С одной стороны, замысел романа попахивает откровенным маразмом — за несколько минут до казни таинственный Пятый Рим спасает великого поэта Николая Гумилева и тот под его знаменами борется за матушку-Россию против тех самых чудовищ, которые заявлены в названии. В абсолютном большинстве случаев такая завязка предполагает чудовищный треш, в котором желание выпендриться оказывается единственным сомнительным достоинством автора.

Лазарчуку и Успенскому надо отдать должное — литературного мастерства и вкуса им не занимать. Это ни в коем случае не китч, уж больно хорошо написано. Стилистически — гораздо выше среднего уровня отечественных фантастических текстов. Это не трешевый боевичок, это размышление о судьбах гениев, это увлекательная игра, в которой Дали рисует портрет Гитлера, Булгаков находит стартовую точку для романа «Мастер и Маргарита», а Маяковский проигрывает в русскую рулетку...Да, роман читается тяжело, отсутствие внятной хронологической структуры разбивает его на грандиозный паззл, который мне в процессе прочтения не особо хотелось собирать воедино. Наверное, потому, что каждый его фрагмент в принципе в чем-то самодостаточен. Из-за этого, даже получив изрядное удовольствие от прочтения, я в итоге так и не получил целостного впечатления от книги. Нет в ней законченного романа, точно так же там можно добавить еще кусочков на три больших тома, а можно практически безболезненно для сюжета половину выкинуть. Но, в любом случае, «Посмотри в глаза чудовищ» крайне интересная и самобытная штука, интересный эксперимент в жанре фантастики и я с удовольствием ознакомлюсь с продолжением.

"Имя ветра" — вне всякого сомнения, крайне симпатичный и обаятельный роман.

Но, к сожалению, бессовестно затянутый (736 страниц и «продолжение следует», ужас) и несколько, как бы это сказать, обычный. В нем нет ничего, что бы выделило его на фоне бесчисленных соседей. Все тот же прокачивающийся мальчик, готовый схватиться с древним злом, дабы отомстить за убитую семью, очередной магический Университет, словом все, уже сто раз виденное и читанное. Да, написано ровно, гладко, некоторые эпизоды чудо как хороши — например, игра Квоута на лютне в таверне в борьбе за серебряные дудочки. Читается тоже хорошо, но пустовато. Не трогает...

Кстати, любителям обучения в магических вузах читать не обязательно, собственно, самому процессу уделено не так много внимания. Каждый предмет покоряется нашему герою просто в пол-плевка ибо свет не видел такого талантливого студента, как он. Зато много всего происходит вокруг обучения. Роман вообще динамичен и богат на события. Бедному Квоуту просто ни минуты покоя, ежесекундно кто-то имеет на него виды и ему приходится убегать, бороться, изворачиваться, искать, завоевывать... Это добавляет интереса, но несколько утомляет ближе к концу.

В лбом случае, роман хороший и из нашумевших переводных новинок последнего времени, пожалуй, один из лучших. К сожалению, только, общий их уровень оставляет желать лучшего.

Прежде всего, не смотрите на наш классификатор — это ни в коем случае не «исторический роман» и не «реализм». На худой конец «альтернативная история», хотя я бы выбрал «постмодернизм».

Потому что текст — чистейшая постмодернисткая игра на достоевские темы. В чем-то даже сродни «t» Пелевина, только тоньше и умнее. Если Пелевин заставлял Достоевского отстреливать зомби (суть, те же бесы) в некой компьютерной игре а-ля «stalker» (его любимый прием, спекуляция на известных брендах), то Кутзее просто погружает Достоевского в мир его же персонажей и событий.

Признаться, большую часть романа я был совершенно недоволен и много ругался. Просто потому, что неправильно подошел к тексту, восприняв его слишком серьезно. Я видел идеи и мысли Достоевского, видел рядом с ними идеи и мысли Кутзее, и южноафриканский автор по их глубине и продуманности заметно уступал Федору Михайловичу. Это меня чрезвычайно возмущало, мол, что ж ты вот так вот пытаешься встать рядом с гением, не имея на то достаточных оснований. Все то, что Кутзее пишет про революцию, нигилистов, голодных детей, отцов и детей — это все несколько неинтересно и плоско после того, что я читал у Достоевского. И потому я почти все книгу ругал картонные декорации за то, что они картонные и тем временем едва не пропустил сам спектакль — то, как феерично Кутзее

Все это — не размышления о тех, кто начинал революцию, не социальная зарисовка и не странная любовь Достоевского и его домохозяйки. Это так — местами аляповатый фон. На самом деле это — весьма забавная постмодернисткая игра, не больше. Я бы даже сказал, тонкая ироничная шутка, обманка. Весь смысл романа кроется в последней главе, и именно она заставляет удивиться тому, как ловко тебя провели и обрадоваться, как ты успел поймать ускользающую ниточку смысла.

П.С. Мое искреннее убеждение — не имеет смысла читать «Осень в Петербурге» предварительно не будучи знакомым с «Бесами» Достоевского. Потеряется весь вкус игры и останется только странноватый балаган в картонных декорациях.

У Достоевского совершенно гениальное про плохих писателей.

Я очень смеялся, наверное, впервые в жизни при чтении Достоевского смеялся.

Представьте себе почти два печатных листа самой жеманной и бесполезной болтовни; этот господин вдобавок читал еще как-то свысока, пригорюнясь, точно из милости, так что выходило даже с обидой для нашей публики. Тема… Но кто ее мог разобрать, эту тему? Это был какой-то отчет о каких-то впечатлениях, о каких-то воспоминаниях. Но чего? Но об чем? Как ни хмурились наши губернские лбы целую половину чтения, ничего не могли одолеть, так что вторую половину прослушали лишь из учтивости. Правда, много говорилось о любви, о любви гения к какой-то особе, но, признаюсь, это вышло несколько неловко. К небольшой толстенькой фигурке гениального писателя как-то не шло бы рассказывать, на мой взгляд, о своем первом поцелуе… И, что опять-таки обидно, эти поцелуи происходили как-то не так, как у всего человечества. Тут непременно кругом растет дрок (непременно дрок или какая-нибудь такая трава, о которой надобно справляться в ботанике). При этом на небе непременно какой-то фиолетовый оттенок, которого, конечно, никто никогда не примечал из смертных, то есть и все видели, но не умели приметить, а «вот, дескать, я поглядел и описываю вам, дуракам, как самую обыкновенную вещь». Дерево, под которым уселась интересная пара, непременно какого-нибудь оранжевого цвета. Сидят они где-то в Германии. Вдруг они видят Помпея или Кассия накануне сражения, и обоих пронизывает холод восторга. Какая-то русалка запищала в кустах. Глюк заиграл в тростнике на скрипке. Пиеса, которую он играл, названа en toutes lettres, но никому не известна, так что об ней надо справляться в музыкальном словаре. Меж тем заклубился туман, так заклубился, так заклубился, что более похож был на миллион подушек, чем на туман. И вдруг всё исчезает, и великий гений переправляется зимой в оттепель через Волгу. Две с половиною страницы переправы, но все-таки попадает в прорубь. Гений тонет, – вы думаете, утонул? И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и в этой льдинке отразилась Германия или, лучше сказать, небо Германии, и радужною игрой своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „“Нет преступления!” “„Да, – сказал я сквозь слезы, – но коли так, то ведь нет и праведников”. Мы зарыдали и расстались навеки». – Она куда-то на берег моря, он в какие-то пещеры; и вот он спускается, спускается, три года спускается в Москве под Сухаревою башней, и вдруг в самых недрах земли, в пещере находит лампадку, а пред лампадкой схимника. Схимник молится. Гений приникает к крошечному решетчатому оконцу и вдруг слышит вздох. Вы думаете, это схимник вздохнул? Очень ему надо вашего схимника! Нет-с, просто-запросто этот вздох «напомнил ему ее первый вздох, тридцать семь лет назад», когда, «помнишь, в Германии, мы сидели под агатовым деревом, и ты сказала мне: „“К чему любить? Смотри, кругом растет вохра, и я люблю, но перестанет расти вохра, и я разлюблю”». Тут опять заклубился туман, явился Гофман, просвистала из Шопена русалка, и вдруг из тумана, в лавровом венке, над кровлями Рима появился Анк Марций. «Озноб восторга охватил наши спины, и мы расстались навеки» и т. д., и т. д. Одним словом, я, может, и не так передаю и передать не умею, но смысл болтовни был именно в этом роде. И наконец, что за позорная страсть у наших великих умов к каламбурам в высшем смысле! Великий европейский философ, великий ученый, изобретатель, труженик, мученик – все эти труждающиеся и обремененные для нашего русского великого гения решительно вроде поваров у него на кухне. Он барин, а они являются к нему с колпаками в руках и ждут приказаний. Правда, он надменно усмехается и над Россией, и ничего нет приятнее ему, как объявить банкротство России во всех отношениях пред великими умами Европы, но что касается его самого, – нет-с, он уже над этими великими умами Европы возвысился; все они лишь материал для его каламбуров. Он берет чужую идею, приплетает к ней ее антитез, и каламбур готов. Есть преступление, нет преступления; правды нет, праведников нет; атеизм, дарвинизм, московские колокола… Но увы, он уже не верит в московские колокола; Рим, лавры… но он даже не верит в лавры… Тут казенный припадок байроновской тоски, гримаса из Гейне, что-нибудь из Печорина, – и пошла, и пошла, засвистала машина… «А впрочем, похвалите, похвалите, я ведь это ужасно люблю; я ведь это только так говорю, что кладу перо; подождите, я еще вам триста раз надоем, читать устанете…»

простите за невольное умничанье )

Прочитал тут "Дом без хозяина" Генриха Белля и стало любопытно, насколько он и Ремарк по-разному подошли к одинаковому, в сущности, конфликту.

У Белля через N лет после войны двое людей обнаруживают в городке одного человека, нерасчетливый приказ которого обрек на смерть Раймунда Баха. Эти двое — жена и лучший друг Рая.

У Ремарка в "Триумфальной арке" в Париже врач по имени Равик случайно видит одного сотрудника концлагеря, к которому у него свои счеты.

У Белля роман в принципе не особо конфликтный, бытовой. Там, если разобраться, с чего начали, тем и закончили, ничего особо существенного с героями не произошло. Увидев офицера, виновного в смерти родного человека, опустошенные войной люди не возненавидели его. Не ощутили ничего кроме скуки. Это уставшее поколение.

У Ремарка, как всегда, все с надрывом. Равик буквально становится одержим этой встречей и ничего не может с собой поделать. Его усталость и опустошенность отступают, он находит себе цель, которую не может променять даже на возможность попытки нормальной жизни. И именно эту попытку выбирают герои Белля. Хотя нет, даже не выбирают. Они просто к ней приходят.

Белль написал отличный роман. В нем много прекрасных сцен, интересных героев, есть даже какая-то надежда. Но те конфликты, которые возникают, совершенно никак не разрешаются, просто очередными камнями висят на героях, которые несут их в своей попытке нормальной установившейся жизни. И мне как-то ближе Ремарк с его одержимым героем, готовым сломать картонный макет благополучия, но заполнить невыносимую пустоту внутри. С которой живут герои Белля.