Поспешил я с предыдущей статьей. Когда писал в колонку отзыв на роман Рю Мураками, совершенно позабыл ряд замечаний, которые родились у меня в процессе чтения и размышления о. Как бы ни был плох или хорош роман, думаю, самое главное — сколько человек способен вынести из него и какой опыт приобрести. Есть характерное высказывание на этот счет: хороший читатель учится даже у плохих книг, или если обобщенно: великий человек строит фундамент своего успеха из камней, которые в него кидают (известная цитата перефразирована). Поэтому некоторые мысли, приведенные в этой статье, будем считать тем, что я вынес из романа "Все оттенки голубого".

Почему я его все-таки дочитал (дослушал)? Первая причина банальна — слушалось легко, хотя в некоторых эпизодах громкость наушников пришлось убавлять до минимума из опасения, что текст пробьется из ушей и будет услышан кем-нибудь из окружающих. Начитано неплохо. Но, пожалуй, эта причина — не главная. В конце концов, был у меня соблазн в свое время бросить "Осиную фабрику" и лишь внешний стимул (спойлер, раскрывающий интригу) заставил меня дослушать роман. Причину я вижу в том, что ситуация, в которой живут герои, что-то мне напомнила. И кое-кто из персонажей напомнил кое-кого из знакомых.

Был я знаком с одним человеком, назовем для определенности Х, знакомство это состоялось случайно, через "вторые руки" — Х был знакомым знакомых, и на некоторое время мы поддерживали связь. Недолго. Потом также случайно связь эта потерялась, и никто не сделал впоследствии усилий, чтобы ее восстановить. Видимо, в том не было никакой необходимости. Знакомство это состояло в паре-тройке моих визитов к Х, а также просмотру фотографий Х с некоторой вечеринки его со своими ближайшими друзьями, плюс личная встреча с одним из этих друзей, назовем Y, в доме у Х.

Дело в том, что компания Х пробовала наркотики, достаточно легкие, может быть, абсент, может быть, какая-то "травка". Я в подробности не вдавался. Делали они это из чистого баловства (возраст Х и его знакомых был около 18-20 лет), без каких-либо последствий, ужасов и пр. Но. В момент знакомства с Х у меня создалось какое-то неопределенное впечатление об этой компании. Помню еще встречу с Y, который пришел к Х и сидел с блуждающей улыбкой на лице, прислонившись к стенке, и вел себя не совсем нормально: смеялся постоянно, нес какую-то чушь или глядел на X преданными глазами и молчал. X также пожаловался мне, что Y постоянно приходит и остается ночевать и никакими силами его не выгонишь из дома. Отстраненно улыбающееся выражение на лице Y присутствовало и на всех фотографиях вечеринки. Так вот, помню отчетливое ощущение, которое у меня возникло при просмотре фотографий вечеринки, хотя ничего неприличного на них не было (может быть, мне была показана отцензуренная часть — неважно), — это ощущение беспорядочности отношений между людьми круга X. Глядя на фото, я почувствовал, что там может произойти все, что угодно. Я тогда ни чем не связывал это возникшее у меня впечатление, а вот теперь — после романа Мураками, посмотрев эту кухню "изнутри", так сказать, — думаю, что могу связать — и не ошибусь — с наркотиками.

Персонажи романа Мураками живут под постоянной "мухой". У них уже нет никакой связи с реальностью. Глядя со стороны, видишь лишь одно — намеренное уничтожение собственного организма химической дрянью, которая не только вызывает привыкание, но еще и притупляет и полностью искажает реальные чувства, события: свои, чужие. Такое могут позволить себе только изначально здоровые люди. Спросите у больного ЦП, гормональными нарушениями, раком — готов ли ты осознанно спускать в унитаз остатки своего здоровья. Человек, вынужденный каждый свой день отвоевывать у смерти, однозначно скажет — нет. И будет прав. Более того, в глазах такого человека подобное поведение — тяжкое преступление.

Зато здоровые люди, страдающие от единственного недуга — скуки и неспособности себя чем-то полезным занять, постоянно так или иначе издеваются над своим здоровым организмом: алкоголь, наркотики, татуировки и пирсинг, химическая обработка волос. Я еще видел человека с проблемной кожей, который прокалывал себе что-то на лице. Зато люди со здоровой кожей, с красивой чистой гладкой кожей, без дефектов губ, носа, ушей, непременно придумывают всякие украшения. Мне не жалко. Мне это кажется абсурдным. Мне нравится все естественное. Я не люблю косметику на лицах вообще, не люблю неудобную, якобы модную одежду, — вид девушек в тесных юбках на высоких шпильках вызывает у меня сочувственную улыбку, а вид барышень в -25 без шапок и с голыми, извиняюсь, задницами — только опасения за их поясницу.

А теперь перейдем к деструктивной прозе.

Мы живем в век, когда более всего ценится толерантность (ах какое слово), свобода слова и свобода совести. Общество наше слоится на субгруппы, каждая из которых выделяет себя в элиту, придумывает себе законы и им следует. Это, в общем-то неплохо. Плохо то, что этот процесс, чем дальше, тем больше начинает выходить за рамки здравого смысла. Носители всяких физиологических и психологических отклонения приравниваются в правах с основными здоровыми носителями цивилизации. И не последнюю роль в этом играют писатели.

С точки зрения творчества, если знать о закономерностях ТРИЗа, это понимаемо и обоснованно: темы периодиечски истощаются, а искусство не может стоять на месте. Вслед за историями о хороших полицейских и плохих бандитах идут истории о хороших бандитах и плохих полицейстких. Вслед за историями о плохих гомосексуалистах следуют глубокие проникновенные вещи о хороших гомосексуалистах. Следом за плохими наркоманами появляются хорошие наркоманы. Постепенно в массовом сознании границы стираются — скоро мы уже всерьез будем говорить о хороших убийцах, добрых насильниках, душевных маньяках, справедливых террористах. Меняется массовое сознание и соответствующие элементы начинают осознавать себя как субгруппа в обществе, где уже и так до черта различных субгрупп. Гомосексуалисты получают признание, еще чуть-чуть и того же потребуют педофилы? Разве нет??

Хуже всего то, что наблюдая за искусством Европы в последние десятилетия, я с неудовольствием вижу тенденцию все большего проникновения деструктивных элементов в наиболее признанные произведения. Я не против эротики. Один из моих любимых фильмов — "Империя чувств" Нагисы Осимы, а одна из уважаемых книг — "Адские машины желания доктора Хоффмана" Анджелы Картер. Однако, посмотрев две картины Romance X (Приз XXI Московского международного кинофестиваля — по информации с ВидеоГид) и Пианистка (Гран-при Каннского кинофестиваля 2001 года по информации с Википедии) я ничего, кроме удивления не испытал: зачем такие фильмы? Какой заряд они несут? Какой еще субгруппе извращенцев они дают возможность называть себя полноценными людьми и требовать понимания и признания окружающих. В современной зарубежной прозе уже невозможно обойтись без сцен насилия или секса, причем, каждый автор выдумывает что-то поэкстравагантнее. Примерами могут служить романы Пола Остера, Иэна Бэнкса, Джонатана Кэрролла, Стива Эриксона и др.

Человечество теряет остатки здравого смысла с завидным упорством и с низменным успехом. Все это вполне укладывается в модель рыночных отношений: сенсация = деньги. Нужно шокировать, нужно удивить, поразить, ошарашить. Дурная слава ничем не лучше доброй, зато достигается меньшими усилиями. Вот только печально все это.

После сборника Олдей поймал себя на мысли, что к фэнтези у меня оказалось претензий меньше, чем к фантастике или магреализму. Не правда ли, созвучно с горячей темой форума? Попытался проанализировать этот факт и отметил одну особенность. Фрагмент этих размышлений был приведен еще в отзыве на сборник, а вот теперь развернутые рассуждения.

Итак, с середины прошлого века мы живем в эпоху постмодерна, причем это выражается не только в романах в стиле постмодернизма (Эко "Имя Розы", Пелевин "Жизнь насекомых", "Generation П") или фильмов с цитатами ("Хранители", "Реальная любовь"), но и сама наша жизнь сплетена из множества мелочей прошлого — анекдотов при Чапаева и Штирлица, и более поздних — про Путина и "Матрицу", из СМИ, из типовых шаблонов личностей, культивируемых этими самыми СМИ, а главное — из Интернета, к которому в настоящее время имеют отношение подавляющее число людей и таких становится больше и больше. А что такое Интернет — если не среда постоянного цитирования и гиперссылок?

Итак, постмодерн — это наша реальность. Теперь давайте представим фантаста, который пишет, скажем, о событиях 2020-го года, причем выстраивает линейный сюжет так, как будто нашей с вами сегодняшней многомерной реальности никогда не было, т.е. пишет фантастику 18-го, максимум 19-го века, когда космические корабли "бороздили большой театр" и никто слыхом не слыхивал про интернет и средства управления массовым сознанием. Получается нонсенс. А много ли авторов в наше время пишут с учетом этой сложной многомерной реальности? Вот в рассказах Олдей — "Где твой отец, Адам?", — где по сюжету постмодерн должен бить фонтаном мы видим бледный вялый линейный сюжет. Итак, под ударом оказываются все произведения о реальности и фантастика о ближнем и далеком будущем, потому что просто так выбросить сегодняшний гипер-бардак и снова вернуться к феодальному строю и обезьяньей простоте доброго бластера, — признак писательской слабости.

Известен характерный пример. Когда Уэллс изобрел свою машину времени, он был вправе писать о невероятном чуде. Пока читательская масса еще не была пресыщена этими машинами времени многим авторам также удавалось "въехать" с удивительным изобретением. Но посмотрите, даже сейчас находятся писатели, которые закрывают глаза на многолетний опыт взаимодействия с машинами времени, пусть машины были вымышлены, но опыт-то — самый настоящий. То же самое — с фотонными звездолетами, черными дырами, параллельными мирами. Удивляться уже нечему, нужно методично обобщать, отталкиваться от прошлого опыта, а не замещать работу мысли — маханием луч-саблями, пальбой из бластеров, войнами телепатов, очередным оживлением зомби и т.п. Это касается реализма, магреализма и фантастики, пусть даже не научной.

Другое дело фэнтези, которое претендует скорее на прошлое — когда-то много много лет назад..... Да, в те времена, когда жили "простые люди с палочками в носу, которые не задавали много вопросов, потому что формулировать не могли", а также простые эльфы, очень несложные гномы, простенькие некроманты, и все проблемы решались на мечах и в поединках. Да, тогда еще не было никакого интернета, никакой сложности, никаких гиперссылок, и вот фэнтези на самом деле оказывается возможным писать "по-старинке" — линейно, без гиперструктуры. По крайней мере, глаз не сравнивает с реальностью, и не происходит недоуменного недоверия к автору. Вот только в этом случае, мы приходим к неутешительному выводу — фэнтези опять же писать "проще", и еще фэнтези — это не отражение реальности (как это было с "Властелином колец" в свое время), а лишь бегство от реальности в те стародавние обезьяньи времена.

"За бортом" любой классификации остается множество произведений: например, "Мастер и Маргарита" Булгакова, "Женщина в песках" Кобо Абе, "Сто лет одиночества" Маркеса. Про такие произведения обычно говорят, что они используют фантастический прием, в классификаторе фантлаба добавляют ярлычок "Мягкая (гуманитарная) фантастика", и зачастую выбрасывают их из русла фантастики. Характерная черта этих произведений: тесная связь героев с окружающим их бытом, общая метафоричность и образность передачи окружающей обстановки и происходящих событий. Если выделить все общее в "твердых" фантастических жанрах и сравнить с этой внежанровой литературой, то можно заметить следующее: и НФ, и фэнтези, и приключения, и детективы — повествовательные, событийные произведения, т.е. современный эпос. А вышеуказанная внежанровая фантастика — в корне лирическая литература.

Да будет фолк?..

В литературе жанр фантастики выработал себя и дал начало жанру фэнтези: менее логичному, менее обоснованному, жанру, в котором человек есть существо, растворенное в мифическом мире. Ролевые тусовки породили новый тип бардовской песни – ролевую песню, которая сама по себе привлекательна лишь для поклонников: песни об эльфах и гномах, о рыцарях и принцессах. Именно из ролевых игр и творчества ролевиков вырос наш фолк-рок, хотя отдельные черты можно найти у предшественников-рокеров. Тот же музыкальный жанр фолка на западе представлен коллективами, почти народные песни или почти в народном стиле (кельтская музыка), т.е. по аналогии ансамбль, поющий русские народные песни в обработке, и есть типичный представитель фолк-команды. Как непохоже это на набирающий популярность жанр отечественного фолк-рока.

Что же предлагает новый фолк-рок взамен «русскому року»?

1. Во-первых, фолк-рок возвращает чудо. Как фэнтези отринуло рациональную фантастику, чтобы в фантастическом мире нашлось место чуду, так и ролевая песня напомнила нам, пусть сначала через образы волшебников и магов, но напомнила – о самом простом: о чуде.

2. Во-вторых, смягчается присущая року резкость. Вполне понятная резкость появляется как результат звучания электрической гитары, отчего образ рок-музыки – это визг, крик, надрыв, — от которого за многие годы, человек естественно, устал. Фолк-рок, наоборот, использует акустическую гитару, использует флейту, дудочку, вместо жесткой ударной секции – колокольчики, бубны.

3. В-третьих, тон новой музыки. Русский рок это всегда протест, всегда противостояние, часто трагическая гибель. Фолк-рок может обойтись без трагедий. Фолк-рок далек от политики, он интересуется внутренним миром человека и его ориентацией в мире внешнем, но мире – свободном от идеологического давления, мире, подчиненном только стихиям. Фолк-рок может нести светлую грусть, восторженную задорную радость.

Я осознанно не останавливаюсь на творчестве коллектива «Калинов мост», во-первых потому, что его уже трудно назвать современным, «нынешним», а во-вторых, и это главное, — в песнях не хватает обязательной для соврменного фолка мелодичности. «Калинов мост», таким образом, выступает промежуточным звеном от рока к фолк-року.

Одним из первопроходцев был А. Литвинов, известный более как Веня Д'ркин или Д'р. В его творчестве кроме хулиганских (в стиле панк) песенок присутствуют фантастические эмоционально глубокие полотна («Князь Чиппилин», «Красное сафари», «Коперник»). В отдельную часть его творчества можно выделить сказки, ключевой из которых является «Тое Зари».

Мохнатые дивы, — нежные тела вещей.

Жертва во власти языческого огня.

Страшным криком в эхо,

Едким дымом в небо,

Серым пеплом в землю...

Опоздавший рыцарь на пустой дороге,

Он будет помнить тебя,

Как белую птицу на белом единороге.

В этих стихах происходит овеществление персонажей, да и вообще людей: неясно, где лирический герой, где действующие лица? Может быть, он лишь «рябина за окном», или «белая птица», или «планета цветов», с которой Маленький принц начинает путешествие на Летучем Голландце. Это по сути своей описательные стихи, в которых если и есть персонажи – они выполняют роль деталей повествовательного полотна. Мне кажется, именно эти традиции лежат в основе современного российского фолк-рока.

До недавних пор фолк-рок развивался по типичному сценарию: фентези произведения, исторические или фантастические герои, обыкновенные, выработанные золотым и серебряным веком поэзии образы. Тематика стихов – славянская, мифическая, средневековая, сказочная или фэнтезийно-релевая. Также и акцент текста обыкновенно делался на эпос первоисточника, реже на лирику, но в тесных рамках первоисточника.

Наиболее известны — группы «Рада и терновник», «Пелагея», «Тролль Гнет Ель», Лора Провансаль. Из менее известных — Ивановский «Тиливан». Эти группы, как мне представляется, вырабатывали технику игры на инструментах, вырабатывали фолк-звучание. С точки зрения текста – многие из команд не гнушались перекладывать на музыку стихи известных авторов с солидным возрастом: Николай Гумилев, Роберт Бернс. И если бы дела продолжали развиваться таким образом, о жанре фолк-рока действительно не стоило бы говорить.

Но вот, появилась первая группа «Мельница» и получилось первое чудо. Что же такого принесла неожиданно вспыхнувшая фолк группа? Во-первых, очень качественный поэтический текст. Что не так удивительно, ведь Наталья О'Шей (Хелависа) — кандидат филологических наук. Но только ли грамотный текст и хороший слог составляет лирику новой группы?

По Дороге Сна — тихий звон подков, / лег плащом туман на плечи, / Стал короной иней на челе.

Острием дождя, тенью облаков — / стали мы с тобою легче, / Чем перо у сокола в крыле.

Так выпьем же еще, / мой молодой король, / Лихая доля нам отведена;

Не счастье, не любовь, / не жалость и не боль — / Одна луна, метель одна,

И вьется впереди Дорога Сна...

Кто противоречивые герои этой песни? Это ли персонажи давно позабытого, полного ритуалов и условностей мира? Или, может быть, это герои фантастической саги, внезапно осознавшие придуманность своей вселенной, а потому трагичность не спосбных сбыться желаний, и назвавшие потому свой мир Сном? Что это за «дорога», по которой можно идти лишь в отчаянии бросив все — «что нам до Адама и Евы, что нам до того, как живет земля»? И что сосредоточено в центре песни — герои или сама дорога?

Воины уходят в вереск, поружаются в путь без начала и конца, рстворяются в бытии и уже не люди, но сам путь становится героем песни. Снега горных дорог и персонажи, от лица которых звучит песня, неразделимы. Снега гор и горные дороги – вот, что остается в конце. Лишь они и песня, которую мы слышим. Герои Хелависы гибнут в полном неожиданностей и стихий мире, но они же продолжают жить в самих стихиях.

Я по дну бы морскому навстречу пошла, / Только в компасе старом сломалась игла.

Парус стерся до дыр от палящих светил, / Да и ветер попутный меня невзлюбил.

Ветер, брат ты мой, ветер, за что осерчал? / Хороню в себе боль и венчаю печаль.

Бурунами морскими пробежать нелегко – / Вспоминай мое имя, прикасайся рукой.

Но пожалуй, ярче всего мысль проявляется в песнях «Прялка» и «Королева».

Подойди ко мне поближе, / дай коснуться оперенья, / Каждую ночь я горы вижу, / каждое утро теряю зренье;

Шелком — твои рукава, королевна, / ясным месяцем — вышито небо, / Унеси и меня, ветер северный, / в те края, где боль и небыль;

Как больно знать, что все случилось / не с тобой и не со мною, / Время не остановилось, / чтоб взглянуть в окно резное;

О тебе, моя радость, я мечтал ночами, / но ты печали плащом одета, / Я, конечно, еще спою на прощанье, / но покину твой дом — с лучом рассвета.

Вопросы, возникающие к этим стихам бесконечны. Образы не логичны, смыслы их еле уловимы, но песни прекрасны. Кто эти герои, которые способны общаться снами, мыслями, желаниями? Кто эти перерождающиеся души, которые доходят до нашего сознания только через их бесконечные полеты — «холодные фьорды миля за милей».

Следом, появилась группа «Полынья», о которой тоже нельзя не сказать.

«Полынья» дает новый вокал. Уже на первом (и пока единственном) альбоме группа продемонстрировала нам новые грани использования нескольких сильных голосов, начисто стирая понятие бэк-вокала. В песне «Весна» мы видим два – три? — основных вокала, слитых воедино настолько, что мы слышим не человека, поющего песню, но целый мир, возвещающий весну.

В песне «Ветер» два вокала дополняют друг друга, разделив между собой строки песни.

(первый: ) Бродила по ночам,

(второй: ) Читала рассветы

Возвышенным стилем,

(первый: ) Пускала по ручьям

(второй: ) Ладью из газеты –

Семь футов под килем!

(первый:) На этой полосе

(второй: ) Достаточно прозы,

Стихами напишем –

Меня любили все…

Весенние грозы

Гуляли по крышам…

В песне «Ведьмино счастье», два голоса раскрывают внешний блеск и глубокую трагедию героини.

(основной: ) Закружившую безумьем,

(второй-бэк: ) Обрубающую связи,

(основной: ) Заставляющую биться

(второй-бэк: )В опьяняющем экстазе,

(основной: )Разрывающую души

(второй-бэк: )На бесчисленные части

(основной: )Пляску жизни,

(второй-бэк: ) пляску смерти,

Пляску ведьминого счастья!

При первом прослушивании песни мы улавливаем только основной голос и смысл:

Закружившую безумьем, / Заставляющую биться, / Разрывающую души, / Пляску жизни, / Пляску ведьминого счастья!

Привыкшие к фоновому значению бэк-вокала мы пропускаем его, но на второй, на третий раз обнаруживаем, что бэк-вокал также загружен смыслом, который не только дополняет основное повествование, но как бы являет сокровенное: пляска жизни превращается в пляску смерти.

Истинная глубина обнаруживается именно в поэтической составляющей песен. Как ни молод жанр фолк-рока, он уже успел сформировать свои традиции: языческие времена древних славян, средневековье, фэнтези-миры. Антураж требует содержания. Итак, «Полынья» фолк-группа? Конечно, «Ведьмино счастье», «Зелье» можно отнести к фолку. Но «Осень», «Ветер», «Маленький человек» — разве это фолк? — В них нет ни историй, ни схваток, ни рыцарей, нет никаких магов и ведьм, нет сказки. Неужели это фолк? Нет. Это поэтическая песня, очищенная от примесей выдуманных вселенных и романистских хвостов.

Теперь о форме. «Полынья» проста. В стихах есть свет, есть выход, не просто вечное блуждание, но цель, луч солнца в самом конце этого пути. Любовь. Стихи эти о любви, от любви и ради любви. Кажущаяся простота текстов оказывается достаточной до... может быть, гениальности?

Лишь круги по воде – / Оловянное счастье твое / Соскользнуло, и осиротела / Без него рука…

Не гадала и думать не смела, / Что судьбою с тобой обрученного / Забрала река.

Предложения, идеальные с точки зрения языка, достаточно просты, не заполненны сложными инверсиями. Тексты Хелависы глубоки и образны, но местами бывают труднопереваримы. А у «Полыньи» вот оно, берите:

С оттаявших небес / Струилась вода непрерывным потоком,

В предчувствии чудес / Я слышала «да» в громыханье далеком,

Не сдерживая смех, / Тем более слезы, рожденные светом,

Я вновь любила всех, / Весенние грозы слагали сонеты...

Возвращение...

На этом собственно, можно было бы и закончить. Ведь всех исполнителей рассмотреть невозможно, а тот факт, что современная поэзия в форме поэтического слова живет и ищет, я думаю, ни у кого не вызывает сомнений. Но подводя итоги, я попробую заглянуть в будущее, в тенденцию, которую ариадновой нитью я, как мне представляется, нащупал, прослушивая в течение нескольких лет отечественные рок, бард-рок, фолк-рок и прочие авторские коллективы.

Может создаться впечатление, что по логике статьи получается, будто поэзия вышла из народной песни и в нее же вернулась. Вовсе нет. Просто на новом витке, поэзия ближе к стихиям, чем к абсолютным категориям.

Попробую пояснить.

Отрываюсь от земли, курс держу на горизонт / Вертикально по прямой, безупречна как печаль

полетаю в облаках, напою крыло рекой / и нечаянно вспугну плавники и рыбаков

и свобода потечет в мои плечи паруса / и закатом подо мной вспыхнут алые леса

я ручная, не бросай, у нас север за спиной / ты других не встретишь птиц даже тени

Страха нет — одни небеса. (Ночные Снайперы)

Теория относительности за прошедшие годы развилась до того, что относительным оказалось не только пространство-время. Относительным оказалось восприятие человека. Все, что мы слышим, видим, чувствуем настолько относительно, что нечего говорить о наших мыслях и чувствах. Человек не видит ничего, кроме волн света, не слышит ничего, кроме колебаний воздуха. А мозг человека не воспринимает ничего, кроме электрических импульсов.

То, что я вижу – свет. Но и то, что видит во мне окружающий мир – тоже свет. Я слышу звук. Но и другие слышат не меня, а лишь звук. Я чувствую тепло, холод, боль. Я отдаю миру тепло, холод и боль. Мои мысли – электрический ток. Где же я? Что такое я? Я пустота, окруженная стихиями – светом, звуком, теплом, холодом – я нечто, образованное взаимным действием этих стихий. Я – узел, способный чувствовать стихии и создавать собственные, – узел управляющий стихиями. Не человек, но нечто, — принимающее сигнал от стихии и передающее ей сигнал. И если все, что я есть – ощущения, мысли – так легко раскладывается на конкретные стихии, то может быть и то, что я называю чувством – лишь функция от этих стихий?

Шептали деревья, молились деревья / о счастье недолгом, о встрече минутной

о том, что промчится и будет не спето / о том, что рассетеся словно туман

Шептали деревья, кричали деревья / о том, что настанет дождливое утро,

о том, что с лучом беспардонного света / исчезнет мечта и прекрасный обман. (Полынья)

Может быть, Я – неизвестное, погруженное в мир стихий, проявляющее себя лишь воздействием на них? Какими словами и символами можно выразить такое неизвестное? Какие стихи способны передать во всей полноте положение такого Безымянного в этом огромном, полном стихий мире? Имеет ли смысл делить мир на Я и не Я, когда и Я, и не Я – суть Безымянные узлы стихий в мире, где любая из них может быть еще одним Безымянным? Может быть, растворение Я человека и передача его через окружающие его воздействия стихий и есть новое в поэзии?

В чем заключается главное противоречие такой философии, ведь поэзия не возможна сама по себе, поэзия – есть противоречие между душой и реальностью. Поэзия всегда творческий способ решения такого противоречия.

А маленький человек строит большие замки, / Запирает их на замки.

Маленький человек — / Уходит за веком век, — / Открывает большие земли на просторах большой земли. (Полынья)

Противоречие есть: сам мир, сама реальность. Человек создал уже столько сложных технических и социальных систем, что отдельный индивидуум стал крохотным и едва различимым, это и есть внешняя сторона растворения, однако, каждый из нас – этот маленький человек. Насколько хрупко и как ужасно и легко ломается тело маленького человека, когда гибнут созданные им машины. Автомобильная авария: кузов в гармошку, а тела неестественно изломаны, трудно представить, что это были обычные люди. ДТП: машина с водителем даже не пострадали – а пешеход взлетает в воздух, пролетает иногда десяток метров и уже лежит на асфальте с раздробленными костями. Падающие самолеты, взрывающиеся, как игрушки, из-за неуправляемости заключенной в них силы. Как нелеп самоубийца, упавший с высотки, чье тело распластано на асфальте?

В каменном веке, для гибели человека была необходима стычка с другим племенем, нападение тигра, медведя – по тем меркам, встреча ни много ни мало с божеством. Люди гибли единицами. Смерть каждого была потерей для племени. В средневековье – великая болезнь, война, чума, мор, инквизиция, и хотя сама смерть была ужасной – гибли единицы, десятки, реже сотни. В времена отечественной войны потери составили десятки миллионов – и едва ли не больше в лагерях, без имени, без вести. Сегодня погибнуть настолько просто, что это стало рядовой частью статистики: автомобильные аварии, гибель поездов, самолетов. Крохотный, с точки зрения системы человечек, может исчезнуть с лица земли, просто потерявшись в архивах. В современном денежном обществе ценность человека определяется его эффективностью в денежном производстве. Старые люди, неспособные зарабатывать, даже люди старше среднего возраста обесцениваются. Теряются для общества. Растворяются в толще мира. А за каждым таким забытым стоит душа.

И когда одиночество через край / переполнит уставшее сердце, / нам снится кем-то обещанный рай, / место, где мы бы смогли отогреться.

Островок покоя, / среди хаоса и круговерти, / там, где кто-нибудь нас укроет / от ледяного дыхания смерти.

Посреди бескрайних просторов под стынущими облаками / скользят киты, огромные волны рассекают плавниками.

Я плыву вместе с ними, преодолев невозможное / просто плыву, не думая о будущем и не помня о прошлом... (Flёur)

Противоречие между человеком-песчинкой и огромной душой Человека, — может, такую задачу берет на себя современная поэзия? А возвращение смысла этому огромному стихийному и, как иногда кажется, бессмысленному миру, — пожалуй, достойное дело.

Алексей Бойков

г. Иваново, ноябрь 2007

Если пройтись по истокам, а именно — по классической литературе, можно обнаружить, что литературное произведение — это всегда исследование. Исследование может быть историческим, социальным, психологическим, научным. "Война и мир" исследует социальную среду начала 19 века. Романы Достоевского исследуют психологию индивида и его положение в социуме. Сартр в "Тошноте" исследует феномен отторжения человеком окружающей его действительности. Сэллинджер в "Над пропастью во ржи" конфликт взросления мальчика в определенных социальных условиях. Маркес в "100 лет одиночества" исследует художественные средства латинской америки и выстраивает социальную жизнь региона на протяжении 100 лет через внешнюю канву событий и внутренее мифомышление героев.

Если обратиться к лучшим представителям фантастики, то, например, в "Академии"/"Основании" Азимова проводится исследование возможности предсказания социальных событий и социального "программирования" будущего, в "Солярисе" — исследуется соотношение ученый/человек в условиях контакта с иным разумом, Стругацкие "Трудно быть Богом" — искусственное развитие отсталых цивилизаций по своему образу и подобию. Таким образом, исследование, моделирование в литературе всегда имеет место быть. Материал этого исследования, результаты такого моделирования — реальным оно является или нафантазированным, — есть ресурс, из которого автор выстраивает свой мир и события, оплетающие героев. Герои в таких произведениях, как правило, выполняют роль индикаторов — сигнальных лампочек, за которыми читатель следит, чтобы пройти через пласт идей автора, воспринять их в возможной полноте.

Увы, кроме литературы в прямом смысле этого слова, существует еще феномен, который я называю "чтивом", который появляется как суррогат литературы, когда исследовательская часть редуцируется и заменяется на чистое действие. Как правило, совсем редуцировать исследовательскую часть невозможно, поскольку герои должны жить в какой-то среде и сталкиваться с теми или иными трудностями, событиями. Авторы неисследователи используют для этого уже готовый материал, т.е. берут результаты чужих исследований, занимаются фоновым плагиатом.

Первый вывод, который можно сделать — в настоящей книге исследование есть всегда. С другой стороны, близость авторской модели к реальности читателя определяет степень актуальности произведения и степень "доходчивости" идей до читателя. Авторская модель, совершенно неадекватная реальности читателя будет воспринята абстрактно и послужит лишь академическому интересу и интеллектуальной забаве.

К концу 90х гг основной мотив фантастических исследований заключался в изучении поведения человека в тех или иных экстремальных условиях, в условиях наличия магии (фэнтези), в условиях космоса (космическая фантастика), в условиях разгула организованной преступности (боевики и детективы). Во многом, эта традиция сохраняется и сейчас, только вместо одного героя авторы рассматривают группы, примешивая политический, экономический и пр. фон.

В современной фантастике происходит обратный возврат: от психологии к собственно "фантастике", т.е. моделированию не поведения человека в условиях, а моделированию условий для поведения. Современные условия, в отличие, скажем от фант.среды, т.е. условий, которые моделировались авторами золотого фантастического периода, менее линейны. Скажем, если раньше изобретение новой энергии могло быть а) принести благо человечеству, б) вред человечеству ("Сами Боги", Азимова). То мы видели линейное развитие — сначала энергия приносит благо, потом обнаруживается неучтенный фактор, энергия становится опасной. В прежних произведениях налицо однозначная трактовка блага: в условиях одного знания изобретение — благо, в условиях другого — зло, третьего — опять благо. В современной фантастике, в условиях одних и тех же знаний ситуация не столько однозначна. Общество дифференцировано и распадается на множество групп и замкнутых сообществ для каждого из которых вопрос блага и зла решается индивидуально, а все эти сообщества контактируют между собой и это взаимодействие непрерывно. В современных фантастических произведениях множество дополняющих или отрицающих друг друга точек зрения сосуществуют. Такая постановка характерна и для современного общества в целом. Ярким примером могут служить рассказы Тэда Чана. Если бы Толкиен писал сейчас свой "Властелин Колец", то борьба за кольцо велась бы не между силами тьмы и света (что было характерно для мировой войны, когда совершенно разные США, Европа и СССР объединялись против "мирового" зла), а между гномами, эльфами, хоббитами, людьми, орками и пр., и причем, каждый из народов делился бы на фракции "за кольцо" и "против кольца", и у каждого были бы доводы своей правоты.

Приведу несколько "конкретных" авторских исследований, иллюстрирующих, на мой взгляд, вышесказанное.

"Город мечтающих книг" Моэрса. Автор моделирует замкнутое общество, в котором существует единственный культ — культ книги, из реальности отсекаются религия, сексуальность, необходимость зарабатывать на жизнь, необходимость продолжения рода. Модель упрощенная. Однако, взяв в своей модели лишь книжный аспект, автор обнаруживает бездну деталей, из которых легко скраивается целый мир: хорошие книги и плохие книги, литературные агенты, безденежные авторы, за медяки сочиняющие опусы и стишки на заказ, букинистические лавки, книжные супермаркеты, политика издательств, тайный заговор с целью отделить читателя от хороших книг и дать ему жвачку, книги-ловушки, книги с запахами, книги, при помощи запахов воздействующие на психику, т.е. книгогипноз, живые книги, литературные чтения, литературные вечера, вдохновение и написание романа... список можно продолжать. По мере погружения в этот книжный мир меняется наше знание о хороших и плохих книгах, хороших и плохих героях, т.к. у каждой категории персонажей есть своя цель и своя точка зрения.

"Четверг Нонетот" Ффорде. В этом сериале автор создает прототип нашей реальности, в которой книги выполняют роль гиперкоммуникационной среды. Поэтому, когда герои книг начинают оживать и становятся возможны путешествия, легко уловить параллели с киберпанком, этакий книгопанк. Исследуя эту гиперсреду автор обнаруживает такие находки как реклама в сносках, книжную операционную систему, персонажи превращаются в программы, действующие в этой среде, а не о том ли самом говорила знаменитая матрица: каждый из нас может быть лишь программой в некоем виртуальном мире, и что там, по ту границу смерти — никто не знает.

"Тебе нравится, что ты видишь?" Тэда Чана. Автор моделирует ситуацию, когда в современном обществе люди научились при помощи нейровмешательства контролировать наличие и отсутствие сексуальной реакции на феномен привлекательности. Рассказ выстроен как цикл коротких интервью представителей разных социальных групп (студенты, школьники, юноши и девушки, красавцы и некрасивые люди) и общественных образований (религиозные деятели, работники рекламы, производители косметики и одежды, врачи, психологи).

Таким образом, в современной фантастике можно наблюдать тенденции проводить глобальные исследования феноменов и включать в повествование множество субъектов, которые одновременно имеют право как на правоту, так и на ошибку. Авторы могут расставлять точки на i, т.е. утверждать преимущество какой-либо из точек зрения, но читатель в свою очередь, имеет право принять собственную позицию.

Я думаю, будущее ближайших лет — именно за такой фантастикой.