На сайте «Новых горизонтов» эти отзывы давно опубликованы — но если у вас не хватило времени-сил-желания до них добраться, собрал заодно и тут, по каждой книге. А о дате вручения премии скоро объявим, не теряйтесь.
В наше непростое и, будем надеяться, не последнее время, сценарии мирокрушения приобретают особый характер. Свой вариант (даже два варианта) представили и Белобров с Поповым, авторы культового «Красного бубна».
Причина этого Апокалипсиса – не климатические изменения или конфликт с применением ядерного оружия, а череда случайных (и неслучайных тоже) совпадений и злокозненные инопланетяне, конечно. И там, где другие авторы бросились бы живописать картины катастроф, Попов с Белобровом выводят на первый план с виду непримечательные и даже в хорошем смысле слова дурацкие бытовые сценки.
Вот философ Маналов в поисках Абсолюта (водки, а не того, о чем вы подумали). Вот певица Зоя Котик, встретившая инопланетянина Костю. Вот ревнивый Роман Монеткин и его возлюбленная Юля, обуреваемые шекспировскими страстями. Вот и другие персонажи, и все они, как выяснит по мере прочтения внимательный читатель, взаимосвязаны, вплетены своими действиями и их последствиями в единую сюжетную канву.
И заканчивается этот сюжет так, как и обещало название – Апокалипсисом. Волей соавторов хроники надвигающихся бедствий становятся чтением веселым, а «роман-катастрофа» оказывается на территории сюра и трэша.
Возможно, текст выиграл бы, будь он поразмашистее, пообъемнее. Но и этого хватит, чтобы растащить его на афоризмы (например, «жизнь — это не только размножение, но и уничтожение размноженного»).
Да и как бороться с инопланетянами позорными гранатами читатель запомнит навсегда.
Жюри премии о «Плановом апокалипсисе» Владимира Белоброва и Олега Попова
Ольга Балла:
Текст выстроен в своём роде виртуозно — в смысле показанной там авторами связи всего со всем, случайного и ситуативного – с глобальным (эта мысль, хотя и не слишком оригинальная, зато показанная наглядно и подробно, вполне может быть сочтено даже более важной для текста, чем всё, относящееся к катастрофическому концу цивилизации): детали, незначительные в одной сюжетной линии, оказываются ключевыми в других; все ниточки, по видимости оборванные, в конечном итоге вплетаются в цельную ткань. Вообще же, по моему чувству, тексту сильно недостаёт глубины. (Не говоря уж о том, что «Апокалипсис» уже по самому смыслу слова никак не тождествен катастрофической гибели всего, — и Белоброву ли с Поповым, основоположникам, как пишут, «православного мистического триллера», этого не знать? – слово это, означающее по-гречески «откровение», по идее, указывает на раскрытие некоторой окончательной истины о мире, но ничего подобного тут не происходит.) (Настойчиво-)пародийный, иронический компонент в повести существенно сильнее собственно фантастического, который, с его «щелочноземельными металлическими гуманоидами», готовившими на Земле «крупный теракт – глобальную бактериологическую атаку» (так, надо думать, авторы обыгрывали пандемию, во время которой всё это писалось), тут и сам по себе довольно пародиен. Очерк провинциальных нравов в повести даже чисто количественно занимает гораздо больше места, чем фантастика как таковая и может читаться независимо от неё.
Два варианта финала – идея сама по себе интересная, только, увы, из предшествующих событий в тексте эта двойственность не вытекает (несмотря даже на то, что в обеих версиях ключевую роль играет прилетающий в окно молоток), она основана на двух совершенно разных версиях Конца Всего. (Ну и, строго говоря, мысль о том, что причина гибели планеты – инопланетные гуманоиды / рептилоиды, а люди – их не осознающие того орудия, глубокой и плодотворной тоже назвать трудно).
Характеров (как, впрочем, и интересных идей о мироустройстве и человеческой природе) там нет, зато есть грубовато (хотя и ярко) очерченные (и узнаваемые) типы и социальные ситуации, что, конечно, немало. (Кстати: только ли мне одной кажется, что провинциальный философ Маналов с его бытовыми нелепостями, женой-Ксантиппой и экзистенциальными сентенциями типа «Что-то постоянно меняется, а что-то остаётся относительно неизменным, как, например, камень» — возник под сильным влиянием философа Якова Павла Гельмана и во многом его повторяет? – только он заметно ухудшенная и упрощённая копия, и к пародийности в нём всё, похоже, и сводится.)
Владимир Белобров и Олег Попов – культовые фигуры 90-х (подробнее про них можно прочитать вот тут.
Они известны много чем замечательным, не только прозаическими текстами, и в общем их можно было бы назвать контр-культурщиками (многие их книги выходили в знаменитом «Красном матросе»), если бы вся чего-нибудь стоящая культура тех лет не была контр-культурой (таким образом контр-культура условных 80-х стала магистральной культурой 90-х и можно ли ее называть контр-культурой не знаю, но это я уже запуталась и вообще не о том).
Из этого же материала следует, что «Плановый апокалипсис» авторами написан после десятилетнего перерыва в сотрудничестве как часть трилогии во время первого карантина («в 2020 г…. сначала на электронной платформе Author.Today, а позже и на бумаге, выходит «пандемическая трилогия»: три коротких романа — «Плановый апокалипсис», «Книга счастья», «Невидимые миру связи, или Разумные зайцы». «Плановый апокалипсис» датирован «05.03—21.04.20», «Книга счастья» — «27.05—28.06.20»). Все три романа построены на перекрестных отсылках друг к другу и писались авторами «поглавно», то есть один – одну главу-завершенный эпизод (они небольшие), другой – другую. Потом это сводилось вместе.
В результате перед нами проходит серия сюжетов (иногда чернушных, иногда фантасмагорических, иногда трогательных, иногда и то и другое и третье), повествующих о жизни всяких печальных людей нестоличного города. Герои как бы перетекают из одной истории в другую; прием не новый, а уже, пожалуй, и почтенный. Фантастическая идея до какой-то степени грустная – земная цивилизация служит полигоном для отработки чрезвычайных ситуаций, все апокалипсисы тут плановые, но в какой-то момент в силу печальной случайности что-то пошло не так… Но, конечно, этим идеи не ограничиваются – тут есть и часы с обратным ходом (машина времени), и пришельцы-резиденты, и странные ритуалы. На самом деле в маленьких городках всегда все это есть ?.
Надо сказать, что в «Плановом апокалипсисе» гораздо меньше провокации (в «Красном бубне», цитирую ту же «Сигму», «Магистральный сюжет приходит из детской страшилки, которой Игорь Мешалкин пугает сестренку Верочку. Хамдэр — повелитель тьмы у древнегерманских племен, он же Троцкий, прикидывающийся соратником Ленина и сотрудником Коминтерна, — пытается вернуть себе выкраденную во время войны Абатуровым шкатулку с пальцем Ильи Пророка, чтобы устроить Апокалипсис, который в этой версии совпадет с излучением божественной звезды Рэдмах»), жесткости, размаха и веселой злости, это очень грустная и человечная история (ну не без чернухи, конечно, но это и хорошо, что-то же должно такое быть?).
Важно, что «Плановый апокалипсис» -вещь по нашим временам уже мейнстримовская (надо сказать, то, что он воспринимается мейнстримом, во многом заслуга тех же Белоброва-Попова, заметно расширивших рамки нашего восприятия). Ее вполне можно представить себе опубликованной, скажем, в «Новом мире», но в «Новом мире» можно представить себе много чего, потому что это хороший журнал.
Можно ли считать это новыми горизонтами, не знаю. Для самих Белоброва и Попова это не новые горизонты, уж точно. Сама по себе вещь безусловно в высшей степени качественная, но, по-моему, не имеет никакого отношения к фантастике. Тем более, это в общем часть целого, хотя и самостоятельная часть. Но тут похоже таков общий принцип структуры трилогии – каждый отдельный микросюжет – часть целого, а целое в свою очередь часть еще большего целого. Так или иначе, без Белоброва и Попова наша культура была бы гораздо-гораздо беднее, спасибо им за то, что они есть.
В. Березин, мне тебя не хватает.
Ирина Епифанова:
Наверное, некоторая проблема литпроцесса в том, что любой выдвинутой на любую премию книге жюри придирчиво смотрит в зубы и светит фонариком в глаза: а в чём тут сверхидея? А где не бывало оригинальное фантдопущение? Где изощрённые языковые приёмы и игры со стилем?
Здесь мы имеем просто хороший уютный текст, в котором всего в меру и всего достаточно. И объём повести небольшой, и композиционно и сюжетно все линии ловко взаимоувязаны. И юмора ровно как надо. Да, пожалуй, без потрясений, рекордов, а значит, вероятно, и без призовых мест (хотя не факт, мне текст напомнил прошлогоднего лауреата, «Фальшивого слона»). Но повесть, безусловно, добротная и милая, приносит читателю негромкое удовольствие.
Вадим Нестеров:
Фантастикой в ее современном понимании здесь, конечно, не пахнет, но фантасмагория очень классная. Судя по всему, авторы изначально не относились к тексту, как к чему-то серьезному, что сильно пошло на пользу повести. Очень легкая, часто смешная, профессионально сделанная из филигранно переплетенных глав. Даже раздвоенная концовка не разочаровывает. Очень хорошо. Второе место.
Екатерина Писарева:
Творческий тандем Владимира Белоброва и Олега Попова вылился в «Плановый апокалипсис», а текст, прочитанный около месяца назад, выветрился из головы так быстро, что даже мысль за хвост ухватить не получилось.
Череда событий, людей, имен – и все какое-то незапоминающееся, блеклое, проходное. Пожалуй, «жопа в шпагате» – это самый яркий образ из всего романа, в названии которого красуется мощное слово «апокалипсис». Думаешь, что будет «огонь небесный», а оказывается – всего лишь зажигалка.
Ели текст начинается с осточертевшего за тридцать (а то и больше) лет беззубого глумления над «баяном» «Как вы пишете вдвоем?» – это очень плохой симптом.
Симптом того, что у соавторов плоховато с чувством юмора. Но это так, полбеды. В конце концов, фантастику читают не для того, чтобы животики надорвать. Чтобы развлечь себя нехитрой шуткой, можно легко найти массу других текстов на специализированных сайтах в Сети. К сожалению, по мере чтения выясняется, что у создателей «Планового апокалипсиса» плохо и с самым важным для авторов фантастических текстов – с фантазией.
Недостаточно просто напихать в одни текст описание кучи событий, которые стряслись с тривиальными персонажами из «бытовухи» про нашу реальность, вроде бы столкнувшимися с пришельцами из космоса, чтобы получился цикл «Великий Гусляр» Кира Булычева. У покойного мастера каждый рассказ о соприкосновении советской обыденности и фантастического запределья был увязан с интересной или забавной фантастической идеей. А у В. Белоброва и О. Попова – нет.
Пришельцы и дураки среди нас? Что ж, удивили. Да об этом – половина мировой литературы (это про дураков) и половина НФ (это – про пришельцев). Чтобы произведение заинтересовало читателей, надо, чтобы оно и было интересным. А от «Планового апокалипсиса» создается впечатление, будто самим авторам во время карантина не слишком-то и хотелось писать задуманный текст.
И еще одно настырное упоминание – об «обмане потребителя». Да, я выгляжу как зануда, периодически поминая об этом в своих рецензиях, но, надеюсь, «повторение – мать учения». Даже если соавторы подразумевали под термином «апокалипсис» его истинное значение – «откровение» – то ведь большинство читателей этого намека не поймет. Современные граждане понятие «апокалипсис» ассоциируют исключительно с глобальной катастрофой. А вот ее-то (спойлер!) в книге и нет. А есть цепь абсурдных эпизодов, впрочем (надо признать должное) грамотно увязанных воедино.
Только это, к несчастью, не искупает общего тягостного впечатления от совсем унылого текста без малейшей фантастической выдумки.
Кажется, здесь еще не напоминал – самое время. 15 февраля заканчивается выдвижение претендентов на премию «Вавилонская рыбка / Babel Fish», которая вручается за лучший перевод фантастического романа на русский язык. Второй сезон уже между прочим. Выдвижение народное, то есть участвовать могут все желающие (кроме оргкомитета и членов жюри), то есть фантлабовцам сам бог велел. Вот краткая выжимка из положения о премии, обратите внимание.
• Номинирование является открытым.
• Каждый номинатор имеет право выдвинуть одно произведение, соответствующее положению о премии, на одной из площадок для номинирования – группы премии в Facebook и ВКонтакте.
• Положительная реакция («лайк») не учитывается как номинация.
• На соискание премии сезона 2021 года может быть выдвинут фантастический роман, первый или новый перевод которого с языка оригинала был издан в России с 1 января 2019 по 31 декабря 2019 тиражом не менее 1000 экземпляров типографским способом. Годом публикации считается дата, указанная на титульном листе книги.
• При номинации следует указать на русском языке: автора, название, год издания и переводчика.
• К номинации не принимаются произведения переводчиков, вошедших в состав жюри текущего сезона.
• К номинации не принимаются отдельные несамостоятельные тома многотомных произведений.
Дорогие организаторы (к которым я, к счастью, на сей раз не отношусь) составили примерный список всех переводных новинок-2019 для забывчивых. Список именно что примерный, попадаются книги, не подходящие под условия номинации, но как ориентир –полезная штука. Но все-таки проверьте, если надумаете номинировать: все ли верно?
Еще один лайфхак: советую посмотреть там в комментариях, что уже выдвинуто и принято в лонг-лист, если не хотите повторяться. Правилами повторы не запрещены, но все-таки, мне кажется, чем больше разных книжек разных переводчиков, тем веселее.
Премия будет вручена на конвенте Петербургская фантастическая ассамблея в 2021 году. Подробнее о награде — тут: http://www.fantassemblee.ru/babelfish
Я очень люблю Владимира Покровского, в данном случае, когда нужно писать о его тексте и тем более как-то оценивать его, это скорее мешает. Но вот попробую. Повесть «Фальшивый слон» построена на идее меняющихся (изменчивых, альтернативных) реальностей, где герой, в какую бы он ни попадал благодаря некоему загадочному устройству, так или иначе оказывается связан с определенными людьми и объектами. Сюжет напоминает рассказ того же автора «Жизнь Сурка или Привет от Рогатого», где герой каждый раз заново проживает одну и ту же жизнь, пока один-единственный фактор не меняет ее радикально и навсегда. Покровский в «Фальшивом слоне» явно наследует Шефнеру (интонация, стилистика, словотворчество), хотя, конечно, в силу изменившегося времени, гораздо жестче. Но, как мне кажется, «Фальшивый слон», несмотря на дату написания (2018), своим антуражем (взять хотя бы центральный артефакт — сумку на колесиках, набитую долларами), атмосферой и собственно литературной задачей остался в 90-х; будь эта повесть написана и опубликована, скажем, в 98-м, она бы точно так же порадовала читателя – и менять в ней ничего не пришлось бы. Я как читатель (а не как критик и прочее блаблабла), и сейчас порадовалась, а некоторые фрагменты прочла прямо-таки с наслаждением, так они плотно, хорошо и весело сработаны. Но в состязании с романами повесть как жанр априори проигрывает – или нужно вводить отдельную номинацию.
Евгений Лесин:
Добротная советская фантастика. Чистейший образец. Если бы была напечатана в СССР, вызвала бы фурор, как Стругацкие. Остроумная, но не в смысле, что юмористика, а в смысле идей, вещь. Не просто фантастические допущения или безумный сказочный водоворот превращений, а сознательно и подробно выстроенный мир. Который отличается от «нормального» совсем чуть-чуть, законов природы не нарушает, но – чудеса возможны и в нем.
Сюжет развивается спокойно, но поступательно. Такую вещь не надо читать целое мучительно лето, такую вещь можно прочесть за одну-две ночи.
Некоторые места меня порадовали особенно, но тут, простите, личное: «Я шел туда, бездумно напевая черт его знает откуда взявшееся когда-то двустишие «от Зацепы до Щипка нет автобуса пока», хотя на Щипке и, кажется, на Зацепе (тут сложно) никогда не был, да и живу по другую сторону Кольца, хотя, в общем, не так уж и далеко, Таганка, но там имелось в виду, что оттуда дотуда идти очень недалеко…» Я живу между Зацепой и Щипком, идти и впрямь недалеко, но транспорт между ними все-таки ходит. И не автобус, а самый настоящий трамвай, несколько маршрутов. До недавнего времени даже знаменитая Аннушка шла от Зацепской площади до Щипка. Сейчас, увы, Аннушку заставили идти на Пролетарку. Но я отвлекся.
Впрочем, не зря.
Роман не просто интересный, а такой, что можно иногда и отвлечься, можно (и нужно) читать его не как исключительно «сюжетную» прозу, а и как «просто» прозу. Где с автором не грех поспорить, но можно и задумчиво порой согласиться.
Екатерина Писарева:
Повесть Владимира Покровского «Фальшивый слон» приятно удивила. Поначалу я загрустила, прочитав название как нечто, намекающее на повесть Толстого, а подзаголовок «Переключения Константина Архаровского, рассказанные им самим» как оммаж Диккенсу и его Копперфилду – решила, что сейчас мне подадут что-то очень вымученно-литературное. Но как я люблю, когда мои ожидания не оправдываются! Оказалось, что «Фальшивый слон» – это очень хорошая и добротная фантастическая повесть о путешествиях героя по параллельным мирам.
Один из героев Покровского – Эдуард Мужчин – рассматривает мир как «бесконечный набор бесконечных наборов из застывших мгновений», между которыми он перемещается. Он «чайник» – человек, имеющий проблемы с психикой и мечтающий перевернуть представления о мироустройстве. Именно он является в редакцию к главному герою, журналисту Константину, от лица которого ведется повествование. Причем является не с пустыми руками, а с толстенной пачкой долларов (всего их шестьсот, но двадцатками и десятками). С этого-то все и начинается. Архаровский втягивается в большую игру.
Лихо закручивается сюжет: пачки долларов, украденные в казино, лысые братки из 90-х, брикеты наркотиков, перерезанная шея жены Катеньки, собор с иноземными изображениями животных, меняющаяся на глазах жизнь – и переключения, переключения, переключения. А во всем виноват таинственный усижел – усилитель желаний. Но желаний ли?
У повести Покровского есть все, чтобы стать в один ряд с распиаренными книгами, издающимися большими тиражами: отличный литературный язык, интересные герои, четкая структура текста. Автор не изобретает заново слона, но умело оживляет его. Получилась история о том, что от себя не убежишь, исправить ошибки сложно, а вернуть потерянное почти всегда невозможно. Даже если у вас есть волшебный переключатель.
Ирина Епифанова:
Как говорится, тёплый, ламповый текст. Сразу повеяло и Шефнером, и Стругацкими с их изобретателем Эдельвейсом Машкиным.
Главный герой повести Константин Архаровский работает научным редактором в полудохлом научно-популярном журнале. К нему, естественно, косяками ходят учёные-самозванцы и изобретатели-самоучки со своими бредовыми открытиями. Однажды приходит старичок по имени Эдуард Мужчин и утверждает, что он изобрёл так называемый «усижел», усилитель желаний. Вопреки названию, эта штуковина не то чтобы прямо исполняет желание — она переносит пожелавшего в тот из параллельных миров, где это желание может сбыться.
В силу череды странных обстоятельств Константин становится обладателем этого прибора. Скрываясь от преследующих его бандитов, он раз за разом жмёт на кнопочку прибора. И с каждым новым «переключением» количество странностей и несовпадений с исходным миром растёт (большой привет Желязны, где миры-отражения тем больше отличались от исходника-Амбера, чем дальше от него находились).
Текст кажется немного старомодным, то есть реалии описаны так, что легко можно представить, что действие происходит где-то в 90-х. Но это не мешает. Отличный язык, мягкий ненавязчивый юмор, в общем, очень приятная повесть.
Есть произведения, которые неожиданно будят здоровое чувство ностальгии. «Фальшивый слон» – именно из таких. Текст почему-то легко пробуждает воспоминания о советской фантастике семидесятых годов ХХ века. И это несмотря на то, что он внешне набит вполне современными антуражными элементами. Но, видимо, есть что-то неуловимое то ли в стиле автора, то ли в настроении, которое вызывает само чтение повести, что подобные ностальгические чувства и провоцирует.
А еще «Фальшивый слон», как и любая история, связанная с путешествиями по параллельным мирам, оставляет впечатление недосказанности. Это не проблема автора, это коренная проблема самого направления в НФ – читателю хочется узнать побольше подробностей о мирах, вроде бы таких же, как наш, но в чем-то от него отличных. И этих подробностей всегда не достает. И пусть это в данном произведении не главное, но от ауры «недораскрытия темы» автору не избавиться по определению.
Еще в повести бесят названия магически-фантастических предметов, вокруг использования которых завязана вся интрига повествования – «усижел», «убнавчел» и «огрмешкуп». А ведь автор пошел на подобное выбешивание читателя намеренно – главный герой прямо утверждает, что и его эти термины раздражают. Что это было: намеренное желание поиздеваться над читающими? Попытка заставить их испытывать постоянный дискомфорт от сбоев стиля, чтобы лучше следили за сюжетом? Или просто ироническая дань уважения старой советской НФ, вроде рассказа И. Эренбурга «Ускомчел»? Непонятно, но, впрочем, – интригующе.
А еще у повести есть мораль. Как и положено – в самом конце.
Естество же слонови таково есть. Аще падет, не может встати, не имать в колене млатея, но егда хощет спати, дубе ся вслонив, спит. Ловци же, видящее слоново естество, идут и подтрут и пилою мало, да пришед, вслонится слон, тогда же дуб падется, и начнет вопити, плачася. И слышав и, другый слон приидет помощи ему, и не могый возвести его, падется, и воскричита оба. И приидут 12, и ти не могут возвигнути лежащаго и паки вси возопиют. После же всех прииде малый слонок, и подверг то слон под лежащаго, и воздвигнет.
«Физиолог»
Это прекрасная книга хорошего автора, и она, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь премии Стругацких (почему бы её не дать за традиционную фантастику).
В чём там дело? Боязнь спойлеров я отметаю: разве вы перечитываете какую-нибудь повесть братьев Стругацких, потому что забыли, что делает жук в муравейнике? Или не знаете, обитаем ли остров? Нет. Так и здесь.
А дело тут в том, что к герою, который заведует в журнале отделом науки («Да я не жалуюсь — имею то, на что способен. Завидую ребятам из отдела информации, сочувствую отделу политики, подумываю о переходе к экономистам, но это нереализуемые иллюзии, потому что я ни экономики не знаю, ни связей в этой тусовке, что самое главное, не имею»), приходит сумасшедший изобретатель. Изобретатель утверждает, что он обнаружил аномалию теории вероятностей и, отправляясь от этого, построил аппарат усиления желаний. Суть работы прибора не в том, что он тут же исполняет желания, а в том, что он переносит владельца в параллельный мир, наиболее приближенный к желаемому. Одним словом, человек путешествует между мирами, как жучок между страницами книг в шкафу — только мгновенно. Миров тут счётное количество, поэтому желания выполняются не идеально, а новое место пребывания чем-то отличается от оригинального.
Не успевает герой поверить всему этому, как обнаруживаются ещё четыре фактора сюжета.
Это красавица-жена, лысый бандит, нож, бесповоротно убивающий человека во всех мирах одновременно и, наконец, сумка на колесиках, набитая деньгами. Тут надо сделать отступление, произнеся голосом Остапа Бендера, что в Черноморске в довоенное время человек с десятью тысячами считался миллионером. В сумке, доставшейся герою, навалена грудой разная валюта, включая рубли. Это деньги пачками в наброс, явно не в вакуумной упаковке. С учётом того, что там и рубли, примерно миллион долларов, что весит примерно десять кило, а герой ещё и довольно быстро бегает по улицам и лестницам с этой сумкой.
Я сделал это отступление, чтобы был лучше понятен образ обывательской мечты. Не так чтобы уж много — хорошая квартира в центре столицы, либо, как мечтает герой: «мне на жизнь хватит, да ещё и дочери останется». И то, и другое не выйдет.
И вот начинается беготня по параллельным мирам. Герой попадает в разные города и веси, там его жена то убита этим самым сакральным ножом, то замужем за другим (тут противоречие, но я не придираюсь). За героем бежит лысый бандит, зарезавший в самом начале несчастную женщину. Катится сумка на колесиках, блещет смертельная сталь. Нож внезапно оказывается во владении героя, как и Магическая Шляпа. В чем магия шляпы, я так и не понял, она как-то вывалилась из повествования. Тем более, герой стал почём зря резать персонажей. Зарезал зачем-то реинкарнацию изобретателя, убил тем же способом мужа своей параллельной жены, ещё кого-то. Лысого бандита, наконец. В общем, путь его устлан трупами и при этом скромный журналист приговаривает: «Дорогой читатель, никогда не убивайте людей, вот мой совет». Э-э, красаучик, да у тебя руки по локоть в крови, ты чо? Ты прям не завотделом науки в глянцевом журнале, а какой-то осатаневший Киса Воробьянинов, который, уже раздобыв сокровище, валит подельников и свидетелей! От тебя ли это слышать? Тебе ли притворяться скорбящим Дорианом Греем?
Наконец, в одном из параллельных миров герой обнаруживает жену, сходную с настоящей, только без дочери. О том, что дочь вывалилась из его жизни, как баба с возу, он не скорбит, прибор вместе со страшным ножом кладет в банковский сейф и отдает миллион новой жене на булавки. Занавес.
Но помилуйте, герой, что открывает двери во множество параллельных миров, описан в 2005 году Сергеем Лукьяненко. А проживание вариаций собственной жизни, известное нам бог знает с какого времени, и не то чтобы уж так плохо описано сотнями авторов. Правда, я скажу, что язык «Фальшивого слона» куда лучше новой фантастической литературы, не в том смысле, что «Слон» изложен языком Бунина, Набокова или Олеши, а в том, что это добротный язык советской фантастики семидесятых годов прошлого века (нет, редактуре и тут есть место: герой напрасно «успел состроить» «бюрократскую мину» — и проч., и проч.). Но это именно тот язык и тот стиль, что я помню ещё по сборникам «НФ» в мягких обложках. Это возвращение в мою юность. Туда же перемещает читателя юмористическая идея сокращённых названий наших макгаффинов — усилитель желаний зовётся «усижел», сумка на колесиках Огрмешкуп («Очень большой мешок с купюрами»), а сакральный нож убнавчел («убивающий навсегда человека»). Ну, натурально, я будто после школы читаю короткий рассказ на последней странице «Литературной газеты» или длинный — в сборнике «Молодой гвардии».
Дорогой читатель, верно, ты не помнишь, что был такой автомобиль «Москвич-412»? А он был, хотя этот московский автомобильный завод, впрочем, выпускал и другие модели. Но «Москвич-412» он делал очень долго, всю мою юность. Так вот этот роман — этот самый «Москвич» и есть, прочный, наново выкрашенный, находящийся в хороших руках такого, знаете, советского инженера на пенсии.
И да, тут очень мало повсеместного «пелевина» с его абсурдом, потому что «пелевин» находится в этом времени ещё за горизонтом событий. Он где-то там, в будущем, а, может, в другом измерении, гарцует там на своей лошади, кричит что-то непонятное. Но я вовсе не пеняю автору за это, мы братья по крови. Я лишь пытаюсь понять жизнеспособность советской фантастики сейчас.
И вот что мне кажется — у этой литературы есть своё, настоящее очарование. Скромное, быть может, как отцовский костюм, но прочное и немаркое. Ты пялишься на него, он пялится на вешалке в темноте дачного шкафа, пялятся все, и наворачивается слеза. Будущее этой литературы — это её прошлое. В возвращении — сила.
Беда с политизированной фантастикой. Не с политической, здесь-то вполне возможно появление настоящих шедевров, вроде «1984» Д. Оруэлла или «Семи дней в мае» Ф. Нибела и Ч. Бэйли. Нет, проблема с литературой, где в качестве главной сюжетной посылки лежит не политическое, а вполне фантастическое или мистическое предположение, но автор, вместо того, чтобы спокойно развивать этот посыл, для чего-то набивает текст якобы актуальными высказываниями на «злобу дня» и сиюминутными подробностями.
Обычно это приводит к тому, что уже через пару лет читать такую книгу без обстоятельного комментария невозможно. А поскольку никто такой комментарий составлять не будет, то текст становится невозможно читать. В принципе.
Вот именно такая «история с заполитизированностью» и произошла с повестью «Средняя Эдда». В основе ее сюжета лежит старая и избитая концепция скрытого влияния на сознание людей при помощи вроде бы безобидных штуковин. Делают в НФ это обычно рептилоиды, масоны, недобитые нацисты, правящий режим, агентура ЦРУ (нужное подчеркнуть) для одним их понятных (часто – очень тупых) и таинственных целей. И результатом этих игр, конечно же, становится конец света, ибо «он близок». Идея, мягко говоря, не новая, а, будучи закрученной в «словесную обертку» из стремительно протухающей «политоты», еще и вызывающая раздражение.
Еще одной бедой «Средней Эдды» оказывается стиль автора. Не понимаю, как это у Д. Захарова получается, однако постоянно возникает впечатление, что его текст написан бешеной скороговоркой и будто задыхается от собственного темпа. Это, кончено, тоже в какой-то степени «мастерство», но только читать от этого книгу становится просто мучительно.
Крайне неудачное произведение – и по замыслу, и по исполнению.
Я собиралась отделаться фразой, мол, я уже достаточно написала про «Среднюю Эдду», скажу только, что…, но сейчас мне кажется, что будет уместнее все-таки привести что именно я про нее писала – см. колонку в «Новом мире» № 2, 2000. Потому, кто читал колонку, не читайте дальше. А кто не читал, конечно, читайте. Вот это фрагмент.
«Среднюю Эдду» Дмитрия Захарова, пожалуй, что уже можно назвать и нашумевшей. Автор, начинавший с текстов, где реальность возгонялась до степени притчи (тот же «Репродуктор») здесь показал себя, несмотря на фантдопущение, жестким реалистом. Уже хотя бы потому, что действие происходит здесь в послелужковской Москве. Лужкова герои называют Лужковым, ныне действующих политиков по понятным причинам предпочитают – вернее, автор предпочитает – не называть вообще. Хотя политические расклады и вся сопутствующая им подковерная борьба описаны с убедительностью, поневоле заставляющей задуматься об информированности автора – или о его проницательности. Чего только стоит эпизод с публичным слушанием на предмет постройки рокады в Новой Москве, которая должна дать политический капитал пропихиваемому в Думу полуживому старцу – слушанием с подставными слушателями: наемной бригадой с расписанными заранее ролями (студенты, рабочие, два военных, два скандалиста, и даже «падающая тетка», в нужные минуты хлопающаяся в обморок и тем переключающая на себя внимание собравшихся). При всех сюрреализме, сарказме, сатире и прочая на букву «с», эпизод этот воспринимается как вполне достоверный. А то мы не видели такого или по крайней мере не слышали о таком. Ситуация, когда спектакль, фальшивка, подмена реальности оказывается самой реальностью, поскольку эту реальность формирует и моделирует для нас не новость; фантасты гоняют ее в хвост и в гриву давным-давно (стоит вспомнить оптимистическую «Двойную звезду» Роберта Хайнлайна), но для нас-то с вами ничего фантастического в ней нет.
Фантастическое тут в другом – недаром кто-то из рецензентов стыдливо назвал декорации романа «альтернативной Россией». Ну ладно, пусть альтернативной.
Итак, есть некий НИИ «Центр исследования легитимности политического процесса» — в просторечии «Конюшня», на деле занимающийся формированием общественного мнения по заказу всяких там аффилированных с властью лиц или групп лиц, причем делающих это не то, чтобы с особым цинизмом, а как бы уже безоценочно – надо так надо. Иногда вполне по-оруэлловски, в духе его министерства Правды; скажем, чтобы скомпрометировать нужного человека, верстается статья с компроматом на него (или как бы с разоблачением компромата на него) как бы десятилетней давности в каком-то хилом районном издании, а потом путем кросс-цитирований и прикормленных блогеров выводится в топ Яндекса – в политической журналистике такой метод называется методом гнилой селедки, известный прием. То ли он украл, то ли у него украли. То ли и правда в детстве щенкам головы резал, то ли врут, но душок остается.
Так вот параллельно с обустройством слушаний по поводу рокады и еще двумя-тремя заказами, «Конюшня» пытается установить личность некоего Хиропрактика, «русского Бэнкси», украшающего незаконными фигурными композициями стены московских построек. Что характерно, высокие особы, изображенные на этих муралах, вскоре имеют обыкновение погибать загадочной смертью от всяких, вроде бы естественных, причин. К тому же муралы украшаются чем-то вроде часов судного дня – и стрелка постепенно подползает к двенадцати. К Рагнареку.
Тут мы сразу сталкиваемся с несколькими, на первый взгляд, парадоксальными явлениями. Во-первых все, работающие в «Конюшне» — вплоть до высокого начальства – диссиденты. Главный герой, тезка автора – Дмитрий – бывший красноярский журналист, выгнанный отовсюду с волчьим билетом за участие в протесте против хищнической эксплуатации городской среды, против комбинатов, загрязняющих небо и землю (понятие «режим черного неба» применительно к Красноярску, кстати, автором не выдумано), и в конце концов осевший в столице и прибившийся к властным структурам, потому что нигде больше не берут, а тут взяли. Теперь он — Дима Борисов, эксперт «Конюшни» по борьбе с современным искусством, по стенам кабинета у которого висят плакаты «запрещенной в России организации» Культурное сопротивление (кажется, выдуманной автором), за которые «и срок можно схлопотать». Его коллега Саша Овечкин – бывший активист из сибирских сепаров, теперь «пишет на них аналитички». Начальник их, пушкинский тезка Александр Сергеевич, АС, ас (не который асс, а который из войны асов и ванов), презирающий своих заказчиков, каждый раз уводит их от края пропасти, предлагая несколько скорректировать решения для их лучшего освещения – ну, например, не применять на двадцатиградусном морозе водометы для разгона демонстрантов.
Кстати, если примеривать на героев маски «Старшей Эдды», то Дмитрий, вероятно, Локи, жена его Настя – великанша-мстительница (она же, как мы потом увидим, Норна), дочь их Ольга (Хельга), и есть Хёль, владыка подземного царства — недаром она раскрасила себе как-то рожицу в красно-синие половинки. И хотя ни волка-Фенрира, ни мирового змея Ермунганда в детях у них не водится, соответствующие татуировки у Насти имеются и выпущенный ею на волю метафизический Фенрир в конце концов пожрет Луну и Солнце (спойлер! спойлер!). Так вот, двурушник Локи, он же наш герой Дмитрий, этот засланец в штаб врага, задается вопросом – а что бы было со Штирлицем, победи (невозможная, невероятная ситуация, но вот такой он циник, этот Локи) фашисты:
«Застрелил бы Гиммлера на совещании? Стал бы в свободное от работы время пускать поезда под откос? Сделал бы вид, что он в самом деле Макс Отто фон Штирлиц и продолжил бы карьеру в Рейхсканцелярии? Или свихнулся и слал депеши в несуществующий центр?
Мне почему-то кажется, что он все так же ходил бы на работу, давал ценные советы Шелленбергу и получал усиленный офицерский паек. Это такая кожа, которую не сбросишь, как ни извивайся. И дело даже не в том, что это самый выгодный сценарий, и что-то внутри тебя постоянно подсказывает: здесь дальше не надо, остановись; не возражай этому идиоту, это ничего не изменит; спокойнее, время еще не пришло…»
(Мне как-то предпочтительнее думать, что советский разведчик Максим Исаев в этом случае просто застрелился бы из именного пистолета, но кто его знает, Штирлица).
Вот эта вот странная раздвоенность, эта шизофрения и является, по Захарову, самым ярким симптомом нашей новейшей истории; каждый по отдельности неплохой мужик и все понимает… Нет никакого зловещего плана, никакого темного царства, есть совокупный вектор разнонаправленных воль и желаний отдельных людей, есть фейковая реальность, которая становится реальностью настоящей уже потому, что другой реальности у нас для вас нет.
Вопрос, кстати, вполне гамлетовский. Мол, что благородней духом – покоряться, иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством… Гамлет-то предпочел сыграть в Локи, по дядиным правилам, интриговать, закосив под психа и тем самым как бы легитимизировав свое нахождение во враждебном стане. Проблема в том, что поднаторевший в аппаратных играх дядя его переиграл.
Штирлица, напомню, в День Победы, в день торжества жестоко избивает советский солдат-мальчишка, еще бы, такого противного фашиста как не избить («Приказано выжить»). Позже, арестованный сотрудниками МГБ он попадает в советскую тюрьму («Отчаяние») а жену его и сына расстреливают по распоряжению Сталина. Выходит он на свободу только после смерти Берии. То есть, куда ни кинь, всюду клин.
Жена нашего героя предпочитает ополчиться на море смут и погибнуть. Герой – избрать стратегию Штирлица, надеясь, что будет куда вернуться.
Возвращаться, впрочем, всегда некуда.
К тому же у сильных мира сего на загадочного Хиропрактика свои виды – кто-то, уверенный, что Хиропрактика контролируют те, кому надо, хочет попасть в картинку за любые деньги – только чтобы его имя (его лицо) появилось в ряду других, важных, имен (лиц). Важная чиновница, напротив, хочет, чтобы в мурал врисовали ее врага – тем самым по крайней мере подпортив ему нервы. А там, как знать, может и впрямь мистика какая… А если не мистика – если это игра одной из башен против другой, люди умирают от неестественных, но вполне земных причин, а это так – для отвода глаз? Как знать?
К тому же возможны варианты. Скажем, та самая чиновница, желающая прикончить врага, и никак не соглашающаяся пойти навстречу своим же коллегам, прокручивающим одно важное и выгодное для всех дело, кроме как на этом условии, условии «вписки» врага в мурал — уж они-то, кураторы всего креативного, наверняка имеют выход на загадочного художника… А что остается этим самым кураторам, которым край как необходима поддержка этой самой чиновницы? Нанять кого-то из оппозиционных граффитистов и рисовать специально для нее такой же мурал, только как бы слегка поддельный (если граффити может быть поддельным) – чтобы предъявить ей фотографию выполненного заказа? А вообще, кто и зачем на самом деле рисует эти граффити? В какую игру на самом деле играют асы и ваны? Ну ладно, Локи, но ведь есть еще, как под конец выяснится, и Один.
Как результат, реальность двоится, троится, личность художника размывается, а тут еще загадочные «цензоры», энтузиасты, борющиеся с настенной живописью, не без благосклонного поощрения сверху. И противостояние башен. И, да, волшебная сила искусства (с) в конце концов. И все это подталкивает, подталкивает судьбы мира к Рагнареку… По крайней мере в одной, отдельно взятой стране. Иными словами, перед нами «даже не <…> сбой в матрице, а <…> более глубокий надлом реальности: черная дыра в фейковой вселенной внутри ее же декорации».
Ну и уже в завершение и вне цитации добавлю, что запечатывать роман рагнареком – наверное не самое удачное решение, с другой стороны – а как еще-то выкрутиться?
Ирина Епифанова:
Почитав характеристики, данные книге Галиной Юзефович и Шамилем Идиатуллиным на обложке, ознакомившись с сугубо положительными отзывами читателей на «Лабиринте», я подумала, что, наверное, я в данном случае не очень с критиками и не очень с народом. Или я просто не фанат политической фантастики.
Пожалуй, для меня фантастика — это скорее что-то прогностическое-футуристическое. А со злободневно-политическим произведением не очень понятно, в чём цимес описывать стремительно устаревающие реалии. Устаревающие уже фактически в момент написания.
В итоге роман, который все совсем недавно хвалили за современность и актуальность, уже сейчас кажется архаикой. Особой новизны идей я здесь тоже не усмотрела, всё это уже где-то было. Древние боги среди нас — было сто раз, большой привет Гейману. Смертоносное граффити — например, в рассказе Олега Кожина «Граффити», выходившем в сборнике «Тёмная сторона Сети» в 2015 году. Некие Они, которые, оставаясь в тени, вершат судьбами простых обывателей — об этом произведений и вовсе без счёта.
Что касается персонажей — вся работающая на Олдина массовка совершенно безликая. Слава, Саша, Георгий и даже главный герой Дима — с трудом отличимы друг от друга, хотя, возможно, это так и задумывалось, ведь, с другой стороны, боссы — Олдин, Надир — куда более яркие…
И всё же при всех сомнениях я ставлю высокую оценку — за короткую и не слишком правдоподобную, но очень красивую историю Димы и Насти.
Екатерина Писарева:
Произведение Дмитрия Захарова «Средняя Эдда» вышло в «Редакции Елены Шубиной» в серии «актуальный роман» и, действительно, может по праву таковым называться. В центре событий – история появления таинственного художника Хиропрактика, эдакого русского Бэнкси, рисующего цикл из 12 граффити с политическим подтекстом. По иронии судьбы, художник оказывается провидцем – и кто-то из персонажей граффити (в основном государственные чиновники) погибает.
Конечно, Захаров прекрасно понимает, с каким материалом работает и потому выкручивает резкость до максимума. Это не просто политический детектив, но еще и злая, безжалостная и неглупая социальная сатира, фантастическая антиутопия. Есть две основные опасности: первая – это слишком сильная привязка ко времени и явная недолговечность текста (коррупционные механизмы и политические интриги наверняка останутся, а вот кто вспомнит, например, Монеточку или «За стеклом» лет через десять?), а вторая – это (местами) искусственные диалоги и странные формулировки. Но заметить это можно только если вчитываться в текст – автор такого шанса читателю практически не оставляет. Он наращивает темп, словно гонит к финалу, торопится завершить, дорассказать свою историю.
Что интересно, Дмитрий писал текст до прошлогодних протестов, истории с Голуновым и маршем матерей (дело «Нового величия») – а вышел роман практически в одно время с ними. Я не буду говорить о провидческом даре автора, но хорошая литература если не предсказывает реальность, то, как минимум, ее вовремя зеркалит.
Евгений Лесин:
Много московских названий. За сюжетом следить я поначалу был совершенно не в силах. Автор пишет про наше уже недавнее прошлое: «Арчи доехал до «Динамо» и долго стоял у выхода: курил и разглядывал заборы строек века. Контур «Арены» уже четкий, может, на этот раз даже и доделают, а не только деньги попилят.
Он жил тут – ближе к «Аэропорту», правда, – лет десять назад. И всё с тех пор осталось на своих местах: та же тромбозная вена Ленинградки, готовая вот-вот лопнуть, те же буквы ВТБ на заборах, народ похожий…»
Доделали гадость эту.
Только не туда совсем персонаж смотрит, конечно. Там рядом – Дом На Ногах и Ажурный Дом. А он какие-то глупости разглядывает.
Если не обращать внимания на рекламу ВТБ, то понимаешь, что сюжет, конечно, есть.
Не Пелевин. Но и ненамного хуже. Это не комплимент.
Это прекрасная книга хорошего автора, и она безусловно достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь премии Кандинского (почему бы её не дать за роман).
В чём там дело? Боязнь спойлеров я отметаю: мы же читаем «Всю королевскую рать» не для того, чтобы узнать, выберут ли центрального персонажа в сенат США. И перечитываем его не поэтому. В Москве появляется свой Бэнкси. Но это не какой-нибудь Zoom со «Стрит-арт без вандализма». Тут, натурально, правящий режим становится кровавым, причём залитым собственной кровью. После каждой работы прерывается жизнь кого-то в высших эшелонах власти. По внутренней логике серийного маньяка-графитчика должно быть нарисовано двенадцать картинок, и последняя… Ну сами понимаете, вот в конце романа длинный кортеж из чёрных лаковых внезапно машин останавливается и все гадают: что случилось?
Чем это всё ценно для «обычного читателя»? Тем, что «обычному читателю» чрезвычайно интересно, как там всё устроено в Кремле. Но сколько бы посвящённые в тайны журналисты и политологи не рассказывали ему о борьбе одной кремлёвской башни с другой, о раскладе сил под ковром, ни разу никто ничего не угадал, ничего не предсказал, а история пишется по мемуарам.
Зачем «обычному читателю» всё это знать — вопрос другой, но прикосновение к тайнам управления всегда его будоражит. А тут оно дано в мистически-художественной форме.
Но проблема как раз в художественности. Тут работает удивительный закон бытия: чем более текст актуален, тем менее он художественен. Это тонкое, чрезвычайно летучее вещество литературы норовит мгновенно распасться при росте актуальности.
Трудности добавляет и чрезвычайное обилие персонажей разного толка. Чиновники, генералы, хозяева телевидения, политтехнологи, журналисты, потерявшие совесть и журналисты, потерявшие совесть частично, росгвардейцы, хипстеры (извините), активисты, сотрудники спецслужб, обыватели — все бегают взад-вперёд и что-то бормочут нестройным хором.
По сути, конструкция проста. Это рассказ Евгения Пермяка о волшебных красках (правда, у Пермяка мальчик сперва нарисовал ими множество хоть и оживших, но нелепых и не нужных прогрессивному человечеству вещей, а потом стал учиться, превратился в честного художника и порадовал людей, строящих социализм, нормальными высокохудожественными картинами).
Так же поступил и известный фрейдистский герой с карандашом вместо носа, которого придумал Юрий Дружков. Существо с волшебным карандашом вместо носа сперва плодит Смертельные Эскимо, вызывает к жизни из рисованного небытия негодяев, но потом с другом Самоделкиным организует школу и начинает служить на ниве народного просвещения. Не важно, чем дело кончится, важен механизм необычайного — малое движение волшебного носа (опять извините) меняет реальность. На этом построены и ожидания от куклы вуду: небольшая конструкция, крохотная иголка, но большие (и чаемые) изменения в реальности неприятных нам людей.
Обычный человек, иногда превращающийся в «обычного читателя», вполне верит в маоистские лозунги короткого напряжения и долгих лет будущей хорошей жизни. Это как легендарные евреи, что хотели с помощью Пульса-де-Нура истребить Гитлера. Обыватель, которому страшно самому бороться со злом, надеется на супергероя. А кто современный супергерой, как не анонимный граффитчик. Он скрыт, имя его неизвестно (хотя догадки строят все), при этом его действия чрезвычайно эффективны — правительства меняются, а Бэнкси остаётся. Художественные высказывания превращаются в долгоживущие метафоры.
Но это конструкция сюжета, а потребительская ценность «Средней Эдды» как раз в описании политического мира, потому что читатель им интересуется. И точка зрения Штирлица в тот гипотетический момент, когда СССР пал (о чём часто говорит автор и в тексте и в интервью), самая распространённая для описания политики. «Хороший человек на службе у победившего зла (недобра)» — это, собственно, главный герой романа «Вся королевская рать», да их много, таких романов.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его абсурдными объяснениями политической реальности и реальностью, превратившейся в абсурд. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером Роберта Пенна Уоррена, а просто пытаюсь понять жизнеспособность такого метода описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Бог с ней, с запутанностью, именно эта конструкция имеет будущее — абсолютная актуальность, и то, что модные политтехнологи называют многозначительно «повестка». При этом мы знаем, что люди сейчас читать ленятся и кормятся пересказами. А в пересказе (то есть редактуре) таки сюжет звучит всегда лучше.
В российской литературе мы так часто сталкивались с российским вариантом Дня Сурка и некоего места в глубинке, из которого невозможно выйти по своей воле и которое навязывает пришлому свои законы («Зеркало для героя», «Вьюрки», «Очередь», кто больше?), что поневоле начинаешь думать, что мы нашли, наконец, адекватное символическое отражение нашей нынешней действительности. О странных городах, в которых ценой некоей жертвы исполняется заветное желание каждого, мы тоже читали (если отбросить их «Необходимые вещи», то есть еще и наш «Стеклобой»)… Здесь мы наблюдаем все вместе в одном флаконе: в этом среднерусском древнем городке время уже один раз останавливалось (когда-то давным-давно во время осады города и княжеской междоусобицы), а теперь остановилось еще раз, отменив саму реальность. Этот День Сурка в отличие от литературных аналогов последовательно демонстрирует все более драматическую трансформацию реальности предлагая все более экстремальные модели реакции добрых горожан на странности мироздания – вплоть до путча и военного переворота (тут, конечно, немного похоже на «Град обреченный», ну а что на него не похоже?). Мы по ходу чтения наблюдаем, как реальность все больше и больше обрушивается в абсурд, и это как раз тот случай, когда авторская концепция «мягкой связанности» работает на роман, а не против него – читать до конца интересно, а это уже немало; кстати, возможно, интерес этот поддерживается еще и в высшей степени симпатичной личностью протагониста; это, как и в случае с героем «Веревки», умный и адекватный собеседник, сохранивший в меру сил и по ряду причин трезвое (ну, ладно, иногда нетрезвое) восприятие абсурдной реальности. К тому же автор придумал приятные дополнительные фишки, введя в повествование появление «талантов», «пукл» и «тульп» и предлагая нам на выбор разные философские концепции случившегося. Под конец идея начинает все больше косить в сторону «Фирменного поезда «Фомич»» Колупаева, так что зная финал «Фомича», вы, пожалуй, сумеете предсказать финал «Календаря Морзе»… В общем, литературных аллюзий и параллелей можно найти сколько угодно. Тем не менее, это вполне добротный роман, цельный и с крепким сюжетом (несмотря на абсурдность происходящего, а это мало кому удается), герои вполне живые и убедительные (что бывает редко), а развязка (не концепция финала) с одной стороны достаточно логичная, с другой достаточно неожиданная, чтобы не испортить читателю удовольствие. Не знаю, новые ли это горизонты (прием не новый), но написано живо и весело, и читается с удовольствием – что еще надо, чтобы приятно провести время.
Ирина Епифанова:
Журналист-острослов Антон Эшерский приехал в провинциальный городок Стрежев, чтобы быть поближе к девушке, в которую давно и безнадёжно влюблён. Да и застрял, потому что в Стрежеве вдруг начался натуральный «день сурка», здесь навсегда 13 июля, на следующий день люди вроде как помнят, что было вчера, при этом травмы, полученные накануне, обнуляются, а запасы продуктов в магазинах еженощно обновляются. Казалось бы, живи да радуйся. Никто не стареет и не умирает.
Завязка может показаться несколько вторичной, помимо пресловутого «Дня Сурка» (тут сходство даже в самом образе главного героя, немного циничного как бы плейбоя, но вообще хорошего парня), похоже сразу и на «Под куполом» Кинга, и на перестроечный фильм «Город Зеро».
Однако дальше повествование постепенно уходит куда-то между научной фантастикой и магическим реализмом. Из-за возникшей в городе пространственно-временной аномалии возникают и начинают накапливаться всевозможные глюки, баги и артефакты (в компьютерном контексте этого слова) реальности. У некоторых горожан вдруг появляются сверхспособности («таланты»), наряду с обычными людьми появляются так называемые пуклы, некие созданные городом человеческие симулякры.
Повествование медленное и тягучее, некоторое время кажется, будто почти ничего не происходит. Но это скорее не недостаток, а задуманный автором эффект: как иначе показать бесконечную повторяемость одного и того же дня и одновременно создать достаточное напряжение, готовя кульминацию.
Герой обаятелен, ему сопереживаешь. В тексте в целом много ярких персонажей, у каждого свой убедительный голос, автор прекрасно владеет словом и создаёт ёмкие речевые портреты героев.
Постепенно, помимо «Дня Сурка», вскрываются и другие аллюзии и ассоциативные пласты, тут и «Алиса в Стране Чудес» (фамилии Эшерский/Кеширский, всё такое чеширское и герой в какой-то момент совершает своего рода путешествие в кроличью нору), и миф об Орфее и Эвридике.
По мере нарастания магреалистического эффекта роман из почти реалистического с одним фантдопущением превращается в настоящую фантасмагорию с эффектной развязкой в финале.
И, помимо всего прочего, это ещё и очень красивый, нежный и непошлый роман о любви. Итого, огромное спасибо автору за полученное читательское удовольствие.
Екатерина Писарева:
Роман Павла Иевлева будто всасывает тебя в бездну – кажется, он словно порождение весенней изоляции, когда каждый новый день был похож на предыдущий. Мы видим город Стрежев, оказавшийся в безвременьи, героев, которые всплывают перед твоими глазами и кажутся далекими близкими. Я долго сомневалась, социальная ли это фантастика или магический реализм – у Иевлева получился неплохой такой микс. Про «День сурка» вспоминать не буду, о нем, наверное, сказали уже все – слишком уж очевидна аллюзия.
Но отдельно надо отметить, что это довольно смешная книга, с хорошим здоровым юмором. Вот, например, с какой иронией автор описывает повестку, с которой мы ежедневно сталкиваемся в ленте Фейсбука, на Ноже или Ленте.ру: «А теперь к другим новостям: …уборщицы туалета устроили дуэль на ершиках из-за того, что посчитали друг друга пуклами, девушки решили поиграть в проституток и проиграли, боявшийся воды студент преодолел свой страх и утонул, мужчина на мосту умолял инопланетян забрать его отсюда…».
Глупо и смешно, как вся наша жизнь.
В общем, это хороший профессиональный роман с юмором, явно натренированным перепалками в соцсетях, и обаянием. Как в любом хорошем романе, знающем читательские слабости, есть в нем место и любви – но не пошлой, вымученной, а очень даже искренней. А еще автору удалось при кажущейся тягучести текста сохранить динамику – 230 страниц пролетели молниеносно, как пара десятков.
Даже странно, до чего современные писатели любят ставить в центр своего повествования откровенно малосимпатичных персонажей, почти мерзавцев. Нет, конечно, по ходу развития сюжета оказывается, что «в действительности все не так, как на самом деле», и у якобы подонка обнаруживается «золотое сердце», и в герои он выбран автором не напрасно. Только, к сожалению, в подобную трансформацию обычно не слишком-то верится.
Отдадим должное П. Иевлеву, автору «Календаря Морзе»: постепенное превращение главного персонажа его книги – Антона Эшерского – из «антигероя – в герои» сделано вполне органично. Но только это не спасает все произведение от заметного привкуса вторичности. Ведь истории о городе, оказавшемся изолированным от «большого мира» по неизвестной причине, стали обыденными в середине прошлого века. А С. Кинг своим монументальным (даже в смысле объема) романом «Под куполом» вообще водрузил над такой идейной посылкой для завязки сюжета мощный надгробный памятник, автоматически делая их воплощения вторичными и банальными. (Впрочем, в наших «палестинах» ситуация еще хуже: писать (или снимать) что-то на такую тему не стоило уже после «Города Зеро» К. Шахназарова).
Выстраивать на этом изъезженном стереотипе не самую маленькую книгу во втором десятилетии XXI века – занятие бесперспективное. И даже позаимствованная из тибетской мифологии концепция «тульп» – воплощенных в реальности воображаемых предметов и существ – не выручает текст П. Иевлева. Бойкость стиля и харизма героя-рассказчика лишь маскирует банальность фантастических идей, да и то в недостаточной степени.
Евгений Лесин:
Скучная юмористика, как и всякая юмористика. С авторскими комментариями, из которых некоторые и иногда – все же удачны. Если бы не роман, а рассказ, было бы скорее всего неплохо. Хотя вряд ли. Потому что надо ведь отобрать и оставить лучшее, а не то, что нравится автору. Но сюжет есть, с трудом, но завлекает и забирает, затягивает. Персонажи неприятны, так что им веришь, даже отчасти сочувствуешь.
Шутки немного слишком очевидны, но когда втянулся в сюжет, годятся даже и они: «Это был далеко не первый закидон мэра. Кроме вышеупомянутого запрета курения, его осеняли и другие гениальные идеи. Как-то раз, например, его пробило на толерантность и права меньшинств. Меньшинства заявить о своих правах не спешили, на объявленный им гей-парад пришел сам мэр, наряд полиции, пара журналистов — и ни одного участника. Чиновники городской администрации спасать гибнущее мероприятие отказались даже под угрозой увольнения, идти в одиночку мэр не рискнул, боясь быть неверно понятым, так что праздник не удался».
Сильно отвлекают, скажем так, радиодетали. То есть подробности радиобыта. Спасает социальная направленность сатиры. Хотя и отдает советскою – слишком отдельные на слишком удаленных местах все еще иногда встречающиеся недостатки. Но за такое упрекать автора и вовсе по нынешним, почти сталинским, временам, — грех чуть ли не смертный.
А вообще, автор хотя бы честен, раз признается, что «многословие – это вид сексуальной активности. «Лингвистическая избыточность – средство мужских сексуальных демонстраций» — выразился этот словоблуд, чтоб у него волосы на языке выросли. В переводе на человеческий язык это означает, что самцы хомосапиенса сплетают словеса, только чтобы произвести впечатление на самок. Как увидят самку, так сразу: «индивидyyм, кpитически мотивиpyющий абстpакцию, не может игноpиpовать кpитеpии yтопического сyбьективизма». Иначе обходились бы простыми «чо?» и «данунах!».
Поэтому, к примеру, писатель — очень сексуальная профессия, а диджей на радио — вообще харрасмент на грани эксгибиционизма».
Беда в том, что читатель – не всегда баба. И иногда хочет именно читать, а не уснуть.
Это прекрасная книга хорошего автора и, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, золотого коня имени Роскона-Победоносца, если их ещё вручают. И вообще достойна многого.
В чём там дело? Перед нами небольшой, но всё же областной город. Радио-диджей неполных тридцати лет, непрерывно острящий в эфире, чиновники, горожане, бармены, фермеры, гопники и городские сумасшедшие.
Все они попадают в русский день сурка, то есть на дворе один и тот же летний день, из города нельзя выехать, а кто пробует это сделать, неумолимо пересекает городскую черту с другой стороны. При этом основное отличие отечественного производителя в том, что не один человек осознаёт существование петли времени, а весь город. Причём стройная конструкция понемногу распадается — на деньги полуночное обнуление не действует, потом город наводняется пуклами (то есть существами, сотканными из воображения и представления горожан), потом от горожан отделяются тульпы (то есть уже сделанные из подлинно внутренних чаяний), в одном углу ночь, в другом день, всё сыпется как карточный домик, но кончается счастливо и безмятежно.
Под конец автор меня удивил, потому что избежал главной беды постсоветской отечественной фантастики — предсказуемого финала. А это очень сложно — потому что такой тут сюжет. Такое описали в сотнях романов (и Стругацкие теряются в этом половодье — на премии «Новые горизонты» таких романов обычно один-два, а в прошлом году такой и победил). У нас есть десятки, если не сотни фильмов про город, из которого нельзя выбраться и в котором происходит нечто странное. И это не только знаменитые «Тёмный город» (1998) Пройаса, «Город Зеро» (1988) Шахназарова, «День сурка» (1993), да и «Матрица» в разных её проявлениях, вплоть до «Сальто» (1965) Конвицкого, которое никто, кроме завзятых киноманов, не помнит. Автор «Грода Зеро» говорил, что это картина о том, что «наше прошлое непознаваемо, так как оно постоянно мистифицируется»
Но мне интересно не это, а образ мачо. Тут герой — красаучик, служил в армии, был в горячих точках уже как журналист, овеян славой, участвовал по молодости в боях без правил (в романе он то и дело бьёт кому-то морду) и хранит незарегистрированный огромный пистолет. Зачем нам второй Дивов? (вырвалось) Но, будучи радио-диджеем, герой постоянно острит.
Мне это всегда было интересно в диджеях: нормальный человек может пошутить тонко и точно раз в месяц, люди, специально над этим работающие, могут удачно пошутить раз в день-два, а диджей сидит каждый день перед микрофоном и гонит шутку за шуткой. Его речь устроена как новое барокко, но после месяца такой работы в мозгу должны происходить необратимые изменения.
Про это писал покойный Карабчиевский: «Нет, я ни в коем случае не хотел бы низвести каламбур до положения ругательства. Каламбур, как и сабантуй, бывает разный. Каламбур бывает приятный, бывает красивый, более того, он бывает очень смешной. Я хочу лишь сказать, что каламбурное остроумие в самом своем принципе механистично и потому, как правило, неглубоко и не живет долее текущего момента. Все хорошо на своём месте. Каламбур поверхностен — и прекрасно, не всегда же нам необходима глубина. Каламбур хорош, брошенный вскользь, в косвенном падеже, в придаточном предложении. Но он выглядит нелепо и претенциозно, когда занимает место высокого юмора. И он становится безумно назойливым и скучным, когда стремится заполнить собой повседневность.
Нет более скучных и унылых людей, нежели упорные каламбуристы. Вот ты разговариваешь с ним, разговариваешь и вдруг замечаешь по особому блеску глаз, что он тебя совершенно не слышит, что он слушает не тебя, а слова, да и то не все, а одну только фразу. Он случайно выхватил её из текста и теперь выкручивает ей руки и ноги, тасует суффиксы и приставки, выворачивает наизнанку корни. Лихорадочная механическая работа совершается в его усталом мозгу. И когда, наконец, каламбур готов, он выпаливает его как последнюю новость, огорашивая тебя в середине слова, и приходится вымучивать вежливую улыбку, тихо сожалея о смысле недосказанного. А твой собеседник уже вновь наготове, нацелил уши, навострил когти, ни минуты простоя и отдыха…»[1]
Так и здесь. Мы имеем дело не просто с мачо. А с героем-мудаком, постоянно острящим. Причём уровень шуток — это даже не Comedy Club, а Comedy Woman. (извините, он там действительно ещё хуже, и я мизогин, да). Через десять страниц уже хочется сказать «горшочек не вари», но нет — мудак держится до последнего. И даже в финале он обещает себе не быть мудаком, но мы знаем — это навсегда.
Некоторые шутки приходится снабжать сносками, и в сносках — тоже шутки. Кстати, вот на что бы я обратил внимание, так это на обильное цитирование иностранных песен с переводами тоже в сносках. Это было такое поветрие в девяностые годы, видимо в этот приём смещалась пресловутая «хеллоубобщина», но, кажется, сейчас так уже не носят.
Неудивительно, что любимая женщина не хочет за героя-мудака замуж, а иметь детей от него не хочет и подавно. Непонятно, вообще, как она с ним спит. Но беда в том, что если вынуть эти бесконечные шутки типа «Садись, жертва матрицы, — поприветствовал я его, — что творится в вашем виртуалье? Почем биткойн к гигабайту? Надёжен ли блокчейн адюльтера в чате? <…> Эй, алё! — я пощелкал пальцами, привлекая его внимание. — Слушай сюда, ты, мышь однокнопочная!», то роман уменьшится на две трети.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его ироническими разговорами (объяснение механизма народовластия на заседании областной думы просто отражение знаменитого разговора о водопроводчике и белошвейке). Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примерами отработанной у Пелевина меланхолической иронии без отравляющего текст расшучивания, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Бог с ней, с архаичностью постсоветской фантастики конвентов, с традициями литературы прошлого, именно эта конструкция живёт долго — крутой мачо, непритязательные остроты в товарных количествах, всё это имеет особую силу. Comedy Woman, кстати, до сих пор имеет хорошие рейтинги.
С чем мы и поздравляем автора.
[1] Карабчиевский Ю. Воскрешение Маяковского. — М.: Русские словари, 2000. С. 76.
облако тэгов
