Данная рубрика посвящена новостям фантастического книгоиздания на русском языке. Планы издательств, обложки к ещё не вышедшим книгам, издательские пресс-релизы, обзоры новинок прошедшей недели — всё это будет в единой рубрике. Также в последних числах каждого месяца будет появляться обзор «ожидания месяца» с краткими описаниями наиболее интересных на наш взгляд книг, запланированных на следующий месяц.
Для литературы, не относящейся к фантастической, есть следующие рубрики:
В феврале в серии «Звёзды научной фантастики» выходит роман Яцека Дукая «Идеальное несовершенство» в вашем переводе. Насколько нам известно, Яцек Дукай знает русский язык и очень трепетно относится к переводам, сам их проверяет и авторизует. Как обстояла ваша работа над переводом «Несовершенства»?
К тому моменту, как я начал переводить роман, у меня уже был опыт общения с автором: мы довольно много переписывались, пока я переводил «Иные песни». Яцек Дукай и правда очень требовательный автор. Требовательный, прежде всего, к себе — но оттого и к другим, и к переводчикам — в частности. Насколько мне известно, он не менее плотно общается и с переводчиками его романов на английский (в частности, с теми, кто работает над переводом его opus magnum, романа «Лед»). К тому же он действительно хорошо знает русский (достаточно хорошо, чтобы, например, поддерживать двуязычную беседу с русскоязычными — и украиноязычными, кстати, — читателями, как это было на прошлогоднем львовском «Форуме издателей»). Он — представитель того поколения, которое учило русский в школе, к тому же, он активно возобновлял эти свои знания, пока работал надо «Льдом» (сбор материала предполагал обильное чтение русскоязычных первоисточников).
И именно из-за Яцека Дукая я получил эдакий переводческий «стокгольмский синдром». Существует ведь два полюса реальных переводческих стратегий: первая — «дополняй-и-объясняй», где переводчик тянет автора к читателю, выступая одновременно почти соавтором («boromir smiled», в общем); вторая — суровый буквализм, где калькируются авторские языковые решения; первая стратегия притягательна и всегда позволяет переводчику говорить «это не бага, а фича», вторая — всегда отчего-то довольно мучительна, ресурсоемка и часто находится в шаге от решений, имеющих лишь частичное отношение к художественному переводу (и еще тут всегда возникает проблема контроля за редактированием, необходимости предварительно объяснять, отчего в этом конкретном месте абзац выглядит именно так, как он выглядит).
И вот я отослал перевод «Иных песен» автору — и оказалось, что он (вот кто бы мог подумать!) куда больше ценит то, что сделал он сам, чем переводческие «изменения-и-дополнения»; пометок вроде: «тут в польском тексте другое слово» или «этих слов в романе нет» — оказалось в возвращенном куске текста в количестве. Плюс именно в переписке с автором пришлось вырабатывать и тот специфический язык «польского текста о грекоцентричном мире, работающем на основе метафизики Аристотеля», который, полагаю, не мог не вызывать некоторый ступор у неподготовленного читателя.
Но отчего приятно работать с Дукаем — он не только ставит переводчику вопросы и говорит о своих сомнениях; он активно помогает понять, что именно автор хотел сказать, используя такие-то и сякие-то приемы или вставляя вот это вот заковыристое слово, которое — нет, совершенно не нужно заменять более простым и понятным аналогом. Такая работа очень дисциплинирует переводчика, закрепляет в голове определенные ориентиры и дает представление о твоей, как переводчика, свободе при обращении с авторским текстом.
Когда позже я работал над переводом «Сезона гроз» Сапковского, именно это мешало сильнее всего: с одной стороны, был авторский язык (усложненный специфической лексикой, где Сапковский с удовольствием показывает свою языковую эрудицию или где он начинает играть со стилями); с другой стороны — корпус текстов «геральтианы», очень целостно переведенной Е. Вайсбротом (но язык которой стал «вайсбротовским» не в меньшей степени, чем он был «сапковским»). Первый вариант показался мне куда честнее, а вот читатели раз за разом спрашивали недоуменно: «а зачем же такие странные слова в привычном нам Сапковском?».
А общаетесь ли вы во время работы с другими авторами?
Это довольно коварный вопрос. В принципе, у переводчика необходимость общения с автором возникает как минимум когда становится ясным пространство непонятности и непонятости текста. А это, во-первых, это система ономастики и топонимов: в польском языке принято переносить в текст иностранные названия, имена и фамилии ровно так, как они пишутся на языках, откуда взяты; соответственно, раз за разом возникают вопросы «как это звучит» (поскольку для привыкшего к кириллице человека отнюдь не прозрачным является соответствие «Peugeot» и «Пежо», например). Во-вторых, это скрытые цитаты, которые отнюдь не обязательно улавливаются переводчиками (например, любое пафосное изречение героев Яцека Пекары о Христе заставляло забивать фразу в поисковик — не является ли она оригинальной или измененной евангельской цитатой; ровно так же в русском переводе Сапковского утерян целый ряд скрытых цитат, которые автор использовал в «Саге о Геральте»). Наконец, в-третьих, это социальный и культурный контекст упоминаемых авторами реалий (например, в любом романе, действие которого происходит между 1950-ми и 1980-ми годами, во времена ПНР, всегда есть понятные для польских читателей, но совершенно неявственные для читателя иноязычного культурные маркеры — всякоразные соответствия нашего «брежневского застоя» или «кукурузы — царицы полей»).
Но тут проблема, как мне кажется, в другом: переводчик, чтобы начать искать ответы на возникающие по тексту вопросы, должен вообще понять, что он столкнулся с чем-то, что этот вопрос подразумевает. И — да, тут-то общение с автором может помочь. Скажем, когда я переводил несколько повестей и рассказов из цикла «Последняя Речь Посполитая», подсказки автора, густо намешавшего в рассказы культурных (и поп-культурных) реалий, привычных для простого поляка, были очень и очень полезны.
Действие «Идеального несовершенства» разворачивается в будущем, в XXIX веке, в мире, в котором люди уже не вершина эволюции, а лишь меньшинство среди новых «постлюдей». Они — новая ступень в стремлении людей к совершенству, интеллект без тела, который при необходимости можно перенести в любое тело. Поэтому, чтобы избежать проблем с использованием родов (когда пол собеседника неясен или неизвестен), был разработан новый грамматический род, и вам в процессе перевода на русский по сути пришлось изобретать новые склонения, местоимения и окончания для этого грамматического рода. Как вы справлялись с этой переводческой задачей?
С этой переводческой задачей мы справлялись на пару с автором, поскольку для Дукая именно этот момент перевода очень важен (например, он говорил, что местоимения и склонения из «Идеального несовершенства» вполне прижились в среде польских трансгендеров — то есть, начали реально влиять на мир «здесь-и-теперь»). Я предложил несколько развернутых вариантов: как звучит местоимение, какие могут быть окончания, каких окончаний быть НЕ может, несмотря на всю их благозвучность для чужого уха. Пару раз мы поиграли с довольно большими — с главу-две — кусками текста, чтобы понять, что выходит и как это будет работать. В конце концов, остановились на варианте, который в базовых своих решениях оказался достаточно близок к авторскому.
Однако, усложненность задачи с этой игрой-в-новый-род-вне-родов состояла еще и в реалиях мира, описанного автором. Любое постчеловеческое существо в романе Дукая может принимать произвольный вид (или хотя бы разрешенный в рамках текущей Традиции, своего рода базового свода законов и установлений, регламентирующих характер жизни в локальных пространствах места и времени) — в частности, мужской или женский. Во всех случаях, когда в тексте речь идет о реакциях этой т. н. «манифестации», используется род плоти этой манифестации (мужской или женский, в привычной для нас грамматике); когда же речь идет о том, кто таким вот образом «манифестируется» — снова используется грамматика постчеловеческих сущностей. Это довольно выматывает в смысле необходимости отслеживать соответствие текста придуманным автором (и отчасти переводчиком) правилам и, возможно, кажется несколько переусложненным, но к этому довольно быстро привыкаешь.
Впрочем, Дукай и вообще уникальный в отношении работы с языком автор: чуть ли не для каждого своего произведения он создает языковые формы, которые соответствуют самой логике этого мира; порой это кажется ужасно расточительным — но это безумно интересно в смысле и переводческого усилия в том числе.
Часто ли вы работаете с текстами, для которых автор создает новый язык, новые категории или сложную терминологию?
Короткий ответ был бы: достаточно часто. Длинный — подразумевал бы обширную экскурсию в особенности польской фантастики (особенности не только языковые, но и идейные, культурные, идеологические). В сокращенной версии можно обратить внимание, что польские авторы — начиная с Лема и, особенно, с т. н. «социологической фантастики» 1970-80-х (круг авторов, идейно и идеологически близких к Янушу Зайделю), — активно играют на поле, скажем так, «миростроительства». До какого-то момента это выполняло функцию защитной реакции на цензуру, однако — вошло, кажется, в привычку. Сначала меня эта фонтанирующая креативность каждого второго читаемого текста несколько смущала, но потом стала радовать. Поскольку — это ведь очень честная работа: если ты создаешь мир, отличный от нашего, ты должен понимать, что отличаться он будет и в способах называния/описания окружающей действительности. Российские авторы, кажется, очень редко обращают внимание на такую возможность (и тем, кстати, ценней, когда — обращают: как это делает великолепный Сергей Жарковский, например).
Для польских авторов — это довольно разная игра. Дукай, например, может создать свой специфический язык (как он делал это в «Идеальном несовершенстве» или в романе «Лед»); Павел Майка в романе «Мир миров» (тут так и хочется написать «Мир міров», поскольку в названии есть эта отсылка к концу войны — и зеркалка по отношению к «Войне миров»Г. Уэллса) — создает густое варево описаний мира, измененного инопланетным вторжением и материализованными национальными легендами; Лукаш Орбитовский в своих рассказах активно использует молодежный сленг... Примеры можно было бы длить и длить.
Можете рассказать, над какими переводами работаете сейчас, или пока это тайна для читателей?
Я бы скорректировал этот вопрос следующим образом: «чего ждать в обозримом будущем» (имея в виду те переводы, которые сданы в издательства — или работа над которыми продолжается и не представляет собой информацию, разглашать которую пока что рано).
Во-первых, буквально с недели на неделю выходит пятая антология, которую прекрасный писатель и не менее талантливый составитель сборников Владимир Аренев делает для украинского издательства «Клуб семейного досуга». Это сериясборников, первый из которых вышел еще в 2015 году — и они, как мне кажется, достаточно оригинальны по своему составу: тут собраны как отечественные, так и иностранные авторы; в числе последних — и авторы польские, я же переводил для этой антологиирассказАнны Каньтох из ее историко-детективно-фантастического цикла о Доменике Жордане. Как по мне — это очень неплохой рассказ очень здоровского автора.
Во-вторых, сдан перевод двух сборников рассказов Яцека Комуды, где главный герой — небезызвестный нам Франсуа Вийон, поэт и преступник. Это довольно мрачные истории, происходящие в очень качественно изображенном средневековом мире.
Наконец, в-третьих, вовсю идет работа над пятым томомциклаРоберта М. Вегнера о Меекханской империи и ее окрестностях. Книга большая, потому в ближайшее время меня ждет изрядный кусок работы.
Вадим Панов в последнее время частый гость новостных сводок. Весной у Вадима вышел роман "Последний адмирал Заграты", в конце августа на прилавках магазинах появилась книга "Красные камни белого", а уже на 3 октября запланирован выход романа "Праймашина". Пользуясь случаем, мы еще раз связались с Вадимом (прошлое интервью читайте здесь) и задали другую пачку вопросов по обоим свежим проектам.
Вадим, совсем недавно дочитал "Красные камни белого", и теперь меня, как и большинство прочитавших, я думаю, мучает один и тот же вопрос. Когда ждать третью книгу?
Не уверен, что скоро. Планов много, времени мало, а работать быстрее, чем могу, я не могу.*Пожимает плечами* Интересных идей много, и та, которая поглотила с головой, начинает превращаться в книгу. Сейчас я, если можно так выразиться, "живу" в Тайном Городе. Но возвращение в Герметикон состоится обязательно, тем более, что идея для следующего романа уже есть.
И первая, и вторая книги заканчиваются примерно одинаково — сценами, оставляющими читателя в неведении о судьбе некоторых персонажей. За что же вы так с читателями?
А может, не с читателями, а с персонажем?*Улыбается*
Если же серьезно, то Помпилио человек храбрый и, в случае необходимости, не боится рисковать. Вот и попадает он в сложные ситуации, с непредсказуемым финалом.
"Последний адмирал Заграты" очень часто называют стимпанком, а вот "Красные камни белого" сравнивают с лучшими образцами классической приключенческой фантастики 50-60 хх годов. А на ваш взгляд, какие жанры и произведения оказали свое влияние как на Герметикон в частности, так и на все ваше творчество?
Если говорить обо мне, то я давний поклонник англо-американской фантастики "золотого века": Азимов, Шекли, Саймак, Рассел – список можно продолжать. Это прекрасные авторы, которые описывают людей такими, какие они есть. Фантастические допущения для них лишь антураж, который позволяет поставить людей в сложные, невероятные ситуации, и посмотреть, как они вывернутся. И я стараюсь следовать этим же курсом.
Что же касается Герметикона, то определенная приключенческая направленность обусловлена самим миром: эпоха стимпанка – эпоха великих открытий и свершений, эпоха, когда люди бросали вызов природе и судьбе, и шли в неизведанные края, эпоха, когда на картах появлялись имена первопроходцев.
Следующий вопрос немного вытекает из предыдущего. В Герметиконе вы творчески экспериментируете с жанрами, в "Адмирале" встречаются элементы космической оперы и стимпанка, в "Камнях" — классической приключенческой фантастики, а чего же ждать от следующих книг цикла?
Трудно сказать. Герметикон не столько стимпанк, сколько эпоха стимпанка: мироустройство, взаимоотношения, идеи, противоречия – все пришло из тех времен (в нашем исчислении конец XIX – начало XX вв.). Соответственно, мир, эпоха и подсказывают сюжеты. Слом старого, приключения на затерянных землях – это классика, и полностью отражает дух того времени.
А нет ли желания написать что-нибудь чисто в духе англо-американской фантастики "золотого века"?
Пока не планирую, но "никогда не говори никогда".
В "Последнем адмирале" прослеживаются параллели с революциями 1917 года и последовавшей за ними Гражданской войной, при этом авторская позиция выражена достаточно четко — все революционеры изображены довольно отталкивающими и мерзкими типами. Является ли такой ход следствием вашего отношения к этому этапу недавней истории нашей страны?
Такое отношение стало следствием изучения недавней истории нашей страны.
По сравнению с первым томом в "Красных камнях" гораздо меньше иллюстративного материала и совсем нет цветных иллюстраций Сергея Атрошенко. С чем это связано?
Цветные иллюстрации в "Камнях" есть – две однополосные и один разворот на две полосы. Есть черно-белые вставки. А их количество объясняется найденным компромиссом: мы (издательство ЭКСМО и я) хотим, чтобы романы Герметикона были хорошо оформлены, но не можем себе позволить, чтобы на оформление уходило 7-8 месяцев, как это было с "Адмиралом". Так что то количество иллюстраций, которое есть в "Камнях" и станет базовым для других книг Герметикона.
"Красные камни белого" появились в продаже совсем недавно, а уже на следующий месяц анонсирован ваш следующий роман — первая книга нового межавторского цикла "Prime World" "Праймашина". Не могу не поинтересоваться, как родилась идея этого романа и каким ветром вас занесло в этот цикл?
Я давно хотел попробовать себя в "чистом", если можно так выразиться, фэнтези, однако не было подходящего замысла, идеи. Магия, чОрные властелины, в очередной раз перелицованные эльфы и гномы – все это много раз проработано другими авторами, и выходить на поле, изрядно перетоптанное продолжателями Толкиена не было никакого желания. А вот замысел мира Прайма мне приглянулся, там есть весьма интересный ход, позволяющий затронуть серьезные этические и психологические проблемы, есть оригинальное мироустройство, и только поэтому я согласился на это предложение.
Каковы ваши дальнейшие творческие планы? Стоит ли ожидать продолжения одного из полюбившихся читателям циклов или же чего-то совершенно нового?
В настоящий момент я работаю над романом о Тайном Городе, появилась интересная идея, история, которую мне захотелось рассказать, и я надеюсь, что через некоторое время книга увидит свет. Не в следующем месяце, конечно, но ждать, я надеюсь, осталось недолго. Что будет дальше загадывать трудно…
Спасибо за интервью! Дальнейших творческих успехов!
В прошлом месяце в серии "Новая фантастика" вышла книга Сергея Жарковского"Я, Хобо: Времена смерти". Пользуясь случаем, мы связались с автором и задали ему несколько разнообразных и, мы надеемся, интересных вопросов. Сергей очень оперативно подготовил ответы, за что ему огромное спасибо. Вопросы задавал VuDu.
Сергей, первое издание "Я, Хобо" вышло в провинциальном издательстве, стало широко известным в очень узких кругах. Постепенно мир полнился слухами и о Жарковском и его книге стало известно значительно большему количеству читателей. Сейчас выходит переиздание, в серии, которую открыли авторами, известными как в Европе, так и США... И тут появляется Жарковский. О нём что-то слышали, его кто-то умный хвалил, но по сути, потенциальный читатель имеет самые смутные представления, что же ждать ему от "Я, Хобо" Жарковского. Могли бы Вы поделиться своим видением романа и очертить некие ориентиры (что ждать, на что похоже или наоборот, чего ждать не стоит)?
Разумеется, нет, не мог бы, и тут дело не в спойлерах и не в разведении таинственности. Дело в чрезвычайно значимых для работы ритуалах, кои будут нарушены, если я начну комментировать её. Ждать же стоит того, что роман будет закончен и опубликован, а ждать не стоит подлянки, того, что всё происходящее в нём – сон, мистика или что-то там подобное.
Многие поклонники фантастики были несказанно удивлены, когда узнали, что именно Ваша книга выходит следующей в серии "Новая фантастика", следом за долгожданными романами Суэнвика, Бэнкса и Мьевиля.
Во как, «удивлены», да ещё «несказанно». Почему, собственно? Нарушение государственной границы?
В первую очередь, да, серия считалась зарубежной...А как отнеслись к этому факту Вы сами?
Я отнёсся спокойно, с удовольствием, снизил скорость и повысил внимание. Я не знаю, писатель ли я или нет, нынче скорее нет, чем да, и неизвестно, но вот фантаст я – фирменный, за мою работу пацанам не стыдно, уровень IQ серии она не понижает.
Расскажите пожалуйста историю появления Вашей книги в серии "Новая фантастика".
История проста. Я записал «Времена смерти», предложил пяти или шести Большим Толстым Издательствам, естественно, безрезультатно. Кивнув, начал готовить текст (ненавижу слово «текст») к публикации в сети. («Я, хобо», кстати, был задуман как мультимедийный объект, что я и попытался имитировать в текстовом режиме, исполнить первоначальную задумку не хватило пороху и усидчивости). Тут бог послал мне Андрея Тужилкина, состоялась публикация в Волгограде. Далее книжка с романом попала к Александру Гузману энд Александру Жикаренцеву. И всё завертелось.
Бэнкс, Суэнвик, Мьевиль. Все эти авторы — достаточно популярные парни, любимые на ФантЛабе. А как к их творчеству относитесь Вы?
Бэнкс – обязательное чтение, Суэнвик литератор серьёзный, но его работы мне не близки по нескольким причинам, а с Мьевилем я пока знаком только по «Вокзалу», очень ОК, хотя мне он показался чересчур, навязчиво, с перебором актуальным в смысле выбранной атрибутики. Хотя как раз с ним мы копаем приблизительно в одну сторону.
Какие авторы, на Ваш взгляд, больше всего повлияли на ваше творчество...
«Моё творчество», «я люблю искусство в себе, а не себя в искусстве», «я пришёл всерьёз и надолго», «славься, славься вовеки веков»... Тьфу! На «моё творчество» повлияли ВСЕ авторы, чьи сочинения я когда-либо читал, плохие – в особенности. Но это лишь часть влияний, не самая массивная. Основное же влияние оказали личный опыт — и музыка.
Всё влияет, нет такой вещи на свете, которая не влияла бы. Вот я сейчас отвечаю на вопросы, и это влияет – впрямую.
...какие относятся к Вашим любимым...
Толстые, Томас Вулф, АБС, Лем, По, Лермонтов, Гоголь, Булгаков, Диккенс. Хайнлайн, особенно поздний. Очень люблю Фейхтвангера и Грина. Ежегодно перечитываю единственную известную мне книжку Марджори Киннан Ролингс «Сверстники», оправдывающую, на мой взгляд, существование женщин вообще... Очень много всего, я начитанный парень, и читаю хорошо. Лимонов. Игорь Мальцев. Постоянно слежу за работой Саши Бушкова. Лукин, гениальный писатель Андрей Лях, Лёха Андреев, Кирилл Еськов, волшебные книжки Зоричей «Римская звезда» и «Карл, герцог», етс, етс, етс. Шамиль Идиатуллин и Алексей Лукьянов. Проще спросить конкретно.
...а какие, быть может, пишут в Вашем стиле?
Так нельзя сказать: «он пишет в моём стиле», «я пишу в его стиле». Можно «идти в одном направлении», например. (Разумеется, если мы говорим о технически и морально состоятельных литераторах. Графоманы, действительно, все пишут в одном стиле.) Кое с кем мы, по-моему, действительно «идём в одну сторону», но это всего лишь моё частное мнение, вряд ли корректно его высказывать.
Какие Ваши дальнейшие творческие планы и когда следует ждать появления второй части "Я Хобо"?
Вот ещё одно – «творческие планы»... Есть целая куча испечатанной бумаги, в разной степени готовности: «Три половины» и «Фактор человеческий» (это «Я, хобо»), Сказка PRO, Реанимация, Сделка, Покупательная способность, Три, герой, три... – это то, что уже на бумаге, расписано и вчерне закончено. Есть довольно много чего «от руки». Давно пишу, привык уже; впрочем, если честно, самое интересное было писать «домашние работы», вот там, кстати, вопрос «в чьём стиле пишете» имел смысл. Но это в прошлом, сейчас рутина.
Какова самая необычная реакция на Ваше творчество (как позитивная, и негативная), с которой Вы сталкивались?
Я считаю даже не необычной, а патологической реакцию на некую работу (не обязательно литературную), основанную на личных симпатиях-антипатиях человека к автору. Работа при этом часто даже не читается.
Что касается конкретных реакций на «моё творчество», то меня интересуют одинаково все они, особенно негативные, которых мне очень не хватает. Если эти реакции следуют, конечно, ПО прочтении, а не ДО него.
Зачастую Вашим высказываниям касательно вопросов фэндома, отрасли, пиратства и прочих актуальных тем свойственна резкость, а Ваша позиция порой диаметрально противоположна мнению большинства. Сложно ли сохранять свою линию поведения в условиях, когда большинство думает по-другому, и что позволяет оставаться при своих?
Нет, не сложно, ибо правду говорить легко и приятно. Я никогда не анонимен и никогда не высказываюсь скоропалительно. Кроме того, я никогда не спорю свои косяки.
Насколько я знаю, Вы отрицательно отзывались об инициативе написания открытого письма президенту с просьбой помочь в борьбе против пиратства и поощряете свободное распространение Ваших текстов в сети. А как вы относитесь к проблеме пиратства в целом?
Она высосана из пальца. Я понимаю реакцию «творцов» (и посредников между «творцами» и «потребителями творчества») на изменившиеся условия, мне и самому несколько не по себе, но проблема в предлагаемом виде — высосана и пальца, а уж предлагаемые способы её «решений» ничего, кроме стыда за предлагающих не вызывают. Письмо же это нещастное – это горестный вопль бездарности с предложением о продаже собственной лояльности батюшке-президенту за Право Иметь, и хоть трава не расти. Обидно, конечно, за тех двух-трёх человек, поддавшихся воздействию корпоративного духа и подписавших сие письмо Щастья в ряду фантастического графоманья, обидно. Ну, ладно.
Так или иначе: на данном этапе «презумпция некачества» — единственно здравый способ выбора любого товара, предлагаемого к впариванию. Пиратские файлопомойки – удобный для потребителя (серьёзно относящегося к своему досугу) способ ознакомления с впариваемым товаром. Именно эта функия пиратских ресурсов мне представляется важной и абсолютно нормальной. В данный кол времени. Чувства же ранимых писателей и прочих Бондарчуков меня не интересуют, и не должны.
А вот их желание сажать людей в тюрьмы за «нелегальный доступ» к продуктам их художественной жизнедеятельности свидетельствует всего лишь о том, что данные творческие лица слишком дофига о себе мнят, и, таким образом, лично для меня не существуют как таковые.
Любопытно, что СЕРЬЁЗНЫЕ «творцы» все как один относятся к «проблеме пиратства» В САМОМ НАИХУДШЕМ СЛУЧАЕ индифферентно. Поистине удивительная штука, не правда ли.
Спасибо за внимание, буду рад ответить (или не ответить) на все ваши вопросы. Буде таковые возникнут ещё.
облако тэгов
