Семь лет назад, когда Йен Макдональд впервые приезжал в Россию по приглашению Петербургской фантастической ассамблеи, статус у него был совсем другой: автор пары переведенных на русский романов и сборника рассказов, интересный, но малоизвестный в нашей стране фантаст. Сейчас совсем другое дело, о его новых книгах пишут ведущие СМИ – по крайней мере, о трилогии «Luna» (и здесь трудно переоценить вклад Галины Юзефович, спасибо ей сердечное). Сегодня поздравили Йена от имени Фантассамблеи – ну а я написал небольшую статейку к юбилею для «Bookmate Journal», может, кому-то будет интересно.
Ну и все-таки не теряю надежду, что в конце июля Йен сможет приехать на «Гик-Пикник». Надеюсь, к этому моменту развиднеется. От их антиутопии – нашей антиутопии.
Сегодня исполняется 70 лет Евгению Юрьевичу Лукину — автору, которому нет равных в современной отечественной фантастике. К этой дате, конечно, надо было что-то написать. Хотя бы небольшой биографический очерк, скромный лонгрид. Не написал. Каюсь: страшно. Страшно напортачить, ошибиться, сделать не идеально — очень уж важная (в том числе лично для меня) фигура. Но это не мешает повторить сказанное о Лукине — точнее, написанное. Вот вам подборочка рецензий на книги Евгения Юрьевича за последние двадцать лет — специально ничего не правил. Надеюсь, где-то там вы найдете ответ на вопрос: почему именно Лукин так важен.
Кто сможет больше и лучше — пусть сделает больше и лучше. Dixi.
«Ах, Фемида, где ж твой меч?..»
Лукин Евгений. Зона Справедливости: Роман, повесть. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1998. — 480 с. — (Звездный лабиринт). Тир. 10000. — ISBN 5-7921-0236-8, ISBN 5-15-01253-1.
Лукин — автор не из простых. То есть, на первый-то взгляд может показаться, что все как раз наоборот. Тексты Евгения Юрьевича читаются с невероятной, просто-таки фантастической легкостью, да и герои его, как правило, не принадлежат к породе суперменов, к той или иной элите человечества. Но вот что примечательно: самый задрипанный, самый проходной персонаж у создателя «Зоны Справедливости» получается настолько живым и реалистичным, что просто-напросто просится в отдельную книгу. Фантаст Лукин удивительно цепко держится правды жизни. Уж если в жизни не существует основных и второстепенных героев, то будьте покойны: не окажется их и в его книге. Каждый человек здесь интересен и примечателен по-своему, даже если уделяется ему всего пол абзаца текста. Двумя-тремя фразами создать целостный полнокровный образ — разве не в этом высочайшее мастерство писателя? Впрочем, тому, кто не обладает таким богатым жизненным опытом, как Лукин, подобного результата, пожалуй, все равно добиться бы не удалось...
Сюжетообразующий ход в «Зоне Справедливости» до гениального прост. В наши дни, в небольшом среднерусском городе, в одной из подворотен дома, выстроенного в стиле «сталинский ампир», возникает и начинает расти зона, где каждый, кто когда-либо в жизни дал кому-то оплеуху, тумак или затрещину — не говоря уж о случаях с более тяжким исходом, — получает наконец той же монетой. Подбитые глаза, синяки и ссадины, переломы и ножевые раны — все это припомнится обидчику в полумраке жуткой подворотни. Вот она, справедливость в действии, слепая богиня правосудия, не видящая разницы между ветераном, служившим в армейской разведке, и наемным убийцей, артистом театра и вымогателем, уголовником и ОМОНовцем... Да право, существует ли она, эта разница? Или насилие всегда остается насилием — независимо от того, какими соображениями оно вызвано?
В отличие от некоторых своих коллег, Евгений Лукин не спешит с ответом на этот вопрос. Что, в общем, вполне понятно: берясь давать ответы на вопросы, принадлежащие к числу «вечных», любой автор рискует прослыть самоуверенным и поверхностным типом. Да и можно ли подыскать для этой простенькой задачки «решение вообще», без учета сложившихся условий, конкретных жизненных обстоятельств? Едва ли. Нет такого решения, да и не было никогда... С одной стороны, каждому нормальному человеку хочется, чтобы обидчики слабых, бандиты, лихоимцы и насильники с большой дороги получили наконец по заслугам. Но, с другой стороны, за кем из нас не числится мелких грешков, подлостей, ран, нанесенных ближнему пусть не отточенным железом, не резиновой дубинкой, но грубым, несправедливым словом? Только круглый дурак или большой подлец способен с полной уверенностью сказать: «Уж я-то точно не совершал поступков и не говорил слов, которых стоит стыдиться!»
Удивительно, но Лукин, выпустивший за достаточно короткий — для него! — промежуток времени уже второй объемистый роман, и в этом произведении не повторяет никого. Даже самого себя: в каждой книге он поднимает новые, совершенно неожиданные вопросы, выводит новых героев, использует иной антураж... Порою иной писатель зацикливается на одном и том же идейно-образном ряде, и от романа к роману тиражирует сам себя, словно опасаясь покинуть освоенную территорию и сделать шаг вперед. Особенно это опасно когда автор талантлив, и читатель готов с одобрением принимать его тексты несмотря на всю их однообразность. К счастью, с Лукиным ничего подобного не произошло. Собственно, только достоверность повествования и сложность затрагиваемых проблем роднит разные его произведения. Похожа ли хоть чем-то «Зона Справедливости» на классическую по форме НФ-повесть «Сталь разящая» (вошедшую в этот же сборник) или на блестящий роман в «псевдославянском» духе «Катали мы ваше Солнце»? Естественно, если не считать стилистического блеска выходящих из-под пера Евгения Юрьевича фраз. Образность и глубина странным образом сочетаются у Лукина с кажущейся простотой слога, неизменно вызывая у читателей — у меня, по крайней мере, — восторг и восхищение.
Так как же все-таки нормальному современному человеку, не святому и не маньяку, выжить в мире, где вот-вот воцарится справедливость? Не на словах, не в демагогических призывах сторонников разного рода «твердой руки», а на деле, прямо тут, сейчас. Как жить в мире, которым правит не милосердие, но слепая — и безудмно-жестокая в слепоте своей — Фемида?
Впрочем, ведь живем же мы как-то мире, где нам, по большому счету, не грозит ни справедливость, ни милосердие? Значит, выживем худо-бедно и в Зоне Справедливости. Или, может быть, все-таки «на Зоне»? Ах, ладно, оставим эту словесную эквилибристику. В конце концов, бог не выдаст, свинья не съест...
02.01.1999
Небольшой панегирик
Лукин Евгений. Алая аура протопарторга: Сборник. — М.: АСТ, 2000. — 400 с. — (Звездный лабиринт). Тир. 11000. — ISBN 5-237-04531-6
Лукин — гордость нашей литературы. Убежден, именно его имя лет через сто будет стоять в одном ряду с именами Гоголя, Чехова, Салтыкова-Щедрина, а также Ильфа и Петрова. Лукин виртуозен и уникален. Язык его точен и ёмок, а уж как этот язык богат!.. Достаточно вспомнить «Катали мы ваше солнце», книгу совершенно феерическую, в которой Евгений играючи приподнял почти совершенно занесенные временем пласты русского языка.
Действие нового романа Лукина, роскошной и удивительно смешной сатиры с чудным названием «Алая аура протопарторга», разворачивается в привычном нам мире, лишь слегка подправленном и измененном фантазией автора. Итак, в ходе прогрессирующего распада ex-СССР среднерусская Сусловская область раскалывается на два, как это у нас водится, антагонистических государства. В городе Баклужино в результате выборов к власти приходит общественное движение «Колдуны за демократию», в соседнем же Лыцке побеждают православные коммунисты. Но победа не всегда приносит счастье даже представителям победивших. И вот один из лидеров партии, протопарторг Африкан (в миру Никодим) угодив в опалу, вынужден бежать из Лыцка в соседнее немирное Баклужино. Скрыться от вчерашних товарищей, форсировав пограничную речку по воде, аки посуху. При этом под влиянием импульса Африкан захватывает с собой домового Анчутку, совершенно отчаявшегося и разочаровавшегося в лыцком житье-бытье...
Такова вкратце завязка удивительного романа, в финале которого натовские бомберы, направленные сравнять с землей коммунистически-православный Лыцк, триумфально рушатся в пограничную речку под напором хорошо организованного стихийного народного гнева. Между завязкой и финалом Лукин успевает поведать нам о многом: о том, как на самом деле работают отечественные спецслужбы, для чего нужна власти непримиримая оппозиция, какими способами добываются некоторыми республиками бывшего СССР международные кредиты... Рассказано все это блестящим языком, со вкусом и чувством меры — я сознательно не берусь цитировать, чтобы не лишать читателя редкостного удовольствия. Но главное в книге, на мой взгляд, даже не эти маленькие вкусности. Куда интересней следить, как ведут себя в предложенных обстоятельствах герои, живые, реалистичные, прописанные с удивительным знанием человеческой натуры. Причем, казалось бы, среди персонажей книги нет ангелов. Но практически каждый из них, будь то мафиози-домовой или подпольщик-провакатор, вызывает если не симпатию, то по меньшей мере желание понять и простить.
Тут вот некоторые говорят: конъюнктурщик, мол, ваш Лукин. Дескать, ничего он не придумал, а просто все, как есть, из жизни взял. Никаких тебе благородных лыцарей, никаких скачек на звездолетах... Все точно как в газете. А того не понимают, чудаки, что имена и названия, все эти знаки времени, поменяются сто раз, а суть останется. Не важно, как зовет героя автор: председателем ли партячейки, жрецом ли Энкиду или великим эльфийским магом с гордым именем Электродрелль. Ведь главное — сами человеки и человеческие отношения — никуда не денется. Помяните мое слово: мы не только о Коммунистической Партии Советского Союза, но и про ООНы всякие думать забудем, а книги Лукина будут жить!
Пересказывать содержание хорошей книги трудно, а замечательной — и вовсе бесполезно. Разве что повторить её слово в слово. Роман Лукина — замечательный, другие Евгений писать просто не умеет. Можно только посоветовать прочитать эту книгу от корки до корки. Каждому. Непременно. И самостоятельно составить мнение.
Впрочем, ни к чему не принуждаю. Насильно мил не будешь, как ни жаль. Пусть тот, кого интересуют исключительно «стр-р-рашные опасности и уж-ж-жасные приключения», спокойно играет в свой «Doom» — или читает «Дока» Смита вкупе с его современными духовными наследниками. Но тем, кого интересуют живые люди и все то, чем они (мы) живут (живем), а также тому, кто неровно дышит к «приключениям языка», смело рекомендую книгу Евгения Лукина. Это — наше. Это — про нас.
30.01.2000
Евгений Лукин, сокрушитель стереотипов
Лукин Евгений. Раздолбаи космоса: Роман, повесть. — М.: АСТ, 2000. — (Звездный лабиринт).
Но мне смиряться слишком рано,
Я путы с детства не люблю;
Не уважаю Д`Артаньяна,
Который служит королю!
Лев Вершинин
«Если после сорока вы проснулись утром и у вас ничего не болит — значит, вы умерли» — утверждает народная мудрость. Увы, жизни без страданий не бывает, хотя для подавляющего большинства нормальных представителей Homo Sapiens они, страдания, отнюдь не играют в жизни главную роль. И тем не менее без этого не обойтись. Только-только у человека закончились трудности со школой, как начинаются неприятности с институтом, потом проблемы с детьми, конфликты на работе, а там и здоровье начинает пошаливать... Ничего удивительного, что в конечном счете жизнь любого из нас можно свести к более-менее удачным попыткам противостоять всем этим напастям. «И вся-то наша жизнь и есть борьба.» Именно так.
Главный герой романа Евгения Лукина «Гений кувалды» борется не только с неприятностями. Любые нелепые условности, закостенелые общественные стереотипы для него нож острый. Дело усугубляется еще и тем, что он — идеальный разрушитель, человек с необыкновенным природным талантом все ломать и портить. На Земле его деструктивные способности не могли встретить особого понимания, скорее наоборот: за оторванную телефонную трубку и пятнадцать суток могли впаять. Но стоило пришельцам умыкнуть главного героя, как его редкие способности заиграли всеми гранями. Дело в том, что похищенные с родной планеты и помещенные в некий искусственный мирок земляне вынуждены здесь день изо дня заниматься одним-единственным делом: долбать загадочные, постоянно растущие кристаллические глыбы. Кому и зачем это нужно — не известно, но за каждую измельченную глыбу члены немноголюдного сообщества получают паек от вездесущих роботов, что позволяет продлить не особо радостное, но вполне сносное существование. Ничего удивительного, что здесь главный герой наконец находит применение своим способностям настоящую «работу по специальности». По крайней мере, на некоторое время...
«Гений кувалды» — роман переходного периода. Впервые опубликованный в 1997-м году в авторском сборнике «Сокрушитель», писался он, похоже, где-то с середины девяностых. Закончилась перестройка, отгремели путчи, райкомы благополучно переименовали в мэрии — но по сути ничего не изменилось. К тому моменту, когда Лукин закончил работу над текстом «Гения кувалды», это было понятно даже любому идиоту, доверяющему каждому слову, звучащему с телеэкрана. Но, с другой стороны, кое у кого еще сохранились иллюзии, смутная надежда, что страна может вдруг разом прекратить катиться под горку, стоит в город войти «нашим». Или наоборот, если на ближайших выборах победят «настоящие демократы».
Для самого Лукина «Гений кувалды» тоже переходная вещь. Это одно из первых крупных произведений, написанных им уже после смерти Любови Лукиной, в одиночку от начала и до конца. Не все читатели, даже из числа особых ценителей Лукина, принимают и понимают этот роман — потому, наверное, что здесь, как и в повестях «Там, за Ахероном» и «Амеба», Евгений пробовал работать по-новому, двигаясь почти на ощупь, осторожно и неторопливо. Приемы, которые автор использовал в «Там, за Ахероном» прижились лучше, бульон из едкой иронии, литературных аллюзий, реминисценций и некоторой пародийности пришелся читателям более по вкусу, чем лиричность и психологизм «Гения...» И все же замечательно что этот недопонятый три года назад роман переиздан именно сейчас.
Главный герой книги, молодой человек, чье жизненное кредо можно выразить словами Егора Летова «Я всегда буду против!», угодив в искусственный социум, главный смысл существования которого состоит в постоянном разрушении, не ограничивается «работой по специальности». Казалось бы, он добился своего, стал нужным и признанным членом социума, уважаемым сокрушителем — так чего еще? Но герой не собирается почаевать на лаврах. Он снова выступает против — и начинает созидать. Пусть назло похитителям-инопланетянам, в качестве своеобразного протеста, он строит, творит, создает что-то новое!
Не давно так на одном из телеканалов мне попалась передача, ведущий которой, пылая праведным гневом и почему-то ссылаясь на авторитет А.П.Чехова, призывал гром и молнию на головы тех тунеядцев, которые только и могут что ныть да жаловаться на несовершенство общества. Старая песня, не правда ли? Кажется, еще дорогой Леонид Ильич призывал не сетовать на временные трудности, а засучить рукава, и всем, в едином порыве... Те, у кого нет никаких претензий к действительности, до сих пор сидят на пальмах — присоединяйтесь, господин ведущий, если уж напала охота. Именно в качестве своеобразного демарша герой Лукина сумел, переборов собственное естество, сделать то, о чем мы сейчас можем только мечтать. Только неуживчивый, склочный характер помог ему вырваться из душного искусственного мирка. Как ни прискорбно, но именно такие, как он — беспокойные, раздражающие, постоянно зудящие под ухом, — заставляют нас двигаться вперед, помогают не впадать в апатию, не закаменеть в неподвижности и не испустить дух. Ничего с этим не поделаешь, как ни жаль. Ведь если что и меняется в этом мере к лучшему, то как раз благодаря тем, кому «все не слава богу»...
30.04.00
Не возвращайтесь по следам своим...
Лукин Евгений, Лукина Любовь. Слепые поводыри: Повести. — М.: АСТ, 2000. — 384 с. — (Звездный лабиринт). Тир. 15000 экз. — ISBN 5-17-002684-6.
Вот уже скоро полтора десятилетия, как «Миссионеры» Любови и Евгения Лукиных вошли в нашу жизнь. Опубликованная впервые в журнале «Искатель» издательства «Молодая гвардия», эта повесть оказалась в итоге одним из самых ярких и характерных произведений «малеевской» волны. Если когда-нибудь творчество Лукиных будут изучать в школе, то уверен: именно эта вещь займет заслуженное место между «Евгением Онегиным» Пушкина и «Мертвыми душами» Гоголя. Она того стоит.
Поэтому известие о том, что Лукин взялся-таки за давно задуманный приквел «Миссионеров», я воспринял скептически. Слишком уж хороши они в своей классической завершенности, слишком уж самоценны. Этакая «вещь в себе». Здесь все на месте, даже вроде бы открытый финал — ни прибавить, ни убавить. Да и попривыкли мы к той предыстории «Миссионеров», которая сама собой вытанцовывается на основании событий повести. И вдруг...
«Нэ так всо это было. Савсэм нэ так!»
Жестокий мир «Миссионеров» сотворили не рефлексирующие интеллигенты-шестидесятники, мягкотелые идеалисты, пытавшиеся ценой многих жертв сохранить уникальную полинезийскую цивилизацию, а вместо этого выпестовавшие очередную империю. Его создали новые герои, порожденные новым жестоким временем. Нашим временем. Девяностыми. Люди изначально с гнильцой. Да еще и одержимые, как вскоре выясняется, манией преследования и страхом перед власть имущими. Свои подвиги в прошлом наши современники начинают с того, что без особых размышлений мочат добродушного бомжа, обнаружившего лаз между мирами и по простоте душевной сунувшегося с этой новостью к одному из них. Ведь кто его знает — вдруг пойдет настучит по пьяному делу злодеям из ФСБ, а то и просто отечественным мафиози? Тогда другим обладателям тайны, ясное дело, крышка... Другие варианты — скажем, напоить первооткрывателя до беспамятства или попросту сдать его в психушку, — даже не приходят героям в голову. Потом — да, потом можно погоревать о загубленной православной душе. Но первый порыв — убить — очень четко характеризует персонажей новой повести Евгения Лукина. При таком раскладе вечный вопрос о том, оправдывает ли цель средства, а если оправдывает, то когда и при каких условиях, разом теряет всякий смысл. «После той осечки он чувствовал себя слегка ущербным. Белая ворона... У Влада вон с Игорьком по трупу на рыло, а тут даже в воздух выстрелить не сумел. Надо же, стыд какой!» (стр. 80). Это про одного из тех, кому в будущем предстоит стать Старыми — военными советниками вождей, людьми, перевернувшими историю целого мира...
В «Поводырях» ситуация «Миссионеров» по сути вывернута на изнанку. Не одержимость целью, действительно достаточно благой, становится здесь причиной многочисленных и в конечном итоге бессмысленных смертей, а наоборот: эта цель высосана героями из пальца, чтобы оправдать собственную жестокость и малодушие. Лукин неожиданно беспощаден к своим персонажам. В отличие от подавляющего большинства других произведений автора, здесь практически нет симпатичных героев. По крайней мере, центральных. Даже Игорек, умница-истопник, первым кинувший идею спасти туземцев от вторжения из Европы, которому поначалу невольно симпатизируешь, оказывается банальным властолюбцем. И это качество проявляется в нем не под влиянием «осознанной необходимости», о которой постоянно твердят герои, а потому, что заложено в нем с самого начала. А с того момента, когда Игорек расчетливо убивает мелкого военного вождя туземцев, такое превращение становиться просто неизбежным.
Конечно, при таком раскладе фигур на игровом поле тоже есть над чем поразмыслить. И все же мне кажется, что подобная предыстория порядком снижает драматизм без малого классических «Миссионеров». Пардон за высокий штиль, но тут иначе не скажешь. Пронзительная притча о том, как самые благие намерения могут привести к воротам Ада, оборачивается обычной хронооперой с российским акцентом. Нехорошо это как-то. Не по-лукински. Одно дело, когда речь идет о последствиях трагической ошибки честных и порядочных людей, действительно верящих в свои идеалы, без дураков. И совсем иной коленкор, когда убивают не за идею, а всего лишь ради безопасности, денег и власти. В таком случае повод для разговора как-то сразу мельчает, съеживается на глазах. Даже «Разбойничья злая луна», имеющая к «Миссионерам» довольно косвенное отношение, выглядит в ряду произведений цикла, начатого этой повестью, гораздо органичней. И хотя мир, описанный в «Поводырях...» очень похож на мир «Миссионеров», мне все-таки комфортнее думать, что мы имеем здесь дело с какой-то иной, альтернативной предысторией великого эксперимента.
Помните всеобщее помешательство на мистике и эзотерике, охватившее страну под занавес Перестройки? Миллионные тиражи Кастанеды и Блаватской, Алан Чумак на экране телевизора, делающий магические пассы, Анатолий Кашпировский, многозначительно бормочущий под нос: «Даю установку... Даю установку...», трехлитровые банки «заряженной» водопроводной воды, газеты на плохой бумаге, так и лучащиеся «позитивной энергией»?.. Позже эта истерия как-то потихоньку сошла на нет, экстрасенсы и маги разных оттенков были вытеснены на обочину жизни, бывшие властители умов оказались низведены до уровня мелких жуликов или откровенных маргиналов... А вот в райцентре Баклужино, где происходит действие цикла рассказов «Портрет кудесника в юности», волхвы и кудесники не только не измельчали, но напротив — вошли в полную силу. Чародейство и волшебство (вполне НИИЧАВОшного розлива) пронизывают тут все сферы жизни, сопровождая баклужинцев от рождения до могилы. В этом-то замечательном населенном пункте и обитают главные герои цикла: молодой чародей Глеб Портнягин и старый колдун Ефрем Нехорошев. То есть на самом деле населен городок весьма плотно — и людьми, и астральными сущностями, и всякими сверхъестественными созданиями, вроде бесов или домовых. Но сам дух Баклужино наиболее полно воплотился именно в этой парочке магов. Собственно, Портнягин — в качестве баклужинского Президента, — знаком любителям фантастики еще по роману «Алая аура протопарторга» (2000 г.), принесшему автору «Интерпресскон» и несколько других премий. К этому же циклу примыкает и вышедшая в 2003 году «Чушь собачья» — правда, о магах и чародеях там упоминалось лишь мельком. Новая же книга Евгения Лукина рассказывает о тех давних временах, когда Портнягин еще ходил в учениках у легендарного, хотя и запойного белого мага Ефрема Нехорошева, а местное правительство состояло не из волхвов и чудотворцев, а из обычных мздоимцев и прохиндеев.
В цикле «Портрет кудесника в юности» Евгений Лукин избежал главной ловушки, стоящей на пути создателей «романов в новеллах». Во всех двадцати пяти рассказах ему удалось сохранить единый стиль, не сбиться, не потерять сквозную сюжетную линию... Не многим это удается. Писатель крайне остроумный и наблюдательный, Лукин чувствует себя в стихии рассказа как рыба в воде. Мастерски жонглируя словами, обыгрывая расхожие языковые и сюжетные штампы, он проводит читателя по всей эмоциональной палитре, заставляя то испытывать светлую печаль, то сотрясаться от гомерического хохота. По моему глубокому убеждению, сегодня Лукин входит в тройку лучших рассказчиков среди отечественных писателей-фантастов. Что же до новой его книги, то она, несомненно, займет достойное место в рекомендательных списках, адресованных нашим любителям фантастики.
01.09.2004
Хохмы Евгения Лукина
Евгений Луин. Штрихи к портрету кудесника: Рассказы. — М.: АСТ, 2005. — 320 с. — (Звездный лабиринт). Тир. 8000. — ISBN 5-17-032064-7.
Иногда приходится слышать: надоели-де лукинские хохмы. Так вот, дорогие мои, на иврите слово «хохма» означает ни что иное, как мудрость. Именно из таких мудростей состоит новый роман волгоградского фантаста Евгения Лукина, входящий в «Баклужинские хроники» и впрямую продолжающий линию, намеченную в «Портрете кудесника в юности». Кажется, Евгений Юрьевич нашел наконец оптимальную для себя литературную форму: роман в рассказах, что одинаково устраивает и автора, и читателей с издателями. Как не трудно догадаться по названию, в новой книге Лукин вновь возвращается к повествованию о молодых годах великого баклужинского мага и выдающегося политического деятеля Глеба Портнягина. Полтора десятка новых эпизодов относятся к тому периоду, когда молодой Портнягин, только что отбывший срок за неудачный взлом склада, ходил в учениках у легендарного нигроманта Ефрема Нехорошева. Чего только не довелось повидать Глебу в эти годы: и «хакеров», использующих в качестве вычислительных машин полушария человеческого мозга, и рыб-атеисток, и даже человека, требующего, чтобы к нему «присушили» Родину... В «настоящем», большом романе со сквозным сюжетом каждая из этих историй потянула бы в лучшем случае на проходной эпизод, а то и вовсе осталась в записных книжках писателя. А так любая из них — самоценное произведение, всякая на своем месте и играет важную роль в одном из лучших иронических эпосов нашего времени. Из забавных парадоксов, из оговорок и примелькавшихся странностей современной жизни Лукин лепит уникальную реальность, гротесково похожую на нашу, но слегка «сдвинутую по фазе». Реальность, где барабашки и домовые уживаются с вороватыми политиками и нахальными «олигархами» местного розлива, а кудесники создают свою собственную партию... То ли Гоголь, то ли Салтыков-Щедрин, то ли Лесков — не разберешь!
Кроме того, в сборник вошла пара внесерийных рассказов и достаточно большая — страниц на шестьдесят, — подборка публицистики Евгения Лукина. Именно тут в полной мере проявляется разнообразие таланта писателя. В материалах, посвященных истории и современному положению дел в отечественной фантастике, он изощренно-язвителен: например, статья о литературной критике называется у Лукина «Нехай клевещут». «Зачем вообще нужна критика, я не знаю. Мало того, я даже не знаю, зачем нужна литература, не говоря уже об искусстве в целом, но в эти дебри лучше не углубляться, иначе мы подобно герою того же А.П.Чехова придем к мысли, что все на свете — лишнее». Зато эссе, посвященные памяти безвременно ушедших товарищей — Бориса Штерна и Людмилы Козинец — проникнуты такими светлыми и теплыми чувствами, что, кажется, лучшего некролога для писателя и не придумаешь, простите за бестактность. Несмотря на то, что «Штрихи к портрету кудесника» — сборник для Лукина явно проходной, писатель в очередной раз с блеском подтверждает репутацию одного из самых живых и изобретательных «словесников» в современной русской фантастике. Пишите следующую книгу, Евгений Юрьевич, ваши читатели ждут!
06.10.2005
Наследник Салтыкова-Щедрина
Евгений Лукин. Юность кудесника: Рассказы. — М.: АСТ. АСТ-Москва. Хранитель, 2007. — 416 с. — Тир. 5000. — ISBN 5-17-038985-X. ISBN 5-9713-3803-X. ISBN 5-9762-0950-5.
Наша жизнь сама по себе настолько фантастична, что на ее фоне тускнеет любая литературная фантазия. Всего за двадцать лет на наших глазах произошло множество немыслимых прежде событий, от крушения империи, казавшейся незыблемой, до появления толп светлых магов, экстрасенсов и целителей, к которым немедленно выстроились длиннющие очереди. Вчерашние атеисты, выпускники технических вузов, вдруг разом уверовали в барабашек и фэн-шуй. То, что раньше числилось исключительно по ведомству научной фантастики (или психиатрии), выплеснулось на первые полосы центральных газет. Приворот и отворот, снятие наговоров и порчи, коррекция кармы... Ничего удивительного: человеку свойственно верить в чудесное. Ведь на чудо можно с легкостью списать все, что угодно. «Пути Господни не отмечены в картах, и на них не бывает ГАИ». Вместо того чтобы долго и нудно докапываться до корней явления, достаточно наплести что-нибудь про чакры, астрал, тонкие энергии — и все становится понятно даже профану. Писатели-фантасты в этой ситуации оказались самыми здравомыслящими людьми. Уж кто-кто, а они прекрасно сознают, что никаких Колец Всевластья и Темной стороны Силы, шестикрылых серафимов и волков-оборотней, орков и «маленьких зеленых человечков» не существует — все это аллегории, символы, более-менее удачные метафоры...
В «Баклужинском цикле» волгоградский писатель Евгений Лукин показывает мир таким, каким его видят наши не шибко грамотные соотечественники, взыскующие оккультных знаний. В сборник вошел сорок один рассказ о юности кудесника Глеба Портнягина, ученика старого баклужинского колдуна Ефрема Нехорошева. В большинстве случаев это короткие анекдоты, основанные на игре слов либо на неком оккультном парадоксе. Почему заговор «на тридцать три молодецких головы» не действует на обнищавшего интеллигента-филолога? К чему может привести попытка магическим способом «присушить» Отечество к одному из его граждан? Может ли атеист, не верящий в колдовство, сам практиковать магию?
Лукин, как всегда, изобретателен, остроумен и едок. От него достается всем: политикам и ученым, обывателям и бизнесменам, «западникам» и «славянофилам». Но главное тут, конечно, стиль. Концентрация афоризмов в книге Лукина так высока, что иному начинающему автору хватило бы не на один десяток романов: «По сравнению с нашим бардаком ихний хаос — это почти порядок», «Молва может и соврать, но государство не соврать не может!», «Известно, что вера с горчичное зерно способна сдвинуть гору с места. К сожалению, справедливо и другое: неверие столь же скромных размеров способно приковать гору к месту»... Кроме того, Евгений Юрьевич прекрасный лирик. Вслушайтесь: «Последнее тепло, последний выдох лета. Еще пара дней — и размокропогодится по полной программе. Ну а пока что сквер шуршит напоследок серо-жёлтыми клеёнчатыми обносками тополей. На платанах листья покоробились, высохли до звонкой коричневой хрупкости: достаточно легкого ветерка — обрываются на асфальт и, сбиваясь в стайки, ползают по дорожкам, будто крабы...» Конечно, в таком обилии потенциальных «крылатых фраз» и запоминающихся образов таится определенная опасность. Скольких молодых советских фантастов критика в свое время небезосновательно упрекала в том, что пишут они ориентируясь на стиль братьев Стругацких — и Андрея Столярова, и Александра Бушкова, и Вячеслава Рыбакова, и Андрея Лазарчука! Между тем, ни о какой сознательной стилизации в большинстве случаев не было и речи. Писатели просто выросли в языковой среде, насыщенной цитатами из АБС, не нахвататься чужих фразочек было попросту невозможно. Не на Юрия Медведева же им было равняться? С другой стороны, лучше уж примером для молодых авторов станет Евгений Лукин, чем какой-нибудь безвестный графоман. Шансов при нынешнем состоянии книжного рынка немного, но надежда есть. ИТОГО: Умная «ироническая фантастика» в нашей литературе — большая редкость. Всего-то два автора ее пишут: Михаил Успенский и Евгений Лукин. Выход каждой их книги — событие, причем не только для Фэндома. Правда, за пределами нашего «жанрового гетто» мало кто отдает себе в этом отчет — ну да они и новую книжку Салтыкова-Щедрина не заметили бы, если б ее обложку украшало слово «фантастика».
17.01.2007
Размыкалово
Евгений Лукин. Ё: Повести, рассказы. / Обл. А.Дубовика. — М.: АСТ. Астрель, 2011. — 320 с. — (Звездный лабиринт). Тир. 2000. — ISBN 978-5-17-049540-5. ISBN 978-5-271-33336-1.
В нашей фантастике по пальцам можно пересчитать авторов, чьи сборники вызывают не меньший ажиотаж, чем увесистые романы-трилогии. И Евгений Лукин лидирует в этом кратком списке с приличным отрывом.
Может ли писатель с развитым сатирическим чутьем испытывать пиетет по отношению к т. н. «человеку разумному», каждый день наблюдая глупости и гнусности, который тот вытворяет? Вопрос, сами понимаете, риторический. Примеры Свифта и Рабле, Гоголя и Салтыкова-Щедрина, Марка Твена и Антона Чехова свидетельствуют сами за себя. Излишне говорить, что волгоградец Евгений Лукин автор не слишком добрый и не особо веселый, вопреки репутации главного юмориста фэндома, которой и сам уже не рад. Верно сказал классик: «Смех — защитная реакция организма»...
Лукин — писатель опасный. Разрушающий устои и подрывающий авторитеты, на что справедливо указывали еще советские цензоры. Наш человек горазд ругмя ругать буржуев, коммунистов, начальство, партию, правительство, не говоря уж о хитрых инородцах, винить их во всех жизненных неурядицах, выискивать врагов и выдумывать заговоры. Но оторвать пятую точку от привычного кресла, послать подальше опостылевшую работу, рискнуть всем и попробовать себя на новом поприще нас под дулом пистолета не заставишь. Разве что уж совсем припрет. Мы скорее умрем голодной смертью, чем изменим образ жизни — тот, который продиктован нашими убеждениями, а чаще заблуждениями. Но тут появляется вредитель Лукин, и как дважды два объясняет: ребята, все эти ваши высшие ценности не стоят гроша выеденного и яйца ломанного. Чем абстрактнее идея, тем меньше в ней смысла, тем легче она при желании выворачивается наизнанку и обесценивается. Действующая модель среднестатистического произведения Лукина точно описана под видом так называемого размыкалова в повести «Секондхендж», очередной истории из цикла про «старого колдуна» Ефрема Нехорошева и его ученика Глеба Портнягина. Грандиозное архитектурное сооружение эпохи неолита, расположенное неподалеку от города Баклужино, размыкает астральную связь между человеком и обществом, генерирующим сверхценные идеи, заставляет думать своей головой — такое непосильное напряжение не всякий выдержит, от попытки мыслить самостоятельно один шаг до затяжной депрессии и суицида...
Пожалуй, единственная иллюзия, с которой Лукин никак не хочет расстаться — это искренняя вера во всесилие языка. Лукавит, лукавит Евгений Юрьевич, когда пишет в одном из своих эссе: «филологическое образование и в дальнейшем ничем нам не помогло». Еще как помогло! В повести «Ё» (носящей подзаголовок «Низкопробный детектив» и действительно не содержащей фантастического элемента) загадочный маньяк-убийца вырезает на груди у своих жертв слова, пишущиеся через «ё». Причем убивает он не абы кого, а словесников-профессионалов: журналистов, поэтов, прозаиков... В порыве вдохновения один из героев предлагает остроумную теорию: уж не сам ли язык таинственным образом сурово, но справедливо карает тех, кто его искажает, калечит? Идея красивая, но, увы, критики не выдерживает: будь оно так, советские вожди не доживали бы до преклонных лет, а смертность среди любителей поболтать в чате превысила бы все разумные пределы.
Востроглазому сатирику, видящему на каждом шагу повод для зубоскальства, трудно с годами не превратиться в желчного мизантропа. Иных излишняя наблюдательность и до желтого дома доводила, а уж в могилу свела без счета. Единственное патентованное средство от этого синдрома — самоирония. И тут Лукин вне конкуренции. Он никогда не противопоставляет фигуру рассказчика объекту иронии — «и тут выхожу я, весь в белом», — а уж писатели получают от него на орехи первыми. Особенно досталось бедным фантастам в псевдорецензии на бестселлер «Грязное животное», якобы написанный шимпанзе Мими по мотивам экранизации «Волкодава». Более прозрачное послание любителям фантастики сложно представить — но при этом сам Евгений Юрьевич от фэндома не открещивается, даже разочаровавшись в «жанровой» литературе окончательно: «Сейчас соглашусь читать фантастику разве что под дулом крупнокалиберного пулемета. Дело в том, что в наши дни она большей частью превратилась из средства познания жизни в средство развлечения, а я не люблю, когда меня пытаются развлекать. Становится еще скучнее». Ну что ж, в своих оценках он, мягко говоря, не одинок.
Не помешает ли это нам, раскрыв томик Лукина, получить простое и незатейливое удовольствие? А черт его знает. Если у вас с юмором все в порядке и к фантастике вы относитесь прежде всего как к литературе, то, думаю, проблем не возникнет. Правда, эпитеты «простое» и «незатейливое» в этом контексте уже как-то не звучат, тут другие слова надобны...
08.04.2011
«Вот и радуйся, что не поняли!..»
Евгений Лукин. Бал был бел: Стихи. — М.: БастианBooks, 2012. — 292 с. — Тир. 500. — ISBN 978-966-492-247-7.
Волгоградца Евгения Лукина, соавтора «Строительного» и «Миссионеров», автора «Катали мы ваше солнце» и «Записок национал-лингвиста», среди наших любителей фантастики знает, извините за просторечие, каждая собака. Более узкому кругу известен Лукин-бард (или, выразимся политкорректнее, автор-исполнитель), чьи «Баллада об Арудже Барбароссе» и «Казачья раздумчивая», «Баллада о невидимом райцентре» и «Давняя» в разных исполнениях неизбежно звучат на любом конвенте, любом слете фантастов, от Москвы до самых до окраин. Еще в фэндоме любят цитировать его сатирические «луковки», благо запоминаются сразу и намертво:
«На излете века / взял и ниспроверг / злого человека / добрый человек. / Из гранатомета / шлеп его, козла! / Стало быть, добро-то / посильнее зла!»
или:
«Посмотри: встает цунами / Над скорлупками квартир. / Так, разделываясь с нами, / Красота спасает мир».
Лукина-лирика широкая публика знает хуже, хотя нет-нет да и промелькнет: «Как ты там, за рубежом, / у стеклянных побережий, / где февральский ветер свежий / так и лезет на рожон?..» или: «Так неистово светла / грань весеннего стекла, / что хотел бы жизнь растратить — / да растрачена дотла!..»
Само собой, у стихов Лукина есть преданные поклонники, и поэтические сборники у Евгения Юрьевича исправно выходят (обычными для литературы такого рода тиражами: сто-двести-пятьсот экземпляров), и жанровыми премиями автор не обойден. На торрентах при желании можно отыскать аудиоальбом Лукина, несколько лет назад записанный волгоградскими энтузиастами. Правда, происходит вся эта движуха «в фоновом режиме», между делом, в промежутках между работой над рассказами и повестями — но, положа руку на сердце, кто из нынешних русских поэтов может похвастаться большим? Разве что Дмитрий Быков, да и тому в последнее время, похоже, не дают покоя лавры Николая Некрасова — или, как твердят недоброжелатели, Демьяна Бедного.
А вот с чем Лукину действительно повезло, так это с читателями и слушателями, внимательными, энергичными, попросту талантливыми: подобное тянется к подобному. Один из них, Лев Лобарёв (прозаик, поэт, музыкант, создатель самого долгоиграющего фэнзина СНГ «Конец эпохи», а ныне главный редактор московского журнала «Мир фантастики»), выступил в роли составителя и издателя сборника «Бал был бел», включившего практически все стихи, написанные Евгением Лукиным по 2011 год включительно. Даже те, о которых сам автор вспоминает не без мысленного усилия: да, записывал что-то такое на полях интернет-дневника, но как, когда, по какому случаю — убей бог, не помню... По сути, перед нами полное собрание поэтических сочинений, книга итоговая, этапная. Стихи Лукина отличаются особой выразительностью, ему по силам выразить всю палитру человеческих чувств, от юношеской романтической порывистости до едкого сарказма, свойственного людям с жизненным опытом, разнообразным и неоднозначным. Все это можно найти и в его прозе — но придется перелопатить не один том «избранных сочинений». В поэзии смыслы и сконцентрированы плотнее, и выражены острей.
Единственное, что Лукину совершенно не дается, так это верноподданический восторг. На его глазах в России произошел слом эпох, смена социальных формаций: от брежневского «развитого социализма» — к дикому капитализму 1990-х, и дальше, к путинской нефтяной стабильности. Но если копнуть поглубже, за все эти годы ничегошеньки в нашей стране не изменилось:
«То ли у них, ребята, этакая харизма, / то ли в башках дуплисто у пресловутой братии: / глянешь на демократа — хочется коммунизма, / глянешь на коммуниста — хочется демократии».
Не обходит вниманием Лукин коллег-писателей, да и себя не щадит:
«Помню: книжки рубили — / аж плахи трещали. / Это кем же мы были, / если нас запрещали? / Уличали. Свистали. / Политику шили. / Это кем же мы стали, / если нас разрешили?»
Но главная отличительная черта стихов Лукина — отточенность, подчеркнутая естественность каждой строфы. Представить страшно, сколько сил и времени потратил автор на создание этой вот иллюзии прозрачности, имитации простоты. Впрочем, есть вещи, о которых лучше даже не гадать — «как это сделано». Может аукнуться самым неожиданным образом. Вот и лирический герой Лукина того же мнения:
«У тебя, драгоценный, мания: / чуть придумаешь три строки — / и бежишь искать понимания / разумению вопреки. / Ты же все-таки не в Японии, / где чаи с лепестками пьют. / Вот и радуйся, что не поняли, / потому что поймут — убьют»
09.06.2012
Человек звучит гордо?
Евгений Лукин. Требуется пришелец: Повести, рассказы. — М.: Астрель, 2012. — 349 с. — (Звездный лабиринт). Тир. 3500. — ISBN 978-5-271-45528-5.
Как учит нас опыт мировой фантастики, отношения с инопланетянами строятся по-разному. С ними можно воевать, торговать, заниматься совместными исследованиями, сохранять настороженный нейтралитет... Встречаются среди землян и те, кто добровольно выбирает роль домашнего любимца или бессловесного андроида при хозяине-пришельце. Роняют ли они тем самым своё человеческое достоинство? Об этом на страницах нового сборника размышляет волгоградский писатель Евгений Лукин.
«Человек — это звучит гордо» — один из самых мощных афоризмов советской эпохи, растиражированный почти так же щедро, как и «Партия — наш рулевой». Силён был Алексей Максимович, в память цитата западает намертво. А помните, при каких обстоятельствах эта фраза прозвучала впервые? Ну ладно, не эта, похожая? Подсказываю: сей пафосный мем запустил в оборот некто Сатин, бывший каторжник, убийца, горький пьяница, картёжник и бездомный (по нынешнему — бомж), кидая понты перед такими же бедолагами в убогой ночлежке. А.М. Горький, пьеса «На дне», рекомендую, очень жизненно. Собственно, там, на дне, человеку только и остаётся, что «гордо звучать»: терять ему уже нечего, гордиться нечем — кроме этой вот неотъемлимой человеческой сущности. Но есть ли из-за чего нос задирать? Приглядишься повнимательнее — берут сомнения. По крайней мере, если посмотреть не на абстрактного «человека вообще» с рисунка да Винчи, а на реальных людей, таких, каковы они (мы) есть на самом деле...
Евгений Юрьевич Лукин копается в душе человеческой не первый год, не первое десятилетие. Когда мягко подойдет, деликатно, а когда и со скальпелем. Нынешний его заход отличается какой-то горьковской босяцкой отчаянностью. Две повести, составляющие костяк этого сборника, «Приблудные» и «Андроиды срама не имут», скроены по одному лекалу. Главные герои — провинциальные интеллигенты средних лет, в силу печального стечения обстоятельств угодившие на обочину жизни, к бомжам и нищим побирушкам. Один имел неосторожность удариться в загул при живой жене, только что рассчитавшись по немалым кредитам и переписав от греха подальше всю собственность на её имя. Второй по простодушию взялся вернуть чужой долг и, что называется, «попал на бабки». Оба героя настолько лишены житейской смекалки, цепкости, навыков самостоятельного выживания в неблагоприятной среде, что, как утопающий за соломинку, хватаются за любой шанс поправить положение. Даже за шанс сомнительный, неверный. В итоге и тот, и другой оказываются на полном попечении пришельцев — то ли из далёкой-далёкой галактики, то ли из иного измерения, не принципиально. Вот тут-то и наступает самый подходящий момент поразмыслить: так ли уж гордо звучит слово «человек», если при первой же оказии люди готовы согласиться на роль то ли неприхотливой домашней зверушки, то ли бессловесного андроида, запрограммированного беспрекословно подчиняться хозяину? Какое уж там самоуважение, какая гордость, какое чувство собственного достоинства... Забудьте как страшный сон. А с другой стороны — так ли подневольная жизнь в сером инопланетном мареве отличается от той, что ведёт якобы свободный человек в современном обществе? Выполняй правила общежития, следуй законам, писаным и неписаным — погладят по загривку и наполнят миску до краёв; пойди против течения, встань на дыбы — взгреют веником, как нашкодившего кота, да ещё и носом ткнут в собственные художества. Увы, в этом сборнике Евгений Лукин не вполне оригинален: в 2003 году в «Чуши собачьей» он уже проводил параллель между человеком и домашним любимцем, а в повести «С нами бот!» (2008) сравнивал человеческое сознание и нехитрую компьютерную программу. Там, правда, обошлось без пришельцев, управились собственными силами. Уникальность хомо сапиенса в том, что при должной сноровке его можно вписать в любую метафору: хоть Левше уподобь, хоть блохе, натура стерпит. «Я царь — я раб, я червь — я бог...» В другом проблема: мастеров метафоры среди наших фантастов остаётся всё меньше. Полноводная река превратилась в тощий ручеек, вот-вот иссякнет. На Лукина вся надежда — да ещё на пяток писателей. Тут уж не до претензий по поводу самоповторов...
Провальных книг у Евгения Лукина не бывает. По крайней мере, на моей памяти такого не случалось. Бывают у него книги выдающиеся — и ординарные. «Требуется пришелец» — сборник, в общем, ординарный. Для Лукина. Вот только писателей такого уровня среди наших фантастов можно пересчитать по пальцам одной руки. Так что вердикт — читать обязательно.
20.11.2012
Учет и контроль
Евгений Лукин. Тело, которому ты служишь: Повести. — М.: АСТ, 2014. — 320 с. — (Звездный лабиринт). 3000 экз. — ISBN 978-5-17-082095-5.
Сатирическая фантастика — без политических аллюзий и шуточек ниже пояса в духе «Камеди-клаба» — в России жанр вымирающий. Литература давно проиграла конкуренцию общественно-политическим СМИ — вот где настоящий раблезианский угар. Евгений Юрьевич Лукин один из немногих, кто по-прежнему держит планку — хотя дается это ему дорогой ценой.
Американские психологи (не те, что протирают штаны в университетах, а те, что работают с живыми людьми) считают, что для сохранения душевного комфорта человек непременно должен считать, будто держит свою жизнь под контролем. И верно: если ты сам хозяин своей судьбы, если всё идет по хорошо продуманному плану, а игра ведётся по чётким правилам, нет причины впадать в панику. Увы, на самом деле такое возможно только в подростковых фантазиях — или в ролевой игре, да и то не в каждой. Жизнь непредсказуема и полна неожиданных сюрпризов, далеко не всегда приятных. Как писал Булгаков, «человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!». Одна из главных задач массовой литературы — убаюкать читателя, поддержать иллюзию подконтрольности, вселить спокойствие и уверенность. В основе типичного фантастического сочинения почти всегда лежит история о том, как жизнь главгероя пошла вразнос — но тот мужественно преодолел все препятствия, надавал супостатам по соплям и снова взял судьбу в собственные руки. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше мир прогнется под нас» и всё такое прочее.
«Большая литература» не столь гуманна. Человек не в силах контролировать свою судьбу — и даже разобраться, что за силы ею управляют, ему не по силам: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Об этом, в общем-то, и пишет год за годом Евгений Лукин. Не удивительно, что любители фантастики интуитивно чувствуют в нём чужака, привносящего дискомфорт и вселенский разлад в уютно обустроенное «жанровое гетто». Несмотря на бессчетное множество разнокалиберных литературных наград, тиражи одного из лучших российских фантастов нашей эпохи упали до нижнего порога рентабельности — и тенденции к росту не наблюдается.
Чётче всего, едва ли не прямым текстом, эти мировоззренческие постулаты изложены в заглавной повести нового сборника. Что там жизнь — разобраться бы, кто на самом деле контролирует обычное человеческое тело! Чертики-невидимки, для которых это огромный, сложный, но неодушевленный механизм? Сам человек, его сознание и подсознание? Высшие божественные силы? Начнёшь докапываться до истины — такое отроешь, что впору в бездну сигануть рожками вперед. Можно, конечно, придать смысл происходящему, подключив воображение — например, если воспринимать всё вокруг как ролевую игру. Этот вариант выбрали герои повести «Педагогическая поэма второго порядка», ролевики, правящие в Гоблино — государстве, которое откололось от бывшей Сусловской области. Если запамятовали, где это, напомню: там еще Баклужино и Луцк по соседству. У ролевиков всё просто: любое событие, будь то поток анонимных доносов или государственный переворот, следует воспринимать как элемент игры, чьи правила нам пока неизвестны.
А вот медитацию и «остранение» (по методике товарища Шкловского) Лукин настоятельно не рекомендует. Чревато непредсказуемыми последствиями: взглянешь на наш мир беспристрастным взглядом, «как на в первый раз увиденный», — того и гляди провалишься в параллельную реальность, вслед за героями рассказа «Призраки». Будешь бродить этаким полупрозрачным духом отца Гамлета, пенсионерок до смерти пугать...
Но не только человек не может стать хозяином собственной судьбы — высшему разуму взять нас под контроль тоже не по силам, как ни старайся. В повести «Аренда» таинственные пришельцы попытались в очередной раз обуздать неудержимую агрессивность хомо сапиенсков, припугнуть, продемонстрировав подавляющее технологическое превосходство... И добились прямо противоположных результатов. Похожую коллизию Лукин уже описывал много лет назад на страницах романа «Зона Справедливости» — там, помнится, закончилось всё ещё печальней.
Любой крупный сатирик работает в сложном, неоднозначном жанре «смех сквозь слезы». Джонатан Свифт, Франсуа Рабле, Ярослав Гашек, Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин... Евгений Лукин вполне вписывается в этот славный ряд. Надеюсь, несмотря на всю болезненность и неудобность вопросов, которые затронуты на этих страницах, книга найдёт своего читателя.
26.03.2014
Попытка утопии
Евгений Лукин. Грехи наши тяжкие: Повести, рассказы. — М.: АСТ, 2016. — 352 с. — (Звездный лабиринт). 1500 экз. — ISBN 978-5-17-097479-5.
Как строит свои сюжеты классический научный фантаст? Вводит фантастическое допущение — и смотрит, как изменится жизнь человечества в целом и каждого человека в отдельности. Так же поступает и Евгений Лукин в повестях и рассказах из этого сборника — меняет одну константу бытия и пристально наблюдает, как будут выворачиваться герои. Вот только допущения у него сплошь антинаучные, да и реагируют его персонажи так, как не может себе позволить ни один герой традиционной НФ: слишком уж реалистично, достоверно, по-людски.
Трудно поверить, но волгоградский писатель Евгений Лукин, лауреат всех мыслимых российских жанровых премий и правительственной награды «За заслуги перед Отечеством» II степени, — убежденный противник крайностей. Вот, допустим, живет себе человек: тихий, интеллигентный, незаметный, с тонкой душевной организацией. Из тех, что мухи не обидят — за что регулярно огребает на полную катушку и от гопников, и от правоохранителей, и от соседей по подъезду. Допустим, нашелся способ защитить его от неизбывной жестокости жизни, от грубости и «оскорблений действием», как в рассказе «Они тебя защитят», — чего в этом дурного? Вроде бы ничего. Но если слегка докрутить ситуацию и представить, что таинственный защитник начнет реагировать на любую опасность, от которой у героя душа уходит в пятки, подлинную или мнимую, — это ж натуральный кошмар! Или, скажем, хорошо ли, когда внешняя, физическая красота соответствует красоте внутренней, душевной? Вроде бы вопросов нет: просто замечательно! Но когда физиономии начинают на глазах меняться у людей во всем мире, порочные красавцы обращаются в уродов, а принцессы в бородавчатых жаб (рассказ «Грехи наши тяжкие»), начинается настоящий армагеддон. Благими намерениями, как ни банально, выстлана дорога в ад: любая идея, даже самая благородная, если возвести ее в абсолют, начинает давить и калечить. И это Евгений Лукин доказывает раз за разом на самых живописных примерах.
Но есть и хорошие новости: строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения — законов природы в том числе. Дайте человеку время, и он не то чтобы приспособится к самым диким, самым радикальным реформам — скорее спрямит углы, сгладит режущие кромки, перестроит шизофренический мир под себя: этакий конформизм шиворот-навыворот. В том и беда рода человеческого, и его счастье. В городе Понерополе бывшей Сусловской области попытались учредить беззаконную воровскую утопию — а получилось государство, где реальный уровень преступности уверенно держится в районе нулевой отметки («Понерополь»). В стране, где живет юный герой повести «Прошка с большой буквы», ударно борются с агентами будущего, отлавливают шпионов «грядушек» и клеймят позором «пятую колонну», но к массовым расстрелам пока не приступили и концлагеря не расконсервировали. Непримиримая борьба скорее декларируется, чем ведется на практике, а самые жаркие перепалки — с использованием неотразимого аргумента «сам дурак» — кипят, понятное дело, в социальных сетях. С точки зрения вечности все не так страшно, как кажется. На страницах этой книги Евгений Лукин выступает в непривычном для него амплуа оптимиста: человеческая натура скомпенсирует все крайности, найдет, чем заткнуть любые логические дыры. Да, мир может обрушиться в любую минуту трудами доброхотов, которые «хотели как лучше, а получилось как всегда» — и на первых порах наступит сущий ад. Но постепенно здравый смысл и бытовая логика возьмут свое, одни идиотские законы забудутся, другие трансформируются до неузнаваемости, и жизнь так или иначе вернется в привычное русло. Как гласит солдатская мудрость: «Не спеши выполнять приказ — его могут отменить». Короче, живы будем — не помрем!
Сборник «Грехи наши тяжкие» составлен из произведений, написанных после 2012 года — за исключением рассказа «Словесники» (1996) и повести «Там, за Ахероном» (1995), уже ставших своего рода классикой. Похоже, в последнее время Лукин по мере сил «настраивается на позитив» — не теряя, впрочем, едкости сатирика, острого интереса к человеческой природе и умения ловко выворачивать наизнанку самые банальные ситуации. Недаром повесть «Понерополь» носит ироничный подзаголовок «попытка утопии» и построена по всем классическим законам этого жанра. Что ж, Евгений Юрьевич может с полным правом претендовать на звание «самого ехидного и ядовитого утописта современной России» — со всеми прилагающимися регалиями и, может быть, даже с льготным проездом в общественном транспорте.
Для самого Евгения Лукина этот сборник не то чтобы проходной, но вполне обыденный: очередной «отчет о проделанной работе», подведение промежуточных итогов. Для нас это редкая возможность поставить на полку полновесный томик сатирической фантастики — без косноязычного пересказа бородатых анекдотов, шуток ниже пояса и прочей петросяновщины. Теперь, когда с нами нет ни Бориса Штерна, ни Михаила Успенского, Лукин остался последним отечественным фантастом, который регулярно дарит читателям такую незамутненную радость.
Ну вот, первая полудюжина книг серии «Лезвие бритвы» стоит на полке. Из типографии пришел тираж (точнее, первая часть тиража) сборника статей и эссе Николая Караева «Трилистники». Как ни трудно поверить, это первая авторская книга автора – хотя, казалось бы, он должен был уже пяток сборников критики и публицистики опубликовать плюс пару-тройку томов прозы и поэзии. Но нет: это дебют. Такие пироги с котятами.
Сразу отвечу на незаданный вопрос: а в крупных магазинах будет? Ответ простой: нет, не будет. Ждать полгода-год, а то и два года, пока из «Читай-города» или там «Лабиринта» переведут деньги за проданные экземпляры мы себе позволить не можем. Это для больших и толстых издательств. Пока толстый сохнет – тощий сдохнет.
Кто заинтересован в покупке «Трилистников» по издательской цене – традиционно пишите в личку. Ну и блогеры-критики – стучитесь, подумаем, что можем сделать.
Николай Караев — человек разнообразных дарований: переводчик с английского, эстонского и японского, прозаик, журналист, театральный, кино- и литературный критик. «Трилистники» — первый его авторский сборник, в который вошли лучшие статьи, отобранные из огромного корпуса текстов и посвященные писателям, принадлежащим к самым разным культурным традициям: Филипу К. Дику и Лю Цысиню, Хаяо Миядзаки и Владимиру Сорокину, Клиффорду Саймаку и Андрею Ляху и многим другим. Часть материалов впервые публикуется в авторской редакции.
Об авторе: Николай Караев. Журналист, переводчик, прозаик, литературный, кино- и театральный критик. Родился в Таллинне в 1978 году, окончил экономический факультет Таллиннского технического университета. Дебютировал в литературе и журналистике в 1990-х. Переводил с английского («Египтолог» А. Филлипса, «Глориана» М.Муркока, «Антихрупкость» Н.Талеба, «Дорога запустения» Й.Макдональда и др.), эстонского («Остров чудес» К. Ристикиви, «Реконструкция» Р.Рауда), японского («5 сантиметров в секунду» М.Синкая). Как журналист и критик сотрудничал с журналами «Аниме Гид», «Мир фантастики», «Новый мир», порталом «Горький», газетами «Московский комсомолец», «День за днем». Автор предисловий к книгам О.Уайльда, Х.Мураками, А.Кларка, К.Саймака, Дж.Блэйлока и других авторов. Лауреат премии «Петраэдр» (2016), финалист премии «Будущее время» (2018). Живет в Эстонии.
Оказаться на рубеже двух столетий, трех миров, пяти языков и одному Будде ведомо скольких жанров и видов словесности – такое положение не всегда помогает обычному литератору писать. Хотя один замечательный русский поэт утверждал, что «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Николаю Караеву случается писать о тех, с кем он никогда не встречался, и о тех, с кем никогда не встретятся другие. Он говорил с ними и записывал сказанное ими. Люди эти до невозможности разные, но все они воплотили те существенные черты времени, которые простыми инструментами различить крайне трудно. Фантастика на это способна. Автор, собравший в себе знание, острое любопытство, редкое чувство современности и особое, ни на что не похожее умение рассказывать и оценивать.
Николай Караев – писатель, журналист, переводчик, человек, собирающий вокруг себя полмира. В той куче (дальше нецензурно), которую представляет из себя большая часть нынешней книжной культуры, трудно выделить достойную книгу и достойного автора. Если у вас в руках эта книга, значит, вам в чём-то очень повезло. Держите ее правильно, и стрелка покажет верный путь. — Алан Кубатиев, писатель, переводчик
Эссеистика Николая Караева строится, в сущности, по законам художественной прозы: в каждом его тексте есть многообещающая завязка, головокружительное развитие событий, кульминация и эффектный финал. Любого попавшего в фокус его внимания автора (неважно, будь то мировая звезда вроде Харуки Мураками или куда менее известная русская француженка Ина Голдин) Караев властно вовлекает, встраивает в свою повествовательную логику, делает героем собственного захватывающего интеллектуального приключения. Надо ли говорить, что на выходе у него получается настоящая литература о литературе, парадоксальная, глубокая и яркая. — Галина Юзефович, книжный обозреватель портала «Медуза»
Настало время раскрыть одну из главных интриг, традиционно связанных с Петербургской фантастической ассамблеей, — назвать имя почетного иностранного гостя этого сезона. Драматическая пауза… Тыдынс! В 2020 году нашей «приглашенной звездой» станет американский писатель Роберт Джексон Беннетт, лауреат премии «Эдгар» и премий им. Ф.К. Дика и Ширли Джексон, неоднократный финалист «Хьюго», лучший фантаст прошлого сезона по версии журнала «Мир фантастики», известный в России по трилогии «Божественные города» и роману «Нездешние». Читаем, думаем, записываем вопросы к автору в свои молескины. И до встречи на юбилейной Фантассамблее-2020!
Ну и в заключение нашего марафона рассказываем, что писало жюри «Новых горизонтов-2019» о романе лауреата премии, «Вьюрках»Дарьи Бобылёвой, которые номинировал Дмитрий Малков:
<br>
Дмитрий Бавильский:
Из-за того, что лесная фольклорная нечисть (кикиморы, русалки, да лешие, меховые шары оборотней и огненные столбы непоймичего, а также много ещё чего, так как в сознании современного человека пластов ирреального много и народные, архаичные, языческие темы спутаны с прото-христианскими и христианскими, а также кинематографическими, масскультными и культурно-литературными) нападает именно на дачный посёлок, где каждый персонаж отдельно ковыряется на своём участке, «Вьюрки» превращаются в набор почти автономных глав, очерков, или, точнее, сказов, поскольку больше всего они, особенно поначалу, напоминают «Сказы» Бажова о тайной, незримой силе земли, вышедшей внезапно на поверхность.
Бажов, однако, работал с единым мифопоэтическим набором сказочных возможностей, тогда как Бобылёва строит современное, и потому крайне сложноустроенное повествование, суть которого, как кажется, заключена в его структуре.
Хотя бы оттого, что автономные очерки, посвящённые самым разным дачникам (после того, как дорога из посёлка пропадает и Вьюрки превращаются в закрытую зону, полностью отрезанную от мира, из которой нет больше выхода, хорошо, хотя бы, что электричество продолжает работать), беды и приключения с которыми, происходят в разных стилистических и волшебных хронотопах, не сводятся к единому повествованию – лес и потусторонние существа атакуют жителей Вьюрков с разной степенью интенсивности и членовредительства.
Одновременно, на разных краях садоводческого товарищества, происходят необъяснимые явления, удержать в голове которые попросту невозможно, так как каждая причина имеет свои собственные следствия, расходящиеся в разные стороны, пучками возможностей.
Ближе к финалу, Бобылёва пытается, волевым усилием, сгрести все эти многочисленные обстоятельства под одну гребенку, чтобы объяснить, что же, на самом деле, происходит у дачников, но эта навязчивая прополка сверху, выкорчевывает самые эффектные инфернальные явления: объяснение оказывается хуже зачина, нагнетаемого на самом высоком художественном уровне.
Потому что, если роман состоит из сказов, каждый из которых берёт отдельного человека крупным планом, то всё способно удержаться вместе, а, главное, быть увиденным, только внутри одной головы – той самой, что и плетёт чреду волшебных смещений реальности в сторону тотальной антиутопии, уютной, но, тем не менее, бесчеловечной.
Так, исподволь, и не очень осознанно, и возникает в тексте «образ автора», всевидящего и всемогущего и её личных проблем, вызвавших к жизни этот текст; обращая наше внимание не к чудесам, но именно что к авторским намерениям.
Бобылёва осуществляет их с изящным блеском многоопытной Шахерезады, так как внутри предельно субъективного текста все её придумки оживают и работают, составляя правду конкретного, хотя и крайне отвлечённого текста.
С другой стороны, эта разрозненность персонажей, которые поначалу, кажется, и не торопятся соединиться в какую-то единую фигуру (ведьминские сверхспособности Катя обнаруживает примерно в середине романа, поначалу никак из выделяясь из массовки), позволяет задать «Вьюркам» ещё одно, дополнительное измерение – социальное, показывающее современное российское общество «в разрезе», в котором каждой твари – по паре.
Словно бы автор, накинув на текст фата-моргану, развлекая и не поучая, рассказывает нам притчу о современном состоянии умов и нравов.
На самом деле, именно по этой, намеренно ошибочной тропке, Бобылёва и увела, кажется, всех критиков, размышлявших о её произведении: «Вьюрки» столь фактурны и изобретательны, в них столько всего понамешено, что, волей или неволей, как под гипнозом, начинаешь клониться в сторону «содержания» и необходимо внутреннее усилие, чтобы её настырному колдовству противиться.
Ну, хотя бы потому что, сколько читателей – столько и трактовок, всё от наших собственных профдеформаций и уровня соцпедзапущенности зависит.
Социально активным людям, вроде меня, вдруг приблазится карта-схема современной России, отбивающейся от чужаков, к тому же, в Вьюрках есть и гастарбайтеры, впрочем, оставшиеся на стороне «живых людей».
Людям поотвлечённее может привидеться притча о мире, сошедшем с ума из-за всяческого там цивилизационного и экологического давления.
Ну, или о зле, зашитом в каждом из человеков, поскольку время от времени автор как бы намекает, что степень участия в дачниках всяческой нечистой силы зависит от степени их внутреннего благородства и душевной чистоты.
После чего, опять же, намеренно и демонстративно, Бобылёва начинает путать показания – оппозиции, которые она строит в своём романе, не прямые и ни, в коем случае, не бинарные, чтобы морок и хоррор были окончательно непредсказуемыми: главную доблесть современного автора (водить читателя за нос так, чтобы никто не мог сказать, что же произойдёт на следующих страницах), она отрабатывает на пять с плюсом.
Но ещё лучше работают «Вьюрки» на «уровне письма» – тонкого, домотканого, практически лишённого автоматизма; разноцветного, ритмически чёткого, без лишних элементов, умного, за которым вновь встаёт образ автора, много чего знающего, понимающего и о многом передумавшего, из-за чего, с одной стороны, книга эта становится будто бы объёмнее и шире себя самой, с другой стороны, более реалистической, правдоподобной – причём не в смысле описания жути лесной и то, что она творит, регулярно вгрызаясь в людей и буквально поедая их поедом, но в смысле тех архетипических раскладов (безмятежное существование на даче как способ бегства из современного, причём советского всё ещё города) нашей жизни, как общей, так и индивидуальной, которые позволяют роману Бобылёвой прочно стоять на ногах полного узнавания.
Всё верно – ведь ужас (у Фрейда есть об этом отдельное плотное эссе) растёт, как правило, из обыденного и повседневного, поэтому чем более социально жизнеспособной окажутся в «Вьюрках» описания быта, тем сильнее должна шарахнуть по мозгам ползучая контрреформация лесных и речных существ.
В тщательности отделанности фона и повышенной рукодельности интонации, кажется, таится главное противоречие, которым этот роман заряжен и которое его, на самом-то деле, движет.
Мы ведь привыкли (и плохие переводы Стивена Кинга тому порукой), что когда саспенс крепчает и страницы начинают мелькать точно верстовые столбы, ничто не должно удерживать читательское внимание в этом нарастающем интересе: в отличие от «высокой литературы», беллетристика стоит на сюжете (многие так до сих пор и думают, что хорошие книги – это голимая наррация), из-за чего читателю срочно нужно добраться в финал, всё прочее («литературу»!) проглатывая механически, никак не обдумывая.
Умные книги быстро не читаются, так как стиль их порождает массу побочных возможностей, постоянно отвлекающих от авторского замысла, но, зато, завязывающих внутри читателя собственную умственную активность.
«Вьюрки» Бобылёвой начинаются как изысканно жирный супер-жест в сторону преодоления родовых травм «изящной словесности»: выучка у неё превосходная (превосходящая среднюю температуру по больнице), так что залюбуешься, зацокаешь языком и, почти автоматически, замедлишься в развитии внутри книги, к тому же, состоящей из отдельных сказов, особенно поначалу предлагающих разные подходы и вариации к темам социальных отклонений и сказочных девиаций.
Из-за сочного, узорчатого стиля, я так и не смог набрать скорость чтения, при которой некоторые, э-э-э-э-э-э, вывихи и недостатки, могли быть проглочены без следа: собственно, ведунья Катя точно также освобождает, в конечном счёте, Вьюрки от нечисти из-за того, что начинает прислушиваться к внутренним ощущениям и становиться всё более и более внимательной к среде, куда её насильно погрузили, вместе с соседями.
А нужно сказать, что территория эта пульсирует и живёт, клекочет и переливается, да и попросту затягивает: пластика «Вьюрков» особенно убедительна там, где авторскую суггестию ничего не подпирает необходимостью объяснений, как её видимо учили в Литинституте.
Важность свести концы с концами делает текст менее проработанным, но, хотя бы, не совсем торопливым.
Когда «стиль» и «интонация» а также их проработанность, истончаются, приходится верить одному только авторскому слову – других помощников у Бобылёвой не остаётся.
Не то, чтобы она не выдержала до конца взятый поначалу разбег и сорвалась, кстати, нет: до самого финала она держит все добровольно взятые на себя обязательства, оппозиции её по-прежнему не бинарны, но перпендикулярны и, следовательно, особенно поэтичны, но просто на фоне сильных удивлений начала и середины все удивления конца оказываются, что ли, усталыми.
Уже виденными.
Объяснять означает заботиться, осуществлять опеку над читателем.
Это такая нормальная, патерналистская традиция, свойственная российскому культурному (и какому угодно) сознанию, тогда как в проклятущей Гейропе ещё устарелые модернисты, сданные, казалось бы, в музей, установили самодостаточность стилевой наррации, не нуждающейся в композиционных условностях.
Если, читая «Вьюрки», первым делом вспоминаешь сказы Бажова, то, вторым, в голову стучится Жюльен Грак с его «Побережьем Сирта» и «Балконом в лесу», гдепостоянные нагнетания не имеют разрешения: классицистическая драматическая структура отныне работает только в коммерческом секторе, которому нужны заранее предсказуемые, просчитываемые результаты, даже если тревога хоррора и саспенса требует первоначальной будто бы непредсказуемости.
Однако, в мире, где все сюжеты давным-давно высчитаны, есть лишь один верный способ стать текстом «хай-класса»: сместить его жанровую основу, запустить механизм мутации, который, вот уж точно, никогда неведомо, куда заведёт.
Эти пользовались Сорокин и Тарантино с Родригесом, именно на этом допуске базируются романные эксперименты Роберто Боланьо, одного из главных любимчиков Сюзан Зонтаг и первого главного романиста XXI века.
Все эти люди торят свои пути без каких бы то ни было компромиссов с традицией, создавая неповторимые жанровые симбиозы.
И тут лучше всего привести пример из области балета, с которым мы впереди планеты всей.
Советский драмбалет зиждется на психологических мотивировках движений, каждое из которых, совсем как в театре драматическом, должно быть «оправдано».
Это ни хорошо, ни плохо, но приводит, в конечном счёте, к диктатуре Григоровичей.
Есть же contemporary dance, упивающегося самодостаточной красотой геометрии или её отсутствия, симметрии и асимметрии, вызывающих волны вольных, неподконтрольных ассоциаций, которые, оказывается, и есть смысл современного искусства, которое нужно не само по себе, но чтобы потребителя развивать.
И уж точно самостоятельнее реализма, пытающегося управлять восприятием.
Даже и развлекая, не поучая, потому что единственное, что может менять человека – это его собственные усилия по развитию собственного развития, которому необходимоправильное сырьё.
Для этого, правда, потребителю нужно доверять как себе, не опекать его семенящей мелочью, ну, и умеренно (чтобы читатель не бросил книгу) щетинится, давая возможность восприятию сопротивляться материалу.
Собственно, тут и происходит развилка между «беллетристикой» и «изящной словесностью» современного уровня.
Когда в университете мы поехали в Тарту слушать лекции Лотмана, нас наши кафедральные профессора-фольклористы начали ругать — почему, мол, не в Новосибирский архив фольклорных исследований, а к каким-то там структуралистским недобитышам?
Но, оказывается (время показало), что верные книги и правильные балеты надо читать не только читателям, но и авторам.
Обыкновенный дачный поселок Вьюрки странным образом отсекается от мира. Странности растут и множатся, разнообразно прорастая во дворах, домах и телах щупальцами и жвалами, а дачники мучительно выбирают, что делать: искать виновных, пытаться бежать сквозь жуткий лес, откуда человек возвращаются прожорливым чучелком, или жить дальше, старательно не замечая уплотняющуюся лязгающую жуть.
Большинство рецензентов сетует на несбалансированность композиции «Вьюрков»: страшно перегруженная экспозиция к середине книг напоминает жестокую считалочку на выбывание. Я не буду исключением, мне тоже грустно. Автор неспешно водит читателя от забора к забору, аки Швейк зазевавшегося слушателя по истории Будейовицкого полка, добросовестно сообщая, что а вот эту малосимпатичную семейку хтонь сглотнула вот так, пройдемте к следующей калитке. Читателю механизм ясен уже после третьего примера, он ждет уж рифмы «розы», сплетения событий и половодья чувств, но вместо этого получает пятый и восьмой примеры.
События, половодья и собственно сюжет стартуют в последней трети — интересным небанальным образом, который, наряду со зрелым мастерством рассказчика, искупает и оправдывает затянутость прелюдии. Но текст, боюсь, к тому времени уже теряет слишком многих читателей, которым сутью своей обязан понравиться и которых даже обязан пробить.
Дополнительный расхолаживающий момент связан с тем, что герои поначалу (по о-о-очень длинному началу) вводятся сугубо как расходный материал, десяток глав можно начинать фразой "Совсем иначе сгинул наш следующий персонаж". Это не позволяет родиться ни эмпатии, ни сладкому ужасу, ни малейшему сочувствию, будто быстро начитываешь к зачету по современной фольклористике хорошо беллетризованные городские легенды из крипового вики-ресурса.
Такое мясо, не налепленное на костяк сюжета и не направляемое жилами завязанного на героя конфликта, оказывается совершенно безвкусным, как бы ни искушен был повар.
Потом — поздновато, на мой взгляд, — все исправляется. «Вьюрки» оказываются довольно ладной и совсем не плоской мегаисторией о проклятии ответственности и безответности. Книгу Дарьи Бобылевой, конечно, не следует проводить по ведомству хоррора и фантастики, хотя она откровенно отыгрывает классические приемы, темы и сюжеты Уиндема и Финнея (ну и вдохновлявшегося ими Кинга, конечно), неизбежно упираясь в Голдинга. Потому что «Вьюрки» — откровенная притча, явный оммаж «Повелителю мух», к несчастью, малость заспавший старт, но, к счастью, вполне самостоятельный и умелый. И это предельно конкретная, настоящая нутряная драма на до боли нашем материале.
<br>
Андрей Василевский:
Одно из (относительно) лучших произведений в номинационном списке этого года. Во всяком случае, это — проза. Но автору недостает чувства меры, интуитивного или наработанного ощущения соразмерности, необходимости или избыточности отдельных элементов в их взаимных связях. Короче, напихала в роман всё, что только могла. Ну и в финале — как я опасался — кончилось всё торжеством гуманизма: они, люди, ведь живые, нельзя с ними так. Словом, эмпатия победила. А там другие — более интересные — варианты были намечены.
Одному Богу известно, как текст Бобылёвой попал в этот список. Он не очень похож н на всё то популярное в отечественной фантастике, что я знаю, и оттого масса обиженных людей ныло, что и ужасы недостаточно им страшны, и зомби не те.
Но я начну с другого: одна из моих любимых историй о критике, это история про академика Крылова. Дело в том, что, выступая оппонентом на защите какой-то диссертации, этот знаменитый кораблестроитель сказал, что хочет обратиться к изначальному смыслу слова «оппонент». «Оппонентом» в Древнем Риме называли человека, что бежал за колесницей триумфатора и выкрикивал всяческую хулу, чтобы триумфатор особо не возгордился.
Итак, я приступлю к оппонированию.
Во-первых, этот текст содержит следы той родовой травмы, которая бывает, когда роман собирается из рассказов. Не обязательно это было именно так, как я представляю, но впечатление тут важнее знания. Отсюда неравномерность текста и чёткое деление книги на две части, как старую дачу и кирпичную пристройку.
Во-вторых, на русском фольклоре чего только не сделаешь, учитывая то писатель Успенский эту тему открывал четверть века назад, и в ключе более юмористическом. Но Михаил Глебович уж пять лет как умер, а вакуум национального ужаса так и остался не заполненным. Так что есть темы, что называется «обречённые на успех». Тема национального суеверия в мире, который объелся интернациональными вампирами, зомби и лепреконами – тема выигрышная.
Я же скажу, что главное в этом романе не ужасы, а дачная жизнь. Именно Дача, а нет ничего более интимного для советского и постсоветского человека, чем Дача. Душу он продаст скорее, чем дачу. Вот демонстрантов «за свободу» как-то всегда оказывается маловато, а отмени власть Дачи, то будет не демонстрация только, а новая пугачёвщина. И почище прежней.
Что происходит в романе Дарьи Бобылёвой? А происходит там наложение двух пластов – игры с читателем в суеверия и фольклор, и игры с читателем в общеизвестные образы. С суеверием более или менее понятно – в мир «здесь и теперь» вторгаются подменыши и русалки, лешие и прочая нечисть и жрут дачников как не в себя. Со вторым пластом куда интереснее: предполагается, что читатель уже посмотрел сериал «Lost», прочитал Стивена Кинга о городках, прихлопнутых крышкой, знаком с эпическим «Повелителем мух» Голдинга и, в общем, представляет, что будет в дачном посёлке, из которого нельзя выехать (непонятно, правда, чем эта орава людей питается такое долгое время, должны же у них когда-то кончится банки в погребах). Читатель ждёт уж рифмы «грызня», и тут ему её предоставляют. Каждому достаётся ужас по делам его. Раз дачники решили пообедать, кость стала в горле, и их осталось девять. Поев, они клевали носом, проснулись восемь – без вопросов. Пошли в сельпо, а возвратились всемером. Семь дачников дрова рубили вместе, тюк-тюк — осталось шесть их. На пасеку пошли гулять, а рой пчёл от них оставил пять. Пятёрка суд решила учредить, осталось четверо по СНТ бродить. Четыре дачника пошли купаться в речке, вернулись трое и сидят на печке. Три дачника в зверинце оказались, одного пожрал медведь, и вдвоём остались. Два дачника легли на солнцепёке, один сгорел — и вот остался огородник одинокий. На грабли наступил устало – и вовсе никого не стало. Никого не жалко, никого, ни тебя, не её, ни его. Несмотря на не очень убедительные метания героини в финале книги.
Сказать, что все сюжетные ходы в скорбной повести о дачниках мне нравятся – я не могу. Но уж поди, это лучшее я видел в нашем печальном Отечестве на эту тему. (Успенский тут не в счёт, он веселил, а не пугал).
Одним словом – этот роман прекрасен. И возможно, он символизирует новые горизонты фантастической литературы, которая перестанет заигрывать с читателем хеппи-эндами, мещанским благополучием, поцелуем в диафрагму. Жги Господь! У нас уже ничего не исправить.
Создавая «Вьюрки», Дарья Бобылева успешно преодолевает препятствия, которые сама же себе ставит.
Начиная роман как цикл сравнительно несвязанных друг с другом новелл, она постепенно вытягивает повествование во вполне линейный сюжет с главными героями.
Начиная роман как летопись надвигающегося на людей абсурда, она постепенно рационализирует свое повествование, делая его понятным и традиционным.
Беря в качестве исходного сырья крайне вторичные, хорошо известные сюжетные мотивы, она конструирует из них вполне оригинальное по повествование – хотя следы заимствований торчат всюду, причем заимствований не только литературных, но и кинематографических (например, зубастые монстры-пиявки пришли в роман прямиком из Голливуда). К слову и название романа отсылает к ряду романов в названных в честь деревни, в которой творятся чудеса- вспомним хотя бы «Малую Глушу» и «Южнорусское Овчарово».
Финал «Вьюрков» не просто традиционен, но апеллирует к многовековой традиции- оказывается, что урегулирование отношений с нечистью- это юридический ребус, это квест из сферы договорных отношений, который как правило предполагает, что договор требуется исполнить именно буквально. С дьяволом справится адвокат (хотя, как мы помним из фаустовских сюжетов, иногда такие договора просто расторгают). И вот этот рациональный, юридически-договорный финал чрезвычайно контрастирует с началом романа, которое сначала создает иллюзию, что речь идет о демонстрации разных форм озверения и гибели людей, и что каждая гибель соответствует характеру погибшего персонажа.
То есть «Вьюрки» в начале ив конце выглядят по-разному, этот роман, подобно действующим на его страницах оборотням, преображается на глазах и становится другим. И поэтому, в зависимости от вкуса читателя, он может к концу наконец понравится, или, наоборот, разочаровать- но только начальное впечатление не будет соответствовать окончательному. И в этой связи чрезвычайно характерно разноголосица мнений относительно «Вьюрков»_- ее одновременно называют и крайне слабой и беспомощной книгой и едва ли не шедевром, и даже язык романа оценивают прямо противоположным образом.
А язык, на мой взгляд имеет некоторую связь с российской деревенской прозой, во всяком случае, именно таким языком, когда рефлексивные и моральные фрагменты легко соседствуют с описанием моральных реалий, надо использовать для описания деревенской, дачной жизни, где дух и материя перемешены и где фигура соседа- к которому мы как то относимся и о которого пытаемся понять — мелькает между грядок, деревьев и дощатых строений.
Одним словом, Бобылева создала не столько хорор, сколько квест и загадку- для читателей, критиков и рецензентов – последние никак не могут выработать непротиворечивый, не двоящийся образ этого романа. Как нечисть на страницах «Вьюрков», текст не дает себя рассмотреть.
Трудно вынести о романе Дарьи Бобылевой окончательное суждение: занимательный ли он? Оригинальный ли он? Хорошим ли языком написан?