"Страна Снов" отредактирована, откомментирована и отправлена в издательство.
Небольшой фрагмент из преамбулы к комментариям — примечание к эпиграфу.
Не знаю, известно ли вам самому всё, что касается маленьких зеркал... но об этом – молчание. Артур Мейчен, в письме Джеймсу Брэнчу Кейбеллу, 17 фев. 1918.
«Сэндмен», как любит повторять Нил Гейман, – повесть о повестях, история историй. Неудивительно, что и эпиграф к «Стране Снов» затрагивает ту же тему, что, впрочем, очевидно лишь для читателей, которые разделяют литературные пристрастия Геймана. Английский писатель и оккультист Артур Мейчен (1863–1947) в письме от 17 февраля 1918 г. поблагодарил своего американского коллегу Джеймса Брэнча Кейбелла (1879–1958) за удовольствие, полученное от его романа «Соль шутки» (1917). Книга эта стала тем краеугольным камнем, на котором, собрав и переосмыслив свои прежние работы, Кейбелл выстроил грандиозное здание «Биографии жизни Мануэля» (1904–1930; на русском языке издавались отдельные части под заглавием «Сказание о Мануэле»). «Биография...» причудливо соединяет мифы разных эпох и народов, древние и современные реалии, серьезно – а порой и трагически – вышучивает все и вся. Кейбелл, скандально популярный в 1920-е годы и почти совершенно забытый в последние десятилетия жизни, оказал сильнейшее влияние на ироническую и авантюрную фэнтези, в том числе на таких писателей, как Фриц Лейбер, Джек Вэнс, Роберт Хайнлайн и, конечно же, Нил Гейман. В послесловии к «Звездной пыли» (1998) Гейман упомянул Кейбелла, наряду с Хоуп Миррлиз, лордом Дансени и К. С. Льюисом, в числе тех авторов, которые показали ему, «что волшебные истории нужны не только детям». Один из персонажей Кейбелла, Горвендил, – забавляющийся демиург, альтер эго автора «Биографии...», – входит в перечень демонов, чьими именами Родерик Бёрджесс пытался заклясть саму Смерть (см. самый первый выпуск «Песочного человека»). Вернемся к маленьким зеркалам, о которых говорил Мейчен: зеркальца и голуби появляются во многих главах «Биографии...», начиная с «Соли шутки». Они связаны с неким зловещим мистическим ритуалом, суть которого не открывается никогда; даже в позднем эссе, которое так и называется – «Зеркало и голуби» (1932), Кейбелл, пообещав раскрыть «тайну, пламенеющую в самом сердце многих [его] книг», все-таки уклонился от ответа. Смысл эпиграфа – в том, что автор может знать о созданном им мире больше, чем открывает читателям... но может и пребывать в таком же замешательстве, как и те, кто знакомятся с его книгами; уж во всяком случае, он не обязан разъяснять всё. Это – долг комментаторов.
Готовы? Я тоже нет. Ну, вперед. Нил Гейман. Сценарий 19-го выпуска («Сон в летнюю ночь»).
По обычаю тех давних дней странник верхом на гиппогрифе подъехал ко бронзовым вратам града, обнесенного стеной. «Я столь многое слышал о вашем городе (сказал он, оглядев местность), но даже одна десятая его чудес (добавил он, следуя чудесной и превосходной десятичной системе) не вместилась в рассказы».
И ему ответили со всей скромностью, по обычаю тех давних дней:
«И вправду, мы не можем отрицать, что град наш – колыбель сей нации, зачинатель всех гражданских и религиозных свобод, государственной мудрости, и патриотизма, и всех прочих добродетелей; не отрицаем и то, что в нынешние времена упадка лишь он – твердыня высокой культуры и морали. Не отрицаем, что мужи наши – храбрее и рыцарственней всех, кого только знал мир, а жены – сама краса и целомудрие. Но и сверх того! в силу великой и неодолимой любви к истине мы не будем отрицать, что на земле не найти места, чья история столь же возвышала бы душу, как наша; что до сего дня ни один город не сравнился с нами в благополучии, довольстве и уровне жизни; и что в грядущем никому не повторить малейшее из наших свершений».
«Да и я не буду отрицать ни слова, – ответил странник горячо, по обычаю тех давних дней. – За многие добродетели я непритворно восхищаюсь и вами, и городом вашим. Однако...»
...И тут же, прежде чем слово «однако» подаст хоть намек на некий изъян в городской жизни, странника, а заодно и его гиппогрифа, неотложно забили булыжниками, по обычаю тех давних дней.
Prehistorics (from A Note on Lichfield) (с) 1927 by James Branch Cabell Перевод (с) 2010, Михаил Назаренко
Прежде всего: если вы не знаете, кто такой Кэбелл и не слышали о "Биографии...", одном из ключевых текстов фэнтези ХХ века, — прочитайте биографическую справку, которой я сопроводил фантлабовскую библиографию.[/p]
Прочитали? Спасибо. (Образцы стиля писателя можете найти в моем ЖЖ по тэгу "Cabell".) Кэбелла у нас называют Кейбеллом, вымышленную им страну Пуатем — Пуактесмом, многотомную "Биографию жизни Мануэля" — "Сказанием о Мануэле", переведены семь с половиной частей из двадцати одной (правда, почти все лучшие; но все же не все)... И вот, понимая, что "Биография" в обозримом будущем не будет издана по-русски полностью (да и, прямо скажем, никогда не будет издана), я прошлой осенью взялся за оригинал и, незаметно для себя, прочитал большую часть эпопеи — собственно, всё, кроме "современных" ее частей, которые, по общему мнению, слабее прочих. Если вас заинтересовали три изданные у нас тома Кэбелла, если вы в достаточной степени владеете английским (стиль у Кэбелла изящный, но вовсе не сложный), однако вы не чувствуете в себе сил замахнуться на всю огромную постройку "Биографии", — прошу следовать за мной.
At Outset [= From the Hidden Way, prologue] Вступительное стихотворение.
* Beyond Life -- I. Wherein We Approach All Authors at Their Best -- II. Which Deals with the Demiurge -- * III. Which Hints at the Witch-Woman [5-6, 8-10] -- * IV. Which Admires the Economist [2, 7-10] -- * V. Which Considers the Reactionary [2, 7-10] -- X. Wherein We Await the Dawn "После жизни" — пролог к "Биографии". (Здесь и далее звездочка означает — "читать фрагменты") Кэбелл встречается со своим персонажем, который появится в последних (по времени написания — первых) томах эпопеи, — Джоном Чартерисом, знаменитым романистом из города Личфилд. Ночь напролет они обсуждают... нет, не так: ночь напролет Чартерис в форме изящных парадоксов излагает свои взгляды на искусство. Я выбрал самые важные и остроумные из его рассуждений.
Земляные фигуры / Figures of Earth 1234-1239 годы, страна Пуатем на юге Франции. Матушка завещала Мануэлю-свинопасу "представить в этом мире значительную фигуру", что он и принялся выполнять в меру своего разумения: сидя на берегу пруда, Мануэль лепил из глины образ человека, ожидая, пока тот не станет соответствовать его помыслам и желаниям. Но встреча с волшебником Мирамоном Ллуагором заставила его отправиться в путь, на котором Мануэль, руководствуясь принципом "Mundus vult decipi" ("Мир хочет быть обманутым"), добился весьма и весьма многого, в том числе — стал официальным Спасителем страны. И даже Дедушка Смерть не прекратил жизнь Мануэля — ей суждено вновь и вновь повторяться в потомках великого героя и обманщика. Сложная книга, многое в которой улавливается только при перечтении — например, то, что роман описывает отнюдь не первый "виток" жизни Мануэля, которому суждено снова и снова проходить все тот же путь.
Серебряный Жеребец / The Silver Stallion 1239-1277 годы, Пуатем. После ухода Дона Мануэля славное Братство Серебряного Жеребца распалось: сподвижники графа Пуатемского разбрелись по свету, и странными были их судьбы в странах близких и далеких, в преисподней и в странных чертогах над раем. Может быть, лучшая книга Кэбелла: он всегда увереннее чувствовал себя в циклах рассказов, чем в романах. История Донандра Вератюра — набожного христианина, который попал не в "родной" рай, а в Вальгаллу, — одна из самых смешных, глубоких и горьких новелл писателя.
* Straws and Prayer Books -- * III. Minions of the Moon [29-31, 33-36] -- IV. Тонкая королева Эльфхейма / The Thin Queen of Elfhame -- VIII. The Delta of Radegonde "Погремушки и четки" (название взято из поэмы Поупа) — сборник эссе и новелл. "Тонкая королева Эльфхейма" (перевод см. в моей колонке ранее) и "Дельта Радегонды" — не вошедшие в предыдущую книгу рассказы о паладинах Мануэля; "Фавориты Луны" — эссе, примыкающее к первому из них.
Domnei / Domnei 1255-1274 годы, Пуатем, Анатолия и окрестности. Благородный рыцарь (одновременно — обманщик) Перион де ля Форэ и галантный (одновременно — безжалостный) тиран Деметрий ведут борьбу за Мелиценту Пуатемскую, дочь Мануэля и высшую цель рыцарского служения. Но разве можно завладеть женской душой — не говоря уж о том, чтобы понять ее?.. Самая романтическая из повестей Кэбелла. Автор на этот раз даровал своим марионеткам Счастливый Конец (по крайней мере, двум героям из трех); а впрочем, уже в цикле "Линия любви" дезавуировал этот финал.
The Story of the Tenson [= Chivalry, II] "Рыцарство" — ранний и довольно слабый сборник Кэбелла; впрочем, поклонникам (и особенно поклонницам) поздней Хаецкой может и понравиться. Книга повествует о судьбах английских королей и королев, начиная с Элеоноры Прованской и ее сына Эдуарда Длинноногого, отцом которого был Мануэль, а вовсе не Генрих III; в центре каждой из десяти новелл — вполне классицистическая борьба между чувством и долгом. Мне по душе пришлась только "История о тенсоне". 1265 год, Франция: Эдуард Английский впервые в жизни встречается с Элеонорой Кастильской, на которой формально женат уже десять лет, — встречается, как раз когда она, переодевшись в мужское платье, бежит прочь от мужа к любимому.
Юрген / Jurgen Самый знаменитый роман Кэбелла, подвергавшийся судебному преследованию за "непристойность", повествует об удивительном приключении великого Юргена — того самого Юргена, который еще ребенком то ли видел, как Мануэль уехал вслед за Дедушкой Смертью, то ли придумал эту историю, которая в Пуатеме стала религиозной догмой. За год (1277-1278) Юрген обошел всю землю, преисподнюю и рай, стал императором, папой римским и наконец Самим Господом, но нигде не мог найти предмет своих желаний, не мог решить, кто же он, "чудовищно умный малый", — поэт или ростовщик. И только встретившись с Кощеем — тем, кто сотворил все таким, каким оно есть, — Юрген смог высказать, чего же он хочет на самом деле.
Музыка с той стороны Луны / The Music from Behind the Moon [= The Witch Woman, I] Первая часть трилогии о ведьме — дочери Мануэля Эттарре; во вселенной Кэбелла она воплощает поэтическую мечту, вечно недостижимую для поэтов. Нашелся, однако, поэт по имени Мадок, который, узнав о том, что Эттарра томится на той стороне Луны, освободил ее, попутно одним росчерком пера переписав мировую историю за семь столетий. Что дальше? Как будто неизвестно, чем оборачивается достигнутая мечта...
* The Line of Love -- The Epistle Dedicatory -- I. The Wedding Jest -- III. Love-Letters of Falstaff -- VI. The Conspiracy of Arnaye -- IX. Porcelain Cups -- X. The Envoi Called Semper Idem "Линия любви" — история потомков Периона и Мелиценты, живших в XIII-XVI веках: перед нами проходят де Пизанжи, Дарки, Оллонби, Булмеры. Вот лучшие новеллы из книги: "Свадебная шутка" (1293-1323): Флориан де Пизанж, зять Мелиценты, с ужасом обнаруживает, что его свадебная ночь продлилась тридцать лет. Последний гвоздь в гроб самой идеи романтической любви; смешно ровно в той же степени, в какой цинично. "Любовные письма Фальстафа" (1414): старый пьяный сэр Джон Ф. с изумлением обнаруживает, что есть еще на земле человек, который — вернее, которая — считает его образцовым рыцарем. Конечно же, это девушка, которую он любил много лет назад (Сильвия Вернон, урожденная Дарк, внучка Флориана). "Заговор в Арнайе" (1484): Раймон д'Арнай (внук Сильвии), исходя из политических соображений, считает своим долгом выдать свою племянницу Маттьетту замуж за Рауля де Пизанжа. Между тем, девушка не шутя влюблена в бедного пажа, которого Раймон гонит со двора. Финал истории достоин О.Генри. "Фарфоровые чашки" (1593): Синтия Оллонби (правнучка Маттьетты) никак не может выбрать между фаворитом королевы, рыцарственным лордом Певенси, и поэтом-драматургом Крисом Марло. Да кому, собственно, нужны и рыцарство, и поэзия?..
Judith's Creed [= The Certain Hour, III] Сборник "Некий час", герои которого — десять глиняных образов, некогда созданных Мануэлем. Они были оживлены с помощью магии и стали писателями, творцами новых образов и иллюзий. В их числе — Алессандро Медичи, Уильям Шекспир, Александр Поуп, Ричард Шеридан и упомянутый выше Джон Чартерис. Лучший из рассказов — "Кредо Джудит". Англия, 1609; Синтия Оллонби — бывшая, оказывается, не только музой Кристофера Марло, но и "смуглой леди сонетов", — тщетно пытается понять, отчего автор великих трагедий перешел к примитивным, на ее взгляд, театральным сказкам. Кэбелл предлагает еще одну трактовку того, почему в конце жизни Шекспир, подобно Просперо, сломал свой магический посох.
Белые одежды / The White Robe [= The Witch Woman, III] Франция, начало XVII века. Еще одна повесть о ведьме Эттарре: на этот раз — история о святом вервольфе. Вернее, о вервольфе, которого почитали святым, — но какая разница?
* Gallantry -- VII. In the Second April -- X. Ducal Audience -- * Love's Alumni: The Afterpiece -- The Epilogue "Галантность": Англия, Франция, Пуатем, Германия, 1750-1755. Якобитский заговор, большая политика, интриги, договоры и предательства — но каждый раз любовь смешивает все карты. Очень неровная книга: легкая ирония, вполне в духе XVIII века; изящный слог, который придется по душе ценителям Вудхауза; и довольно банальные финалы. Тем не менее, если бы этот цикл новелл перевели целиком, думаю, многие читатели были бы весьма довольны. "Второй апрель": здесь во всей красе предстает главный герой "Галантности" — Джон Булмер, герцог Ормскирк (далекий потомок незаконнорожденного сына Эдуарда I). Представьте себе судью Джеффриса с умом, талантом, темпераментом и красноречием Питера Блада. Вот то-то же. "Герцог и его публика" (хм, как бы точнее передать двойной смысл названия?): главный герой — заклятый друг Ормскирка, Луи де Суакур, герцог Нумарийский. Герцог, и его жена, и его любовница, и ее любовник... кто кого обманул в итоге? кто счастлив, а кто несчастлив? У Кэбелла никогда не скажешь наверное.
* Кое-что о Еве / Something About Eve [I-IV, V*, XI*, XII, XXIII-XXVII, XXIX-XXXI, XXXVIII, XXXIX*, XLVIII-L] 1805-1835 годы, город Личфилд, штат Виргиния, США. Один из потомков Синтии Оллонби — молодой Джеральд Масгрэйв, запутавшийся в отношениях с замужней женщиной, — радостно оставляет незаконченный роман о своем великом предке, Доне Мануэле, и отправляется в легендарную страну Антан, богом и спасителем которой ему напророчено стать. Но все больше женщин встречает он на пути, и почти каждая напоминает ему покинутую любовницу, а ту, которая сперва показалась совсем иной, зовут Майей, создательницей иллюзий. Подлинное же ее имя — не Майя, но Хавва, древняя прародительница женщин, из-за которой Антан остается вечно недостижим. Последний по времени написания роман "Биографии...", самый неровный, самый аллегоричный и самый туманный из всех. Я выбрал те главы, которые сам Кэбелл считал ключевыми, — о пребывании Джеральда в доме Майи.
The Cream of the Jest "Соль шутки": Лифчилд, 1907-1915. Перед нами — Феликс Булмер Кеннастон, автор романа о Пуатеме, обитатель города Личфилд. Но это лишь его дневная жизнь, во снах же он — Горвендил, поэт, волшебник и демиург; судьба его — вечный поиск недостижимой Эттарры, дочери Мануэля. И разве имеет значение, что Скотейская печать, наделенная властью перемещать Кеннастона в пространстве и времени, — всего лишь сломанная крышка от косметического средства его жены? Если перевернуть страницу, на которой изображена Печать, таинственные значки сложатся во внятную фразу, написанную стилизованным шрифтом: "ДЖЕЙМС БРЭНЧ КЭБЕЛЛ СОЗДАЛ СИЮ КНИГУ, ДАБЫ ЖЕЛАЮЩИЙ МОГ ПРОЧИТАТЬ ПОВЕСТЬ О ВЕЧНОМ НЕНАСЫТНОМ СТРЕМЛЕНИИ ЧЕЛОВЕКА К КРАСОТЕ..." Горвендила-Феликса и его мир действительно создал Автор более высокого уровня. Но кто сотворил Кэбелла?.. Таков фабульный финал "Биографии"; однако в эпилоге "Соли шутки", добавленном в переиздании, Феликс Кеннастон произносит еще несколько слов. Жизнь Мануэля не закончилась с уходом графа Пуатемского в 1239 году, но продолжилась в его потомках. "По дороге бывали и приключения, главным образом — приятные; рыцарственные и галантные персоны, а равно и малые поэты проходили честные испытания во многих землях и временах; но комедия в различных странах и эпохах оставалась, в общем-то, одной и той же... В первом акте воображение создает место, где можно достичь полного довольства; акт второй показывает стремление к нему, а третий — вечную недостижимость сияющей цели или ее достижение (разница пренебрежимо мала), после чего оказывается, что счастье обитает не здесь, а где-то там, дальше по болотистой, каменистой, тенистой, мглистой, разбивающей сердце дороге, — если вообще где-то существует. Такова комедия, которую описанная мною жизнь разыгрывала на каждой сцене между Пуатемом и Личфилдом".
The Lineage of Lichfield "Личфилдское родословие" — генеалогия потомков Мануэля и "карта" движения его Жизни.
The Way of Ecben [= The Witch Woman, II] "Обычай Экбена", последняя глава "Биографии", которую Кэбелл в переизданиях переместил ближе к началу — и зря. Повесть находится вне времени и пространства и подводит итог всему. Тема все та же — поиск Эттарры; но ничего страшнее и безнадежнее Кэбелл не писал никогда — и слава Богу.
The Author of Jurgen [= Straws and Prayer-Books, prologue] A Note upon Poictesme [= Townsend of Lichfield, VIII] A Note on Lichfield [= Townsend of Lichfield, IX] Mirror and Pigeons [= Special Delivery, VIII] И в завершение — ироничные автокомментарии: "Автор "Юргена"" (последний разговор с Чартерисом), "Заметка о Пуатеме" (как постепенно, от книги к книге, прояснялась волшебная страна), "Заметка о Личфилде" (что такое местный патриотизм), "Зеркало и голуби" (так в чем же все-таки суть зловещего ритуала, столь часто упоминаемого в "Биографии"?).
Ну, вот и все. На бумаге вышло бы два довольно толстых тома — или три книги средних размеров. И не так уж много нужно было бы перевести. И хорошо бы легло в какую-нибудь интеллектуальную серию — да пусть хоть Макс Фрай рекомендует, мне не жалко. А покуда мечты остаются мечтами — читайте Джеймса Брэнча Кэбелла. "Забытый классик" того заслуживает.
Библиографическая справка. Кэбелл многократно перерабатывал свои книги. К сожалению, последняя авторская редакция (так наз. "Storisende edition") в сети отсутствует; более того — и перепечатывают, как правило, более ранние варианты. Так или иначе, а читать следует только издания 1920-х годов и более поздние: до этого Кэбелл еще не привязывал отдельные книги к истории Пуатема — да и Пуатема еще никакого не было.
Сколько нежных дам (убедившись, что их не слышат мужья) возрыдали, когда учтивый Анавальт покинул двор графа Эммерика, – того сказать невозможно. Во всяком случае, число их оказалось велико. Были, однако, – гласит повесть, – три женщины, чья скорбь оказалась неутешна; и они не плакали. Тем временем – тайные печали остались за спиной Анавальта, мертвая лошадь лежала у его ног, а сам рыцарь стоял на распутье и с некоторым сомнением разглядывал внушительных размеров дракона. – Отнюдь, – сказал дракон, укладываясь поудобнее, – отнюдь нет, ибо я только что пообедал, а физические упражнения на полный желудок вредны для здоровья, поэтому битвы не жди. Добро пожаловать в Чащу Эльфхейма. Иди своей дорогой. – И все же, – ответил Анавальт, – что, если я напомню о твоем долге и дьявольской натуре? что, если буду настаивать на смертельном поединке? Когда драконы, лежа на солнцепеке, пожимают плечами, их тела идут долгой зеленой блистающей рябью. – Тогда победа останется за тобой. Такая у меня работа – быть сражаему в этом мире, где у всего есть две стороны и каждому дОлжно опасаться оборотной. Скажу тебе откровенно, усталый путник: все мы, ужасные создания, которые приятно разнообразят дорогу к Оной Деве, для того здесь и сидим, чтобы нас побеждали. От этого путь кажется труднее, и вы – те, у кого в теле есть душа, – преисполняетесь решимости дойти до конца. Наша тонкая Королева давным-давно поняла, что нет способа вернее заманить мужчину на пеструю мельницу, чем уверить его в своей недоступности. Анавальт на то: – Вполне понимаю; однако сам не нуждаюсь в подобных приманках. – Ага, значит, ты не был счастлив там, где у людей есть души? Наверное, ты недоедаешь: если питаешься регулярно, остальное уже не так важно. И точно! Усталый путник, а ведь в твоих глазах голод. Анавальт ответил: – Давай не будем обсуждать ничьи глаза, ибо не голод и даже не дурное пищеварение ведет меня в Чащу Эльфхейма. Дракон! Очень далеко живет та, на которой я женился десять лет назад. Мы любили друг друга, деля благородную грезу. Сегодня мы спим вместе и грез не видим. Сегодня я выступаю в пламяцветном атласе, и вслед за герольдами вхожу в светлые залы, где короли ждут моего совета, и всё, что я скажу, становится законом для городов, которых я даже не видел. Владыки мира сего полагают меня мудрецом и твердят, что нет человека проницательней Анавальта. Но когда я, словно бы вскользь, поминаю об этом дома при жене, она улыбается, и невесело. Ведь жена знает меня, и мои силы, и мои успехи лучше, чем я сам хотел бы знать; и я больше не могу выносить этот всепрощающий взгляд и недоуменную боль, что за ним таится. Так что давай не будем обсуждать ничьи глаза. – Ну, ну! – заметил дракон. – Если на то пошло, я думаю, что не подобает обсуждать свою семейную жизнь с незнакомцами – особенно если те как раз пообедали и собираются вздремнуть. Усы лютого змия поникли, а сам он свернулся тремя кольцами вокруг столба, на котором висело объявление «В чащу не входить». Время, как видите, изнурило дракона и погасило блеск его чешуи; для него больше не находилось занятий в мире, где люди позабыли миф, в котором змий привык вести чудовищный образ жизни; так на склоне лет бездомный дракон стал охранять Чащу Эльфхейма. И Анавальт оставил за спиной бесполезное и старомодное чудовище.
2
Повесть гласит, что, оставив за спиной бесполезное и старомодное чудовище, Анавальт направился в чащу. Он не думал ни о пахотных полях, ни о сундуках с монетами новой чеканки, ни о богатых поместьях, которыми владел в мире, где у людей есть души. Бредя по неверной земле, Анавальт думал совсем о другом. По правую руку от тропы показалось двенадцать существ: платья их были красными, волосы – зелеными, а браслеты на запястьях – серебряными. Все двенадцать были схожи обликом, возрастом и красотой; во внешности ни малейшего изъяна и ни малейших отличий. Тонкие и нежные голоса выводили плач, следуя звонкой мелодии: они пели о том, как прекрасно былое и ужасно теперешнее, и никто лучше Анавальта не понимал причин их скорби, но, поскольку женщины эти ничем не досаждали ему, то он и не стал вдаваться в их секреты. Итак, Анавальт шел вперед, и никто не преграждал ему путь, разве что кузнечик прыгал из-под ног да мелкая лягушка отползала с тропы. А потом он увидел синего быка, лежащего поперек дороги.
3
Повесть гласит, что синий бык лежал поперек дороги – огромней и страшнее всех прочих быков; к этому повесть прибавляет, что части тела, дающие жизнь и смерть, у зверя были поистине выдающихся размеров. Учтивый Анавальт воскликнул: – О Нанди, яви свою милость и позволь мне без задержки пройти к пестрой мельнице! – Подумать только, – ответил бык, – что ты принял меня за Нанди! Нет, усталый путник, Бык Богов бел, а этому ясному цвету нет места в здешней чаще. И бык кивнул со всей важностью, тряхнув синими прядями, что росли между жестоких рогов. – В таком случае, сударь, прошу простить мое заблуждение, вполне объяснимое величием вашего облика. Говоря так, Анавальт и сам не понимал, чего ради он тешит чужое тщеславие – ведь бык этот был не более чем властителем Деликатной Скотины, которая пасется у росных прудов. Когда в мир пришел Искупитель, дела королевы Эльфхейма совсем расстроились, и ныне она могла позволить себе лишь самых дешевых слуг – ведь Боги ей больше не служили. – Так ты полагаешь мой облик величественным! Подумать только! – заметил явно польщенный бык и щедро выдохнул голубое пламя. – В учтивости тебе не откажешь. Оно и не странно: ведь ты пришел из властного мира, где у людей есть души. И все же, как говорится, долг есть долг; слова – что лунные лучи, ими не насытишься; словом, я не вижу ни одной веской причины, по которой тебя стоит пропустить к королеве Ваэ. Анавальт ответил: – Я должен идти к твоей тонкой госпоже, потому что там, далеко, среди женщин, чьи тела мне дано было узнать, есть одна, которую я не могу забыть. Некогда мы любили друг друга; в те лучезарные дни мы, как я припоминаю теперь, безоглядно и наивно верили в то безумие, которое нами владело. А потом я вдруг охладел ко всему и обратился к более здравым материям. Она так и не завела себе нового любовника и живет теперь в одиночестве. Ее красота и живой смех давно исчезли, она стара, и в доме ее нет радости – а ведь она должна была стать нежнейшей из жен и счастливейшей из матерей. Когда я гляжу на нее, то в карих глазах, некогда ясных и лукавых, не вижу ненависти, лишь всепрощение и недоуменную скорбь. Нет разумных причин, отчего я должен думать о ней иначе, нежели о дюжине других женщин, которых знавал еще девами, – но сидит во мне какое-то неразумие, и оно не дает выбросить из памяти то, каким меня видела эта женщина. – Ну, – сказал бык, зевая, – как по мне, что одна телка, что другая – разницы нет; и я понимаю, что для похода к королеве Ваэ любой предлог хорош, особенно в устах такого учтивого рыцаря. Так что перебирайся через мою спину и иди своим путем – туда, где больше нет ничего двустороннего. И Анавальт миновал владыку Деликатной Скотины.
4
Итак, Анавальт миновал владыку Деликатной Скотины, и повесть гласит, что он углубился в Чащу Эльфхейма. Трубы не трубили перед ним, как бывало в те времена, когда великий лорд Анавальт шел по миру, где у людей есть души; чудеса, видневшиеся тут и там вдоль тропы, его не беспокоили, а он не беспокоил их. И Анавальт пришел к дому из нетесаных бревен, близ которого черный человек, одетый в козлиную шкуру, лаял по-собачьи, при этом странно жестикулируя. То (как знал Анавальт) был Раго, а в доме сидела, скрестивши ноги, Лесная Матушка, чья жизнь избавлена от всех обычных пороков и чья пища – рыжие козы и мужчины. Но по другую сторону от этой обители извращений на тропе валялись ржавый гвоздь и осколки стекла – вещи обыденные; а значит, кому-то удалось миновать и это препятствие. Поэтому Анавальт ничего не ответил на непристойные приманки Раго и устремился вперед, к дереву, на котором росли не листья, но человеческие ладони. Они схватили и бегло ощупали Анавальта (тепла в них не было), а потом отпустили. Теперь тропа вела его через подлесок, где росли лиловые цветочки о пяти лепестках каждый. Здесь Анавальт повстречал волков, и они какое-то время сопровождали его. Бегущих волков заметить нельзя, но в прыжке их серые тела на миг возникали среди кустов, а потом зелень вновь поглощала их; и волки хрипло кричали: «Жанико мертв!» Но все это уже не заботило Анавальта, и ни одно из див Эльфхейма не могло замедлить его шаг, пока наконец тропа, ведя все вниз и вниз, не привела рыцаря в край темный и сырой. Там стояли стражи с грязными желтыми плюмажами – стражи, на которых Анавальт глянул лишь раз, а потом миновал, отвернувшись. Мало радости было для него в этом краю: ведь в мире, где у людей есть души, Анавальт предавался забавам, и отдохновениям, и прочим радостям, за которые отчаянно хватаются люди, живущие под хваткой дланью смерти. И в этом-то краю Анавальт встретил голого ребенка.
5
В этом краю Анавальт, как гласит повесть, встретил голого ребенка, чье тело изуродовала проказа: хворь эта сожрала его пальцы, так что удержать он ничего не мог, но лицо его почти не изменилось. Прокаженный стоял по колено в груде пепла; и он потребовал, чтобы Анавальт объявил, какое имя теперь носит. Когда учтивый Анавальт дал ответ. прокаженный сказал: – Не по праву тебя зовут Анавальтом. Но мое имя все еще «Владыка Мира». Анавальт на то, с печалью: – Хоть ты и преграждаешь мне путь, обреченное дитя, я должен идти вперед, к мельнице Оной Девы. – И чего ради ты ползешь к последней из женщин? Ибо она будет последней – предупреждаю тебя, усталый путник, который все еще выдает себя за Анавальта! – она будет последней из всех, из невесть какой долгой вереницы! Анавальт ответил: – К моей последней любви я должен идти из-за первой. Некогда я лежал под ее опояской и был частью ее молодого тела. В муках выносила она меня – даже тогда я мучил ее. Я не могу забыть ту любовь, что была между нами. Но я вырос из младенчества и оставил младенческое; я стал, как говорят, первым из баронов Мануэля; моими были сытная еда, пышные одежды и высокие слуги, два замка и славное имя – а что еще разумная мать может пожелать сыну? Но я не могу забыть ни нашей взаимной любви, ни веры в то, какая судьба меня ожидает! Я временами навещаю эту старую женщину, и мы по-дружески беседуем обо всем на свете, за исключением моей жены, а потом наши губы соприкасаются и я ухожу. Вот всё. Как странно, что некогда я был частью этой женщины, – я, который никогда ни с кем не был близок, да и не стремился к этому! Как странно слушать овации моей мудрости в делах государственных, слушать хвалу успехам Анавальта! Верно, и старая женщина удивляется этому. Не знаю в точности; мы уже не понимаем друг друга. Знаю одно: в ее слабых глазах, когда она смотрит на меня, даже теперь видны некая привязанность и недоуменная скорбь. И я знаю, что больше никогда не хочу видеть этих глаз. – Ну, ну, что за эдиповы загадки! – сказал прокаженный. – Предпочитаю простоту и с некоторых пор недолюбливаю сложность. Так что от чистого сердца предостерегаю тебя – того, кто был Анавальтом: ты, человек утомленный и потерявший голову, направляешься к своей последней иллюзии. Анавальт ответил: – Скорей уж я бегу, очертя голову, от чужих иллюзий. Позади я оставляю блистающие мечи моих врагов, еще более смертоносное коварство друзей, которых я превзошел, и ярость нескольких мужей – но не потому, что боюсь их. Позади я оставляю недоуменные глаза тех женщин, что верили в меня, ибо невыносим страх перед ними. – Раньше нужно было бояться, усталый путник, – прозвучал ответ. – В солнечную пору, когда я, Владыка Мира, мог с легкостью тебе помочь. А теперь – иди своим путем, как я иду своим. Есть некто, который, возможно, еще сведет нас когда-нибудь, но теперь мы расстаемся, и больше тебе не нужно опасаться ничьей оборотной стороны. С этими словами изуродованный ребенок медленно осел в кучу пепла и исчез; Анавальт же двинулся вперед, по истоптанному пеплу, в тихое сердце чащи. Среди костей, разбросанных вокруг пестрой мельницы, которую поддерживали четыре столпа, ждала безмозглая Оная Дева.
6
Безмозглая Оная Дева, гласит повесть, ждала там, среди человечьих останков. Она поднялась и вскричала: – Добро пожаловать, сир Анавальт! Но что ты дашь деве Ваэ? И Анавальт ответил: – Всё. – Тогда мы будем счастливы вместе, дорогой Анавальт, и ради тебя я охотно заброшу свой чепчик за мельницу. Она сняла красный чепец и обернулась. Она подбросила чепец ввысь. И так учтивый Анавальт уверился, что королева Эльфхейма – именно та, кого он и надеялся увидеть. Ибо со спины безмозглая королева была полой и серой, как тень; ведь дева Ваэ – лишь яркая тонкая маска женщины, и если смотреть со спины, она выглядит точь-в-точь как любая другая маска, не толще холста или бумаги. Так что, когда она вновь обернулась к нему и улыбнулась, словно в смущении отпихнув своей крохотной ножкой чью-то берцовую кость, Аванальт убедился, что Оная Дева и точно (если рассматривать ее под должным углом) – прекраснейшая и ценнейшая из иллюзий. Он поцеловал ее. Он был доволен. Перед ним стояла женщина, которую он жаждал, – женщина, каких не найти в мире, где у людей есть души. У Оной Девы нет ни смертного тела, которое время превратит в пародию на самоё себя, а затем разрушит; ни мозгов, что породят грезы, до которых Анавальту никогда не дорасти; ни сердца, которое Анавальт разобьет. В этот уголок вечного покоя посреди Чащи Эльфхейма любви дорога закрыта – а значит, никто никому не сможет причинить слишком сильную боль. При дворе нежные дамы плакали по Анавальту, и трем женщинам не дано было излечиться от воспоминаний; но в Чаще Эльфхейма, где обитают лишь бездушные маски, нет ни памяти, ни слез, нет ничего двустороннего, и человеку больше не нужно опасаться ничьей оборотной стороны. – Полагаю, мы здесь прекрасно уживемся, – сказал учтивый Анавальт и вновь поцеловал деву Ваэ.
ПРИМЕЧАНИЕ Рассказ впервые опубликован в журнале «The Century» в декабре 1922 г., а два года спустя перепечатан в сборнике «Погремушки и четки» (Straws and Prayer Books), входящем в роман-эпопею «Биография жизни Мануэля» (Biography of the Life of Manuel). Действие рассказа происходит в вымышленной Кэбеллом стране Пуатем в 1252 году; события «Тонкой королевы Эльфхейма» упомянуты в романе «Серебряный Жеребец» (1926): «...От него не укрылся слух, что Анавальт Учтивый покинул Пуатем, предупредив об этом лишь близких... А вскоре пришли сведения об Анавальте Учтивом и загадка его бегства была разгадана, но лишь много позднее были получены известия относительно его кончины, которую Анавальт встретил близ мельницы в Чаще Эльфхейма, ухаживая за хозяйкой этого зловещего места» (гл. ХХХ, пер. С. Хренова, с изм.). Жанико – дьявол (см. романы «Таинственный замок» и гл. XLIII романа «Кое-что о Еве»). Прокаженный на куче пепла – Кощей Бессмертный, «который сотворил все таким, какое оно есть» (ср. главу XLIV романа «Юрген»). Почему он прокаженный, почему в облике ребенка и почему на пепле – понятия не имею.
The Thin Queen of Elfhame (с) 1922 by James Branch Cabell Перевод (с) 2009, Михаил Назаренко