| |
| Статья написана 12 сентября 2020 г. 19:38 |
Баязид Рзаев. Летопись краха // Литературная Россия, 2020, №33 от 11-17 сентября, с. 11. «Нуар… как много в этом звуке для сердца русского…» – так мне хотелось бы начать статью. Этот жанр занял крепкое место в нашей русской классической и современной литературе. Однако, к сожалению, чаще всего его толкуют неправильно: практика показала, что несмотря на популярность и звучность названия, жанр-нуар по-прежнему ассоциируется исключительно с крутыми детективами. В этой статье мы, проведя литературный анализ, узнаем, что такое нуар – наследник декаданса и готики, а также почему он далеко не тождественен «крутым детективам» Рэймонда Чандлера и, допустим, Даниила Корецкого. Нуар с французского языка переводится как «чёрный», что подразумевает «мрачное настроение» или «тёмную атмосферу»; нечто сумеречное и обречённое. Причина, по которой в мире употребляется изящный французский термин «нуар», вероятно, связана с серией криминальных книг, изданных во Франции с середины 1940-х годов, под названием «Série noire», или «Чёрная серия». Однако впервые понятие «roman noir» возникло в той же Франции в XVIII веке, его применяли для обозначения английского готического романа. Такое обозначение готики несколько дистанцировалось от общепринятого в мировой литературе тех времён, но французы словно глядели в воду, поскольку нуар 20-го века является прямым наследником готики. Мрачные улицы Нью-Йорка, удушливые особняки, загадочные незнакомцы, зловещая вездесущая луна, призрачные силуэты в туманах, странных, по-напускному благородных героев и загадочно исчезающих персонажей в романах Корнелла Вулрича – это всё та же старая добрая готика, но на модернистский лад. Во времена Второй мировой войны, когда в США снимались фильмы-нуар и выходили в печать произведения этого жанра, Франция пребывала под нацистской оккупацией, что лишало её доступа к американской массовой культуре той эпохи. Однако сразу после войны, в 1945 году французское издательство «Галлимар» учредило импринт «Série noire», редактором которого был Марсель Дюамель – к слову, бывший секретарь Эрнеста Хемингуэя. Среди криминальных заголовков, опубликованных издательством «Série noire», были произведения ряда американских писателей, в том числе Дэвида Гудиса, Джима Томпсона и Корнелла Вулрича. В то время как в родной Америке произведениям нуарных писателей был присуждён статус культурных однодневок и бульварного чтива в мягкой обложке с мрачными оформлением, которые должны были привлечь читателей к их столь же мрачному содержанию, для французских литературных критиков они стали лучшим выражением экзистенциальной тоски. Ли Сервер отмечает, например, что роман «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» американского писателя Хораса Маккоя приветствовался Жан-Поль Сартром и Андре Жидом, притом оставался практически неизвестным в Америке; более того, Альбер Камю признавал влияние романа Джеймса М. Кейна «Почтальон всегда звонит дважды» на одну из жемчужин его творчества – роман «Посторонний». Те же самые американские романы, переведённые на французский язык для публикации в «Série noire», также частенько служили основой для голливудского кинематографа. После Второй мировой войны американские фильмы, снятые по романам Вулрича и Гудиса, стали доступны и во Франции. На волне образовавшейся культурной связи между американскими романами, переведёнными на французский и выпущенными издательством «Série noire» и их американскими экранизациями, снятыми зачастую европейскими режиссёрами-эмигрантами, французский кинокритик Нино Франк в 1946 году ввёл термин «фильмы-нуар» – буквально означающий «чёрные фильмы». Название «Serie noire», а возможно и всего жанра-нуар, по версии Эдди Даггана и Фрэнсиса Невис-младшего, было вдохновлено «чёрной серией» Вулрича – романами, в названиях которых фигурирует слово «чёрный»: «Невеста в Чёрном (1940); «Чёрный занавес» (1941); «Чёрное алиби» (1942); «Чёрный Ангел» (1943); «Чёрная Тропа Страха» (в русском любительском переводе – «Одной ночи достаточно») (1944) и «Встречи в Чёрном» (1948) (в русском переводе – «Встречи во мраке»). И вот здесь, друзья, мы подходим к самому главному! Большинство читателей, благодаря фильмам о Филипе Марлоу и Сэме Спейде (например, «Глубокий сон» (1946) и «Мальтийский сокол» (1942), создали для себя установки, по которым нуар – это исключительно крутой детектив с присущими ему атрибутами. Но это в корне неверное суждение. Крутой детектив, он же хард-боилд, строится на клишированной эстетике: мы видим персонажа, ведущего расследование. Он залихватски бесстрашен, у него есть свой кабинет, на пороге которого однажды появляется бледная красотка, «от которой пахнет неприятностями» – и тут начинается крутая история. В романах-нуар мы видим слабого, испуганного, тревожно снующего протагониста, который сам является жертвой, преступником или подозреваемым. Конечно, он может быть и полицейским или даже частным детективом, но, в любом случае, над его головой будет покачиваться дамоклов меч виктимности. То есть, это человек, который принимает участие в преступлении («Двойная страховка», «Почтальон звонит дважды» Джеймса М. Кейна), но никак не наблюдает за его развитием со стороны, или расследует его, но без запоминающегося апломба Филипа Марлоу и Сэма Спейда. Отсутствие серийных детективных историй в нуаре обосновано не только воплощением фатума – лейтмотива нуара – не только уникальностью каждой истории, но и наличием в нуаре сюжетов, где расследованием занимается обычный человек, не получивший должной поддержки со стороны правоохранительных органов (очень хороший пример – «Женщина-призрак» Корнелла Вулрича). Также мы не должны забывать, что в нуаре есть немало историй, в которых все проблемы и беды исходят от этих самых «защитников общества». Такие произведения Вулрича, как «От заката до рассвета» («Dusk to Dawn»), «Преступление взаймы» («Borrowed Crime»), «Убийство у торгового автомата» («Murder at the Automat»), «Едва живая» («Dead on Her Feet»), «Три казни за одно убийство» («Three Kills for One»), так или иначе связаны с полицейской жестокостью. А в романе «Детектив Уильям Браун» – редком произведении о частном сыщике у Вулрича, – есть сцена, где полиция «допрашивает» подозреваемого в убийстве. Приведём подходящий отрывок: «Они выбивали стул из-под него снова и снова, они пытали его, держа стаканы с водой перед его распухшими, кровоточащими губами, и едва он пытался приблизиться к нему, чтобы отпить, они медленно опорожняли стаканы на пол». А сам Браун принимает участие в «допросе» до тех пор, пока «костяшки его пальцев не распухают». Крутой детектив практически всегда основан на остросюжетной детективной истории, где есть всё, что любим: динамичный сюжет, стрельба, погоня, складывание паззлов улик и (иногда) неожиданная развязка. Заметьте, практически все перечисленные критерии касаются внешнего мира вокруг героя. Рэймонд Чандлер наделял своего героя архетипическими чертами рыцарей: это человек, блуждающий по жалким улицам, хоть сам он далеко не жалок. Ровным счётом наоборот обстоят дела в нуаре. Авторы романов-нуар раскрывают перед нами внутренний трагичный мир героя. И, как было сказано ранее, главный лейтмотив нуара – это рок, фатум, обречённость, судьба как азартный игрок в человеческие жизни. У нуарных героев ворох внутренних проблем – здесь и недостаток любви, и психические расстройства, хождение на грани распада личности, и путь саморазрушения. Впрочем, в панораме внешнего мира романов-нуар, картина не сказать, что радостнее. Вокруг боль, ложь, безысходность, отчаяние, тупики, цинизм и бессилие. Надо отметить, что внешний мир романов-нуар представляет и социально-историческую ценность. Все упомянутые только что черты – это не какие-то нарочитые фантазии авторов, а литературное воплощение типичных настроений, царивших в американском обществе со времён краха на Уолл-Стрит и до конца Второй мировой войны. Эти настроения во многом и сформировали старый американский нуар. При этом сложно приписать их исключительно к одной стране или нации: разломы в обществе, вызванные разломами в экономике – закономерные процессы. Достаточно вспомнить немецкий экспрессионизм, получивший популярность после Первой мировой войны, невыразимо пугающе печальные творения русских эмигрантов («Солнце мёртвых» Шмелёва; «Окаянные дни» и «Тёмные аллеи» Бунина, «Камера обскура» Набокова), вспомнить вязкую тоску повестей Кивинова, выпущенных в суровые девяностые. Нуар – это всегда летопись краха. В своей работе «Корнелл Вулрич: письмо в темноте» Эдди Дагган, доцент Университета Саффолка, также чётко разделяет понятия «нуар» и «крутой детектив». Были две литературные волны. В первую входили Хэммет, Чандлер и Кейн – нечестивая троица, из-под пера которой выходили истории о «крутых парнях». Их работы являются основополагающими для жанра крутого детектива. Но наряду с ними сосуществовала вторая волна – Корнелл Вулрич, Дэвид Гудис и Джим Томпсон. В этом вопросе я категорически не согласен с Дагганом о принадлежности Кейна, ведь если вспомнить его самые знаменитые работы – глубокую психологическую драму «Почтальон всегда звонит дважды», печальную «Милдред Пирс» и напряжённую «Двойную страховку», – мы с трудом отыщем в них элементы крутого детектива И хотя многие из творений тройки нуарных писателей в определённой степени соприкасаются с жанром крутого детектива, они отличаются от первой волны по нескольким важнейшим параметрам. Именно их стоит идентифицировать как чистый нуар, а не крутой детектив. Также различие между писателями крутых детективов и писателями нуара можно условно охарактеризовать двумя тенденциями: стремлением крутого детектива в грубой форме изображать фон институционализированной коррупции и тенденцией нуара сосредотачиваться на психологических аспектах, будь то отчаяние, паранойя или какой-то другой внутренний кризис. Но эти две волны ни в коем случае не исключают друг друга: крутой детектив вполне может содержать элементы нуара, и наоборот. Для крутого детектива институционализированная коррупция воспринимается как данность – коррумпированные полиция, судебная система, политики. Действительно, в обойме Вулрича есть несколько историй о «плохих копах», равно как и сильно выраженный психологический аспект в кармане Хэммета – последние рассказы из цикла «Сотрудник Агентства Континенталь». Для нуара такая же данность – зловещие улицы, по которым снуют психологически шаткие персонажи. Нестабильность и неопределённость – это ключевые черты главных героев нуара, которыми, вполне возможно, страдали и сами авторы нуара. Также, ссылаясь на Даггана, нужно уточнить, что нестабильность и неопределённость заключаются в параноидальной незащищённости, сомнении и страхе по поводу идентичности, сексуальности и личной безопасности. Подведём развёрнутый знаменатель нашего разговора. Итак, хард-боилд – это поджанр детективной литературы, повествующий о сыщиках и их заказах. В нём есть явные герои со своим моральным набором, их стремление изменить мир к лучшему, резкое деление на добро и зло. Победа! С историко-литературной точки зрения сюжеты о защитниках общества известны ещё со времён Средневековья. Да, у Спейда и Марлоу есть что-то общее с Кухулином, Беовульфом и Роландом, только это общее хранится под толщей американского напускного оптимизма. А что до нуара? Если рассматривать его как жанр, я бы дал следующее определение: это мрачная элегия увядающей и растворяющейся в пороке души. Мир здесь – чудовищное место, где опасность подстерегает за каждым углом и кочкой! В отличие от «крутого детектива» – чисто американского изобретения – нуар свободен в полёте. Он эксплуатирует вечные страхи и потери, которые не зависят ни от времени, ни от страны, где происходит событие. А посему, попадая в ту или иную эпоху, в ту или иную страну, он обрастает её культурно-этическими особенностями, но не теряет своей сущности. И, помимо американского нуара 30–40-х годов, существует немало иных проявлений нуара с совершенно иным культурным колоритом! В заключение я процитирую Отто Пензлера: «Нуар – это истории о проигравших, а не о частных сыщиках». (c) Литературная Россия 
Баязид Рзаев – азербайджанский писатель, пишущий на русском языке в двух смежных жанрах: литература ужасов и нуар.
|
| | |
| Статья написана 23 июля 2020 г. 18:38 |
Павел Крусанов. Литература подхватит тему пандемии. Беседовала Эльвира Романова // Петербургский дневник, 2020, №126 от 22 июля, с. 6-7. После завершения эпидемии коронавируса некоторые книги могут начаться со слов: «Я лежал на диване и спасал планету...». Таким прогнозом с «ПД» поделился писатель и журналист Павел Крусанов. Впрочем, COVID-19 поставил перед книжной отраслью и более серьезные вопросы. — Принято считать, что режим самоизоляции так или иначе полезен для писателей. Мол, сиди себе, пиши, никто тебя не беспокоит... Так ли это на самом деле? — По существу, так и есть. Как говаривал один советский классик, «русский писатель любит, когда его отрывают от работы». Если же отвлечения сводятся к минимуму, у «человека пишущего» не остается выбора – только работа. Думаю, в ближайшем будущем нас ожидает встреча с романами, повестями и рассказами, начинающимися примерно так: «Я лежал на диване и спасал планету...». — Что изменилось в связи с пандемией в вашей жизни и как вы провели время в самоизоляции? — Круг общения заметно сузился, отчасти перейдя в электронное пространство. Чтобы отрефлексировать это состояние, мы даже организовали небольшой приятельской группой (несколько литераторов плюс один рэпер) чат, где на протяжении всех этих месяцев делились друг с другом впечатлениями от повернувшейся к нам нежданным боком действительности. И заодно узнали через эти откровения друг о друге много нового. — Работаете ли вы сейчас над книгой? Если да, то о чем она будет? — Как раз накануне всей этой драматической катавасии, в марте, я сдал в издательство свою новую книгу, где попытался реанимировать жанр русского охотничьего рассказа, подвергнутого в последние времена незаслуженной дискриминации. Работа над ней, как и над всякой книгой, вызвала определенное внутреннее опустошение, так что сейчас я как субъект письма бездействую, занимаясь восстановлением естественного баланса. Другими словами – я просто смотрю по сторонам и переживаю чувства. — Можно ли, на ваш взгляд, считать пандемию коронавируса и жизнь во время нее событием, достойным осмысления? Стоит ли ждать, что сейчас появится много текстов о самоизоляции, работе медиков, борющихся с коронавирусной инфекцией, и других реалиях, которые довольно прочно вошли в нашу повседневную жизнь? — Осмысления достойны и куда менее значительные вещи, чем пандемия. Например, почему котики и енотики такие мимимишные? Или – проблема самоидентификации при смене пола...Так что литература, разумеется, подхватит эту тему. Большинство писателей вообще так устроены, что просто и без причуд копируют в своих текстах жизнь, поскольку не способны вообразить ничего более занимательного. — Можно ли сказать, что пандемия чему-то научила человечество? Какие уроки вы извлекли лично для себя? — Человечество – как в дремучие времена, так и в относительно недавние – пережило столько чудовищных катаклизмов, которые его ничему не научили, что нет никаких оснований смотреть в будущее с оптимизмом. Эволюция слепа, это касается и антропогенеза – именно такой урок нам сейчас наглядно и преподается. — В вашем романе «Яснослышащий» речь идет в том числе о петербургском самоощущении. Как думаете, после эпидемии в нем что-то поменяется? Или оно неизменно? — Ничего не поменяется. То, что с нами случилось, – всего лишь очередной астероид, пролетевший мимо. Причем на приличном расстоянии. Динозавры могут спать спокойно. И тут Ницше обольщается – то, что нас не убивает, никак нас не изменит... Напротив, многих расслабит. В этом смысле даже духовное преображение подразумевает обязательную духовную смерть тебя прежнего. Ничего подобного мы не испытали. И Петербург в этом смысле не исключение. Хотя во многих иных смыслах он – уникум. — Вы являетесь главным редактором «Лимбус Пресс». Расскажите, как переживало и переживает ситуацию с эпидемией коронавируса книжное сообщество Петербурга. Никто не пытается скрывать, что отрасль сильно пострадала. Уже известно, что многие издатели идут на снижение тиража. Действительно ли это так? — На деловой активности индустрии бумажной книги сложившаяся ситуация и правда сказалась самым неблагоприятным образом. Полиграфические производства закрыты, книжные магазины закрыты – издавать и отгружать тиражи негде и некуда. При этом продажи бумажных и электронных книг через какие-либо онлайн-платформы – это слезы, лишь крошечная часть финансового оборота. В этих условиях все издательские планы летят кувырком, графики срываются – многим издательствам пришлось остановить не только работу по рассмотрению рукописей и их предпечатной подготовке, но и производственную деятельность вообще. Временно выручают кредиты на зарплату, но это поддержит людей, а не дело как процесс. Думаю, уже в самое ближайшее время станет понятно, кто из издателей выберется с потерями, кто впадет в летаргию, а кто и вовсе испустит дух. — На что можно надеяться книжному сообществу и откуда ждать помощи? От читателей? Государства? Самих себя? — О государственной поддержке книгоиздания много говорилось еще до всей этой свистопляски. Какие проблемы существуют? Книжные издательства душит аренда, монополизм книжной торговли и масса сопутствующих обстоятельств, которые перечислять не будем. В России давно пора приравнять книгу к продуктам первой необходимости, ввести фиксированные цены, не позволяющие книжной торговле накручивать баснословные проценты. Именно так обстоят дела в Германии. Это же не дело, когда отпускная издательская цена на книгу составляет, допустим, 200 рублей, а на выходе в розничной торговле она стоит уже 500-600 рублей. Причем в издательскую цену входит авторский гонорар, предпечатная подготовка, накладные расходы, включающие аренду и прочие платы, плюс производственные затраты на бумагу и полиграфию. А розничная торговля, накручивая свои 120-150 процентов, никаких расходов, кроме аренды, зарплаты и соответствующих налогов, не несет. Вероятно, книжным магазинам тоже нелегко. И здесь можно было бы подумать, например, о льготной аренде с запретом на перепрофилирование. И, конечно, читатель не должен дремать, качаясь в баюкающих сетях Интернета и погружаясь в сон наяву. — Говорят, что осенью 2020 года может произойти вторая волна коронавирусной инфекции. Что будет с книжной отраслью, если снова все придется закрыть? Есть ли план на такой сценарий? — Плана нет. И ничего хорошего, разумеется, новая волна пандемии не принесет. Если она, конечно, случится. — В романе «Американская дырка» вы из 2005 года пытались заглянуть в 2010-2011 годы. Смогли бы сейчас рассказать, что может ждать нас в будущем? — Мир рассыпается на пиксели. Нас ждут испытания. Всех. (с) Петербургский дневник Павел Крусанов – член Союза писателей Санкт-Петербурга. Финалист литературных премий, в том числе «Северная Пальмира» и «Национальный бестселлер». Главный редактор «Лимбус Пресс».
|
| | |
| Статья написана 18 июля 2020 г. 19:22 |
Михаил Кураев. На краю земли, или Газификация плюс // Петербургский дневник, 2020, №123 от 17 июля, с . 13. Рассказ.
НА КРАЮ ЗЕМЛИ, ИЛИ ГАЗИФИКАЦИЯ ПЛЮС
В оные дни сердцу пресветлых наших управителей на ум пришло о нас, недостойных, вспомнить и нам толику малую уделить от всенародного нашего достояния.
До нынешней поры мы, сирые, от народного достояния отдаленные, с превеликою тоскою зрели, как во все концы света и северными потоками, и южными, и сибирскими, и все мимо нас истекает из самых недр отечества нашего благодатный огонь...
Мы ждали и верили с терпением, не лишенным даже гордости за нашу способность сносить всё, прежде чем выйти на дорогу широкую, но не всегда ясную.
А вот первые шаги на пути к газовой благодати наше селение сподобилось совершить шесть годов тому назад. Тогда нам сказали, что на поиск пути к жилищам нашим, в дальней стороне от Европы и Китая расположенным, надо заплатить по двадцать пять тысяч с дыма.
Да, земля у нас, похоже, крайняя. Неизбывная фантазия соотечественников иссякла, когда пришлось искать нашему поселению, ставшему последним пунктом железной дороги от моря, хоть какое-нибудь название. И, признав свое бессилие, наш посёлок назвали Посёлок. Но то, что мы последние, нам не дают забыть, да мы и сами помним.
Забытый удел каш, Ленобластью именуемый, так велик, так обширен, что и пяти лет на поиск пути к нашим домам оказалось мало, а в шесть лет как раз управились. А потом и года не прошло, как по обочине проселка канавы выкопали и в них трубу проложили вдоль наших заборов.
Тут главный из них из уст своих показал: «Кто хочет от трубы, что по улице идёт, к дому отводку сделать, отдайте, не скупитесь, ещё по пятьдесят пять тысяч».
«Да у меня всего-то тут полторы сажени! Этакие деньжищи за три с половиной метра трубы?»
«Торг неуместен», — твёрдо сказал главный, хотя на дворе уж тридцать лет цвела и пахла газом рыночная экономика.
Всё поняли селяне и возрадовались, ибо скупость не наше народное достояние!
Только газовая труба — это тебе не водяная колонка: вышел на улицу, набрал в ведро и домой занёс, тут надо, чтобы труба прямо к тебе в дом уткнулась и на кухонную плиту, и на отопительный котел разошлась. От забора к углу дома пять саженей, восемь шагов, здесь труба пойдёт под землей, а с угла дома окончательная труба от Ямала и до кухни пойдёт снаружи под застрехой. Это ещё семь саженей, чуть больше пятнадцати метров, тут уж меньше ста сорока тысяч никак не выходит.
Работы двум мужикам на день, для курящих — полтора.
Скажете — дороговато? Не всякий пенсионер, доживший до светлых дней, осилит. Здесь дело добровольное, никто не неволит, что тебе дороже: в тепле жизнь — или кошелек?!
Всё по смете: сто тысяч за работу, пятьдесят за согласование.
Нам, на земле живущим обывателям, носом в землю уткнувшимся, светлые горизонты не видны, а незримый фронт и подавно. Мы видим только тех, кто работает, и не видим тех, кто работать разрешает, работы согласовывает, утверждает, проверяет, направляет и вниманием своим обеспечивает.
Землекоп за один метр траншеи глубиной в полтора метра получает полторы тысячи рублей. За рабочий день, если земля к нему милостива, десять метров откопает. Итого: пятнадцать тысяч. Работа тяжелая.
А тот, кто разрешает ему копать, старший специалист с инженерным образованием, получает оклад восемнадцать тысяч в месяц!.. Работа с виду легкая, но если приглядеться, то опасная.
А инженеров таких, разрешающих и направляющих к другим инженерам, техникам и специалистам, не один и не десять, чуть больше. И в Газстройнадзоре, и в Газстройсервисе, и в Газстройперестрое, и в Газлимитед, и, конечно, в Газмикростройинтернешенел, да над ними ещё организации, их карманы тщательно до рубля контролирующие.
Это там, наверху, оклады сказочные, золотые парашюты и золотые бутсы, а на погостах, в уездных да в волостных конторах, от газа кормящихся, народ остро нуждается, оклады — хоть стой, хоть плачь. А жить надо! И жить велено — сегодня хорошо, а завтра еще лучше!
От забора до стенки дома, где счётчик повесить, десять с половиной метров. Сам возьми лопату и выкопай? Ан нет! Проект нужен. А чтобы проект создать, нужен топографический план этих десяти метров.
И для этого есть контора, и не одна. Выбирай, какая лучше!
Приедут с лазерной рулеткой, со спутниковой антенной, с компьютерной штукой на шесте и все ваши десять метров измерят и впишут в картину Вселенной.
Стоит всего семь тысяч. Смешные деньги рядом со ста пятьюдесятью тысячами!
На основании топографической картины от забора до угла дома будет создан проект траншеи. Сделают быстро, за неделю. Вот согласование — это другой разговор. Здесь никто торопиться не будет. Работа трудная и требует благодарности. Потом утверждение, тоже, надо понимать, работа ответственная и требует еще большей благодарности от населения. А как в Священном Писании сказано: неблагодарность есть тяжкий грех.
Так на круг посчитать — и выходит: сто тысяч за работу, пятьдесят тысяч за согласование. Так это только чтобы в дом газу войти, а чтобы по дому разбежаться; плита, батареи для обогрева — это ещё сто тысяч самое малое...
Долго сверху смотрели на терпеливых и безропотных, но зрелище наконец-то показалось невыносимым...
И вот сверх всякого чаяния разнёсся над нашей Палестиной указ нашего президента: «Обеспечить бесплатное подключение населения к газовым сетям! «Газпрому» — изыскать средства! Ликовать бы да обниматься, не снимая масок по причине коронавируса, так нам же не угодить! Встречаются поселяне и издыхают, знают, что в ближайшие годы возникнут и Газбесплатстрой, и Газбссплатпроект, и Газбесплатсогласование, и Газбесплатподключение, и будут там прекрасные знатоки своего дела с маленькими окладами и большим желанием жить.
(с) Михаил Кураев
Кураев Михаил Николаевич — выдающийся русский писатель, кинодраматург. Более 20 лет работал редактором на киностудии «Ленфильм», написал ряд сценариев; публицист, эссеист. Дебютировал как писатель в 1987 г. повестью «Капитан Дикштейн», опубликованной в журнале «Новый мир». Автор книг «Блокада», «Жребий № 241», «Ночной дозор», «Маленькая семейная тайна», «Встречайте Ленина!», «Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург», «Питерская Атлантида»; сочинения переведены на 12 иностранных языков. С 1999 г. — сопредседатель Союза российских писателей; член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза кинематографистов России; член исполкома Русского ПЕН-клуба.
|
| | |
| Статья написана 14 июля 2020 г. 19:13 |
Михаил Кураев. Все вместе. О связи литературы и истории // СПб ведомости, 2020, №120 от 14 июля, с. 1, 3. Не мы первые живем в России, не нами открыт этот континент, и прошлое не только принадлежит нам, но и к чему-то обязывает. Наше прошлое – это не только летопись событий, царствований, революций и войн, но и чувства и мысли наших предшественников. Это наследство настолько велико и разнообразно, что каждый из нас может почитать себя наследником, кто Радищева, кто Чаадаева, кто Столыпина, кто Солженицына... Впрочем, известны и те, кто себя почитает единственным и неповторимым и широковещательно отказывается от исторического родства, хоть к чему-то обязывающего. Как наш биологический организм, наше тело состоит из того, что мы едим, пьем и чем дышим, так же и наша интеллектуальная, духовная, скажем так, плоть определяется сначала кругом общения, семьей, затем образованием на разных ступенях и, наконец, по мере формирования самосознания выбором своих собеседников. К собеседникам нашим я отношу, естественно, в первую очередь круг чтения, в свою очередь определяющийся направленностью наших интересов. И здесь, быть может, по справедливости сказано: мы как личность состоим из того, c кем общаемся, что читаем, что выбираем в телепрограммах. Наверное, каждому из нас знакомо то счастливое чувство, с которым мы встречаемся с собственными мыслями, высказанными задолго до нас, да еще и людьми высокоуважаемыми, оставившими значительный след на наших исторических путях. Вот одна из таких встреч. В годы «оттепели» в Ленинграде сложилась и объявила о себе литературная вольница, сразу же выдвинувшая вперед имена людей талантливых, независимых, не принимающих регламентации, правил игры, заданных непререкаемым партийным начальством, взявшим на себя руководство жизнью во всем ее многообразии, в том числе, разумеется, и руководство литературой и искусством в целом. С благодарностью вспоминаю если не «прорубивших окно», то уж точно открывших «форточку» в помещении с застоявшимся воздухом: Александра Кушнера, Андрея Битова, Виктора Голявкина, Александра Городницкого, Владимира Марамзина, Иосифа Бродского, Сергея Довлатова... И народ чуть постарше, впрочем, молодых в ту пору, – Виктора Конецкого, Глеба Горышина, Валентина Пикуля... Все они, как мне представляется, отмечены творческой независимостью, у каждого было свое слово, им было что сказать людям. Рядом с ними тут же появились и «расчетливые вольнодумцы», умеющие во все времена не только спать во фригийском колпаке, но и носить его с собой за пазухой, на всякий случай, твердо помня, где и когда его надеть, например, в знаменитом в ту пору кафе «Сайгон». За талантами яркими, недюжинными, как предусмотрено природой, двинулся шумный рой претендующих, но, как говорится, недотягивающих, однако задававших тон. Быть оригинальным, быть на особицу, быть во что бы то ни стало замеченным... И вот читаю в одной из широко известных старых книг рассказ автора о главном герое. «В его петербургском мире все люди разделились на два совершенно противоположных сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одной женою, с которой он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержанным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, и разные тому подобные глупости. Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не краснея и надо всем остальным смеяться». Интересно, как долго мог бы повисеть лист с этой цитатой из «Анны Карениной» в «Сайгоне»? Неповторим только талант, а вот жмущиеся к нему, сопутствующие, вроде «подтанцовщиков» при солисте, почему-то почитают себя «настоящими», как те, что жили в Питере за сто лет до них. И потому предпочитают кучковаться, подменяя единственное «я» коллективным «мы»: «Мы с Бродским... Мы с Битовым... Мы с Кушнером...». Нет, литература все-таки не кино, где случается победа «одна на всех». Помню, одна из обольстительных ровесниц, «исповедующих «Сайгон», спросила меня: «Мифа (сказать – «Миша» было бы пошло), вам не скучно быть таким правильным?». Вопрос помню, как печать неполноценности на лбу, ответа не помню, пролепетал, наверное, что-нибудь «правильное». Что старое поминать? Да во все времена, оказывается, были свои звонкие «настоящие» и «старомодные и смешные». Может быть, и консервативного историка Николая Костомарова читать «неправильно», но, что делать, грешен. Читаешь, и кажется, что оттуда, из далекого 1864 года, он смотрит на нас с грустью и вздыхает: почему же люди «оригинальные» не меняются. «В Петербурге есть целый класс существ, которых русские, живущие в этом городе, прозвали общечеловеками. Эти общечеловеки существа до того цивилизованные, что отрешились от всяких предрассудков и, постоянно обретаясь в возвышенных сферах мечтания, низким для себя полагают принадлежать к какому-нибудь народу. Действительно, ни с одним народом нет у них ничего общего, даже языка...» Вот здесь наметился исторический прогресс, наши общечеловеки стыдятся только своего народа и не хотят с ним иметь ничего общего. Но вглядимся в портрет, написанный Костомаровым в середине позапрошлого века: «Их хлебом не корми, подавай только какое хочешь обличение: всякий скандал, всякое заушение исторического лица для них праздник. Им дела нет до правды – им нравится самый процесс оскандализирования известной личности, – хотя они в то же время большие хитрецы и не прочь при случае посмяться над обличениями...» Кажется, что это почти продолжение цитаты из Толстого о людях «настоящих», умеющих посмеяться и отдаваться всякой страсти не краснея, впрочем, слова эти были сказаны за десять лет до появления первых глав «Анны Карениной» в журнале «Русский вестник». Вспоминаются слова моих институтских преподавателей, вечная им благодарность. Когда мы горделиво приносили курсовые работы, доходя, как Тяпкин-Ляпкин, своим умом до того, что уже было давно известно до нас, мы слышали краткий и строгий приговор: «Невежество – не аргумент!». Нас всеми способами и средствами уверяют в том, что только тупым совкам не дано понять необычайные достоинства рыночного уклада жизни с его своеобразной нравственностью и справедливостью. «...Стань богат, и все твое, и все можешь». Развратительнее этой мысли не может быть никакой другой... Народ же ничем не защищен от таких идей, никаким просвещением, ни малейшей проповедью других противоположных идей... ...Началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда, всякий обман, всякое злодейство совершается хладнокровно, убивают, чтобы вынуть хоть рубль из кармана...» Можно было бы и продолжить, но и сказанного достаточно, чтобы увидеть черты жизни, вернувшейся к нам из полуторавековой давности. Эти строки из «Дневника писателя» Достоевского, увы, по-прежнему злободневны. Помогают понять события, возвращающие нас в прошлое, слова, сказанные Федором Глинкой в 1812 году, еще до Отечественной войны, после того, как «реформы Сперанского», предусматривающего отмену рабовладения и первенства закона, были объявлены чуть ли не государственной изменой. «Такой великий переворот от стяжания к бескорыстному созиданию, – писал поэт, прозаик, будущий декабрист: не мог пройти ни скоро, ни бескровно... Себялюбие и частные выгоды растерзали общее дело». «Себялюбие и частные выгоды»! – вот ключ, открывающий глухие двери, за которыми принимаются судьбоносные решения якобы для общего блага. О чем сетовал наш славный соотечественник? Рабовладельцы сделали все, чтобы задуманные самодержцем (!) и разработанные Сперанским реформы были свернуты, а сам реформатор, лишенный должности министра и обер-прокурора Сената, был отправлен в ссылку. Ну что ж, есть цели, для достижения которых одной жизни мало. Впрочем, судьба подарила Федору Глинке долгую жизнь, он увидит и отмену рабовладения в России, и крах «великих реформ» Александра Второго, на этот раз под ударами преуспевшей в казнокрадстве бюрократии. Сократ, как говорится, предупреждал: государство погибает, когда перестает отличать хороших людей от дурных. Путь в будущее никем не предначертан, он долог, во многом непредсказуем. В политике, в гражданском строительстве сам поиск пути, определение цели – все под силу только всем вместе... А для этого надо ответить на самый главный вопрос: с кем вместе? И здесь уж выбор должен сделать для себя каждый сам. (c) СПб ведомости
|
| | |
|
|
облако тэгов
