(Перепост из ЖЖ.)
Вообще-то, история скорее хэллоуинская, но под новый год тоже грех не рассказать.
Сначала – преамбула для неукраинцев.
Один из любимейших образов нашей низовой мифологии – мавка, она же навка. Она же нявка, то есть неупокоенный мертвец женска полу, та самая русалка, которая на ветвях сидит, потому что без хвоста и вообще не обязательно водяная. В начале ХХ века на них была большая мода – и даже не мода, а просто несколько писателей практически одновременно поняли, какие возможности открывает это создание. Иван Франко еще в 1883 году напечатал рассказ «Мавка» (в русском переводе «Лесная русалка», тьфу ты), после долгой паузы, в 1912 году выходят повесть Коцюбинского «Тіні забутих предків» и пьеса Леси Украинки «Лісова пісня» (в идущих подряд номерах «Літературно-наукового вісника»), а в 1914-м к ним присоединился Хлебников с «Ночью в Галиции». И «Тіні...», и «Пісня» – тексты, для украинской литературы важнейшие, в русских переводах не вполне адекватные (Коцюбинский – так и вовсе неадекватен), по интерпретации мифологии – едва ли не противоположные. Фильм Параджанова имеет к повести Коцюбинского примерно такое же отношение, как «Солярис» Тарковского к лемовскому. Это, в общем-то, факты общеизвестные. А вот то, что известно меньше.

Коцюбинский был знаком с культурой Карпат не то чтобы понаслышке, но – главным образом по книгам. Ездил, видел, изучал, но «изнутри», конечно, не видел, так что, когда «Тени забытых предков» были напечатаны, некоторые читатели отреагировали вполне предсказуемо: «Понаехали тут!». Писатель Гнат Хоткевич написал злобный отзыв с перечислением всех ляпов (перепутал «мольфарів» и «градівників»! не знает, как танцуется аркан!), но этим не ограничился, а написал для народного гуцульского театра в селе Криворівня собственную пьесу на ту же тему – об отношениях мира людей и мира... не-людей. Фантастическое представление в четырех действиях «Непросте» было напечатано только пять лет назад (Хоткевич Г. Неопубліковані гуцульські п’єси. – Луцьк: ВМА «Терен», 2005. – С. 199-240), и не узнал бы я о нем никогда, если бы не статья І.А. Бестюк, посвященная Хоткевичу и Коцюбинскому.
То, что с повестью Коцюбинского «Непросте» рядом не лежало, понятно: это густой, толстый, развесистый трэш – однако неожиданно сценичный. Всерьез его принимать невозможно, а все-таки – сам собой возникающий эффект о(т)странения делает пьесу без малого авангардной. Язык такой, что общий смысл реплик не-гуцулам, в общем-то, понятен, а нюансы теряются в диалектных особенностях речи.
Вот эта поучительная история.

Есть книги хорошие, есть плохие, есть любимые, а есть — самая редкая категория — те, которые хотелось бы написать самому.

Повести британского фантаста Йена Макдональда, переведенные на рубеже 1990-х/2000-х, мне настолько не понравились — вернее, показались абсолютно никакими, — что на более поздние его сочинения я внимания уже не обращал; но, прочитав аннотации и рецензии на его дебютный роман "Desolation Road" (1988, до сих пор не переведен), я решил дать ему шанс. И не ошибся.

В любой рецензии сказано, что это — гибрид "Ста лет одиночества" и "Марсианских хроник". Джон Клют прибавляет к списку Кордвейнера Смита, для меня совершенно очевидно присутствие Джина Вулфа (первая фраза романа: "Три дня доктор Алимантандо следовал за зеленым человеком через пустыню"; нет, Стивена Кинга, слава богу, в тексте нет).

И все-таки — ничего похожего я не читал; и давно уже ничего не читал с таким удовольствием (после нил-стивенсовской "Системы мира", пожалуй).

О чем же этот роман?

Научная фантастика — и довольно строгая научная фантастика (а в равной степени магический реализм); повествование, ведущееся из перспективы настолько далекого будущего, что "достаточно продвинутая технология неотличима от магии", по закону Кларка. Семейная хроника, исходящая из мифа и в миф возвращающаяся.

Планета Марс — только название ее в первый и последний раз появится в последней строке; обитатели мира называют его просто "земля", а Землю — "Материнским миром".

Восемьсот лет терраформинга (Макдональд использует термин "manforming" — как бы это перевести?) — но не сразу понимаешь, что восемьсот лет марсианских, а земных — в два раза больше. (Окончательно доходит это, когда вскользь сообщается, что возраст совершеннолетия — десять лет.)

Города и поселения, разбросанные по девяти континентам; поклонение безмерно далекому Панарху и святой Катерине, "Блаженной Госпоже Фарсидской" (опять-таки, мы далеко не сразу узнаем, что эта женщина — "Зови меня просто Кэти!" — сотни лет назад перенесла свое сознание в компьютер и с тех пор управляет терраформингом планеты).

Один городок посреди пустыни, основанный ученым путником и сбрендившим искусственным интеллектом с суицидальными наклонностями. Городок, который, вообще-то, должен был называться "Destination Road", но доктор Алимантандо малость перебрал в день наречения имени, и язык его плохо ворочался...

И люди, которые случайно попадают в Дорогу Опустошения, но остаются там на десятилетия, а то и навсегда, — от Раджандры Даса, который умеет обаять любой механизм, до Анастасии Тюрищевой-Марголис, более известной как The Babushka.

Зеленый человек, путешествующий во времени так, как мы путешествуем в пространстве. Механические ангелы, которых производят в городе Архангельске. Глен Миллер, король новой музыки (тот самый Глен Миллер). Ребенок, выращенный в кувшине и подмененный на плод манго. Старики, превратившиеся в деревья. Призрак в кристальном шаре. Руконогий музыкант, чья гитара вызывает дождь, первый за тысячи и тысячи лет. Хозяин странствующей "Образовательной Экстраваганцы" — человек, чье сознание перешло в поезд на токамаковой тяге. Мастер убийственного сарказма, живущий у корней Первого Древа, посаженного самой святой Катариной. Лучший игрок в снукер во всей вселенной, который однажды сыграл с самим дьяволом, причем ставкой, конечно же, была душа. Безжалостный менеждер Джонни Сталин, сын Джозефа Сталина. Комета, летящая прямо к Дороге Опустошения, спастись от которой можно, только изменив прошлое. Зеркальный тахионный лабиринт, который показывает все мыслимые варианты будущего — и будущее человека определяется тем, в какую сторону он пойдет. Профсоюзы и террористы. Война четырех женщин, две из которых хотели сохранить мир, а две — перекроить по своему образу и подобию. Солдат, чья судьба была предопределена до такой степени, что, стоило его матери взять новорожденного на руки, как она уже знала, что ему суждено стать вторым пулеметчиком боевой машины парламентариев в битве за Дорогу Опустошения. Гобелен, на котором выткана вся история Дороги. Зеленый человек.

В этой книге возможно все, что угодно, — и ничто не кажется произвольным. Она состоит из коротких главок-миниатюр — и не рассыпается на куски. Чертовски обаятельный стиль, полный неологизмов, игры словами, неожиданных сравнений, аллитераций и ритмов.

Конечно, закончится всё ураганом, который сметет Дорогу Опустошения, — но это еще не конец. Финал изящно закольцовывает повествование в духе Вулфа и Хайнлайна (прямые отсылки к "Книге Нового Солнца" и "По собственным следам"): мы узнаём, что будущее зеленых людей — единение человека и природы, человека и времени — не могло возникнуть, пока стояла Дорога; и последний ребенок, родившийся в городке, не погибает, заеденный муравьями, но впервые в истории рода Манделла соединяет мистическое и рациональное начала — и пишет книгу, "и называлась она "Дорога Опустошения": история городка посреди Великой Пустыни в северо-западном четвертьшарии планеты Марс, и здесь она заканчивается".

Я не назову эту книгу шедевром: все-таки римейк Гарсиа Маркеса немного слишком очевиден; последняя треть провисает и слишком отдает (анти)тэтчеристскими 80-ми; аккуратный финал все же не вызывает должного головокружения, как, скажем, "Маленький, большой" (понятно, что для меня именно эта семейная хроника — образцовая).

И все-таки — отличный, настоящий роман, который очень, очень хотелось бы увидеть по-русски... но кто бы смог его перевести? и кто — издать? Не знаю, не знаю.

Прежде всего скажу, что книга хорошая, "потому что потом мне будет очень трудно к этому вернуться".

Уэллс у Чертанова, точно Иисус у Ивана Бездомного, "получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж"; а впрочем, и привлекающий тоже. Автор, по собственным словам, так и не смог понять, как относится к своему герою и, бывало, в течение одного дня испытывал к нему: а) ненависть; б) жалость; в) восхищение; г) раздражение; д) полное и абсолютное непонимание". Это ощущение Чертанов передает читателю, то есть персонаж получился действительно живым.

Конкретных претензий немного: я не настолько в материале, чтобы замечать какие-то фактические ошибки, кроме самых тривиальных (Орсон Уэллс — не однофамилец Герберта Уэллса, а его омофон). Претензия, собственно, одна: то, как и о чем написана книга. В ней есть Уэллс — журналист, беллетрист, мыслитель, оратор, утопист, путешественник и пр., и пр., нет только Уэллса-писателя, несмотря на то, что едва ли не все романы и повести более-менее освещены (что особенно важно, когда те не переведены). Нет совсем. Чертанов, естественно, ссылается на книгу Кагарлицкого "Вглядываясь в грядущее", но добавляет: она написана "с филологическим уклоном" и "автор уделял внимание лишь тем работам Уэллса и аспектам его жизни, которые счел заслуживающими внимания". Второе, конечно, верно (1930-40-е годы Кагарлицкий пробежал скороговоркой), а первое замечание как нельзя лучше говорит о цели Чертанова — написать биографию и только биографию.

Однако, как бы ни был интересен Уэллс-человек, но важны-то "Машина времени" и всё, что за ней последовало. Между тем, у Чертанова полностью отсутствует контекст — жанровый, временной, эстетический — всё то, что блестяще изложено у Кагарлицкого; когда же автор новой книги пытается сравнивать Уэллса с кем бы то ни было (Честертоном, Хаксли, Стругацкими, Лемом, да хоть и Чернышевским), выглядит это по меньшей мере наивно и уж во всяком случае неадекватно текстам. Словом, как биография замечательного человека книга Чертанова, безусловно, выигрывает; но как книга о человеке, который заслуживает биографии через 64 года после смерти, — проигрывает старой работе Кагарлицкого по слишком многим статьям.

Из книги Максима Чертанова ("ЖЗЛ", 2010, с. 491, 494):

Весной 1942-го Эйч Джи в очередной раз собирался умирать. 28 апреля он сделал последнюю запись в «Постскриптуме», где сварливым тоном рекомендовал всем оставить его в покое. Он написал себе фантастический некролог. «Он был серьезно ранен в стычке с некими фашистскими мерзавцами в 1948 году, а затем его здоровье заметно пострадало в результате короткого пребывания в концентрационном лагере во время недолгой коммунистической диктатуры в 1952 году. <...> Он летел впереди своего времени, и он же оказался забытым им. Жил на небольшую государственную пенсию, полученную в 1955 году. Занимал полуразрушенный дом на границе Риджент-парка, и его согбенная, обтрепанная, неряшливая фигура появлялась в соседних скверах. Иногда он сидел и смотрел пустыми глазами на лодки на озере или на цветочные клумбы, или, кашляя, с трудом ковылял, опираясь на палку, или бормотал что-то себе под нос. Иногда можно было расслышать: "Я еще напишу настоящую книгу"».

В 1941-м, когда Черчилль распорядился закрыть коммунистическую газету «Дейли уоркер», Уэллс выступил в ее защиту, но не потому, что это хорошая газета — он называл ее «обскурантистской», — а потому, что нельзя нарушать свободу слова. Британская организация «Национальный совет за гражданские свободы» выступила в суде на стороне «Дейли уоркер» и выиграла дело. Но у коммунистов не было денег. Их дал Уэллс — и подкармливал газету до самой смерти, хотя терпеть ее не мог. Неизвестно, знал ли об этом Успенский. Ради свободы слова помогать тому, чье слово тебе не по вкусу, — это в советском менталитете не укладывалось.
В Британии, впрочем, позицию Уэллса по отношению к «Дейли уоркер» тоже поняли неверно. Редакция газеты сочла, что он готов стать коммунистом, и постоянно просила написать что-нибудь: он отказывался (только в декабре 1943-го отдал газете статью об Освальде Мосли), но посылать чеки не перестал. Осенью 1942-го индиец Палм Датт, редактор другой левой газеты «Лейбор мансли», попросил Уэллса написать хвалебную статью о России. Уэллс написал, что Россия — прекрасная свободолюбивая страна, а советская коммунистическая партия — зло, от которого русским надо избавиться, взамен нее принять Декларацию прав человека, протянуть руку Штатам и Европе и вместе шагать в новый мир. «Католическая церковь справа и коммунистическая партия слева — вот две силы, которые зубами и когтями душат человеческую свободу». Датт пришел от статьи в ужас, просил переделать, ругался, умолял, но, столкнувшись с твердой позицией автора, представьте себе, взял и опубликовал без купюр. Свобода слова, черт ее возьми...