Роман Рагима Джафарова – тот сравнительно редкий случай, когда читательский успех сильно опережает успех издательский: в сети «Сато» уже прочли десятки тысяч человек, о нем спорят в комментариях, а в 2020-м году книга вошла в короткий список премии «НоС», обойдя многих именитых конкурентов. Все это, в общем, не удивительно: «Сато» в самом деле обладает всеми достоинствами книги, созданной для читательской любви: захватывающая сюжетная коллизия в ней балансируется неожиданным и вполне оригинальным философским месседжем.
Идея книги, оставляющей читателю свободу интерпретации, спору нет, не нова, но Джафаров подходит к задаче с неожиданным для совсем еще молодого автора мастерством. Вплоть до самого конца мы обречены сомневаться, что перед нами – история душевного недуга со всеми ее болезненными, щемящими приметами или странным образом обрезанный по краям фрагмент эпического масштаба космооперы. Выпуклые, вызывающие сочувствие герои (даже не понимая до конца сути происходящего, мы безусловно сопереживаем всем персонажам), ясный энергичный язык и, главное, виртуозное балансирование на призрачной грани самой головокружительной фантазии и скрупулезного, детального реализма, делает «Сато» Рагима Джафарова идеальным претендентом на премию «Новые горизонты».
Жюри премии о романе «Сато» Рагима Джафарова
Ольга Балла:
Основные достоинства романа Рагима Джафарова – всё-таки не (совсем) фантастические; собственно фантастическое (всё, что относится к жизненным обстоятельствам космического контр-адмирала Сато, чьё сознание вселилось в земного мальчика Костю, к устройству его личности и его мира) тут скорее грубовато, нарочито-утрированно воспроизводит один из совершенно земных типов (грубо говоря, в этом Сато, сколько бы он – автор его устами — ни подчёркивал свою чуждость земному миру, — чересчур много узнаваемо-земного, он недостаточно чужой и странный). Но по большому счёту это не беда, понятно, что роль всех этих допущений совершенно служебна, и возможностями, которые эти допущения создают, автор воспользовался, по-моему, блестяще, — во-первых, рассказав (сложно, ярко и точно), как устроена психотерапия в её возможностях и ограничениях. Пожалуй, у него получился даже некоторый перекос в эту сторону – в той части, где речь идёт о взаимоотношениях Костиных родителей и о том, как психотерапевт с ними разбирается (при этом всё фантастическое остаётся совершенно и надолго в стороне): «психотерапевтический роман» в этом тексте очень успешно соперничает с романом фантастическим; но само по себе это интересно и держит читателя в напряжении практически непрерывно даже помимо участия фантастического компонента. Во-вторых, он выстроил совершенно непредсказуемый сюжет, что – достоинство само по себе.
Гладко (даже слишком) написанный роман – героиня – психолог Даша пытается разобраться с мальчиком, которого ей приводят родители. Мальчику пять лет и он воображает себя инопланетным контр-адмиралом, подселившимся в чужое тело вследствие некоего катаклизма. Несколько смущает то, что он оперирует терминологией Вархаммера, но, хотя он при родителях и психологе за пять минут собирает из детского телефона что-то вроде приемника и пытается связаться со своими камарадами, и они ему даже вроде отвечают, этот интересный факт как-то выпадает из зоны внимания и психолога, и родителей (родители-то ладно, но психолог уж должен уметь быть независимым наблюдателем), психолог Даша ставит мальчику диссоциативное расстройство с подозрением на шизофрению (у него шизофрения в анамнезе, с папой было что-то не так). Ребенок Костя ведет себя нагло, психологу Даше презрительно говорит «женщина», и очень быстро и адекватно, притом жестко разруливает все семейные и – два года спустя – школьные сложности. Вообще ситуация взрослого в детском теле сама по себе интересна. Мы как-то привыкли к тому, что ребенок бесправен и зависит от воли взрослых (чаще старающихся посредством ребенка решать свои собственные проблемы) и воспринимаем это как само собой разумеющееся, – а тут мы имеем опять же, как уже в нескольких текстах этого пула, прием остранения, когда привычное, но поданное под непривычным углом выказывает свой абсурд (на какой-то момент, на эпизоде с брокколи, мне показалось, что роман вообще вырулит на сатиру, но нет, все на полном серьезе). Есть некоторые с моей стороны все же вопросы – я не очень разбираюсь в психологии (а автор явно да), но по-моему детский психолог не может проводить спонтанные сеансы с родителями, ни вместе, ни по отдельности, этим занимается семейный психолог или личный психолог. Не знаю, по-моему, это профессиональное нарушение, но именно на этом частью построен движ романа. Для психолога Даши случай Сато, по идее, один из нескольких, но создается впечатление, что она больше никем не занимается: она как-то уж очень близко к сердцу принимает обстоятельства семьи, и кажется, действительно провоцирует необратимый кризис. Второй вопрос – почему Сато в теле мальчика (личность самого мальчика подавлена, но существует и в общем даже выигрывает в этой ситуации) больше не пытается выйти на связь со своими – мол, таких технологий еще нет, может, ему самому придется их изобрести, хотя поначалу ему что-то такое удается при помощи пары проводочков… Ну и так далее… Роман к тому же следует одной и той же схеме – эпизод – беседа с психологом Дашей – беседа Даши со своим супервайзером – эпизод, и этих паттернов, ну, много. Причем беседа часто занимает больший объем, чем собственно эпизод, который они разбирают с психологом… Это можно было бы подать интересно, со сменой дискурса, со стилевым разнообразием, с заострением «ваховской» темы, но тут, в общем, у нас такая старая добрая манера изложения всего – Даша подумала, Даша утерла набежавшие слезы и т.д. Добавим родовую травму отечественной фантастики – быструю и чуточку невнятную концовку (Сато-то, оказывается, объявлен предателем, чуть не изменником Богу-Императору, непонятно, почему он так старался связаться со своими, ну и на Земле он немножко перековался, стал человечнее и все такое…). При том, что в ходе романа подробно анализировался каждый чих, концовка кажется камнем, пущенным с горы, летит и грохочет – и в принципе она как бы на полном серьезе, хотя совершенно игрушечна, если вдуматься.
Не знаю, новые ли это горизонты, особенно там, где дело идет о стилистике и структуре. То, что тут так много психологии и разговоров, по мне, скорее в плюс, но, как мне кажется, автор не использовал все возможности, которые сам же в роман и заложил.
Ирина Епифанова:
Обманчиво простой (на первый взгляд) психотерапевтический роман о попаданцах.
Наверняка такие попытки уже не раз предпринимались, просто я их не встречала, поскольку не большой знаток этого поджанра, но мне как раз всегда было любопытно взглянуть на тему попаданцев не глазами какого-нибудь очередного бравого программиста, угодившего в тело викинга и всех победившего, а с точки зрения окружающих, гм, объекта вселения. Например, родственников того, в чьё тело попал попаданец.
К детскому психологу Даше родители приводят пятилетнего Костю, который утверждает, что никакой он не Костя, а контр-адмирал Сато из космического карательного корпуса из мира Вархаммера.
Работая с Костей, Даша в какой-то момент начинает допускать, что это не просто фантазии девиантного ребёнка. Параллельно она психотерапирует и родителей Кости, находящихся на грани развода. И до самого финала автор держит интригу: так что же, больной мальчик или попаданец?
Язык произведения довольно скупой и лаконичный, немного средств образности (впрочем, это усиливает эффект документальности и ощущение достоверности). Попались и стилистические шероховатости, очевидно, упущенные из внимания редактором («смотрел взглядом», «отрицательно помотал головой»). При всём при том, как мне показалось, очень точно и правдоподобно описана работа психолога. Герои получились живые, им сопереживаешь. И первое ощущение простоты и незатейливости текста оказывается, повторюсь, обманчивым, к роману продолжаешь мысленно возвращаться и прокручивать те или иные сцены снова и снова и спустя время после прочтения.
Вадим Нестеров:
Один из немногих текстов, где есть фантастика в традиционном понимании этого термина. Довольно неплохо задуманная и похуже сделанная история «попаданца наоборот» – не наш современник попадает в мир Warhammer, а контр-адмирал из «Вахи» попадает в современный мир в тело дошкольника. Не столько фантастика, сколько психологический трактат, собственно, кроме психологии в книге мало что есть. Но в психологии автор шарит, и это многое искупает – люблю слушать профессионалов. Концовка обидно завалена, по принципу «а потом кончил пить, потому что устал». Похоже, автор сильно устал, и финал скомкал. Если до того ему удавалось оставаться в рамках правдоподобия, то в медийный скандал вокруг «черного психолога» поверить невозможно, по крайней мере, бывшему журналисту. Прилет космофлота — самое банальное и напрашивающееся решение, фу! Грусть. Могла бы быть очень хорошая вещь.
Екатерина Писарева:
В романе Рагима Джафарова «Сато» есть все, чтобы увлечь читателя: продуманный, держащий в напряжении сюжет, живые диалоги, прописанные характеры персонажей. Есть проблема, которую нужно решить, и тайна, которую придется разгадать. Есть психологические ловушки, есть… перечислять можно долго, но проще признать – это талантливо написано, вот и все. Я открыла «Сато» ночью, планируя почитать пару десятков страниц перед сном, а очнулась на последнем предложении – за окном брезжили первые лучи солнца.
По сюжету к детскому психологу Дарье приводят странного ребенка Костю, который уверяет, что его зовут Сато, он контр-адмирал и командующий карательным корпусом «Ишимура», а в теле ребенка он оказался случайно. Речь Кости настораживает психолога – она не соответствует возрасту. Его юмор, манеры, лексика и знания заставляют Дашу задуматься о том, врет ли мальчик, да и мальчик ли он вообще?
Процесс чтения стал опытом переживания, проживания с героями этой странной ситуации. Автор обыгрывает популярный сегодня запрос на психотерапию, на анализ проблем, существующих в семье. По сути, это философский роман, ловко замешанный на фантастической основе. В нем поднимается огромное количество проблем и тем: от травматического детского опыта до того, как в России работает институт репутации.
Очень интересная книга, при чтении которой становится даже жалко, что автор слишком поторопился расставить «точки над ё» и рановато раскрыл суть интриги. Ведь история о том, как в тело обычного российского ребенка якобы вселилось сознание контр-адмирала Сато, главы карательного корпуса «Ишимура» Терранской империи. Из этого получился бы отличный психологический роман, в ходе которого читателя постоянно терзали бы сомнения – что перед нами: случай психопатии, раздвоения личности, одержимость? Или действительно галактический адмирал попал в тело ребенка? В таком варианте развития сюжета я, при всей своей нелюбви к «открытым концовкам», не возражал бы даже против неопределенного финала. Пусть бы читатель так и оставался в окончательном недоумении – что же именно произошло с мальчиком Костей.
Но автор «Сато» пошел по более честному пути, что позволило несколько увеличить объем книги, но снизило ее глубину. Впрочем, это только мелочи и придирки – еще раз повторю: текст получился очень и очень интересный.
«Огорчает другое» – вряд ли стоило включать в тексты все эти многочисленные отсылки на Вселенную «Вархаммера 40 000». Хотя бы из-за вполне возможных проблем с «копирайтом» и «авторскими правами». (Впрочем, что мы знаем – может быть, у автора юридически заверенное спецразрешение от «Геймс Воркшоп» дома лежит?) Однако, даже в таком случае, это выглядит некоторой творческой слабостью, при которой критики книги могут ядовито поинтересоваться: «Что не хватило сил создать собственную Вселенную? Потребовались чужие подпорки?» Подобное замечание будет совсем не справедливым по отношению к Р. Джафарову, но все же «вархаммеровские» заимствования явно излишни: фанатов и знатоков этой вымышленной Вселенной они лишь разозлят, а обычный читатель не поймет явных намеков и останется в недоумении от некоторых подробностей романа.
Надя Делаланд в первую очередь поэт, и это отчетливо видно в ткани ее текста: причудливый темп повествования, неожиданные метафоры, сложная ритмическая структура фразы. И тем не менее, «Рассказы пьяного просода» — это стопроцентная проза, объединяющая в себе сюжет, историю («рассказывать истории – мое любимое время суток» говорит одна из героинь) с идеально уместной интонацией, одновременно нежной и ироничной.
В своем дебютном небольшом романе Надя Делаланд применяет метод «рамочной композиции» в духе Вильгельма Гауфа или Яна Потоцкого — составившие книгу рассказы встроены внутрь эпизодов, в которых они, собственно, рассказываются. Однако в «Рассказах пьяного просода» проихсодит любопытная инверсия: обычно скромная «рамка» обрамляет удивительные, часто фантастические истории. У Делаланд же «вставные» сюжеты как раз относятся к нашим дням и складываются в повествование если не полностью реалистичное, то во всяком случае не слишком далеко от привычной нам реальности отстроенное. А вот «рамка», напротив, отнесена к условной, почти фэнтезийной и в силу этого очень живописной античности.
Однако неожиданная игра с противопоставлением «рамки» и «картины», сегодняшних будней и красочного мира воображаемой Древней Греции – не единственное достижение Делаланд. По сути дела, главный герой «Рассказов» – это само время, которое у автора течет прихотливо и нелинейно, разворачиваясь из настоящего в прошлое и даря тем самым читателю утешительное чувство возможной победы жизни над смертью, бытия над небытием.
Жюри премии о «Рассказах пьяного просода» Нади Делаланд
Ольга Балла:
Подслушанные Надей Делаланд рассказы таинственного и безымянного «пьяного просода» (за «опьянение» его собеседница, древнегреческая девочка, таинственным образом соименная главной героине представленного на этот же конкурс Водолазкина – Ксения, — принимает изменённое состояние сознания, входя в которое, этот медиум между пластами и потоками реальности рассказывает ей свои истории), помимо чисто литературных своих достоинств, представляют нам ни больше ни меньше как оригинальную авторскую онтологию: версию об устройстве реальности, о природе жизни, смерти и времени, о связях между людьми и между разными временами, — которые почти не улавливаются заготовленными представлениями об этих предметах. И это, пожалуй, единственный текст из представленных на конкурс «Новых горизонтов» в текущем году, в котором есть такая версия, — в котором вообще присутствует фантастическое допущение таких масштабов. Жанр этого текста напрашивается быть названным метафизической фантастикой. Притом полноту фантастичности эти истории, в иных из которых ничего фантастического как будто нет, обретают, только будучи собраны вместе и рассказаны устами древнегреческого, молодеющего с годами (живущего в обратном времени?) старца.
(Здесь есть чем-то родственная водолазкинской гипотеза об иллюзорности времени, но насколько же тоньше она тут подана. Текст вообще тонкий и, я бы сказала, смиренный: ничего не утверждает в лоб, не проповедует – при том, что ценности у автора очевидным образом есть, — существует в модусе предположения, удивления и надежды, оставляет читателю свободу догадываться.)
И главная героиня в книге – не Ксения и не собеседник её, а вся, в целом, таинственно-прозрачная реальность и проницаемая в обе стороны граница между жизнью и смертью.
У этого текста «рамочная» структура: Пьяный Просод (я не очень понимаю, с чего он пьяный, он по-моему пьет только козье молоко), приходит в условно-античном антураже к девочке (потом женщине, потом старухе) Ксении и рассказывает ей истории, которые в будущем сочинила другая девочка (как я понимаю, альтер-эго автора). Поскольку в историях Просода полно нынешних реалий, Ксения их не очень-то понимает, но они ей очень нравятся. В общем и в целом сами истории, я бы сказала, такого модернистского толка – о родстве душ, об одиночестве, о посмертии, о старости и смерти, и так далее. Часто делается упор на встречу «там» родственных душ, которые не могут встретиться здесь; самые трогательные – это истории житейские, как, скажем, про пожилую женщину, у которой украли кошелек (вообще истории про беды стариков, детей и животных безотказно действуют на читателя). Но там, где речь идет о «мерцающей» реальности – а почти все истории повествуют о посмертии – удержать читательское внимание очень трудно, поскольку случиться может все, что угодно; такая «мягкая связанность» ограничена лишь авторской волей. Сюжетная пружина здесь подменяется суггестией, а поскольку старость, смерть и одиночество – вещи, мягко говоря, неприятные и травматичные, мы покидаем текст в некоторой растерянности и тоске. Хотя жесткости, зоркости и бесстрашия Петрушевской тут все же нет, все смягчается лиризмом и надеждой на посмертное бытие, где каждому воздается по вере его. Текстов такого рода с характерной «оптикой сна» («плывущий», условный сюжет с вкраплением ярких выпуклых деталей) и безупречным построением на уровне каждой отдельной фразы, было довольно много в 90-е, и Делаланд в каком-то смысле является продолжателем того, что тогда казалось безусловным новаторством. Интересно, что герои Делаланд часто выделяют, эманируют альтер-эго, и это альтер-эго, своего рода воображаемый друг, оказывается их спутником и проводником в загробный мир; Просод, похоже, тоже такой спутник и проводник, а девочка похоже, одна и та же, но в разных воплощениях.
Как мне кажется, к фантастике в любом ее изводе тексты такого рода имеют мало отношения, это симпатичная настроенческая, психоделическая проза, проза поэта, которая, надеюсь, найдет своих поклонников, но ИМХО в данном конкретном случае смотрящаяся в высшей степени чужеродно.
В. Березин, мне тебя не хватает.
Ирина Епифанова:
Поначалу читателю упорно кажется, что вставные новеллы были написаны отдельно, как самостоятельные вещи. А поскольку сборник рассказов в наши времена издать трудно, к ним было написано этакое обрамление, превращающее текст в роман, точнее по объёму скорее повесть в рассказах.
Где-то как будто в Древней Греции, а на самом деле вне времени и пространства старый просод является девочке Ксении и рассказывает ей истории. Истории эти тонкие и лиричные, все они так или иначе о любви, смерти, смысле жизни и его поиске.
В конце сюжетное обрамление всё-таки обретает полноту и законченность, и оказывается, что просод — кто-то вроде ангела-хранителя или проводника и сопровождает Ксению вплоть до самой смерти.
Красивый и поэтичный текст, который не поворачивается язык назвать фантастикой. Есть элементы магического реализма разве что. В целом отрадно видеть этот текст номинированным на литературную премию, только почему именно на эту?
Вадим Нестеров:
Проза от поэта, причем поэта современного, что очень чувствуется, ибо автора периодически несет в бессмысленный словопомол и красивости: «Минут через двадцать меня обнаружила моя дочь. Она вздохнула и закопала меня прямо на том же месте. Она рыла яму прямо подо мной, поэтому я постепенно погружалась во влажноватую прохладную землю, вкусно пахнущую мелом и картошкой. Когда моя дочь меня закопала, она помочилась на образовавшийся холмик, легла где-то в районе груди, положила голову на лапы и терпеливо прожила еще три дня». Помяните мое слово – этот мир погубит ложная многозначительность, выспренняя красивость и рассказы о том, как мальчик прыгал через лужу и пукнул. Впрочем, за фразу про кафедру и афедрон автору можно многое простить.
Екатерина Писарева:
Недавно я изучала Томаса Фостера, его труд «Как читать художественную литературу как профессор», и наткнулась на фразу о том, что литература вырастает из литературы. Не новая мысль, но важная. Собственно, «Рассказы пьяного просода» Нади Делаланд – это как раз пример такой литературы. Без преувеличений ее можно назвать филологической прозой, занимательной и кажущейся очень знакомой: и интонационно, и структурно. А еще она очень поэтична, в ней много образов, красивостей, нанизывания метафор: «тихо-салатовое платье», «сумрачное зеркало прихожей», в котором «маслянисто и дымчато скользнуло ее отражение», «выделенное голосом радостно раскачивается воздушным шариком объединяющей их тайны».
Что интересно, автор и сама прекрасно понимает, что делает: «Солнце затопило колодец двора, и сиренево-розовато-серые голуби, несмотря на громоздкость прилагательного, определяющего их цвет, легко скользили в пыльных лучах, то усаживаясь нотами на провода, то спускаясь к черепаховому люку, на котором с миром покоился внушительных размеров кусок черствого позеленевшего хлеба». Вполне сознательная избыточность, которая должна работать как прием. Но работает не всегда, увы.
В центре сюжета – мистическая история двух душ, странным образом связанных друг с другом. Он – старец, вечно пьяный рапсод (героиня путает слоги и нарекает его «просодом»), она – девочка, которая к каждой новой встрече взрослеет, проходя земную жизнь. Просод рассказывает ей забавные и грустные истории из их далекого будущего, которая сочинит другая девочка – Надя Делаланд. Вместе с героями нам предлагают порассуждать о жизни и смерти, бренности и нелепости бытия. Жизнь у Делаланд – это сон, в который проваливаешься, как в бездну. И в процессе, пока летишь, можно даже получить удовольствие.
Конечно, никакая это не научная фантастика. И даже не совсем фантастика в самом широком смысле слова. Чистый и неприкрытый постмодернизм. И это, кстати, совсем не плохо. В двусмысленности и неопределенности текста Н. Делаланд и заключается загадка и притягательность ее книги.
Ведь до конца не ясно – что именно предоставил читателям автор. Даже по формальным признакам. Что такое «Рассказы пьяного просода»? Повесть? Мини-роман? Или нечто иное?
Ну, положа руку на сердце, на последний вопрос можно ответить сразу – перед нами, кончено же, сборник рассказов, весьма и весьма разнородных по сюжетике, по персонажам и даже по стилю, лишь жесткой волей автора включенных в единое произведение. Можно предположить, что Н. Делаланд, вначале экспериментировала, создавая самые разнообразные тексты, а потом, не удержавшись от желания продолжить эксперимент и далее, попыталась оформить это разнообразие в виде единого повествования.
Итоговый результат оказался, мягко говоря, своеобразным и противоречивым. «Рамочная» история, которая должна была охватить собранные воедино тексты, разворачивается на фоне некоей идеализированной античности (конкретнее – в Древней Греции). Маленькая девочка случайно встречает местного странствующего певца – рапсода. (Незнакомое слово она переделывает в «просода» – отсюда и название всей условной повести). Рапсод рассказывает ей якобы случайную историю, которая представляет из себя совершенно отдельный рассказ из нашей современности, а вовсе не античности или «эпохи богов и героев». Потом странник уходит – но только на время. Его жизнь пресекается с судьбой героини на протяжении всей ее жизни (и даже после смерти), и в ходе этих встреч он предлагает ей все новые и новые истории из нашего времени и реальности. (В которых настоящая древнегреческая девочка, из-за отсутствия средств межкультурной коммуникации, не поняла бы ни слова, даже если бы их произносили на чистейшем «койне»).
Предельная условность истории, объединяющей крайне разнородные тексты, должна, как это и положено в рамках постмодернистских упражнений, затянуть читателя в некую сотворческую игру, затеянную автором. Читающие «Рассказы пьяного просода» могут попытаться найти связь между отдельными моментами в жизни героини и рассказами «просода». Или эту связь вообразить. Или даже придумать самостоятельно, соучаствуя в расширении и со-создании текста.
Вопрос только в одном – многие ли захотят предпринять столь тяжкие интеллектуальные усилия, отталкиваясь от предложенного, и так не самого простого для восприятия материала?
Михаил Гаёхо. Кумбу, Мури и другие // Новый мир. — 2021. — № 2. (Номинировал Андрей Василевский)
Представление номинатора
Михаил Гаёхо уже выдвигался мной на «Новые горизонты» — «Человек послушный» («Новый мир», 2019, № 4). Вошел в финал. Что для рассказа — не повести, не романа — большая удача.
Вот снова — Гаёхо. «Кумбу, Мури и другие». Снова в «Новом мире» (2021, № 2). На этот раз жанр обозначен как «Микророман». Микро — потому что он занимает всего 26 журнальных полос. В тоже время он структурирован как «роман» на 63 небольшие главки.
«Кумбу, Мури, Ипай, Кубито — вот названия карантинных классов, слова для которых были взяты из языка австралийского племени камилару. Депутат Кумбу Воронин считал, что в этих словах сохранилась частица древнего знания, переданного аборигенам инопланетными пришельцами. В доказательство он приводил тот несомненный факт, что с момента введения этих классов необходимости в карантинных мерах не возникло ни разу. Однако на случай объявления карантина для каждого класса были заранее выделены отдельные места в общественном транспорте, барах, театрах, ресторанах. Это должно было помешать распространению заразы».
Карантина еще нет, но он уже есть.
«— Туда нельзя, — сказал фебель, преградив дорогу.
— Почему? — спросил Ипай Владимир.
— Потому, — сказал фебель и показал направление в узкий боковой переулок. — А туда можно.
Ипай Владимир и Мури Констанция пошли туда, куда можно».
Вроде бы ничего особенного в микроромане не происходит. Многое узнаваемо (по жизни и литературе). Но ритм — затягивающий ритм заставляет дочитать до конца.
Жюри премии о рассказе «Кумбу, Мури и другие» Михаила Гаёхо
Ольга Балла:
Михаил Гаёхо поставил интеллектуальный эксперимент, продлив систему коронавирусных, «карантинных» ограничений в России в неопределённо долгое будущее. Доведя эту систему не то чтобы до абсурда, но до (родственного ему, однако) безупречно логичного в своём роде развития, он показывает себе и читателям, каково будет людям в социуме, разбитом на четыре «карантинных класса», у каждого из которых – собственные запреты, права, правила поведения (независимо от того, что «с момента введения этих классов необходимости в карантинных мерах не возникло ни разу» — дело, в конечном счёте, давно уже не в них и не в заразе, от которой они теоретически призваны защищать). Он детально продумал культуру этого общества, его психологию, быт, систему верований и суеверий и даже отчасти язык, а главное – то, как виртуозно и охотно человек вживается в заданную извне несвободу, обживает её, делает её удобной для себя, — как легко человек с несвободой соглашается. По существу, автор исследует естественные источники рабства в человеке, хорошо знакомые нам и по эмпирической реальности, — он всего лишь их заостряет, и то не слишком сильно; так что «микророман», в конечном счёте, не столь уж и фантастичен и куда ближе к реальности, чем родственный ему, допустим, «1984» Оруэлла. Пародийный и социально-критический компонент здесь, конечно, силён; и не то чтобы Гаёхо открывает нам новые горизонты (скорее, очередной раз подтверждает старые как мир), но сделано это здорово, точно и убедительно, узнаваемо и смешно.
Природа очистилась настолько, что в фантастику вернулась сатира.
На самом деле, конечно, Михаил Гаехо давно работает в таком ключе, его рассказ, ставший финалистом прошлогодних «Новых горизонтов» тоже социальная сатира, которая, в общем, представляет собой экстраполяцию существующих уже трендов и доведение их до абсурда. Эта шизоидная реальность героями текстов воспринимается не как абсурд, а как норма жизни – подозреваю, что и мы многие вещи воспринимаем как норму жизни, хотя они совершеннейший абсурд. Здесь когда-то прошедшая эпидемия стала поводом для новых ограничений, причем эти ограничения раз уже будучи приведены в действие, вызывают новые ограничения, пока ситуация не заходит в совершеннейший тупик именно потому, что такая стратегия требует непрерывного усиления давления – и в какой-то момент система не выдерживает и ломается.
Мне вообще нравится, как пишет Гаехо – с какой-то несколько меланхолической отстраненностью, не давая никакой авторской оценки происходящему; вообще подозреваю, что эпидемия оказалась и в реальности фактором, ускорившим одни процессы и зацементировавшим другие, и что текстов про эпидемию у нас будет много. Ждать от социальной модели глубокого психологизма, конечно, смысла нет, она не для того писана, но и в жизни от людей требовать глубокого психологизма смешно, так что все в этом смысле в порядке.
В. Березин, мне тебя не хватает.
Ирина Епифанова:
Микророман Михаил Гаёхо во многом перекликается с прошлогодним текстом-номинантом, его же «Человеком послушным». Здесь тоже речь идёт, в общем-то, о социальном эксперименте по выведению лояльных граждан. О том, доколе граждане могут терпеть разводимый свыше кафкианский абсурд и производ (спойлер: бесконечно). Плюс к присутствовавшим и в прошлом тексте Гаёхо размышлениям добавилась злободневно-карантинная тема об ограничениях ради ограничений, смысла которых уже никто толком не понимает.
Ирония, лаконичность и новая мифология текста отчасти напомнили «Колыбель для кошки» Воннегута. Мастерская работа, смешная и горькая одновременно.
Вадим Нестеров:
Совсем плохо. Австралийская антропология на фоне ожидаемой, но не начавшейся пандемии. Претенциозный словопомол с повесточкой. Совершенно пустая вещь.
Екатерина Писарева:
Рассказ Михаила Гаёхо «Человек послушный» номинировали в прошлом сезоне, и он вошел в финал – удивительно, но до сих пор неплохо его помню. Это была любопытная антиутопия о мире, в котором есть общество добровольных доноров и баллы гражданского рейтинга. Я думала о «Человеке послушном» совсем недавно, когда читала последний роман Виктора Пелевина Transhumanism Inc., и удивлялась тому, как созвучны эти два текста.
С микророманом «Кумбу, Мури и другие» (разбит на 63 крошечные главки), у меня не сложилось. Мне кажется, он намного слабее, чем предыдущий рассказ этого автора. Депутат, карантин, борьба с представителями власти, распространение заразы… Серьезно? Спасибо, следующий.
Очередной постмодернистский текст. Можно даже сказать, что довольно яркий представитель одной из двух основных форм подобных текстов.
Чаще всего сочинения постмодернистов делятся на «произведения-игры» и «произведения-конструкты». Создатель «произведения-игры» изначально много думает о своем будущем читателе и стремится сделать его соучастником и сотворцом, заставляя многое самостоятельно додумывать и воображать. Создатель же произведения второго типа озабочен лишь совершенством собственного «литсооружения», нарочито собранного из «материалов», плохо монтирующихся друг с другом. И тем больше гордость автора, когда из разнородных кусков, вдохновленных книгами самых разных эпох и жанров, удается собрать нечто непротиворечивое и вполне читабельное, где разнородность исходных источников выявляется только при тщательном анализе.
Вот питерский писатель М. Гаёхо и попытался сотворить такой «конструкт», изготовив повесть «Кумбу, Мури и другие». Но, боюсь, разнородность устремлений автора не позволила ему создать что-нибудь внутренне непротиворечивое. Гаёхо решил изначально поиронизировать над нынешним социальным расслоением (странная идея-предпосылка о разделении общества на «карантинные классы» (фактически – касты) по схеме, восходящей к обычаям некоего австралийского племени (!). И в то же время текст перенаполнен саркастическими намеками на современное «коронобесие» и вообще на перегибы в борьбе с пандемией. А еще в повесть ни с того ни с сего вставлен объемный кусок с аллюзиями на «Серебряного голубя» А. Белого. (То есть автор произведения претендует также и на ироническое переосмысление наследия русского литературного ренессанса конца XIX – начала XX в.). В конце же вообще дается мини-картинка начавшихся всеобщих бунтов уставшего от авторитаризма населения (социальный комментарий; куда же без него в современной культуре!)
И все это загнанно в достаточно небольшой объем, что приводит к закономерному результату – образы героев не развиты, они кажутся совершенно картонными и сочувствовать им не хочется. Впрочем, возможно, М. Гаёхо к этому и стремился, создавая текст, близкий к «литературе абсурда», где ничто не имеет значения – ни персонажи, ни сюжет, ни антураж – только возникающее общее ощущение нелепости происходящего.
Что ж – общая аура абсурдности и ненормальности в повести «Кумбу, Мури и другие» явно присутствует. Но к фантастике и уже тем более – к НФ – подобное произведение имеет мало отношения. Хороший научно-фантастический текст изначально предполагает рациональное и четкое изложение развития даже самых невероятных событий. И, если кто хочет почитать НФ-историю на похожую тему – о мире, где свирепствуют пандемии и всех тиранят медицинские службы, – тому лучше обратиться к старому доброму роману А.Н. Громова «Год лемминга». А повесть «Кумбу, Мури и другие» М. Гаёхо годится лишь для любителей крайних постмодернистских экспериментов.
Профессиональный писатель Сергей Волков взял и переписал «Волшебника страны Оз». На современный манер. Зачем он это сделал? Потому что ему захотелось! И знаете что? У книги полно читателей. Читают и нахваливают. Ну да, многие из них даже не слышали о предыдущих версиях этой истории. Потому что книгу Баума стодвадцатилетней давности сейчас никто не станет читать, как, впрочем, и советские ремейки другого Волкова. Не буду врать, что новая переделка не вызывает у меня эстетического отторжения, но это уже возрастное. Сергей Волков куда моложе душой и умеет нравиться девочкам. Он знает запросы аудитории.
Вот здесь-то и кроются новые горизонты. Ничего свежего не придумать. Что бы вы ни тщились изобрести, всё уже было раньше. В том или ином виде, обычно гораздо лучшем, чем у вас получилось, но классические формы публике не интересны, старьё, другое дело — их адаптации. Человечество вообще раз за разом повторяет и переписывает свою историю – диалектически, в соответствии с условиями нового поворота спирали.
Надо смириться. Одиссей, Буратино и Элли с Тотошкой будут всегда. Дойдёте вы до пресловутого горизонта, а там всё то же и впереди новый старый маячит. Конечно, каждый хочет быть Толкином или Роулинг, чтобы его самого переделывали. Но профессионал понимает возможности и работает в их пределах.
Жюри премии о повести «Я – кукла-вуду» Сергея Волкова
Ольга Балла:
Однофамилец Александра Мелентьевича сделал эффектный, яркий и сложный по эмоциональному и смысловому устройству римейк «Волшебника изумрудного города». В самом поверхностном слое это, конечно, пародия (и да, этот компонент там несомненно есть и силён), но при более основательном всматривании предстаёт как радикальное перепрочтение, переинтерпретация текста с наполнением старой доброй сюжетной канвы новыми и совсем не добрыми смыслами, без малейшего утешения и без того даже минимального набора иллюзий, который необходим и взрослому человеку для душевного равновесия. Волков(-младший) выжигает всё с максимальной беспощадностью.
Правда, эту радикальную работу с одним из классических текстов советского и, наверно, постсоветского детства вряд ли можно назвать фантастикой в строгом смысле слова, если только не считать, что фантастика – всё, что о несуществующем. Собственно, всё фантастическое – сказочное – уже написал Волков-старший, а ещё прежде него – автор «Волшебника Страны Оз» Лаймен Фрэнк Баум; Волков-младший «всего лишь» прочитал эту сказку заново – как страшную, жестокую и безнадёжную. Это сделано точно, последовательно и умелой рукой, — я бы даже сказала, в своём роде блестяще. Но открывает ли это новые горизонты, то есть даёт ли действительно новое (отчаяние – старо, хотя и безусловно ново по отношению к этому тексту) и конструктивное видение чего бы то ни было, например, человеческой природы? – в этом, признаться, сомневаюсь и даже, честно сказать, кажется, что наоборот.
Природа настолько очистилась, что в фантастику опять вернулись постмодернистские приемы. То, что было новинкой в девяностые, сейчас, как бы это сказать… Дело в том, что автор вроде говорит о своем тексте, что он «мэш-ап», на деле это э… постмодернистский сплаттерпанковский фанфик. Никакого мэш-апа там в помине нет, мэш-ап – это когда скрещивают как минимум два сюжета, а тут все идет по одной канве, причем кажется не по Бауму, а по однофамильцу автора. В прошлый раз мы получили «Алешины сны» и «Лигу… декадентов», где герои начала ХХ века изъяснялись цитатами из Егора Летова и танцевали брейк, в этот – фанфик по «Изумрудному городу», где девушка Элли с верным русским пистолетом системы Макаров (кажется!) Тотошкой закинулась «голубым другом», хлебнула виски, села в вертолет, вертолет попал в бурю, пилота укоцало… ну а дальше все более-менее по сюжету (есть некоторые намеки, что это ее предсмертный бред, ну ладно). Надо сказать, что в меру чернушные приключения Элли были по началу даже и забавны, а сама она оказалась весьма симпатичной особой (хотя и достала с этими присказками про куклу вуду). И спутники ее тоже получились симпатичными, хотя возможности им развернуться и показать себя в полную силу автор не дал. Но потом все как-то резко поскучнело, словно автору надоело; с другой стороны, когда примерно знаешь, как закончится каждый эпизод (они, в общем и целом, эквилинеарны оригиналу, который тоже более менее фанфик, то есть, перед нами, получается, фанфик второго порядка), то ждать, что получишь пейдж-тернер, несколько опрометчиво. До политического памфлета роман тоже не дотягивает – хотя автор и вставил два-три эпизода, курощающие и низводящие неприятные ему социальные и государственные образования (фемен в частности досталось сильно, и, кажется, украинцам); возможно, хотя не наверняка, он даже антивоенный, хотя может и наоборот… Еще там есть всякие цитаты и цитатки, как бы культурные отсылки (людоед вроде смахивает на Карлсона), но единственное что по-настоящему удалось автору – это симпатичная героиня, хотя с этой куклой вуду она меня правда достала.
В. Березин, мне тебя не хватает.
Ирина Епифанова:
Замысел сам по себе задорный: писатель по фамилии Волков решает переписать «Волшебника Изумрудного города» в формате 18+. Где вместо девочки Элли — утомлённая наркотиками 18-летняя избалованная девица Эллис, её друзья — говорящий пистолет ТТ, зомби-генерал Здражила, в качестве Железного Дровосека терминатор-переросток с красными глазами-огоньками, а волшебница Виллина — престарелый трансвестит. И всё это в стиле гримдарк, в декорациях американского Юга из альтернативной реальности.
Реализовано всё это довольно бодро и лихо. Начало в духе пародии на американский фильм категории B действует раздражающе, но, скорее всего, так и задумано, как и главная героиня — нарочито «бесячая» девушка-подросток, в образе которой собраны все штампы, и которая бесконечно цитирует песню школьной рок-группы про куклу-вуду, откуда и название романа. Песня, судя по количеству цитат, должна длиться полчаса, не меньше.
Поначалу с любопытством наблюдаешь, как автор обыгрывает знакомые с детства реалии, но потом это приедается. Вообще все такого рода эксперименты («а перепишу-ка я на свой лад «Анну Каренину», «Маленького Принца» или «Колобка»), мне кажется, всегда более интересны для самого автора, как вызов самому себе, чем для читателя.
Того самого «нового», к которому апеллирует название премии, здесь тоже немного.
Вадим Нестеров:
Дарк-версия «Волшебника…». «Изумрудного города», разумеется, а не «страны Оз», раз уж Тотошка разговаривает. Опять таки- граждане судьи, вы знаете, как я отношусь к романам-римейкам, и сколько я ратовал за этот жанр, но делать римейк, на мой взгляд, имеет смысл либо для того, чтобы воскресить забытую вещь, либо чтобы вывернуть хрестоматийный сюжет наизнанку. Здесь же все тот же поход в город Изумрудный, только по колено в грязи, крови и говне. Вот ответа на вопрос «зачем?» мне и не хватило. Второй большой недостаток – вторичность. Трейлер с распятым Страшилой появился все-таки много раньше 2020 года. На Волкове группа «скорее хорошо, чем плохо», заканчивается, начинается группа «скорее плохо, чем хорошо».
Екатерина Писарева:
Очень люблю Баума и Волкова, но, увы, не Сергея.
Собственно, перед нами современный ремейк «Волшебника страны Оз», в которой фигурирует бойкая героиня Эллис Гейдж и подаренный дядюшкой Тотошка.
«Я – кукла-вуду» – это такой мрачный попаданческий постапокалипсис. Сатира, черный юмор, жестокость – все в наличии, порой этого даже чересчур. Как проба пера – любопытно, но в качестве победителя этот текст рассматривать не могу. Он хоть и новый, но одновременно старый. Таков уж побочный эффект литературного заимствования.
Созданной воображением Ф. Баума Стране Оз повезло (или не повезло – это уж с какой стороны смотреть). Самые разные авторы написали (и сняли) дикое количество продолжений канонических книг американского сказочника о девочке Дороти, а также преосмыслили и переделали его мир в нечто совершенно невообразимое – начиная со ставшей уже почти классикой фэнтези «Ведьмы» Г. Магуайра и заканчивая сериалами «Оловянный человек» Н. Уиллинга и «Изумрудный город» Т. Сингха.
В нашем отчестве вселенную Баума «усыновил» и «творчески переработал» А.М. Волков в «Волшебнике Изумрудного города». Поэтому и отечественные авторы создавали в основном продолжения не текстов Баума, а сочинений московского фантаста. И в массе своей это были именно продолжения. А вот С. Волков пошел по пути полной переделки мира своего однофамильца – из сказочного в фэнтезийный с элементами «стимпанка» и даже чистой НФ.
Получилось скорее удачно, чем – нет. История девочки Элли из Канзаса преобразилась на страницах повести «Я – кукла-вуду» в похождения современной «мажорки»» Эллис Гейдж, которую сопровождает говорящий пистолет «ТТ». Столь же невероятные превращения пережили и остальные, знакомые с детства персонажи «другого Волкова», и социальная жизнь, и природа, и даже магия Волшебной страны.
Получилось забавно и даже занимательно, хотя при чтении прекрасно понимаешь – это всего лишь литературная шутка и ничего серьезного за приключениями Эллис и ее компании не стоит и стоять не будет. Автор даже не удосужился изменить сюжетную канву первой книги цикла А.М. Волкова.
Что ж, «простые пути всегда самые быстрые». Ведь применяя такой нехитрый прием, можно «наклепать» целую библиотеку о трансформированной Волшебной стране, было бы желание. Итак, будем ждать «Орфина Джуса и его роботов-солдат» от С. Волкова? Или не стоит? (Впрочем, это, скорее, вопрос к автору повести).
Помнится, у многих читателей «Лавра», самого громкого романа Евгения Водолазкина, сложные эмоции и реакции вызывали разбросанные по средневековому лесу пластиковые бутылки, хотя такое смешение времен было частью авторского замысла, лишь подчеркивающего особенности мира, в котором жили персонажи книги.
В новом романе писатель обошелся со временем более прямолинейно, но и более масштабно. Перед нами сжатая до нескольких сотен страниц историческая хроника Острова: от принятия христианства до условно наших дней и катастрофы, угрожающей его существованию.
Конечно, иносказание прозрачно – это история России, волей автора перенесенной – что те пластиковые бутылки — в вымышленное пространство наподобие Макондо или Йокнапатофы, где история становится притчей. И не просто притчей, а с христианской моралью (как говорили, не стоит город без святого, селение без праведника. Для Острова – праведников понадобилось двое).
Сама попытка историософии, пусть и в масштабах Острова, характеризует книгу как явление незаурядное и по-хорошему дерзкое, а уж обращение к религиозной трактовке истории в наш секулярный век и вовсе делает роман совершенно фантастическим.
Жюри премии об «Оправдании Острова» Евгения Водолазкина
Ольга Балла:
Ну, границы жанра, как и сказано в положении о премии, роман Евгения Вололазкина очень даже расширяет. Вплоть до того, что переходит на совсем другие жанровые территории — как минимум на две (на три?): политической сатиры (она же отчасти и пародия – на византийские хроники, например), притчи, проповеди. Роман, конечно, может быть отнесён с известным усилием к альтернативной истории, хотя представленная в нём история несуществующего Острова куда больше похожа на (грубую, упрощённую для удобства, прямолинейно-наглядную) лабораторную или, ещё точнее, учебную — модель того, что вполне себе осуществилось.
Достоинства этого текста лежат за пределами фантастики как таковой: Водолазкин – тонкий и сложный стилизатор (с хорошо обозначенной, устойчивой, ироничной внутренней дистанцией от стилизуемого) текстов и повествовательных манер прежних времён. Это его умение знакомо нам и по предыдущим его книгам (как, кстати, и любимая авторская идея об иллюзорности времени, которая тут в очередной раз повторяется без какого-либо существенного обновления); вообще, стилистически и интонационно он от романа к роману довольно однообразен. Подобно тому, как сам автор когда-то назвал своего «Лавра» «неисторическим» романом, «Оправдание Острова» можно смело называть романом «нефантастическим».
Всё-таки это никакая не фантастика — несмотря на присутствие в романе того, что вроде бы можно назвать фантастическим допущением (нетипичное долголетие праведников Парфения и Ксении, живущих, по неисследимо-таинственным причинам, уже четвёртый век), и на относительную альтернативность показанных там исторических процессов. (А что? – Пожалуй, всё-таки притча и проповедь, имеющая целью очередной раз подтвердить старые добрые христианские истины и очередной раз провозгласить задолго до автора известные ценности.) Вопрос о смысле истории со всеми её трагическими нелепостями и возможности её «оправдания» автор поставил и сам же на него ответил: этот смысл, он же и оправдание, — в существовании праведников (в самой возможности их существования). Это представление известно ещё с ветхозаветных времён, когда Господь обещал пощадить Содом, если там найдётся достаточное число праведников (в отличие от Острова, их там не нашлось, что лишний раз доказывает реальность библейских событий). Увы, Водолазкин не предлагает никаких (новых, дерзких и неожиданных) гипотез об устройстве мира, человека, исторического процесса; не проблематизирует существующих представлений обо всём этом и, в конечном счёте, не даёт читательскому мышлению новых возможностей и не раскрывает перед ним никаких «новых горизонтов».
Природа очистилась настолько, что в большую литературу вернулась фантастика…
Это конечно не всерьез, но вообще в последнее время мы получили довольно много книг, безусловно фантастических, но проходящих по разряду мейнстрима. «Доктор Гарин» Сорокина, «Человек из красного дерева» Рубанова, хотя бы. «Оправдание Острова» не исключение, причем это не первый опыт автора в таком роде – до этого был агиографический «Лавр». Фантастику как прием можно трактовать в первую очередь как развернутую метафору – эта метафора здесь лежит на поверхности, и автор сам, как бы выбивая оружие из рук ленивых критиков, устами культурного деятеля, знаменитого режиссера Жана-Мари говорит, что «историю Острова» можно рассматривать, как метафору истории государства вообще. Может быть даже всемирной истории. Ну, всемирной — не всемирной, а европейской, хотя и с некоторым креном в историю России – можно. Тут есть явно узнаваемые демагоги, призывающие к светлому будущему, а с целью его построения — к изьятию излишков и сооружению бараков, и превращение их слоганов в мертвую идеологию с последующим вырождением оной – тоже. Есть и как бы разграбленная иностранными агентами Россия 90-х (этап правления фокусника Вольдемара); все это очень иронично, почти карикатурно и узнаваемо. Параллельно с историей временщиков разворачивается другая история – как бы «потаённого», вечного острова, которую символизирует священная пара правителей – Парфений и Ксения; то есть непорочно зачатый и чужая, всю жизнь прожившие исключительно в духовном браке. Вечны они еще в том смысле, что каждый раз приходят на помощь населению острова, когда оно сбивается с верного пути.
Добавлю, что, поскольку сам роман в высшей степени ироничен, а некоторые его образы можно и счесть политическими карикатурами, то ирония автора по-моему состоит еще и в том, чтобы так услужливо подсунуть нам это лежащее на виду простое толкование мессиджа. Это заставляет думать, что есть какой-то еще скрытый мессидж, но опять же авторская ирония может состоять в том, что скрытого мессиджа по большому счету нет. Ну да, есть грустная насмешка над простодушным освоением «западных ценностей» и «благ цивилизации» (а заодно и над строительством светлого будущего в одной отдельно взятой стране) и параллельно с ней возвышенная агиография, повествующая о праведной жизни и смерти святой четы; возможно есть рассуждения о природе власти, но тоже достаточно ироничные, доступные э… большинству читателей (лично я в ней вообще ничего не понимаю, власть – странная штука). Ну и о структуре романа – здесь и сейчас хроники Острова – незадолго до своей жертвенной смерти комментируют Парфений и Ксения; и если хронисты (и автор) описывают события с суховатой, но недвусмысленной иронией, то личный взгляд Ксении и Парфения человечен, возвышен и бесхитростен. Надо сказать, что комментируют они хроники из уютной Европы с ее кафешками, виллами и тихими побережьями, то есть, не так уж она и плоха (словно спохватившись, автор помещает в текст бунт «желтых жилетов» — а то уж больно благостная вышла картина).
Еще одна возможная идея романа – постепенное вымывание, исчезновение из истории человечества чудес и замена их сухой прагматикой, в общем это и стало частично причиной новых бед, хотя и старые были не лучше. Но последнее явленное чудо как бы обещает нам новое небо и новую землю.
Однако новыми горизонтами фантастики по-моему это считать нельзя, поскольку роман написан в русле вполне почтенной традиции; прием этот (фантастика как метафора) в литературе не нов, я бы, скорее, сочла, если бы вся литература писалась единовременно, «Новыми горизонтами» роман Замятина «Мы», но ему уже сто лет. Однако это не отменяет того, что роман штучной выделки, и безусловно будет востребован читателем. Особенно западным, который и ждет от России чего-нибудь такого и воспримет текст как такой обобщенный (и потому понятный) дайджест Российской турбулентной истории. А мы и так все про себя знаем.
В. Березин, мне тебя не хватает.
Ирина Епифанова:
Наверное, Толкиен, когда писал «Сильмариллион», рисковал примерно так же. Среднестатистический читатель, беря в руки художественное произведение, хочет видеть его и похожим на художественное. С живыми персонажами, неожиданными сюжетными поворотами, психологией и т.п. Немногие скажут: «Фикшн, который маскируется под нон-фикшн, ух ты, как здорово!»
Но хорошо, что некоторые авторы всё-таки рискуют.
«Оправдание Острова», история некой несуществующей страны, притворяется хрониками и летописями. И похожа сразу на кучу всего, от «Повести временных лет» и агиографической литературы до «Гулливера» и «Утопии». Ну и с «Хазарским словарём», пожалуй, тоже есть сходство.
При внешнем следовании канонам летописей автор рисует удивительный и необычный мир. И это сочетание «формального» подхода с отвязной фантазией особенно, как говорится, доставляет.
По итогам: как обычный читатель я слегка «обломалась», поскольку хочу в тексте получать «для ума» и «для сердца» примерно в равных пропорциях. А этот текст, на мой личный вкус, всё же слишком от ума. Как редактор — признаю высочайшее литературное мастерство.
Вадим Нестеров:
А вот здесь ситуация, обратная Белоброву/Попову – это мог бы быть прекрасный роман, но слишком уж серьезен автор. Сделан текст не менее профессионально – Водолазкин есть Водолазкин — но очень уж пересушенный и очень переусложненный роман. Мое нетривиальное отношение к истории общеизвестно, но этот текст даже для меня ту мач. Четыре, по сути, измерения, наложенных друг на друга – сама хроника острова, комментарии Парфения и Ксении, фильм французского режиссера плюс сам автор – это слишком дофига. И самое главное – непонятно, зачем бедного читателя заставляют продираться. Я так и не понял, чем обусловлена переусложненная форма, какую сверхзадачу она выполняет. Если конечно, не является самоцелью. Так или иначе – это хорошо сделанный текст, но не лучший роман Водолазкина.
Екатерина Писарева:
Насколько мне не понравились предыдущий роман «Брисбен» и сборник «Сестра четырех», настолько же захватило «Оправдание Острова» – сложный гибридный текст. Это и философская притча, и постмодернистское упражнение, и фантастическая история, и псевдоисторическая реконструкция, и даже житие. Ближе всего новый роман, конечно же, к «Лавру» – и по языку, и по некоторым художественным приемам. Но звучание все равно другое – в нем больше остроты, современного, свободного. Автор как бы не ограничивает себя, не помещает свой роман в жанровые рамки – в нем библейские истории могут соседствовать с черным юмором и языком современных медиа.
Человек и власть, человек и история, человек и время – три грани этого романа. Повествование мускулистое, выдержанное, ритм идеальный. Язык находится в гармонии с формой, а форма – с содержанием. Из истории одного Острова (невольно вспоминается Салтыков-Щедрин) можно многое узнать и о современности, но параллель не лобовая, деликатная. Это действительно хороший цельный текст, открывающий новые горизонты в – казалось бы – давно знакомом писателе.
Стилизация на самом деле относится к одному из сложнейших приемов в литературе. И, когда писатель пытается построить значительную часть своей книги на таком приеме, то он должен осознавать – насколько велик риск неудачи. Вот и в «Оправдании Острова» Евгения Водолазкина, когда автор периодами переписывает измененные куски из синодального перевода Библии или византийских хроник вкупе с русскими летописями, иногда возникает плохая состыковка заимствований из оригиналов и авторских «дописей». Впрочем, это не сильно портит впечатление от книги, которая представляет собой, кончено же, никакую не научную фантастику, а чистый постмодернистский эксперимент.
Изображенный в книге мир странным образом двоится – в нем вроде бы есть и элементы нашей реальности (вроде Франции и Иерусалима, христианства и технического прогресса), а, с другой стороны, все повествование крутится вокруг некоего Острова за Морем (именно так, с большой буквы), пародирующего Византию и Россию одновременно. При этом данный островок вовсе не является прямым аналогом ни одной из этих сверхдержав, а оказывается именно небольшим и отдельным клочком суши, на котором, правда, разворачиваются нешуточные политические «страсти».
И здесь становится совершенно понятным главный источник вдохновения книги Евгения Вололазкина – это «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина. Но, как ни странно, «Оправдание Острова» отличается в лучшую сторону от книги якобы «классика отечественной литературы». В нем нет той удушающей злобы и злобности, которой буквально проникнуты страницы текста Салтыкова-Щедрина. Напротив, роман Е. Водолазкина по-хорошему меланхоличен и элегичен. А многие из персонажей (особенно – центральные герои – князь Парфений и княжна Ксения) кажутся не саркастичными карикатурами, а вполне добрыми и достойными действующими лицами пусть и совершенно фантастической истории.
И этот положительный настрой автора рождает какое-то подспудное доверие к тексту. До такой степени, что иногда кажется, что будь реальная Россия островом размером с какую-нибудь Гренаду или Мартинику, может быть, ее судьба и напоминала бы стилизацию из этого романа.
облако тэгов
