Что каждого из нас ждёт за тем, что называют смертью? Сохраним ли мы свою личность, воспоминания и пол? Что или кто встретит нас по ту сторону? Встретит ли вообще? Что будет дальше?
Двое
***
Я не помню, как умер.
Наверное, это потому, что поначалу и думать не получалось.
Очутившись неизвестно где, безостановочно вращаясь и кувыркаясь в тёмной пустоте, нисколько не освещаемой мертвящими сполохами, я лишь пытался сохранить искру почти угасшего сознания.
Мне было холодно и жарко, сухо и сыро одновременно, как в перетопленной парной, когда плеснёшь на каменку, обваришься, задохнёшься и тут же вытащишь пробку из продыха и распахнёшь двери, а на улице лютый мороз.
Меня крутило, растягивало, перекручивало и сжимало, кидало то в одну сторону, то в другую. Я крошился на куски под тяжёлыми ударами со всех сторон, растворялся в жгучей кислоте, засыпал на зимнем ветру и сгорал в жерле вулкана.
Я сопротивлялся распаду, как только мог, брыкаясь, извиваясь от боли и крича, вырываясь, падая, взлетая или катясь куда-то кубарем, теряя, ловя и пытаясь вернуть обратно отслаивающиеся и улетающие прочь, как хлопья пепла, лохмотья собственного «я»…
Не знаю, сколько это продолжалось. Вдруг кончилось, прекратилось, перестало.
Я сохранил себя – или какую-то свою часть – и остался посередине отвоёванного пузыря спокойствия.
И тогда вместо боли пришёл страх.
Пришло знание того, что я умер.
Как, почему, во сколько лет, я не помнил.
Как меня звали? Каким человеком я был, как выглядел, кем работал? Один жил или с кем-то? Мужчина я или женщина? Всё это уже потерялось.
Я был, и вдруг меня не стало.
Но ведь я здесь, я – есть? Сплю я или проснулся? Как же так?
Я снова начал падать, проваливаться, соскальзывать в пустоту, в бездну внутри себя, в безумие.
Я едва смог остановиться.
Замереть, балансируя на цыпочках, повиснуть на последних истончающихся нитях сознания над самым ничто, где-то очень, очень глубоко, на самом краю безвестной пропасти.
Долго, очень долго и мучительно трудно я возвращался из себя наружу.
Я будто полз вверх по узкому, обледеневшему и неимоверно высокому колодцу, упираясь в его скользкие стенки спиной, ногами и руками.
Я взбирался на четвереньках по нескончаемой винтовой лестнице пыльной и душной башни без окон.
Я всплывал из неимоверной глубины, задыхаясь и бешено загребая руками, отчаянно толкаясь ногами.
Наконец, я упёрся головой в крышку колодца, встал перед дверью, ударился лбом об лёд на поверхности.
Я – умер? Но ведь я – есть? Кто я? Где? Почему? Зачем?
Я без сил опустился на последнюю ступеньку у самой двери, закрыл глаза и снова стал медленно соскальзывать, как палый лист, погружаться дохлой рыбой на глубину, в ничто.
Нет! Хватит!
Упрямая искра внутри меня вспыхнула и разгорелась в жаркую, живительную ярость.
Я одним рывком вернул потерянную высоту и стал выдавливать загривком тяжёлую крышку колодца, принялся остервенело пинать запертую дверь, замолотил, заскрёб руками толстый слой льда, не пускающие меня наружу.
Я-а-а! Е-е-е-сть!
Из меня во все стороны полыхнуло пламя, что-то хрустнуло, треснуло, проломилось, брызнули во все стороны осколки, похожие на яичную скорлупу, разлетелась влажными клочьями тьма, и я вышел из себя, снова оказавшись снаружи.
Мой сжавшийся почти в точку пузырёк личного пространства ярко осветился и резко расширился, я кинулся на сжимающий его со всех сторон океан бурлящего хаоса и яростно сцепился с ним, погружаясь в него теперь уже по своей – собственной – воле.
Мне стало жарко и весело, я бился, как танцевал, я хохотал, орал и пел, голым кельтским берсерком бросаясь в драку снова и снова.
Хаос ускользал, убегал, отдёргивался и ужимался. Боль, причиняемая его липкими прикосновениями, лишь ещё больше распаляла меня.
Не знаю, сколько времени продолжался мой танец, мой поединок, моя охота.
Отвоёванное у хаоса пространство казалось уже бесконечным, а единственным безумцем и нарушителем спокойствия в нём остался один лишь я.
Спрятался ли мой враг, вытолкал ли я его за край, в личную бездну, как недавно пытался сделать это он со мной, или же сам я в запале поглотил его, сделав частью себя, мне неизвестно.
Вот он был, и вдруг его не стало.
Я остался один в огромной и пустой вселенной.
***
Я безмерно скучал.
Вокруг было просторно и светло, ничто больше не причиняло мне боли, не угрожало и не несло страха, но не было тут ничего, кроме меня, и даже светился только я сам.
Внезапно я решил поделиться, отдать свой свет окружающему пространству – зачем он мне одному?
Стало чуть интересней, потому что тогда подо мной появилась тень.
Округлая вначале, она стала повторять мои движения, когда я вытягивал руку или поджимал ноги.
А были ли конечности у меня самого, пока я о них не вспомнил? Тот ещё вопрос.
Я долго развлекался, гоняясь за собственной тенью, и однажды смог поймать её.
Было обрадовался возобновлению борьбы, но, схватившись с ней, быстро понял, что она ведёт себя как-то странно.
В моих объятиях тень из твёрдой и холодной вдруг стала тёплой и податливой, она мягко тянулась, раскрывалась мне навстречу, как благоуханный цветок. Обвивая меня руками и ногами, увлекая вниз, прижимая к себе и влажно обволакивая, она не пыталась меня убить.
Я понял, что тень – не враг мне, а чуть позже – что был и остался мужчиной.
Мы слились с тенью в единое целое так полно и естественно, словно оба были лишь половиной чего-то большего, словно приходились друг другу давними и близкими друзьями, братом и сестрой, дочерью и отцом, матерью и сыном, любовниками и супругами.
Нам не было нужды разговаривать или как-то ещё общаться, мы просто одновременно и сразу стали знать друг о друге всё то немногое, что сумели сохранить от себя.
Её тоже после смерти встретил хаос, и она боролась с ним за свою самость. Разница была лишь в том, что её пытались опустошить, высушить, вломиться к ней внутрь, разграбить, вывернуть наизнанку, вытащить из себя, выкинуть наружу и там, оставшуюся беззащитной, растерзать.
В конце концов она победила, выстроив вокруг себя высокую стену, возведя целую крепость, с головой укутавшись мягким и тёплым одеялом, спрятавшись, закапсулировавшись, как улитка в раковине.
Там, в своей скорлупе безопасности, ей было тепло, темно, тихо и спокойно, как принцессе в башне или зерну в земле, но, как и мне, скучно и ужасно одиноко.
Однажды она заметила, что сквозь крепкие ставни и толстые шторы окна в её убежище пробивается яркий, но тёплый и ласковый свет. Он отличался от того, другого – палящего, иссушающего и давящего – которым терзал её хаос.
Тогда она почему-то вылезла из-под одеяла, отперла все запоры, распахнула двери и вышла из своего замка наружу.
Она увидела бескрайнее небо и солнце, которыми показался ей я, и почему-то сразу потянулась, как росток или цветок, мне навстречу.
В окружении моей силы и уверенности, под моей защитой она вспомнила, что была женщиной, и поняла, что осталась ею.
Нам стало хорошо вместе.
***
У нас, прямо между нашими сплетёнными телами, появились дети.
Их становилось всё больше и больше, они росли и сами заводили детей, и нам с женой приходилось всё дальше отодвигаться друг от друга, чтобы дать им достаточно места.
Поначалу мы этому только радовались.
Мы даже начали вспоминать кое-что о той, другой своей жизни, и постепенно сотворили детям целый мир, стали обставлять и украшать его сообразно своим воспоминаниям и фантазиям. Кое-что и как могли добавляли и сами дети.
Мир между нами становился всё сложнее и интересней: колыбель, детская комната, цветущий луг, зажатая между непреступных гор долина, сказочный остров и, наконец, огромный, замкнутый сам на себя шар с океанами и континентами – планета.
Дети на ней играли, ссорились, взрослели, любили и ненавидели, выдумывали всякое про нас, мир и самих себя, и постепенно нуждались в нашей заботе всё меньше и меньше.
Дети вышли из нас, они были порождены нашим союзом, но не были нашей частью и никогда не становились с нами одним целым. Они приходили словно бы из ниоткуда и, умирая, снова уходили в неизвестность.
Все наши попытки удержать их ни к чему не приводили. Мы с женой были для них лишь дверью или промежуточной станцией, на время пропуская их, казавшихся нам ещё слабыми и неспособными бороться с хаосом самостоятельно, в своё личное пространство, из смерти в жизнь.
Для чего и откуда они к нам приходили, мы тоже не знали.
Планета между нами незаметно выросла, набрала вес и огрубела. Она стала настолько огромной и плотной, что дети совершенно перестали нас за ней видеть.
Увы, лишь редкие из них отрывали свои помыслы от окружающего и хотя бы просто смотрели в небо. Сначала они чтили память о нас, как о всесильных богах, а после, разуверившись в собственных выдумках, почти забыли.
Нам, прилагая неимоверные усилия, едва удавалось соприкасаться кончиками пальцев, глядя друг на друга сквозь вставший между нами мир, как через частые прутья решётки.
Наше творение стало настолько самодостаточным, что больше в нас не нуждалось, и мы двое совершенно неожиданно превратились в его пленников.
Перестать быть одним целым, разделиться хоть на мгновение, чтобы выпустить его из кольца наших рук, мы с женой сначала не хотели, а теперь уже и не могли, боясь, расцепившись, окончательно потерять друг друга.
Мы, находясь так близко, так рядом, оказались поврозь и больше не имели возможности даже обняться, растянутые вокруг созданного нами мира тонкой кожурой на переспелом плоде.
Мы тосковали, страдали и скучали.
Жена от нечего делать взялась протирать со вставшей между нами глыбы пыль, а мне оставалось лишь временами чинить её по мелочам. Почему-то со всем остальным, кроме этого, дети уже давно научились справляться самостоятельно.
Внезапно во мне снова стала вздыматься неудержимая ярость, на этот раз готовая сокрушить разделивший нас мир, но жена лишь молча указала на живущих в нём детей, и я смог пересилить, сдержать себя.
Я сдерживался снова и снова, иногда в самый последний момент, и понял, что старые решения тут не годятся, но не смирился, и однажды меня осенило: выход есть.
Всё просто, надо только переступить через свой главный страх. Войти в личную бездну: мне внутрь себя, а жене – наружу.
Дорогая, нам ли с тобой бояться смерти? Давай мы сами станем детьми!
Жена прекратила уборку и улыбнулась. Конечно же, она была согласна.
Мы разделились и одновременно сошли в созданный нами мир, которому отныне придётся стать по-настоящему взрослым и самостоятельным.
Мы родимся среди детей, забудем о себе и о нас, проживём отпущенный срок и уйдём туда же, куда уходят они, в неизвестность.
У нас на двоих одно чувство: мы там уже были.
Рано или поздно, но мы встретимся снова и, может быть, на этот раз действительно сможем стать одним целым.
Ярослав — мировой парень. Одевается всегда с иголочки, вежлив, предупредителен, обладает красивым почерком и даёт списать конспект. Может починить кран и, представьте себе, быть девушке просто другом. Наверное, именно поэтому у него не одна, не две, а целых шесть девушек!
Просто шалость, но основанная на реальных событиях.
***
Настоящий джентльмен
***
Ярослав сидел в универе на поточной лекции по введению в языкознание и скучал. Невнятный голос сильно пожилой преподавательницы невнятно бубнил далеко внизу. Сбоил неисправным транзистором, плавая от надсадного шёпота до сорванного визга. Наводил на логически верные мысли: «И что же она на пенсию не выходит, для чего так мучает себя? Ей тяжело, а нам вдвойне. Попробуй разбери, что она вещает. Повторить не допросишься, положенное бы до конца дотянула».
Ярослав по-хозяйски окинул взглядом своих девушек, расположившихся несколькими ярусами аудитории-амфитеатра ниже: «Ну, так и есть. Отличница Алёнка ещё что-то строчит, высунув и закусив розовый язычок, Люба и Таня тут же с двух сторон списывают у неё. Валя, надеясь на подруг, спокойно делает «домашку». Ленок уже в панике, почти готова разреветься. Ксюша, наоборот, в ступоре: застыла, как перед Медузой Горгоной».
Парень чуть улыбнулся. Кому-кому, а ему никогда ничего не мешало. Он же без малого гений: IQ 168. Выше, чем у задаваки-Алёны на тридцать единиц! Его конспект всегда получался подробным и ёмким. Почерк красивый, разборчивый и чёткий даже на нижней копии. Он один на всём потоке мог писать через две копирки сразу. Сумел бы и через три, но ручка в пальцах ломалась.
«Интересно, кто после пары первая к нему просить списать подойдёт? Хорошо бы Лену послали, она из всех шестерых лучше целуется. Эмоциональная девочка, стихи со школы пишет! Ещё бы научить её в руках себя держать. Подсказал ей вместе с Ксюшей квартиру на двоих снять, чтобы «летучий корабль» одной нашёл надёжную гавань на «Острове Спокойствия» другой. Послушались и не жалеют. Прошлый месяц, когда менял у них смеситель на кухне, они уже и по комнате чуть ли не под ручку ходили».
Полная старушка с квадратным подбородком и жёсткими фиолетовыми кудряшками совсем выдохлась. Уцепилась за кафедру, как за ходунки, и засипела старинными часами с кукушкой. Продышалась, выпила стакан воды. Обречённо подняла глаза на вздымающиеся ступенями ряды аудитории, плотно усаженные преисполнившимися безумной надежды лицами. По-овечьи двинула челюстью влево-вправо, поправляя зубной протез, и продолжила читать совсем уже невразумительно.
– Волчица в овечьей шкуре, – хмыкнул Ярик, не переставая писать.
Соседки прыснули, и вниз по рядам покатилась новая кличка. Над более чем сотней юных девиц, нехотя получающих классическое филологическое образование, поднялся и загулял волнами недовольный гул.
Намётанный слух преподавателя с пятидесятипятилетним стажем легко вычленял в общем шуме не только расстроенные продолжившейся лекцией охи-вздохи, но и прозвища, которыми её не уставали наделять. Вот слева клацнула клыками Сука, чуть ниже забормотала Старушенция, зашевелилась в углу, стуча панцирем, Тортилла. Как и всегда, лишь Сука обежала всю аудиторию, часто прыгая через парты и глумливо скалясь.
«Сами вы сучки, кобеля вам под хвост надо, – беззлобно пожелала про себя Клавдия Петровна, раскрыв и напоказ разглядывая старинные часы-луковицу. – О, что-то новенькое! За Волчицу, конечно, спасибо, но вы мои ещё пятнадцать с половиной минут!»
***
– Славик, дашь лекцию? Сегодня даже Алёну в конце срубило! – Лена опять уменьшила имя неправильно, но Ярослав и не думал обижаться.
Он склонился в безупречно изысканном французском поклоне, одновременно протягивая перед собой на манер букета конспект:
– Держите, дамы! Оригинал и две под копирку.
– Ой, какой ты молодец! – защебетала птичкой Танюшка, прыгая вокруг него то на одной, то на другой ножке. Ножки эти, надо сказать, невзирая на шерстяные колготки с оленями и снежинками, оставались стройными и весьма привлекательными. – Молодец! Молодец! Молодец!..
– А почему до сих пор не научился и левой рукой писать? – угрюмо прогудела Ксения с высоты своих ста восьмидесяти восьми – если считать и каблуки – сантиметров.
– Ах, простите, мои ненаглядные красавицы! Не дано грубой мужской лапе подделать изящный женский почерк, а то бы писал сразу вам в тетрадки!
Дружный смех, фырканье и повизгивания. Девушки, обступив общего кавалера кружком, принялись наперебой хвалить и обнимать его.
Лена подпрыгнула и повисла, уцепившись руками и ногами, часто целуя в нос и щёки. Валя, Таня и Люба закружились вокруг парочки в хороводе, а Ксюша тоскливо воззрилась на всех пятерых. Она давно поняла, что ей ни прыгнуть на мужчину, ни изобразить маленькую девочку не удастся. Лишь умница Алёна встала чуть поодаль, иронично улыбаясь и наблюдая за бурным весельем подруг.
Получив положенную порцию заслуженных нежностей, Ярослав сбил девушек плотным гуртом и нежно, но настойчиво погнал по коридору к столовой. Он знал, что если их не шпынять и не поторапливать, они станут цепляться за все зеркала, окна и каждую из встреченных знакомых. Все места до них займут, все вкусности съедят, – а виноват, разумеется, он один будет.
Пройдя по длинному коридору через центральный холл и всё левое крыло учебного корпуса, компания в числе первых вошла в зал столовой. Ярослав, рисуясь, промокнул шёлковым, вышитым Танюшкой платочком воображаемый пот на лбу. Сегодня удалось довести вовремя и без потерь, и они привычно заняли два столика у панорамного окна в углу.
– Алёна, Лена, Таня – сидеть здесь, никого не пускать, мальчикам глазки не строить. Люба, Ксюша, Валя – со мной. – Ярослав построил своё подразделение клином, выдвинул на острие атаки Ксению, сам встал в центре. – К раздаче марш!
– Эй, каланча! А сиськи у тебя свои или лифчик ватой набила? – неожиданно раздался озорной голос из толпы.
Ксения царственно прошагала мимо какого-то мелкого чернявого нахала, едва не стоптав его. Скорее всего, просто не заметила, издали нацелившись на паровые котлеты из индейки.
– А ты на стул встань да в декольте загляни! – ответила Валентина, обидевшись за подругу.
– Я лучше у тебя проверю, тут лестница не нужна, – весело оскалился паренёк и тут же протянул руку к её не по росту крупной груди, растопырив пальцы.
Два его товарища одобрительно заржали, подходя ближе.
– Кыш, пернатые! – Ярик треснул пустым подносом прямо по заранее совершающим хватательные движения пальцам. – Здесь сосункам не подают.
– Э-э, да ты чо-о?!. – вызверился и выпучил глаза тот друг чернявого, что побольше и потолще.
– Поговорить хочешь? – холодно поинтересовался Ярик, подойдя вплотную. Он оказался ниже на полголовы и гораздо стройнее, но слабым не выглядел. – Так иди на улицу и карауль, раз есть не хочешь.
Валя и Люба грозно выглядывали из-за него, а от прилавка уже возвращалась ожившим шагающим экскаватором Ксюша. Вокруг собирались люди, начинающие высказывать недовольство загораживающей проход группе. Побуравив счастливчика завистливыми взглядами, троица отступила и исчезла.
***
Ярослав стоял на ночной остановке в гордом и романтическом одиночестве. Морозец градусов двадцать, ветерок вдоль проспекта. Позёмка понизу, как белые ручьи, и тополя остекленевшими ветками стучат. Почти темно: до ближайшего фонаря метров десять, а киоск уже закрылся и не светит. Он поднял воротник модного пальто и, зажав задубевший кожаный чемоданчик между колен, сунул руки в пижонских перчатках под мышки.
В голове вяло текли отстранённые, готовые вот-вот подёрнуться льдом и остановиться мысли: «Пока распихал девочек по маршруткам, упарился, а сейчас пробрало… Все в пуховиках да шубах, места много занимают. Жаль, что ПАЗ-ики пропорционально больше не становятся… Подойдёт такой недоавтобус – все и ломятся разом, позабыв о неполной высшей интеллигентности… Ксюха молодец, сама справляется: облапит Леночку, как дочку, и втиснется… А остальных ему приходится толкать, как буксир баржу… Вот и дождался мёртвого часа…»
– О-о-о, бо-орзый! Здаро-ова! – непередаваемо довольный голос прозвучал в морозном воздухе, как крик.
Почти угасший Ярослав пришёл в себя и резко развернулся, одновременно подхватывая упавший чемоданчик и отшагивая в сторону. Оказывается, сзади по тополёвой аллее, превратившейся из-за сугробов в подобие университетского коридора, незаметно подошла недавняя троица из столовой.
Мелкий живчик злорадно скалился впереди, поблёскивая чёрными звериными глазками. Большой толстый и худой длинный стояли чуть сзади – силовая группа поддержки. Молча давили косяка, не умея даже начать.
Ярослав ответил, незаметно кинув взгляд на проезжую часть:
– И вам не хворать!
– А чо так невежливо, фуфлолог? – чернявый заводила лениво потянул что-то из кармана.
Будущий филолог ссутулился и молча улыбнулся, чуть подсев и перенеся вес тела на носки.
– А днём ты такой дерзкий, такой прямо разговорчивый был! Что, зассал? – в руке любителя проверять бюсты щёлкнуло, и блеснуло перо выкидника.
Вместо ответа Ярослав толкнулся ногами и послал чемодан вверх, как гирю. Снизу подбил берущего на испуг дурака углом по локтю, на возврате добавил плашмя по кисти сверху и выбил нож. Пинком отправил оружие в сугроб и заскочил в так кстати подошедший троллейбус, тускло светящий табличкой «В парк».
Двери хлопнули, тут же закрывшись, и он сделал растерявшимся обалдуям ручкой. Обернулся: в салоне темно и пусто, кондуктор греется в кабине. Подошёл к окошку и расплатился за проезд, поблагодарил кивком водителя, с интересом рассматривающего его в зеркало.
Вернулся в середину, уселся поближе к обогревателю. Осмотрел чемоданчик на предмет порезов, не нашёл и бережно поставил на колени. Прижал к груди и нежно обнял его. Засыпая, успел порадоваться: «Хорошо, что девочек не было, могли бы и напугаться…»
***
– Дамы, вперёд! – Ярослав шутливо согнулся в полупоклоне швейцара, раскрыв и придерживая двери в главный корпус. – Раз, два, три, четыре, пять… Стоп! Люба! Где Люба?
Девушки снова высыпали на улицу, принялись озираться, метаться туда-сюда в поисках подруги. Наконец, нашли пропажу под одной из заснеженных елей, высаженных на территории Университета.
Любочка сидела, как в сказке, прислонившись спиной к стволу под низко опущенными мохнатыми лапами, и рыдала взахлёб:
– Не пойду-у-у на экза-амен! Домо-ой уе-е-ду-у! Не лю-у-убит она-а меня-а! Не сда-а-ам!..
– Любка! Не дури! – Ярик присел перед подругой на корточки. – Всё ты по языкознанию знаешь! Я сам вам конспекты полгода писал, а ты переписывала! Ну никак не могла совсем ничего не запомнить!
– Не зна-а-ю-у-у ниче-е-го-о-о!.. – продолжала завывать «снегурочка».
Над плечом Ярослава протянулась длинная рука с чёрными, как у Бабы Яги, накрашенными когтищами. Ухватила плаксу за шиворот, выволокла, невзирая на отчаянное сопротивление, вздёрнула на ноги и хорошенько встряхнула.
Ярослав едва сдержал смех: это Ксюшенька решила ускорить переговоры.
– Гм… Девочки! Я, так уж и быть, возьму удар на себя – первым сдавать пойду. А вы её пока успокойте, умойте и накрасьте.
Алёна странно взглянула на него и принялась что-то яростно шептать Любе на ухо, но та никак не унималась.
***
Клавдия Петровна в упор уставилась на очередную вчерашнюю школьницу, годившуюся ей в правнучки: «Именно эта мокрощёлка придумала назвать её Мальвиной! А всего-то сослепу не в ту краску парикмахерше пальцем ткнула, решив привести себя в порядок к новому учебному году…»
– Вон, милочка. Подите вон! Выучите, тогда приходите. И учтите, что на первой пересдаче я снижу балл, на второй – два, а на третью даже на коленях не приползайте! Бес-по-лез-но! Поэтому учите, учите и учите!
Икающая и квакающая от едва сдерживаемых рыданий пышнотелая красавица билась грудью о дверь, забыв, что та открывается вовнутрь.
– На себя, милочка, на себя! – ласково напомнила старушка и тут же заорала басом: – Следующая!
«Зарезанная» вылетела, как от хорошего пинка.
Вошёл, как ни странно, подтянутый и аккуратно подстриженный молодой человек в дорогом тёмно-синем костюме и шёлковой белой рубашке с жемчужными запонками. В меру высок, пропорционально развит, лицо живое и умное.
Элегантно склонил голову – ни дать ни взять кронпринц на приёме у королевы-матери.
– Разрешите, мадам?
– Галстук где? Почему без галстука? – скрывая изумление под напускной строгостью, вопросила экзаменатор. Она впервые видела этого студента, а ведь на память ещё не жаловалась.
– Простите, – произнёс невозможный красавчик, поправляя за узелок тут же появившийся на нём бело-красно-голубой галстук.
Клавдия Петровна страдальчески сморщилась:
– Так, всё понятно. Очередное творение «коллективного бессознательного» юных истеричных девственниц, – она встала и прошествовала прямо сквозь Ярослава, развоплощая и полностью уничтожая его.
Отворила дверь и вышла в коридор. Встала, уперев руки в массивные бёдра. Обвела взглядом «морские фигуры» замерших от неожиданности в странных позах девчонок и грозно вопросила:
– Это кто из вас так экзаменов боится, что даже любимую игрушку не пожалел?
Не дождавшись ответа, добавила ещё на пару тонов строже:
– Если через минуту никто не зайдёт, всем оставшимся «неуд», – и вернулась в кабинет, громко захлопнув дверь.
Тут же тихонько заскулила Лена, а у Танюшки по щекам побежали частые слёзинки. Валя зажмурилась, сжав кулачки, а Ксюша звонко шлёпнула побелевшую Любу по затылку.
Алёна презрительно оглядела подруг и жёстко оборвала закипающую ссору:
– Всё, наигрались. Не из-за чего! На настоящих парней даже смотреть боитесь? Конечно, они ведь и трахнуть могут. Не Клава Петровна, так я сама бы не сегодня завтра ваш фантом развеяла! – и, раскрыв дверь, бесстрашно шагнула через порог к той, кого все остальные преподаватели за глаза называли старой ведьмой.
Спокойствие тихого кроличьего городка под рябиновым деревом нарушено побегом юнцов. Всё потому, что безумцу Пятику приснилось поле, обагрённое кровью, а его брат Орех набрался наглости напроситься на аудиенцию к старшине. Заявить самому Треараху, что всему племени надо оставить обжитые норы и немедленно перебираться на новое место! Странно, что панике поддалось не только несколько первогодок, к ним почему-то примкнул даже офицер ауслы Шишак. Какой стыд!..
***
«Обитатели холмов» Ричарда Адамса уже на этапе выбора книги завораживают не меньше, чем «Хоббит…» и «Властелин Колец» Джона Толкина, вместе взятые. Что это за существа такие: природные духи, призраки прошлого, древние кельты? Оригинальное Watership Down способно ввести в ступор не только переводчиков восьмидесятых-девяностых годов прошлого века, но и современных читателей. Кто же знал, что во всём виноват реальный холм из детства писателя!
Казалось бы, что может быть интересного в кроликах – для фэнтези есть рыцари, маги и варвары – но от чтения буквально за уши не оттащишь. Автор, конечно, сравнивает уровень их развития то с людьми каменного века, то с маленькими детьми, но постоянно напоминает читателю, что это именно кролики. Причём не какие-то особенные, сказочные или дочеловеческих времён, а самые обыкновенные, живущие бок о бок с нами в эпоху автомобилей, ружей и железных дорог.
В чём секрет притягательности истории основания новой кроличьей колонии, одной из многих? Такое случается часто, ведь плодятся вредители садов и огородов быстро. Первое, что приходит на ум, это искусно, на манер профессора Толкина, введённые в сюжет сказания кроликов – от мифов сотворения мира до легенд о лохматых королях и феях. Животные, которые садятся кружком и рассказывают друг другу сказки, внезапно перестают быть животными. После веришь уже во всё.
Пускай персонажи щиплют травку и оставляют кучки помёта, встают столбиком, барабанят лапками и нюхают воздух – у них уже не отнять личность, осознание себя и окружающей действительности. Да, их убивают все, не только лисы и человек, но такова судьба всех кроликов от прародителя. При этом никакого фатализма: жизнь воспринимается как увлекательные салочки со смертью, один против тысячи врагов. Прятаться, убегать, плодиться – ведь они не люди в ушастых масках, как у Брайана Джексона в «Рэдволл».
Не скрываясь, Р. Адамс в кроличьих сказаниях объединил фольклор Британских островов и «Сказки дядюшки Римуса», а после адаптировал материал сообразно детскому сознанию вымышленных носителей и реальных реципиентов. Обошёлся без сюсюканья и решился прямо говорить о смерти и рождении как о естественных аспектах бытия. Его герои гибнут, получают увечья и кровавые раны, не могут жить без крольчих и даже подумывают затащить в норы кошку.
Главных героев четверо, они ядро нового поселения и сюжета. Пятик – провидец, столь милый легендам Туманного Альбиона. Орех – истинный предводитель, способный взять на себя ответственность, вести других личным примером и готовый жизнь отдать за племя. Шишак – могучий воин и весёлый малый. Традиционную троицу жреца, вождя и охотника дополняет современный типаж изобретателя – раскрывшийся позднее прочих и не столь полно Черничка, чью функцию мог бы поглотить, как Мерлин, Пятик.
До обретения истинного дома на холме четвёрка героев проходит также четыре его подобия. Родительский дом, который суждено покинуть всем. Обитель мира, спокойствия и культуры, за жизнь в которой всегда приходится платить страшную цену. Сытую клетку, в которой не нужно и лучше вообще не думать ни о чём. Наконец, Место Силы, обернувшейся страхом и принуждением. Орех, Пятик, Черничка и Шишак последовательно проходят в них инициацию, а дети, читая, становятся чуточку старше.
Примечательно, что в эпилоге романа описывается смерть Ореха. Учитывая почти шестилетнюю военную службу автора, вместе с путешествием Эль-Ахрайраха в будущее, где тот общается с поколением, ничего не знающем о войне и презирающем её, получается весьма занимательный диптих. Этот момент, как и некоторые другие по тексту, не позволяет причислить «Обитателей холмов» к исключительно детскому произведению и переводит его в разряд семейных и даже иносказательных.
Последнее королевство (The Last Kingdom), Великобритания, США, сериал, 5 сезонов, 2015-2022
***
Британия, конец IX – начало X века, эпоха правления Альфреда Великого. Короля Уэссекса, решившегося противостоять нашествию датских викингов и мечтавшего объединить все семь королевств – англов, саксов и ютов – под сенью Креста Христова. Утред Беббанбургский – крещёный наследник благородного саксонского рода, ещё мальчиком взятый данами в плен и воспитанный ими как язычник. Никому не известно, ведут ли его честь, боги, Бог или судьба, но именно его трудный выбор каждый раз играет ключевую роль в решающих сражениях за будущую единую Англию.
***
«Последнее королевство» – сериал, составленный из контрастов. Серьёзное британское BBC и развлекательный американский Netflix в качестве производителей уже не самая подходящая друг другу пара партнёров, а ведь есть ещё и третий участник. Бернард Корнуэлл, которого называют автором, возродившим исторический роман, и чьи многотомные «Саксонские хроники» послужили основой экранизации. Лебедь, рак и щука – и поди разбери, кто есть кто.
Несмотря на заявленную «историческую драму», истинный жанр без труда определяется по главному герою – это героическое фэнтези в историческом антураже. При всём натурализме стиля, выгодно отличающего сериал от «Викингов», гордый Утред непобедим, как небезызвестный Конан. Отсутствие колдунов и чудовищ тут показатель не жанра, а качества проблематики сериала. Легко сделать злодея из рукокрылого семи…, предположим, …нога. Гораздо сложнее изобразить зависть и трусость брата, прикрывающегося государственной необходимостью.
В основу сюжета положены сложнейшие взаимоотношения героя и монарха, и этот мотив понятен каждому народу. Для нас ближайшей знаковой параллелью станут былины Киевского цикла о богатырях на службе князя Владимира Красное Солнышко. Позвали, всех победил, свои на пиру обидели и в темницу – до следующего нападения ворогов. Никчёмный лично символ веры и государства на троне и мужественный невольник чести, используемый как безгласный инструмент государственности.
Главный герой – Утред, законный наследник города-крепости Беббанбург королевства Нортумбрия. При вторжении данов потерял отца, но был усыновлён одним из их вождей за смелость и недетскую волю. Сакс по крови и дан по духу, Утред не может выбрать только один народ, и нигде он не принят полностью. Саксонский король Альфред оказался умнее прочих и сумел накрепко привязать его к своему роду. Фактически Утред стал талисманом и хранителем будущей единой Англии.
Основное достоинство сюжета в его непредсказуемости, главный недостаток в постоянно возникающих «роялях». Уверенным можно быть лишь в том, что Утред выйдет из любой передряги живым, здоровым и дико возмущённым – причины и последствия каждого «приключения» выглядят «случайными» настолько, что начинаешь подозревать намеренное издевательство над героем и зрителями. Кое-где попадаются «аллюзии из будущего» на тему последующей истории Великобритании, но никакой сюжетной роли они не играют.
Тематический набор выглядит привлекательно: битвы за территорию и проблемы ассимиляции между «саксами» и «данами», политические и личные интриги, борьба «христианства» и «язычества», любовь, дружба и родственные отношения в разных культурах и с разным концом. Всё подаётся с точки зрения аристократии и близких к ней по положению в обществе личностей. Чередование тем, а также их переплетение выполнено не в пример лучше «Игры престолов». Ни скучать, ни пытаться вспомнить что-то не придётся, и не возникает ощущение фрагментарности на ускоренной перемотке.
Костюмы, причёски, реквизит и декорации зрелищны, качественны и временами списаны с музейных экспонатов, но выполнены и размножены на уровне компьютерной игрушки. Да, рогов на шлемах и двулезвийных топоров стало поменьше, а бронелифчики с голым пупом и обтягивающие штаны перчаточной кожи вовсе не используются. Но соответствие эпохе, погоде и назначению, сочетание элементов и функциональность по-прежнему сказочные. Кроме того, у историков и читателей Б. Корнуэлла возникнут огромные претензии к сериалу.
Все значимые герои даны в развитии, особенно приятно видеть пообтесавшегося и поумневшего на «госслужбе» Утреда. При этом полно типажей-болванчиков, олицетворяющих постоянные образ и функцию, к примеру, «верный страж». Долгоживущие персонажи гримируются сообразно прошедшим годам и перенесённым испытаниям, хотя худеть или толстеть сейчас никто из актёров даже и не подумает. Взрослеющим детям подбираются актёры, внешне похожие на них и родителей. Рестлеры среди здоровых мужиков не замечены, хотя попался один шведский стронгмен.
В сериале вообще нет чёрно-белой и однозначной оценки чего и кого бы то ни было. Не идеален не только коронованный Альфред, но и опоясанный мечом Утред. При явной симпатии к «викингам» авторов проекта далеко не все христиане двуличные снобы, и не каждый язычник прямодушный рубаха-парень. «Серой моралью», к счастью, здесь и не пахнет. У каждого своя правда, чётко соотносимая с понятиями «добро», «зло» и «справедливость», но каждый видит и обосновывает правым именно себя. Иногда случаются договорённости, уступки и даже взаимопонимание.
Сериал завершился в пяти сезонах, но жизнь и приключения Утреда не окончены, хотя уже и не представляются бесконечными. Герой устал и потерял резвость молодого петушка, а единой Англии как не было, так и нет. Экранизированы десять томов «Саксонских хроник», тогда как в цикле их тринадцать. На 2023 год запланирован выход полнометражного фильма «Семь королей должны умереть», являющегося спин-оффом «Последнего королевства» и обещающего вместить три оставшиеся книги Б. Корнуэлла. Это радует и пугает одновременно.
Разношёрстная кучка сознательных и вынужденных дезертиров, раненых, больных и просто отставших от наступающей Великой армии Наполеона. Калужская глубинка – глушь, болота да пепелища. Голод, сырость и холод, что страшнее казаков на дорогах и партизан в лесах. Рассыпавшиеся прахом надежды на славу, карьеру и обогащение. И неожиданная встреча с русскими бородатыми дикарями, что, кажется, и о войне до сих пор ничего не знают…
***
Как написать исторический роман о России времён Отечественной войны 1812-го года сейчас? А. Я. Лисичкин подошёл к решению проблемы оригинально: собрал русскую (и не только) классическую литературу 19-го века в одной захудалой деревеньке и заставил узнаваемых героев и деятелей жить по законам почти реального мира. То, что и сам он вскоре проникся, расчувствовался и не стал убивать или женить всех без разбора, лишь подтверждает наличие у него тонкого вкуса и чувства меры.
Стилизация под кого-то одного? Графа Льва Николаевича Толстого, например? Нет, большое спасибо и слава Богу, что нет. Автор смог бы, но это ему, похоже, банально неинтересно. Лучше полюбуйтесь, как затейливо в стилистике и сюжете романа переплетаются реализм, романтизм, сентиментализм, сатирическая проза, народная поэма и даже – самую малость – классицизм! Стоит ли дополнительно упоминать о том, что именно эти направления и сложили золотой век русской литературы?
Сам Лисичкин легко обошёлся без «-измов» и поимённого перечисления использованных русских и европейских классиков, одними только известными большинству читателей ещё со школы персонажами. В одном месте изменит букву, в другом окружение, мотивацию, поступок или последствия, и готово. Так вместо господ Головлёвых появляются Норовлёвы, а Калашников Степан Парамонович теряет фамилию, но не удаль. Аллюзий много, и ловля доставляет аристократически азартное удовольствие.
«Переселение душ», позаимствованных у авторов позапрошлого столетия, в каждом конкретном случае преследует вполне определённую цель. Приглядитесь: вымышленные личности отнюдь не скопированы с оригинала. Острой полемики и, тем более, жёсткой критики или сатиры на произведения и их создателей не видно, но своя точка зрения определённо прослеживается, и доля юмора также несомненно присутствует. Можно ли назвать это современным прочтением старой классики? Думаю, да.
Композиция романа вельми сложна. Первые несколько глав живописуют злоключения компании голодающих оборванцев, по разным причинам отставших от «нашествия двенадцати языков» и собранных вместе дельцом-обозником с волчьими глазами. Далее, приманив читателя предощущением жёсткой и динамичной новеллы в западном стиле, линейное повествование рассыпается по-восточному циклом микросюжетов, по большей части оформленных как флешбэки.
Заявленная вначале основной авантюрная история отступает на второй и далее планы, часто прерывается и, кажется, вовсе была придумана лишь для связки вставных сюжетов. Она сама распадается на отдельные самостоятельные истории, но умудряется при этом не терять так необходимую роману цельность. В первую очередь благодаря чрезвычайно активному и яркому автору-повествователю и нулевой фокализации, дарующей ему и читателю всю полноту знания о событиях и персонажах.
Повествователь, надо сказать, сильно отличается от классического «божества текста» – далёкого, холодного и отстранённого. Здесь он обладает ярко выраженными личностными характеристиками и не стесняется постоянно высказывать мнение относительно происходящего, но полноценным рассказчиком всё же не становится. Его живой, отчётливо интеллигентный и скрыто ироничный голос помогает автору удержать внимание читателей, играя с ними и пошучивая.
Интрига романа по-современному поликомпонентна, но в безумный фарс умудряется не скатиться. Все случайные события достаточно правдоподобны и вполне могли бы иметь место в действительности, просто их плотность в тексте аномально велика. Но мы же помним, что волею автора здесь собралось великое множество переосмысленных, но остающихся достаточно предсказуемыми персон? Вот и приходится уравновешивать их твистами, коронный из которых «выстрелит» под занавес, будучи подготовленным ещё в начале.
Про что «Русские двести лет назад, или Очень старая история»? Про то, как многонациональную команду инвалидов, не поспевающую за армией Бонапарта и медленно умирающую от голода, взяли в плен обитатели нищей русской деревушки. Прибить жалко, задарма кормить ещё жальче, а отпустить боязно: вдруг озоровать начнут или нашим попадутся. Живые люди всё-таки, христиане. Промаршировала Великая армия в одну сторону, потащилась обратно, а в именьице будто время остановилось. К добру или худу? Это как посмотреть.
Так о чём, собственно, роман? О России начала 19-го века, сконструированной из образов, взятых у авторов того времени. О войне 1812-го года глазами людей, непосредственно в ней не участвовавших. О провинциальных обывателях, для которых «русский» и «Россия» никогда не были или неожиданно для них самих оказались не только словами. О простых и вовсе крепостных людях, незаслуженно забытых литераторами-современниками, но без презрения и пафоса любого рода. Наконец, это забавный шарж на русскую литературу означенной эпохи, на который просто не за что обижаться.
облако тэгов
