проблем, а 1993 — при тираже 50'000 — нет почти. Автор относится к категории интеллектуально-непопсовых.
Но это, так сказать, половина дела.
Теперь уже я продолжил изыски по издательству "Радуга" и именно серии "Новое имя". Уже если кого издатели, написавшие такую внятную вступительную статью к Последнему миру, поставили в один ряд с Рансмайром — это всегда интересно. И вот что удалось найти:
цитата
«Новое имя» Новинки зарубежной некоммерческой литературы
обложка, 84х108/32
Рансмайр К. «Последний мир» пер. с немецкого, 208 стр., 1000 руб., в пачке 20 экз.
Книга молодого австрийского писателя рассказывает о судьбе древнерим-ского поэта Овидия. В романе переплетаются миф и современность: герои "Метаморфоз" воплощаются в обитателей захолустного городка.
Баргум Ю. «Темная комната» пер. со шведского, 430 стр., 1000 руб., в пачке 10 экз.
В сборник вошли три романа современного финского автора: "Темная комната", "Папина дочка", "Летний мальчик", — написанные от лица мужчины, женщины и ребенка.
Энквист П. «Библиотека капитана Немо» пер. со шведского, 175 стр., 2000 руб., в пачке 24 экз.
Подлинная история, рассказанная в романе, когда-то потрясла всю Швецию. Двух мальчиков перепутали в роддоме и через шесть лет вернули их настоящим родителям.
Гомбрович В. «Порнография» пер. с польского 175 стр., 2000 руб., в пачке 24 экз.
Интеллектуальный роман принес писателю-эмигранту мировую известность. Автор предлагает читателю жестокую и увлекательную игру ума.
Судя по всему, это полный состав серии.
Энквист может быть довольно известен российскому читателю. "Пятая зима магнетизера" не так давно выходила в "Иллюминаторе" Иностранки, и еще два романа в изд-ве Лимбаха. На сайте автор не представлен, но это, я полагаю, дело времени, — фантастический элемент в некоторых его романах присутствует.
Гомбрович переиздавался другими издательствами в более полном составе и даже попал в анналы ФЛ, хотя работа над библио еще не закончена.
Но что самое интересное — в продаже ни одной из указанных книг, кроме всплывшего Рансмайра, нет. Полагаю, что тиражи у них опять же измеряются десятками тысяч. Тот же Энквист "Пятая зима магнетизера" с тиражом 5'000 есть и на Озоне, и в Чаконе. А вот "Немо" не найти, хотя тираж не в пример больше. Впрочем, книга "всплывала" — букинистике Озона числится:
С "темной комнатой" та же история. Имеется отметка на Либексе. Значит, тоже "всплывала".
Обложку Гомбровича найти не удалось. Может быть, не там искал. Однако, куда все-таки делись 200'000 интеллектуальных книг в мягкой обложке, многие из которых переиздавались?
Не так давно в жарком споре поминались писатели и книги, которые в больших количествах и небольшими тиражами (200-500 экз) издаются "на местах" за свои деньги, отделениями СП и т.п. Многие из этих книг регистрируются в общем книжном реестре (имеют ISBN), а многие — выходят натуральным самиздатом, даже без ISBN, только что не под копирку или на принтере напечатанные. В той же теме был помянут условный закон Старжона о том, что 90% всего — дрянь, из чего следует, что всегда остаются заветные 10%, которые, зачастую, очень трудно найти, и попадаются они, как правило, случайно, неожиданно.
Для меня подобной находкой стали стихи Нины Матвевой. Автор, если мне не изменяет память, пишет с 16 лет, т.е. уже больше 40 лет, а издаваться стала только в последние годы. В советские времена творчество ее не очень жаловали, и так уж сложилось, что за долгие годы Нина Матвеева привыкла вываливать свои мысли и чувства на бумагу в виде черновиков. Черновики показывались только близким друзьям и за долгие годы копились, копились.
Книга "Карстовая память" вышла в Иванове в прошлом (2009) году. Тираж 200 экз, авторская редакция — это означает, что никакого другого редактора у книги, кроме самой Нины и людей, что помогали набирать текст с черновиков, верстать, — нет и не было. Это первый полноценный сборник поэтессы (мягкая обложка, чуть более восьми десятков стихотворений), только вот незадача, книга является хорошо напечатанным самиздатом — нет ISBN. То, что первая книга Нины (2008, "Добровольное изгнание") вышла без ISBN казалось понятным — тоненькая, три или четыре десятка стихотворений, и белая обложка без фото, рисунков и каких-либо украшений на скрепке. Но вот в 2009 напечатана новая книга — уже посолиднее, объемнее (впрочем, клееный блок, тоже без рисунков, фото, украшений, даже информации об авторе) — книга вполне соответствующая слову "книга", но нет — похоже, добровольное изгнание продолжается.
Далее, я приведу фрагмент обзорной статьи об Ивановской поэзии 2009 года, посвященный книге "Карстовая память".
цитата
...О книге Нины Матвеевой «Карстовая память» много не скажешь — ее нужно читать. Любые попытки о чем-то поразмышлять, пересказать — покажутся неуклюжими: до того плотны строки стихов. Слова «карстовый» в обычном толковом словаре не найдешь: оно относится к геологическим терминам и чаще всего встречается в контексте слов «пещеры», «слои», «катакомбы», — таким образом, «карстовая память» — это будто память спрессованных в геологических слоях поколений, чьи следы обнаруживаешь на стенах лабиринта, когда свет факела выхватывает вдруг кусками — тысячелетней давности рисунок или ритуальный знак. Изобразительная тематика подкрепляется циклом «Долгий вополь», стихотворения которого написаны «по мотивам» картин.
Стихи Нины Матвеевой — постмодерн. Они цитатны и полны аллюзий на религиозные и литературные символы. И если, к примеру, в стихах Галины Стоянцевой Эрот появляется только в контексте двух соединяющихся сердец, — в незыблемой своей роли, то в стихах Нины Матвеевой «блудным сыном» может может стать Икар и, упавший к ногам отца, будет запрограммирован родителем — никогда более не мечтать, отказаться от крыльев («И вновь зовущий голос из Вселенной...»). Посвящения в книге растворены и оказываются как бы частью внутреннего пространства стиха. Например, стихотворение «И стоя у открытого окна...» опирается на образы романа Кристофа Рансмайра «Последний мир». Не зная сюжета, трудно понять, при чем тут Овидий, что это он «витийствует», о каких «метаморфозах» идет речь, что это за «сад», в котором можно «нарыскать» собственную «смерть». Но это и не пересказ сюжета, — это наложение фантасмагории «Последнего мира» на действительность — герой Рансмайра Котта обнаружил предсказание своей судьбы в Овидиевых стихах, но лирический герой стихотворения обнаруживает в том сюжете намек на собственную смертность. Еще одна интересная деталь некоторых стихотворений — точность не только слов, но и графического образа стиха, когда строчки и буквы складываются в «иероглифы», например:
Так в еле тлеющий
пнут сапогом,
искры взлетевшие
над костром
лишь на мгновение
до невмочь
отупевшую
вызвездят
ночь.
— это ли не последняя взметнувшаяся вспышка раздавленного костра?! Смыслы на смыслы, шифры на шифры слоями — именно это можно найти в книге «Карстовая память», даже в названии присутствует ребус — не то дата, не то шифр — «1(87)5». В компьютерной технике есть два термина: упаковка и архивация, —означающие уплотнение / сжатие информации до такой степени, когда из нее выдавливается всякая избыточность, а размер сокращается в несколько раз. Станислав Лем в «Голосе Неба» отмечал одну особенность уплотненной информации: если не знать ключа, она похожа на «шум», то есть на бессмыслицу. Все это есть в стихах Нины Матвеевой, которые именно заархивированы — отсюда образы / сюжеты переходящие, перескакивающие, сменяющие друг друга, отсюда рваный ритм (лишние слова просто выброшены), отсюда неожиданно возникающие нерифмующиеся строки, — текст такой плотности требует соответствующей подготовки от читателя.
(c) Алексей Бойков, 2010
Как оказалось, стихотворение "И стоя у открытого окна..." написано раньше, чем книга "Последний мир" была издана на русском языке. Ну и напоследок, так как вряд ли кому из посетителей сайта в ближайшем будущем придется подержать в руках книгу "Карстовая память", я выложу еще некоторые из стихотворений этой книги в том виде, как они представлены на страницах.
Четыре года назад хозяйка "Лавки писателя" в здании нашего лито (поэтесса и ныне литконсультант) показала книжку совершенно незнакомого мне автора Кристофа Рансмайра. Так как цены в "Лавке..." были даже чуть выше, чем в других книжных (не считая сети "КнигОмир", "Буквы" тогда в Иванове еще не было), я решил схитрить: записал имя автора и название книги ("Последний мир"), скачал электронную версию, дабы сначала познакомиться... а потом как получится.
"Последний мир" стал для меня откровением. Благодаря этой книге несколько позже я познакомился с серией "Эксмо" "Магический реализм", а через нее — с "Луной доктора Фауста" Луке, "Кровавой комнатой" Картер, с именем Кристофера Приста, чей "Престиж" я до сих пор не читал, зато восхищаюсь дебютным романом "Опрокинутый мир". По сути, книга Рансмайра привела меня к современной зарубежной прозе — потому что после "Магического реализма" я переключился на "Игру в классику" и уже в этой серии состоялось мое знакомство с Джонатаном Кэрролом, Полом Остером, Краули, Кингом Россом, Иэном Бэнксом и другими.
Но значение "Последнего мира" для меня не ограничивается только знакомствами, в гораздо большей степени Рансмайр стал моим духовным наставником. Помню, впервые я прочитал книгу (довольно тонкую, кстати), в которой каждый абзац содержит столько поэтического, исторического или сюжетного смысла, что невольно изумляешься. Рансмайр наглядно проиллюстрировал, что можно писать небольшие, но невероятные вещи. В какой-то момент, это стало для меня эталоном в литературе. Немногочисленные короткие заметки о том, как кропотливо Рансмайр пишет ("Последний мир" за пять, "Болезнь Китахары" — за десять лет), приводили меня в восторг и восхищение. И вот, через четыре года, став более искушенным читателем, прочитав Джорджа Макдональда, Приста, Мирчу Элиаде, Анджелу Картер, Мураками, Абе и еще многих, я вернулся к "Последнему миру", чтобы проверить свои первые ощущения.
"Последний мир" — это поэтическая книга, хоть и написана в прозе. Более того, это (по задумке автора) — поэма, написанная тремя поэтами: Овидием, Коттой и самим Рансмайром. Овидий — дал яркие персонажи "Метаморфоз", Котта — отыскал и увидел их на берегу Железного города. А Рансмайр присутствует в тексте как образ невозможного (для Томов и вообще для описанного в книге вымышленного Рима) будущего, который проливается лучами в фантасмагорическую реальность романа — в ржавый автобус, в микрофоны, в кинопроектор и фильмоскоп.
Роман "Последний мир" — это игла, пронзающая три реальности трех поэтов, таким образом, что повествование движется сразу по трем плоскостям: медленно, неторопливо и безысходно.
Итак, Котта отправляется в Железный город (Рансмайр вообще любит такие образы, в "Болезни Китахары" у него будут Собачий король, Каменное море) — Томы, самый край римской империи, край мира, Ойкумены, за которым, как мы увидим впоследствии, ничего нет.
История Назона Овидия в романе примечательна сама по себе. Поэт (в нашей транскрипции — писатель и литератор) пишет сначала для Римской богемы и обретает имя и известность, уважение в высших кругах. Но, как творцу, ему мало быть известным только для избранных, его мечта — прийти в сердце каждому, — и тогда он пишет пьесу для простонародного театра, пьесу, которая получит оглушительный успех у черни, и почти взрыв в кругах знати — запрещенную пьесу. Это ли не прообраз мифа об Икаре, который хотел взлететь до самого солнца? Овидий все еще уважаемый человек, но машина государства уже держит его под прицелом — крохотного, но опасного. Взрывом становится выступление в амфитеатре, когда все население Рима слышит историю о муравьином народе. Для поэта — это мгновение, ради которого стоит жить, поэт и его читатели-слушатели в единении. Дальнейшее — падение: Овидий выслан в Томы, его недописанные и сожженные "Метаморфозы" потеряны для Рима и человечества, но дух, разбуженный его словами и образами, будоражит население Рима, и, в конце концов, жажда истины или вселенское любопытство, как спусковой крючок, запускает новую судьбу в этот круговорот судеб.
После известия (неподтвержденного) о смерти Овидия, Котта, один из поклонников запрещенного овидиевого творчества, отправляется вслед за ссыльным поэтом, чтобы найти его, либо доказательства его смерти, а главное — отыскать рукописи "Метаморфоз". Если Рим, с его государственной машиной, с его марширующими легионами, пусть даже прозябающий в скуке и упадке — это логика, воплощение разума и смысла, — то край мира, Томы, в которые попадает Котта — это ирреальность, абсурд. В сознании Котты сталкиваются рассудок и ирреальность. Железный город на побережье Черного моря не может существовать, — здесь такие природные условия, что выращивать урожай, растить детей, выживать просто невозможно. Однако же здесь обитают люди, чьи судьбы и образы мыслей будто насмехаются над недостижимым Римом.
Среди сотен изломанных судеб бродит Котта и ищет единственную изломанную судьбу — Овидия, — и только его никак не может найти: в заброшенном доме обитает безумный слуга — Пифагор, — да на груде каменных пирамид треплются расцвеченные письменами лоскуты — обрывки овидиевых стихов. Ни живого, ни мертвого поэта Котта не может отыскать. Опустошенный и разочарованный, как и все жители Томов (чьи судьбы, как и его, всегда оказывались бегством, а Томы — последним краем, за который бежать уже некуда) он остается в Железном городе.
Чем дольше живет Котта среди обитателей Томов, тем более очевидны становятся следы Овидия — Эхо рассказывает овидиеву "Книгу камней", Арахна ткет на своих гобеленах овидиеву "Книгу птиц", эпилептик Батт обращается в камень, а канатчик в полнолуния становится оборотнем. Котта обнаруживает, что странные судьбы обитателей Железного города тесно связаны с овидиевыми фантазиями. Он приходит к выводу, что растрепанные на лоскутах "Метаморфозы" содержат сюжеты, обнаруженные Овидием в окружавших его людях, но истина оказывается еще более удивительной и трагичной...
Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)
Не "Метаморфозы" списаны с жителей Томов, но сами Томы и жители города — материально воплощенные овидиевы "Метаморфозы". Сосланный из Рима на край света поэт превратил эти места в собственную поэму, и где-то здесь не умер, но растворился в камнях гор, в деревьях, растениях и животных. Всякий человек, казалось бы волею судьбы прибившийся к этим берегам — оказывался частью этой поэмы, много лет до этого уже придуманной Овидием и записанной Пифагором на трепещущих обрывках.
Теперь, через четыре года, ощущения от книги не так пронзительны, а еще я делаю вывод, что для такой книги требуется совершенно иная атмосфера: ее нельзя читать (по крайней мере, перечитывать) в транспорте, на бегу. Ее нельзя читать кусками, отрываясь на посторонние дела и бытовые мелочи. В "Последний мир" Рансмайра необходимо погружаться полностью, а для этого могу предложить лишь — выбрать выходной, обеспечив себя заранее завтраком и обедом, сесть и без отрыва пройти вслед за Коттой по удивительным метафоричным хитросплетениям овидиево-рансмайровой реальности. От начала и до самого конца.
Итак, рекомендую книгу тем, кто любит фэнтези, и в фэнтези любит не действия, не события, а невероятный дух чужого мира, полного загадок и символов. Рекомендую книгу тем, кто любит "Сто лет одиночества" — таким "Последний мир" должен понравится, а может быть, понравится даже больше, как в свое время произошло со мной.
Четыре года назад я бы рекомендовал книгу всем и всякому. Но велико же было мое удивление, когда я видел вместо восторженных отзывов разочарованные и оскорбительные замечания на странице в lib.aldebaran. Теперь, через четыре года я могу лучше понимать и такую точку зрения.
Поэтому, не рекомендую книгу тем, кто любит историю и историческую достоверность, появление автобусов и микрофонов, а также географические несоответствия в древнеримской реальности могут вызвать разочарование. Не рекомендую любителям экшна, потому что действие романа неторопливо, "вяло", зато способно захватить своей поэтичностью и метафоричностью.
Итак, подводя итог, отмечу: не жаль времени, потраченного на прочтение этого романа, не жаль его и на повторное прочтение через четыре года. Роман Рансмайра в действительности невелик (почти треть книги занимают комментарии, а именно параллели между образами Рансмайра и реальными римскими деятелями и персонажами древних мифов), но при этом невероятно глубок. В настоящий момент Рансмайр — единственный автор, чьи книги я готов скупать только из-за имени, и не в последнюю очередь потому, что пишет он медленно, кропотливо подбирая каждое слово. И еще.... от всей души завидую тем, кто будет читать "Последний мир" впервые.